Глава 6. Сладость и горечь запечатления

— Принц… мой принц…

Тихий шепот раздавался совсем рядом, мягко, но настойчиво пробуждая Алестара ото сна. Еще не открыв глаза, он протянул руку, нащупал длинные шелковые пряди и вплел в них пальцы, притягивая говорящую к себе. Обнял другой рукой готовно прильнувшую наложницу, уткнулся губами в макушку. Стало немного легче, показалось даже, что мучительный, доводящий до исступления жар спадает от прохлады лежащего рядом нежного тела. Но это только показалось. Санлия, милая, славная, всегда понимающая и готовая помочь, чем только можно — оставалась всего лишь Санлией. Глотком воды, не способным утолить иссушающую Алестара жажду.

— Её доставили, мой принц, — терпеливо повторила Санлия. — Вашу запечатленную привезли с земли.

Алестар, осознав, рывком приподнялся на ложе, невольно сбросив лежащую на его груди темноволосую головку наложницы.

— Двуногую? Где она?

— Мой принц… Прошу вас. Его величество велел, чтобы вы дождались его для разговора, прежде чем идти к своей избраннице.

— Она не моя избранница, — зло выдохнул Алестар, сбрасывая руку наложницы со своего плеча. — И не смей её так называть. Это двуногая тварь, с которой я встретился, когда боги отвернулись. А где отец?

— Его величество отправился на южную границу, — виновато опустила глаза Санлия. — Похоже, что там пробуждается вулкан. Повелитель велел передать, что вернется так быстро, как только сможет, и просил до его возвращения не трогать… эту девушку.

— Быстро?

Алестар встряхнул спутанные спросонья волосы, стиснул пальцами ноющие виски.

— Я и так ждал слишком долго. Сан, это невыносимо! У меня все тело горит… Усыпить вулкан — уже не меньше дня, а еще дорога туда и обратно. Я не выдержу.

— Выпейте это, принц…

Не глядя, Алестар взял поданный сосуд, приник к горлышку. Сил едва хватило на то, чтобы порвать оболочку, берегущую целебное питье от внешней воды. Унизительно пить лекарство, как больному… Горьковатый вкус ничуть не освежал, но через несколько мгновений показалось, что жар стал спадать и в голове прояснилось. А вот желание увидеть проклятую тварь, почувствовать губами вкус её кожи и услышать стоны — только усилилось.

— Где она, Санлия? Я только посмотрю. Ну, может, парой слов перекинусь…

Алестар кинул на ложе пустой сосуд, приподнял кончиками пальцев подбородок наложницы, улыбнулся.

— Ну же… Я не скажу отцу. Санлия, ты ведь принадлежишь мне, а не королю, вот и слушайся меня.

— В покоях Кассии, — прошептала Санлия, отводя взгляд.

— Что? Кто… кто посмел?

Алестар взвился с ложа, оглядываясь в поисках набедренной повязки.

— Ваше высочество, это приказ короля, — торопливо отозвалась Санлия, не делая, впрочем, никаких попыток удержать — да и как бы она посмела. — Это самые близкие к вам покои, достойные вашей…

— Не смей её так звать! — закричал Алестар, выхватывая повязку из протянутой руки наложницы. — Да она недостойна даже дышать водой из комнаты…

Не договорив, он рывком обернул ткань вокруг бедер и торопливо выплыл в коридор. Стены колебались вокруг, но к этому Алестар успел привыкнуть за дни и ночи бреда, пока целителям не удалось сварить питье, хоть немного облегчающее разлуку запечатленных. И пусть ни приступы боли, ни изнуряющий жар питье до конца не снимало, все же с ним было легче. Уж точно легче, чем в первые дни, о которых вспоминать до сих пор тошно…

Перед дверью покоев Кассии Алестар, летящий по коридорам, как от дикого салту, все же остановился. Уперся ладонью в выступ дверного рычага, замер, пытаясь отдышаться. Отец будет нескоро… А оказаться совсем рядом с двуногой и не тронуть её — как вытерпеть? Перед глазами стояло ненавистное лицо существа из верхнего мира. Неприлично резкие и высокие для девушки скулы, бездонные черные глаза, четко очерченные пухлые губы… Как отцу удалось её заполучить? Впрочем, это неважно. Отец сам говорил, что двуногая будет принадлежать Алестару до тех пор, пока целители не найдут способ разорвать связь! И будь этот разговор чем-то важным, отец оставил бы письмо с прямым запретом…

Алестар снова глубоко вздохнул. Нарушить приказ отца… Но он больше не может терпеть! Кровь стучала в висках, раскаленные волны катились по всему телу, а там, совсем рядом, было избавление. Алестар это чувствовал! Да какая разница: сейчас или через пару дней? Может быть, он только посмотрит…

Он толкнул дверь, задыхаясь от непонятного страха и возбуждения. Проплыл внутрь. Двуногая была внутри. В комнате, из которой — внутри Алестара поднималось тяжелое ледяное бешенство — вынесли все вещи Кассии. Осталось только ложе, на котором они валялись после охоты или сидели, расчесывая друг другу волосы, смеясь и разговаривая. Ложе, которое теперь поганила двуногая скотина!

Подплыв ближе, Алестар поймал нагло спокойный взгляд двуногой. Её уже успели отмыть от земной грязи, переодеть, как подобает наложнице, только украшений почему-то не было. Ну, оно и правильно — еще не заслужила…

— Какая встреча… — глумливо протянул Алестар, опираясь рукой на край ложа и медленно окидывая взглядом почти не скрытое облегающей туникой тело от лица до кончиков уродливых отростков на ногах. — Надеюсь, ты счастлива оказанной тебе честью?

Двуногая молчала. Даже не пошевелилась, чтобы встать и приветствовать хозяина. Ничего, это мы тоже исправим…

— Кажется, твои манеры с прошлого раза стали хуже, — насмешливо сказал Алестар, ловя взгляд непроницаемых черных глаз. — Интересно, чем же ты не угодила своему хозяину, что он решил от тебя избавиться?

Двуногая молчала. Алестар даже предположить не мог, что молчание может быть таким… выразительным. Что глаза, неестественно, почти уродливо темные, могут говорить громче и яснее рта. А говорили они о спокойной презрительной ненависти.

— Что ж, помолчи, — усмехнулся Алестар. — Действительно, что толку разговаривать с такой тупой тварью? Надеюсь, приказ раздеться ты поймешь? Или позвать слуг, чтоб помогли?

Все так же молча двуногая подцепила пальцами край туники. Стянула и скомкала роскошный восточный тилламас, из которого та была сшита, отложила на край ложа, где туника осталась лежать серым комочком, медленно расправляющимся в воде.

— Молодец, — кивнул Алестар. — Хорошая зверюшка. В следующий раз принесу тебе рыбки, а пока не захватил…

Он внимательно следил, не изменит ли каменное лицо двуногой выражения хоть на мгновение, не дрогнет ли что-то в глубине черных глаз. Но нет, его новая наложница смотрела все так же ненавидяще ровно. И даже дышать чаще не стала.

Алестар посмотрел на обнаженную грудь сидящей перед ним девушки, тонкую талию, плавную линию стройных бедер. Долго посмотрел, внимательно… Под его взглядом двуногая подтянула к себе и обняла колени, укладывая их набок, прячась. Значит, не так уж тебе и все равно, да? Вот и хорошо, вот и славно.

Он сам не знал, почему так яростно хочет сделать ей больно и словами, и делом. Потому что она не покоряется, глядя на него с холодной брезгливостью? Потому что она из народа двуногих? Или просто потому что она заняла место Кассии?

— Тебе уже рассказали все, верно? — спросил он, следя за взглядом наложницы. — Про то, что ты избранная, про запечатление… И ты, наверное, решила, что представляешь из себя что-то особенное? Что с тобой будут обращаться лучше, чем ты заслуживаешь? Да не молчи же ты, тварь двуногая!

Вместо ответа двуногая отвела взгляд. Не из страха — нагло, напоказ, рассматривая мозаику из перламутра и камешков на стене комнаты так, словно ничего интереснее в жизни не видела. Ах ты ж, скотина!

Алестар взмахнул хвостом, подплывая ближе, нависая над сидящей, так что хвост коснулся ложа.

— Хватит разговоров! — бросил, задыхаясь от острой боли в груди. — Я здесь не для этого. Давай, ложись.

Так же молча двуногая откинулась на широкое ложе, стиснув покрывало пальцами.

— Вот и молодец, — усмехнулся Алестар, склонившись над напряженным телом. — Считай, еще рыбку заработала.

Тронул твердые, будто камень, плечи, удивившись, какие они горячие. Ладно, у него-то лихорадка — а с этой что? Двуногая под прикосновением старательно не шевелилась, только вдохнула глубже обычного, когда Алестар провел ладонью по плоскому животу ниже, туда, где у иреназе начинается хвост. При первой встрече здесь был треугольник мягких черных волос, но служанки хорошо постарались, и теперь все тело двуногой стало гладким и шелковистым, как полированный мрамор. Интересно, как её приводили в порядок? И была ли она такой же каменной и невозмутимой? Надо будет в следующий раз посмотреть.

Неожиданно Алестар поймал себя на желании склониться еще ниже и лизнуть золотистую грудь. Просто попробовать, какая она на вкус? И тут же разозлился на себя за подобную глупость. Нет, это все запечатление. Ну, один разок он завалил эту двуногую ошибку богов, но просто из любопытства же! А теперь и вовсе дело лишь в запечатлении. Только в нем! И как же это мерзко — желать существо, которому не позволил бы служить ковриком у своей постели!

— Раздвинь ноги, — велел он, проводя ладонью по высокому холмику груди. — И попроси обойтись с тобой поласковей. Я добрый хозяин, когда зверюшки меня слушаются.

— Попросить?

Двуногая приподнялась на локте, закинула голову немного назад, напрягая плечи. Заговорила с холодным презрением:

— Попросить я могу только своих богов, чтоб ты поскорее сдох от собственного яда.

Алестару будто отвесили пощечину. То есть, он не знал, как это бывает, но лицо загорелось еще сильнее, хотя только что казалось, что он и так пылает. Дыхание перехватило, и он не сразу нашелся, что сказать. Да что эта тварь о себе возомнила? Она никто! Все они, выродки из верхнего мира, изгнаны богами из благодатных глубин, чтобы не оскверняли море своей никчемностью. Да если бы не амулет, созданный предками Алестара, эта темнокожая паршивка и нескольких минут бы в воде не выжила…

— Ну, если я сдохну, тебе первой не жить, — ласково пообещал Алестар, запуская пальцы в густые, но обидно короткие волосы земной дряни. — Так что лучше молись за мое здоровье, тварь двуногая. Вот побалуюсь с тобой — и можешь прямо сегодня начинать возносить мольбы.

Жаль, стиснуть густой темный шелк в пальцах никак не получалось: упругие и непослушные пряди почти сразу выскальзывали. Ничего, отрастут. И никаких заколок и кос — пусть плавает с распущенными, ублажая взор хозяина.

Алестар снова провел кончиками пальцев по груди двуногой, опустил ладонь на красивый живот с плоскими, но четко очерченными мышцами. В висках били горячие тяжелые молоточки, рот пересох, а бедра свело сладким спазмом. Двуногая молчала, и это было хорошо, потому что скажи она еще хоть слово — Алестар бы её ударил. Бить наложниц или слуг — отвратительная мерзость, Алестар никогда и пальцем не тронул никого из своих послушных сладких красавиц и всегда старался, чтобы девушкам было с ним хорошо, но это ведь не наложница, это вообще не иреназе… Да что же с ним такое? Откуда кипящая внутри злость и желание схватить, подмять, ударить? На мгновение перед глазами все поплыло, вода показалась багрово-красной, пахнущей кровью, Алестар даже головой встряхнул, пытаясь сбросить наваждение.

— Я велел тебе раздвинуть ноги, — напомнил он, одним взмахом хвоста оказываясь сверху. — Или охрану позвать?

Гладкие плечи под пальцами Алестара окончательно закаменели, но почти сразу он почувствовал, как тело внизу шевелится. Вжавшись затылком в покрывало, двуногая подчинилась, раскрываясь, раздвигая то, чем боги наделили её народ вместо хвоста. И снова, как тогда, у Столба, Алестара опалил томный сладкий жар, заставивший прильнуть, вдавиться в это горячее, совершенно необходимое… Жар мешался с непривычной злостью, мешая думать, начисто туманя сознание мутной пеленой.

Кажется, двуногая дернулась и что-то простонала, но Алестару было плевать. Он еще сильнее раздвинул ноги земной твари хвостом, не давая их сдвинуть, и вошел одним резким грубым толчком, а потом вламывался, вбивался в восхитительно тугую и жаркую плоть, наслаждаясь каждым мгновением внутри. Никогда! Ни с кем! Ничего подобного! Оторви его сейчас кто-то силой, Алестар бы извивался от боли, словно у него вырвали кусок кожи. Не жалея добычу, он двигался как мог быстро, и с каждым толчком от макушки до кончика хвоста внутри него прокатывалась волна блаженства, топя рассудок. Еще… еще…

Двуногая молчала, не сопротивляясь, но и не подаваясь навстречу. Это было неправильно — Алестар чувствовал это каждой частичкой тела и разума — та, кто была внизу, должна была отдаваться сама, делить с ним жар и сладость, так же плыть в блаженном мареве… Но отклика не было, было лишь каменное тело и хриплое дыхание. И изливаясь в тугое, охватившее его плотно, почти до боли, лоно, Алестар едва не расплакался от разочарования. Все было слаще, горячее и острее, чем он когда-либо испытывал, но все же чего-то не хватало! Чего-то очень важного, необходимого… Будто он целый год ждал праздника Небесных Огней, а его накормили сытной, но совершенно обычной едой и велели идти спать, отняв праздник.

Разочарование было таким острым, что он едва не застонал, толкаясь в судорожно сжимающуюся плоть, ловя последние сладкие спазмы. А потом пришло опустошение. Боли и жара, преследовавших его столько дней и ночей, не было. Алестар уже и забыл, как это, когда ничего не болит и в голове не мутится. Мысли текли ясные и горькие. Так вот как это — запечатление. Но ведь с иреназе было бы лучше! Наверняка лучше, это все двуногая виновата, что Алестару так и не досталось того невыносимого блаженства, при разговоре о котором у запечатленных с парой начинают сиять глаза.

Отдышавшись, он с трудом разжал пальцы, видя, как на смуглой коже девушки проступают еще более темные следы. Но нахлынувший было тяжелый стыд почти сразу сменился такой же тяжелой упрямой ненавистью с вкусом крови, которой явно отдавала окружающая его вода. Синяки? Вот и хорошо. Салту клеймят, чтоб отличить зверей разных хозяев в стае, пусть и двуногая скотина носит его отпечатки. Злость мешалась с разочарованием и острой, выворачивающей наизнанку горечью. Это не земная тварь должна была сейчас лежать под ним, а Кассия. С ней все было бы иначе! Алестар бы ласкал её, нежил, выцеловывал каждую чешуйку и теплый мрамор кожи, пропускал между пальцев темно-золотые пряди… И Кассия, девочка его любимая, отдавалась бы ему с наслаждением, радостно отвечая на поцелуи и любовные толчки, принимая и даря счастье. Почему? Почему боги так несправедливы? Он ведь уже почти уговорил отца на брак! Подумаешь, запечатление! С Кассией ему и без всякого запечатления было бы хорошо…

Резко оттолкнувшись, Алестар всплыл на несколько локтей от неподвижного тела. Издеваться над двуногой больше не хотелось. И так словно грязной воды наглотался. Полегчало — и ладно. Вот в следующий раз он так быстро не остановится. Двуногая тварь у него будет стонать и умолять быть подобрее… А пока что — кракены с ней!

Подобрав колышущуюся у ложа тунику двуногой, Алестар молча обтерся ею, пока мужская плоть не ушла в паховую щель, отпустил испачканный лоскут и натянул свою повязку. Бросил последний взгляд на распростертое тело. Отец будет недоволен, если эта тварь пожалуется на грубость. Ну и плевать. Ничего уже не важно, и ничего никогда не будет так, как надо. Он никогда не сможет быть счастливым, что бы ни делал, так ради чего стараться?

Выплыв за дверь, он какое-то время бездумно шевелил хвостом и руками, лениво загребая теплую, наконец-то принявшую нормальное состояние воду. Коридоры, почтительно склоняющие головы придворные, жмущиеся к стене слуги… Знакомая дверь. Немного поколебавшись, Алестар толкнул плиту.

Санлия была у себя. Ждала его, конечно, она всегда как-то угадывает, когда нужна Алестару. Лежала на ложе среди высоких, обтянутых пестрой кожей подушек, опираясь на них спиной и даже головой — привычка, привезенная из Суаланы. В пальцах наложницы мелькала нить янтарных бус — Санлия собирала очередное ожерелье.

Подплыв ближе, Алестар опустился рядом на ложе, обнял, уткнулся между плечом и шеей, пряча лицо в шелк распущенных черных прядей. Санлия нежно погладила его по спине, приникая и обнимая в ответ.

— Ненавижу её, — помолчав немного, сказал Алестар. — Ненавижу… Тварь двуногая… Почему она?

Ответа не было, да Алестар его и не ждал. Что тут можно сказать? Тонкие, но сильные пальцы Санлии гладили его, унося боль, и хотелось лежать так вечно, спрятавшись от всего моря…

— Кассию не вернуть, мой принц, — прошелестел спустя долгое время голос наложницы в макушку Алестара. — У вас будет истинная запечатленная, благородная и прекрасная принцесса тир-на-Карианд…

Что ж, Санлия тоже не понимала. Или понимала, но не могла сказать в утешение ничего иного? Да и какая ей разница, кого возьмет в супруги бывший хозяин? После свадьбы наложниц принца ждет почетная отставка и какая-нибудь мелкая должность во дворце: все равно с ласками законной, запечатленной супруги им никогда не сравниться.

— Кариандка, так кариандка, — измученно пожал плечами Алестар, отодвигаясь и откидываясь спиной на ложе. — Мне все равно. А эту тварь я сломаю и приручу. Сама виновата… Не надо было мне дерзить.

Санлия молча взяла со столика расческу, потянулась к волосам Алестара. Позволяя расчесывать и перебирать длинные пряди, Алестар, наконец-то, расслабился. Качались вокруг плотные теплые волны сна, рядом была славная верная Сан, и боль из режущей стала глухой и тупой, только плакать хотелось по-прежнему, но, кажется, Алестар забыл, как это делается…

***

Когда за принцем иреназе закрылась дверь, Джиад еще долго лежала лицом в покрывало, стискивая его зубами и мелко, противно дрожа всем телом. Потом перевернулась, уставилась невидящим взглядом в потолок. Внизу, между ног, пекло, как от огня, но даже эта боль не позволяла отвлечься. Было тошно. Так тошно и мерзко, словно она не просто извалялась в грязи, а нахлебалась ею, и скользкая холодная мерзость пропитала все её существо. Если бы сейчас ей предложили выбирать: остаться здесь, спасая Аусдранг, или вернуться домой и никогда в жизни больше ничего не слышать об проклятых морских тварях, она, пожалуй, не нашла бы в себе силы отказаться. Да гори оно все огнем, почему Джиад должна платить за чужие забавы?

Едва сдержав стон, она приподнялась на локте. Смертельно хотелось пить, а еще вымыться. Вот странно: вода везде, но какая же она грязная! Стон превратился во всхлип. Неуклюже повернувшись, Джиад опять уткнулась лицом в покрывало, мечтая оказаться в Арубе. Она просто делала свою работу! Боги, за что ей это?

Стиснув мягкое, мокрое, как и все здесь, покрывало пальцами, она прижалась к ложу, не в силах даже одеться. Сейчас бы свернуться клубком, как в детстве, и поскулить тихонько, чтоб никто из воспитателей не услышал. Только тогда она плакала о доме и семье, которых никогда не знала, а сейчас…

Но все это пустое. Не тосковать и стыдиться надо, а думать, как выбраться, иначе она просто сойдет с ума и убьет рыжую гадину. Лекарство для больного? Да он издевался над Джиад, наслаждаясь этим, искал, как ударить побольнее, а потом просто изнасиловал. Неважно, что все было якобы по согласию: когда нет выбора — это насилие. И дальше будет только хуже. Принцу нравится ломать чужую волю даже больше, чем измываться над телом. Джиад чувствовала это всем существом, выученным улавливать настроение и характер других людей. Неважно, что у Алестара вместо ног — хвост. Он злой мальчишка, вроде тех, что там, наверху, обрывают крылья мухам или вешают котов. Только этому дали игрушку поинтереснее…

Может, пожаловаться королю? Он, кажется, справедлив… Но тут же вспомнилось, как повелитель иреназе говорил о сыне. Что он, разрешит Джиад уйти? Пожалеет за пару синяков — пальчики у принца оказались те еще… Велит ему быть с пленницей нежнее? Нет, это даже хуже и унизительнее. Надо терпеть, пока можно. И сбежать, как только получится. А для этого надо сейчас встать и отправляться на поиски здешних слуг: пусть покажут, где тут можно вымыться, как ни бредово это звучит. Да и все остальное вроде уборной… Не делать же это прямо в комнате? И еда… вода…

Джиад сама понимала, что пытается отвлечься, заглушить рвущую изнутри боль стыда. Что ж, в храме их учили многому, говорили и о таком, когда женщину унижают самым стыдным и мерзким способом. Нет потери чести в том, чтоб подчиниться насилию и вытерпеть боль. Потерять честь — это сдаться, не отомстить, не выполнить приказ. Потерять честь — это умереть, упиваясь собственной слабостью. А умирать должны враги. Тело воина — ножны для клинка души. Ножны для того и предназначены, чтоб пачкаться и рваться, сберегая клинок для боя. Пока клинок цел — ножны можно отмыть и залатать…

Знакомые сутры привычно и ясно звучали в ушах, будто Джиад сидела на горячей каменной террасе храма, скрестив ноги, сложив в молитвенном жесте руки и почтительно внимая наставнику. «Все преходяще, лишь честь вечна. И если тебя оболгали, утешайся тем, что боги видят правду. Уныние — ржа для клинка твоей души, стыд — точильный камень. Используй его в меру — звучали сухие ровные слова наставника. — Он может заострить клинок или привести его в негодность. Пока ты не сдалась, ты воин. В рабских цепях или на плахе — ты воин…»

Открыв глаза, Джиад длинно выдохнула, изгоняя напряжение из тела. Подумала, что грубость принца — это даже хорошо. Больного юношу, одержимого непонятным запечатлением, стоило скорее пожалеть, зато наглую рыжую мерзость можно с чистой совестью ненавидеть. Чтоб он отравился телом Джиад, не дожив до своей свадьбы….