Начало

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На стене мерно и лениво тикали громоздкие открытые часы с длинно-амплитудным маятником и увесистыми позолоченными гирьками.

Я уже битых минут пятнадцать пытался устроиться на неудобном укороченном бежевом кожаном диванчике в приёмной у Вятлова, положив под голову сложенную вчетверо куртку.

— Гномы отказываются слушаться, — в который раз ноющим голосом упрямо бубнил проклятый фавн, беспрестанно переступая своими, покрытыми рыжей, густой, как у верблюда, шерстью, козьими ножками. Отчего в приёмной раздавался цокающий перестук копытцев, в дополнение ко всему также мешающий мне прикорнуть.

Фавн стоял перед высокой стойкой из тёмного дерева, располагавшейся прямо напротив входа в приёмную. За стойкой, много ниже неё по высоте, находился широкий секретарский стол того же цвета, что и стойка, за которым на чёрном кожаном крутящемся кресле на колёсиках, восседала секретарь Марина — статная, и, можно сказать, красивая полная женщина, на вид лет тридцати, с чёрными длинными волосами, одетая в замечательное синее платье, туго обтягивающее её богатую фигуру. Перед ней на столе стояли компьютер, кнопочный телефонный, коммутатор, вытащенный из бог весть какого времени, большая многосуставная лампа, какие-то лотки под бумагу, несколько канцелярских папок, и стандартный секретарский канцелярский широченный банка-набор всякой всячины. При этом, всё явно имело своё предназначение, стояло на своих местах и не производило впечатления рабочего беспорядка.

Помимо стойки, стола с креслом, дивана и часов в приёмной не было больше ничего, кроме одёжного шкафа по правую руку от стойки, и низкой тумбочки под пожелтелым фикусом в громоздком горшке напротив окна. Диван, на котором я барахтался, располагался вдоль стены по правую руку от входа, часы висели на той же стене по левую. Посередине приёмной, как уже было описано ранее, напротив входа, располагалась стойка и всё такое, а за ними, за спиной Марины на противоположной стене было единственное окно в помещении, с фикусом под ним, задёрнутое полинялой шторой.

Если, наконец, вернуться к фавну, чтобы описать его (всё-таки это не самое распространённое существо в нашей средней полосе), то его верхняя, человеческая, часть тела была щегольски облачена в аккуратную рубашку в мелкую белую и синюю клетку. Это, а особенно белый накрахмаленный воротничок рубашки, совершенно не вязалось ни с цветом масти этого существа в его нижней части, ни, тем более, с торчащим сзади куцым коротким козьим хвостом. На голове у фавна были, как ни странно, чёрные сильно курчавящиеся волосы, среди которых можно было увидеть пару тонких, в палец толщиной, но при этом закрученных в цельный полный оборот, рожек.

Стойка доставала фавну до плеч, и он для удобства положил на неё свои руки, раздвинутые локтями в стороны, опираясь лицом на сложенные лодочкой ладони.

— А ты бы взял, да сыграл им на своей свирэлке, — так же в который раз монотонно и невозмутимо дала совет секретарь Марина, не отрываясь от вёрстки документа на компьютере.

Фавн вспыхнул и покраснел своей верхней, человеческой частью. Точнее, лицом.

— Это флейта, — обиженно поправил он.

— Тем лучше — сыграй им на своей флейте, — беспристрастно ответила Марина, добавляя уйму пробелов в невидимую нам строку документа.

— Плевать им на всю нашу музыку! — не выдержал фавн, гневно тряхнув своими кудряшками на голове. — Им подавай только жрать и фальшиво горланить свои глупые непереводимые песни на жутком языке.

— На древне-германском, — поправила Марина. — Если песни непереводимые, то с чего ты взял, что они глупые? — с ходу, всё так же не отрывая глаз от экрана, а пальцы от клавиатуры, заметила она.

— Потому что… чую, что глупые! — фавн не нашёлся что сказать. Зато он заметил прозрачную полукруглую вазочку на стойке перед Мариной, заполненную разноцветными сосалками для гостей. Рыжий козлоногий куцехвост сгрёб одной рукой пригоршню этих конфет, чуть не перевернув при этом вазу, и, давясь, торопливо запихал всю добычу себе в рот. После чего, уже не спеша, с блаженной улыбкой на довольной роже принялся с наслаждением чавкать содержимым своих защёчных мешков, не обращая внимания на мрачный, тяжёлый взгляд секретаря.

— Так, — устало сказала Марина, вставая со своего места и пряча вазу с конфетами в свою тумбочку. — Не умеем себя сдерживать — будем угощаться шишками в лесу. Тебе ещё на той неделе Буерман желудок промывал. Поступило указание — выходцам из Слоя — сладкого не давать. — Серёж, хотите сосательную конфетку? — это был вопрос уже ко мне.

Я отрицательно затряс головой.

— Ну и ввваадно, — буркнул пристыжённый фавн с полным ртом — самодовольная улыбка уже сползла с его лица и сменилась на выражение озабоченности.

Видно было, что ему нечего добавить и нечем крыть. Все его жалобы разбивались о глухую стену циничного непонимания со стороны несговорчивого секретаря, спрятавшего к тому же конфеты.

— Я к гномам не пойду…, — неуверенно и боязливо заявил фавн, спустя некоторое время, проглотив остаток конфет во рту.

— Ну, Петенька, козлик, подумай, а кто пойдёт? — Ты же у нас специалист по связи с общественностью, — проворковала нежным голоском Марина.

Так разительна была эта перемена в её интонационном настрое, что даже я удивлённо встрепенулся, сгоняя дрёму. А уж Фавн, так тот совсем весь зарделся и стал просто пунцовым, нервно и часто засучив козлиным хвостом. Плечи его расправились, грудь выгнулась колесом. Магический эффект Марининых чар возымел соответствующее волшебное преображение на козлоногого. Видно было, что он сейчас почти готов броситься в огненный омут во имя дивной девы, назвавшей его «Петенькой», «козликом» и «специалистом по связи с общественностью»… Окрылённый, фавн гордо повернулся и уже даже почти дошёл до выхода из приёмной, но тут же, что-то вспомнив, глубоко и тяжко вздохнул, как-то сжался, понурился и затравленно оглянулся на Марину.

— Нууу?.. — всё тем же ласковым, но очевидно побудительным тоном протянула Марина.

— Они не слушают меня, дразнятся… кидают снежками, — вдруг тихо и жалобно выдохнул фавн.

Видно было, что это признание далось ему крайне мучительно — Петенька стал просто бордовым от носа до ушей, что я стал бояться — не хватит ли его удар (интересно, а фавнов может хватить удар?). Похоже, что подобное признание наносило сокрушительное увечье по его гордости — Пётр втянул голову в плечи и зажмурился, с трудом сдерживая слёзы от стыда, бессилия и страха оттого, что теперь, воспользовавшись его слабостью и по-детски доверчивой беззащитностью, он будет оттолкнут, и может быть уничтожен на месте ответным ехидством неумолимой Марины. Никто и не мог ожидать, что для него, оказывается, так болезнен и важен репутационный вопрос по тому, что его не слушаются «какие-то там» карапузы с ветреными взглядами на жизнь и культурные ценности, орущие песни на древне-германском и кидающиеся снежками. И вот — нате вам, пожалуйста: он, стоит здесь, затаив дыхание, находясь, кажись, на грани полной истерики, раскрывшись в ожидании как кары потока насмешек и цинизма в так внезапно вывернутую наизнанку признанием душу.

Но… ничего не произошло. Напротив, Марина встала, подошла к фавну, положила свои красивые обнажённые почти полностью руки Петеньке на плечи и притянула за них его к себе. Она была на голову выше его. И со стороны походила на мать, утешающую своего подрастающего, но всё ещё маленького сына, прижав того к своей высокой объёмной груди. Марина гладила голову фавна по шелковистым кудряшкам, искусно избегая касания рожек, и приговаривала:

— Бедненький, ну нашёл из-за чего расстраиваться — снежки! Ух, озорники! Сейчас я выйду и надеру им!

Мне было не видно, но я полагаю, что Петенька всё-таки тихо заревел, находясь в объятиях у Марины.

Они стояли так молча какое-то продолжительное время, и я посчитал, что в такой деликатный момент пробуждения сыновье-материнских чувств, лучше раствориться, дабы не подвергать никого дискомфорту своим присутствием. Поэтому я уже было тихо поднялся и направился к выходу из приёмной, когда увидел упреждающие знаки Марины за спиной Петеньки, с явной немой просьбой — не уходить.

Тогда я опять опустился на диван, и решительно вновь попытался улечься на нём, на этот раз, лицом к спинке. Свернувшись калачиком и поджав под себя ноги, я нарочито громко засопел, эмулируя глубокий сон. Мне кажется, я даже смог задремать в такой позе. Так как пробудило меня лёгкое встряхивание за плечо. Я сонно разлепил глаза — надо мной, склонившись, стояла Марина.

— Сергей, а Вы не могли бы сходить с Петром, помочь ему навести порядок среди этих гномов в парке? — вопрос был вежливым, но явно в молящем интонационном ключе, не подразумевающем отказ.

Разминая успевшие затечь в неудобной позе ноги и руки, я сел на диване.

— Скажите уж сразу, что хотите избавиться от моего храпа в приёмной, и спящего тела на диване, — проворчал для вида я.

— Что Вы, вовсе нет, — улыбнулась Марина. — Я постерегу это место для Вас здесь. Вернётесь — я сама спою колыбельную, чтобы Вы смогли продолжить так мило почивать.

Я отметил, что мордашка фавна с раскрасневшимися глазками, которая выглядывала из-за Марины с выражением надежды на физиономии, внезапно исказилась гримасой ревнивости при этих словах, и довольно улыбнулся.

— Пойдём, — сказал я фавну, накидывая куртку. — Соберём твоих снегомётчиков в кучу и заставим лепить снежную бабу — ну, или скульптуру Марины.

Фавн, явно, воспрянул духом, и устремился за мной к выходу.

На крыльце лёгкий морозный воздух ударил мне в ноздри. Предательски защипало в носу, на глазах проступили слёзы. Вокруг в ночи раскинулся приусадебный парк, весь укутанный в толстое снежное покрывало. Парк был поистине огромен, и простилался во все стороны, и я полагаю, он тянулся во все стороны на гектары, где-то далеко переходя в лес. Поодаль от нашего деревянного домика с крыльцом, некогда, ещё до революции 1917 г. выполнявшим роль дома для прислуги, а ныне выделенным под приёмную Вятлова, в глубине парка виднелся огромный усадебный комплекс, всю территорию которого занимал наш НИИ, растянувшийся на множество корпусов. Многие строения были отреставрированы, некоторые находились под штампом бесконечных реставрационных работ. Какие-то из зданий были новой постройки, стилизованными под архитектурный ансамбль усадьбы, но при этом, имевшие в высоту n-ное количество этажей, явно не укладывающихся в дореволюционный стиль. Несмотря на поздний ночной час в некоторых окнах горел свет — многие лаборатории работали 24 часа, семь дней в неделю. Выделяя целыми яркими ореолами света снег вокруг зданий, освещённые окна придавали более живой обжитой вид чёрным контурам строений, будто бы не находившихся рядом с приусадебным парком, а затерянных в какой-то тёмной занесённой снегами лесной глуши. В ночном зимнем небе ярко светила луна, оттеняя множественные вкрапления серебристых звёзд, казалось, высыпанных на тёмно-синий холст из какого-то небесного сита. От деревьев в ярком лунном отсвете по снегу тянулись таинственные фиолетовые тени. И всё же свет от луны и звёзд были не в силах проникнуть во все уголки парка, под деревья, с надвинутыми тяжёлыми снежными шапками на тесно переплетённые корявые сучья. К тому же лунный свет падал под углом со стороны усадебных строений, потому сами строения тонули в сплошной тьме среди деревьев, и их контуры угадывались только едва за счёт еле заметных кое-где засвеченных окон, спрятанных за стволами и сучьями.

На, освещённом одиноким чугунным фонарём на железном столбе, свободном пространстве перед зданием приёмной снег в парке был испещрён большим количеством дорожек из следов, которые хаотично нарезали снежный пирог на множество маленьких кусков. Если приглядеться, то вскоре, можно было заметить и хозяев этих следов. Это были гномы. Их было много: на мой взгляд — несколько десятков. И это только те, кого мне удалось разглядеть.

Гномы бесцельно слонялись по парку поодиночке, стояли парами, собирались в группы, и вообще производили совершенно хаотичное и бессмысленное по своим перемещениям и действиям впечатление.

Но тут, те из них, что поближе, заметили Петеньку… Выражения их лиц приобрели большее осмысление. Во всей этой бесцельно слоняющейся разрозненной толпе началось слабозаметное направленное оживление. Вразвалочку и постоянно перетоптываясь, маленькими шажочками, гномы стали медленно, как бы незаметно, смещаться в сторону нашего крыльца. Кто-то из них, как я заметил краем глаза, прятал за спину уже заранее приготовленные снежки. Кто-то, не имевший снежков в запасе — мимоходом тут же лепил их. В общем, когда уже начавшая собираться на митинг толпа явно что-то замысливших карапузов добралась до нас, она уже имела весьма воинственный и вместе с этим потешный вид.

Петенька, хрюкнул и оперативно спрятался мне за спину. Гномотолпа, постепенно росла вокруг нас. В центре такого странного внимания, я ощущал себя как Чапай на передовой «там, где десять пулемётов» — крайне неуютно.

Из толпы вылетел снежок, и я отбил его ладонью — уж не знаю, в кого он был направлен — в меня, или, в прячущегося за моей спиной Петеньку.

— А ну! Хватит! — зычно гаркнул я. На морозном воздухе из моего рта валил пар, мгновенно подмораживаясь на вороте куртки тонкой ледяной плёнкой. Я опасался, что если все карапузы разом метнут свои снежки, то запланированной снежной бабе снега не хватит, а саму снежную бабу лепить уже будет «не надобно»: вместо снежной бабы на крыльце будут стоять два снеговика…

Карапузы вздрогнули и зашептались.

— Это он Пехорку катал?

— Да, а ещё он катал вместе с ними колоду, которого потом Пехорка прогнал.

— За это Пехорку и выделили…

Я был польщён услышанными перешёптываниями, воспринимая их как некий авторитетный бонус на свой счёт. Меня, правда, смутили какие-то высказывания про Пехорку и колоду, но на тот момент я не придал этому значения и решил укрепить свои позиции перед шепчущимися мелкими хулиганами.

— Прекратить снежки! — строго скомандовал я.

Гномы послушно «прекратили снежки», а некоторые даже выкинули. Я было облегчённо вздохнул, но гномы и не думали расходиться — они с такой готовностью смотрели на меня, что мне опять стало неловко.

— А что дальше? — спросил из толпы один наивный голос.

Тем временем, завидев собравшуюся толпу, к нам, стягиваясь со всего огромного парка, подходило всё большее и большее количество гномов. Я с удивлением отметил, что их тут не меньше сотни и продолжало прибывать.

«В самом деле, а что дальше?» — спросил я сам себя.

— Петь, а что ты от них хотел? — спросил я фавна через плечо.

— Чтобы построились, — подсказал осмелевший фавн.

— Зачем?! — недоумённо переспросил я.

— Их надо организованно отправить в ангар, — развёл руками Петенька.

— Зачем? — опять повторил я.

— Олег просил.

— Понятно.

— Слушайте! — обратился я к гномам.

Карапузы затихли, уставившись на меня во все глаза. Я был весьма ободрен таким вниманием и уважением.

— Вам необходимо всем дружно перенести ваше расположение вон в тот ангар, — я пространственно махнул рукой в направлении тёмной громадины, представляющей собой бескаркасный ангар арочного типа, современной постройки, чернеющей в лунной ночи шагах в двухстах от моего ораторского крыльца.

Гномы проводили мой жест взглядами.

— Перенести наше что? — продолжили расспросы из толпы.

— Все дружно — дуйте в тот полукруглый дом! — прокричал я.

— А зачем? — спросил из толпы какой-то невыносимый гном-нигилист.

— Зачем? — уже привычно переадресовал я через плечо вопрос фавну.

— Их там будут кормить, — последовал неуверенный ответ.

— Вас там покормят, — продублировал я толпе. — Кроме того, там вы сможете разместиться, там теплее, и безопаснее.

При слове «кормить» многие гномы приятно оживились, а после слова «безопаснее» в толпе прошёл одобрительный шепоток.

— Всё, конец доклада, — объявил я. — Идите уже, — заметив, что собравшийся плебс продолжает стоять вокруг крыльца, тупить и пялиться на своего трибуна.

Ряд гномов уже развернулся и даже двинулся в адресованном направлении…

И тут Петенька, который посчитал, что конфликт исчерпан, и опасность миновала, имел неосторожность высунуться из-за меня почти полностью.

Кто-то из гномов восторженно завопил и метнул снежок. Я не успел среагировать, а Петенька, словив снежок своей невезучей физиономией, взмахнул руками, поскользнулся на крыльце на своих копытцах и грохнулся на спину, точнее, на свой мохнатый хвост.

В толпе раздался довольный гогот, и что тут началось. В воздух взлетело разом штук тридцать ловко подхваченных снежков и обрушилось на нас с Петенькой. Часть из снежных снарядов попали мне в лицо. Остальные накрыли нас с головой.

Мы присели, тщетно пытаясь спрятаться за тонкие перила крыльца. Вернее, я завалился, закрываясь руками, вниз, на Петеньку, который так и не успел встать. Я орал, чтобы все «Прекратили!» и «… вели себя нормально, уууу зззаррразззы!», но в общем радостном веселье и ликовании меня никто не слышал. Обстрел продолжался. Снег у недомерков почему-то не заканчивался. Об меня безостановочно с брызгами разбивался целый непрекращающийся снежковый град. Паразиты метали снежки на удивление ловко, метко и часто. Шквал снега превратил нас с тупорогим фавном в судорожно барахтающееся в попытках увернуться и куда-нибудь спрятаться снежное месиво. Я на ощупь под градом комьев пытался подняться, чтобы либо дотянуться до спасительной ручки двери, находящейся от меня в каких либо четырёх-пяти шагах, либо скатиться с крыльца, дотянуться до первого подвернувшегося под руку весельчака и утопить его в сугробе. Двойственность выбора делала мои попытки раз за разом тщетными и неудачными. Я не помню, что я орал. Наверно, я матерился. Я костерил фавна, чёртову забаву — снежки, и всю эту сволочь — бородатую нечисть вместе взятую.

На какой-то момент, когда в моей голове хоть что-то прояснилось, и я стал, наконец, привыкая к положению, брать себя в руки и начинать думать по-военному стратегически — я принял решение, что за явным численным преимуществом и подавляющей огневой мощью противника логически правильным в данных условиях жёсткого артобстрела будет произвести перегруппировку на местности… то есть, реализовать тактическое отступление… или, попросту говоря, бегство.

Прикрываясь, я, приподнявшись, сгрёб с дощатого пола крыльца, а, точнее, выдернул из скопившегося там сугроба Петеньку, который на удивление оказался лёгким («Бараний вес» — подумалось мне) и начал пробираться к двери. Путь в эти несколько шагов с постоянно нервно хрюкающим, стонущим и ойкающим фавном на руках давался мне на удивление тяжело. Я сражался с напором комьев снега, сплошной стеной теснящим меня против моего продвижения. Куртка смягчала удары снежков, но ощутимость их на теле начала сказываться. Кроме того, лицо моё тоже было всё в снегу, и я опасался, что его украшают пара-тройка синяков.

И тут внезапно всё разом прекратилось. По ушам ударила оглушительная тишина. Так, что мне даже стало казаться, будто я просто оглох и потерял чувство реальности. Поток снежков исчез, и я от неожиданности рухнул вперёд, упав на колени. Не веря, что всё это реальность, я осторожно встал с колен, разогнулся, с опаской озирая окрестности, и отпустил из рук фавна, который с хрюканьем опять брякнулся в снег, сугробами наваленный из снежков на полу крыльца.

Боже, во что превратилось крыльцо домика-приёмной. Оно было полностью облеплено снегом. Белым было всё: в белой лепнине из снега были стены, дверь, пол, перила, потолок под навесом. У крыльца, замерев, дружной толпой стояли, испугано перешёптываясь, полурослики. А на крыльце, в чёрной мохнатой шубе до колен, без головного убора, уперев руки в бока, возвышалась над всей это суетой Марина с гневным лицом. Её чёрные как смоль волосы развивались под задувшим невесть откуда морозным ветром. Глаза, казалось, метали молнии. Она была поистине пугающе грозна и прекрасна в гневе.

На поднявшегося с колен меня и на со стонами барахтающегося на крыльце Петеньку Марина даже не взглянула. Она мрачно и молча созерцала притихшую толпу гномов, как питон Каа, затеявший провести строевой смотр бандерлогам. Это немая сцена, кажется, продолжалась несколько минут, во время которой в воздухе веяло такой угрозой, что даже нам с фавном захотелось отпроситься у воспитательницы с утренника. Наконец, прервав урок тишины, как будто, всё-таки, выбрав самого толстого бандерлога, Марина изящным жестом вытянула руку в чёрной перчатке, виднеющейся из под рукава шубы, и ткнув пальцем в сторону ангара, резко и зычно гаркнула: «Живо!»

Мгновенно, как вода, прорвавшая по весне паводком плотину, вся толпа гномов разом в панике ломанулась по сугробам парка к ангару, в вихрях снега промчав по освещённой луной поляне. Да что там «вся толпа» — мы сами с наконец поднявшимся Петенькой чуть не втопили в указанном направлении.

Не дожидаясь результатов исполнения приказа, а точнее, не без основания с полной уверенностью, что он будет выполнен, Марина, так же, не взглянув на нас с Петенькой, с каменным лицом развернулась и скрылась в приёмной.

Мы с фавном, посрамлённые и со смешанными чувствами уроненного авторитета и радостью спасения, ошарашенно проводили её взглядами и переглянулись.

— Вот эта женщина! — восторженно прошептал Петька.

Я утвердительно кивнул в ответ.

— Моя Королева! — добавил фавн и, прихрамывая, рванув за дверь, благоговейно скрылся вслед за секретарём.

Я всё ещё не мог отойти от произошедшего. Несмотря на мороз, холода пока не ощущал. Наверное, от волнения и удивления. Всё ещё стоя на крыльце, я в лунном свете смотрел вслед, как толпы гномов уже перепахав своими коротенькими ножками отделяющие нас от ангара сугробы паркового пространства, скрываются в темноте деревьев, растущих вокруг ангара. Вот кто-то, очевидно, из сотрудников института, встречая карапузов, открыл для них дверь и включил в ангаре свет, тонкой полоской высветивший на снегу передние ряды особо шустрых из гномов, достигших нового «места расположения» — невесело усмехнулся я.

Как, вдруг, что-то произошло…

Ещё не успели передние ряды гномов забежать в ангар, как там, в темноте, где оставалась ещё основная масса переквартируемой толпы, раздались душераздирающие вопли — и в ту же секунду из темноты обратно на меня стали выбегать гномы. Они бежали врассыпную и, явно, были в панике. Некоторые из них что-то беспрестанно кричали.

— Что случилось? — крикнул я, спрыгивая с крыльца навстречу бегущим.

— Снежник! Дурня сожрал снежник! — крикнул пробегающий рядом гном.

Я побежал, увязая в сугробах, в сторону, где всё происходило, ничего не поняв из сказанного, овладеваемый начинающим возникать страхом, основанном на нехорошем предчувствии.

Уже пробежав освещённую луной зону, я вдруг услышал из темноты впереди себя громкое низкое почти утробное рычание, как будто там впереди находился ОЧЕНЬ крупный, невидимый пока мне зверь. У меня кровь застыла в жилах от услышанного. Это было что-то страшное, глубокое, архаичное, чем-то напоминающее глухой львиный рык. Во всяком случае, существо, если это было существо, которое издавало подобное рычание, явно имело голосовой аппарат, схожий с голосовым аппаратом у услышанных мной в зоопарке львов или тигров. Одно это уже послужило причиной для меня «встать как вкопанный». Не знаю, но, вряд ли, найдётся большое количество людей, психологически способных заставить себя бежать к источнику этих, всё снова и снова накатывающих на тебя, звуковых волн, которые, похоже, проникая в тебя, интерферируют внутри с возрастающей силой, вызывая дрожь, порождённую даже не столько или не только страхом, сколько обычным глубоким, низкочастотным волновым эффектом.

Клеймя себя в душе дураком, я пригнулся к сугробам и начал красться в направлении, накатывающего из темноты рыка. Пересёкши границу света и тьмы, в первые секунды я почувствовал себя ослеплённым и вдвойне беспомощным. Кругом была сплошная темень. Рык повторялся всё вновь и вновь. На сей раз совсем уже рядом. Я, инстинктивно сжавшись, весь в страхе подобрался. Мне с ужасом мнилось, что кто-то огромный и невидимый нападает из темноты и вцепляется в меня.

Очевидно, из-за моего стрессового состояния, страха неизвестности и чрезвычайно сильного желания обрести вновь зрение, глаза начали постепенно, но всё же более оперативно, чем при обычных условиях, привыкать к темноте. Вскоре, я даже начал различать вокруг себя различные фрагменты окружающей действительности.

Так, например, первое, что я различил, были силуэты голых стволов тесно растущих деревьев и снег у их подножия. Затем, я, ориентируясь больше по страшному рычанию, выделил для себя его источник. А выделив, не поверил своим глазам, списывая, скорее, на темноту, чем на увиденное. Рык исходил от серого колышущегося пятна метрах в десяти от меня. Неестественным были габариты этого существа. По моим прикидкам оно превышало все мыслимые размеры современных наземных хищников, так как было ростом, примерно, с огромную очень рослую лошадь или с небольшого слона. Зверь повернул ко мне голову, и его глаза сверкнули зелёным отблеском на высоте порядка двух метров от снежной поверхности, а расстояние между глазами подразумевало до полуметра. Даже при таких габаритах голова показалась мне сначала непропорционально большого размера, когда, приглядевшись, я понял, что из пасти зверя свисает что-то громоздкое. Подсознательно я догадывался, и вместе с тем боялся догадаться и признаться себе, что это может быть тело гнома. Вокруг чёрного силуэта головы зверя царило что-то странное, казалось жуткое какое-то бордовое не то марево, не то какая-то коллоидная взвесь в воздухе, похожая окрасом на кровь, зловеще подсвечивающая ореолом контур этой чудовищной башки монстра. Рёв животного перешёл на угрожающее утробное рычание, клокочущее где-то внутри этой жуткой головы и напоминающее по тембру и громкости звук подгазовающего трактора «Кировец».

Когда этот монстр посмотрел в мою сторону, я испуганно юркнул за ближайшее дерево, умом понимая, что данная преграда является больше психологической, нежели практической. «Эх! Зачем! Ну зачем я попёрся сюда?!» — клеймила меня моя доминирующая малодушная половина. — Ведь ничего здесь сделать я не мог изначально. Было ясно, что в случае нападения какой-то твари — помочь я не смогу — без оружия, то уж точно. Я, действительно, верил, что: «…уж с оружием я бы не оплошал бы», — уверял я себя, лишь бы оправдать причину своего малодушия. «Хотя, нет! Да даже если бы оно у меня было — я не воин! Всем должны заниматься специально обученные люди, и специальные службы!!!» — бормотал я, как молитву, дрожа из-за дерева.

Я чётко представил, как вот сейчас тварь в полпрыжка окажется за моим деревом, которое, как мне на тот момент показалось, она может просто перекусить, если наклонит головы набок, и на которое мне даже не успеть забраться, если что; и с одного удара лапы или клацаньем пасти существо убьёт и расплющит меня.

И вместе с этим, я прекрасно понимал, что не прийти сюда я не мог. Просто по-человечески. Будь проклята эта никчёмная бездушная моральная шаблонная выдумка — Совесть!.. При всём при этом подсознательно мучил вопрос, почему тварь, получив свою добычу, по-прежнему находилась здесь, а не умчалась куда-то в чащобу, расправляться с ней.

Ответа на это у меня не было. Насколько позволяла темнота, я увидел, что зверь повернулся ко мне боком и, вновь громко зарычав, куда-то прыгнул вперёд. Раздался громкий древесный хруст, затрещало и дёрнулось огромное толщенное дерево за спиной у монстра, а вместе с тем послышалось металлическое звяканье цепи и, одновременно с этим существо сильно дёрнуло и откинуло назад, запрокидывая на спину.

Животное по-кошачьи ловко, несмотря на свои габариты, извернулось в воздухе, тем самым погасив падение и приземлившись на все четыре лапы.

«Ага, да ты, кажется, на цепи, — мелькнул у меня в мозгу, проблеск надежды «выжить сегодня». — На что же ты тогда бросаешься, пренебрегая при этом даже таким классным и вкусным «ай-да парнем», как я???»… И я стал вглядываться в темноту ещё более изощрённо. Но на сей раз я всматривался не столько в силуэт монстра, хотя не смотреть на него было неимоверно трудно, сколько в поисках того, кого это чудовище воспринимало куда более интересным или опасным, нежели меня. И вскоре, мне это, кажется, удалось.

Чуть поодаль, прямо перед монстром находился маленький шевелящийся силуэт. Немного ещё попыток всмотреться да фантазии, и я, наконец, понял, не веря своим глазам, что это, похоже, никто иной, как гном, держащий в руках то ли острый сук, то ли заточенную рогатину или острогу. Меня поразило, как столь маленькое существо настолько отважно, что осмеливается противостоять тому, кому достаточно просто махнуть лапой, чтобы размозжить гнома в лепёшку. И хоть тварь, очевидно, находится на цепи, но всё же дотянуться до гнома той же лапой или, сделав рывок вперёд, клацнув челюстями, представлялось мне весьма вероятным. Неужели зверь пасует перед воинственностью маленького героя и острой палкой в его руках?.. Мне стало стыдно за своё малодушие. Стыдно до слёз. Но ничего я не мог поделать и заставить себя двинуться на помощь к храбрецу.

И вдруг, вспыхнул яркий свет, мгновенно ослепив меня, и, очевидно, всех остальных участников драмы. Я догадался, что, похоже, кто-то из института, наконец-то, поспешил к нам на помощь, подтянув мощные прожекторы.

Когда я снова обрёл способность видеть, на сей раз после смены тьмы на свет, прикрываясь рукой от ярких лучей прожекторов, то смог в подробностях разглядеть всё вокруг, что до этого было сокрыто темнотой. Зверь был, действительно, огромен, выше многих лошадей в холке. Тело его по пропорциям и грации походило на кошачье. В своё время я активно увлекался биологией, поэтому с гордостью находил, что благодаря кругозору в этой области могу находить общие черты среди животных. Так в данном животном я смог отметить что-то от ирбиса или тигра. Но вот лапы заканчивались и выглядели как у волка — мощные, крепкие, широкие, прекрасно приспособленные для рытья или долгого бега с невтягивающимися когтями. Что же касается головы, то она походила больше на волчью, но что-то в ней было также и от медведя, и от африканской пятнистой гиены, только была та голова во много раз больше по размеру.

Животное всё было покрыто пышным пушистым мехом, сверху серого, дымчатого раскраса, снизу белого. По спине проходили чёрные пятна. По типу раскраски, зверь напомнил мне всё того же снежного барса.

К моему ужасу из пасти зверя действительно свисало тело гнома, рваными клочьями одежды нанизанное на огромадные, как рога молодого быка, клыки.

Чудовище было ослеплено ярким светом, оно мучительно жмурило глаза и пыталось втянуть ощетинившуюся челюстями голову в плечи и одновременно трясти мордой, чтобы стряхнуть и избавиться от внезапного внешнего раздражителя. Несчастная добыча трепыхалась, раскачиваясь в такт потряхивания головы монстра. Хищник зло угрожающе низко рычал, демонстрируя в чудовищном оскале огромные два зубных ряда, ознаменованные четырьмя торчащими в разные стороны из передней части морды ужасающих размеров по величине и толщине кинжаловидных рогоподобных клыка, которые всё снова и снова притягивали и завораживали своим видом мой взор.

Внезапно, зверь выпустил из пасти тело гнома, а, может, просто порвались остатки лохмотьев, которыми оно висело на клыках, после чего, тело бесшумно рухнуло в снег. Страшный гигант пятился назад, поджимая под себя пышный и длинный хвост, опять же напоминающий ирбисовый.

Напротив чудовища я увидел несколько людей. Кто-то из них держали в руках огромные переносные фонари-прожекторы. У кого-то были в руках то ли багры, то ли копья. Одного из них я узнал — это был знакомый мне учёный Андрей Куров. В руках он держал какую-то чудаковатую толстую метровую то ли глиняную палку, то ли очень толстую трость со странным чешуйчатым узорным покрытием — я не разобрал. Был тут и Андрей Петрович Смолин — муж Марины с большой совковой лопатой наперевес. Он был воинственно напряжён и как-то странно вращал головой во все стороны, как будто высматривал кого-то вокруг.

Неподалёку от подоспевших институтских сотрудников на утоптанном снегу стоял давешний герой-гном. Я видел под углом его со спины, но напряжённая, готовая к атаке и прыжку вперёд поза этого бойца, ощетинившегося остро-обломанным суком, вызвала у меня ещё более уважения к смельчаку. Даже сейчас, когда подоспела помощь, отважный коротыш всё в той же боевой позе продолжал осторожно наступать вперёд, стараясь добраться до тела пострадавшего товарища и, очевидно, вытащить его из зоны досягаемости зверя.

Тем временем, зверюга, отступая, упёрлась задом в дерево, видно, ощутив себя в западне, ощерила громадную пасть (о ужас, я не видел ничего более огромного — кажется, туда мог поместиться взрослый человек целиком), и испустила тот же самый жутчайший рык, закладывающий уши рядом стоящих, который, наверняка, должен быть услышан в районе несколько десятков километров в округе. Все, как мне показалось — уж я-то точно, пригнулись или присели от неожиданности и испуга. А зверь, загнанный в угол, приготовившийся к обороне насмерть, внезапно заметил давешнего гнома с суком, почти добравшегося до тела своего сородича. Ярость от того, что оставленная только что добыча на снегу сейчас достанется другому и ускользнёт, отразилась мгновенно в эмоциях монстра. Он низко взревел и, стремительно рванувшись вперёд, прыгнул на маленького гнома.

Тут же раздался глухой хлопок, какой издаёт пробка, взрывоподобно вылетающая из бутылки с шампанским. Уже в полёте, как мне показалось, хищник застыл в том же состоянии, в котором изогнулся в начале прыжка, и уже без единого движения, как замороженный, не меняя позы, в которой он был застигнут в воздухе, огромной тяжеленной тушей тварь рухнула с высоты на двух маленьких гномов.

Я никак не мог понять, что произошло. Потом заметил трость-дубину в руках Курова, сжимаемую им как ружьё, из которой шёл странный желтоватый пар, и не без основания связал эти факторы событий между собой.

Тут все разом засуетились. Кто-то без всякой опаски кинулся к лежащему без движения телу зверя. Кто-то с фонарями распределялся равномерно вокруг места происшествия, освещая для остальных поле деятельности. Андрюха Куров, отбросив в сторону трость, пошёл помогать коллегам.

Опомнившись, я, выскочив из-за дерева, тоже побежал к ним. Человек пятнадцать институтских облепили тушу зверя и совершенно бесцеремонно пытались перекатить его на спину. Я, инстинктивно стараясь держаться подальше от страшной с жутким оскалом морды чудища, забежав с его спины и перегнувшись через тело гиганта, для чего мне пришлось даже завалиться на него, тоже вцепился в длинную шерсть шкуры на животе. Животное было очень горячим, жутко реальным, живым, но вместе с тем абсолютно не дышащим.

Вместе навалившись, нам, наконец, удалось перекатить хищника на спину. Я с трепетным благоговением наблюдал, как мощные тяжеленные лапы противоестественных размеров медленно проплывают в воздухе мимо меня во время этого действа. И тут же ряд рук нырнул туда, откуда мы откатили животину, и вытащил тела двух бородатых человечков. Один по-прежнему сжимал в своих ручонках остатки обломившегося сука. Сук так и не смог нанести зверю хоть какой-нибудь урон. Внезапно, маленький герой с обломком сука в руках шевельнулся, приподнялся и к одобрительному гулу окружающих затряс головой, как бы стряхивая наваждение. Тут же почти все радостно заговорили в один момент и наперебой начали хлопать его по плечам и по спине. Отважный гном оглядел лица склонившихся к нему и, тут же, вскочив, бросился к распростёртому рядом на снегу телу приятеля. Он обнял его и приник ухом к груди горемыки.

И тут случилось чудо. Распростёртый гном, которого все до единого из собравшихся считали давным давно трагически погибшей несчастной жертвой чудовищного монстра, также внезапно вздохнул и зашевелился, после чего открыл глаза и сел на снег. Тут уж гул удивления вокруг нас грянул с новой силой. Над несчастным гномом, обрётшего только что вторую жизнь, склонилось двое — мужчина и женщина. Они принялись осматривать потерпевшего на предмет возможных телесных повреждений. А остальные по-деловому занялись монстром. Они трогали, щупали и изучали его. В их движениях не было простого любопытства. Нет. Это были умелые действия опытных профессионалов, которые прекрасно осознавали, что делают. У кого-то с собой оказалась рулетка. Человек в белом халате попытался засунуть руку с фонарём в пасть зверя, но его остановил Куров со словами: «Осторожно, спазматические рефлексы после хиннойных труб до конца не изучены». И человек в белом халате, зябко поёживаясь, отошёл в сторону.

Тут только я заметил Смолина. Оказывается, всё это время Андрей Петрович стоял чуть в стороне, нервно опершись на лопату, и призывно вопрошал к общественности: «Ну чего там?!.. Ребята!.. Говорите, чем помочь!»

Он чем-то напоминал слепого среди толпы зрячих, пытающегося при этом поворачивать голову в попытках уловить окружающую действительность.

«Чем помочь? Вон, Аркашу отведи в корпус — пока он тут не посинел от мороза», — ответил ему Куров.

«Пойдём, пойдём, давай!» — С готовностью, даже несколько обрадовавшись от внезапно нашедшегося поручения, Смолин приобнял вяло упиравшегося человека в белом халате и повёл его по направлению к светящимся вдалеке дверям ангара.

Кто-то из учёных присели возле задних конечностей хищника. Одна из лап была обжата каким-то странным предметом, от которого тянулась длинная весьма толстая железная цепь, уходящая куда-то к основаниям деревьев. Изучающие её люди тихо переговаривались между собой, показывая поочерёдно то на странный обжим, то кивая в сторону направления цепи. Один из них дошёл до деревьев, с минуту повозился там и вернулся с уже отсоединённым концом цепи.

Где-то вдалеке зарокотал заведённый мощный дизель, и уже вскоре гусеничный бульдозер, освещая путь единственной работающей передней фарой, подкатил к нам. С его подножки спрыгнул человек в дорогом чёрном пальто и большой серой ушанке, и сразу начал распоряжаться. Так, что услышав его голос, я сразу узнал в нём Вятлова:

— Гномов в восстановительный блок — шептунов туда вызовите. Если проблемы серьёзные, подключайте Бабаеву-Ягодову. Коли надо — отправьте машину за ней. Больше никто не ранен? Так, Володя! Сбегай к Гибцеху и возьми у него такелажные ремни. Так! А если он не будет давать, то скажи ему, что смету на новые панели для холла он у меня раньше следующего года не получит! Значит, ребята. Вяжете снежника…, цепляйте к бульдозеру и волочите ко второму корпусу. Там можно посмотреть, если наяды убрали клетку после куалота, то туда, а если нет, то временно размещайте его в помещении осушённого бассейна из под Болотного Студня. Бассейн высушен, хоть и требует ремонта… Всё ясно?.. Ну а при чём тут центральный вход? — завозить через подвальные ворота сразу же на цокольный этаж. Возьмите волокуши во дворе у Азарова. После размещения Васильев, Куров — ко мне в приёмную. …И позовите Карохина и Зубаря. Кто там ещё… — его взгляд, оценивающе окидывающий весь театр событий, внезапно остановился на мне. Я полагал, что ему должны были сообщить, что я ожидал его в приёмной, хотя туда он вряд ли успел зайти. Может, Марина отсылала сообщение.

— Да, и Торнаула с собой захватите, — обратился он к институтским коллегам, и, не глядя больше ни на кого, в задумчивости зашагал по вытоптанному гномами снегу в сторону домика-приёмной.

Двух пострадавших гномов понесли на руках в третий корпус в восстановительный бокс, несмотря на протесты хорохорящегося героического карапуза.

Через минут пятнадцать пришёл Невей Антоныч Гибцех, начальник по хозяйственной части, по простому «завхоз». Это был невысокий худощавый человек в летах. Седовласый, в молодости, наверное, был первым красавцем на деревне, да и сейчас неплохо сохранившийся. В прошлом Невей имел большой опыт по профсоюзной работе. Я знал его по рассказам других, как человека обстоятельного, делового и ответственного, любящего вникать во все мелочи. С ним дел ранее иметь не приходилось, хотя в зданиях института мы с ним ни раз встречались. Во время этих встреч, мы церемонно здоровались и раскланивались: я снимал импровизированную шляпу и делал вид, что мету ею пол вокруг своих кроссовок, а он вынимал из невидимых ножен несуществующую шпагу и торжественно салютовал мне ею, после чего Невей Антоныч долго провожал меня внимательным прищуренным взглядом, отчего становилось как-то не по себе.

Завхоз был одет в старый жёлтый, перетянутый поясом на манер кушака, тулуп, белые высокие валенки и просторную белую цигейковую ушанку, являя собой образец, вышедший с советских кинокартин 30-х — 40-х годов. С собой завхоз притащил четыре такелажных ремня, дабы лично проследить за их сохранностью, а также проконтролировать ведение работ по перемещению хищника «на подведомственные ему территории».

Увидев существо, он прицокнул языком, сощурился и проворчал только: «Знатная зверюга. Вот что, ребята. Давайте-ка его сразу в бассейн — ни к чему такого кабана в клетку. Коли он там нагадит, мы потом всем институтом не отмоем».

На самом деле, это было не совсем точно, ибо в институте все работы, связанные с уборкой, выполняли специальные договорные бригады, состав которых был весьма разношёрстен и экзотичен, но то что все эти бригады подчинялись лично Невею Антонычу, это, действительно, было так.

Далее, работа загудела слажено. Вслед за Гибцехом из корпусов НИИ подтягивались ещё сотрудники из тех, кто находился в нём в эту ночную смену. Кто-то из любопытства, кто-то узнать, чем можно помочь. Среди прочих я увидел двух дриад, кутавшихся в длиннополые дорогие шубы, которые увидев зверя, нервно закурили, и принялись что-то обсуждать между собой полушёпотом.

Пришёл наш медик, Фёдор Моисеевич Буерман, дежуривший этой ночью. Он был закутан с капюшоном в зимнюю красную морозостойкую куртку, одет в синие полиэстеровые штаны, обут в какие-то зимние жёлтые ботинки. На голове у него под капюшоном виднелась спортивная синяя лыжная шапочка с эмблемой какого-то олимпийского движения, на руках синие варежки ручной домашней вязки. В одной руке доктор держал оранжевый медицинский пластиковый саквояж. Буерман внимательным взглядом окинул толпу собравшихся сотрудников; лишь мельком взглянул на центр внимания — распростёртое тело чудовища; и, обратившись к кому-то из институтских, узнав, что пострадавших среди них больше нет, да осведомившись, куда понесли раненных гномов, отправился в третий корпус. По пути он остановился около двух дриад, завидевших его, и напрасно спешно пытающихся заделаться невидимыми, мрачно отобрал у каждой из них сигареты и погнал обеих впереди себя по направлению к корпусам.

Общими усилиями «знатную зверюгу» смогли обхватить под туловищем ремнями, свести их в одну связку и закрепить за бульдозером на лебёдке. Кто-то занялся сбором разбежавшихся, разбрёдшихся и попрятавшихся по всему парку перепуганных гномов и переправкой их прямиком в ангар. Работа кипела во всю. Любопытствующие, чуть помёрзнув, бежали обратно греться на рабочие места, продолжать заниматься своими прямыми делами.

Вновь взревел мотор и бульдозер медленно поволок спелёнатую тушу в сторону корпусов под напутственные указания Невей Антоныча: «Смотри, ремни мне не перетри!»

Большинство людей побрело вслед за бульдозером к институтским корпусам. Кто-то ещё исследовал поляну, кто-то дозагонял оставшихся гномов в ангар.

Мне на плечо положил свою ладонь в овчинной рукавице Андрей Куров.

— Вот что, Серёга. Ты давай иди вместе с Максом в приёмную к Владимиру Сергеевичу, а мне надо ещё в лабораторию забежать — я там, боюсь, аквариум со снами не закрыл, — сказал мне он и легко запрыгал по сугробам к корпусам.

Максим Васильев кивнул мне головой и пошёл в противоположную сторону. Я было двинулся за ним, но в снегу обо что-то споткнулся. Нагнувшись, я поднял облепленную снегом метровую не то дубину, не то трость, покрытую непонятным узором костистых чешуек. Разглядев её более внимательно, я обнаружил, что этот предмет представляет собой трубку с законопаченным с одной стороны концом и с зияющим темнотой отверстия с другой. За сравнительно небольшое время проведённого на пороге открытого для меня чудесного нового мира с памятного момента знакомства этой зимой на озере недалеко от Воре-Богородского, я уже уяснил себе — что неожиданности могут обрушиться на тебя тут как гном из багажника. Поэтому я со всеми предосторожностями понюхал открытый конец трубки, и запах мне не понравился. Был он какой-то неестественный, этот запах. Не пахнет так ничего, что окружает меня, и то, что я знаю.

Сунув трубку под мышку, я поспешил вслед за Максом.

В приёмной Вятлова ничего не изменилось с момента моего ухода отсюда. Так же мерно тикали часы, а Марина невозмутимо доколачивала документ на компьютере. На диване сидел Петечка, поджав под себя каракулевые ножки с чёрными начищенными до блеска копытцами, пил горячий чай из большой жёлтой кружки с надписью «I am not a looser» и не сводил с Марины обожающих глаз.

В центре стены слева от входа располагалась деревянная дверь с наклеенной пожелтевшей бумажной табличкой «Вятлов В.С.». От входа, через всю приёмную до самой двери в кабинет Вятлова по старому рассохшемуся паркету была протянута синяя, затёртая тысячью ног, дешёвая ковровая дорожка, служащая, скорее, половиком в начальной своей части.

— У себя? — не здороваясь, спросил Васильев, вешая на вешалку свою тёплую куртку с надписью «МосЛесОхрана», и, не дожидаясь ответа, пошёл по направлению к кабинету.

— «Здравствуй, Марина», «Как дела?», «Не знаешь, к шефу можно зайти?», — проворчала за него сама себе Марина пафосным голосом эксцентрично поставленной драматургии, тем не менее, не отрывая взгляда от монитора.

Но Васильев уже открыл дверь в кабинет Вятлова, как бы самостоятельно отвечая на последний вопрос Марины в утвердительной форме, и скрылся там. Я, немного задержавшись, посмотрел на Марину.

— Здравствуйте, Марина, как дела? — спросил я её дружелюбным тоном.

— Текст пока не набрала, — парировала Марина. — А то пока устроишь смотр песни и пляски всему вашему гномьему выводку на двадцати-градусном морозе — никаких текстов, кроме нецензурных в голову не лезет.

— Не знаете, к шефу зайти можно? — проигнорировал я едкое замечание секретаря, снимая куртку и вешая её на вешалку, на которой кроме куртки Макса висело пальто и шапка Васильева, и шуба Марины. Трубку-трость я поставил там же.

— Как видите, Сергей, — с плохо скрываемым циничным возмущением, Марина указала на дверь «шефа», куда только что скрылся Макс. — Сейчас всё можно. Хотите — заходите, хотите — выходите, а если хотите — садитесь мне сразу на голову и пейте на ней чай, — при этих словах Петенька на диване сильно засопел.

Я проследовал вслед за Васильевым: постучал, потянул ручку двери и вошёл.

В кабинете за большим Т-образным столом, поставленным короткой центральной выступающей секцией в сторону от двери, сидели Вятлов в сером костюме — собственно, во главе данной центральной секции стола, в наиболее удалённой от входа точке, и напротив — по другую сторону стола, за широкой столешницей, являющейся сильно вытянутой расширенной основой Т-образной формы стола, расположенной прямо перед входной дверью, развалился на стуле Васильев в чёрном свитере с высоким завёрнутым воротом и синих джинсах. Вятлов сделал рукой приглашающий жест, призывающий выбирать себе место по вкусу. Я выбрал стул, стоящий у ближайшей стены, скромно сел на него и принялся осматривать помещение.

Я здесь был впервые.

В комнате, с абсолютно белыми покрашенными стенами, с побелённым потолком и жёлтым паркетным полом, было крайне аскетично по моим представлениям о кабинете-приёмной. За спиной Вятлова находилось большое окно с тёмной деревянной рамой и с жёлто-болотными занавесками, свисающими со старого карниза-палки над оконным проёмом. Кроме данного необычной формы стола и множества хаотично расставленных стульев вокруг него и вдоль стен, у левой стены от входа стоял огромный старый советского образца мощный сейф, грубо покрашенный нежно-небесной краской. На этом убранство кабинета заканчивалось: больше в нём не было абсолютно ничего. Это так не вязалось по моему разумению с кабинетом начальника, что я по нескольку раз всё снова и снова оглядывал помещение по кругу и никак не мог привыкнуть к обстановке.

— Подождём, пока ребята подойдут, — сказал Вятлов и закурил. — Курите? Здесь можно курить, — приглашающе показал нам он и откинулся на стуле.

— Знаю, — огрызнулся Васильев, но курить не стал.

Я только покачал головой.

— Вы не курите, Торнаул? — участливо осведомился Владимир Сергеевич. — Извините, я не знал. Хотите, я потушу сигарету?

И, несмотря на мои активные возражения, Вятлов, с сожалением, глубоко затянувшись, выпустив через плотно сжатые губы густую струю никотиновых клубов, кропотливо начал плющить конец сигареты в чёрную керамическую пепельницу перед собой на столе, ранее мной не замеченную. После чего поднялся и открыл маленькую секцию окна для проветривания. Тут же морозный воздух стремительно ворвался в помещение, надул половину шторы парусом, зашевелил пепел в пепельнице и волосы на голове у Вятлова, обдавая наши лица восхитительной зябкой зимней свежестью, и лёгкие прохладой. Владимир Сергеевич обнял себя за плечи руками, бодро растёр их, и отошёл от окна в сторону.

Вятлову на вид было лет под пятьдесят. Сухопарый, невысокого роста, его скуластое лицо было покрыто морщинами, избороздившими большой выпуклый лоб и обрамляющими низко посаженные глаза, острый, крючкообразный нос и тонкие, часто плотно сжатые в линию губы. Густые брови делали и без того серьёзное выражение лица ещё более суровым. Наверное, этому способствовал ещё и мощный подбородок с ямочкой на нём. И только сами глаза, удивительно живые, как будто лучились из глубины под бровями каким-то особым внимательным немного грустным светом, если так можно сказать про взгляд.

Васильев был среднего роста, крепкий, накаченный, я бы даже сказал, культуристического сложения. Его круглое лицо с вечно грубым выражением в совокупности с короткой стрижкой на голове, напоминало мне лицо боксёра из какого-то американского боевика. Его огромные руки часто были сжаты в кулаки, что ещё больше увеличивало это сходство.

С улицы через открытое окно были слышны голоса перекликающихся сотрудников, провожающих последних разбежавшихся гномов до ангара. Совсем рядом захрустел снег под несколькими парами ног. Идущие переговаривались между собой. Мне показалось, я узнал среди них голос Курова.

— А, вот и уже идут, — обрадовался Вятлов.

Через минуту трое учёных, продолжающих о чём-то судачить вполголоса, уже рассаживались вокруг стола.

Вятлов, закрыл окно, отчего в кабинете стало сразу же тише, и сел на своё место.

— Как обстоят дела? — спросил Вятлов. — Гномы сильно пострадали?

— Нет, оба сильно напуганы, но как ни странно, только минимум синяков и ссадин на одном и ничего у второго, — ответил Куров, одетый в бордовый свитер на молнии, и чёрные брюки, натянутые штанинами поверх голенищ каких-то больших высоких зимних не то сапог, не то альпинистских ботинок. — Буерман оставил их в боксе под наблюдением и угостил мороженным. Шептунов не дёргали. Бабу… Бабаеву-Ягодову не беспокоили. Ну, Мария Михайловна!.. Остальных размещают в ангаре. Там командуют Наташа с Гуровым.

Вятлов кивнул.

— Снежника разместили в бассейне?

— Снежника разместили в бассейне второго корпуса. Гибцех сразу отказался пускать его в клетку из под куалота, считает, что оно небезопасно. А другой такой свободной клетки у нас нет. Завхоз ворчит, говорит, что кормовой базы под снежника у нас никакой. Нужен консультант по слоевым хищникам. Послали за этогогами из поведенческого отдела, но они в ночную не выходят. Говорят, будут только с утра.

— Итак, по порядку, — начал Владимир Сергеевич, сразу же посерьёзнев лицом. — Я хочу понять, что же там произошло. Рассказывайте, — и он замолчал, окидывая нас выжидательным взглядом своих внимательных глаз из под бровей.

Мы все тихо молчали, собираясь с мыслями. Никто не решался, с чего начать.

— Ну, мы как раз настраивали дистиллятор для енисейских нимф, когда вбежал Артур и крикнул, что у ангара нападение из Слоя. Мы побежали, — ответил Куров. — Заодно, захватили трёх физиков из отдела «ФизНелинПро» и со второго этажа ребята техники откликнулись на помощь, захватили прожектора. Когда мы прибежали на место, там уже были ребята из второго корпуса, а ещё Наташа Ялык, Васька Гуров, Поликарп, и этот, мрачный, не помню, как его….

— Соловьёв, — подсказал Зубарь. — Соловьёв его фамилия. Имя не помню.

— Соловьёв, — согласился Куров. — Потом подтянулись ещё. Смолин опять же.

При слове «Смолин» по лицам многих проскользнули плохо скрываемые улыбки, прячущиеся под неловкие ухмылки и разные гримасы. Я хоть и человек новый в сфере института, но уже успел кое с чем ознакомиться здесь. В институте, занимающимся первостепенно и односторонне явлением Слоя, изучающим его и реализующим контакт с ним, случайных людей попросту не было. Все работающие в нём люди — учёные, специалисты всех мастей и наёмные представители, такие как я с некоторыми ребятами-водителями — все были редкими представителями человечества, способными видеть существ из Слоя, а некоторые даже общаться с ними — во как, оказывается, я могу!.. Как правило, людей, не обладающих этими способностями на территории НИИ попросту нет. Уж очень им здесь может показаться странно — не видят они ничего из того, что касается Слоя. По этой причине и не пустят их сюда. Исключение представляют иногда редкие строительные бригады, с которыми сотрудничает институт — люди проверенные, куда не надо не лезут, работают в определённых изолированных зонах в сопровождении специального приставленного сотрудника НИИ. К ним обращаются за помощью, когда дипломатические отношения с племенами горных кобольдов дают трещину. А с учётом сварливого и жадного характера этих существ (я имею в виду кобольдов, конечно) случается это не так уж и редко. Кроме того, слоенезрячие (или, попросту, «обычные люди») приглашаются на территорию в качестве узких специалистов в каких-либо непрофильных для института работах — например, водитель экскаватора. Да… И есть ещё Смолин.

Андрей Петрович Смолин — пятидесяти-летний муж нашего секретаря Марины, взятый в штат на работу дворником по её настойчивой просьбе, являлся человеком уникальным. С одной стороны он совершенно не имеет способностей видеть хоть что-то, имеющее отношение к Слою, как не пыталась с ним заниматься неуёмная и несдающаяся Марина. В природе довольно часты и известны случаи, когда человек, считающийся ранее слоенезрячим, вдруг овладевает в процессе умением «видеть» проявления Слоя. А со временем всё более и более развивает эту способность. Но только не случай со Смолиным. С другой стороны, Андрей Петрович нисколько не верит в то, что такой мир, как Слой существует. Для себя же он определил, что институт занимается неким серьёзным и крайне важным секретным проектом, связанным с некими нетрадиционными взглядами, а также сопряжённым с неукоснительным соблюдением некоторых обрядовых вещей, которые необходимо принимать как данное, как некий непререкаемый факт. Уникальность явления Смолина состоит в том, что несмотря на то, что он деятельность НИИ не одобряет и называет «бесовщиной», преданней человека институту найти было бы сложно. Он тот, кто всегда готов помочь кому угодно в выполнении «важной и секретной» миссии. Он готов подчиняться и уважать указания, связанные с обслуживанием или с уделением внимания тому, что он не может ни видеть, ни слышать, ни осязать. Но вместе с тем, Андрей Петрович не верит в них, ну, ни на йоту. И даже возникающие сами по себе следы в снегу на полях не могут его разубедить, а лишь воспринимаются им как данность. Секрет подобного самоотверженного и безнадёжного подхода к делу в том, что Андрей Петрович вот уже чёрт знает сколько лет влюблён. Влюблён в свою жену, Марину. Ей одной он верит безгранично. И ради неё он готов участвовать в этом цирке, быть главным клоуном или старшим дворником, терпеть все нестыковки и условности и подчиняться любым самым нелепым правилам в этом сумасшедшем доме. Вот такой он, наш Смолин.

Все, наулыбавшись, помолчали.

— Ну хорошо, а как у тебя оказалась в руках трубка стрекателя? — Владимир Сергеевич внимательно посмотрел на Курова исподлобья. И под этим взглядом Андрюха стушевался.

— Где… Ну стояла она там… У стены… У нас в кабинете, — вяло выжал из себя он, и не нашёлся больше, что сказать.

— Насколько мне сейчас известно, ваша лаборатория не выписывала никаких смет на получение со склада материалов из секции опасных явлений. В виду особой опасности изучение стрекателя запрещено временно в НИИ до, в свою очередь, особого на то распоряжения в строго отведённых на то специальных условиях, и только в присутствии определённых лиц, при соблюдении всех необходимых правил и мер безопасности. Так что, выходит, кто-то вынес или попросту украл со склада вещь, а точнее, живое существо. Правильно я понимаю?

— Неправильно, — мрачно буркнул Андрей.

— А как же тогда?

— Этот стрекатель не со склада. Я его у лешаков выменял.

— Час от часу не легче, — Вятлов говорил тихо, спокойно, но это нисколько не ободряло Андрюху. И мне было искренне жалко последнего, хотя я не имел ни малейшего понятия, а только мог догадываться, о чём идёт разговор. — На что выменял, если не секрет?

— На наядов волос, — буркнул Куров. — Ядвига дала.

Ядвига, насколько я знал, была какая-то одна из речных нимф, которыми занималась лаборатория Курова. Эта водная ненормальная девица была без ума от Андрюхи, а он, будучи строгим специалистом своего дела, подходил к их общению с сугубо с профессиональной стороны и не отвечал безумной нечисти ни каплей взаимности.

— На что им наядов волос посреди зимы? — поинтересовался Владимир Сергеевич.

— Хотят у себя в берлоге ключ открыть, — Андрей уныло стал тереть пальцем гладкую поверхность стола.

— Вот так, минуя протокол, вводятся в обращение предметы из Слоя, запрещённые к использованию на территории института, — подытожил Вятлов.

Андрей не ответил, а, казалось, ещё яростней стал оттирать одному ему видимое пятно на гладкой поверхности стола. Пауза затягивалась. Все молчали и смотрели, как Куров елозит пальцем по столу. Андрей искоса поднял глаза, исподволь взглянул на Вятлова и обомлел. Вятлов смеялся. Глаза его сузились в хитром прищуре, рассыпавшемся мелким веером морщинок по уголкам глаз, и лучились, тонкие губы расползлись в улыбке, а сам вид его был очевиден — он беззвучно смеялся.

Заметив эту реакцию, мы все, а в первую очередь, Андрюха, вздохнули с облегчением.

Отсмеявшись, Вятлов посерьёзнев, сказал, обращаясь к Курову :

— Молодец. Молодец, что взял трубку. И вдвойне молодец, что не промахнулся.

Куров покраснел.

— А теперь о снежнике, — Вятлов быстро переключился. — Вопрос. Откуда он там взялся? Кто что выяснил?

Андрей Куров, положив голову на сложенные замком руки, опёртые локтями на колени, задумчиво глядел перед собой. Видно, что сказать ему на данную тему пока что нечего. Андрей — человек невысокого роста, но необыкновенно крепкого сложения, очевидно, с широкой костью. У него русые волосы, круглое и удивительно простоватое добродушное лицо. Человек он приятный. Характер — покладистый. Друг — надёжный. Вообще Андрюха целеустремлённейший научный сотрудник института. Вернее, старший научный сотрудник — учёный, с кандидатской степенью, но уже являющийся на сей день заведующим целой лаборатории с кучей сотрудников в подчинении. Уж я не знаю всего, чем они там занимаются. Одно из основных направлений исследований — это всевозможные нимфы. К нам в НИИ согласились перебраться целым выводком куча этих барышень, которые с удобством разместились и прижились в чудесном втором корпусе. Надо сказать, что второй корпус из себя представляет целое общежитие для разумных особей из Слоя — гостей нашего института в основной и верхних частях строения, а в нижней части — целый зоопарк совмещённый с виварием для неразумных (последнее слово я употребляю исключительно в классифицирующем значении). Как наяды, океаниды, так и дриады, являющиеся в совокупности теми же нимфами, и различающиеся только средой обитания, если не брать во внимание божественные корни в родословной некоторых из них, — все они принимали участие в исследовательской работе, посвящённой им же. А в остальное время, адаптировавшись в НИИ, постоянно шлялись без дела по этажам, отвлекая разных научных работников, да иногда закатывали крупные скандалы между, опять же, наядами, океанидами и дриадами, с которыми у них друг у друга было, как они заявляли, «полное расхождение вкусов и жизненных ценностей». Иногда какая-нибудь из дриад пыталась закрутить роман с каким-нибудь представителем себе подобных, чаще всего с лешаками, а какая-нибудь наяда, строила глазки какому-нибудь видному учёному мужу в почтенных летах. Но почти все они были влюблены в Курова. Все они буквально липли к Андрею, чтобы послушать как он говорит, совершенно не вникая в то, что он говорит. Все они готовы были выполнить любое его поручение по первому же его зову. И все они ждали от него хоть капли какой-то взаимности и восторженно трепетали, когда он оделял ту или другую взглядом, обращался к ней по рабочему вопросу или, задумчиво кивая, говорил: «…да-да, тогда всё понятно». Куров же был истинным профессионалом своего дела. Он держался молодцом, и не обращал внимания на глупых баб, мающихся от безделья, да ещё и в зимний период, в который в обычных условиях всей этой аморальной нечисти положено спать до весны, не будь у них домом наш НИИ.

А Куров работал. Он, как проклятый, искал связи между всем этим безумным содомом. Исследовал, классифицировал. Он и его лаборатория работали в нескольких десятках различных направлений, имели кучу различных грантов на проведения разного рода изысканий. И вместе с тем, Куров считал, что делает крайне мало, и ему постоянно не хватает ни на что времени. Он приходил раньше всех, а уходил последним. Иногда не уходил совсем и работал в несколько смен. Вятлов пенял его за это и постоянно гонял с работы с требованием отдыхать хотя бы по восемь часов в день. Обязал вечного вахтенного старого карлика бородатого лепрекона Миттергрунера, отвечающего у нас за ключи и сохранность запертых территорий, выгонять Курова во внеурочное время. Но всё это мало имело действия на Андрюху. Тот продолжал всеми правдами и неправдами прорываться на рабочее место так, что даже природная тяга лепрекона держать все вверенные ключи под замком, а помещения запертыми, как собственные кладовые драгоценностей, отступала перед куровским неудержимым стремлением заниматься любимым делом. Всё дело было в том, что Курову, действительно, это было интересней, чем все земные блага мира вместе взятые, и даже лепрекон не мог посулить ему взамен ничего более ценного. Хотя ходят слухи, что в какой-то час отчаяния Миттергрунер пытался соблазнить учёного якобы зарытым в парке усадьбы горшком полным золотыми царскими червонцами конца XVIII века.

Куров выписал себе в лабораторию нерииду Аделаиду из Швейцарии, которая жила во втором корпусе в огромадном аквариуме вместе со своей ближайшей родственницей, русалкой Наталкой с озера Байкал. Хвост у Аделаиды был длиннее и изящней, зато Наталка поражала аппетитными формами и удивительной красотой лица и волос. Обе помогали Курову доказать общность подвидовых мутаций и действия фундаментальных законов дарвинизма в слоевом мире, невзирая на всякие там божественные наследия от языческих праотцов.

Там же в душевой жил старый дед Валерьяныч, который уверял всех, что он Водяной в четвёртом поколении — Владыка вод реки Синюшка, что в самом Красноярском крае. Дед присмотрел себе душевую, и оккупировал её уже как четвёртый год. Его не трогали — никто не хотел с ним связываться. Валерьяныч ходил в институтскую столовую, питался там по талонам, которые он каждую неделю вытребовал себе у Курова. Куров распечатывал ему талоны с компьютера, но все в НИИ знали, что потом он тайком, рассчитывался за Валерьевича из своего кармана с персоналом столовой, в которой ещё со времён Царя Гороха никто и слыхом не слыхивал «ни про какие талоны». И, наверное, бюджет Курова с такой безумной благотворительностью пошатнулся бы и рухнул, если бы ситуацию не взял под свой контроль Вятлов, и не поставил Валерьяныча на институтское довольствие к огромному неудовольствию Невея Антоныча. Так синюшкинский водяной и продолжал жить в старой душевой, играл днём в козла с тремя бездельничающими сатирами, а вечерами Валерьяныч читал «Московский комсомолец» и прочую прессу, отдающую желтизной. Этими газетами его в избытке снабжал Смолин.

Куров молчал. И тогда вновь заговорил Зубарь — начальник отдела «Физики Нелинейных Пространств» — сокращённо «ФизНелинПро». Зубарь Сергей Викторович — был лысым субъектом с такой протокольной физиономией, что в местах не столь отдалённых ему без сверки наколок, которых у него отродясь не было, уступили бы с уважением лучшие шконки на нарах. Невысокий, лет шестидесяти, одетый в спортивный костюм — никто бы никогда не признал для себя в нём видного физика, доктора физический наук, профессора с преподавательским прошлым, и одного из самых перспективных умов в области физики слоевых пространств. Его отдел занимался изучением действия законов физики в слоевых пространствах, влияние гравитации, поведение электромагнитных, в том числе и световых волн, сохранение массы вещества, свойств материалов и много ещё чего, того, что имело необычные проявления в этой малоизученной среде. Я знал его мало, но мне уже тогда было известно, что среди своих коллег он пользовался непререкаемым авторитетом.

— Насколько мне известно из коротких объяснений моих ребят, в известном нам месте, прибыв туда по тревоге, они обнаружили снежника, или снежного пса, — говорил Зубарь. — Ребята из поведенческого отдела при классификации давали ему латинскую терминологию — я её не знаю. Вообще, латынь — не моё. Не дружим мы с нею: я с ней, а она, собственно, тоже на меня плевать хотела. Так вот, опуская детали, после его обездвиживания ребята изучили тело снежника и обнаружили у него на задней лапе фиксирующийся браслет — в виде черепа кого-то из семейства слоевых гидр — который сам захлопывается, по принципу поговорки «даже мёртвая голова змеи способна укусить». Как помнится мне, у кого-то из ребят физиологов, опять же, в поведенческом отделе была статья в прошлом году об удивительных свойствах отрубленных голов гидры, которые, даже будучи высушены до основания черепа, сохраняют способность производить рефлекторный спазм, приводящий к самопроизвольному захлопыванию челюстей в неразжимаемый, заклинивающий капкан. Макс. Помнишь? Читал статью своих коллег?

Грубиян Макс что-то мрачно пробурчал невразумительное, откинувшись сидя на стуле и сложив руки скрещенными на груди. Но открыто выражать своё неудовольствие и признаваться в невежестве перед Сергеем Викторовичем не посмел.

— Что, не читал? — подытожил вопросом Зубарь. — А я, знаете ли, почитываю не только отчёты коллег по цеху и зарубежные научные издания, но и труды коллег из соседних отделов. И помню, что это, кажется, был Олег Ворсов… Да-да, точно, Ворсов. Толковый же он у вас парень. Так вот, я припоминаю даже, что Ворсов в этой статье высказывает предположение, что причиной такого рефлекторного движения является никак не «чудо-суеверия», как будто голова гидры из-за своей живучести может сожрать тебя, даже будучи отделённой от тела, а то, что для более мощного смыкания челюстей из-за слабости смыкающих челюстных мышц, устройство черепа имеет некую упруго-эластичную гортанную пластину, которая при открытой челюсти головы гидры имеет напряжённое взведённое состояние. И при весьма незначительном воздействии на нёбную зону или на область гортани, эта пластина выскакивает и в попытке распрямиться смыкает челюсти головы твари, которые входят в своеобразное суставное заклинивание, примерно, схожим образом, как это происходит у некоторых бойцовых пород собак нашего мира. Поэтому у гидры сравнительно крепкие мышцы челюстей, разевающих пасть и тем самым взводящих гортанную пластину и мышц, которые боковым смещением выводят челюсти из состояния заклинивания при закрытой пасти. Следовательно, головы гидры, вполне, могут использоваться как капкан, или, считайте, страшный браслет, если найдётся такая огромная субстанция, которой это украшение будет по размеру.

— Так вот, к чему я клоню, — продолжал Зубарь. — К данному ножному браслету была пристёгнута металлическая цепь, изготовленная, судя по клейму, на нижегородском цепном заводе «Красный якорь», которая другим своим концом была закреплена вокруг дерева. Из чего я могу сделать вывод, что данное животное было умышленно кем-то поймано и приведено на то место, где и разыгралась драма. Тот кто такое сотворил, знал, что металл нашего мира может не всегда гарантированно взаимодействовать напрямую с неадаптированным животным из Слоя, а лишь с некоей долей вероятности, поэтому очень мудро воспользовался неодушевлённым предметом из Слоя, гарантированно сработающим на существе из того же Слоя. А уж неодушевлённый предмет, понимай, череп гидры, он спокойно смог соединить с ранее названным изделием нижегородского завода. Вот я о том и говорю, что тот, кто это делал, безусловно, человек из нашего мира, владеющий большими навыками, и имеющий завидные теоретические и практические знания, и что самое важное, имеющий доступ к таким уникальным предметам, как голова гидры. Надо бы проверить наши запасы голов гидры на складе — возможно, имеет место быть хищение. Загадкой остаётся также и мотив этих поступков, являющихся проявлением безответственности и преступной халатности, по вине которых, могли пострадать люди.

— Вот так мне это кажется, — Сергей Викторович откинулся на спинку стула. — А вообще, я не очень понимаю, зачем вы меня пригласили сюда, тогда как я сам не присутствовал на месте событий, а задачи нашего отдела находятся, сравнительно, далеко от задач других отделов и лабораторий нашего НИИ, для которых данная тема будет профессиональной и родной. Думаю, не ошибусь, если назову коллег из поведенческой лаборатории.

При последних словах Зубаря, Макс Васильев скривился и изобразил кислую рожу.

— Максим? — выжидательно спросил Вятлов, переводят взгляд на Васильева.

— Ну что тут скажешь? — казалось, Максу вся эта затея казалась скучной. — Снежный пёс или снежник, существо, фактически, не изучено из-за редкости его появления на слоевой границе. Контакт был замечен только однажды, нашими коллегами в Омской области. Они были вызваны туда в связи с событиями, освещёнными в жёлтой прессе и в некоторых новостных каналах серьёзных теле и радио ресурсов. Мы знаем, что эти новостные, с позволения сказать, ресурсы, готовы, порой, хвататься за любую чушь, лишь бы встряхнуть и вызвать заинтересовать у их аудитории. Поэтому раздувают из неё новостную сенсацию, перетряхнув и вынеся мозги всем, кто им внимает. А цель одна — хоть на чуть-чуть поднять показатели рейтинга, которые будучи скомпрометированными подобными взбросами, лишь краткий миг подержат новость на пиковых значениях, а затем, неминуемо рухнут вниз под тяжестью людского презрения и разочарования, людей, которые, наконец, разберутся, что к чему и не простят редакции подобной лжи.

— Ближе к теме, — напомнил Зубарь.

— Так вот, — Васильев продолжал, как бы не замечая реплики физика. — Помнится, в прессе года два назад проскочило упоминание, что под Омском видели огромного волка неестественных размеров, который вскоре исчез также внезапно, как и появился. Причём видели его двое из пятнадцати жителей посёлка, находившихся в данное время в данном месте одновременно, при полной слепоте к данному явлению остальных тринадцати. Но видели столь чётко, что все сочли это искусно наведённой избранной галлюцинацией, потому в жёлтой прессе стали сразу говорить о некоем «оборотне», который, появившись из ниоткуда, снеся набок продуктовый киоск, тут же испарился в воздухе так же просто, как и появился. На сей раз данное явление, почему-то отдельными личностями нашего института было сочтено за реальное. И мы отправили туда экспедицию исследователей из трёх человек от нашего отдела. Но видимой пользы, кроме опроса свидетелей, это не принесло. Зато в августе минувшего года все наши коллеги, исследовавшие поведение волшебных пресноводных золотых рыбок Байкала, недалеко от Байкальска, были свидетелями удивительного явления зверя для всей группы. Было сделано ряд фотографий и описаний данного существа. Но зверь исчез также быстро, как и появился, хоть и укрепив всех его наблюдавших наших сотрудников во мнении, что данное явление было реальностью. Вот, в общем-то и всё, — подытожил Макс свой отчёт.

— Какие-нибудь выводы по наблюдению сделаны были? — Вятлов достал сигареты и опять закурил. Потом, скользнув взглядом по моему лицу, и, может быть, отловив мой неловкий взгляд на сигарете, спохватился, затушил её в пепельницу, встал и открыл окно. Снова морозный ветер, ворвавшись в кабинет, надул парусами шторы, на этот раз мгновенно наметя на подоконнике сугроб — за окном разыгралась настоящая метель. Только тут, все вздохнув свежего воздуху, ощутили, насколько душно стало в небольшом тесном кабинете, в котором мы сидели вшестером.

Подождав немного, и поморозив всех, как ему показалось, достаточно, Владимир Сергеевич, закрыл окно, смахнув снег с подоконника на пол, поправил шторы и повторил свой вопрос: — Ну, так что там с выводами, Максим?

Васильев, несколько помявшись, ответил с задержкой: — Был отчёт… Возможно, были и выводы. Но я с ними не знаком. Надо спрашивать наших, которые писали об этом явлении. Вообще, очерки и фотографии помещены в базу. Но так как исследователи работали в первую очередь над байкальской фауной, у них хватало материала для исследований и без этих событий, они только отразили происшествие и встречу в отчёте. Но в виду его ситуативности и кратковременности за неимением большей статистики, данное наблюдение не получило серьёзного продолжения, а было отложено, так сказать, до востребования. Кажется, Олег хотел этим заняться в будущем.

Вятлов ничего не ответил, а только задумчиво кивнул.

— А какие-нибудь наблюдения ребята из ваших лабораторий сегодня уже произвели, которыми могли бы поделиться? — подал, наконец, голос четвёртый учёный, очевидно, по фамилии Карохин.

Я ранее в институте его не встречал и ничего не знал о нём. На вид ему могло быть как тридцать, так и пятьдесят лет. Очень высокий. Мужественное скуластое чуть вытянутое к низу лицо, но без особых запоминающихся для меня черт. Тёмные волосы. Карие внимательные глаза. Из всех он единственный был одет в белый халат, строгие тёмные брюки и кожаные ботинки.

— Ну, из того, что мы успели отметить, так это отсутствие следов животного вокруг места нападения, — Васильев повернулся к Карохину на стуле, отвечая прямо ему. — Из чего можно заключить, что зверь пришёл из Слоя.

— Ну да — и сам себя посадил на цепь, — ехидно отметил Зубарь.

— Вот только давайте этого не будем, — кисло огрызнулся Васильев. — Мы прекрасно понимаем, что был ещё кто-то, кто привязал его к дереву…

— Следов которого тоже видно не было вокруг? — с интересом спросил Вятлов.

— Ну не знаю, — Васильеву была неприятна роль оправдывающегося. — Мы не обращали внимания на другие следы. Там всё было вытоптано гномами.

— СТОП! — воскликнул Куров так, что все тут же замолкли и повернулись к нему. — Так что, они бегали вокруг снежника и не видели его?!

— Получается, что так, — развёл руками Макс.

— Чёрта с два! — воскликнул Андрюха, вскакивая и направляясь к выходу. — Быстрее туда, посмотрим следы. Позвоните кому-нибудь с прожекторами — пусть подтянутся.

— Бесполезно, Андрей, — тихо сказал Вятлов и жестом остановил Курова в дверном проёме, приглашая его закрыть дверь в кабинет и вернуться на место. — На улице уже так метёт, что там не найти даже следов от бульдозера. Кстати, что за чертовщина — на небе не было ни облачка — ясная лунно-звёздная ночь. И тут такое ненастье.

— А если представить, что его привели на цепи и посадили на неё? — оживился Васильев.

Зубарь сочувственно посмотрел на него: — Понятное дело, что его КТО-ТО посадил. Вопрос возникает только — почему нет следов этой волчары?

— Ну, чего тут думать — тот кто привёл, двигался здесь, а вёл снежника по Слою, — предположил Васильев.

— Вы работаете у нас уже чёрт-е знает сколько, а до сих пор потрясаете своей неосведомлённостью исследований НИИ. Невозможно вести кого-то в Слое, находясь при этом вне его.

— Так что же, получается, он передвигался вместе со снежником? — удивлённо протянул Карохин.

— Тоже не получится, тогда ему надо было бы как-то цепь на нём застегнуть, а мы-то с вами знаем, что цепь в Слое быть не могла.

Все задумчиво помолчали.

— Кто-нибудь ещё что-нибудь заметил? — спросил Вятлов, в который раз обводя всех взглядом.

Никто, из тех, кто там был, ничего не мог вспомнить .

— А Вы, Сергей, — Владимир Сергеевич обратился напрямую ко мне, и все разом повернулись ко мне, заставив смутиться. — Вы ничего не видели?.. Не стесняйтесь — расскажите, как Вы там оказались, по порядку. Сергей-Торнаул у нас водитель по приглашению, видит Слой, и уже успел реализовать там удивительные контакты, — дипломатично представил меня Вятлов собравшимся. — Говорите, Сергей.

Я чувствовал себя неловко. Сначала запинаясь, но видя молчаливое внимание со стороны слушателей, всё более увлекаясь, я рассказал, как мы вышли с Петечкой отправлять гномов в ангар. Как мы были обстреляны снежками, а когда речь дошла о Марине, положившей конец этому безобразию, все безобидно рассмеялись.

— Дааа… Наша Маринка полком кентавров командовать может, — веселясь, заметил Зубарь.

Я продолжил рассказ о том, как услышал вопль и побежал на него по снегу навстречу убегающим от места происшествия гномам. Когда же речь дошла до моего укрывательства за деревом и об увиденном герое-гноме и страшном монстре в темноте, Вятлов и остальные заметно оживились.

— Вы уверены, что вокруг головы было красное марево? — уточняюще переспросил меня Владимир Сергеевич.

— Так мне показалось, — неуверенно начал я.

На лицах всех, кроме Васильева, отразилось удовлетворение и догадка.

— Морок. — Вот как снежника привели сюда, — убеждённо подытожил Куров, сложив руки на груди и откидываясь на стуле.

— Похоже на то, — подтвердил Зубарь. — Но на самом деле это ответ только на вопрос: «Что заставило снежника оказаться здесь?». Но вовсе не отвечает на вопрос: «Как?» и «Зачем?». Давайте представим, что НЕКТО, навёл морок на снежника. Замечу, нам, фактически, ничего не известно про снежников. В том числе и их устойчивость к мороку. Так вот, НЕКТО, погружается в Слой и под воздействием морока ведёт с собой ведомого снежника куда надо. Далее, выходит с ним из Слоя, и начинает привязывать его к цепи посредством головы гидры. Всё тонко. Но. Непонятно: «Зачем?»; и «Как этот НЕКТО может свободно заходить в Слой, перемещаться в нём, а после выходить наружу в наш мир и перемещаться уже там, вернее, здесь?». И что это за существо, умеющее погружаться в Слой, и при этом быть вполне полноценным членом нашего мира?

— Это с чего Вы взяли? — буркнул Васильев.

— Да просто этот НЕКТО прекрасно оперирует с тяжёлой якорной — я, повторюсь — якорной(!) цепью, — охотно принялся объяснять Зубарь. — Один из моих парней-физиков, Кучин Димка, который был там, сделал ряд снимков на свой телефон, в которых описал по моей просьбе цепь и гравировку на её конце. — Это цепь, на которой помимо клейма «нижегородского завода «Красный Якорь», была с пометка «U2», — вторая категория прочности, очевидно, легированная сталь. Калибр цепи, если Димка правильно взял ракурс, порядка 22-26 мм. Соотношение между толщиной прута и звеном цепи — соблюдено. Звенья с контрофорсами — специальными перемычками для прочности. Кучин отцеплял цепь от ствола. По его словам, конец цепи был не привязан, а обмотан вокруг дерева, а звенья свинчены болтовым соединением. На конце цепи Кучин обратил внимание на одно звено, покрашенное красной краской. Это говорит о том, что данный кусок цепи был, или был изначально, равен ровно двадцати метрам. При среднем весе такой цепи порядка 200 — 250 кг и рабочей нагрузочной массы от двадцати тонн, можно попытаться представить себе возможности этого человека, который незаметно доставил туда эту цепь. Скорее, человек имеет или имел отношение к флоту.

Никто не стал спрашивать Зубаря, откуда он сам знает всё это. Просто за многие годы в НИИ все привыкли, что этот бандитского вида дедок, напоминающий откинувшегося, а после отдыхающего на пенсии уважаемого вора в законе, почти всегда прав. Это достигалось при помощи поистине энциклопедических знаний Сергея Викторовича. Казалось, он знает всё, в любой области и обо всём. К нему приходили советоваться и биологи, и химики, и биохимики, и генные инженеры. Физиологи, этологи, социологи, я уж не говорю о физиках, техниках и даже системных администраторах — все приходили к нему за советом, и почти всегда, были в очередной раз поражены, насколько этот человек может быть всеведущ даже в таких, как им всем казалось, узкоспециализированных специальностях и областях знаний, как их собственные.

— Во всяком случае, это объясняет, почему мы никто не видим следов, как этого волчару вели в лес, — потому что он просто вынурнул из Слоя, — непонятно почему сделал выводы Карохин и согласно закивал головой.

— Скоро с такой погодой мы не увидим своих следов, по которым мы пришли сюда, — проворчал Васильев, тоскливо глядя в окно. Там, в узком заметном треугольнике света от фонаря перед входом в домик-приёмную, по-прежнему валил сплошной стеной снег.

— А почему мимо снежника, который был привязан к данному дереву, прошла целая толпа гномов, и никто хищника так и не увидел, хотя деться тому было просто некуда? — спросил Андрей Куров. — Кто и когда притащил цепь, и прикрутил её к дереву? Кто вообще из живых в нашем мире способен ходить в Слой? Кто он, знающий и умеющий пользоваться черепом гидры? Да и где он его взял?

— Ну… тут остаётся только гадать, — развёл руками Зубарь.

— А если их было двое? — спросил я со своего стула и опять смутился.

— Зачем двое? — переспросил Карохин.

Но Куров, похоже, уже начал догадываться.

— Верно, их было двое! — воскликнул Андрей. — Первый — существо из Слоя: в Слое добывает снежника. Для чего, скорее, пользуется мороком. Далее, он траспортирует снежника по Слою до нужного места на нашей границе со Слоем. Второй получает снежника в состоянии под мороком в нашем мире. Привязывает его к дереву цепью. Цепь припасена заранее. Далее, снежник уходит в слой — это возможно — на нём голова гидры, сковывающая любое сопротивление, а также устраняющая возможностью сбежать, так как голова гидры, находясь на границе со Слоем — привязана к цепи в нашем мире и тем самым закреплена и в Слое, с привязкой по местности. И в какой-то момент зверюга просто выпихивается из Слоя Первым и атакует первого из тех гномов, до которых может только дотянуться.

— Давайте ещё раз, — подхватил Зубарь. — Сам снежник бы сюда не пришёл. Вернее, вполне мог бы прокрасться и затаиться, чтобы потом напасть. Да вот только при этом сам себя на цепь он бы не посадил — значит, был ещё кто-то. Тот, кто пристегнул снежника к цепи. Теперь и цепь, и то, что на снежника навели морок (тот красный туман, что видел Торнаул) говорит о том, что зверя привели против его воли. Далее. В открытую снежника силком не притащишь, иначе бы были следы. Значит, снежник шёл через Слой… Вернее, его насильно тащили через Слой. Далее, для нападения снежник должен был выйти из Слоя. Вот тут-то мы сталкиваемся с тем, что никакой житель нашего мира не может заходить в Слой и выскакивать обратно. Значит, действительно, должно быть два субъекта: один ведёт по Слою, второй принимает у него эстафету и встречает снежника в нашем мире, крепит его к цепи, и, возможно, управляет процессом. Почему это не может сделать всё одно и то же существо из Слоя? — Да потому что, повторимся, ни одно существо из Слоя, недавно переместившееся через границу Слоя не способно посадить снежника на якорную цепь — беспроблемно контактировать со сложным специальным металлическим сплавом из нашего мира. Да, Сергей прав — было два существа — слоевое и в нашем мире.

— Кто же эти загадочные двое? — спросил Карохин. — И какова их цель?

— Не знаю, — задумался Сергей Викторович. — Но они явно работали в сговоре.

— Есть ещё вот что, — добавил Андрей. — Если целью была именно данная толпа гномов, то надо было бы так подгадать, чтобы вытолкать снежника в тот момент, когда морок уже развеется и перестанет действовать. А как я понимаю, движение гномов к ангару было спонтанным. Кроме того, должна была осуществляться какая-нибудь удалённая связь между существом номер один из Слоя, и существом номер два в нашем мире. Допускаю, что это существо номер два — человек. В любом случае, мне представляется, что больно хлопотная операция — подготовить снежника там, заморочить ему башку, привести на данное место, подгадать, когда морок почти развеется и вытолкать снежника из Слоя. Фактически, прямо в руки своему второму напарнику в нашем мире, который должен, пока морок не развеялся, успеть посадить тварь на цепь и спрятаться самому, чтобы не попасть под раздачу, а также не быть застуканным на месте преступления. И тут я повторяю свой вопрос: как это всё возможно могло произойти при полной толпе гномов, бегущих к ангару, и ничего не заметивших?

— Скорее всего, подгадать «толпу бегущих гномов» было невозможно и это является простым совпадением, — оживился Карохин. — Тогда обостряется вопросы: «Для чего надо было прятать в засаду снежника?», «Как это можно было провернуть и остаться незамеченным?» и «Кто эти существа?».

— На первые два вопроса я, пожалуй, ничего не смогу ответить — надо думать, — Зубарь растеряно ощупывал себя по карманам в поисках чего-то, потом нашёл, достал пачку сигарет, и нерешительно повращал в руках, вопросительно глянув на Вятлова.

Тот отрицательно покачал головой.

— Так вот, — Сергей Викторович покорно сунул пачку обратно в карман. — Этот второй — человек из нашего НИИ. Так как никто другой по известным всем нам, кроме, быть может, уважаемому Торнаулу, причинам попасть на охраняемую территорию нашего НИИ без ведома охраны не может.

— Кто этот упырь? У этого гада есть причины делать что-то преступное, подвергая жизни своих коллег опасности, а дело всего НИИ — угрозе существования? — взорвался Васильев, шарахнув по столешнице огромным кулаком так, что все вздрогнули, а Карохин подпрыгнул на стуле.

— Ну что ж, пока это только гипотеза, — подытожил Вятлов, жестом успокаивая всех. — Но версия с двумя сговорившимися представляется мне вполне рабочей. Молодец, Сергей, — подбодрил он меня. Пока прошу всех, собравшихся здесь соблюдать конфиденциальность, и о том, что было сказано здесь, ни с кем не обсуждать. А то, если узнает Белов — а он узнает о происшествии, а скорее, уже узнал, то о спокойной работе в НИИ придётся забыть на долгий период.

— Это точно, — Куров задумчиво прицокнул языком. — Будем в кабинеты под роспись входить, а для похода в туалет писать объяснительную.

— А теперь давайте так, — продолжил Владимир Сергеевич. — Снежник очнётся — понаблюдайте за ним. Я бы даже его привязал, да из бассейна ему и так в Слой не уйти. С утра прибудут этологи. Максим, передай, что мне к полудню уже нужны будут предварительные отчёты с предположениями о том, как нам содержать его. Пострадавших гномов подержать в стационаре — так же последить — не будет ли каких осложнений — последствий укусов снежника. Андрею объявляю благодарность. Но на будущее прошу удержаться от приобретения и экспериментов с опасными предметами из разряда запрещённых.

Тут из приёмной раздался высокий визг. Все повскакали, повалив стулья, дверь отлетела в сторону — кажется, Васильев выбил её с ноги. Мы все высыпали в приёмную. В руке у Андрея был стул. Зубарь держал в отведённой в замахе руке увесистую пепельницу, прихваченную со стола у Вятлова.

В приёмной мы увидели Петечку, который стоял, забравшись прямо с копытцами на спинку дивана и забившись на самый её край. Фавн трясся, вытянув перед собой обе руки, в которых нелепо держал за ручку кружку с надписью «I am not a looser», как бы отгораживаясь ею от кого то. Посреди комнаты боком к фавну, гневно глядя перед собой, стояла шикарная Марина, по боевому уперев руки в бёдра, широко расставив красивые ноги, рядом с которыми на полу лежала перевёрнутая широкая банка-подставка от «стандартного набора-секретаря».

— Кто кричал?! — быстро спросил Васильев.

Марина со скептически скучающей миной на лице, обличающе отставив руку в сторону, элегантно, не глядя, уткнула указательный перст в сторону бледного как смерть фавна.

Мы все в замешательстве переводили взгляды с одного на другого.

— В чём дело, Марин — объясни, — попросил Вятлов.

— Вы если там в своих лабораториях работаете, то и работайте. Но мне таскать сюда свои халтурки, наработки и результаты экспериментов и чёрной магии не надо! — менторским голосом продекламировала Марина, обращаясь ко всем учёным сразу.

— Ничего не понимаю, — раздражённо пробормотал Вятлов. — Что произошло?

— Я не знаю, кто приволок сюда вот это, но в какой-то момент из этой штуки что-то вылезло и полезло жрать вот этого, — ещё раз взмах элегантной ручки в сторону Петечки.

Мы переводили взгляды вслед её сопутствующим указаниям рукой, сначала на перевёрнутую банку-подставку, а потом на валяющуюся около вешалки трубку-тросточку, покрытую дивным узором костистых чешуек. Трубку я узнал сразу же. Думаю её узнали и Андрей, и все остальные учёные, здесь собравшиеся.

На какое-то время в приёмной воцарилась гнетущая тишина. И тут, в возникшей тишине послышалось, как что-то или кто-то скребётся под перевёрнутой банкой, как будто тоненьким коготком по поверхности пластика. Услышав этот звук, Петечка снова издал высокий душераздирающий вопль, и нервно засучил копытцами на месте по спинке дивана, изобразив гримасой на лице крайнюю степень истерии, и замахав при этом во все стороны вытянутыми руками с кружкой-молотилкой.

— Так, ну-ка, цыц! — рявкнул на него Васильев, отчего Петечка, замер с широко вытаращенными глазами и, прижавшись к стене спиной, впал прямо там же, на спинке дивана в полуобморочное состояние.

Куров, к моему удивлению, быстро направился к выходу, и, хлопнув дверью в приёмную, а потом далее, входной дверью в сенях, вышел на мороз. Но ненадолго. Уже через каких-нибудь полминуты он вернулся назад, принеся с собой в совковой лопате целый сугроб снега. Подойдя к перевёрнутой банке, он попросил жестом Марину отойти. Марина нехотя с видом победителя-триумфатора отодвинулась в сторону.

— Максимк, готов?! — спросил Андрей.

Васильев шагнул к банке, встал, расставив ноги по обе стороны от неё, и, нагнувшись, взялся двумя руками за перевёрнутую ёмкость.

— Давай, — коротко сказал он и поднял банку. Тут же Андрей метнул под неё всё содержимое лопаты. Но прежде, чем снежная куча скрыла с наших глаз, то, что было под банкой, я всё-таки успел увидеть хрупкого, но сравнительно высокого, размером со скворца, паука, с тонким тельцем и с крайне длинными тонкими лапками. В следующий миг существо было погребено под кучей снега.

— Вот так, — сказал Куров. — Теперь чуть-чуть полежит там, и можно будет его голыми руками брать.

— Я тебе дам «голыми руками», — укоризненно покачал головой Вятлов. — А теперь бы я хотел объяснения, как это здесь оказалось, Андрей? Ты зачем стрекателя сюда приволок?.. А?.. Андрей!.. Я только что говорил тебе про безопасность и про разгильдяйское отношение к этому. Ты хочешь, чтобы кто-то пострадал? Ты же взрослый зрелый сотрудник. От кого-кого, Андрей, но от тебя я этого ну никак не ожидал. Какая безответственность от старшего научного сотрудника, заведующего лаборатории…

Я исподлобья смотрел, как Андрюха, красный как школьник, стоит, пряча и тараща взгляд в пол, туда, где лежала, уже начинающая слегка подтаивать гора снега:

— Да я сам не понимаю, я, кажется, её в снег бросил там, возле снежника… Как она… Ничего не понимаю, — нелепо пытался оправдываться он.

— Это я её притащил, — мгновенно осипшим голосом выдавил из себя я, и потупился, концентрируя взгляд в ту же точку, что и Куров.

— Зачем? — удивился Вятлов.

— Ну, думал, что добру пропадать? — пробормотал я. — Принёс.

— Это я виноват, — сказал Андрюха сразу же окрепшим голосом. — Я её впопыхах в снег бросил. Думал, когда вытаскивать гномов бросался: «потом подберу». И какое тут. Забыл. А Серёга что? Откуда он знал. Наоборот, думал, наверно, что я её забыл — помочь хотел.

— Да я Сергея и не виню, — потеплевшим голосом ответил Вятлов. — Ладно, что там говорить. Давайте. Заканчиваем совещание. Расходитесь.

— И кучу снега свою заберите, пока паркет не вспучило, — проворчала Марина из-за компьютера (когда она только успела туда вернуться? — Сидит, и как будто ничего всего этого не было, уже что-то настукивает там на клавиатуре).

— И тварь эту! — взвизгнул со своего насеста Петечка.

— Тварь уже не опасна, — успокаивающе сказал ему и, отчасти, всем Куров, как мне показалось, в душе радуясь, что все неприятные темы закончились, и, горя желанием «искупить», с заметным рвением, принялся раскапывать рукой снег. Потом, внезапно вспомнив что-то, покосился взглядом на Вятлова, поспешно встал, подойдя к вешалке, достал из своей куртки перчатки и натянул их. Уже в перчатках, он очистил облепленный снегом хрупкий силуэт паука. Тот был застывший и не двигался.

Куров взял под недовольным взглядом Марины у неё со стола карандаш.

«Правильно, Марина. Можно я возьму у тебя карандаш? — Да, конечно — бери всё что хочешь! Хочешь, возьми ещё мою косметичку в придачу? — Давай, Марина, пригодится. Я как раз хотел положить этот китайский завтрак в твою пудреницу. — Что-нибудь ещё? — Нет, просто помалкивай, Марина», — пробурчала Марина на два голоса сымпровизированный диалог.

— Прости, — поспешно бросил ей Куров, который уже сидел перед пауком и осторожно, карандашом двигал ему лапки, придавая им какое-то специальное, ведомое ему одному, положение — две передние лапки вытянуты вперёд, две задние — вытянуты назад, передняя средняя пара была сложена и прижата к телу паука «локтями назад», задняя средняя пара была сложена и прижата к телу паука «локтями вперёд».

Петечка, глядя вытаращенными глазами на это, стал снова что-то лопотать со своего высотного наблюдательного поста, но Макс, вытянув в его сторону руку, движениями бывалого фокусника резко и громко щёлкнул в воздухе пальцами, и фавн поспешно со стуком захлопнул рот.

А Андрей тем временем поднял с полу чешуйчатую трубочку, взял рядом стоящую на полу банку-подставку, которой находчивая Марина ранее пленила членистоногое, и, резко перевернув трость-трубочку, вылил из неё какое-то тёмно-синие маслянистое содержимое внутрь «секретарского набора банки-подставки».

Где-то там за секретарским столом Марина крякнула и поздравила себя с будущим новым «секретарским набором», а Куров, вытряхнув из трубочки остатки капель, подвёл трубку открытым концом снизу под стрекателя, и, осторожно помогая себе перчатками и карандашом, чтобы не повредить хрупкое тельце и лапки существа, постепенно, не меняя позы последнего, загрузил виновника петенькиных страданий обратно в трость.

На последних шагах операции, дверь в сенях стукнула. Слышно было, как кто-то отряхивает с себя снег, подолгу обхлопывая себя и топая валенками. Затем открылась входная дверь, и в приёмную протиснулся Смолин, муж Марины, в широком заснеженном тулупе, расшнурованной шапке ушанке, толстых зимних штанах и в отчищенных от снега валенках. Увидев Смолина, Петечка тут же преобразился. Глаза его сузились в недобрые щёлочки. Он тут же соскочил с дивана и, уверенным шагом прогарцевав к стойке, замер, вальяжно по-хозяйски облокотившись на ней.

— Ух, ну и метёт на улице, — сказал Смолин, стягивая с себя шапку. — А чёй-то вы на полу делаете? — спросил он глядя на Курова.

Потом, заметив всех остальных нас здесь, Смолин, вначале застыл в удивлении, но потом, спохватившись, спросил:

— Приветствую, кого не видел. Вы мою лопату не видели? — Оставлял около крыльца. Неужели, опять кто-то утащил из ваших выдуманных друзей-шутников?

И тут, Андрей Петрович увидел свою лопату и кучу подтаявшего снега на полу.

— А, вот же она! — обрадовано воскликнул он. — А что й-то вы тут снега навалили? — Опять ваши бесовские опыты? Это уже можно убрать? — А то паркет увспучит. Ох. А дверь кто сломал?! — Сейчас пойду во второй корпус, по пути пришлю вам дежурную ремонтную бригаду. Сегодня они в полном составе.

При этих словах, Андрей Петрович нагнулся, подсунув свою лопату, сгрёб рукавицей весь остаток снега на совок, а самой рукавицей, быстро и профессионально разогнал и затёр остатки лужи на полу. Потом, вынес снег на улицу и вернулся уже без лопаты.

Тем временем, Карохин и Васильев откланялись в институтские корпуса на свои рабочие места — «разжигать топку горнила науки», как напутствовал их Куров. Сергей Викторович с Куровым тоже хотели было отправиться вслед за ними, но Вятлов, поманив к себе пальцем Курова, крикнул Зубарю: «Серёжа! Задержись, пожалуйста. Мне с тобой переговорить надо», — и Сергей Викторович, который было уже накинул на себя свою куртку, с готовностью быстро снял, повесил её назад и прошёл обратно в кабинет Владимира Сергеевича, где сел, как я заметил через открытую, а, вернее, отсутствующую теперь дверь, на то же самое место, на котором он сидел ранее.

— Вот что, Андрей, — обратился Вятлов к Курову, который стоял перед ним в приёмной с курткой в руках. — Тебе надо всё же что-то делать с дисциплиной. Ты у НИИ на хорошем счету, но как только Белов узнает про стрекатель и про то, как ты его достал, тебя отстранят от работ в лучшем случае… Вот как мы с тобой сделаем. Давай уговоримся, что стрекатель дал тебе я… Да-да, я. По служебке, которую ты мне сейчас сам напишешь задним числом. И не говори мне ничего. Я сам разберусь с Беловым — объясню, что забыл провести через склад. Короче, так будет проще. Давай, пиши. Марина, дай нам бумагу.

После чего Куров с Вятловым встали перед стойкой и стали сочинять текст служебки.

Я сел на диван в ожидании, пока они закончат. Откинувшись назад, я ожидал, что меня сразу же вырубит обухом по голове долгожданный сон, но на удивление спать не хотелось. Вместо этого я стал с интересом смотреть, как Смолин и Марина воркуют друг с другом через стойку, решая между собой важный семейный вопрос, кто из них будет готовить завтра суп на всю неделю. Было видно, что эти двое безумно влюблены друг в друга, и этим отношениям в их браке уже многие годы. Но, не зная характера Марины, со стороны могло показаться, что она изводит своего мужчину поедом, а тот, пытаясь отшучиваться, страшно рискует, как самец паука, принёсший своей паучихе не заинтересовавший её подарок.

Марина (менторским тоном): Дорогой, ты помнишь, что ты мне обещал на завтра?

Андрей Петрович: Конечно, любимая. Что буду носить тебя на руках весь следующий день.

Марина: Нет, любимый. Ты должен носить не меня, а продукты из супермаркета. Холодильник почти пустой.

Андрей Петрович (вспомнив): Я всё время об этом помнил.

Марина: Ммм?

Андрей Петрович: Хочешь на лопате поклянусь?

Марина: Оуу, вы с лопатой заодно. Я давно вас обоих в чём-то подозреваю.

Андрей Петрович: Что ты, Мариночка, у меня с лопатой ничего такого не было. Разве что только вчерашняя уборка снега под старыми теплицами. Там опять какие-то неполучившиеся научные сотрудники продолжают шутить со мной в свои дебильные игры, и насыпали новые снежные горы под притепличными деревьями, подогнав, наверное, для этой цели цельный экскаватор снега, и вновь засыпав при этом часть теплиц. Вот там, я тебе скажу, моя секретарочка, я так долго возился с лопатой над разрешением этой проблемы, что на какой момент у меня возникло опасение относительно лопаты — не должен ли я буду на ней потом жениться, как честный человек.

Я уже знал, что у Смолина была старая многолетняя зимняя война с группой ледяных троллей, которые облюбовали себе зимой место под тесно-растущей рядом с летними теплицами группой столетних вязов, у основания которых, тролли возжелали сделать себе зимнюю берлогу. Каждую ночь тролли сгребали огромные барханы снега, в которых умудрялись прорывать глубокие тоннели, в которых непутёвые сказочные герои пытались впасть в состояние комы до весны. Часть вырытого/насыпанного снега от этих возведённых торосов, засыпала уличные теплицы, полностью открытые зимой. Каждое утро, Андрей Петрович, ругаясь, на чём свет стоит, как самый последний дворник, кропотливо раскидывал снег из теплицы, и снежного бархана вокруг к подножиям окружающих их деревьев. Всё это происходило под пристальным наблюдением со стороны, выбираюшихся из под снега ледяных троллей, которые не могли никак понять мотивов такого варварского с их точки зрения поступка. Но ровно каждую ночь, ледяные тролли точно с таким же непередаваемым упорством заново воздвигали свои сооружения точно на том же самом месте, засыпая при этом часть зоны теплиц. Куров говорил мне, что они чувствуют в этом месте какую-то там «аномалию», которая явно располагает их к соблюдению зимнего обряда «погружения в спячку».

Тут на фоне столкнувшихся между собой интересов и убеждений двух сторон присутствовало ещё и необъяснимое молчаливое упрямство с обоих направлений. Различие было лишь в том, что ледяные тролли прекрасно видели своего главного оппонента и противника, и ничего не могли с этим поделать. И всё же отказывались перенести место под свою зимнюю спячку подальше от теплиц. Андрей Петрович своего врага не видел, хотя много раз пытался его выследить, оставаясь подолгу в зимней засаде, во время одной из которых он чуть было не подхватил воспаления лёгких, если бы не заботливая Марина. Но всё было тщетно — Смолин никак не мог застать шутников на месте преступления: сугроб появлялся мгновенно и из ниоткуда каждое утро, приводя дворника в бешенство. Но непримиримый и ответственный работник в лице Андрея Петровича каждое утро самоотверженно брал в руки лопату и устранял недоразумение — до следующего утра, конечно. Насколько я знаю, это происходило уже не первую зиму, и остановить это противостояние упрямцев было не под силу никому. Некоторые из наших коллег из института пытались разрешить этот конфликт, и переговорить с ледяными троллями о перенесении места зимней спячки, которое по вине Андрея Петровича превращалось для них в место ежедневной разовой ночлежки. Но всё было тщетно. Было ясно только, что это место для троллей крайне важно. Причины же, были недоступны для людского понимания. Помнится, к противостоянию хотели подключить даже Вятлова, но тот, только услышав от Смолина категоричное: «Как оставить в покое?! Эти ж дьяволы засыпают теплицу! А если оно там к чертям сгниёт по весне?! Недопустимо! Вон парк большой — пусть играются в свои бесовские игры там…», — махнул рукой, и сказал своим неравнодушным к этому коллегам: «Идите, договаривайтесь лучше с троллями». Обращались по этому вопросу и к Гибцеху. Невей Антоныч, узнав, что в деле замешан Смолин, сразу же, скорчив мину и перейдя на вполголоса, посоветовал: «Оставьте…».

Одно время. Марина пыталась объяснить супругу то, что происходит, но он только смеялся, целовал её в лоб или в губы, и тема разговора заканчивалась сама собой. Андрей Петрович не верил в происходящее. А запрещать мужу делать, как он считает нужным, Марина не хотела.

Марина (продолжая внутрихозяйственный спор): Ты этой своей лопате передай, что я знаю, в какой она лаборатории работает.

Андрей Петрович (оперативно переводя тему разговора): Так что там с продуктами, милая?

Марина (мрачно давая понять, что перевод темы заметила): Часть купленных продуктов пойдёт в суп, МИЛЫЙ.

Андрей Петрович: Да, моя красавица — туда им и дорога.

Марина: Аминь. Но напутственное слово для этих продуктов будешь читать ты.

Андрей Петрович (обиженно оттопыривая нижнюю губу): Произвол и эксплуатация близких к тебе людей, моя любовь.

Марина (отвешивая звонкий подзатыльник Петечке, который с гневной, пышущей жаром от ревности физиономией, находясь за стойкой рядом с супругами, прямо ужом извернулся для того, чтобы втиснуться между воркующими по-семейному.): Нет никакой эксплуатации. Есть плодотворный вклад на пользу семье — скажем, мне, родной.

Смолин, тем не менее, никакого Петечки рядом с собой не разглядел. Для него Петечка был точно таким же выдуманными фантомом, как и ледяные снегокопатели у теплиц, как гномы, бегающие по улице, как вся живность и нечисть второго корпуса, как всё вообще, чем на протяжении всего времени так долго и плодотворно занимался институт. Поэтому, он счёл жест Марины в адрес Петечки на свой счёт, как наглядное пособие по тому, что будет с ним, если он всё же откажется читать «напутственное слово» продуктам у плиты.

Андрей Петрович (поспешно): Любимая, помни: метод угроз и насилия — не наш метод.

Марина (легко оттесняя рукой разобидевшегося фавна и с силой выталкивая того в сторону дивана): Ну какое же тут может быть насилие?!.. Просто я знаю, что лучше моего мужчины никто так варварски не наваляет свекле и картошке.

Андрей Петрович (с опаской отслеживая непонятные взмахи и жесты супруги): Эээ… Свекле и картошке?

Марина (демонстративно выпятив вперёд умело затянутые в красивое синее платье тугие аппетитные формы и глядя преданными, полными игривой страсти и томности глазами на своего мужа, понижая голос до бархатного мурлыканья): Даа… И с мяаасом. Это будет шикаарный борщ, мой кормилец.

Где-то там на диване рядом со мной упал и безвольно застонал Петечка.

Всё. Битва была обречённо проиграна. Всем было ясно, кто готовит суп на этой неделе.

Вятлов, бросив на голубков исподлобья беглый неодобрительный взгляд, взял Курова, склонившегося над служебкой, под локоток и потащил в свой кабинет.

Тем временем, влюблённая пара Смолиных поцеловалась, и Андрей Петрович отправился во второй корпус, в котором «сегодня только что эти сатанисты опять устроили содом после своих непонятных ночных авантюр с бульдозером, и натоптали на цокольном этаже. А нечего делать свои бесовские обряды на морозе, вместо того, чтобы покаяться и заняться полезными, благопристойными научными делами. Я вот давеча часа два назад, подходил к их шабашу на улице, спрашивал: «Чем помочь, ребята?» — А они молчат, как будто меня нет. А я?! — Я тоже человек. Я всегда готов помочь. А они? — А они мне… «На, — говорят, — Семёнова отведи, Аркашку — замёрз, поди, на морозе скакать». Я отвёл. Но настоящее дело — не поручают. Ух, чернокнижники. А через час — на тебе, Смолин — и бульдозер не на месте, и на цоколе чёрт-е знает что… Ох, не одобряю я это дело, Марина. Не одобряю...».

Смолин ушёл.

Вятлов обратился к Курову с требованием сдать стрекателя на склад:

— Ты давай, давай, Андрюша. Отнеси эту штуку «секцию опасных явлений». А то ещё какую зверюшку нам тут в институте до инфаркту доведёшь. А когда тебе, действительно, понадобится стрекатель, ты мне тихо напишешь СМС, я тебе по старой памяти эту штуку спишу на производственные нужды, так и быть.

Андрей мрачно кивнул.

— Ну, давай, — Вятлов напутственно хлопнул Курова, провожая его до дверного проёму.

И тут взгляд Владимира Сергеевича упал на меня. Я как раз было обнаружил, что сон начинает ко мне плавно возвращаться. Как, заметив взгляд Вятлова, встряхнулся.

— Да… И вот что, Андрюша. Давай-ка оформим уважаемого Торнаула к нам в штат. Ни к чему такому экземпляру слоевых талантов пропадать в водителях. А то ещё, надоест ему, и лишимся мы перспективного переговорщика.

Куров посмотрел на меня.

— Так как же я его оформлю. Он же уже работает в дневную смену 5/2 в какой-то там фирме.

— Да и пусть пока работает. Потом сам подумает, посмотрит и решит: «А оно ему надо?»… Я почти знаю, в какую сторону он примет решение.

— А у нас как оформить? По совместительству? — опять не понимал Куров.

— Да как сам захочет. Пусть по-совместительству. Оформляй, как обычно, на постоянку в штат. Нечего ему тут по ночам на диване носом клевать. Подберите гибкий график в соответствии с первой работой, чтобы и отсыпался и делом был занят. Да? — Владимир Сергеевич обратился прямо ко мне.

— Угу, — ответил я, стараясь не зевать. — Только тут осложнения есть некоторые. Могу не успевать к вам. Я ведь пока не готов оставлять основную работу. А тут «быть как штык», согласно трудовому расписанию с учётом дневной занятости я не готов. Заделаюсь у вас в злостные нарушители режима и неисправимые прогульщики. Вызовите меня на партсобрание и вышибите к чертям из комсомола.

— Не вышибем, — примирительно сказал Владимир Сергеевич. — Мы Вам верим. Человек Вы увлекающийся, и, сами того не замечая, становитесь благодаря чему ответственным. Поэтому будете у нас сидеть на окладе и держать с нами связь. Появляться будете на тех же условиях, как и до этого, работая у нас водителем — договорным путём. Как сможете, так и явитесь. Будьте лишь на связи. Уверен, Вы не потеряетесь. Зато и мы Вас, в некотором смысле, к себе привяжем. И сами Вас не потеряем. Ваши способности стоят этого.

— Мои способности? — чувствуя, что в пятом часу утра меня начинает вырубать, собираясь с силами переспросил я. — А как же финансово? — Ведь до этого я работал у вас, хоть и разово, но весьма выгодно — гонорары у ваших водителей приятные — компенсирующие опасность и ночную смену.

— Ах, Вы об этом?! И на эту тему тоже не беспокойтесь, — усмехнулся Вятлов. — Уверяю Вас. Вы своим будущим окладом будете весьма приятно удивлены и без всякой сдельщины.

— Ну, тогда, ОК, — вяло согласился я, кивая сонной головой.

— А на какую должность мы его возьмём? — На какую вакансию? И к кому? — вновь спохватился Куров.

— Ну на должность младшего научного сотрудника, — кивнул Вятлов.

— Нет! Меня нельзя на должность младшего. Не смотрите на меня так — меня и старшим нельзя. У меня незаконченное высшее.

— Ммм, — Вятов, казалось, лишь на секунду задумался. — Ну без проблем. Тогда «Научным работником». Короче, Андрюша, давай, устраивай Сергея прямо сегодня же, пока не свинтил. А проведём всё это днём через отдел кадров. Если ставок у тебя нет — поищи, у кого есть запасная ставка — и устраивай в тот отдел. Давайте, ребята — доброй ночи. Вернее, утра. А то меня Сергей Викторович, вон заждался.

Мы бросили взгляд на уголовника в кабинете Вятлова. Тот подтверждающе покивал нам лысым черепом.

— Пойдём, Серёга, — позвал Куров, хлопая меня по плечу, одеваясь и беря подмышку трубку-тросточку со стрекателем. — Одевайся, и дуем ко мне в кабинет. Будем тебя к нам оформлять.

Но уйти нам сразу не дали. В приёмную громко хлопнув входной дверью, ввалилась заснеженная дежурная бригада кобольдов. Их было трое. Невысокие, чуть ниже меня ростом, но все, как один, широкие, кряжистые, коренастые. Одетые в синие ватные тулупы с надписью «МосЛесСтрой», ватные синие шаровары и в валенки. На головах — ушанки из кроличьего меха. Лица у всех сморщенные землистого цвета, похожие на какие-то возрастные азиатские. Глаза узкие. На мой взгляд, злобные. Сильно отличало от людей, разве что губы — большие, мясистые с торчащими в разные стороны из под них клыками. Очевидно, бригаду вызвал кто-то из ранее ушедших отсюда учёных.

Кобольды сразу же вразвалочку прошествовали к проёму выломанной двери в кабинет Вятлова и принялись, цокая языком и постоянно переругиваясь, обсуждать готовящийся фронт работ на жёванном, с каким-то полувосточным акцентом, русском.

— Ёхтыть-мохтыть! Да тут косячину щепом повело… Менять надыть, — прохрипел один, ощупывая огромной грязной пятернёй поверхность косяка.

— Ых, ых, ых… Да тут, ых, надыть коробку менять — чё соплём метать, — отдуваясь ответил ему второй, ощупывая такими же огромными лапищами коробку двери с другой стороны.

— Ёхтыть-мохтыть, и дверка треснула, — ответил ему первый, нагибаясь и изучая валяющуюся дверь.

Третий кобольд участия в беседе не принимал, «соплём метать» не стал, а тем временем достал из плотничьего ящика, который бригада притащила с собой, рулетку и деловито принялся измерять проём двери, существующую коробку и дверь. После чего, он скрутил рулетку, убрал в ящик и утвердительно кивнул головой своим коллегам. Коллеги, сразу же дали ему рекомендацию, что, «ёхтыть-мохтыть», надо сходить к Гибцеху, чтобы тот со склада выдал доски, а также унести, «ых-ых», эту «поломатую» дверь и принести материал для новой.

Молчаливый кобольд, выслушав профессиональное мнение коллег, так же беззвучно и легко подняв с полу дверь, как будто это и правда была «дверка», скрылся в пурге унеся ношу под мышкой.

Тем временем, оставшиеся кобольды принялись, продолжая шумно дискутировать, выламывать дверную коробку, подняв неописуемый грохот. И хоть использовали они и гвоздодёр, и топор, но преимущественно пользовались своими ручищами с огромными кулаками. И несмотря на то, что, казалось, они просто разносят вдребезги дверной проём, действовали на редкость точно, быстро и аккуратно. Прошло каких-нибудь секунд тридцать, как дверная коробка была аккуратно вынута при помощи «ёхтыть-мохтытя» и с грохотом кинута на пол посреди приёмной.

— Эй, там… А по-аккуратней можно? — услышали мы ворчливый голос Марины из-за компьютера.

— Ых, ых, — ктой-то там?.. Баба? — спросил один кобольд второго, заглядывая к Марине за стойку.

— Ёхтыть-мохтыть, — зашипел его приятель, испугано хватая коллегу за тулуп и, приседая, потянул его вниз, пряча по эту сторону от стойки приёмной. Видать, он был опытнее и умнее. И, безусловно, знал Марину не по наслышке.

И вовремя. Огромная чайная кружка, молниеносно с грохотом разлетелась вдребезги и мелкое крошево о поверхность стойки, аккурат над самой головой не следящего за языком пыхтящего плотника.

— Бааабааа?! — тихо но со зловещей угрозой в голосе Марина медленно привстала со своего места.

— Уй, ёхтыть-мохтыть, — вскочил расторопный и явно более смышлёный кобольд на ноги, хватая своего непутёвого приятеля в охапку. И оба плотника, чуть не застряв в первой двери и чуть было не снеся вторую входную дверь, вынеслись на улицу.

Всё это непродолжительное время, мы с Куровым и Петечкой, последний в присутствии кобольдов вёл себя тише травы и ниже ботвы, сидели на диване. Сцена с ремонтной бригадой задержала нас, так, что даже Куров было забыл, зачем одевался. Отсюда нам было видно через проём двери, как у себя в кабинете курит Вятлов на пару с Зубарем около открытого окна, при этом тихо переговариваясь. Вятлов стоял спиной к окну, задумчиво сложив руки на груди, а Сергей Викторович сидел перед ним на стуле спиной к столу и к нам и что-то тихо объяснял коллеге.

Петечка, вскочив, суетливо подбежал к грозно-стоящей за своей стойкой Марине и подобострастно вручил ей свою кружку с надписью «I am not a looser».

— Ты ж моя умничка, — проворковала эта удивительная на смену эмоций женщина и умиротворённо села на рабочее место обратно за стойку.

— Вашу рать! Я сегодня добью этот документ, или нет?! — зарычала оттуда.

Петечка с чувством выполненного долга вернулся осчастливленный на диван.

— Слушай, Серёга — пойдём ко мне в лабораторию. Там заявления все напишем, и диван у меня не в пример больше и удобней, чем этот — ты хоть поспишь, — сказал мне Андрей. — А меня ждут мои сны.

Мы встали, оделись, попрощались с присутствующими и вышли. Подмышкой Андрей нёс заткнутую ластиком толстую трубку-трость с узорным чешуйчатым покрытием.

Метель и не думала утихать. Кругом было белым бело. В свете уличного фонаря я не увидел уже ничьих следов, даже кобольдов. Мне было непонятно, как Куров ориентируется и знает куда идти, потому как корпусов усадьбы в такую пургу было не видать совсем. Да что там корпусов — мне казалось, я не видел впереди своей вытянутой руки, которой я на всякий случай держался за плечо Курова. А уж когда мы вышли из зоны освещения, и нас накрыла парковая тьма, я вообще не понимал, каким образом Андрей выбирает дорогу. Но он уверенно шёл впереди меня, прикрываясь от летящих в лицо снежных потоков овчинной рукавицей, и я тянулся за ним, как за Тесеем, сжимающим в руке заветный клубок. И точно. Вскоре навстречу нам попались заснеженные непутёвые плотники. Все трое тащили доски, фанеру и какие-то мешки со строематериалами и оживлённо переругивались: «ЗлойБаба… А если она, ыхых, там нас ждёт за дверью, ых… ых…? — Да мы, ёхтыть-мохтыть, сперва осторожно за Она посмотрим, вон, Гульдабая вперёд пустим с досками, а если Она, ёхтыть-мохтыть, уже не злится….». А ещё через небольшой промежуток времени сквозь пургу я заметил светящиеся окна институтских корпусов усадьбы.