Глава XIX. Ростки на камнях

В прозрачную высь, увенчанную кристально-голубым утренним небом, поднимались столбы густого едкого дыма, который почти сразу же подхватывал несносный морозный ветер и разносил по округе. Всё, что осталось от великого города-крепости, уже не напоминало даже обыкновенные руины. Теперь проклятый Орсол был просто грудой остывающих камней и провалами в стылой земле, а под ними, где-то глубоко, покоились разрушенные крипты и подземелья, канувшие в небытие давно истлевшие останки, реликвии и алтари, что не раз обагряла кровь, и над которыми взывали к Праетере. Остатки внушавшей некогда дикий страх твердыни последователей Бездны, что еще недавно поддерживала в себе прогнившую жизнь и источала скверну, питая ею разбитые фантомы безумных культистов — всё выглядело жалкими развалинами без имени, без дыхания, без силы. Развалинами, память о которых вскоре окончательно развеется, и даже все хроники, истории и слухи, которыми полнились окрестности, превратятся в пыль. И останутся только споры и крупицы далёкого прошлого, когда Орсол был по-настоящему великим, чистым, и казался совершенно несокрушимым. Некогда доброе имя города сумели извратить, очернить, умертвить, покрыть позором, но со временем и это забудется, как бывает обычно. Поколения за поколениями сменятся, и как люди уходят в небытие вместе с теми, кто знал их, так и все призраки вместе с ними растворятся в вечной ночи.

Из чащи донёсся тоскливая волчья песнь; казалось, дикое зверье чуяло кровь и легкую добычу, и готово было явиться на обломки, чтобы полакомиться свежаком. Однако вой становился глуше и глуше, постепенно отдаляясь, пока не замолк окончательно. Там, где возвышались массивные и величественные стены главного храма, где еще минуту назад стояли склепы, послышался шорох и настойчивый стук, и очень скоро на поверхности показалась рука, а следом за ней — голова Кирта. Без стеснения сыпля крепкими выражениями, он с трудом освободился от снежного плена, сдобренного каменной россыпью, и вылез на поверхность. Тяжело дыша, наемник упал на землю, перевернулся на спину и уставился в ледяное, но такое тёплое небо: неужели он был жив? На краткий миг его накрыл громкий дикий хохот, который Кирт и не думал унимать.

— А еще говорят, что боги не знают жалости?! — волна безумного, но искреннего смеха, наконец, схлынула, и он откашлялся. Однако усталая улыбка не сходила с его лица, как и выражение торжества над смертью. — Да все теперь свидетели тому, что Высшие ещё хоть что-то видят.

— Я бы тоже хотела что-то увидеть, — раздался где-то поблизости еле различимый глухой голос Или.

Тафлер поспешил на помощь соратнице, которая оказалась погребённой под сугробами и обломками, но не одна. Чуть подальше, силясь покинуть снежный плен, барахтался бродяга, разгребая заносы вокруг себя. И увяз настолько знатно, что без подмоги не мог высвободиться. Он плевался и отдувался, мотал головой, стряхивая со своей спутанной шевелюры налипший снег. Вытащив Илиллу и отнеся её на некоторое расстояние, наёмник вернулся к незнакомцу и протянул тому руку.

— Хватка что надо, — выдал босяк, потирая запястье и разминая пальцы. — Бьюсь об заклад, ты легко гору можешь сдвинуть, если захочешь. Ну да это я понял сразу, когда вы меня зажали в городском тупике. Ладно, что было, то было, спасибо, что хоть сейчас не бросили, иначе бы я себе отморозил зад и не только, пока вылезал.

— Рано благодаришь. Вздумаешь сбежать, я так или иначе из-под земли достану и вытряхну из тебя все, что нужно знать. Лучше стой на месте и не шевелись.

— Эй-эй-эй, здоровяк! Ладно тебе, не горячись, — похлопал себя по груди и раскинул в сторону руки бродяга, широко улыбаясь, демонстрируя не чищенные зубы, — я и не собирался никуда уходить. Думаешь, кто-то вот так зазря потащится хрен знает куда за кем-то, чтобы потом взять и свалить? Ну и народ пошел, никакого доверия. И признания не дождёшься тоже. Я тут своих птиц распустил, чтобы не мешались, а мне ещё и угрожают, — пробурчал мужик, расчищая подолом балахона камень и забираясь на него прямо с ногами. Продолжая причитать, он стал перебирать складки своих одежд и рыться в карманах. — Вот где теперь мои птички? Ну да, конечно, летают где-то, мерзнут… или нет. Они не пропадут, знают, куда лететь.

— Безумный, — брезгливо скривился и прищурил один глаз Тафлер.

Илилла тряхнула головой, осматривая то, что осталось от Орсола, смочила горло остатками синей воды и отдышалась. Немощь стремительно отступала, разум прояснялся, вновь становясь прозрачным, как слеза Высшего.

— Цела? — обеспокоенно осмотрел соратницу Кирт. — Сносно выглядишь, немного подлатать — и будешь, как новорожденная.

— Как и ты, — она коснулась рассеченной брови друга, откуда все еще сочилась кровь, и кивнула на небольшую рану на шее под правым ухом, как будто это были единственные раны, которых на деле имелось намного больше.

— Ерунда. Мы дышим, и это, как по мне, главнее.

— А где Стьёл? — встрепенулась наемница, но тут же осела назад, хватаясь за бок и с шумом втягивая воздух сквозь сжатые зубы.

— Спокойно, вон наш бедовый, — одобрительно закивал Тафлер, глядя на пробирающуюся сквозь завалы и заносы пошатывающуюся и спотыкающуюся фигуру. — А парень совсем не промах, сумел сам выбраться.

— Я здесь! — выкрикнул Одил и помахал обеими руками спутникам. — Я живой! Живой...

Он едва перебирал ногами, изредка останавливаясь и потирая ушибленные места. Все еще не веря в спасение, в то, что вдыхает свежий вольный воздух и видит тех, кто когда-то помог ему и взял под свое крыло, Стьёл то и дело осматривал себя. Волна облегчения, искреннего ликования и чистой благодарности богам накрыла с головой. Уже в который раз. Спотыкаясь и проваливаясь в сугробы, парень кое-как наконец добрался до компании, которая уже молча переводила дыхание. Кирт кивнул Одилу и жестом пригласил присесть рядом — сейчас отдохнуть было милым делом. Ноги ныли, тело ломало, и не только у не привыкшего к таким приключениям горе-воришки. Досталось и повидавшим слишком много наемникам. Но в этот самый момент никто ни о чем не жалел и ни на что не жаловался.

— Эх, я бы не отказался искупаться в горячей воде, — мечтательно произнес Стьёл, прикрыв глаза. — Потом — посидеть у очага, выпить такого же горячего мёда или травяного настоя и съесть хороший кусок жареной баранины.

— Точно. И тёплая постель тоже не помешала бы, и та, с кем можно её разделить, — отозвался наемник, поднимая голову и с облегчением выдыхая и вновь вдыхая морозный воздух. Глядя в чистое небо, окаймленное черными кривыми ветвями, он невольно улыбнулся. — А знаете, мне даже начинает нравиться то, что подкидывает нам судьба, какие оплеухи раздает. Неплохо ведь вышло, а?

— О чем это ты? Неплохо вышло умереть? — приподняла одну бровь Илилла, покосившись на соратника, и тут же рассмеялась. — Да уж, самое оно. Лучшее, о чём можно мечтать. Как думаете, с культом покончено навсегда? И где теперь воплощение Праетеры? Вряд ли оно было уничтожено, — Мелон тут же переменилась и задумчиво посмотрела на провалы в земле.

— В Бездне, где ему самое место. Иного пристанища для скверны больше нет, вот пусть там и остаётся. Будь у меня власть над такими вещами, я бы собственными руками разорвал в клочья всё, что осталось от той твари, а затем сжег в небесном горниле.

— А если она снова появится среди людей? — вполголоса произнес Стьёл и огляделся, будто опасался, что из развалин вот-вот опять возникнет какая-нибудь ожившая мерзость или восстанет сама Праетера, — Или права: такая сила не могла вот так просто взять и умереть. Убить тёмную богиню нижних миров? Не, нам такое точно не по зубам. Да никому из простых смертных.

— Сдаётся мне, когда она вновь проникнет в людской мир — а это произойдет, — то нас уже и в живых не будет. Так что, кто-то другой займет наше место и загонит тварь обратно в её нору. Только нас это уже не коснётся. Я не из каких-то там провидцев-проходимцев, но не нужно быть кем-то вроде видящих, чтобы понимать, какое зло покоится в Бездне, и как оно сильно. Ты даже не представляешь, сколько бездновой погани разгуливает по земле, и она только и ждет своего часа.

— А город-то жаль. Ну, то, что от него оставалось… до нашего прихода, — вздохнул горе-воришка.

— Судьба Орсола лично меня не волнует, — наемница тяжело поднялась и сделала несколько шагов вперёд и назад. Тело болело, но уже меньше, однако для сборов в дорогу было ещё рано. — Он был убежищем фанатиков, где они проводили свои чёрные мессы, ритуалы и еще невесть что. Может быть, Орсол когда-то и служил чему-то светлому и чистому, ведь храмовые города не строятся для развлечения или по глупому капризу. Но это уже в прошлом, всё давно изменилось. Жалеть тут не о чем. Сейчас важно лишь то, куда сбежал Флаин со своей рабыней.

— В своё логово зализывать раны. Знать бы только, где оно, — задумчиво добавил Тафлер. — Хотя это может и не понадобиться, такие, как он всегда снова появляются, и в самый неожиданный момент. Думается, твой родственничек скоро снова объявится, и к тому моменту нам нужно быть наготове. А сейчас разберемся с нашим новым приятелем. Эй, ты! — наемник махнул рукой бродяжнику, подзывая к себе. — Иди сюда!

Неопрятный странник довольно оскалился и легкой поступью направился к компании.

— Что, помощь какая нужна, а? Гляди, я и так много сделал, мне бы сейчас пожрать как следует, можно и напиться, и завалиться спать — я до одури устал, — он хлопнул в ладоши и потер их друг о друга, предвкушая долгожданную мирскую награду за труды. Затем он почесал в ухе, скривившись так, будто нащупал в нем то, чего там быть не должно. — А-а, погоди, тебя что-то другое интересует, да? Только покороче давай, а то морозить свой зад мне не по душе. Не, приятель, вам-то, может, такое по нраву — кто его знает, извращенцев разных полно на свете, — но лично я бы поскорее убрался отсюда. Что знать-то хочешь?

— А ты догадливый, мужик. Слушай, неприятности уже вот тут, — наемник схватил себя за горло, — уже ими сыты, и от всяких ублюдков отбоя нет, так что, не морочь нам голову и рассказывай все как есть: кто ты, откуда и что, молния тебя порази, вообще здесь делаешь? Никто в здравом уме из простолюдинов и нищих оборванцев не полезет туда, где водится всякая мерзость. Но ты, похоже, совсем не тот, кем прикидываешься, верно? Видок у тебя тот еще, можно решить, что и ломаной монеты в карманах не завалялось.

— Что ты сделал там, в склепах? Как сумел разорвать связь? Я думала, что вот-вот сойду с ума и пропаду… там, — с нескрываемым интересом, но без малейшей тени недоверия Илилла смотрела на колоброда. — И как смог сладить с кулоном? Ты же понимаешь, что вырвал из когтей смерти не только меня, но и их тоже, — она положила руку напарнику на плечо, — и мы бесконечно благодарны за то, и даже в долгу теперь, правда. И наше бы дело после всего случившего — помалкивать и не лезть с расспросами, но сам понимаешь, это невозможно. У всего есть цена, наверняка ты тоже готов назвать свою.

Бродяжник протяжно присвистнул и завертелся вокруг себя, будто что-то искал, да с таким усердием, что даже троица невольно стала рыскать глазами по снегу. В полной растерянности он крутился и бегал туда-сюда, то и дело приседая и копаясь в снегу. Наконец, громко и радостно воскликнув, незнакомец чуть ли не на четвереньках бросился к груде валунов, меж которых выглядывала верхушка какой-то палки. Довольно зацокав, бродяга не без труда вытащил её и стал осматривать: то оказался искривленный деревянный посох тёмно-бурого цвета, обвитый сверху до низу потемневшим серебряным тонким прутом. Наемники терпеливо и не без удивления наблюдали за странным человеком, который всё прекрасно видел, слышал и понимал, но вел себя так, будто его ничего не касается.

— А, вот ты где, — довольно улыбнулся мужик, плюнув на навершие в виде древесного уродливого нароста, похожего на здоровенный сморщенный гриб, и протерев неровную поверхность рукавом, — не хватало еще и тебя лишиться. Треклятые седые бороды и так отняли всё, не хватало ещё и без третьей руки остаться. Э-эх, ты только погляди на этих троих: они еще чего-то смотрят, ждут, — он прижался ухом к посоху и указал на компанию грязным пальцем. Затем, крепко сжав палку, вразвалку вернулся назад, устало выдохнул и, усевшись прямо на землю, вытаращился горящими возмущением глазами на Мелон. — Что, никто уже не верит в безвозмездную помощь? Какая еще цена? Во люди-и. Я же не базар торговаться пришел, ничего не покупаю.

— Слушай, мужик, хватит прикидываться, — не выдержал Тафлер, чувствуя, как чаша его терпения переполняется и готова была уже опрокинуться. — Ты не разбойник, не какой-то дорожный шпион — хотя до сего дня я думал иначе, — и всяко не охотник за головами. Никто из таких не промышляет подмогой первым встречным, не говоря уже об умениях, которыми не каждый обладает. И как ты вообще оказался здесь?

— Ладно, не наседай уже, голова трещит. Не все сразу! Да, кое-что я знаю и умею, и радуйтесь, что это пригодилось. Я бы вообще никуда не пошел — соваться во всякие такие передряги как-то не охота, знаете ли. Да разве ж откажешься, когда заставляют? Вот же пройдохи, чтоб им пусто было, — пробубнил насупившийся колоброд неизвестно кому, покосившись в сторону, и снова перевел внимание на компанию. — Не все продается, не все покупается, хотя лирии никогда никому не мешают — жрать-то надо на что-то. А когда дело доходит до долга, тем более навязанного, то тут волей-неволей будешь делать что скажут.

Незнакомец все говорил и говорил, и за тем, что он вещал, едва поспевали наемники и горе-воришка. А поток его мыслей, облаченных в слова, был весьма долгим и путаным. И в них срослось воедино всё, что можно собрать: и причитания, и негодования от несправедливости, и упоминания о высшей цели каждого, кто появился на свет, и туманные речи о непонятных клятвах. Однако большую часть колоброд все же распылялся на недовольства, которые никто из слушателей не смог понять. Он мог сойти за всех тех странствующих ополоумевших вестников неизвестно чего, что бродят среди людей и несут всякий бред. Но что-то в нем было такое неуловимое, что заставляло думать обратное и даже прислушиваться. Однако после длинной тирады все трое окончательно потерялись в проповедях и жалобах, среди которых упоминались и Бездна, и сами Высшие.

— Но тебе же что-то нужно? Не бывает так, чтобы кто-то за кем-то следил без причины и преследовал. На такое способны только безумцы, которые слышат ненастоящие голоса и верят всему, что они говорят, — пожал плечом Стьёл и пристально уставился на странника. Этот необычный человек, взявшийся из ниоткуда и так внезапно, знающий то, во что посвящены лишь люди определенного круга и ремесла, вызывал противоречивые чувства. Однако прежнего страха уже не внушал. — И всяко не бывает, чтобы кто-то приходил на помощь туда, где его совсем не ждут, и отводил саму смерть в последний момент. Ты спас всех нас, а значит, и убивать или как-то навредить с самого начала не собирался, да? Деньги тоже не нужны, никаких вещей или услуги ответной не требуешь, даже просьбы никакой нет. Тогда что же?

Странник громко причмокнул, словно только что попробовал отменное вино и теперь смаковал его вкус на языке, и обвел глазами компанию. Кирт чуть склонил голову, поднял одну бровь и вытянул руку в просящем жесте, молча и многозначительно давая понять, что все ждут ответа и никто никуда не пойдет, пока его не получат.

— Что ж, пора. М-да-а… Мне и правда нужно. Да и не мне даже, и не что-то, а кто-то. Меня зовут Хальвард, и я пришел за тобой, Стьёл Одил, сын Марны и Грая, внук славного Ранри, подавателя милостыни, — неожиданного низким и чистым голосом стал вещать бродяжник, говоря о семье горе-воришки так, словно знал их лично. С его лица, точно маска, слетела глупая несерьезность, открывая спрятанную проницательность и строгость. Он поднялся с земли и отряхнулся. — Кажется, ты не раз взывал к Скомму? Что ж, считай, он тебя услышал.

Над головами путников громко гаркнул внезапно взмывший в небо и ставший свидетелем произнесенных слов огромный ворон, возвещая о чем-то важном и неминуемом.