Глава XIV. Время собирать камни

Минуты неумолимо утекали, точно вода из расколотого сосуда. Времени оставалось все меньше, оно натягивалось подобно струне, готовой вот-вот оборваться и ранить. Риск быть схваченным и бродящая неподалеку смерть, дышащая мертвым холодом, незримым грузом давила — где-то там уже наверняка всех, кого можно, подняли на ноги. Мысли о донесении о банде Манрида не давали покоя, и не было ни капли сомнений, что наемники навели нужных людей на правильный след. Даже если они сами покинули Шадион, их слова остались здесь, и вскоре приведут вооруженных до зубов стражников в грязное и неприметное укрытие. Но тем странней выглядел полный «штиль», ведь вместо него давно должен разойтись шторм. Однако ничего не происходило, будто это место окутывала непроглядная пелена, и о нем забыли все в городе. Уден смотрел сквозь темноту, которая опутала и легла ему на плечи, точно скорбная мёртвая душа, ищущая прибежища и тепла. Огни пришлось потушить все до единого, на всякий случай, однако все чаще во мраке рождались искры, которые парень выбивал огненными камнями. Он прислушивался к ледяной коварной ночи, но не дрожал от страха, а был переполнен твердостью и уверенностью — отступать от того, что задумывал и лелеял не один год, не собирался. И на любой случай у него давно имелся план.

Отводные помещения оказались непростыми: они уходили вглубь горы и неплохо расширялись. В них имелось множество закутков для непонятных целей и повсюду проходили широкие и узкие канавы. Когда улеглась шумиха и остатки бывшей банды сбежали, бросив убитых и своего вожака, Мор перетащил рыжебородого и Феса подальше от места, где случились разборки и кровавое побоище. Никого из прежних собак Манрида он и не собирался держать при себе, сколачивая из них что-то новое. И их судьба его заботила так же сильно, как и судьба любого другого человека, что являлся не более, чем бледной и ничего не значащей фигурой. Для нелюдимого выходца из Интории были важны лишь кровные узы, немногие, но по-настоящему надежный друзья и собственный дом, часть которого превратилась в пепел и стало черным напоминанием для каждого из его семьи, что никому из влиятельных особ во всем Солсе нельзя доверять. И в круге близких все чаще звучали речи: если преданные на словах влиятельные союзники хоть раз отступают от клятв, трусливо поджимают хвосты и прячутся в тень, когда их поддержка необходима, то они не стоят ничего. Такие связи нужно рвать без сожалений, но помнить о них, точно об открытых ранах. Глава дома Моров, жесткий и принципиальный человек, слушающий лишь здравый голос разума, постоянно твердил, что всегда нужно быть начеку и опасаться ножа в спину.

В старые времена в Солсе было неспокойно: постоянно разгорались споры, распри и вражда между семьями. И Интория не стала исключением. О первой по праву из двух восточных провинций всегда ходили слухи, как о суровом и опасном крае с грозными и злопамятными обитателями. Солс мог тягаться в этом даже с южным Дис-Шаном, который в древние лета слыл по-настоящему смертельной землей. Он и сейчас оставался таковым, не считая того, что на пришлых уже не совершались откровенные набеги и чужаков не вырезали ни при свете дня, при под покровом ночи. Без надобности. Солс же продолжал следовать старым традициям, и каждое новое поколение, свежая кровь, пришедшая в этот мир, воспитывалась в строгих обычаях, от которых коренные жители Интории и других городов Солса не очень-то стремились избавляться. Почти все главенствующие семьи на поделенных землях, держащих в своих руках немыслимые состояния и завидное положение, с давних пор были связаны между собой далеко не добрососедскими и дружескими отношениями. Скорее узами гораздо более крепкими и ясными, дающими способность взирать на вещи здраво: подозрения, ненависть, враждебность. Но несмотря на столь откровенную взаимную неприязнь, определенный порядок все же поддерживался, ведь каждый знал свое место и место другого в провинции. Прежде случались кровавые и жестокие столкновения между домами, стычки на собраниях, драки между молодыми отпрысками, в которых принимали участие не только крепкие мужи, но и юнцы и даже девушки. В стычках не обходилось без жертв, и часто после драк хоронили одного или двух представителей сошедшихся сторон. Многим позже все открытые распри сменились на теневые, те, что продолжали гореть, обжигать, но уже изнутри: подлоги, клевета, наушничество, заговоры. И масло в огонь ненависти регулярно подливалось. И пусть с новыми временами пришли и новые способы разделения и влияния, говорить о примирении ни один не думал, но так хотя бы сохранялись жизни. Если это можно было назвать сохранением, ведь запятнанное имя, опороченная честь или подстава едва ли добавляли спокойствия. Топор войны оказался подвешен над головами Солсовцев и Инторийцев в частности. И висел бы он еще долгое время, но, как оно бывает, в самый неожиданный момент и не без помощи снова был брошен. Его окропила свежая кровь.

— Ээ… Что… происходит? Что… какого?.. Э… эй, — темноту и безмолвие прорезал хриплый голос Манрида, который тут же громко закашлялся и тяжело задышал, будто на груди его покоился неподъемный груз.

— А, очнулся. Наконец-то. Я думал, ты навеки уснул.

Послышался щелчок и треск — и мрак рассеял блеклый огонек, который стараниями Удена набирался силы и разрастался. Парень ядовито улыбнулся, растягивая и без того тонкие губы в еще более тонкую нить. В игре дрожащих света и тени его лицо выглядело зловещим и пугающим, точно в нем уживалось несколько черных сущностей Бездны, и теперь одна из них явила себя миру. Мор смотрел сквозь пламя на связанного и растерянного Железного Кулака, брошенного в угол. Впрочем, растерянность быстро сменилась осознанием, а после — гневом. Бандит дернулся и, поняв, что его сдерживают надежные путы, взревел, подобно пойманному зверю, однако продолжил попытки вырваться из плена узлов и веревок.

— Хороша «Кровь Солса» на вкус? Хм, ну конечно же, как иначе. Только вот без нужной добавки она бы не выбила у тебя почву из-под ног, — Уден тихонько взболтал остатки вина и вылил его в канаву с грязной водой. — Пришлось использовать последний сверток, но оно того стоило — результат превзошел все ожидания. Знаешь, что ты пил?

— Ты отравил меня! — еще громче взревел Манрид, пропуская мимо ушей вопрос. На его лице проступило выражение лютого бешенства: выпученные и полные дикой ярости глаза почти пожирали невозмутимого предателя; рыжая голова затряслась так, что спутанные волосы упали со лба и повисли слипшимися сосульками. Рот искривился, оголив зубы, и в уголках губ заблестела слюна. — Гнида!

— Отравил? Я бы так не сказал, но — да, пожалуй. Я всего лишь подсыпал в вино немного толченого семени серого ландыша, вываренного в ядовитой моче и слюне степного ящера. Ты не мог о нем не слышать, раз бывал в Солсе. Да ты взгляни на себя! Как еще я мог справиться с такой тушей? Грубые методы никогда не были моей сильной стороной, природа, знаешь ли, обделила. Зато с головой — полный порядок, — самодовольством так и несло от парня. — Я долго обдумывал, как быть, что лучше выбрать, и когда, пока случай сам не разрешил непростой вопрос. А я люблю принимать подарки судьбы.

Он вытянул руку и осветил дальний угол: в нем, обмотанный сетями, неподвижно лежал Костяной Фес. Тот находился в сознании, но только и мог, что глазеть по сторонам и беззвучно открывать рот, точно рыба. Серебряные нити уже не мерцали, но своей силы нисколько не утратили и продолжали надежно удерживать в своем плену пока еще живую добычу. Они будто питалась тем, что носил в себе Клефес, при этом не лишая его и частицы темной силы. Манрид бросил безумный взгляд на своего приспешника и тут же скривился от пронявшего омерзения и от чувства безысходности и собственного поражения. Он никогда не думал, что его жизнь окажется в руках такого человека, как Уден — жалкого, мелкого, неприметного. Рыжебородый представлял, что смерть найдет его в лице какого-нибудь грозного воина, беспощадного убийцы, с которым бы схлестнулись напоследок. Но — увы! Бандит хотел во всем и везде иметь успех и славу, даже конец своего жизненного пути представлял в ярких красках, как некий триумф, и чтобы о его кончине ходили легенды. Но вместо всего этого зрел позор, подлый и низкий, из-за которого расползутся мерзкие слухи, полные желчи и глумления.

— Что ты сделал с ним? Отвечай! — внезапно ошеломленный Железный Кулак осекся, не веря своим глазам. Неприятная догадка пронзила сознание и заставила ужаснуться. — Сети? Нет, у тебя их не могло быть. Откуда они? — он с дрожью выдохнул и сжал зубы.

— Знакомая вещь?

— Треклятые Тени… Это их рук рук дело… Это ты. Ты с ними заодно! Один из них! — заорал во все горло рыжебородый и рванул вперед, невзирая на путы. — А я думал, что вы не люди, но рожа-то у тебя, вижу, человечья. Я знал, что ты неспроста появился в моей банде, я чуял, что с тобой что-то не так. Чтоб все горело! Так вот, как в мое логово попало письмо с приглашением на вторую встречу. Ты его мне подложил?

На гневную тираду Уден ответил все той же мерзкой улыбкой, которая еще больше разозлила Манрида.

— Я — и Тень? Звучит слишком безумно, — парень поводил плечами и чуть размял уставшую спину. — Даже, если мне когда-нибудь предложат невообразимую плату за то, чтобы я вошел в их странное общество, все равно бы не согласился. Я — не они, я просто выполняю их небольшую просьбу, которая сыграла мне на руку, буду честен. И так убил сразу двух зайцев. Когда заключал сделку с Тенями, то они дали сети, чтобы я разобрался с Фесом. Это оказалось весьма легко. Ты знал, что твой уговор с ними — просто уловка, на которую тебя поймали, как глупого мальчишку? Своей клятвой ты лишь посадил себя на привязь и позволил следить за каждым шагом.

— Невозможно. Я не выпускал тебя из виду ни на секунду, Фес тоже наблюдал за тобой. Какая сделка? Ложь, они не могли ее заключить с тобой, они дали слово!

— Они ничего не обещали. Им нужен был твой заклейменный пес, а не байки о некой девке, чью силу они даже не унюхали ни на тебе, ни на нем. Я им дал то, что они хотели, заодно смог справиться с Фесом. А нет Феса, нет и тебя. И все можно провернуть, главное, знать как и когда. Они помогли мне, я помог им — все честно. И золото меня не волнует.

Правда обнажалась все сильнее, и зияла, словно открытая свежая рана, которую щедро посыпали солью. Отвратительный смрад предательства распространялся повсюду. Но теперь, когда все тайное начало вскрываться и просачиваться наружу, словно гной, едва ли можно было обвинить в вероломстве того, кто никогда не приходился своим и не был верен. И тем больше возникало вопросов, кем же являлся тот, кто посмел выступить против и провернуть столь гнусное деяние. Неведение точило изнутри, будто мерзкий голодный червь. Врагов Манрид нажил себе везде, где побывал, но сколько бы ни перебирал в мыслях их лица и имена, так и не смог нащупать нити, ведущие хоть к кому-нибудь из недругов. Но он то и дело возвращался в воспоминаниях в ту самую Инторию, о которой словно нарочно упомянул Мор в прошлом разговоре.

— Не верю, так не бывает. Это какой-то обман, колдовство, черный морок, — прошипел Железный Кулак, уставившись в пол.

— Во что же не верит такое отродье, как ты? Просвети-ка, и могу поспорить на что угодно: твоему приятелю тоже интересно узнать, кому ты так насолил, и кого стоит благодарить за то, что последние минуты своей убогой жизни вам приходится проводить в вонючей грязной дыре. Он, конечно, не может сейчас говорить, но по глазам вижу, какие мысли блуждают в его башке, — усмехнулся Уден.

Рыжебородый лишь ощерился и дернулся несколько раз. Веревки от натяжения затрещали, но не лопнули и все также надежно сдерживали разъяренного бандита. Сейчас его положение выглядело точь-в-точь, как и положение недавних пленников, и столь резкий разворот, издевка богов — да как угодно! — вызвали приступ горького хохота. Он, любимчик судьбы, которому всегда и во всем везло, который столько раз уворачивался от косы Костлявой, теперь беспомощен, как младенец.

— Треклятая Интория, — с трудом выговорил Железный Кулак, — гори она в пламени.

— Все-таки вспомнил, да? Ну вот и славно. Я с тех самых дней задаюсь вопросом: как же так вышло, что какой-то грязный проходимец с легкостью топтал нашу землю, сумел проникнуть в дом одной из самых осторожных и опасных семей и разделаться с ней, как с кучкой уличных калек? А потом еще и сбежать и не быть пойманным. Знаешь, сколько шуму тогда наделал твой никому ненужный визит? О последствиях и ущербе и говорить нечего. Весь Солс долго стоял на ушах от произошедшего. Хотя, если посмотреть с другой стороны, это даже было забавно.

Слова неизвестно кого, кто прикрывался чужой личиной и сумел обвести каждого из банды вокруг пальца, проливали свет на прошлое, которое следовало по пятам, точно проклятие. А нелюдимый и мрачный парень все продолжал:

— Глоннеры были известны каждой собаке, не то что людям, они так себя обезопасили со всех сторон, что подступиться к ним казалось невозможным. Но у всего есть слабые места, верно, Манрид? И ты, похоже, их нашел, и довольно быстро для чужеземца. Ты мог их обчистить, вынести все, что попалось на глаза, но нет же, тебе понадобилось разделаться с ними. Да ты и впрямь достоин своей репутации, слухи не лгали. Сначала я думал, что в них нет и капли правды, пока не оказался лицом к лицу с тобой.

— Ты! Ты один из тех ублюдков? Я же вас всех перерезал и сжег, никто не мог выжить! Хочешь денег? Драгоценностей? Чего тебе надо, мразь?! — заорал во все горло Манрид, силясь вырваться из оков веревок, и из его рта брызнула слюна.

— Что? — усмехнулся Уден и тут же дико расхохотался прямо в лицо Манриду. — Нет, конечно же, нет. В твой рыжей башке совсем пусто? Порази меня молния, да в ней, похоже, даже мысли дельной не может зародиться — ты же вообще ничего не видишь дальше собственного носа. Но у всего есть плюсы, даже у этого. Кстати, в том, что твои «верные псы» разбежались, виноват только ты. Не я, не они, — Мор махнул рукой в сторону, — а ты. Слепота и жадность — не самые надежные союзники, знаешь ли. Но, таков удел, ничего не поделать. Кого-то Высшие наделяют мудростью, но слабостью и безропотностью, а кого-то безграничным скудоумием, но неуемной гордыней и безумными стремлениями. Я всегда говорил: «Алчные амбиции убивают». Приглядись получше: разве я похож на какого-нибудь мелкого ублюдка Глоннеров? Или на кого-то из их грязного рода? Да, они были теми еще скотами, но они были моими скотами. Я собирался к ним наведаться, но какой-то выродок это сделал раньше меня, и сумел забрать то, что по праву причиталось только мне одному.

— Чего бы ты ни хотел, какую бы цель ни преследовал, тебе нужно было убить меня, не выжидая. Зачем притворяться? Ты настолько убог, что рука дрожала? Что сдерживало-то, а? Мог еще в первый день заколоть, и дело с концом. В любой день! В любую ночь! Чего же ждал, паскуда?!

— Нет, нет, нет. Разве так делаются дела? Ты столько лет промышлял обманом, грабежами, убийствами, и вроде не должен задавать глупых вопросов. Хотя… Может ты раньше и был в своем уме, иначе не смог бы столько продержаться на плаву, спасая свою шкуру и без лишних проблем шнырять из провинции в провинцию. Но всему приходит конец, так всегда было, и так будет. Неужели не понятно? Попытайся я разделаться с тобой сразу же, как только попал в банду, то твои головорезы без лишних вопросов выпустили бы мне кишки. Но боги улыбнулись, и те двое попались на пути весьма кстати, и облегчили мне труд в половину. Помнишь горную тропу? С остальными было проще договориться, знаешь ли, а новички лишь добавили смуты. Ты и твои бесконечные обещания, нескончаемые проблемы, твоя проклятая важность и жадность их достали, Манрид, и я это почуял. Но теперь, когда мы остались один на один, все стало намного проще. Вот видишь, верность нынче ничего не стоит, как и клятвы, особенно те, что вылетают из пастей такого отребья, как те, кто еще недавно за тобой следовал по пятам.

— Что тебе нужно от меня, свинья? — Манрид весь покрылся красными пятнами, а по лбу и вискам потекли мелкие капли пота. Он клацнул зубами, словно бешеный волк, и попытался впиться Мору в лицо. — Я тебя убью! Убью! Как твоих Глоннеров! Я помню каждого из них, помню, как они умоляли, чтобы оставил их в живых, видел, как они корчатся и истекают кровью, слышал, как они кричали в огне.

— Хм… Жаль, я этого не видел, — с искренним сожалением отозвался Уден, устало запрокинув голову и выдохнув. — Вот же ты паскуда. Зачем тебе понадобилось к ним соваться, а? Обошел бы стороной, глядишь, дожил бы до седых волос на свой поганой заднице. Знай: у каждой добычи есть свой охотник, и прежде чем отправляться на охоту, всегда нужно убеждаться, что ты не покусился на чужое. Падальщикам никогда не стать львами.

С минуту Уден с нескрываемой брезгливостью и насмешливостью смотрел на Манрида, который все так же тщетно пытался высвободиться. Затем парень спокойно достал из сапога один из десятка своих ножей, с которыми никогда не расставался, и принялся «играть» им, перекидывая его из руки в руку.

— Что ты задумал, гнида? Нет! Стой! Не надо, я отдам тебе все, что захочешь! — внезапно переменился рыжебородый. С его лица слетела гневное и вызывающее выражение, напускная бравада растворилась, а на смену ей пришел натуральный дикий страх.

— Ты? Отдашь? Я сам возьму, что нужно, и твоя воля ничего не решает, так, пустой звук для меня. Самое ценное ты успел превратить в пепел почти у меня под самым носом, так что, мне осталось забрать уцелевшие крохи, — Мор наклонился к побагровевшему от ярости рыжебородому и, довольно улыбнувшись, вытащил из-под его ремней на поясе ножны с припрятанным «скорпионьим» кинжалом.

— Кто ты такой? Кто-о!

— Кто? Я — Уден Мор, забыл? Конечно, мое имя в вашей уютной семейной компании плохо прижилось, ну да это уже не важно. А, постой, тебе же интересно, что за урод посмел напасть на тебя, и стоит сейчас перед тобой. На твоем месте я тоже был бы озадачен, и тоже захотел бы узнать напоследок, за что расплачиваюсь, хотя это было бы уже не важно. Что ж, я удовлетворю твой интерес. Дело в том, что Глоннеры — не единственная важная семья в Интории… была. В наших краях, куда ты забрел по ошибке и посмел запустить свои грязные руки, они имели огромное влияние, деньги, как и огромную, но отвратительную славу. За ними всегда тянулись черные слухи, которые Глоннеры оправдывали каждый день, каждое поколение. Они носили на себе мерзкое клеймо, как великую награду.

— Хватит трепаться впустую. Развяжи меня, мелкий ублюдок, и тогда поговорим, как настоящие мужики, — брызнул слюной Манрид. — Мне до твоих Глоннеров уже нет никакого дела.

— А мне есть. Они были моими должниками, хоть и не догадывались об этом. А может, и наоборот, хорошо знали. Они не были глупцами, и потому поднялись выше всех прочих в Интории. Ты лишил меня возможности поквитаться с ними, а значит — их долг перешел на тебя. Вот так. Справедливо? Разумеется. Иначе ничего в этом мире не имеет веса. Да, чуть не забыл: эта вещь, — взгляд снова упал на необычный кинжал, — всегда принадлежала моему роду, но однажды по глупой ошибке она попала в чужие грязные руки. Ничего, теперь ошибка исправлена. Ты умрешь, но не сразу.

Он обошел рыжебородого, обхватил и задрал его голову так, что кожа на шее натянулась. Железный Кулак продолжал огрызаться и сыпать мольбами вперемешку с угрозами, которые просто растворялись в воздухе, как дым. Развернув кинжал, Уден примерился и сделал несколько резких и глубоких надрезов, послышался сухой неприятный звук, и кровь тут же пробилась наружу, но мгновенной смерти от хитрых увечий Мор и не ждал. И не собирался дарить ее врагу. Ранения доставляли Манриду невыносимую боль, кровь мало-помалу сочилась и сочилась, а с ней медленно вытекала жизнь. Бандит кряхтел, кашлял, будто пытался избавиться от застрявшей рыбьей кости в горле, но ничего, кроме густой слюны изо рта не вытекало. Ни капли крови. Но всему свое время. Этому не самому простому трюку парня научил один старших братьев, опытных охотников и мастеров стали.

В роду Моров все так или иначе владели каким-нибудь оружием, умели обращаться с ним и без раздумий пускали в дело, но лишь тогда, когда этого требовали серьезные обстоятельства. Охотничьим промыслом же занимался только Свэн, но не ради того, чтобы прокормиться, а для удовлетворения своих хищных инстинктов. Когда в Интории вступили в силу законы, сдерживающие горячие и кровопролитные разборки, когда негласные договоренности, полные теневых заговоров и затаенных обид опутали восточные земли, оставалось довольствоваться малым. И охота наравне с рыбалкой превратились в ту самую уловку, что помогала справиться с неуемной жаждой. Хотя не все близкие разделяли такую чрезмерную любовь, почти страсть, и потаканию своим желаниям. Больше прочих — а семья Моров включала в себя, помимо главы и его супруги, еще шестеро отпрысков, деда по отцовской линии и двух дядей, — развлечений Свэна не понимала младшая сестра. Олла. Лучезарная, справедливая, решительная и… влюбчивая. Но, как водится, не стоит верить всему, что видишь. Девушка хоть и отличалась от братьев и сестер более сдержанным нравом, не стремилась участвовать в коварных планах — не из-за нежелания, а по здравому смыслу, — но отнюдь не была нежным и слабым цветком, как и весь род Моров до самых его первых основателей. Никто из них не был святым, ни на один миг своей жизни. И именно Олла стала той самой жертвой, что положила конец «мирному» сосуществованию двух домов. Глоннеры, самые заклятые «друзья» многих богатых семей еще с незапамятных времен, решили, что Моры стали сдавать. Вернее, Канри Глоннер, старейший представитель своей фамилии, властный и алчный, пришел к выводу, что Гаррет Мор не слишком-то силен и способен защитить близких. Что он ослабил собственный род и недостоин ничего, кроме презрения, а значит и считаться с такими не имело смысла. Но при всем этом оставлять жизнь недругам означало бы позволить им стать сильнее.

Олла Мор хоть и обладал способностью видеть каждого насквозь, сразу это не спасло и не защитило ее от собственных пороков. И Глоннеры воспользовались обманчивой мягкостью юной наследницы Моров, через которую хотели разузнать побольше порочащих тайн, планов и сведений о ее семье, что могли бы окончательно похоронить старых врагов. Что стало бы только началом получения желанного контроля над многим и многими в Интории. Канри Глоннер был богат не только на золото, земли и всевозможные редкие и ценные вещи, но и на внуков — у него их было с десяток. Из молодых и свежих наследников мужского пола он выбрал старшего, своего любимца. Но выбор пал не только из-за любви. Статный, хитрый парень, чей лик и тело были столь же прекрасными, сколь была черна и ужасна его душа, слишком долго отсутствовал в родных краях. С малых лет парня отправили обучаться искусству ораторства и постигать науку подчинения за много мер от Солса. Если о нем и помнили, то спустя долгих пятнадцать зим никто бы не узнал — слишком уж тот изменился. И Канри Глоннеру удалось бы достигнуть своих целей, но Олла, которую должен был соблазнить и задурманить голову ложью подосланный недруг, оказалась намного крепче и несговорчивей. Когда же она разглядела в оборотне совсем не того, кто пытался сладкими речами и не только обманом заставить ее предать своих, когда поняла, кто прятался за маской, то поплатилась за свою стойкость. Она пообещала, что о замыслах Глоннеров узнают все, а не только ее семья, чем привела в ярость парня. Нет, ни Канри, ни его детей, ни внуков не волновало гнилое клеймо, которое, в конце концов, имели все влиятельные дома, и дурная репутация. Они хотели обезопасить лишь свои представления и намерения, кои тянулись в далекое будущее.

О неслучайной и притворной связи врага с Оллой Моры так и не узнали. Не успели. Девушка пропала. Нашли ее лишь спустя несколько дней в одной из местных рек. Мёртвой. В то, что она просто утонула, никто не поверил. Особенно Уден, который слишком был привязан к младшей сестре. Тогда ему самому было всего семнадцать зим, но он уже успел пропитаться презрением к несправедливому миру, Высшим и людишкам, что ходили под солнцем и луной. И именно Уден первым заговорил о том, что это Глоннеры убили Оллу. Что же на самом деле случилось с девушкой, Моры, разумеется, понятия не имели, но с каждым днем их уверенность в причастности треклятых ублюдков росла, подкрепляемая подозрениями и речами Удена. Тот внимательно следил за всем, что происходило в городе, упорно выискивая по крохам доказательства совершенного злодеяния стервятниками Интории, подстегиваемый жаждой мести. Все Моры желали этого.

Наравне с другими кровниками, ему пришлось потрудиться, чтобы найти подтверждения, но оно того стоило. А внезапная напасть в сезон Белого Солнца, когда жара обернулась по обыкновению предосенними холодами, лишь укрепила опасения и догадки. В ту пору огонь уничтожил дом, где где появлялись на свет и принимали имена все члены родословной Моров, начиная с прадеда. Пламя поглотило и часть угодий, окружавших поместье. Пожару взяться было неоткуда, тем более такому, что рождалось из черного песка, редкости, которой обладали лишь те, кто имел корабли и мог ходить за моря на скрытые земли. А таких людей в Интории было немного: тройка крупных торговцев, столько же бывалых корсаров и Глоннеры. Потому-то в том, что безудержный огонь разожгли именно они, никто и не сомневался. То являлось предупреждением, которое касалось лишь двух домов. Но угроза не сработала так, как рассчитывали враги, а только разозлило еще больше.

Когда все было решено, Уден потребовал у отца разрешения поквитаться с Глоннерами так, как он захочет. Как того заслуживают убийцы. И его не волновала та зловещая молва, что окутывала неприятельскую семью. Их связи тоже мало тревожили, как и возможность быть пойманным и отправленным в небытие. Отец долго размышлял над словами младшего сына и, в конце концов, принял решение, что Уден вполне может справиться. Другие отпрыски имели слишком вспыльчивый и горячий нрав, что только навредило бы. Даже оставшиеся дочери были чрезмерно несдержанны, грубы и терпением не отличались. Их слишком необузданная натура могла привести к нежелательным, даже кровавым последствиям, а нужно было действовать хитрее и намного тише. Так тихо, чтобы ни одна душа, ни одна собака ничего не заподозрила бы. Уден хоть и являлся того же склада, что и прочие, все же легко прятал свою природу, точно оборотень, меняющий личины по своей воле. Спорить с последним словом Гаррета не стал ни один отпрыск, как и его братья, зная, что идти наперекор намерению главы дома могло обернуться неприятностями и даже наказанием. Три долгих зимы понадобилось на то, чтобы выносить надежный план, разузнать как можно больше и Глоннерах, о их слабостях, но в особенности — о преимуществах, о том, на чем зиждется крепкая природа каждого. Раз их никто до сих пор не сломил и не стер имена, значит, крепость каждого достаточно основательна.

Уден Мор ни на минуту не забывал данную отцу клятву, и помнил их разговор, как будто тот состоялся лишь вчера...

… В просторном зале, что служил и трапезной, и парадной, и даже местом, где случались пламенные споры, в которых иной раз вопрос решал хороший мордобой, давно уже собрались почти все Моры. После громких обсуждений, члены семьи теперь молчали, переглядываясь и пряча глаза, но не смея нарушить резко воцарившееся безмолвие. Гаррет сидел на своем излюбленном месте, во главе стала в резном деревянном кресле, таком же огромном, как и он сам, и смотрел на ровно горящее пламя в очаге. Обжигающие языки завораживали, отрезвляли и, на удивление, охлаждали слишком горячие мысли. Поодаль, в кресле поменьше, расположилась Валлия, драгоценная и единственная супруга Гаррета, племянница давно умершего наместника здешних земель. Немолодая женщина, наделенная не только проницательностью, но и редкой красотой, которая в прежние годы могла убить какого-нибудь неосторожного и недальновидного глупца. Чужими руками. Валлия гордилась своим происхождением, однако не меньше гордилась нынешним положением хозяйки собственного дома, считая за честь быть связанной узами небесного союза с одним из потомков Моров. Человеком, чьи предки славно сражались за королевство и корону в былые времена. Женщина с гордым видом, но безмолвно, взирала то на своих детей, то на супруга, размышляя над темными временами, нависшими над каждым из них.

— Фарнидар, прошу тебя, успокойся и сядь, — наконец произнесла Валлия, уставшая от бродящего туда-сюда сына. — Твои метания ничего не изменят и никак не помогут.

— Они помогают мне, матушка. Я так лучше думаю, — спокойно отозвался парень.

— Так вот почему на охоте, когда замираешь, напрочь перестаешь соображать, что делаешь? — уколол Свэн, горько усмехаясь. — Тогда тебе стоит наравне с дичью или зверьем носиться по лесам, чтобы котелок варил как следует.

— Зато меня не сбивают с ног кабаны и лекари не латают каждый раз после этого. На тебе живого места нет, одни рубцы.

— Это отметины самой природы, которая давно признала меня настоящим мужем. Будь природа женщиной, которую можно потрогать, она бы стала моей, — парировал старший брат, самодовольно приподняв подбородок.

Разумеется, все эти выпады были лишь обычными невинными колкостями и шутками. Братья взяли за привычку дразнить друг друга едва ли не по каждому поводу еще с малых лет, но никто не обижался. Пусть их и разделяли пара лет жизни, в Свэне и Фарни все же текла одна кровь, и они готовы были порвать глотку любому друг за друга и за своих родных. Слова Свэна вызвали невольный смешок одной из сестер. Тара любила, когда тот острит, особенно, если это производило впечатление и выбивало из колеи кого-то из посторонних, кто слишком много думал о себе. Сама же девятнадцатилетняя девица тоже была не из робких и имела острый, как бритва, язык, порой не уступая в красноречии и ядовитости старшему брату. Она толкнула локтем сидящую подле Лиру, но та даже не улыбнулась. Старшая сестра была угрюмой, порой грубой и даже жестокой, и считала, что для смеха должны быть очень веские причины. В Интории ее побаивались многие и не желали связываться, тем более злить, дабы потом не лить призраками слезы над своими же безжизненными телами. И сейчас совершеннолетнюю по всем меркам Лиру, которую пора было выдавать замуж или отправить на попечение земельного совета для обучению переговорам, заботила участь ее дома и расплата Глоннеров за совершенные преступления.

— Довольно. Не время для глупого трёпа, — грубо оборвал сыновей Гаррет, с шумом опуская руку на подлокотник, и побарабанив по нему толстыми пальцами. — Проклятые Глоннеры решили проверить нас на прочность, посмотреть, на сколько нас хватит и что мы будем делать. Их положение слишком крепко, у них вот здесь, — он поднял руку и сжал ее в кулак, — все влиятельные фигуры. Они прикормлены, да, но не думаю, что сидят на коротком поводке и готовы лаять по команде. И все же стоит действовать осмотрительнее, обдумывать каждый свой шаг, иначе нас всех ждет крах и позорная смерть. Вам это хорошо известно.

— Позор — это позволить им топтать нас, как сорную траву, — заметила Тара, мгновенно посерьезнев. Расправив юбку бархатного платья, она облокотилась на стол и, сложив пальцы в замок, подставила руки под подбородок. — Тут нечего гадать, они решили выкосить нас под самый корень, и начали с бедной Оллы. Я ее любила, мы все любили, она могла справиться с чем угодно, но оказалась слишком слабой перед гарпиями побережья. А наше поместье? Наверняка они хотели сжечь заживо кого-то из нас, но не думали, что дом будет пустовать. Как по мне, мало им будет вернуть должок в том же размере.

— Тара права, они должны сполна и сверх того заплатить за все. Столько лет мы с ними враждовали, но то были лишь мелкие забавы, они кусали нас — мы кусали в ответ сильнее. А сколько до этого Интория захлебывалась в междоусобицах и крови? Одним Высшим известно, сколько было приложено усилий, чтобы горячие противостояния прекратились, — Валлия посмотрела на супруга. — Да, все спрятались в тень...

— Что было не менее опасно, чем открытые обвинения и нападения, — рявкнул Гаррет, но тут же взял себя в руки.

— Это правда, но все же так было лучше, чем отмывать кровь и бесконечно предавать огню убитых. И я бы выбрала продолжить жить в тени — в хитрости, уловках и скрытности нет ничего плохого, — но Глоннеры, похоже, совсем иначе видят существование города.

— Всегда поражался: как же Солс не опустел в прошлом, — качнул головой Свэн. — Если ублюдки захотели крови, они ее получат. Уж я-то их заставлю искупаться и захлебнуться в ней, они пожалеют, что вообще появились на свет. Их имя должно быть стерто, уничтожено, чтобы ни одна душа никогда больше не вспоминала и не слышала его.

— Не ты один хочешь этого, — обронила Лира. — Если подонков не станет, то вся провинция будет только благодарна нам.

— Хочешь в открытую действовать? — ухмыльнулся Фарни, и вновь прошелся по залу. — Хочешь черной славы, Лир? А знаешь, мне нравится твоя идея, сестрица. Наш род и раньше-то не был праведным — чего скрывать-то, — так что тогда теряем? Пора бы напомнить о том, кем мы являемся, и все должны снова узнать о нас, о том, что не стоит недооценивать нашу семью.

И вновь вспыхнули жалкие обсуждения: отпрыски Гаррета и Валлии с огромной охотой готовы были хоть сейчас наведаться на побережье к выродкам, чему старшие не слишком-то радовались. Особенно мать, привыкшая добиваться всего иными способами, которые проникали повсюду, словно медленно действующий яд, если правильно его отмерять. И на стороне Валлии находился Уден, который во многом пошел в нее; паренек высказывался всего лишь несколько раз за собрание, но его никто не слушал. Зато слушал он. И наблюдал, подгадывая удобный момент для себя. Юной Мор хорошо чувствовал, когда стоит заявить о себе, отменно читал людское настроение, а уж своих близких и подавно. Теперь он приходился самым младшим, и порой его голос терялся на фоне голосов более зрелых братьев и сестер. Во всяком случае, сейчас.

— Хорошо! — громко объявил глава дома, поднимаясь с кресла и нависая над столом, упираясь в него кулаками. — Все это уже обсуждалось не раз, я помню речи каждого, и сейчас услышал их снова. Месть есть месть, Глоннерам не избежать своей участи, я обещаю вам. Только я не позволю, чтобы вы, точно треклятые южные дикари, устраивали безумные пляски на костях и носились по Интории с отрубленными головами. Все, что угодно, но только не это. Не смейте устраивать убогих представлений, ваши лица тоже ни к чему являть миру, — Гаррет обвел каждого из наследников пальцем, — мне не нужно, чтобы возле нашего дома потом околачивались законники. И держать ответ перед Первым Двором Солса я не намерен! Ваша вспыльчивость до добра не доведет! У меня нет ни малейшего желания видеть, как вас четвертуют или отправляют невесть куда, откуда потом домой вы не вернетесь.

— Разве теперь так поступают? — нахмурилась Лира, недоверчиво глядя на отца. — Я думала, это осталось в прошлом.

— Возродить давно похороненное никогда не поздно. Если устоявшийся порядок рухнет, то можешь не сомневаться: несладко придется всем. Тебе еще многое придется постичь, как и каждому из вас.

Тут Уден постучал по скамье монетой, что таскал с собой повсюду, как талисман, затем подбросил ее и ловко поймал. И только после столь странного ритуала вкрадчиво обратился к родителям:

— Дайте мне убить их. Своими руками. Я хочу видеть, как они подыхают у меня на глазах.

На секунду тишина возобновилась, но тут же была разбита звонким смехом Тары и заразительным хохотом Свэна и Фарнидара.

— Что ты хочешь? — старший брат подошел к Удену и снисходительно похлопал его по плечу. — Тебе не по силам, не лезь туда, где не потянешь.

— Ладно тебе, Свэн, — одернула его Тара, одаривая колючим взглядом младшего, — пусть мальчишка скажет.

— Я уже не ребенок, Тара. Чем я хуже тебя или Лиры, или наших братьев? Ничем. Разве не хотите потом жить спокойно? Вы похожи на дураков, которые бегут к обрыву и собираются спрыгнуть с него. Я не готов к тюремным застенкам, быть изгнанным или убитым. Никто не захочет понимать нашу месть, пора уже с этим смириться, — Уден брезгливо поморщился и принялся перебирать монету меж пальцев. — На нас набросятся, как только обо всем узнают, и разорвут на части, а потом все, что принадлежало нашему роду и должно стать нашим наследством, растащат по норам другие дома. Здесь ни у кого нет настоящих сторонников, разве не этому учил нас отец? Хотите порадовать хищников? Они только этого и ждут. И не только от нас.

— Твой сын говорит, как истинный муж, — довольно улыбнулась Валлия, обмениваясь взглядами с супругом. — Достойные слова, к которым следует прислушаться.

Никто не горел желанием разорения и падения дома, предавать память многочисленных предков, которым ныне живущие Моры обязаны были своим существованием и положением. На них будто направили обоюдоострый меч и заставили сжать лезвие обеими руками. Одно неверное движение — и ран не избежать. Гаррет с минуту сверлил младшего сына пристальным взглядом, ведь необычная «просьба» того и сопутствующие ее пылкие речи засели в голове. Глава семьи знал Удена очень хорошо, и если тот чего-то желал, то готов был на что угодно, лишь бы утолить этот голод. Но за ним никогда не водились глупые капризы, только то, что являлось насущным, как хлеб или вода. Юный Мор никогда не бросал слов на ветер, однако ни разу не позволял себе идти против воли родителей, послушно дожидаясь их одобрения.

— Знаете что, а я согласен с Уденом, он дело говорит, — как следует поразмыслив, медленно произнес Свэн, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. — На развалинах нашего рода слетятся пировать все, кто захочет поживиться, а таких немало найдется. Гори оно все в бездновом пламени! Да что б мне руку отсекли, но я не изменник и не дам никому прикоснуться ни к чему, что принадлежит только нам.

— И ни к кому, — добавила Лира, освобождаясь от руки сестры. — Оллы нас уже лишили, за другими прийти им ничего не стоит, и нельзя дать им этого сделать.

— Тут каждый способен на месть, на кого ни посмотри — любой держит камень за пазухой и точит зуб на один или несколько домов. И мы такие же, — без тени стеснения заметила Тара, наливая себе травяного настоя и с наслаждением отпивая его из серебряного изящного кубка. — Но им будет плевать на всех, кроме себя, и они первыми выступят против только для того, чтобы на одного соперника стало меньше.

— Верно. Будь хоть хоть сотню раз наша месть справедливой и знакомой многим, ее просто растопчут и она станет кормом для небытия. Нет, нужно сохранить все в тайне, иначе нельзя, — отец погладил бороду. — Что до тебя, — он подозвал к себе Удена. Тот немедля повиновался, и Гаррет слегка потрепал сына за плечо, — то ты еще мал. Тебе намедни исполнилось всего семнадцать, и пусть твоя голова мыслит ясно, а слова надежны и крепки, как и дух, тебе нельзя выступать против Глоннеров, особенно в одиночку.

— Но я могу. Тело здесь ни при чем, как и годы, я не собираюсь с ними драться на ножах или копьях, или идти на них с кулаками… сразу… Но заставить их подавиться сталью — мой долг перед Оллой.

— Она была бы против такого безрассудства, — мать неодобрительно покачала головой, с укором посмотрев на сына.

— Она бы сделала тоже самое для меня. Будь Олла здесь, то сама сказала бы об этом, я знаю, — не унимался младший Мор. Голос его не дрожал, а звучал твердо, и это настораживало каждого присутствующего в зале. — Ты не пожалеешь, отец, если дашь мне казнить Глоннеров так, как они заслужили. Я обещаю, что шуму и проблем не создам.

Гаррет смерил въедливым взглядом угрюмого наследника, чья скрытность прятала в себе растущие коварство и опасность. Младший отпрыск с детства отличался нелюдимостью, однако он принадлежал Морам, а значит, не был обделен умом, упрямством и, конечно же, безжалостностью, которая, впрочем, только недавно стала проявляться. Удена часто брал с собой на охоту Свэн, и у него ни разу, по рассказам старшего брата, не дрогнула рука. Глава дома громко откашлялся, молча встал из-за стола и покинул зал. Семейный сбор был закончен. Валлия велела всем расходиться и хорошенько обдумать состоявшийся разговор, призывая наступающей ночью не дать самым темным помыслам и безумию взять верх.

В темный глухой час разошлась невиданная буря, каких не было уже очень давно, и она будто стала очередным предостережением. В Интории, крае солнца и могучих ветров, которые порой срывали паруса у кораблей и ломали деревья, штормы не являлись редкостью, но настолько злых, полных неистовства и угрозы, мог припомнить на своем веку только очень старый человек. И она выглядела, не как просто обезумевшая стихия, а нечто, несущее опасность. А Моры верили знакам свыше, и они не раз спасали их. С поколениями видеть предупреждение даже в малом не угасла, и сейчас, молодая и горячая кровь также, как и их предки, вняли недоброму предзнаменованию. Оно остудило головы и успокоило слишком буйные помыслы жаждущих немедленной расправы над убийцами. Эта ночь для старшего Мора прошла в бессоннице и сомнениях: он неустанно думал, как ему поступить, какое решение принять. Его одолевали противоречия и, впервые за многие зимы, страхи, которые, подобно темным сущностям, завладевали разумом, внушали смятение и питались силами. Будь он моложе, не обременен обязанностями и иным долгом, то сам, не жалея собственной жизни, без промедления и терзаний ворвался в дом Канри Глоннера и залил бы его кровью. И его не волновали бы ни смерть, ни бесчестье, ни забвение. Но его время прошло, и теперь нужно было сохранить то, что он имел: свое наследие в детях, которые должны жить и продолжить род.

Дни шли, ночи становились длиннее и все так же терзали Гаррета бессонницей. Он стал слишком молчалив, но никто, даже родные братья, не смели прерывать молчание и что-то требовать. Если случались беседы во время общих трапез, то они касались лишь привычных забот или же дальнейшей личной судьбы каждого из детей. Не только на Лиру имелись планы, но и на остальных тоже. Всех ждала уготованная доля, которая должна была взрастить в наследниках необходимые умения и проложить дорогу в надежное будущее. О Глоннерах никто не смел говорить вслух, зная, что отец этого не одобрит. Но спустя неделю старший Мор, наконец, нарушил наложенное им же табу, приняв непростое, но последнее решение, которое не изменит ни под какими уговорами.

Раннее утро выдалось неспокойным. Моря Старого Пути снова впало в буйство, натравив на Солс ливень. Непогода бесновалась: холодный остервенелый ветер пытался разорвать сплошную дождевую стену и бился о стены особняка. Подложив руки под голову, Уден лежал в постели и глазел на натянутое полотно балдахина. Мысли блуждали в голове, но все они были странно-призрачными и зыбкими — они менялись столь же быстро, что и ветер за окном. Свечи на столе уже догорели, в очаге едва тлели угли и отдавали последнее тепло, а покои чуть освещал тусклый утренний свет. Сегодняшний сон выдался на редкость коротким и прервался внезапно прокравшимся в ночные видения тягостным предчувствием. И только робкий стук в дверь вернул Уден из плена неясных образов в обыденный мир.

— Простите, молодой господин, — не дожидаясь разрешения, в покои вошла совсем юная служанка. Не смея смотреть прямо на сына хозяина, она тут же опустила глаза в пол и дрожащим голосом продолжила говорить. — Ваш отец желает видеть вас.

— Меня? Так рано? — удивился парнишка, пропуская мимо бесцеремонность девицы. Та появилась в доме недавно и пока не привыкла к здешним порядкам, и Уден, как и его сестры, не спешил срываться на служанке. Однако нередко напоминал о ее месте. Оживленно поднявшись с постели, он без стеснения скинул с себя ночную сорочку и жестом потребовал подать ему рубаху и жилет. — Он не сказал, зачем? А остальные там тоже будут?

— Не могу знать. Господин Мор только передал, что ждет в северном крыле, в Птичьей башне, — девчонка засуетилась в поисках одежды молодого хозяина, но никак не могла ее отыскать. — Может, подать воды для умывания?

— Не надо, — Уден грубо перехватил наконец-то поданные вещи и торопливо принялся одеваться. — Иди, дальше я и сам справлюсь. Позже придешь, разожжешь очаг и приберешь тут. Если хочешь задержаться в нашем доме, то тебе придется быть сообразительнее и быстрее.

Он не по доброте душевной «заботился» о служанке. Его волновали лишь ее исключительное послушание, уважение и вовремя выполненные поручения, которые парень хоть и нечасто, но все же давал слугам. Новенькая была еще почти ребенком, и только потому парень относился к ней снисходительней, чем к другим, но все же видел в ней лишь прислужницу, которую нужно обучать командам, как собаку или коня. Девчонка поклонилась и спешно покинула покои. Уден, впрочем, тоже не стал задерживаться: быстро приведя себя в сносное состояние, сразу же отправился в башню. Так называли свежеприращенную и выступающую часть особняка на северной стороне, связывающую между собой чердачные помещения и верхний этаж. В прошлом в ней располагалась смотровая и место, откуда отправляли с посланиями птиц, затем все изменилось: башню перестроили и оборудовали под небольшую библиотеку. В ней часто пропадали сам Гаррет, по распоряжению которого и случились изменения, Лира и Фанридар, а при жизни — и Олла. Каждый из них находил в собраниях, привезенных из разных частей Кордея, что-то любопытное для себя. А старший Мор любил обладать только самым лучшим, и старые фолианты, полные древних знаний или же более новых учений, не были исключением.

Уден стоял напротив закрытой двери, собираясь с мыслями и духом — он не представлял, для чего отцу понадобилось в столь ранний час поднимать его и затевать разговор. И почему именно в Птичьей башне. Возникла слабая догадка, что беседа, возможно, будет проходить с глазу на глаз, но причина так и оставалась в тени. Обычно глава семьи так поступал, когда кто-то из домочадцев совершал проступок или нечто, что могло навлечь беды. Приватные выволочки, разумеется, не касались только малочисленной прислуги, которую жесткий мужчина держал в ежовых рукавицах. Потоптавшись у порога, Уден, наконец, толкнул дверь и вошел в библиотеку. Он ожидал увидеть всех домочадцев, но кроме отца, в помещении никого не было. Даже прислуги.

— Закрой дверь и садись, — приказным тоном обратился Гаррет к сыну, заведя руки за спину и повернувшись лицом к узкому вытянутому окну.

— Что случилось? — младший Мор несколько опешил, но повиновался. — Почему мы здесь, а не в зале?

— Как часто ты бывал тут? — мужчина пропустил мимо себя прозвучавшие вопросы. — Олла любила приходить сюда, читать и искать что-то полезное...

— Я знаю, но зачем ты позвал меня сюда сейчас? — упрямо повторил Уден и тут же умолк, улавливая мрачное настроение отца.

— Здесь никто не помешает, я позаботился об этом. Что ж, мне пришлось принять непростое решение, Уден, и, боюсь, не все с ним согласятся. Но им придется, мое слово в этом доме — закон для всех, — Гаррет двумя пальцами пригладил усы и провел им по бороде, продолжая смотреть сквозь зарешеченное окно на разбушевавшуюся непогоду. — Я люблю вас и горжусь, ведь вы — мое продолжение, наследие, и каждый обладаем теми же достоинствами, что и я, и ваша мать, и все предшественники. Но и слабости в вас дышат те же. Особенно в Свэне. С его натурой стоит быть осторожным. Вы — единое целое, но ты, Уден, отличаешься от братьев и сестер, как отличалась Олла.

— Я не понимаю, отец, что-то произошло?

— Еще нет, но всему свое время. Гроза неминуема. Я долго думал над твоей просьбой… Желанием. Пусть ты еще и юн, но в тебе уже созрело то, что способно уберечь нас от опасности и позволить осуществиться отмщению без губительных последствий. Посему даю добро на то, чтобы твоя рука оборвала нити жизни Глоннеров, уничтожила их род на корню.

Уден приподнял брови и с неподдельным удивлением посмотрел на обернувшегося отца, на лице которого читалось и недовольство, и печаль, и даже растерянность. Столь внезапный ответ на секунду выбил из колеи, однако так же быстро младший Мор ощутил удовлетворение от признания. Да, это было именно оно, не иначе, и внутренне ликование не заставило себя ждать. Выказанное доверие стоило многого, и нужно было хвататься за внезапно выпавшую возможность доказать, что в нем не ошиблись.

— Правда? Спасибо, обещаю, что не подведу тебя. Тогда не будем ждать, я готов хоть сейчас исполнить все, что прикажешь. Я могу выступить ночью или следующим утром, все разузнать как следует, и...

— Терпение, мой мальчик. Пусть прибрежные гарпии думают, что они в полной безопасности, что мы смирились и подавились своим горем, которое они принесли в наш дом. Пусть они решат, что их преступление забыто и о нем никто не узнает.

— Но потом будет поздно, — возразил младший Мор, негодуя от слов отца. Склонив голову, он откинулся на спинку стула, исподлобья наблюдая за главой семьи. — А если они сделают так, что до них нельзя будет дотянуться? У них есть все, а через несколько лет станет еще больше.

— Нет, я сказал. Будь благодарен, что я вообще позволил тебе сделать то, о чем так рьяно требовали твои братья и сестры. На твое счастье, они не очень-то скрытны и имеют слишком горячие головы, а это никому не на пользу.

— Ты им скажешь?

— Не сейчас. Надо повременить немного, поэтому советую тебе держать язык за зубами, ты понял?

— Да, отец.

— Вот так. Детство для каждого из вас давно закончилось, но все же вы — мои дети, и я сделаю все, чтобы оградить вас от безрассудных поступков. Так что, будешь делать так, как я скажу. И небеса свидетели: если прознаю, что ты решил как-то пойти наперекор мне, я сошлю тебя подальше от глаз и лишу части наследства.

— Тогда я хочу дать такую же клятву, какую приносили воители Туманной Эпохи. Ну, те, что жили в Солсе до всех нас.

— Оставь ребячества и глупости, Уден, ты — не они, нынче все изменилось, и те клятвы ничего не стоят.

— Не для меня. Разве можно забывать о тех, кто, возможно, начал наш род или присоединялся к нему? — со всей серьезностью заявил парнишка, подскакивая с места и возбужденно рыская взглядом по нишам с книгами. Он бросился сначала к одним полкам, затем к другим, судорожно перебирая ветхие и более новые труды, пока, наконец, не замер. В его руках лежала одна из многих копий книги, содержащей описание древних традиций давних времен, когда Кордей был иным и земли носили другие названия. Многие откровенно считали устои Туманной Эпохи достойными лишь дикарей, убийц и разного рода бесчестных людей. Но находились и те, кто все еще с уважением относился к тогдашним обычаям и считал их настоящим сокровищем и наследием предков. — Я не раз читал ее, в ней есть то, что мне нужно. То, что нужно Олле.

— Хм… Все, что в ней есть — это ритуалы диких и неотесанных животных, их кровавые и бессмысленные обеты, оргии, бесчисленные жертвоприношения и ужасная смерть.

— Да, но даже в них больше чести, чем в трусости и подлости.

— Что ж, пожалуй, так и есть, — Гаррет прищурился и уголки его губ тронула недоверчивая улыбка. Он сделал несколько широких шагов и уселся за стол, по-хозяйски устроившись в кресле, облокотившись одной рукой о подлокотник, а вторую пристроив на выступающий живот. — Хорошо, если тебе так важны неуместные клятвы, то можешь принести одну из них, но помни: игры в варваров и напускную браваду оставь вместе с книгой здесь. Ты сам сказал, что уже не мальчишка, так что, ни к чему притворяться тем, кем ты никогда не был. Слова всегда остаются лишь словами, без дела и преданности они — пустой звук. Не более, чем рев зверя, чьи дни сочтены. Давай, только поживее, мне сейчас не до забав.

Удена нисколько не смутили речи отца, однако на секунду все же замялся. Бросив вопрошающий взгляд на главу семьи и получив от того небрежным жестом руки разрешение начинать, он открыл книгу и пролистал несколько ветхих, но жестких страниц. Остановившись на той, что была почти в самом конце, младший Мор встал напротив отца и принялся зачитывать запечатленную в записях ту самую клятву, коей связывали между собой врагов. И выполненной она считалась лишь тогда, когда проливалась кровь того, чье имя выбивалось на каменных плитах, и кто должен был заплатить сполна. Разумеется, о клятве знали лишь дававший ее и узкий круг очевидцев. Странное желание принести подобное обещание, как и вся картина со стоящим, будто истукан, посреди комнаты Уденом, смотрелась глупо и некстати. Но парнишка видел в этом действе нечто сакральное, что способно придать сил и решимости, и ему не было дело до того, как он выглядел.

— Земля, дающая хлеб, небо, что взирает на нас, вода, омывающая тела — да станут они справедливыми свидетелями принесенной клятвы! Моя кровь принадлежит врагу, как и кровь врага принадлежит мне. И свяжут нас воедино смерть, боль и страдания, каждый вздох и глоток до последнего. Как огонь обжигает железо, так пусть он закалит мою плоть или превратить ее в пепел. И тогда поднимут духи небытия из него мои кости, даруют мощь рожденной новой плоти и поведут вперед! Взываю к тебе, ветер: сплети веревки и завяжи узлы на них! Вложи их в руки провидения и предназначения, дабы они стянули их на наших шеях. И как солнце поглотит тьма, так и жизнь врага обратиться гибелью с закатом. Клянусь предками, — парнишка сглотнул подступивший ком и произнес слова, которых не было в древней клятве, но которые он давно уже в мыслях прокручивал не раз. — Отныне моя тень становится тенью всех Глоннеров.

Гаррет молча наблюдал за сыном, жадно произносящего каждое слово, впитывающего их, точно спасительную влагу, и все больше убеждался, что Уден давно вырос. И павший на него выбор не обернется горечью и несчастьями для их дома. Наконец, голос стих и в библиотеке воцарилась глухая тишина. Младший Мор аккуратно закрыл книгу, выдохнул и поднял голову.

— Это все? Прекрасно, будем считать, что я принял обет и благословил тебя, Уден, но чтоб с этого момента ты ни с кем не обсуждал наш разговор. И уж тем более не вздумай бахвалиться, как я уже предупреждал. Но ты не дурак, слава Высшим, иначе бы передо мной стоял кто другой. Ладно, ступай, сегодня важный день для Лиры, надеюсь, ты помнишь.

Младший Мор кивнул, слегка поклонился в знак благодарности и, оставив фолиант на столе, покорно покинул башню. Теперь он был крепко связан клятвой с теми, кто убил бедную Оллу, кто столько поколений с садистским наслаждением портил им кровь и упивался собственной безнаказанностью. Отныне о покое стоило забыть, до того дня, как свершиться возмездие, пусть даже на это уйдет не одна зима...

И, вот, какой-то чужак, случайно попавший в Инторию, сумел испортить все дело, поломав вынашиваемые планы, как сухую ветку. А потом бросить ее в разожженный им же костер! Когда весть об убийстве Глоннеров и чудовищном пожаре, поглотившем их роскошное родовое гнездо, разнеслась по Интории, упоение от внезапного происшествия охватило всех Моров. Кроме младшего. Родители твердили в голос с нескрываемой радостью, что это кто-то из самих богов вмешался в земные дела и прихлопнул своей дланью поганых убийц. И сделал это для того, чтобы Моры не марались кровью врагов и не навлекали на себя беды. Как будто боги хотели уберечь. Гаррет поверил в неслыханную милость, а вслед за собой убедил в этом и Валлию, даже наследники, которые поначалу видели в странном событии нечто подозрительное, ликовали. И снова, кроме Удена. Его пожирала «легкая» смерть недругов, которая настигла их не его усилиями. Клятва осталась не исполненной. Вот тогда-то он и решил во что бы то ни стало отыскать того или тех, кто посмел перейти ему дорогу и завершить свое дело.

Уден терпеливо ждал. И уже не обращал внимания на вопли Клефеса, что дергался в конвульсиях на полу, извиваясь, точно змея, с которой содрали кожу живьем и хлестали раскаленным прутом. Вырваться из сетей тот бы не смог, и даже оскверненная магия, обличенная неизвестными колдовскими печатями, была не в силах совладать с заклятиями и первородной мощью, заключенной в каждом волосе. Но в сплетенной ловушке заключался небольшой секрет, который приготовили Тени специально для Феса. Им нужна была покорная плоть, ослабленная жизнь, не способная ни сопротивляться влиянию извне, и не могущая справиться с тем, что давно пропитало тело и разум. Чем дольше Костяной находился в плену сетей, тем сильнее они обжигали и причиняли ни с чем не сравнимую боль. Со временем оцепенение прошло, но избавление от него принесло лишь бесконечные корчи, что забирали и без того тающие силы. Парень перевел тяжелый взгляд на захлебывающего в собственной крови все еще живого Манрида и упивался безобразным зрелищем. Жалость? Парень ее не питал к мерзкому рыжему отродью без семьи и всякой чести, только наслаждение от того, как ныне безродная тварь хватается из последних сил за свою жалкую жизнь. Единственное, из-за чего Уден испытывал сожаление, было только то, что он не сможет еще раз убить Железного Кулака. А именно этого хотелось больше всего. Смерть можно отсрочить, можно растянуть, подкидывая ложные надежды на спасение, но отменить — едва ли. Только не он. Уден не являлся кем-то, кто обладал подобной властью, но сейчас ему хотелось уметь поворачивать время вспять или оживлять мертвую плоть, чтобы вновь и вновь упиваться моментом, когда паскудная жизнь оставляет врага. Смотреть, как он мучается, видеть дикий и истинный страх в глазах, ничтожные попытки изменить свою участь и избежать заслуженного наказания. Рок? Проделки Высших? Нет, в них Уден верил лишь в самом крайнем случае, и без сомнений мог положиться только на себя и свою семью.

— Вот и настал конец несокрушимому Железному Кулаку и его банде. Каждому положен свой конец, и твой, — Мор поднес огонь к Костяному Фесу, — тоже уже близок. Я же предупреждал. Не повезло тебе оказаться не в том месте, не в то время и в компании не того человека. А ведь мог бы жить себе спокойно. Наверное. Я не ясновидящий, прости. Хотя знаешь, наши общие друзья Тени, похоже, о-очень давно следят за тобой, так что, все равно рано или поздно ты попался бы им в руки.

На едкую фразу помощник Манрида лишь вытаращил глаза и вновь задергался. Тщательные попытки вырваться веселили парня, но уже не так сильно, как поначалу. Он приставил палец к губам и издевательски призвал к тишине: совсем рядом, в непроглядной темени, раздался шелестящий шорох и глухой звук, похожий на хлопанье крыльев. Потянуло стылым сквозняком, что всколыхнул пламя, и в нос ударил запах сырой земли и горечи. Свет внезапно стал слабее, и теперь ему едва хватало сил освещать лицо Мора и его руки. Уден выпрямился, чуть подался вперед и вгляделся во мрак: из него, точно из иного мира, показалась высокая фигура в черном саване, следом появилась еще одна. Тени могли возникать где угодно и когда угодно — как им заблагорассудится, — но пользовались этим не всегда.

— Я думал, что мне придется таскаться с этим уродом, — парень пнул Феса.

— Мы наблюдали, — гулким голосом отозвался тот, что появился первым.

— И хотели, чтобы меня поймали, да? У нас был договор: вы забираете то, что вам нужно, сразу. Это не лес и не ваше логово — вот-вот нагрянут законники.

— Они заняты другим, время есть. Напрасно тревожишься за свою свободу, — последовал ответ, и переговорщик жестом велел сподвижнику проверить «товар».

Тот плавно приблизился к Костяному Фесу, точно не касался ногами пола, навис пугающим призраком и дотронулся длинными пальцами до его головы. По закутку разнесся шепот. В одно мгновение глаза Клефеса остекленели и побелели, точно он впал в транс и пребывал где-то вне тела. Тени издали довольный рокот, подобно древним подземным ящерам, видя, что вожделенная цель, наконец, достигнута. Переговорщик повернулся к Мору, взирая на того кромешной чернотой, и удовлетворенно объявил, что их соглашение исполнено и парень свободен от договора. Уден тут же расшнуровал толстую нить и засучил рукав: на коже, где стояла незримая печать, начертанная членами общества, проступил не читаемый символ. Линии на мгновение вспыхнули огнем и вместе с ним же полностью исчезли. И будто гора упала с плеч и дыщать стало легче. Говорящий расправил плотные ткани мантии и достал из-за пазухи два мешочка с черным редким золотом и протянул их Удену. Парень покосился на награду, но не взял ее. В лириях он не нуждался, но при других обстоятельствах и из иных рук взял бы плату без раздумий. Однако сейчас перед ним стояли Тени, и это вызывало немало подозрений и недоверия. Да, он осмелился с ними сговориться, не боясь ничего, и все же принимать от них награду опасался.

"Кто знает, чем еще я себя незаметно свяжу с этими тварями", — пронеслось в мыслях парня.

— Как угодно, — мешочки пропали в складках одеяний. Затем переговорщик внезапно обратил внимание на неподвижно лежащего и ждущего своего конца Манрида и поинтересовался. — Скажи нам, инториец: что с той женщиной, которую вы поймали вместе с теми двумя? Нам обещали ее особую силу, хоть мы о ней ничего никогда и не слышали. Видели через пелену ту женщину, но ничего более. Быть может, наш орден что-то упустил? Что нам неведомо? Она редкий камень или дорожная пыль? Крепко подумай, прежде чем дать ответ: в обмен предлагалась ложь или правда?

Уден прищурился, вспомнив, как на горной тропе рыжебородый сцепился с наемниками; не забыл и то, что Илилла сотворила с каждым из них. Ни с чем подобным он не сталкивался, и все же его не волновала никакая магия или колдовство, непонятные силы, которые зачастую обходили его семью стороной. Моры жили иным, и все, что их окружало — осязаемые и вполне зримые опасности от обычных смертных. Парень поднял глаза и, заглянув в темноту, скрывавшуюся под капюшоном, твердо произнес:

— Ложь.

В ту же секунду обе фигуры громко и зловеще зашипели и будто стали больше. Мрак вокруг них ширился, становился плотнее и гуще, одежды, похожие на ритуальные загробные будто ожили. Не дожидаясь, пока гнев Теней коснется и его, Уден схватил свою дорожную котомку и бросился прочь из отводных. Свое клятву — и не одну — он честно сдержал, и теперь мог покинуть Веланвию и вернуться домой. Мор точно знал, что со всем покончено, и осознание этого грело то, что можно было назвать душой. Пусть темной и коварной, но все же душой. Подступившая ночь точно встала на его сторону, обернувшись надежным спутником и защитником: Уден без труда пересек Шадион, ни разу не столкнувшись с местными блюстителями. Теперь оставалось убраться из столицы, но это не было никакой проблемой для того, кто так легко проникает повсюду и способен втереться в доверие любому.

Прошло некоторое времени, прежде чем здешние закоулки наводнились стражниками. Получив тревожное сообщение, которое мигом распространилось, как зараза, среди блюстителей и даже местных гвардейцев, те решили тщательно обыскать каждый угол Шадиона. Особенно местность, прилегавшую к Пламенному Чертогу. Поздняя оживленность взбудоражила работников и тех, кто еще пребывал на улица; они с удивленном смотрели, как охранители спокойствия поспешно расходятся по городу. И до того, как появиться на подсобных окраинах, часть караульных успела осмотреть едва ли не все черновые закутки, конторы и рабочие дома. В какой-то момент им даже посчастливилось изловить одного из беглых бандитов, который во все горло орал, что он ни в чем не виноват, и тут же выдал всех, с кем еще недавно делил пищу и распивал дешевое пойло. Его тут же скрутили, невзирая на мольбы о пощаде.

— Здесь? — рявкнул старший группы и тряхнул отморозка, когда они пришли на место.

— Д-да, — лихорадочно закивал бандит, указывая дрожащей рукой на узкие проемы без дверей. — Один там точно прячется. Это он все затеял… Я ничего не знаю… Клянусь матерью...

— Заткнулся и пошел, — командующий толкнул вперед арестанта, закованного в цепи. — И только попробуй что-нибудь выкинуть.

Зажженные большие фонари тут же осветили отводные, и стоило караульным пройти дальше, в связующую проходную, как их глазам открылась неприглядная картина. Повсюду валялся хлам из непонятного тряпья, разорванные мешки, разбитые бутылки и объедки. В воздухе, смешиваясь с вонью, стоял отвратительный запах теплого сырого мяса. Бывший приспешник Манрида тут же закашлялся, почувствовав, как его вот-вот вывернет наизнанку. Даже желудок такого подонка не выдерживал подобного смрада. На полу среди воды и грязи виднелась кровь: размазанные следы и жирные запекшиеся дорожки, которые тянулись к безжизненному телу изуродованного до неузнаваемости долговязого. Старший кивнул, молча давая указания обыскать все закутки, и дернул за цепь, уводя за собой бандита. Никто не ожидал узреть в окружении нечистот и скопившейся мерзости безжизненные тела.

— Ну и красавец. Хорошо же по нему прошлись, — усмехнулся один из охранников, присаживаясь на корточки возле того, что осталось от Долта. Без всякой брезгливости мужчина поднял с пола окровавленный железный прут и поднес ближе к фонарю. — Похоже, этим ему так подправили рожу.

— Эй, здесь еще один! — раздался голос другого караульного из соседнего помещения, где в темно-багровой луже валялся мёртвый Нелос.

— Твоих рук дело? Тут одна дохлятина, а ты живёхонек. За кого нас держишь? Ничего, уж я тебя разговорю, а потом кое-кто другой займется тобой, и он не будет церемониться, даю слово, — командующий наградил пойманного ударом под дых, отчего тот сразу согнулся. — Где остальные?

— Они в городе, в городе, — едва слышно отозвался ублюдок, переводя дыхание и поднимая руку над головой.

— Ты, — главный подозвал к себе одного из подчиненных, — приведи наши черновых, и чтобы тихо, ясно? Мы и так наделали шума, не хватало всеобщей паники.

— Слушаюсь, — твердо ответил молодой караульный и поспешил выполнить приказ.

Пока блюстители рыскали по отводным, командующий продолжал «беседовать» с арестантом, выбивая из него все, что тот знал. Прервал допрос новый окрик. Распорядитель поднял бандита с колен и погнал впереди. Ожидания увидеть просто очередного убитого обернулись потрясением. Бывалые служители закона сталкивались со многими зверствами, видели казни и даже самим доводилось их вершить, но то было в смутном и неспокойном прошлом. И никто не думал, что на нечто подобное придется смотреть в нынешние времена, да еще и в столице Кордея. Серьезных преступлений тут почти не случалось, тем более жестоких убийств, и вид изуродованного тела здоровяка вогнал всех в ступор. В проеме одного из сторонних закутков, тех, что тянулись в разные стороны от выхода, столпились стражники, не решаясь войти внутрь. Поморщившись, командующий все же сделал несколько шагов вперед, освещая пространство фонарем. Посреди тесного помещения на коленях стоял абсолютно обнаженный Манрид — тот был мертвее мёертвого, без сомнений. Его поднятые вверх руки, лишенные кистей, связывала черная веревка, что тянулась к потолку и крепилась к железным кольям. Кровь капала на раскроенную голову и густыми струями стекала на плечи и грудь с зияющей огромной раной. Стоило присмотреться, чтобы понять: сердца было вырвано, как и несколько ребер. Под оскопленным убитым растеклась лужа кровавой мочи, в которой валялись куски разорванной ткани и плоти. И венчали чудовищную экзекуцию вываливающиеся изо рта оловянные поддельные монеты, они же торчали и в глазницах.

— Чтоб мне провалиться на месте, — судорожно выдохнул бандит, сглотнул обильную слюну, но его тут же скрутило и начало рвать.

— Да что здесь произошло? — раздался вопрос, который так и повис в воздухе без ответа.