СОН

Дзинь. Дзинь.

Кто-то, топая, вбежал в торговую залу. Сквозняк задул все свечи. Звук колокольчика оторвал Мирг от книги. Жители улицы Правая Вихта стараются не выходить лишний раз из дома в сумерках. Поэтому Мирг входила в залу с опаской. Она увидела под подоконником большого витринного окна как, согнувшись в три погибели, прятался человек, промокший до нитки и страшно грязный. Человек поднес палец к губам и шикнул.

Мирг подбежала к нему подняла и вытолкала в коморку. Только женщина успела закрыть дверь, в магазин вломилась толпа бандитов, их было так много, что в маленьком помещении стало не продохнуть. Высокий человек, протолкался вперед и почтительно спросил:

— Тетушка Мирг, не заходил ли к вам мужчина, весьма неприятной наружности?

— Ко мне приходят только приятные люди Гирув, кроме ваших головорезов. — Ответила твердо Мирг, не молодая женщина, голову ее плотно покрывал фиолетово-зеленый платок. А на правой руке не хватало двух пальцев.

Гирув был очень высок и обладал крепким телосложением. Особенно бросались в глаза его ладони, они были неестественно большого размера.

— Мирг, подумайте хорошо. Времена меняются лучше не спорить…

— Достаточно. Уходите, — перебила его хозяйка.

Гирув сжал кулаки, отвернулся, протиснулся обратно к выходу и бросив в толпу:

— Уходим...! — Вышел на улицу.

Послышались возмущенные крики:

— Я видел, как он зашел сюда…

— Гирув, проучим эту наглую бабу…

— Докторишка должен мне денег…

Толпа бушевала, но послушно ушла. Хозяйка дома закрыла дверь на два засова.

— Выходи. — Скомандовала Мирг, выждав момент, убедившись — Гирув не вернется.

Из коморки вышел молодой парень, обросший, грязный и изможденный.

— Меня зовут Ламор. Корни мои — корни левого неба.

— Называй меня тетушка Мирг, я хозяйка этого сомнительного заведения. — Она, наматывая на палец красные бусы, смерила цепким взглядом парня и села в кресло качалку:

— Сегодня останешься в верхней комнате, отмоешься, отдохнешь, тогда все и обсудим. Ступай.

Ламор поднялся на чердак. Снял мокрый плащ и бухнулся спать. На следующее утро Мирг лично разбудила его. Женщина принесла гостю чистое белье и пригласила на завтрак. Умывшись и переодевшись, Ламор спустился в столовую. Рубаха с широким воротом, штаны с высокой талией и Ламор вместе представляли собой нечто-то похожее на флаг, обмотанный вокруг палки — одежда висела и болталась. Рубаха без манжет раздражала доктора, с непривычки он то и дело потирал запястья. В здании кроме него и Мирг никто не обитал. Закончив трапезу, Ламор сказал:

— Спасибо за ночлег. И за еду. Но я вынужден уйти.

— Куда? А уговор?

— Простите, я не совсем вас понял? Мы не о чем не договаривались…

Мирг расслабилась в кресле и спокойно сказала:

— Будь так добр, зажги свечи. Они на подоконнике. — Ламор подошел к подоконнику оглядел его:

— Но чем? Тут только свечи, ни лобаст, ни лучинки, ни кремней...

— Ты что не колдун? — всполошилась Мирг. Стало ясно, Ламор не тот, кого ждет хозяйка уже второй месяц.

— Нет, разумеется.

— Тогда кто же ты? Слушай, парень, сейчас произошло недоразумение.

— Я доктор духа.

— Доктор — бродяга, спутавшийся с Герувом? Темнишь…

— Все так. Вы совершенно правы.

— Если ты доктор, то где же твои вещи? Где инструменты? — спросила Мирг, щелкнула пальцами — свечи зажглись. Ламор поставил их на стол и сел.

— Дело в том, что я испытываю бедственные положения относительно недавно. Все вещи я спрятал на заброшенном причале в куче равных сетей. После того как воры пытались их отобрать, я понял, бродить по окрестным улочкам с поклажей — верный способ схлопотать по почкам.

— Ты духовник. Хм…— Мирг задумалась. — Перепутала тебя с другим человеком, которого жду уже давненько. А знаешь, мне скоро понадобятся твои услуги. У тебя нет камней? — Ламор опустил голову на стол и обреченно стукнулся лбом о столешницу:

— Нет, меня ограбили, и сегодня я поел первый раз за трое суток.

— Договоримся так: ты будешь без расспросов лечить постояльцев, за это можешь жить у меня бесплатно, ну еще помогать по дому. Когда некого нет мне одиноко…

— А могу ли я открыть частную практику?

— Эссзза…Ты еще и торгуешься? Черт с тобой, делай что хочешь. Оставайся. За вещами не ходи. Пару дней отсидишься дома, чтоб Герув поуспокоился. Какой причал?

— Двадцать седьмой, старый.

— Я пошлю туда человека — он все принесет. Дров в котельную с заднего двора перетаскай, растопи печи и можешь отдыхать.

Бывали времена, когда этот дом пустовал месяцами. Иногда приходили какие-то люди, покупали травы, долго говорили о чем-то с Мирг и уходили. Постоянных клиентов у этого заведения не было. Посетители дважды не возвращались никогда. А бывали месяцы, когда приходилось доставать запасные кровати и стелить гостям матрасы на пол. В такие периоды жизни на Правой Вихте, доктору казалось, что стены дома Мирг трещат и ломятся от набившихся в него людей.

Работа Ламора как доктора застряла в мертвой точке, но зато исследовательская практика кипела как некогда раньше. В столице можно разжиться уникальными ингредиентами и предметами. Молодой врач увлекся селекцией растений. Он специализировался на выработке у растений иммунитета к ядам и устойчивости к отмиранию каналов. Благо, теперь времени у Ламора было достаточно — бандиты, в конце концов, отстали от него. Доктор сразу понял, что это Мирг за него словечко замолвила. Тем, кто из постояльцев нуждался в помощи, доктор помогал быстро и на совесть. Нечем серьезней ссадин или легкого силового истощения — недостаточности гости не страдали. Самое серьезное, с чем Ламор столкнулся за полтора года, был открытый перелом.

Доктор по натуре человек способный глубоко погружаться в дело, которым занимается, и параллельно в себя. Он не замечал, что твориться вокруг. Ему было приятно думать, будто участившиеся приходы непонятных и неповторимых посетителей всего лишь случайность, да и столица огромна. Хотя он, будучи внимательным и разумным молодым человеком, заметил, что эти люди на руку не чисты. На Правой Вихте, вообще, нет таких, кого можно назвать людьми «с чистыми руками». По-другому тебе не выжить или перебирайся в другой район, что в условиях жестких социальных рамок не возможно. Столичный люд крутился, как мог. После падения смотрителей, многие хлынули в города, и, разумеется, в столицу, за лучшей жизнью и, завязнув, выбраться уже не вышло. Возвращаться таким «беженцам» некуда, их родные земли, как правило, уже сдали позиции и права. Земли, что с крепкими смотрителями, не принимают в свои веси сбежавших из дома, там люди — кулаки не любят чужих. После договора с Гелами, стало невыносимо жить в сданных областях первой империи: у людей забирают последнее, грабежи, разбой и массовые исчезновения. Говорят, похищенных отдают в Навьи чертоги или в третью параллель.

В шестнадцать тысяч пятьсот шестнадцатом году дом Мирг наполнился постояльцами под завязку. На вопросы о все прибывающих людях, она отвечала только:

— Гвардейцы прочесывают пристани, вот люди и бегут к нам. Оставаться на улице опасно, а сюда гвардия побоится придти.

Она не любила, когда доктор нарушал рамки их уговора под названием: «без лишних вопросов».

Вначале Дайлета набережные заполнили матросы, люди иномирья. Вслед за ними хлынули наемники — это была вторая волна тех, кто хочет жить «получше». Они привезли с собой разбой и нестабильность в бедные районы первой столицы. Начались стычки между бандами и гвардейцами, а частная практика Ламора заработала с новой силой. Пострадавшие в уличных драках стали захаживать к доктору, подлатать раны. У парня появились какие-никакие, но свободные от обязательств деньги. Он спускал все на справочники и отдавал остатки в платных библиотеках имперского совета.

В библиотеках было тепло, просторно и тихо, в отличии от дома Мирг. Ламор особенно ценил бесплатный чай и печеньки, которыми его потчевала добрая библиотекарша.

Проводить время среди молчаливых книг гораздо приятней, чем дома в окружении галдящих разношерстных постояльцев. К тому же, они часто и странно косились на парня, это пугало доктора, и он старался все чаще оставаться один. Если составить список с кем Ламор стал тесно общаться за время, проведенное в столице о, там будет имя Мирг и еще парочка головорезов, диалоги с последними у Ламора были короткими и удручающими. Ни друзей, ни приятелей, ни родственников. Молодой человек абсолютно замкнулся в себе. Когда доктор понял, что стал черств и нелюдим, он, ухмыляясь, отметил про себя:

— « Окружающие постоянно твердят, что нужно держать язык за зубами и подозревать в дурном не только их, но и себя самого… Как тут не стать замкнутым?!»

В один из дней Ламор по обыкновению просидел в библиотеке до самого закрытия и нехотя отправился домой. По дороге у знакомого подпольщика он купил целый пакет любимых леденцов-петушков на полочке из явного мира. По мнению Ламора, такие возможности — единственное преимущество Правой Вихты. Тут всегда можно раздобыть редкие вещи за бесценок. Сначала молодой доктор направился как обычно к двери, что выходила на набережную, но парадный вход через магазинчик был закрыт, и Ламор зашел через заднюю дверь. Напротив черного входа висело зеркало. Входивший сразу же видел свое лицо. Над зеркалом висела деревянная табличка с надписью «Внимание! Будешь много болтать», а под зеркалом висела вторая табличка «Человек в зеркале может умереть». Этот маленький коридорчик с зеркалом и табличками до коликов пугал Ламора, поэтому он, считая это место самым жутким в доме, предпочитая парадный чистенький вход. Эти таблички для него даже хуже большой комнаты, на потолке которой сохли бесчисленные травы. Доктору всегда казалось, будто это сено, которое отчего-то не на полу, а на потолке, и сейчас на него посыплется нечисть, потому, что в родовом поместье отца в сене, где спали шулы, иногда можно было встретить ичетиков-чертиков.

Ламор разулся, но успел натоптать, комья грязи налипли на сапоги. Молодой человек подошел к зеркалу, снял очки и пристально рассматривал вены в глазах. Он много читал, поэтому зрачки устали, а воздух в душном доме сушил глаза.

— … сегодня причалил Водан. На нем везли «известную женщину». — Услышал Ламор женский голос из торговой залы.

— Ты уверена, что это была она? Много слухов ходит, а самозванцев еще больше. — Не поверила Мирг.

— — Это была она, смирись. Девятый причал Правой Вихты — конечная остановка. Плывет на Кольцо — остров. «Известная женщина» больше не вернется, как сама когда-то сказала.

— На Водане должны привезти образцы?

— Уже выгрузили. Их увезли гвардейцы.

— Ты сама это видела или кто-то сказал о Гонтогаре? — Мирг по обыкновению сидела в кресле-качалке. Ламор сразу догадался, потому, что кресло ритмично поскрипывало.

— Видел Ваприт. — Второй человек в торговой зале — это юная девушка. Она говорила высоко и чисто.

— Если сама не видела, значит, не говори. Он мог и соврать в своих интересах. Подполью нужно, чтобы мы сдали позиции…

— Ты просто не можешь поверить… не можешь поверить не потому, что тебе ее жалко, а потому, что теперь все начинается. Беглецы почти достигли порога… Они придут к тебе. И ты не сможешь приютить их всех. Среди них будут и…

— Хватит! — крикнула Мирг. — Домна, я и без тебя знаю, что все это значит. Знаю, кто придет с приходом и знаю, что они опасны сами для себя. — Поддавшись детскому любопытству, Ламор подошел ближе к двери ведущей в торговую залу и заглянул в замочную скважину. Без очков он не разглядел в полумраке кованую стойку для зонтов. Зацепился пакетом с конфетами о железный вензель стойки и порвал пакетик. С громким стуком леденцы посыпались на деревянный пол. Кресло перестало скрипеть, Мирг встала и приближалась к Ламору. Доктор с перепуга попытался собрать леденцы, но подступавшая паника была сильнее, он бросился к лестнице и сбежал незамеченным. Этот звук шагов за приоткрытой дверью вызывал у него глухой ужас. Ночью парень плохо спал. Доктору чудилось, как кто-то ходит по коридором. Невольно он вспомнил детство. От детства Ламор, в размышлениях, медленно перешел к своей нынешней жизни и задался вопросом:

— «Долго ты будешь жить, так как сейчас?»

За завтраком Мирг нечего ему не сказала, значит, не поняла, что это Ламор подслушал разговор. В конце концов, в доме сейчас около тридцати человек, тяжело уследить за всеми. Ламор обдумал разговор, услышанный вчера, но ни «Водан», в кораблях доктор не разбирался, хотя и жил в портовом районе, ни «Гонтогар» ему нечего не сказали. С Мирг молодой человек научился не копаться в мутных историях и не совал свой нос в чужие дела. Отбросив все, что было вчера, доктор снова ушел в себя, каждодневные заботы поглотили его.

У шумного стола собралось много народу. Гости ели, пили и игнорировали Ламора, все как всегда. Только изредка, он ловил не себе косые взгляды. Это его раздражало до тошноты. Размышляя над природой этих взглядов, Ламор гадал: то ли люди знают, что он живет здесь на иждивении Мирг, то ли догадываются из какой он семьи, а может они хотят обокрасть хилого заучку… При первой же возможности Ламор ушел. Выйдя на улицу, в нос как всегда ударила сырость. Пусть ночной дождь прибил пыль, но на набережной отчего-то все равно пахло грязью.

Молодой доктор отправился к солнечной площади, к любимой лужайке. Там устроился, облокотившись на ствол дерева. Крона дуба бросала небольшую тень. Вытянув ноги, Ламор грелся и достал потрепанную книгу. Страницы справочника приятно шелестели и щекотали слух. Только насекомые отвлекали от чтения. Маленькие жучки ползали по дереву, по Ламору и по страницам книги. Доктору приходилось снова и снова стряхивать их. Тем временем парк возле площади все плотнее наполнялся отдыхающими.

Вымощенная блестящими камнями дорожка вела к беседке в дали от основных аллей. На дорожку вышли взрослый мужчина в гражданском, юноша и девочка. Ламор долго рассматривал их, спрятавшись среди деревьев, пока они приближались. Девочка как две капли похожа на юношу, доктор решил, что это брат и сестра, а человек, сопровождающий их, скорее всего Бахтияр этой семьи. Ламор услышал разговор:

— Сила оружия зависит от того, какие в нем души. Поэтому мы называем оружие именами собственными, отношение к нему как к живым существам. Но запомни, что бы, кто не говорил, они и есть живые существа! У оружия есть свой разум и свое полевое воздействие.

— Да, нет же… — Засмеялась девочка. И посмотрела на своих спутников игривым взглядом. — Вы меня дурачите!

— Ну как же? Они такие же, как мы, только прошли уровень всего лишь минерального царства. Как мы относимся к своей руке? С уважением. Точно так же, мы должны относиться и к своему оружию. Рука служит, и оружие служит — какая разница? Вот как будешь относиться к вооружению, так оно и будет себя вести. Это тебе не какие-то нянькины сказки, это действительность. Бахтияр плохого не посоветует.

Мужчина подмигнул девочке. Она засмеялась и побежала вперед к столику занимать место. Юноша и Бахтияр, не торопясь, продолжили беседу:

— Действительность? Разве так? Это же уровень духа.

— Ну конечно, на уровне духовности, но нельзя отделять дух от материи. Как древние и смотрители делали свое оружие? Например, длинные мечи. Им могли и наковальню перерубить, а после шелковый платочек разрезать на руке, не повредив плоти. Можешь объяснить это с точки зрения науки, или магии, или биологии, или еще чего? Нет. Только с точки зрения духовности. На самом деле это действует «Я».

Юноша был явно поглощен и заинтересован. Но видимо, он чего-то не понимал и напряженно хмурил брови. Бахтияр продолжил, не заметив недоумения своего подопечного:

— Была у меня возможность увидеть коллекцию императорского оружия. Она закрыта от общего глаза, там все хранят тщательно. Но за родовое дело наше, для меня открыли все купола. А я сам инструментальщик: чувствую металл, могу с ним общаться. Вижу — коллекция имперских палиц! Представляешь?! Я сразу к ним. Палица — самое мощное оружие наших основателей. Мощнейшее оружие древних. Читал книгу «Боище палицами»?

— Она с древних рун переведена, один перевод с другим не сходится. Это не серьезно. Не истинна…

— А ты как хотел? Читай все переводы. Сравнивай, вычленяй важное. Какой главный критерий истинности?

— Их не один, а три.

— Правильно. Не получилось тебя подловить. — Хитро улыбнулся Бахтияр и перечислил критерии:

— Первый: спроси компетентного человека. Второй: древние писание по интересующему вопросу. Третий: личный опыт. Если хоть один противоречит другому — значит ложь. Если все сходятся, то истина. Вот ими пользуйся, когда будешь читать переводы. — Мимо прошла пожилая пара. Бахтиар и юноша поклонились им. Мужчина продолжил:

— В «Боище палицами» написано: «когда не помогает магия духа, бессильны печати изначалья, тогда применяется бой палицами». А тут, я смотрю, передо мной целая коллекция таких палиц. Я в них нырнул с головой — оказалось все бутафория. Не одной настоящей нет. Потом начал клинки изучать и надписи на них прочел, гравировки. Стал рассматривать образцы кинжалов и первой империи, и второй, и третьей. Сталь очень хорошая. Я на ней до сорока ступеней насчитал.

— В смысле там сорок слоев? Слои вроде тысячами должно исчисляться…— возразил юноша.

— Нет… — протянул Бахтияр. Поднял руки, будто смотрит на клинок, от рукояти и до конца. — Когда клинок рассматриваешь и играешь светотенью, то видно, есть светлый участок и темный. — Мужчина пальцами разрезал пространство, разграничивая ступени. — Вот так, светлый — резко темный.

— Узоры?

— Нет. Блик. Если прямо посмотришь, нечего не увидишь, но если посмотреть вдоль клинка, то видны эти самые ступеньки. Знаешь, чем отличается сталь первой параллели и второй? — Юноша опустил глаза.

— Эх ты… Наши создают метал, расковывают, сковывают и снова расковывают. Так много-много раз. А во второй параллели сразу заливается заготовка с готовой молекулярной решеткой. Потом из заготовки вырезается середка и выбрасывается. Остатки разрубаются, вытягиваются, и из них уже выковывается изделие. Пусть гонения на колдунов, все равно работают советы, где делают «особенное» оружие, пытаются вывести сталь древних… Спросил у одного такого «советчика» — Бахтияр ухмыльнулся. Ламор понял по ухмылке, этот Род не доверяет имперскому совету. Откровенно и открыто демонстрируют свое неуважение:

— «А что, у вас есть звездочтение?»

Ведь нужно очень точно рассчитать время, когда расплавить, но самое главное в какой момент ты будешь лить сталь? Вот я у них спрашиваю:

— «А как у вас получается?»

А они мне:

— «У нас просто. Мы льем целый год»

Потом проверяют, насколько гармонично молекулярная решетка получилась. В течение года одна, две, ну три заготовки.

— А остальное брак? Это ж какие камни они тратят? Им что дешевле бесконечно закупать метал и исходные материалы у лазутчиков, чем заключить союз с каким-нибудь оружейным домом? — Изумился юноша.

— Как видишь… Только остальное не брак. Из остатков, лучшее охотникам, что похуже гвардейцам и в армию, остальное для оружия, которое можно купить в любом магазине или у кузнецов. Если взять оружие из первой пробы стали второй империи, то оно как шахматная доска, отполировать — белый, черный квадратик, белый, черный. Оно само будто бьет в цель. В самое слабое место. В нем высокие души. Только наведи на соперника.

— И что, в оружейной императора нет не одного достойного клинка?

— Ежий, ты что? Велизар большой ценитель Кинжалов. А кинжал — это что? Это «кинь жало». Хотя клинков хороших я не нашел, но кинжал был один прекрасного качества. Его берешь, проводишь на расстоянии вытянутой руки, направив на ладонь острием, — мужчина, обращая внимания юноши на свои действия, провел так, как говорил. За место кинжала вытянул кисть и направил ее на ладонь Ежия, приподняв за локоть его руку, — Кажется, что ладошку холодной бритвой режут.

Юноша отвел руку. Он бел впечатлен и озадачен услышанным.

— Вон видишь, идет гвардеец, тот, что в длинном мундире. Жарко бедняге! Сразу видно, уже не в столице служит. С ним история связана. Он, так же как я коллекцию имперскую смотрел. Я тогда от радости завопил, когда кинжал увидел:

— «Вот! Один кинжал нашел!»

Говорю собравшимся:

— «Попробуйте на расстоянии»

Гвардейцы подходят только почувствуют поле и сразу:

— «Да, да, да…»

Больше не связывались. Этот же подошел и с гонором говорит:

— «Попробуй на мне!»

— Сам видишь, какой он здоровый мужичина. У него пальцы вот такие, — Бахтияр развел руками, — как сосиски. Я провел один раз, второй раз. Он выдал:

— «Не работает. Да нечего в этом нет».

Ты уже должен знать для чего рукоятки в таких кинжалах инкрустируются драгоценными камнями. Ммм?

— Для того, чтобы камни совпадали с точками соединения вен силы на ладони человека, через них делается выброс энергии. — Ответил Ежий с видом прилежного ученика.

— Только в случае правильного расположения камней получается кинжал.

— Я раньше думал это для красоты, теперь самому смешно…

— Стратим, Ежий скорее идите сюда. — Крикнула девочка, — Столик займут.

В этой части парка было пусто. Но девочка не могла усидеть на месте.

Бахтияр продолжил, не прерывая диалог:

— Нет, нет. Думаешь, древние идиоты были? — Оба смеются. — Все не для того, чтобы издалека блестело. Во время удара в рукопашке нужно выбрасывать энергию, так же и оружие действует. Но это тебе отец расскажет совсем скоро.

— В общем, я чуть-чуть энергии выбросил, — Вернулся к рассказу Стратим, беззаботно прищурился, — Провел. Он махнул рукой:

— «Ерунда это все».

Ну, я думаю:

— «Нет, так нет» На следующий год приезжаю к этой же коллекции, а мне говорят ребятки:

— «Обиделся он на тебя, страшно».

Я говорю:

— «А, что уж там. Если он не чувствует, что ж я сделаю?»

А они:

— «Нет, ты не понял… У него два месяца на правой руке пальцы не работали».

Что я? Он же сам попросил. До сих пор не здоровается.

— Неужели он не почувствовал боли?

— Так, когда каналы перерезаешь, ты не чего не чувствуешь. Выдел как отец делал? Достал нож, «кинул жало» и у противника сразу координация движения скомкана, он поплыл — добивай его просто.

— Ааа, так поэтому шарик на рукоятках делают? Что бы распылять эту энергию и себя не поранить.

— Естественно. — Стратим кивнул. — И для этого ножны делаются с шариком на конце. Для рассеивания.

— И душа во время создания стали, как при зачатии притягиваются?

— Да, и получается Великое оружие. Это отличие второй стали от нашей. Вторая «душевная» — как прадед мой говорил. В этом смысл алхимии, если человек такой наукой не овладеет, то Великое оружие не сделает. А ты учить ее не хочешь, лентяй. — Бахтияр отвесил подзатыльник юноше. Ежий поморщился, но не обиделся.

Девочка, Ежий и Стратим уселись за столик.

— Там сидит человек и подслушивает, что мы говорим. — Довольная собой сказала девчушка и заулыбалась.

Ламор вздрогнул. Встал, отряхнулся. Вышел с поляны на дорожку.

— Простите, я невольно стал свидетелей вашего разговора. — Он поклонился. — Извините.

— Не стоит извиняться. Это просто недоразумение.

Ламор еще раз поклонился и пошел к главной аллее. Удаляясь, он услышал:

— Стратим, так это же доктор духа. Что он тут делает? Еще и один совсем.

— Я часто встречаю этого молодого человека здесь, в парке. Местные сплетники ничего о нем не знают, мне до них далеко, поэтому я знаю о нем еще меньше, чем нечего. Думаю, не стоит тут толковать. Ясно, он не из наших мест, а больше и нечего разнюхивать.

— А я слышала как за ним Санура и ее подруги хотели волочиться. — Довольная тем, что смогла вставить слово в разговор взрослых, воскликнула девочка.

— Ох, Оляна, Оляна… — Бахтияр пожурил девочку. — Парень лицом хорош, кровь явно чистая…— сказал задумчиво Бахтиар. — И нянькам надо сказать, чтоб за тобой лучше следили, нечего тебе разговоры гадкие слушать. — Мужчина обратился к юноше, — Напомни мне, а то вернемся, опять из головы вылетит...

Подошло время обеда. Покидая главную аллею, Ламор нехотя предвкушал сырость и холод Вихты. Набережная, где находился дом Мирг, была мокрой от моросившего холодного дождя. Его косые капли походили на маленькие иголки. Ламор зашел в торговую залу и направился за прилавок к двери в жилую часть дома, за ней он вчера невольно подслушивал. В магазинчике было людно. Мирг сидела у камина, ее кресло качалка поскрипывало. Заметив Ламора, она позвала доктора. Молодой человек подошел к хозяйке.

— Где тебя носит? Все утро жду. — Раздался голос гневный и взволнованный.

— Там же, где и всегда. Будто вы не знаете. — Огрызнулся Ламор. — А что случилось?

— Поднимись к себе. Там матрос. Ему нужна помощь. — Ламор поспешил, не дослушав, в комнату, но хозяйка схватила доктора за руку, притянула его к себе и тихо сказала: — Будь осторожен…

Ламор вбежал в комнату. На кровати сидел мужчина в форме флота второй империи и в длинном фиолетовом плаще с большим капюшоном.

— Вот…— слабым голосом сказал человек и протянул руку из-под плаща. На ладони был порез. Ламор надел очки и поднес руку матроса ближе к глазам. Парез не глубокий и совсем не кровоточил. Края раны черные, будто обугленные. Человек продолжил:

— Мне посоветовали вас, как талантливого специалиста…— Мужчина качнулся, Ламор удержал его от падения и жестом предложил лечь.

— Раскройте себя, пожалуйста. Мне нужно посмотреть на ваш дух и вены. Это моя специализация.

Мужчина недоверчиво покосился на доктора, помедлив с минуту, все-таки раскрылся.

Рассредоточив зрение, Ламор вгляделся в пространство вокруг себя. Он видел тысячи нитей, что сплетают силовой кокон всего сущего.

— Поток спокойный, отделяем нити комнаты, нити окружающих, мои, и …вот оно! Ну, голодание, легкое истощение — поправим. Теперь рука… Эссзза! Нужно перчатки одевать… — Ламор потер руки, встряхнул, словно стряхивает воду с ладоней. Его ладони слабо засветились. Доктор осторожно провел пальцем по порезу.

— Что там?

— Кровь была? — спросил Ламор.

— Нет. Что там?

— Боль пульсирующая, колющая, режущая?

— Боли нет. Чувствую слабость и тяжесть. В движении, нести себя, будто гору сдвигать. Я думаю, порезался отравленным ножом. На палубе была стычка: какой-то наемник выхватил нож. Чтобы остановить его, я неосторожно сжал лезвие. Сказали, вы делаете противоядия, поэтому я пришел.

— Тяжесть может быть от истощения…

— Нет! Это другая слабость. И еще порез, будто разъедает руку. Он был позавчера вдвое меньше и не такой глубокий.

— Сейчас усыплю вас на пару часов. Надеюсь, когда вы проснетесь, я уже выясню способ избавить вас от этого. — Ламор пережал пульсирующий вены силы над правым ухом матроса, и мужчина провалился в глубокий сон.

По венам порезанной руки за место жизни текла чернота. Каналы уже заражены, а у самой раны, вены истлели и осыпались.

Матрос, как и любой другой человек, представлял собой клубок сияющих нитей, только кокон матроса с одного бока будто подпалили. Ламор приблизился к горелым пятнам. Они разрушились от одного его дыхания, как карточный домик от дуновения ветра. Доктор подбежал к столу раскидал книги. Он искал коробку с лобастой, но ее, как на зло, нигде не было. Одним движением Ламор смел все с подоконника и на пол, вместе с другим хламом, упала желанная коробка. Он также бросил на пол около кровати стопку чистых листов, открыл коробочку, из нее выплыла синяя капля и осветила пергамент. На листе стали проявляться шлоки рун. Они как узлы завязывались на нитках. Руны фиксировали все, что видели вокруг себя в образах. Выпустив лобасту, Ламор поднял глаза на матроса и ужаснулся. Черные каналы руки осыпались и почернели здоровые. Видимо потревожив рану, доктор запустил какой-то процесс. Ламор блокируя заражение, обнаружил, что его не остановить. Разрушенные вены больше не восстанавливались. Все попытки сплести нити к руке тщетны.

Доктор распахнул шкаф; в нем стояло множество маленьких растений в глиняных круглых горшочках. Выставив одно перед матросом, Ламор завладел каналами растения и сплел его вены с нитями больного. Закрепил и попробовал восстановить кокон руки мужчина за счет цветка.

Растения — символ жизни, и магии духа люди научились у них. Цветок в своем росте используют непосредственно силу из пространства и первоэлементы, из которых также состоит и человеческое тело. Согласно закону, если сонастроить ритмы растения и ритмы больного человека, здоровый ритм жизни всегда берет верх и настраивает все колебания нитей под себя, восстанавливая клубок жизни, избавляя людей от недугов. На это рассчитывал доктор, но чернота обошла закон.

Растение бессильно. Цветок, поддавшись болезненным колебаниям, пожелтел, ссохся и завял, всего за час. Ламор достал следующий цветок и попытался перевести все зараженные каналы на него. Доктор, касаясь каналов, разрушал их. Повреждения увеличивались в разы. Как правило, такое разрушение оправданно — избавившись от болезни, узлов или инородных вкраплений путем их удаления, кокон всегда можно было восстановиться со временем потому, что вселенная не терпит пустоты в своей ткани. Но здесь эти зияющие дыры пугали Ламора, он такого не видел и нигде о таком не читал. К сожалению, сдаваться доктор так и не научился.

Второй цветок почернел и рассыпался. Молодой человек достал третий горшок. Попробовал, вручную, отнимать каналы у растения и вставлять их на место разрушившихся. Это работало, но стоило дойти до пореза, как вены чернели, мгновенно разрушались, хотя до этого прижились и функционировали как здоровые. Ламор подумал, что он ошибся. Такой способ — очень тонкая ювелирная работа. Нити нужно плести аккуратно и внимательно, дотошно, избегать узлов.

Снова пошел дождь, забарабанил в окно. Это мешало сосредоточиться и раздражало. Доктор еще шесть раз подсоединил нити. Безрезультатно. Все это нельзя списывать на ошибку.

Стемнело. Комнату освещала только лобаста. Она исписала уже четырнадцать листов. В диком бессилии, Ламор обошел комнату. Парень метался из угла в угол. Когда доктор перестал предпринимать попытки подсоединять каналы, которые питали руку матроса хоть какую-то жизнью, она начала тлеть и трескаться. Это классические симптомы смерти от истощения, но было в этом нечто необычно — рука ссыхалась. Такое явление доктору не знакомо. От руки слоями отслаивалась обугленная кожа. Пронаблюдав этот процесс, Ламор выбежал в кладовку за свечами. Вернувшись, зажег их от лобасты.

Уже за полночь. Рука матроса повреждена до плеча. Больной не просыпается. Наконец, Ламор решился. Достал из-под стола нож и дважды, со свистом, рассек воздух. Первым движением, отрезал вены матроса от пространства комнаты. Вторым взмахом, отсек зараженные нити от здорового тела. Теперь руку не спасти, даже если избавиться от этой гари. Ламор надеялся, к утру, рука окончательно высохнет и разрушится, не задев остальное тело. Болезнь отступит, забрав руку и оставив жизнь.

Доктор выставил на полу восемь последних цветочных горшков, вошел в резонанс с дыханием растений и держал клубок матроса в стабильном состоянии так долго, как мог. Молодой человек сидел, прислонившись спиной к стене и сложив руки на коленях. Ламор заменил сознание матроса своим — здоровым. Таким образом, он сам контролировал и отсеченную руку, и порез — барьер между болезнью и здоровым телом. Доктора духа, исполняя такую операцию, отключается от окружающего мира, полностью сконцентрируются на себе. Это синтез сознания доктора и тела пациента. Доктор чувствует тело больного как свое. Свечи, точнее их пламя, выступают поддержкой силы больного и лекаря. Доктор сплетает крупные каналы, по которым жизнь стекает к огню, а он является одним из ее физических проявлений. Дальше доктор работает непосредственно с огнем. Так врачующий не тратит свою энергию, это охраняет его от заражения. Сохраненная сила, позволяет прибывать в измененном состоянии сознания сколь угодно долго.

Острая боль в правом плече заставила Ламора вернуться в обычное повседневное состояние разума. На удивление, ему понадобилась больше времени, чем обычно для сосредоточения. Открыл глаза — все плывет, ничего не видно. Свечи прогорели. Доктор не заметил момента разъединения с огнем и удивился, как, до капли истащив свои силы, не рассчитывал время.

В комнате темно, также было, когда он и выходил из себя. Голова болела. Ламор снял очки и потер глаза. Медленно мир вокруг него вернул краски и формы. Тут же доктор пожелал об этом. На его кровати лежал уже не человек, не матрос, а обугленное тело. Одежда истлела, отслоившаяся кожа лохмотьями отваливалась на глазах молодого доктора и хрупкими хлопьями ложилась на белое покрывало. Боль, что разбудила Ламора — это боль от полного тление достигла разрезанной грани на плече. Черная паутина заполнила пространство и угрожала растерзать и самого доктора. Ламор пробежал по комнате, бросаясь от одного справочника к другому. Схватился за голову…

Свет лобаст слабо освещал предметы, за окном — глухая мокрая улица. В доме тихо.

— Куда идти? К кому обращаться? Я даже не знаю, как тебя звали. Откуда ты ехал? Действительно ли это яд от ножа? Вдруг какой-то неизвестный вирус. Вдруг эпидемия! Что делать? Что делать?! — паниковал Ламор.

Матрос зашевелился. Похрустывая, от него отставала сгоревшая плоть. Единственное что утешило Ламора: наблюдая эту картину, он знал, умирающий не чувствует боли. Он уже нечего не чувствует. Доктор попытался удержать точку-сердцевину кокона, желая замедлить распад жизни. Это все, что можно было сделать. Он подошел к кровати, дрожащими руками взял сердцевину кокона в руки. У матроса она сплеталась над линией бровей. Горечь застряла в горле доктора. От бессилия слезы покатились из глаз. Матрос, судорожно дернувшись, схватил Ламора за руки.

— Водан… Гантогар… Фа…— На последнем слоге, произнося гласную, челюсть матроса слишком широко раскрылась, и правая часть лица разрушилась. За ней разрушилась вся голова, за головой — плечи, торс, потом таз и бёдра, ноги и, наконец, руки, державшие Ламора. Матрос превратился в большую кучу пыли и горелых ошметков. Доктор в ужасе шагнул назад, споткнулся о цветочные горшки, упал, попятился назад. Крупные куски плоти матроса продолжают разрушаться. Молодой человек не вынес этого зрелища и выбежал из комнаты. Он сбежал в общую гостиную. Сел в большое кресло. Весь в холодном поту в состоянии глубокого шока, Ламор просидел так до самого рассвета.

В гостиную зашел первый гость и сел за стол в ожидании завтрака. За ним зашел второй, третий, четвертый… Комната медленно наполнилась. Принесли завтрак. Люди ели, разговаривали, как всегда натянуто вежливо и, в итоге, разошлись по своим делам. Гостиная — проходная комната, до самого обеда постояльцы сновали туда-сюда.

Люди заходили и сетовали на погоду, рассуждали о пришедшем циклоне, грелись у камина в торговой зале. Натоптали грязные мокрые дорожки, не обращая внимания на то, что Мирг беспрестанно бранила постояльцев за неряшливость. Хозяйка топила только камин в торговом зале — он был самым большим в доме, и кресло-качалка было рядом. Скорее всего, Мирг сознательно топила только для себя, поэтому все сидели рядом с ней и попивали чаек. В общей гостиной камин был маленький, и возле него сидел Ламор, уставший, грязный, с ног до головы в черной пыли. Доктор просидел там с утра до вечера, и за это время ему никто слова не сказал, не посмотрел на него и даже не покосился, как это обычно бывало.

Люди вели себя так не от слепоты, просто постояльцы всё видели и знали о произошедшем гораздо больше, чем сам Ламор. Каждый человек в доме знал, матрос умер и помочь ему невозможно. Некоторые из постояльцев, в глубине души, даже возненавидели Ламора за то, что он взялся лечить матроса, ибо никто из их числа не стал бы помогать умирающему. Почему-то в голову гостям не пришла простая мысль, что из всех подпольщиков, собравшихся у Мирг, только Ламор не знал — матрос обречен.

Снова стемнело.

Глубоким вечером, когда все гости пошли спать, и дом опустел, Мирг подошла к доктору и опустилась у кресла, положила руки Ламору на колени и слезящимися глазами заглянула ему в лицо. Он отвернулся от нее.

— Ты просидел в комнате пять дней. Сегодня вышел, молчишь — не шелохнешься…

— Он умер. Что теперь делать? — В горле молодого доктора пересохло, голос звучал хрипло.

— Ничего не делать. Будем жить, как раньше жили. Я принесу тебе чаю и приготовлю банную. С рассветом мы сделаем вид, что ничего не было, без лишних вопросов. — Она сжала ему руки. — Ты помнишь зеркало в коридоре? «Если ты будешь много болтать этот»… — Мирг замолчала, ожидая, что Ламар продолжил фразу. Потерев белое лицо грязными руками, доктор сказал:

— «Этот человек может умереть».

Ламорм поднялся к себе, зажег свечи. Огляделся — в комнате умерло все, а тусклое сине свечение придавало черной кровати и мертвым цветам какой-то жуткий мистический оттенок.

Первым делом Ламор поймал лобасту, спрятал ее в коробочку. Собрал руны и отложил в отдельную стопку. Он действовал дотошно, тщательно потому, что кровать стояла в дальнем углу и, собирая вещи, он мог не оборачиваться к ней, не видеть ее.

От трупа доктора мутило. Сдерживая рвотный рефлекс, Ламор сдернул покрывало с прахом и сложил его в большую коробку, принесенную из чулана. Поставил ее на кровать и накрыл простыней. Походил по комнате из угла в угол в ожидании Мирг. Она постучала в дверь и сразу пошла к банной. Даже не заглянула в комнату. Ламор не спустился поесть, желудок сжался.

Смыть с себя останки матроса было необходимо. Черные струи, текли по его телу и постепенно светлели, пока не отчистили доктора. Вода казалась не достаточно горячей, хотя вся комната уже была в тумане, пар поднимался от ванны, зеркала запотели. Ламор снова и снова поднимал рычаг горячей воды… Истерика наступила внезапно. Молодой человек казнил себя за нерасторопность, за недальновидность. Он тщетно, раз за разом, вспомина произошедшее, пытался найти грань, на которой потерял контроль… Ламор думал, следовало отправить матроса к другому врачу, отправить в совет. Он понял — спасти матроса невозможно, даже если бы он не прикасался к горелым венам. Они, рано или поздно, осыпались, кто-то другой запустил бы обратный отсчет. Но это самое «рано или поздно» — может быть, он прожил бы дольше. «Кто-то другой» — пусть бы сходил к кому-то иному, может, нашли бы способ спасти беднягу. Ламор мучил себя, снова и снова… В запале самобичевания он разбил кулаки о кафельную стену. Слезы от беспомощного страха застили доктору глаза и ум.

Белые штаны и рубаха ждали Ламора на вешалке. Переодевшись, он вышел. У двери банной стояла Мирг.

— Вот ключ от кладовой, в которую я отнесла прах.

Ламор поклонился, взял ключ и пошел в указанную кладовую. Это маленькая комната. С потолка ее свисают огромные узлы из толстых красных веревок — наузы. Они сплетены для поддержки так называемого «измерения лобаст». С помощью него в доме создавались дополнительные помещения, это спасало хозяйку во время наплыва посетителей. Пару месяцев назад, Мирг приобрела вдобавок к старым узлам еще три новых. Наузы плетут в подполье несколько мастеров и требуют за них только красные камни, это огромная цена, за нее можно купить ферму шулов и развести прибыльное хозяйство, а платить за одни узел такие камни просто глупо, так считал Ламор. Он все думал, зачем Мирг так много науз, если даже во время пика посещаемости она пользовалась только одним узлом. Особенно доктор возненавидел эти веревки, когда одна из них отдавила ему ногу. Тогда Ламор плохо закрепил крюк, и науза упала. Одному человеку тяжело качественно выполнять работу, а помощник в бытавухе ему не полагался.

Прах стоял в углу кладовки. Обрулив наузу, Ламор взял себе матрац. Доктор не мог заставить себя спать на кровати. В доме не было не одной свободной комнаты, потому молодой человек застелил себе матрац и лег спать на полу. Несмотря на все потрясения, сон сморил его, все-таки доктор находился почти неделю на пределе своих возможностей. И даже способность докторов духа питать себя непосредственно силой из пространства, умение жить без воды и еды не помогли ему. Он провалился в тяжелый, беспокойный сон.

Следующие несколько недель, Ламор прожил в каком-то забытье. Почти не выходил из комнаты. Поставил все защитные печати, какие знал, и перебирал записи, сделанные лобастой. Он составил список симптомов, описал течение болезни, словом, обобщил расшифровку рун. Опираясь на свои записи, Ламор приступил к работе со справочниками и книгами, записывал, анализировал. Стал выбираться в библиотеке. Со временем поиски и целенаправленная работа привели его в равновесие. Ламор узнал достаточно, чтобы понять, спасти матроса не смог бы никто, и его сжег не яд. Но помимо этого, он узнал, в книгах не указана эта болезнь, симптомы ее не описаны и тем более способы лечения. В результате своих поисков доктор решил отправиться в имперский совет и рассказать о случившимся.

Постояльцы прибывали в дом. Бывало, выселялись два человека, а заселялись сразу семнадцать. Мирг, делая скидку на «неприятность» приключившуюся с доктором, отстранила его от основных хозяйственных забот.

— Ты совсем оброс, мой мальчик. Кто будет следить за тобой? Я? — бросила в след Ламору Мирг, когда тот покидал торговую залу. Ламор, ничего не объясняя, ушел. Наверно впервые он порадовался, что не лезут в его дела и не задают лишних вопросов. С тех пор, как доктор начал расшифровывать рунику, он стал еще более нелюдим. Постепенно, он превратился в такого же «не чистого на руку» человека.

Ламор отправился прямиком в совет. Срезав путь через ухоженные, но старые дворы к башне порталов, отдал последний желтый камень и оказался на огромной площади, которую обрамляли большие дубы. Своей тенью они спасали аристократов от дневной жары и заслоняли площадь от яркого солнца. Площадь была длинна. Ламор, внутренне съежившись, постарался пересечь ее как можно скорее, не привлекая к себе, серому и ободранному, внимания снобов аристократов.

Восемь гвардейцев распахнули перед Ламором белые каменные двери. Молодой человек миновал почетный караул и прошел в здание совета, где, согласно расписанию, могли принять его.

В круглом гулком помещении били десятки ключей. Под куполом башни зияли прямоугольные длинные окна. По полу разлилось чистое озеро по щиколотку глубиной. Оно отражало солнечный свет и освежало всю башню. Где-то во внутреннем саду башни пели птицы.

В совете прохладно и свежо. Все здесь дышало покоем и умиротворением, кроме самих членов совета. Ламор прошел вглубь башни, хлюпая по воде грязными ботинками, вода в след его шагов мутнела. Недовольные лобасты слетелись к мутным облачкам в озере и кружились вокруг них. То ли чтобы привлечь к этому внимание хозяев, то ли думали, что вода от этого отчистится. Чего они хотят обычно, знают только заклинатели лобаст, а это — редкий народ.

Из правого коридора в башню вышел один из совета. Те, кто работают в структурах, носят длинные сапоги, пиджаки или плащи выше колен, дабы не вымочить одежды в озерах разлитых лобастами. В местах обитания лобаст всегда мокро. Ламор же, заявился в длинном плаще, полы которого к тому же были вымазаны дворовой грязью Правой Вихты и, намокая, оставляли мутные разводы. Доктор, конечно, знал манеры и то, как следует приходить в приличные места, но вспомнил об этом только, когда вышедший на встречу ему мужчина с недовольным видом разгонял лобаст, столпившихся у ног Ламора. Эта ситуация заставила его обратить взор не внутрь себя, а на внешний мир. Вдруг доктор осознал, такому оборванцу, скорее всего, не поверят. Собравшись, Ламор рассудил, общественные предрассудки должны отступить перед важными сведеньями.

Разогнав лобаст, человек дождался, когда рябь от тревоги на воде утихнет. Советчик остановился в пятне света, приготовился выслушать доктора. Его белые одежды, вышитые темным драконьим волосом, активно отражали свет. Отраженные от воды блики падали на мужчину со всех сторон. Защитные печати на лбу, коленях и плечах представляют собой металлические круглые пластины, инкрустированные черными камнями. Они свет не отражали, а притягивали. Когда человек из совета приблизился к доктору достаточно близко, чтобы тот смог рассмотреть камни на печатях, Ламор понял, они притягивают не только свет, но еще и чужую силу, это делает колдуна практически безоружным против советчика.

В орнаменте узоров на рукавах и вокруг герба первой империи изображены три сплетенные ветви дерева Харко. Ламор видел, что перед ним стоит член совета третьего круга из шестнадцати. Он рассчитывал встретить человека более высокого звания но, здраво рассудив, решил, пусть третий круг ничего не смыслит в нюансах медицины, этот советчик должен распознать всю серьезность ситуации.

— Я Ламор, корни мои — корни левого неба.

— Ламор, с тобой говорит Ждар, корни мои — корни левого неба. Вижу, вы доктор духа. — Ждар смерил Ламора холодным взглядом. — Что привело вас в первый совет?

— Пару месяцев назад, ко мне пришел на прием матрос. Он страдал от неизвестного недуга. Ему в потасовке порезали руку. Спустя неделю он скончался. Его тело истлело. Я опасаюсь, что он завез в столицу неизвестную болезнь. Порез не мог его погубить…

Ждар слушал в пол уха, потом, перебив доктора, спросил:

— Откуда и куда он ехал?

— Не знаю.

— Сколько он был в столице на момент прихода к вам?

— Не знаю.

— Где вы его принимали?

— Я живу на Правой Вихте…

— Ясно. Извините меня, но на Правой Вихте каждую минуту происходит то, о чем вы мне говорите. Там матросы прожигают не только тела, но и жизни. Вы молоды. Возможно, в силу этого была допущена оплошность. Я вынужден оставить вас.

Человек из совета зашагал восвояси.

— НЕТ! СТОЙТЕ! Вы должны прислушаться ко мне… — Ждар вздохнул, посмотрел на изможденного молодого человека и спросил:

— Но к чему мне прислушиваться? Вы не говорите нечего по существу. Ламор, ты не знаешь фактов связанных с этим матросом. Мне из того, что ты сказал даже наверх передать нечего. А о странных смертях на правой Вихте мне слышать не в первой. Такими вещами занимается гвардия. — Устало и просто сказал Ждар.

— Перед смертью матрос сказал: «Водан» и «Гонтогар». Вот все, что мне известно.

Ждар вдруг выпрямился:

— Пожалуйста, возвращайся домой. Это не имеет никакого значения, можешь и к гвардейцам не ходить, никто не заинтересуется этим делом. Как у вас там говорят? — Ждар зажмурился вспоминая. — Ах, вот « Если будешь болтать, этот человек может умереть» — сказал и тыкнул пальцем себе в грудь как заложено в обычае. — Прощай…

Ламор раздосадованный вернулся домой.

— Он даже слушать не стал. Не то, чтобы он был особенно заносчив, даже говорил со мной просто… Что-то тут не так, Мирг. — жаловался доктор, сидя у камина, в торговой зале после закрытия магазинчика. Мирг стригла ему волосы изогнутыми прозрачными ножницами.

— А чего ты ждал? Всеобъемлющего понимания? Совет, он и есть совет. Зря ты к ним пошел. Надо было заранее со мной посоветоваться. Беду на себя накличешь, нечего связываться с этими аристократами.

В комнате были только они вдвоем. Камин потрескивал, а ножницы тихо клацали. Русые волосы падали на пол.

— Мирг погоди… не стриги коротко. Пусть уши будут закрыты. Не как в прошлый раз — обкромсала меня.

— Тебе коротко так хорошо…

— Мирг!

— Ладно, ладно. Будет длинно… — Она закончила с челкой, подровняла последние пряди. Взмахнула рукой, волосы с пола подхватил слабый ветерок и отправил их прямо в пламя камина, огонь пыхнул искрами. Ламор встал, отряхнулся, поклонился и пошел к себе.

— Ну зачем ты к ним пошел? Зачем? — причитала Мирг ему в след.

У хозяйки есть написанные вручную карты в единственном экземпляре. Мирг — опытная колдунья, и составила их так, что карта всегда соответствуют лабиринтам старого города, улавливая малейшее изменение течений. Изучив их, Ламор решил отправиться в подполье, посмотреть в библиотеках справочники. Доктор вышел из дома еще до рассвета, ни ждать, ни спать больше не мог. Рассчитав, к тому времени, когда он подойдет к спуску, в подполье, уже расцветет. Он, как и все, боялся ночного старого города. Ночью подполье просыпается и кишит персонажами, с которыми не встретишься и в кошмарных снах. А днем там пусто, тихо и относительно безопасно.

Доктор дошел до мостовых лестниц и спустился на несколько пролетов вниз. Огляделся, во все стороны на этом этаже расходились корриды, мосты и тротуары. Свернул в один из узких коридорчиков дошел до тупика. Сбоку от него поднималась небольшая встроенный в глубь стены лестница, заметить ее можно только встав в плотную к тупику. Поднялся, отворил маленькую черную дверь, согнувшись, прополз в нее и вот он в библиотеке старого города. Это крошечный чердак, в запыленное окошко которого светило солнце. Ламор всегда испытывал дискомфорт, попадая в старый город, ведь никакого чердака не может быть в лабиринте подполья. Наверняка не угадаешь, куда тебя приведут двери, и возвращаться из старого города придется совсем другими путями.

Доктор пробежался глазами по стопкам сваленных кем-то книг. Переворачивая, и рассматривая переплеты, он заметил, как в углах библиотеки появляются маленькие дверки. К сожалению, на чердаке не оказалось нечего подходящего, и Ламор открыл вторую дверь. С той стороны она была завешана шторой. Доктор отодвинул ее и прополз в следующее помещение. Это был большой зал с низенькими потолками и завешанными стенами.

Ламор долго копался в куче бумаг, чихая от пыли. Вырывал некоторые страницы, что-то записывал на клочках бумаги и складывал все во внутренний карман плаща.

Вдруг в комнате стало светло, молодой человек оторвался от книг и увидел, нет больше занавесок, да и ангара тоже нет. Он стоял с грудой книг на площадке высотного здания с большими окнами, от потолка до пола. Помещение большое и плоское как блюдо, все из бледного розового мрамора. Доктор поднял руку и ощупал каменную резьбу низкого потолка. В открытые окна ворвался порывистый ветер, разбросал листы книг по полу, закружил их, завертел. Ламор подошел к открытому окну. За ним было бесконечное оранжевое небо. Закат. Под окнами медленно плыли облака как сметана, густые и белые.

Мимо окна пролетала большая красивая птица, таких Ламор не знал. За ней понеслась стая. Птицы залетали в открытые окна, кружились под потолком, хлопали красными крыльями с белыми пятнышками и пели. Они садились на книги, рвали страницы и снова взлетали. Наконец, стаи улетели на закат. Вокруг все стало спокойно.

Запах мебельного лака ударил в нос молодому доктору. Так пах лак, которым покрывали двери в доме его отца. Входная дверь, скрипя, медленно приоткрылась. Ламор вбежал в нее, потом через чердак и дальше на лестничные площадки лабиринта к тупику. Обернулся. За спиной глухая стена. Ни дверей не лестниц. Когда старый город начинает строить твои воспоминания, это верный признак того, что лабиринт меняет свое положение и пора уходить. Если вовремя не сбежать, можно, остаться бродить из двери в дверь вечно. Ламор поднялся в столицу и пошел вверх по уличным сточным канавам против их течения. Вышел точно к площади и вернулся на Правую Вихту. Вынесенные из старого города бумаги шелестел в кармане при движении.

Вошел с черного входа и направился к себе в комнату. В доме было шумно, людно и душно. Поднимаясь, доктор увидел, что дверь открыта, кто-то проник в комнату, взломав дверь, и грохотал там. Из комнаты выскочил человек, схватил доктора и потащил за собой.

— Это он! — крикнул человек. Трое обыскивали комнату.

— Здесь все записи, которые у тебя есть? — спросил крепкий мужик с платком, завязанным на лице. Ламор не ответил. Тот, что схватил его на лестнице, грубо встряхнул доктора. Ламор молчал. Воры налетели на него и пинали, пока человек с закрытым лицом не остановил их.

— Ну что? Это все что у тебя было?

— Да, да…больше нечего нет...

Пнув парня еще пару раз на прощанье, все они вышли. Ламор дождался, когда боль немного отступит, и проверил кладовку. Коробка с прахом украдена. Эти люди забрали все, что было связано с матросом.

На следующий день пришла повестка с призывом в горячую точку, мол, врачей не хватает как воздуха и Ламора отправляли на территории, где империя воевала с мятежными смотрителями.

— Благодарю за кров. И прости за причиненные неудобства. — Сказал Ламор Мирг на прощанье. Надел Глубокий капюшон, взял куль с пожитками и ушел в дождь.

Вдруг стало темно.

Вырь уловил нарастающий звук. Кто-то быстро шел по мелкой щебенки. Иногда он запинался и щебень, гремя, летела вовсе стороны. Звук отражался эхом. Как бы Вырь не старался сосредоточиться, картинка не хотела проявляться. Громче и громче становился металлический стук. Послышался лязг засова. Дверь открылась с жутким, раздирающим перепонки скрипом: песок или битое стекло попали в дверные петли. Что-то дробилось.

Одновременно с запахом ржавчины проявился то ли желтый, то ли коричневый цвет. Постепенно картинка стала четкой.

Территория заброшенного разваливающегося завода. Где-то вдали вбивали сваи. И каждые несколько минут раздавался громкий стук. Этот звук пугал птиц. За забором завода кричали сотни ворон. На небольшую, расчищенную от кусков железа и выломанных лестниц площадку пришла рослая девушка. Она протиснулась через приоткрытую ржавую дверь.

Закат. Все вокруг поросло коррозией — от красного солнца железо казалось черным. К чистому пяточку вели множество шатких лестниц, а над ним выселись башни с площадками подобными этой. Виднелся лабиринт старого города.

— Как выросла, моя девочка. — Вошедшая вздрогнула, но не обернулась. Прислонившись к стене, за дверью стоял молодой мужчина. Кругом обойдя вошедшую, он встал в середину площадки. Широко шагая, мужчина специально громко стучал черными сапогами. Рваный по краям охотничий калай волочился за ним по полу, на нем не хватало несколько кожаных ремней: для фляги и для меча. Огрызки от ремней болтались из стороны в сторону.

На площадке был еще один человек. Высоко на ржавой трубе, поджав ноги, сидела другая девушка. Ее волосы были длиннее владелицы втрое. Они стелились русыми волнами по полу, смешиваясь с песком и ржавчиной. Слабый ветерок перекатывал их в пыли. Солнце садилось у нее за спиной. Лучи освещали кожу девушки, плечи, руки и волосы. Волос, будучи слишком длинным, развиваясь, походили на языки пламени. Вошедшая, засмотревшись на пылающее в солнечном свете создание, не заметила подпольщика за дверью. Когда он заговорил, сердце ее ёкнуло.

— Старый торговец и девочка с бантами. Помню, как вчера. А она уже такая взрослая. — Сказал мужчина, обращаясь к той, что сидела на трубе. — Я купил ее всего за четыре зеленых камня.

Он встал спиной к вошедшей и, задрав голову, упивался догорающим солнцем над головой той, что была высоко. Голый торс подпольщика испачкан ржавыми рыжими пятнами. Он, не брезгуя, прислонялся к предметам вокруг. Вечер выдался жаркий. От пота его волосы скатались и прилипли к спине.

— Я знаю, как рано ты здесь оказалась, Домна. Научил тебя драться и как тратить их жизни…— Его тень, удлиняясь, упала на ноги Домны. Её глаза, привыкнув к неестественному свету, разглядели на грязной спине подпольщика дорожки светлой кожи, оставленные каплями пота. Мужчина продолжил, обернувшись через плечо к Домне:

— Помнишь, ты спросила:

— «Где моя мамму?». Я сделал голос, типа «не надо». — Он наигранно поморщился.

— Мой ответ:

— Ты была не желанной, девятнадцатые лунные сутки и «мамму» была пьяна. Жалкий секс кончился быстро. Но в результате ты стала язвой на жизни «мамму». — Он повернулся к Домне. Его тень показалась ей чернее всех остальных.

— И, о, Боги, тебя отдали торговцам, ведь родители ещё не готовы! А ты спросила после:

— «Где же мой паппу?» — Он резко сел на корточки. Тень от трубы скрыла его. — Я знал, спорить с тобой — трата времени. И решил рассказать обо всех, с кем он был. Ему до сих пор плевать на возраст. Покупал и заманивал их дрянью, девушек высокого звания или безродных. И, кстати, твоя мама была всего лишь таким же одноразовым «шансом».

— Нил, достаточно. Зачем она пришла? — Остановила подпольщика длинноволосая. Солнце до половины закатилось за горизонт, и обвило красным контуром говорившую. Она была продолжением заходящего светила. Цветом обладали только она и вершины двух высоких крыш старого города. Росла глубина теней.

— Но через несколько лет, ребёнок новый, всё в том же животе. Пока ты гнила с торговцами. И ее они ждут и любят! — отозвался из темноты Нил. Сердце Домны билось в такт глухим ударом стройки.

— Дай мне рашап. Я знаю, у тебя есть… — гневно сказала она. Подул ветер, поднял в воздух песок и завертел. Ветер открыл знаменитый шрам Нила. Он вертикально и глубоко рассекал ему лоб и проходил между глаз. След на теле всего лишь начало. Шрам этот был на его коконе и походил на срез. Будто кто-то разрезал большой торт и вынул кусок так, что можно рассмотреть всю его сердцевину. Но Нил отчего-то упорно не умирал. Этот срез поражал воображение. Подпольщик любил, находясь в своем настоящем теле, оставаться без купола, чтоб каждый смог увидеть и испугаться. Он отделился от тени и поднес девушке что-то, завернутое в плотную кожу. Вложил это в ее руки и крепко сжал. От красных лучей казалось, будто с подпольщика сняли кожу. Вблизи Домна видела, как живо двигаются его мышцы. Нил контролировал каждое мышечное волокно, каждую связку. Движение перетекало одно в другое, гипнотизируя.

— Убей её и ту, что в животе. Ведь, обе — твари! Вот тебе адрес и рашап. Необходимо два убийства: «мамму», «паппу» — больше не святое, помни! Я знаю, почему ты кричишь во сне, теперь у тебя есть власть! — Нил говорил сладко и липко.

— Он использует тебя. Ты выросла и больше не зависишь не от чего, кроме своей мести. Опомнись! — Сказала девушка сверху.

Домна забрала рашап и ушла.

— Шамаш, Шамаш… Она одержима, а мне осталось немного подождать. — Ответил на реплику девушки Нил.

Солнце село, и свет снова исчез.

Вспышка. Запах моря. Холод. Каменистое побережье. На синем одеяльце сидит рыжий мальчик лет восьми и вглядывается вдаль. У воды бродит Шамаш. Кидает кремешки в море. Волна уносит и снова прибивает ее волосы к берегу. Со склона спустилась Домна и подошла к мальчику.

— Домна, милое дитя. Наказала… Что ты мне принесла? — спросил мальчик.

Девушка бросила на одеяло острое треугольное стеклышко.

— А я знал, что ты готова рвать жизнь твоей «мамму»… — мальчик поднял стекляшку и посмотрел сквозь нее на солнце. — Ты вернулась, и остался только один рашап. Значит, ты не экономила на неё. Шамаш, не найдется платочка?

Шамаш подошла к одеялу. Вода отпустила волосы, на них налипла морская пена и песок. Она достала из рукава синий платок, протянула мальчику.

— Присядь, Домна. — Девушка села. Мальчик подошел к ней, — Я сотру следы от её крови. Как же я люблю твой стиль, я люблю твой стиль… Ты для моей идеи — дешёвый и сердитый способ. А идея проста — твоим «мамму» и «паппу» нарушить жизнь.

— Он врет. Дед твоей матери должен Нилу камни. После угроз, он не ответил на шантаж. Убийством Нил решил прижать к ногтю старейшин. Ему наплевать на тебя. — Холодно заметила Шамаш.

— А мне наплевать на старейшин. — Ответила Домна. Шамаш вырвала из рук мальчика свой платок. Глубоко вдохнула запах крови. Спрятав платок в рукав, сказала:

— На тебя не взглянут так же, как и ты не взглянула на последствия…