Придорожная трава - 7

Илье приснился цветок папоротника. Он шел через сумеречный лес и меж деревьев заметил зыбкое красноватое сияние. Будто звезды вспыхивали на миг и опять гасли, чтобы вспыхнуть снова, но с другой стороны. Он отодвинул еловую ветку, загораживавшую от него призрачный свет, и увидел его: мерцающий розовыми искорками, большой бархатный цветок чуть покачивался на тонком стебле, словно кивал головой. Он был цвета заката перед ветреным днем, и лепестки его, причудливые, зазубренные, пропитались закатом. Он походил на остывающий уголек, не тронутый пеплом, на осколок солнца, уходящего за горизонт, — не столько светом, сколько мимолетностью своего существования. Еще минута — и погаснет, исчезнет, растает в прохладе сумерек. А дотронься — обожжет.

Илья присел перед ним на корточки и протянул руку ладонью вверх. Розовые искорки бились о его пальцы — острые, горячие, но слишком маленькие, чтобы причинить вред. От цветка исходило тепло, мягкое тепло нагретого солнцем камня, а не обжигающий жар огня.

Сон разорвал грубый крик Сережкиного телефона: «Тын-дын! — кричал искусственный голос. — Тын-дын! Ты что, не слышишь? Тын-дын!»

Разница между тем, что Илья видел и что слышал, была чересчур разительной, и на секунду голос этот показался ему кошмаром. Он сел на кровати, хлопая глазами и оглядываясь по сторонам. Призрачная ночь за окном: непонятно, солнце недавно село или собирается подниматься?

Сережка заворочался, застонал и протянул руку к стулу, на котором валялся мобильник. Он не открывал глаз, когда нажимал на кнопку соединения.

— Что? — капризно и сонно пробормотал мальчишка в трубку, но быстро проснулся. — Чего? Я вам сказал, чтобы вы мне не звонили больше никогда. Да ну и что! Ну и пусть! Так вам и надо вместе с вашей мамашей!

— Эй, — Илья пересел к ребенку на кровать, — кому это ты так грубо?

Сережка прикрыл микрофон рукой:

— Это Марта с Майкой.

— А ну-ка дай мне, — потребовал Илья.

— Не смей им помогать! — крикнул Сережка.

— Разберусь, — ответил ему Илья и спросил в трубку: — Что случилось, девчонки?

— Пожалуйста! — сквозь слезы выговорила одна из близняшек. — Помогите! Помогите!

— Что такое? Ты можешь мне объяснить?

— Они утащили нашу маму! Они хотят нас забрать! Спасите нашу маму!

— Мы сейчас придем. Мы будем через пять минут, подождите всего пять минут!

Илья кинул телефон Сережке и сорвал со стула джинсы.

— Одевайся.

— Папка, они злые, они тебя… а ты их…

— Не спорь, одевайся. Мы же мужчины, а они всего лишь женщины. Какая разница, какие они? Все равно они слабые и беззащитные.

Сережка, хоть и возражал, все равно вскочил и начал натягивать брюки.

— Да? А где их папа? Почему ты должен их спасать? Пусть своему папе звонят.

— Ну, папа их в городе, пока он приедет — неизвестно что произойдет, — Илья сунул ноги в кроссовки. Сын от него не отставал.

Минуты не прошло, как они вышли из избушки, и Илья заставил Сережку бежать бегом. Как они войдут во двор? И как доберутся до крыльца — ведь там собаки?

Калитка была заперта. Илья подсадил Сережку и велел с забора не слезать. Сам он вскарабкался наверх с большим трудом: забор поднимался вверх метра на два и был обшит гладким, шлифованным горбылем.

Окна дома оставались темными, так же как и двор. Неужели у них нет электричества? Ведь ночные страхи прежде всего заставляют человека включить свет. Илья сразу заметил одну из собак. Она испуганно жалась к прикрытой двери вольера и поскуливала.

— Эй! — крикнул Илья.

Собака посмотрела на него, огляделась по сторонам и бросилась к калитке. Илья решил было, что им не пройти без потерь, но зверюга и не думала на них нападать: она подпрыгивала с радостным визгом и виляла обрубком хвоста. Илья не без опаски спрыгнул вниз, собака прильнула к его ногам, и он заметил, что она дрожит.

— Кто ж тебя так напугал? — ласково спросил он и потрепал ее холку.

Сережка спрыгнул ему на руки, но и это собака приняла как должное. Они подбежали к дому, поднялись на высокое крыльцо и наткнулись на запертую дверь.

— И что делать? — спросил Сережка.

Илья пожал плечами и осмотрел каменную стену цоколя. Вместо окон в ней были вентиляционные отверстия. Нет, сам он туда не пролезет, а Сережку одного в дом не пустит. Оставался еще вход через кухню.

Они спустились с крыльца и обошли дом с другой стороны. Разумеется, дверь на кухню Вероника тоже аккуратно заперла, но с крыльца можно было дотянуться до окна. Как хорошо, что для безопасности хозяева выбрали жалюзи, а не железные решетки!

Илья никогда не входил в чужие дома через окна. Конечно, девчонки могли бы спуститься вниз и просто открыть двери, но он представил их, крадущихся к дверям через темный дом, и понял, что неспособен на такую просьбу.

Илья осмотрелся в поисках какого-нибудь твердого предмета, но ничего не увидел и тогда снял футболку и покрепче обмотал ею руку. Рискованно, конечно, но время дорого.

Не так-то легко оказалось пробить кулаком тройной стеклопакет, но в конце концов Илье это удалось. Он влез в кухню первым и, не увидев ничего страшного, втащил в окно Сережку. На крыльце зашлась визгом перепуганная собака: Илья открыл дверь и только тогда сообразил, что мог бы впустить этим путем и ребенка, не подвергая его риску порезаться об осколки.

Он поискал глазами выключатель и случайно обнаружил его на уровне пояса — Илья никак не мог привыкнуть к этим европейским штучкам. Как он и ожидал, света не было. Даже красный огонек на выключателе не горел.

— Эй! — крикнул он в темноту, но ему никто не ответил, — есть кто?

— У девчонок спальня на втором этаже, они мне показывали окна, но я у них ни разу не был, — сообщил Сережка, — только тогда с тобой, когда жучка искали.

— Пошли на второй этаж, — согласился Илья. В отличие от Сережки, он знал в доме каждое бревнышко.

Они пробрались через темную столовую к лестнице в гостиной, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, но в доме стояла тишина. Илья поставил ногу на первую ступеньку, когда перед ним вдруг вырос огромный мрачный силуэт. От неожиданности Илья отступил назад: существо двухметрового роста, да еще со ступенек, нависло над ним, и он разглядел клыкастую морду, похожую на волчью.

— Уходи, хозяин избушки, — сказал леший. В его голосе не было угрозы, только равнодушная усталость и снисходительность.

Илья отступил еще на два шага, чтобы смотреть ему в глаза, не задирая головы:

— Я не могу. Вы обещали до Купалы дать им возможность уехать. У них есть три дня. Это нечестно.

— Что тебе за дело до них?

Илья усмехнулся:

— Она тоже спрашивает, что мне за дело до вас. Как вы не понимаете, они живые… Они люди, они…

— Твои соплеменники? — хмыкнул леший. — Ну и что? Они собираются уничтожить тебя, и нас вместе с тобой. Они, в отличие от тебя, не хотят знать сострадания. Оставь их нам. Они умрут тихо и безболезненно, и даже без страха.

— Нет… — прошептал Илья.

— Уйди, хозяин. Не надо вмешиваться.

— Вы давали им срок до Купалы…

— Хватит. Женщина ищет способы уничтожить избушку. Мы не можем такого допустить. Пусть она умрет до того, как успеет это сделать.

— Послушайте, дайте мне с ней поговорить, — Илья шагнул вперед, — в последний раз. Я смогу убедить ее…

— Сколько раз ты уже это делал? И что? Это что-нибудь изменило?

— Я говорил с ней так, что она меня не понимала. Может быть, теперь я смогу?

— А если не сможешь? Что будет тогда? Ее смерть будет закономерной и справедливой.

— Вы хотите сказать — «целесообразной»?

— Пусть будет так. Для нее, как ты выражаешься, целесообразность — главное жизненное правило. Так что справедливым будет подходить к ней с ее же мерками.

— А дети? Ее дети?

— Ее дети — часть ее, так же как твой сын — часть тебя. Уходи. Забудь о них.

— А если я не уйду? Вы убьете и меня?

— Нет, — покачал головой леший, — это было бы несправедливо. Мы можем причинить тебе вред только случайно.

— Дайте мне забрать хотя бы детей… Они ни в чем не виноваты, — твердо сказал Илья.

Леший крякнул и задумался, а потом ответил:

— Тебе не стоит подходить к детям сейчас. Это опасно для тебя.

— Да мне плевать, опасно это или нет! — крикнул Илья. — Я заберу их, даже если вы все встанете у меня на пути!

— Никто не встанет у тебя на пути. Ты хозяин избушки, ты имеешь право решать. Только помни, что от твоих решений зависит и наша участь. Готов ли ты распоряжаться нашей судьбой так же легко, как своей?

Илья смешался.

— Но… но если я позволю их убить… Это тоже будет на моей совести.

— Да, — согласился леший с улыбкой.

Илья вздохнул. Нет, спонтанное желание Вероники уничтожить избушку не должно стать ее смертным приговором. Это… несоизмеримо. Нельзя убивать за одно только желание. Он убедит ее.

— Тогда пропусти меня, — сказал он Лешему.

Леший недовольно покачал головой.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — тихо произнес он и отодвинулся к стене.

Илья подхватил Сережкину руку и рванул вверх по лестнице, собака не отставала от них ни на шаг, прижимаясь к ногам. Спальня близняшек — вторая комната от лестницы направо.

Но перед дверью мелькнул белый сарафан-саван — Мара сидела, прислонившись спиной к двери, и легко поднялась, завидев Илью.

— Не ходи туда, — она раскинула руки, закрывая собой проход.

— Почему?

— Не пугай их.

— Они меня ждут. Почему они должны испугаться?

— Потому что они тебя… уже дождались. Им хорошо и спокойно. Не ходи туда. Они просто уснут, уснут счастливыми.

— Да иди ты к черту! — взорвался Илья. — Ты сама понимаешь, что говоришь? Они же живые! Они маленькие!

Он шагнул ей навстречу, но Мара обвила его руками, сцепляя их замком у него за спиной, и положила голову ему на грудь.

— Не ходи туда, пожалуйста, — шепнула она, и Илья почувствовал, что не может добровольно избавиться от ее объятий. Прохлада ее тела закружила голову, ее невесомые и в то же время твердые руки легко ласкали его кожу, волнистые волосы струились по его груди.

— Мара… — шепнул он. — Отпусти меня.

— Я покажу тебе цветок папоротника, — зашептала она в ответ, — я буду любить тебя, я никогда не причиню тебе вреда, только не ходи туда. Я прошу тебя, не ходи. Я не хочу потерять тебя, когда ждать осталось всего три дня.

— Отпусти меня, или я не стану ждать трех дней.

— Не ходи туда. Если ты увидишь его…

— Кого?

— Какая разница. Если ты увидишь его…

— Превращусь в камень? — натянуто улыбнулся Илья, изнемогая от ее близости.

— Нет, это будет знамением, это… печать судьбы. Не ходи.

— Отпусти меня, или я умру до того, как увижу это знамение.

Она со вздохом разжала руки и оттолкнула его назад. Илья еле сдержался, чтобы не схватить ее, не прижать к себе уже собственными руками. Он встряхнул головой, как мокрый пес, и распахнул дверь.

В спальне горели свечи. На ковре в середине комнаты сидели обе близняшки, прижимаясь друг к другу и кутаясь в одно одеяло. А напротив них на коленях стоял какой-то человек и что-то ласково девчонкам шептал.

— Мы пришли, — заявил Илья с порога, втягивая Сережку за собой.

Девчонки подняли головы, и Илья увидел, как глаза их медленно расширяются и наполняются ужасом. Потом взгляды их заметались, они смотрели то на Илью, то на человека, сидевшего перед ними, наконец разразились громким визгом и, путаясь в одеяле, поползли назад, к своим кроватям.

Илья слегка растерялся, не понимая, в чем дело, и тогда человек, сидевший на ковре, медленно, как бы нехотя, оглянулся. Глаза их встретились, и Илье показалось, что столкновение взглядов выбило из воздуха искру. На него смотрело его отражение, его точная копия, он сам… Безымень. Они же виделись однажды, ночью в лесу, почему же тогда это не вызвало такого ужаса и такого напряжения?

— Потому что я не смотрел тебе в глаза, — ответило его отражение его собственным голосом, — встретить меня в своем обличье — очень нехорошая примета. Знак судьбы. Я не хотел с тобой встречаться, я пришел успокоить детей. Пока не придет кот и не споет им свою песню.

Кот? И дети умрут счастливыми? Илья еще не отошел от близости Мары, его кровь и так кипела… А может, танец перед Каменным ликом до сих пор не давал ему покоя? Он не долго думал, прежде чем подойти поближе и завалить соперника увесистым ударом кулака в челюсть.

— Пошел вон! — рявкнул Илья, потирая костяшки пальцев.

Безымень, казалось, не почувствовал боли, хотя и распластался на ковре. Он медленно поднялся усмехаясь, выпрямился во весь рост и снова посмотрел Илье в глаза.

— Чур меня, — сами собой прошептали губы.

— Не поможет, — Безымень улыбнулся его собственной глумливой улыбкой.

Илья кивнул и понял, что это и вправду не поможет. После такого взгляда этого слишком мало. Безымень тем временем подошел к двери и оглянулся:

— Неживущие, как ты нас назвал, всегда будут любить друг друга, а живых — только раз в год по обещанью. Желаю получить в подарок цветок папоротника.

Он кивнул, вышел и закрыл за собой дверь.

Онемевшие от страха близняшки давно уперлись спинами в кровать и сидели, сцепив руки и боясь пошевелиться. Первым к ним подбежал Сережка:

— Да все хорошо! Вы видели — мой папа его прогнал. Мой папа не позволит вас обижать!

— А это… это точно твой папа? — запинаясь, спросила одна из них.

— Точно, точно! — у Сережки не возникло и тени сомнения.

— Одевайтесь, — коротко бросил им Илья, — здесь вам нельзя оставаться. Пойдете с нами в избушку.

— А мама? — хором спросили они, и носы их наморщились, — как же наша мама?

— Мама? — тихо переспросил Илья.

А жива ли их мама? И стоит ли она того, чтобы остаться в живых? Если он сейчас уйдет и оставит здесь Веронику, то не простит себе этого никогда в жизни. Уйти и оставить ее — все равно что принять участие в ее убийстве.

— Сейчас поищем вашу маму. Только одевайтесь быстрей.

Интересно, в этом возрасте девочки уже стесняются? Да, наверное.

— Сережка, отвернись, — велел он сыну.

Илья подозревал, что одеваться они будут долго — все-таки девочки, — но близняшки успели собраться за одну минуту.

— Скорее! Пошли искать маму! — хором сказали они.

— А вы не видели случайно, куда ее утащили?

— Ее утащила змея, огромная змея. Но куда, мы не видели, мы же были в комнате.

Что ж, надо методично осматривать весь дом. Без фонарика придется тяжело, но со свечами будет еще труднее. Илья распахнул дверь и наткнулся на собаку, которая радостно кинулась к ним, виляя обрубком хвоста.

— Айша! — крикнули девчонки хором.

Собака заплясала вокруг них, стараясь подпрыгнуть и лизнуть в лицо.

— А где ее братишка? — спросил Илья.

— Азат вчера умер, — вздохнули близняшки.

Илья присвистнул, но расспрашивать их пока не стал — некогда.

— Айша! Где мама? Ищи маму! — крикнули девчонки.

Сука забеспокоилась, начала оглядываться, поскуливая, и рванулась к лестнице. Илья побежал за ней, за ним кинулись близняшки, а Сережка прикрыл их тыл. Айша выскочила на середину гостиной, двинулась в сторону кухни, осмотревшись, и вскоре замерла на ступенях перед запертой дверью в подвал.

— Черт! — выругался Илья, догнав собаку. — А другого входа в подвал нет?

— Есть, — ответили близняшки, — с улицы. Только там тоже закрыто, и там железная дверь.

Илья толкнул дверь плечом, но она была тяжелой и не подалась. Если в доме и есть инструмент, то наверняка он хранится в подвале, а не в кухне.

— Отойдите, — попросил он детей, теснившихся у него за спиной. Ребята поднялись на две ступеньки вверх. Илья шагнул назад и изо всех сил ударил ногой по дверному полотну, чуть выше замка. Он только отбил ногу: бесполезно.

— Что-нибудь тяжелое у вас есть? — спросил он близняшек.

— В кладовке, может быть… — неопределенно ответила одна из них.

В кладовке к стене и вправду был прилажен стеллаж с инструментом. Илья порылся на полках, нащупал что-то вроде лома и отложил в сторону. Молотки, ножовка, стамески… Неплохо. Неужели Залесский такой умелец? Топор! Ну что ж, лом — это, конечно, хорошо, но топором он управится быстрей. Илья потрогал лезвие и покачал головой: оно оказалось не только тупым, с его точки зрения, но и имело две глубокие зазубрины. Впрочем, для того, чтобы выломать дверь, это вполне подойдет.

Дверное полотно было собрано из отличной доски-пятидесятки и отделано шпоном. Хорошо, что его не обили металлом. Илья долго крошил эти доски, пока дерево вокруг замка наконец не затрещало. Все же работал он топором чересчур усердно — противно заныли ребра, которые не тревожили его дня два. Да и биться плечами в дверь тоже не следовало.

Света не хватало. Сумеречные блики от высоких проемов ложились на потолок и ничего не освещали. Илья вынырнул в кухню:

— Ребята, постойте здесь. Там очень темно, ноги переломаете.

— Нет! — хором закричали близняшки.

— Сережка вас защитит. И, в случае чего, кричите, я сразу прибегу.

— А как мы узнаем, что это вы? — спросили они хором.

Илья поднялся к ним поближе и прошептал:

— Если это буду я, то сделаю вот так, — он сложил ладони в замок и потряс ими над головой.

— Да папа, я тебя все равно узна́ю. Ты не беспокойся, — кивнул Сережка.

Илья потрепал его по плечу и нырнул в подвал. Но не успел пройти и трех шагов, как запнулся и чуть не упал. Он выругался и почувствовал, что сзади под коленку тычется что-то теплое и мокрое.

— Айша? — спросил он, и собака ткнулась носом ему в ладонь.

Илья ухватил ее за ошейник, чтобы не потерять из виду. Она рвалась вперед, волоча его за собой. Под ноги все время попадалось что-то тяжелое: не иначе, тут прошло нечто, сметавшее все на своем пути. Он спотыкался раза три, пока собака не остановилась перед дверью и не попятилась.

— Сюда? — взглянул на нее Илья.

Дверь снова оказалась запертой, только на этот раз не такой крепкой — Илья выбил ее одним ударом ноги.

Здесь тоже горели свечи… Посередине, свернувшись двумя красивыми кольцами, возлежала русалка со змеиным хвостом. Внутри ее колец свернулась калачиком Вероника, и голова ее покоилась на черной змеиной коже. Вероника не пошевелилась, когда Илья вошел, русалка же нервно подняла голову, а потом выпрямилась, как кобра, принявшая боевую стойку. В мерцающем свете свечей от нее было не оторвать глаз: иссиня-черные волосы, тонкие черты лица, маленькая упругая грудь…

На табуретке около котла лежал кот и мурлыкал так громко, что к его песне не нужно было прислушиваться.

— Привет, хозяин, — улыбнулась русалка.

— Я пришел, чтобы забрать Веронику, — кивнул Илья и оперся на стену — ему вдруг стало тяжело стоять.

— Боюсь, что ты опоздал, — сообщила она, и ее добрая улыбка превратилась в нечто, напоминавшее прорезь змеиного безгубого рта, — но не волнуйся, ей снятся счастливые сны.

Илья зевнул и почувствовал непреодолимую усталость, ноги начали подгибаться сами собой.

— Баюн поет ей не меньше получаса, — сладко сказала русалка, — и тебе не стоит долго его слушать.

— Ах вы твари! — Илья тряхнул головой, пытаясь прийти в себя.

Кот приоткрыл один глаз, но мурлыкать не перестал. Илья шагнул к табуретке и поднял его за шиворот к своему лицу — кот был здоровый и тяжелый.

— Ты что же, гад, делаешь? — прошипел он коту в морду.

— Я пою, — недовольно ответил кот. — Положи меня на место.

— До Купалы еще три дня, а ты уже поешь?

— Да ладно, хочешь — забирай, — мирно ответил кот, — ты хозяин, тебе видней. Только смотри, как бы хуже не сделать. И не уверен я, что она проснется.

Илья поставил кота обратно на табуретку и снова зевнул. Проснется она или нет, можно разобраться потом, главное — это забрать ее отсюда. Он глянул на змею-русалку и нагнулся к Веронике.

— Как ты думаешь, кто из нас красивей? — спросила русалка, откинув волосы назад и приподнимая лицо, чтобы ему было лучше видно.

Илья посмотрел на Веронику, потом снова на русалку и нехотя ответил:

— Отстань. Конечно ты. Ты совершенна. А она просто красивая.

— Ты мне льстишь, — довольно улыбнулась русалка, — поцелуй меня, тогда и забирай свою Веронику.

— Мне пять минут назад сказали, что неживущее любит живое раз в год по обещанию, — усмехнулся Илья и снова зевнул.

— Сегодня как раз такой день, когда я тебя люблю, — рассмеялась русалка. — И… я всегда люблю теплое. Ее ты целовал, а чем я хуже?

Илья вздохнул:

— Ты не хуже. Дай мне ее забрать.

— Не дам! — захохотала она, рот ее открылся, и Илья увидел два огромных изогнутых ядовитых зуба, похожих на кривые кинжалы.

— Ну и как тебя после этого целовать? — хмыкнул он. — Я же человек все-таки.

— Не бойся, не укушу, — русалка закрыла рот и придвинулась к нему поближе.

— Ну ладно… — Илья вытер губы, обхватил ее одной рукой за пояс и притянул к себе.

Но едва он попытался шевельнуться, как почувствовал, что тяжелый змеиный хвост обвивает ноги и сдавливает грудь тремя плотными кольцами. Русалка оторвала его губы от своих и повернула голову:

— Пой, Баюн! Пой еще, может быть, мы успеем!

— Это нечестно, — Илья попробовал вырваться. Какое там! Его запястья перехватили неожиданно сильные руки русалки.

Кот кивнул, поджал под себя лапы и замурлыкал, громко и певуче.

— У меня ребра сломаны, не жми так сильно… — попробовал он взять ее на жалость.

— Потерпишь, — улыбнулась она, — утешай себя мыслью, что сделал все возможное. Разве не это тебе нужно? Спокойная совесть.

Едва кот начал петь, голова сладко закружилась, а тело охватила сонливая мягкость. Русалка отстранилась немного в ответ на рывок Ильи и сделала выпад к его лицу, широко раскрыв неестественно огромную пасть с зубами-кинжалами. Но он рванулся снова и высвободил одну руку, тут же ухватив русалку за тонкую гибкую шею. Интересно, ей нужно дышать? Или она может обойтись и без этого? Во всяком случае, русалке это не нравилось — она затрепыхалась, совсем как живая, закатывая глаза и царапая его руку ногтями.

— Пусти, — прошипела она.

— Щас! — хмыкнул Илья. — Сначала ты отпусти меня.

Хвост ее пришел в движение — Илья почувствовал, как мышцы, спеленавшие его, напрягаются все сильней, превращаясь в камень. Хвост выдавил дыхание из груди, ребра заныли мучительно, и заломило сжатые как в тисках колени. Зато набегавшую сонливость сняло как рукой.

Русалка вдруг обмякла, повисла на его руке, как тряпка, и закатила глаза. Но Илью было не так-то легко обмануть — хвост сжимал тело с прежней мощью. Русалка поняла, что он не поддался на ее уловку, и открыла глаза, вперив немигающий взор ему в лицо.

— Отпускай, — выдавил Илья.

Сказать она ничего не могла, но в ее глазах промелькнуло что-то вроде готовности сдаться. Она выдержала паузу, а потом три кольца ее черного хвоста разом расслабились и упали к его ногам. Илья рухнул на них сверху, разжимая руку.

— Ладно, — прохрипела русалка, потирая шею рукой, — ты победил. Но если бы я не боялась тебя убить, тебе бы это не удалось.

Илья обхватил ребра руками и попробовал подняться, путаясь в мягком, бархатном змеином хвосте. Над Вероникой, мечтательно закрыв глаза, кот пел свою песню. Илья выбросил руку вперед и сгреб кота за шиворот:

— Все! Твоя песенка спета.

— Да пожалуйста, — флегматично ответил кот.

Вероника лежала на боку, подсунув ладонь под щеку, будто маленькая девочка в своей кроватке. Илья перевернул ее на спину — ее тело было мягким и безвольным.

Он подсунул руки ей под плечи и под колени и попробовал встать. Когда Вероника держалась ему за шею, она не показалась ему такой тяжелой. Ребра заломило до слез. Илья поднялся со стоном и шаг за шагом двинулся вперед.

Он донес ее до двери, развернулся боком и кивнул русалке и коту на прощание.

— Надеюсь, она не проснется, — вежливо сказал кот.

— Присоединяюсь, — улыбнулась русалка и помахала Илье гибкой красивой рукой.

Айша, так и не осмелившаяся войти в дверь, сидела у стены напротив. Завидев хозяйку, вместо радостного визга она утробно взвыла, как по покойнику, и Илья подумал, что ему надо спешить. Вероника была жива, он чувствовал ее легкое дыхание. Но кто знает, что будет через пять минут?

— Вперед, девочка, веди меня, — кивнул он собаке.

Айша двинулась вперед, только на этот раз держаться за нее Илья не мог. Даже после неяркого света тьма подвала показалась непроглядной. Илья старался идти, касаясь плечом стены, но все равно спотыкался. Руки занемели, и тело Вероники опускалось все ниже — приходилось помогать себе коленкой.

Илья с трудом поднялся по ступенькам в кухню — дети почему-то не обрадовались его появлению, а настороженно сжались.

— Это я, — сказал им Илья, но и это их не убедило. Даже Сережка отступил на шаг вместе с близняшками.

Илья вспомнил про условный знак и застонал: если он опустит Веронику на пол, то поднять ее у него не хватит сил! Разумным компромиссом ему показался большой кухонный стол, куда он ее и водрузил.

— Пап? — робко спросил Сережка.

Илья усмехнулся и потряс сцепленными руками над головой. Ребята выдохнули с облегчением, близняшки бросились к матери, а Сережка к Илье.

— Аптечка у вас в доме есть? — спросил Илья близняшек.

— Почему у мамы закрыты глаза? — с ужасом спросила одна, а другая продолжила шепотом: — Она умерла?

— Нет, она спит. Она просто спит. Она скоро проснется, надо только донести ее до избушки. Аптечка у вас есть?

— У нас лекарства в кладовке лежат, в ящике, — сообщила одна из девчонок.

Лекарств в доме хватало, оставалось только сгрузить их в пакет — Мишка разберется, что тут нужное, а что нет.

Илья подошел к Веронике и оглядел ее внимательней. Ему показалось, или ее дыхание стало еще тише? В тусклом свете из окон ее лицо выглядело бледным, умиротворенным и очень красивым. Наверное, красивей, чем у змеи-русалки. Илья подумал, что она похожа на мертвую царевну в хрустальном гробу. Только поцелуй вряд ли приведет ее в чувство. Он оценил собственные силы и перекинул ее через плечо, как мешок с картошкой. Пожалуй, так у него гораздо больше шансов дойти до цели…

— Бегом, ребята, — кивнул он детям и распахнул дверь на крыльцо ногой.

На улице светало. Или это показалось после полутемного дома? Белой ночью начинает светать сразу после заката. В лесу послышалась птичья трель — значит, это и вправду восход.

Дети легко обогнали бы его, если бы не побоялись бежать впереди. Подходя к избушке, Илья падал с ног, до того тяжелой показалась ему ноша. Поднимаясь по ступенькам, он раза два споткнулся и ввалился в столовую, едва не растянувшись на пороге.

— Мишка! — крикнул Илья, пиная его кровать ногой. — Просыпайся, у нас гости!

Еще три шага до собственной кровати… Илья побоялся бросить Веронику на постель и постарался опустить ее тело осторожно и медленно.

— С ума сошли? — сонно спросил Мишка, поднимаясь.

— Вставай, нам нужен доктор, — Илья сел на пол около своей кровати, обхватив грудь руками.

В спальню завалились ребята, а за ними тихой сапой, на полусогнутых, пробралась Айша — видимо, подозревала, что собакам в спальне не место.

— Чего случилось-то? — Мишка сунул ноги в тапочки.

— Не знаю, — честно ответил Илья, — посмотри на нее. Мне ее не разбудить.

Мишка растолкал детей в стороны и нагнулся над Вероникой. Ну что ж, теперь его очередь ее спасать.

— Я пока на твоей кровати полежу, — сообщил Илья Мишке, с трудом поднялся и, пройдя три шага, рухнул на постель. Видно, песня кота не прошла для него даром: он уснул мгновенно. И только смутно, сквозь сон почувствовал, как кто-то снимает с него кроссовки.

Горячий солнечный луч щекотал ресницы, и Илья безуспешно пытался отмахнуться от него, пока не проснулся и не понял, что это бесполезно. Просыпаться на Мишкиной кровати было непривычно, он не сразу сообразил, где находится, пока не вспомнил вчерашнюю ночь. Солнце заглядывало в окошко, выходившее на запад, значит, полдень давно позади. Илья поднял голову и огляделся. На его кровати спала Вероника, а на полу перед ней растянулась Айша, охраняя сон хозяйки. Судя по тишине, больше никого в избушке не было.

Илья опустил ноги на пол и встряхнулся, пощупав правый бок. Обувь с него заботливо сняли, оставив спать в неудобных узких джинсах. Он подошел к своей кровати и встревоженно посмотрел на Веронику. Но, едва заглянув ей в лицо, понял, что она спит. Всего лишь спит. Совсем не так, как она спала вчера, когда он нес ее в избушку. Ее щеки тронул легкий румянец, сквозь молочно-белую кожу проступали еле заметные очаровательные веснушки, рот слегка приоткрылся, и губы нежно округлились. Только вокруг глаз лежали тени.

Илья присел на краешек кровати и убрал прядь волос с ее лица, чтобы лучше его рассмотреть. Думал ли он, что Вероника когда-нибудь окажется спящей в его постели? Непонятная, загадочная, своенравная, если не сказать вздорная. Но все равно очень красивая. То она пышет жаром, то обжигает холодом… Редкая женщина, как экзотический цветок. И пахнет от нее экзотическими цветами. Илья пригнулся, чтобы расслышать ускользающий запах ее духов, и против воли коснулся губами ее розовой щеки.

Неожиданно она распахнула глаза, и он отпрянул, испугавшись того, что сделал. Надо же, и вправду мертвая царевна… Ее брови гневно поднялись, глаза широко раскрылись, а губы сжались.

— Что вы здесь делаете? — произнесла она.

— Я? — Илья втянул голову в плечи. — Я здесь живу…

Вероника начала осматриваться по сторонам, и Илья видел, как меняется выражение ее лица. Непонимание сменилось удивлением, удивление — задумчивостью, задумчивость — страхом. А потом, когда память вернула ей события вчерашней ночи, нос ее сморщился, совсем как у ее дочерей, губы расплылись в стороны и из глаз побежали слезы.

— Где? Где дети? — выговорила она, задыхаясь.

— Бегают где-то, — пожал плечами Илья.

— Они… С ними все хорошо?

— Наверное. Я только что проснулся. Но рано утром они были в полном порядке.

— А я? Как я сюда попала?

— Это смотря что вы помните.

— Прекратите надо мной издеваться! Вы что, не можете просто ответить?

— Да я не издеваюсь, — улыбнулся Илья. — Это я вас сюда принес. Я нашел вас спящей в вашем подвале. Ваши девочки позвонили мне и попросили прийти. Я не знаю, что с вами было, но я не смог вас разбудить.

Вероника сжала кулаки, повернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.

— Ну почему? Почему? За что? — причитала она, зажимая себе рот то кулаком, то углом одеяла.

Илья провел рукой по ее спине.

— Не надо так… ну что ты… Все же хорошо. Ты проснулась, с девчонками все в порядке…

— Они хотели нас убить! Убить, понимаешь?

Илья кивнул. Может, дать ей воды? Она рыдает так, как будто сейчас задохнется. Он выбежал в кухню и плеснул воды в эмалированную кружку. Посуда показалась ему чересчур простой для столь утонченной дамы, и он осмотрелся, прекрасно зная, что ничего лучшего все равно не найдет. Кроме, конечно, грубых деревянных кружек, вырубленных топором.

Ее зубы стучали по краю кружки, и Илья решил, что стеклянный стакан наверняка бы раскололся. Вода немного ее успокоила: напившись, Вероника свернулась в клубок, держа в руках подушку, и судорожно прижимала ее к лицу. Илья шептал ей что-то невразумительное и успокаивающее, нагнувшись к уху, и чувствовал, как на смену судорожным рыданиям приходят тихие слезы.

— Вам надо уезжать отсюда, — сказал он, когда почувствовал, что она его слышит.

— Да, да! Мы уедем, мы сегодня же уедем! — неожиданно согласилась она.

— Ну не плачь же…

— Мне страшно, — прошептала она, — я больше не смогу войти в этот дом.

— Если тебе надо собраться, я могу пойти с тобой и помочь. Со мной можешь ничего не бояться.

— Да? Кроме тебя самого? Нет уж.

— Ну почему ты мне не веришь? Я же вытащил тебя оттуда.

— Тоже мне подвиг! — она хлюпнула носом.

— Ну, не подвиг, конечно… — вздохнул Илья.

— Расскажи мне, как все было, — попросила она.

— Как? Пришел, забрал девчонок… потом собака тебя нашла в подвале. Ну, я тебя взял и принес сюда. Да, еще… Мне пришлось стекло на кухне выбить, у вас же было заперто. И дверь в подвал я раскурочил… Вот и все.

— Все? — Вероника подняла на него опухшие глаза. — И ты никого не видел?

— Видел, конечно.

Она высвободилась из его объятий и села рядом.

— У тебя нет носового платка? — спросила она.

— Где-то у Сережки должны быть… Может, ты лучше умоешься?

Она кивнула и поднялась, но качнулась, и Илье пришлось поддержать ее под локоть.

— Голова кружится… — попыталась она оправдаться.

— Это от слез, — успокоил ее Илья. — Сейчас выпьем чаю крепкого, и все пройдет.

Она поморщилась:

— Я люблю кофе.

— Чего нет — того нет. Да и варить его я не умею. Чай тоже хорошо.

Вероника огорченно кивнула.

Илья поставил чайник и накрыл на стол: нарезал остатки вафельного торта, переложил конфеты из пакета в пластиковую мисочку, оставшуюся от какой-то быстрорастворимой лапши, и насыпал в тарелку ванильных сухариков.

— Может, хочешь йогурт? — спросил он Веронику, льющую воду в умывальнике.

Она покачала головой.

— Ты же ничего не ела. Я Сережке хорошие йогурты покупаю, не беспокойся.

Он вытащил из холодильника упаковку и показал ей. Но, судя по тому, как сморщилось ее лицо, такого внутрь она не употребляла.

Крепкий чай и вправду Веронику взбодрил, она с сомнением потянулась к конфетам, как будто боялась от них поправиться, но через несколько минут около ее чашки появился пяток аккуратно сложенных фантиков. От ее скептического взгляда на стол не осталось и следа, хотя поначалу она осмотрела его в высшей степени презрительно.

— Я так последний раз пила чай у бабушки в деревне, — улыбнулась она наконец. — Только у нее был электрический самовар. И стаканы в подстаканниках.

— Стаканы мы перебили, — хмыкнул Илья, — и решили новые не покупать, много возни с битыми стеклами…

— А это что? — она ткнула пальцем в три деревянных кружки, стоявшие на холодильнике.

— Это Сережка попросил сделать. Как у викингов.

— А можно мне посмотреть?

— Пожалуйста, — Илья пожал плечами и потянулся за кружкой.

Вероника покрутила кружку в руках и заглянула внутрь:

— И что, из них можно пить?

— А почему нет? Конечно можно.

— А знаешь, это стильная вещь. Я бы не постеснялась в таких кружках подать гостям пиво.

— Ну, вообще-то, ты живешь в доме, который я срубил. Так что ничего удивительного в этом нет.

При воспоминании о доме лицо Вероники помрачнело, она опустила глаза и перестала жевать ванильный сухарик.

— Что мне делать? — помолчав, спросила она.

Илья пожал плечами:

— Уехать. Я не хотел тебя расстраивать, но мне надо это сказать. Вас согласились оставить в живых только при условии, что вы уедете.

— Но ведь срок был до Купалы? — она хитро прищурилась.

— Тебе не стоило говорить о том, что ты хочешь уничтожить избушку. Это их разозлило, они испугались, понимаешь? Чтобы унести тебя оттуда, мне пришлось пообещать, что я все тебе объясню, и ты уедешь.

Вероника задумалась, но как всегда услышала совсем не то, что Илья хотел ей сказать:

— То есть они меня боятся?

Илья поморщился:

— Они тебя убьют. И ничто им не помешает. Я не всесилен, я и вчера еле успел. Тебе надо уезжать. Неужели ты не поняла, что им это ничего не будет стоить?

Вероника вздохнула, и Илья заметил, как дернулись ее плечи.

— Мне очень страшно, — прошептала она.

Надо честно признаться самой себе: она проиграла. Когда в детскую вползла огромная змея, Ника сразу это поняла, потому что, как ни старалась, пошевелиться не смогла. Тварь запросто могла на ее глазах сожрать детей, а она ничего бы с этим не сделала. Никогда еще она не чувствовала такого, только в кошмарных снах. Словно ей отняли руки и ноги. Словно ее разбил паралич. Она силилась двинуть хотя бы пальцем, но тело не подчинялось. И одновременно с этим она поняла: на этот раз они пришли не для того, чтобы их напугать. Они пришли, чтобы убить. С такой же легкостью, с какой они убили батюшку и свернули шею Азату. И змея с неподвижным взглядом молча сообщила об этом, положила мысль Нике в голову, как кладут леденец в карман ребенка.

Она всегда считала, будто сможет бороться за жизнь до самого конца, но реальность развеяла ее иллюзии. И, засыпая, понимала, что никогда не проснется, но противиться этому не стала. Не потому, что не смогла пошевелиться, а потому, что не захотела. Потому что сны, которые навеяла убаюкивавшая песня кота, были чересчур хороши, чтобы от них добровольно отказаться. Была ли она так счастлива когда-нибудь, как в этом последнем своем сне?

И только глубоко на дне души копошилась печальная, бесстрастная мысль: это конец. Больше не будет ничего.

Может быть, поэтому, проснувшись утром в избушке в объятьях плотника, она так испугалась. Смерть показалась ей соблазнительной, она боялась не тех, кто хотел ее убить, а собственной слабости и безволия. Словно, стоя над черной пропастью, она сама шагнула вниз. И только когда поняла, что пропасть — это не полет, а падение, спохватилась, но вернуться назад не смогла. Необратимость шага вперед — вот что напугало ее больше всего.

Они заставили ее желать смерти! И это самое страшное!

Ника вывела машину из гаража и решилась позвонить Алексею. Она просто поставит его в известность, что уезжает. Всему есть предел, и ее силам тоже. Жизнь слишком хороша, чтобы рисковать ею ради денег. Пусть муж знает, что она больше не будет изображать счастливую мать семейства на лоне природы. Тем более что ни одного покупателя за последнюю неделю тут не появлялось. Не считая Петухова, конечно.

— Алеша? Я тебя не разбудила? — спросила она, когда муж поднял трубку.

— Нет-нет, все в порядке. Как вы там?

— Очень плохо, Алеша. Сначала убили Азата. А сегодня ночью хотели убить нас.

— Никусь, я что-то не понял. Ты шутишь?

— Нет, Алеша, я не шучу, — тихо ответила она.

— Ну возьми себя в руки, кто может хотеть вас убить?

— Я уезжаю отсюда, Алеша. Я не останусь здесь больше ни на минуту.

— Не говори глупости… — он смешался, и она почувствовала, как он испугался.

— Я уже собрала вещи и сижу в машине.

— Послушай… Тебе некуда ехать…

— В смысле? — насторожилась она.

— В прямом. Тебе некуда ехать. Я продал квартиру. Я не мог ее не продать, иначе бы меня не выпустили из города.

— Как это «продал»? — опешила Ника.

— Очень просто. И квартиру, и мерседес я продал. Это десять процентов от суммы, которую я должен выплатить в ближайшее время. Только поэтому они согласились ждать еще неделю.

— Я не поняла… Мы теперь что, бездомные?

— У нас же есть дом в Долине… И я купил комнату, чтобы выписать нас и детей.

Ника поперхнулась:

— К…какую к-комнату? Как комнату?

— Ну, по закону положено выписываться куда-то. Так что у нас еще есть комната, зато в центре. Большая комната, и соседи приличные.

— Ты с ума сошел? — прошептала Ника. — Ты хочешь, чтобы я поехала в коммунальную квартиру? Ты соображаешь, что ты сделал?

— Милая моя, речь идет о моей жизни. Я не думал, что тебе так срочно приспичит уехать из Долины!

— Да? О твоей жизни? — заорала Ника в трубку. — А ты подумал, что речь идет о жизни твоих детей? И что мне теперь прикажешь делать?

— Никусь, не кричи. Я приеду и все улажу, подожди еще несколько дней.

— Я не могу ждать несколько дней! — рявкнула она и швырнула мобильный в приоткрытое окно. Он шлепнулся на асфальт и разлетелся на две половинки. Ну и пусть!

Большая комната? В центре? Это потрясающе! Приличные соседи? Да это просто… просто…

Нет. Это невозможно, это происходит не с ней! Даже если через неделю Алексей привезет деньги, они уйдут его кредиторам, которые по ошибке называют себя инвесторами! И что останется? Этот кошмарный дом, который нельзя даже продать? И большая комната в центре, с хорошими соседями? И что будет с детьми? Алексей представляет себе, как из роскошного особняка девочки переедут в коммуналку? И как после закрытой элитной школы в Англии придут в районную школу? Да они за один месяц получат такую психологическую травму, которая переломает им всю будущую жизнь!

Ника случайно надавила на клаксон, «рено» взвыл, и она в испуге отдернула руки от руля. Ну нет! Она достаточно сегодня наплакалась на плече у плотника. Спасибо ему, конечно, но больше она в его поддержке не нуждается. Надо немедленно уезжать отсюда, надо быть ненормальной, чтобы задержаться тут еще на одну ночь, а время близится к вечеру.

Ни в какую коммуналку она, разумеется, не поедет. Она еще не сошла с ума! Да и адрес ей неизвестен, и выяснять его она не станет. Ника вышла из машины и подобрала выброшенный со злости телефон — он ей может пригодиться. Интересно, до которого часа работает большой поселковый универмаг? Может быть, они успеют?

Ника выехала из ворот и подрулила к рекламному щиту. Она еще вернется.

— Марта, Майя! Садитесь в машину немедленно! Мы уезжаем! — крикнула она девчонкам, сидевшим на крылечке избушки вместе с Сережкой.

К машине подбежала Айша и преданно заглянула в глаза сквозь стекло. Ну вот, Ника чуть не забыла про собаку! Она вышла из машины и усадила зверюгу на переднее сиденье. Им недолго ехать, пусть девочки едут вдвоем на заднем.

Они прощались с Сережкой. Нет, Ника не сможет попрощаться с плотником. С Ильей. Это выше ее сил. Она посигналила, девчонки оторвались от своего товарища и бегом бросились к машине.

Все. Прочь отсюда, прочь!

Выезжая на дорогу, она увидела в зеркальце заднего вида, что Илья вышел на крыльцо и машет ей рукой. И лицо у него печальное, как будто он не мечтал об ее отъезде!

Когда они подъехали к универмагу, Ника едва успела схватиться за ручку двери, которую девушка в униформе собиралась захлопнуть у нее перед носом.

— Я хочу купить у вас очень дорогую вещь, но она нужна мне срочно, — Ника с силой потянула дверь на себя. Она еще в воскресенье присмотрела серебряный столовый набор. Пятьсот долларов не деньги, ни бедней, ни богаче они ее не сделают.

— Мне без разницы, — равнодушно пожала плечами девица, — мы закрываемся.

Ника порылась в кошельке и сунула ей сторублевую купюру. Девица снова пожала плечами и пропустила ее внутрь.

Завладев набором из четырех серебряных предметов, Ника удовлетворенно вернулась к машине. Теперь спешить некуда.

— Мам, мы едем в город?

— Нет, мы едем в гости. На три дня.

— А к кому?

— К одной бабушке. Надеюсь, она не откажется нас принять.

Ника завела мотор — ведунья единственный человек в поселке, с которым она знакома, кроме, конечно, секретарши из приемной администрации.

Старуха открыла дверь, когда они всем табором только вышли на тропинку, ведущую к ее крыльцу.

— Я постелю девочкам на веранде, а тебе поставлю раскладушку. Надеюсь, собака переночует на улице.

— Вы ждали нас? — опешила Ника.

— Разумеется, — хмыкнула ведунья. — Но учти, я не стану выслушивать твои идеи и тем более принимать участие в их осуществлении.

Ника кивнула. С тех пор, как она выехала из Долины, ее не переставая била нервная дрожь. Ее девочки будут счастливы. Они никогда не будут жить в коммунальной квартире, они никогда не узнают, что такое унижение, и голод, и страх перед завтрашним днем. Она отомстит тем, кто два месяца травил ее и пугал детей до обмороков, тем, кто убил Азата. Тем, кто собирался убить и их. Тем, кто заставил ее поверить в то, что смерть сладка и желанна.

И если на одну чашу весов положить благополучие ее деток, а на другую — милого, доброго плотника, то, очевидно, она выберет своих детей. Она уничтожит избушку. Чего бы ей это ни стоило. И пусть ей за это грозит тюрьма. Что случится потом — не имеет значения.

На следующее утро Ника отправилась в поселковую администрацию. Она думала, что нужная ей бумага будет стоить больших денег, но секретарша напечатала ее под диктовку за пять минут и с радостью приняла в качестве оплаты двести долларов. Да еще и посчитала совершённую сделку чрезвычайно для себя выгодной. Разумеется, бумага ничего не стоила в глазах закона, но на это Ника и не рассчитывала.

Гораздо трудней оказалось найти тех, кто согласится осуществить ее замысел. Строителей вокруг было множество, поселок разрастался на глазах, но в четырех местах ее послали довольно грубо, с присущей строителям прямотой. А в пятом покрутили пальцем у виска и молча отвернулись.

Только на следующий день ей удалось найти бригаду, которая рубила просеку на другой стороне реки, километрах в восьми от Долины. Мастер — мрачный бородатый мужик с папиросой в зубах — с сомнением глянул на фальшивое постановление поселковой администрации, хмыкнул в усы и сказал:

— Это дорого стоит.

— Сколько? — спросила Ника.

— С вызовом трейлера?

Она кивнула, и мастер назвал вполне приемлемую сумму. Правда, после оплаты наличности у нее совсем не оставалось, а есть ли деньги на банковской карточке, она не знала. Конечно, это были ее собственные деньги, но кто знает Алексея, он мог добраться и до них.

— Только… — попыталась сказать она.

— Да понял я, понял, что домик не ваш. И хозяева, думаю, будут возражать.

Она снова кивнула.

— Стас! — крикнул он. — Завтра поедешь деньги зарабатывать, хватит тут задарма горбатиться. Иди сюда, поговорим с дамочкой.

Ника не спала всю ночь — ее не отпускало нервное напряжение. Неужели она и вправду осуществит то, что задумала? Конечно, она приняла решение, а обычно она от принятых решений не отступала, но ведь еще не поздно передумать. Чем ей это грозит? Тюрьмой? Она уже свыклась с этой мыслью. Лучше сразу рассчитывать на самый неблагоприятный исход, чем обнадеживать себя иллюзиями. В конце концов, тюрьма грозит ей, а не ее детям.

За прошедшие два дня она успела вспомнить все, что знала о пребывании за решеткой. Она слишком хороша, чтобы там оказаться, она слишком утонченная для того, чтобы очутиться в обществе уголовниц и прочего отребья. Но бросить из-за этого задуманное? Нет. Чересчур многое поставлено на карту. Будущее и… прошлое. Месть не самый правильный мотив, на который стоит опираться в принятии решений, но Ника не могла справиться со своим желанием. Два месяца кошмаров — кто-то должен за это ответить, расплатиться сполна. Никто никогда не смел безнаказанно издеваться над ней!

А может, ей не хочется чувствовать себя проигравшей? Вся ее жизнь — цепочка больших и малых побед, Ника не привыкла к неудачам.

Она должна снести избушку. Это вернет ей все: утраченное самолюбие, спокойную жизнь, достаток. Почему же тогда ей до сих пор хочется отказаться от этой идеи? Почему никак не успокоиться и не уснуть?

Неужели ей жалко плотника? Но что, собственно, он теряет? Ему только кажется, будто без своей избушки он не сможет жить, это его иллюзия, его идея фикс, и ради этой идеи рисковать благополучием детей Ника не станет. И если он попробует встать у нее на пути, это ее не остановит.

Нет, в ее сердце нет места жалости. Она стиснет зубы, она зажмурит глаза, но она не откажется от своего решения только потому, что плотник имел неосторожность спасти ей жизнь. Из-за этого перечеркнуть собственное будущее было бы несерьезно.