Придорожная трава - 8

Проснувшись, Илья выглянул в окно — впервые за последние три недели стояла пасмурная погода, накрапывал мелкий дождь. Серое небо висело низко, и в избушке было темно.

— Уныло как, — сказал Мишка, натягивая штаны, — а сегодня, между прочим, самый длинный день в году. Так всегда и бывает, самый длинный день — самый плохой.

Сережка сладко сопел и просыпаться не собирался. Под дождь всегда спится лучше, особенно утром.

— Ерунда, — ответил Илья, — может, рассосется.

— Не, не похоже, — Мишка глянул в окно, — все затянуто, нигде просвета не видно. Да и дождь мелкий, такой надолго зарядит. Не пойду работать. Мокро.

— А и не ходи, — согласился Илья, поднимаясь, — я тоже не пойду.

С того времени, как Вероника уехала и увезла детей, приближение купальской ночи перестало его пугать, но он и не подозревал, с каким нетерпением будет ждать ее. И на́ тебе — плохая погода. В прошлый раз, когда Мара позвала его в лес, днем погода тоже была отвратительной, а ночь полнолуния выдалась ясной и теплой. Может быть, и сегодня к ночи прояснится?

Настроение все равно было прекрасным, никакой дождь его испортить не смог.

Чего он от этой ночи ждал? Ведь не только же Мару и цветок папоротника. Но его не покидало ощущение волшебного праздника, ему непременно хотелось снова оказаться на лесной поляне, снова заглянуть в глаза Каменному лику, пить легкий хмельной напиток из лилии вместо стакана, сидеть в окружении странных существ, которые считают его не просто добрым знакомым — другом. Впрочем, и цветок папоротника он тоже хотел увидеть. Да и мысли о Маре кружили голову, как школьнику перед первым свиданием.

Илья вышел в столовую, что-то фальшиво напевая себе под нос, включил свет и открыл холодильник в поисках съестного.

— Что-то ты сегодня больно весел, — Мишка толкнул его кулаком в бок, оттесняя в сторону, — не иначе радуешься, что мы тут одни остались.

— А почему нет? — Илья подвинул Мишку обратно и покрепче взялся за дверцу. — Я первый подошел, колбаса моя.

— Да ладно, не жадничай, тут на четыре бутерброда хватит. И сыр остался.

— Ты еще не умывался, — хохотнул Илья.

— Ты тоже, — ответил Мишка.

Они честно поделили колбасу и сыр, перед тем как начать толкаться у умывальника. Илья посмотрелся в зеркальце и решил, что побреется вечером, чтобы к ночи выглядеть прилично.

Сережка проснулся, когда они уже позавтракали. Мишка завалился обратно на кровать в обнимку с книгой, а Илья разложил на столе свои спички. Он недели две собирался клеить модель бани, которую они начали рубить.

— Погода-то какая паршивая, — проворчал Сережка, выползая в столовую. — Вообще вставать не хочется.

— А жарища тебе не надоела? — спросил Илья.

— Не-а, — ответил Сережка. — Лучше уж жарища, чем дождь.

— Да ладно, посидим денек дома, кино посмотрим.

— Если денек — я согласен. Так ведь это же на неделю.

Сережка сделал вид, что умылся, и перед тем как сесть завтракать, прошерстил полку с дисками.

— Чего-то у тебя старье одно осталось. Все нормальные фильмы я уже посмотрел.

— Смотри старье, — посоветовал Илья, — вот «Белое солнце пустыни», например, очень классный фильм.

Из спальни высунул голову Мишка:

— Давай «Белое солнце», я тоже его хочу. Я его, Серый, раз двадцать смотрел, и еще раз посмотрю.

— А про что? — поинтересовался Сережка.

— Что-то вроде вестерна, — хмыкнул Илья.

— Про ковбоев?

— Ну почти, — рассмеялся Илья.

Сережка посмотрел на него недоверчиво, но диск запустил. Мишка выбрался в столовую и уселся на лавку, поставив перед собой пакет с конфетами: с тех пор, как он подшился, шоколадные конфеты стали единственным его утешением.

— Эх, до чего же хорошо! — крякнул Илья, потягиваясь.

— Ага, — согласился Мишка, — а кто в магазин пойдет?

— Ты, конечно, — засмеялся Илья.

На экране Верещагин знакомился с Петрухой, когда на улице послышался шум мотора, а потом крики и возня. Илья вылез из-за стола, обойдя Мишку с Сережкой, и выглянул в окно: на повороте в Долину остановился огромный трейлер, вокруг которого суетилось четверо работяг, пытаясь спустить с него на землю здоровенный бульдозер.

— Кто это там? — спросил Мишка, останавливая фильм.

— Не знаю, — пожал плечами Илья, — бульдозер привезли зачем-то…

— Выйди, спроси, — посоветовал Мишка. — Может, еще участок решили прирезать?

— Да ладно, пусть делают что хотят… — проворчал Илья, как вдруг позади трейлера заметил маленькую зеленую машинку. Сердце ухнуло куда-то вниз живота, а потом застучало гулко и часто: Вероника. Она же уехала… Она же со всем согласилась… Что пришло ей в голову на этот раз?

Илья вышел на крыльцо, осмотрелся и увидел, как Вероника выходит из машины и что-то пытается объяснить работягам. Он робко махнул рукой, заметив ее взгляд, но она ему не ответила.

Он спустился со ступенек и остановился, приглядываясь. Бульдозер рычал и плевался дымом, медленно сползая на дорогу по металлическим сходням, и как минимум трое, размахивая руками, показывали ему, как это надо делать.

Вероника тоже размахивала руками и что-то кричала, но в реве бульдозера ее никто не слышал. Похоже, ей не понравилось, что машину спускают на асфальт, потому что она тыкала пальцами на грунтовую дорогу и на щебенку, рассыпанную по обеим сторонам от асфальтированной подъездной дорожки. Ну-ну. Интересно, сколько продержатся мужики под ее началом? Илья бы дольше пятнадцати минут работать не стал.

Бульдозер, качнувшись, остановился на асфальте и замолк, зато сразу стало слышно, как кричит Вероника.

— Вы что, не понимаете? Вы другого места не нашли? — донеслось до Ильи.

Кто-то из рабочих приобнял ее за плечо и что-то сказал. Вероника вырвалась с негодованием, но тут же умерила свой пыл, возмущенно шипя себе под нос.

Илья шагнул им навстречу, Вероника заметила его, но осталась равнодушной. Он снова остановился, недоумевая и обмирая от нехорошего предчувствия. Наконец в его сторону направился один из рабочих, видимо бригадир. Илья выпрямился и поднял голову — похоже, предчувствия его не обманывали.

— Вы Максимов? — спросил бригадир, подходя поближе.

Илья кивнул.

— У меня постановление поселковой администрации о сносе этого строения, — бригадир показал на избушку.

— Да ну? — Илья напрягся, но вида не показал. — А не могу ли я на него взглянуть?

— Пожалуйста, — бригадир протянул Илье бумагу.

Илья пробежал постановление глазами: на бланке поссовета, с гербовой печатью, с неразборчивой подписью… «В связи с пожароопасностью и перепланировкой», «до 22 июня», «Возместить владельцу по рыночной цене», «В соответствии с кадастровой стоимостью».

— Так в связи с перепланировкой или пожароопасностью? — Илья поморщился. — Это же филькина грамота.

— Я не знаю, — недобро усмехнулся бригадир, — мне велели — я делаю.

— А нельзя ли пригласить представителя поселкового совета? А то, мне кажется, здесь что-то не так.

— Щас! Разбежались! У меня рабочий день до пяти, а время — двенадцать. Я не собираюсь тут торчать и кого-то ждать. Не нравится — жалуйтесь. Можете начинать прямо сейчас.

— А если я в милицию позвоню? — спросил Илья.

— Звони, — пожал плечами бригадир.

Илья вытащил из кармана мобильный, но понял, что 02 ему не поможет, звонить надо в местное отделение. Где-то в избушке валялся поселковый телефонный справочник.

— Я позвоню. Не беспокойтесь, — он кивнул и поднялся на крыльцо.

Нет, такого она сделать не посмеет. Это противозаконно, это называется уголовное преступление. Вероника — законопослушная гражданка, как она может на такое пойти? Он зашел в столовую — на экране Сухов прикуривал от бикфордова шнура.

— Мишка, где телефонный справочник?

— Что-то случилось? — Мишка протянул ему темно-зеленую брошюрку.

Илья ничего не ответил, вырвал справочник у Мишки из рук и начал судорожно перелистывать страницы с рекламой. Ага, вот отделение милиции. Интересно, что им надо сказать? Мой дом незаконно собираются сносить? Илья вышел на крыльцо, чтобы ни Мишка, ни Сережка его не слышали, набрал номер и долго ждал ответа.

— Милиция, — сонно ответил недовольный голос после пятнадцатого гудка.

— Здравствуйте, — начал Илья, — ко мне сейчас подъехали какие-то люди на бульдозере…

— Фамилия ваша, — перебил недовольный голос.

— Максимов, — честно представился Илья.

— Где прописаны?

— Лодейное Поле… — он не успел договорить.

— Ба! Илья Анатольевич! — воскликнул голос на том конце. — Как неожиданно! И что же вам от нас понадобилось?

— Мой дом хотят снести… — пробормотал Илья, понимая, что говорит с ним приснопамятный лейтенант, который сломал руку, выходя однажды из избушки.

— Да ну? Не может быть! Ну так пусть сносят!

— Это уголовно наказуемо, — Илья пожал плечами.

— А вы нам заявление напишите, мы разберемся, не беспокойтесь.

— Но…

— Все. До свидания. Не нравится — жалуйтесь.

Лейтенант положил трубку.

У крыльца тихонько похохатывал бригадир, глядя на растерянное лицо Ильи.

— Ну? — спросил он сквозь смех. — Приедет милиция?

— Сейчас, — кивнул Илья и набрал 02.

Там тоже долго не снимали трубку, а потом вежливая девушка подробно выспросила все его анкетные данные. Но как только он сказал, что дело происходит в области, она тут же объявила, что это не их территория, и посоветовала позвонить в местное отделение. Дала номер телефона и тут же отсоединилась.

— Короче, — бригадир дождался, пока Илья уберет трубку в карман, — собирай вещи. У тебя час на сборы.

— Я никуда не уйду, — сказал Илья, — и никаких вещей собирать не буду.

— Твое дело. Через час я снесу этот сарай независимо от того, останутся там твои вещи или нет.

— Послушайте, — вздохнул Илья, — вы что, не понимаете? Это мой дом, у вас нет никаких оснований для его сноса, кроме этой фальшивой бумажки. Вы соображаете, что вы делаете?

— Ничего не знаю, — отрезал бригадир, — с бумажками мое начальство разбирается, это не мое дело. Мне сказали сносить — я снесу. А ты жалуйся, в милицию звони — твое дело.

— Я вам не позволю этого сделать, — глухо прорычал Илья.

— Да ну? — усмехнулся бригадир. — Посмотрим.

Он развернулся и пошел к трейлеру, рядом с которым на траве расположились его товарищи. Придется выяснить у Вероники, не боится ли она этого делать. Говорить с ней не хотелось. Что-то объяснять? Просить?

Он вспомнил, как бежал через Долину с ней на плече, прислушиваясь к ее дыханию, и как боялся не успеть. Неужели было бы лучше, если б она умерла?

— Вероника, — он подошел к зеленой машинке и нагнулся к опущенному стеклу, — послушай, что ты делаешь?

Она окинула его холодным, равнодушным взглядом и ответила, подняв подбородок:

— Я спасаю жизнь своих детей.

— Твои дети в безопасности, о чем ты говоришь?

— Мои дети остались бездомными, я верну им наш дом, — бесстрастно ответила она.

— Ценой того, что разрушишь мой? — Илья поднял брови.

— Я предлагала тебе деньги, ты отказался. Впрочем, я в любом случае возмещу тебе его стоимость.

— Мне не нужны деньги! — рявкнул Илья.

Она повела плечами:

— Мне все равно. Отойди, нам не о чем разговаривать.

— Как это «не о чем»? Ты понимаешь, что ты задумала? Это же… криминал.

— Попробуй меня за это привлечь, — усмехнулась она.

— Я… — Илья набрал в грудь побольше воздуха, но Вероника не дала ему договорить.

— Иди, собирай вещи, — снисходительно улыбнулась она.

От ее небрежного тона он задохнулся. Она хочет уничтожить избушку — понятно. Ей кажется, что она спасает жизнь своим детям. Но какого черта она позволяет себе глумиться над ним? Или он чем-то смертельно ее оскорбил? Не она ли третьего дня рыдала у него на плече и обещала уехать? И вот теперь она является сюда в сопровождении бригады рабочих и советует ему собрать вещи? Если бы на ее месте был Залесский, то получил бы по зубам. Илья стиснул кулаки, пытаясь посчитать до десяти, но не смог удержаться и со всей силы ударил кулаком по дверце машины.

Вероника отшатнулась и на глазах побледнела — она испугалась его. Тряхнуло машину изрядно, на ее гладком боку образовалась ощутимая вмятина, а Илья чуть не присел от боли и со злостью выплюнул несколько слов, которые не стоит употреблять в присутствии женщин. Она испугалась еще сильней, как будто слышала неприличные выражения первый раз в жизни, и подвинулась вглубь салона.

— Ты разрушишь избушку только после того, как убьешь меня, — нагнувшись к окну, прошипел Илья, развернулся и пошел прочь.

— Значит, я сначала убью тебя, — крикнула она ему вслед, но он не оглянулся.

Мишка с Сережкой вышли на крыльцо, они наверняка слышали, о чем он говорил с бригадиром.

— Илюха, они что, с ума сошли? — пробормотал Мишка. — Так же нельзя.

Илья ничего не сказал, зашел в столовую, плюхнулся на лавку и демонстративно щелкнул пультом.

— Папка, надо милицию вызвать… — посоветовал Сережка, подсаживаясь к нему под бок.

— Уже, — бросил ему Илья.

— Что «уже»?

— Уже вызывал.

— Они приедут?

— Нет! — рявкнул Илья.

Мишка сел за стол напротив него:

— Может, сходить к ним? Попросить…

— Ага, — Илья поморщился. — Иди, попроси.

— Но надо же что-то делать. Не будем же мы смотреть, как они сносят избушку.

А что он может сделать? Кого попросить? Только Веронику, которой наплевать на его просьбы.

— Может, на всякий случай вещи вынести? — спросил Мишка и заранее втянул голову в плечи.

— Убью, — прорычал Илья, вскидывая голову, — не смей.

— Я просто так спросил, — Мишка вжался в стул, — вдруг…

— Никаких «вдруг» не будет. Через мой труп они избушку сломают.

— Их пятеро, Илюха, я посчитал. Да еще Вероника. А нас только двое.

— Я и один с ними справлюсь, — Илья скрипнул зубами.

— Смотри, и вправду убьют… — Мишка покачал головой.

— Они наемные рабочие, а не киллеры, им лишние разборки не нужны. Посмотрим еще, кто кого…

Под окном послышались шаги и голоса. Илья выключил звук телевизора, подошел поближе и прислушался. Работяги обсуждали, с какой стороны подъезжать бульдозеру и откуда начинать снос! Он посмотрел на бульдозер: да, машина была что надо. Вся избушка могла бы поместиться в его отвал. Ну, не совсем, конечно… Да и весил он наверняка больше, чем маленький домик. Груда металла в три метра высотой. А они еще думают, не сорвут ли отвал, если поедут со стороны крыльца… Не сорвут. Бревенчатые стены кажутся надежными, а на самом деле в избушке не больше двадцати кубов дерева. Столько же, сколько в бульдозере железа. И нет у нее ни мотора, ни отвала.

Илья оттолкнулся руками от подоконника и прошел по столовой от умывальника до холодильника и обратно.

— Ну что ты мечешься, как лев по клетке? — сочувственно спросил Мишка. — Подумай, что можно сделать!

Илья глянул на него свирепо. Ничего сделать нельзя. Ничего. Остается уповать на случай, на помощь Долины, в конце концов. Ведь пришла же гроза, когда избушку подожгли. Но всерьез рассчитывать на чудо было бы самонадеянно. И, помнится, как-то водяной говорил, что Долина бессильна против машин. Может быть, земля и в состоянии проглотить человека, но, чтобы остановить бульдозер, нужно настоящее землетрясение. Да и зачем тогда избушке хозяин, если Долина сама может защитить ее от любой опасности?

Сережка насупленно молчал, уткнувшись глазами в стол. Наверное, боялся сказать что-нибудь не то.

Илья еще раз глянул в окно: рабочие совещались, указывая друг другу руками на крышу избушки и измеряя пальцами толщину бревен. Он опять пошатался по столовой из угла в угол, поймал Мишкин сострадательный взгляд и вышел на крыльцо, хлопнув дверью.

Очень хотелось сказать рабочим что-нибудь грубое, чтобы они убрались прочь, но Илья сдержался: они ничего не решают. Не сделают они — заплатят другим, менее принципиальным. Но от того, что их руки касаются отшлифованных бревен избушки, было неприятно, как будто чужой мужчина лапает его жену.

Никогда бы он не стал унижаться и просить кого-то о пощаде, даже если бы речь шла о его жизни, но сейчас его жизнь не стоила ничего по сравнению с тем, что могло случиться. Илья вспомнил змею-русалку и кота, кивавших ему на прощание в подвале Вероникиного дома. «Надеюсь, она не проснется», — сказал кот.

Зачем Илья с таким упорством спасал ее жизнь? Почему не слушал, что ему говорит леший? Потому что для них она никто, они не качали ее на руках, не целовали на подстилке из опилок, не вытаскивали из воды, слабую и испуганную. А ведь он мог позволить ее убить, стоило только подождать несколько минут, не слишком сильно рваться из объятий змеиного хвоста.

Нет, он и сейчас не позволил бы убить ее.

Легкий хмель, белая лилия, тесный круг на траве…

Илья сбежал с крыльца и направился к зеленой машинке. Вероника все так же сидела на водительском месте с книгой на коленях. Он зашел с правой стороны и постучал в поднятое стекло:

— Открой.

Она пожала плечами и щелкнула кнопкой, блокирующей двери. Илья сел рядом с ней на пассажирское сиденье и откинулся назад, подбирая слова для начала разговора.

— Ну и чего тебе надо? — с легкой улыбкой спросила она.

— Я прошу тебя, не делай этого.

— Вот как? Ты просишь? Не может быть! — она тихо рассмеялась.

Илья стиснул кулаки: он сдержится. Он знал, Вероника не упустит случая унизить его, но он это переживет. Пусть говорит, что хочет.

— Да, я прошу. Когда ты просила меня, я, по крайней мере, имел терпение выслушать твою просьбу.

— Ну? Я слушаю, — сладко сказала Вероника и сложила руки на коленях, повернувшись к нему вполоборота.

— Не делай этого. Этого нельзя делать.

— Да? Это почему еще?

— Я тебе говорил. Ты… все сломаешь. Ты запрешь их внизу.

— Их — это отвратительную нечисть, которая не давала мне покоя с тех пор, как я приехала сюда? Которая стремится убить меня и моих детей?

— Они… Они оставили тебя в живых, они пожалели тебя. Я пообещал им, что ты уедешь, и они пожалели тебя. Так поступать нельзя, это нечестно. Это… против правил.

— Но это же ты пообещал им, правда? Ты, а не я.

Илья кивнул.

— Так что никаких правил я не нарушала, не нужно обвинять меня в нечестности. А то, что ты ошибся во мне, — дело только твоей личной глупости.

— Спасибо, — Илья пожал плечами.

— Не за что. Что-нибудь еще?

— Я прошу тебя, не делай этого, — прошептал он, понимая бесполезность своей просьбы.

— Да? А почему я должна выполнять твою просьбу?

Илья кашлянул и тихо сказал:

— Я два раза спасал тебе жизнь. И я тебя прошу: не делай этого.

— Я не просила тебя спасать мою жизнь. Это, опять же, твоя личная инициатива, я тебе за это ничего не должна.

— Что ж, и за это тоже спасибо, — Илья снова кашлянул.

— А ты думал, я буду руки тебе целовать? — поморщилась она. — В конце концов, ты поступал, как положено мужчине. Ничего выдающегося в этом нет. Тебе это ничего не стоило.

Илья пожал плечами.

— В первый раз — нет. А во второй… Я пообещал, понимаешь?

— И ради того, чтобы ты сохранил лицо, я должна рискнуть жизнью детей или убраться отсюда восвояси? Так, что ли?

Илья опустил голову:

— Это место тебе не принадлежит. Ты этого не понимаешь и не хочешь понимать. Что бы ты сейчас ни сделала, здесь все равно никто жить не будет. Только вместо живой Долины тут будет мертвое болото.

— Это всего лишь твои слова.

Он пожал плечами:

— Ты можешь мне не верить…

— А я и не собираюсь тебе верить, — фыркнула Вероника. — Мне наплевать, что будет здесь через много лет, наплевать. Я живу сейчас, сегодня. И мне сегодня некуда идти. Сегодня, а не завтра и не через год.

— Я разберу твой дом и перевезу, куда ты захочешь. Да хоть на тот берег реки… Какая тебе разница, тот берег или этот?

— А остальные участки ты тоже перевезешь? Ты знаешь, какие деньги сюда вложены?

— Деньги. Значит, все-таки деньги…

— Да. Деньги. Это тебе они не нужны, потому что ты ненормальный. А нормальные люди без денег жить не могут. Это будущее моих детей, это их нормальная жизнь, нормальная, понимаешь? Мои дети не будут жить в скотских условиях, в которых живешь ты.

Пусть. Пусть говорит все, что хочет. Пусть железные кружки и ванильные сухарики называются скотскими условиями.

— Послушай… Я… я прошу тебя. Не надо разрушать избушку. Это не для того, чтобы я мог сохранить лицо. Для меня это гораздо больше, чем просто обещание.

— Да? А что на мою просьбу ответил ты? Что?

— И что я ответил?

— Ты дал мне совет — уехать отсюда. Вот и я могу дать тебе совет: иди и собирай вещи. Все. Это бесполезный разговор, ты ничего не добьешься.

— Ты готова убить меня? Из-за денег, которые вложены в эти участки? — спросил он, натянуто улыбаясь.

— Я надеюсь, до этого не дойдет. Но, знаешь, если мой муж не вернет этих денег, его убьют без зазрения совести. И никому не придет в голову рефлексировать на эту тему. Так что иди и собирай вещи.

Илья прикрыл глаза и помолчал, собираясь с мыслями. Даже если он встанет перед ней на колени, она не поменяет своего решения. Это бессмысленно. Он напрасно унижался.

— Тебе действительно придется меня убить, — сказал он, открывая дверцу, — можешь порефлексировать на эту тему, пока еще есть время.

— Можешь не сомневаться в том, что я это сделаю, — улыбнулась она.

Илья хлопнул дверцей, надеясь ее сломать. Вероника недовольно покачала головой и покрутила пальцем у виска.

Он направился к избушке, но по дороге его окликнул бригадир:

— Эй, вещи будем выносить? У вас пятнадцать минут осталось. Мы и помочь можем, если попро́сите.

Илья послал его далеко и неприлично.

— Ну, как хочешь, — хмыкнул бригадир, нисколько не обидевшись.

Илья подумал секунду и повернулся к нему лицом:

— Послушайте. Подойдите сюда, я хочу с вами поговорить.

— Бесполезно, — бригадир цыкнул зубом, — все просьбы — к моему начальству. Даже слушать не буду.

Он демонстративно повернулся спиной к Илье. Очень хотелось пнуть его ногой, но Илья не стал этого делать.

Ну что, Веронику он попросил, осталось попросить лейтенанта. Ничего, с него не убудет, от этого не умирают. Илья сел на ступеньки крыльца и еще раз набрал номер местного отделения.

— Милиция, — снова ответил ему тот же голос.

— Это Максимов, — сухо сказал Илья.

— Опять? Что-то вы к нам зачастили, — лейтенант захохотал.

— Послушайте, я милицию имею право вызвать?

— Вызывайте.

— Ко мне в дом ломятся вооруженные бандиты, угрожают убить меня и моего сына. Вы можете мне помочь?

— Сейчас все машины на выезде, когда кто-нибудь освободится, мы обязательно приедем. Постарайтесь продержаться до нашего появления, — лейтенант снова захохотал.

— Спасибо, я постараюсь, — прошипел Илья, нажал отбой и со злости чуть не зашвырнул мобильник куда-нибудь подальше. Но вовремя спохватился. Почему бы не просмотреть записную книжку? Должен же быть кто-нибудь, кто сможет ему помочь?

Он методично пролистал список, но не нашел ничего подходящего и пошел по списку во второй раз. Кольцов? Кольцов ничего не может. Если бы предупредить его заранее, он нашел бы какие-нибудь связи. А так — бесполезная трата времени.

И тут глаза его зацепились за имя «Танька». Может, рискнуть? Опять же, он ничего не теряет. Если ему откажут, ничего страшного не произойдет.

Он набрал номер и дождался ответа, собираясь с мыслями. Но Танька ответила почти сразу и весело:

— Привет, дядя! Рада, что ты позвонил. Как поживаешь?

— Тань, у меня неприятности.

— Что-то серьезное?

Илья задумался.

— Да, наверное. Тут хотят снести мой дом, понимаешь…

— Как это снести?

— Бульдозером.

— Ни фига себе! Погоди-ка, я сейчас дам Рудика!

Она зажала микрофон пальцами — видимо, что-то объясняла, — а потом Илья услышал голос Рудольфа:

— Ал-ло!

— Здравствуйте, — робко начал Илья.

— Мы уже на «ты» договорились, — перебил Рудольф, — давай, быстро рассказывай, что произошло. Это Залесский?

— Это жена Залесского.

— Никакой разницы. Много их там?

— Пять человек. С бульдозером.

— Вооружены?

— Нет.

— Мы сейчас выезжаем. Но мне надо время, людей подогнать, собраться… Раньше чем через полтора-два часа не успеем.

— Спасибо, — выдохнул Илья, — я… я не ожидал.

— Да ладно. Родственникам надо помогать.

— Я… — Илья хотел сказать, что никакой он Таньке не родственник, но Рудольф снова его перебил:

— Да что я, не понял, что ли? Какая разница? Я видел дома, которые ты делаешь. Продержишься до нашего приезда?

— Я постараюсь.

Рудольф отсоединился.

Илья с радостным недоумением посмотрел на телефон. Бывает же… Ну что ж, два часа — это лучше, чем совсем никакой надежды. Теперь надо потянуть время.

— Алло, — крикнул он бригадиру, — милиция едет. Просит без них не начинать.

Бригадир пожал плечами и, похоже, не очень-то Илье поверил, потому как глянул на часы и постучал по стеклу пальцем. Эх, надо было сразу пройтись по записной книжке, а он только напрасно терял время, уговаривая Веронику.

Илья вернулся в избушку и сообщил новость Мишке с Сережкой.

— Что делать будем? — спросил Мишка.

Илья пожал плечами:

— Если не выходить отсюда — вынесут.

— А запереться?

— Дверь сломают. Три удара ломом, — хмыкнул Илья. — Давайте так: Сережка выйдет на улицу…

— Почему это? — возмутился ребенок.

— Потому что я так сказал, — отрезал Илья, — ты, Миш, запрешься здесь, а я у двери встану с пилой. Не знаю, как два часа, а сколько-нибудь продержимся.

— Я тоже могу пилу взять, — предложил Мишка.

— На себя посмотри, пьянь синяя… — хохотнул Илья, — тебе пилу в руках и пяти минут не удержать. Если дверь сломают, тогда пилу и возьмешь.

— А что? Нормальный план.

— А я? — спросил Сережка.

— А ты будешь стоять в стороне и смотреть.

— Это нечестно, — мальчишка надулся.

— Послушай, парень, — Илья сердито втянул в себя воздух, — мы тут не в игрушки играем, понимаешь? Я не знаю, на что эти люди способны. Дядя Миша — взрослый человек, он сам за себя отвечает. А за тебя отвечаю я. И рисковать тобой не собираюсь. Поэтому ты будешь стоять в стороне и смотреть, ты понял?

— Да? Стоять и смотреть, как тебя убивают?

— Даже если меня будут убивать, не смей подходить близко к избушке, ты понял?

— Я-то понял… — Сережка хлюпнул носом, — только…

— Никаких «только». Я должен сохранить избушку, — Илья взял Сережку за локти, — но если вместо избушки мне придется защищать тебя, то у меня ничего не выйдет, ты понимаешь?

— Да, — кивнул Сережка.

— И если кто-нибудь из них попытается подойти к тебе ближе, чем на десять шагов, — убегай. Сможешь? Ты же быстро бегаешь.

— А… почему?

— Потому что если ты окажешься у них в руках, я выполню любое их приказание, пойми. Даже если они просто захотят меня напугать и не станут причинять тебе вреда, я испугаюсь. Понимаешь?

Сережка кивнул, и глаза его наполнились слезами:

— Ты… пап, ты так сильно любишь меня?

— Конечно, — Илья усмехнулся и прижал Сережку к груди.

— Я тоже…

— Иди, сынок. Я очень тебя прошу, не подходи, что бы ни случилось, ладно?

— Ладно, — Сережка хлюпнул носом.

— Ты обещаешь?

— Обещаю.

Илья открыл дверь, осмотрелся и выпустил Сережку на улицу.

— Эй, время вышло. Выходите! — крикнул ему бригадир, увидев, что дверь открылась.

— А если мы не выйдем, вы снесете избушку вместе с нами? — хмыкнул Илья.

— Да мы вас вынесем! Давай, не дури! Выходи, сказал.

— Да пошел ты…

Илья захлопнул дверь и задвинул засов.

— Что, пора? — спросил Мишка.

Илья кивнул, заглянул в бытовку и подхватил пилу.

— Я встану под окном. Если они «Штиля́» мне сломают, выкидывай «Хускварну», только быстро.

Мишка кивнул: пил у них водилось в достатке.

На улице взревел мотор бульдозера. Илья вышел за дверь и дернул ручку «Штиля» — пила утробно зарокотала. Ну что? Пусть выносят, если смогут.

— Выходите, я сказал! Вас там двое было! — бригадиру пришлось перекрикивать бульдозер.

— Двое, двое! — криво ухмыльнулся Илья.

— Серьезно говорю — вынесем!

— Выноси! — Илья нажал на курок, пила взревела и забилась в руках.

— Да вы что, с ума сошли? Вали оттуда, придурок! И дружка своего вытаскивай!

— Щас!

Бригадир махнул рукой, и мотор бульдозера через полминуты смолк. Зато сразу стало слышно, как ревет «Штиль», когда Илья нажимает на курок.

— Ты нарываешься, парень! Нас пятеро, мы тебя и с пилой завалим!

— Попробуй, — ответил Илья и сделал два шага к окну. Если они начнут ломать дверь, он услышит и успеет подойти.

— Ребята! — бригадир махнул рукой. — Этого чокнутого надо убрать оттуда.

Двое подошли сразу — они стояли неподалеку и готовились помогать бульдозеру. Из трейлера выскочил водитель.

— Паша, блин! Особое приглашение нужно? — бригадир кивнул бульдозеристу.

Илья увидел, как из машины вышла Вероника и направилась в их сторону красивой походкой фотомодели. Бульдозерист выпрыгнул из кабины, недовольно пожимая плечами. Энтузиазма на лицах работяг не было.

— Давай, Стас, ты первый, — подтолкнул один из них бригадира в спину.

Илья хмыкнул и несколько раз нажал на курок. Бригадир обернулся и заорал на бульдозериста:

— Ну и что ты сюда идешь? У тебя что, в кабине нет ничего? Монтировку возьми!

Бульдозерист пожал плечами и вернулся назад — он никуда не торопился.

— Чё вы как рыбы дохлые ползаете? До ночи тут возиться хотите? — плюнул бригадир.

— Стас, не ори, успеем, — посоветовал его товарищ и, прищурив глаза, посмотрел на Илью. Нехороший был взгляд. Этот напролом не полезет, этот придумает что-нибудь похитрей.

Мишка распахнул окно и поставил «Хускварну» на подоконник, довольно улыбаясь. Илья кивнул ему — все же приятно чувствовать, что ты не один. Он осмотрелся по сторонам и увидел Сережку, выглядывающего из-за дерева неподалеку.

Вероника остановилась, не дойдя до Ильи десятка шагов. Брови ее нахмурились — ей не нравилось поведение рабочих, видимо, она ждала от них большей прыти.

— Что вы с ним церемонитесь? — процедила она.

— А чё мне делать? — Стас развел руками. — Попробуй, возьми его!

— А я вас предупреждала, что он будет сопротивляться.

— Про бензопилу вы ничего не сказали, — парировал бригадир.

— Могли бы сами предположить, — Вероника презрительно пожала плечами. — Откуда мне знать про ваши инструменты.

— А это, мадам, не наши инструменты. Наш инструмент вон стоит, — Стас ткнул пальцем в бульдозер.

— И что, вашим инструментом с бензопилой не справиться? — усмехнулась Вероника.

Бригадир опешил:

— Да вы что, дамочка? С ума сошли? Живого человека давить бульдозером я не буду, увольте. Это, знаете ли, других денег стоит.

— Ну так уберите его оттуда! — Вероника топнула ногой.

— Попробуем, что делать, — Стас пожал плечами. — Паша, давай монтировку, что ли…

— Нет уж! — фыркнул Паша. — Ты с монтировкой пойдешь, а я с голыми руками?

— Вы занимаетесь ерундой, — Вероника сжала губы, — он вам ничего не сделает. Я его знаю, он не посмеет.

Илья усмехнулся. Что ж, она хорошо его изучила. Только на этот раз он будет защищаться до последнего.

— Подходите, — он скроил кривую улыбку, — попробуем.

Вероника смерила его взглядом:

— Что, и меня распилишь?

Илья пожал плечами и нажал на курок, позволяя ей насладиться видом вращающейся ревущей цепи.

— Давай проверим? — спросил он с ухмылкой.

— И не подумаю, — она дернула плечом, — это ваши мужские проблемы, так что разбирайтесь без меня.

Водитель трейлера притащил разводной ключ, еще одну монтировку и пару гаечных ключей.

— А где домкрат? — спросил Илья.

На это товарищ бригадира нагнулся, поднял камушек и метко метнул его Илье в лицо. Илья пригнулся, и камень ударился в стену избушки.

— У меня такое ощущение, что я попала в детский сад! — крикнула Вероника. — Что вы стоите? Давайте быстрей! Ну?

Работяги переглянулись — долго это продолжаться не могло, они и сами это понимали. Илья для острастки понажимал на курок.

— Давайте! Все вместе! — крикнул бригадир. — Вперед, ребята!

Он кинулся на Илью с разводным ключом, но его опередил водитель трейлера с монтировкой. Илья крутанул пилой перед собой, и смелости у них поубавилось.

— Ну? Что встали? — захохотал Илья. — Давайте!

— Давайте, — кивнул бригадир и махнул своим тяжелым оружием, но Илья легко ушел от удара. Водитель трейлера поднял руку с монтировкой и попытался обрушить ее на шину[1], в ту же секунду вверх взлетела монтировка бульдозериста. Илья отпрыгнул назад и в сторону. Разводной ключ снова мелькнул в воздухе, Илья прикрылся рукояткой пилы. Удар оказался тяжелым, даже пальцы занемели, а он ведь всего лишь держал ими рукоятку. Нет, защищаясь, он не простоит и минуты.

Илья шагнул вперед, под поднятую монтировку водителя трейлера, парируя удар плоскостью вращающейся цепи и наступая дальше. Он скорей почувствовал, чем увидел, что пила наткнулась на нечто мягкое. В стороны и вниз из-под цепи брызнула кровь и полетели куски плоти, водитель со страшным криком отлетел назад и повалился на спину. Остальные нападавшие отпрыгнули в стороны, как по команде.

Илья отступил к стене, чтобы никто не смог зайти со спины. Водитель корчился на щебенке — пила порвала ему грудь под ключицей. По сравнению с тем, что «Штиль» мог сотворить с человеческим телом, это было не самое серьезное ранение, но Илья почувствовал, что кровь отливает у него от лица, — он испугался.

— Не подходите, — Илья покачал головой. — Не заставляйте меня сделать это еще раз.

Работяги замерли, с ужасом глядя то на товарища, то на пилу в руках у Ильи. Похоже, до них стало доходить, что Илья всего лишь коснулся его цепью. Двое отступили на шаг, а бульдозерист, отбросив монтировку, догадался присесть рядом с раненым:

— Ну что встали? Скорую вызывайте!

— Какую скорую? Офонарел? — бригадир постучал себе по лбу. — Через десять минут тут вся милиция поселка будет! Девушка, у вас аптечка есть в машине?

Вероника, побелевшая и онемевшая от испуга, шагнула назад, но через секунду взяла себя в руки:

— Оставьте вашего раненого, потом разберетесь! Неужели вы не можете справиться с одним человеком? Впятером?

— Милая моя, уже вчетвером, — бригадир оперся на разводной ключ. — И что-то мне не очень это нравится. Я без руки или без ноги остаться не хочу, а без головы и подавно. Вы только что говорили, что он не посмеет!

— Я вас предупреждала!

— Нет, вы предупреждали меня не о чокнутом маньяке с бензопилой, а о мирном, но упрямом плотнике, которого надо несколько минут подержать за руки!

— Так и подержите его за руки, что вам мешает?

— Бензопила, моя красавица! Все лишь его бензопила. Я здоровьем рисковать не буду.

— Тогда заводите бульдозер, — Вероника вскинула голову, — увидите, что он своей бензопилой сможет сделать против вашего «инструмента».

Бригадир подумал секунду, оглядел товарищей, посмотрел на раненого, глухо стонущего водителя и кивнул.

— Паша, залезай в кабину. А вы займитесь Сашкой. Уберите его с дороги хотя бы.

— Ты чё, Стас? — бульдозерист посмотрел на него широко открытыми глазами.

— Пошел! Я знаю, что говорю.

— Не, иди ты к черту. Сам лезь в кабину, я на такое не подписываюсь.

Бригадир пожал плечами и направился к бульдозеру.

— Дурак ты, Паша, — крикнул он, оглянувшись.

— Может, и дурак, — пожал плечами бульдозерист, нисколько не сомневаясь в своей правоте.

Илья сузил глаза и посмотрел на Веронику. Нет, давить его бригадир не будет. Не будет однозначно. Он не наемный убийца.

Вероника глянула на него с вызовом и отошла в сторону. Интересно, сколько прошло времени?

Мотор бульдозера взревел, и машина начала тяжело сползать с асфальта, словно неуклюжее насекомое. Бригадир повел его не на Илью, а на избушку, с угла, как они и собирались, когда обсуждали под окном процесс сноса. Илья перешел на угол, но глушить пилу на всякий случай не стал, хотя и понимал всю ее бесполезность. Сережка перебежал к другому дереву, чтобы лучше видеть, — его, в отличие от остальных, не шокировало ранение водителя, он смотрел на происходящее с азартом и интересом.

Стас остановил бульдозер метрах в пяти от избушки, высунулся из окошка кабины и прокричал:

— Уйди! Уйди, перееду ведь!

Илья не столько услышал, сколько угадал по губам, что тот говорит, улыбнулся и кивнул.

— Я тебя предупредил! — бригадир скрылся в кабине.

Мотор взревел, и бульдозер тронулся с места. Приподнятый над землей отвал доставал Илье почти до подбородка. Нет, бригадир не посмеет. Ревущая махина подъехала так близко, что Илья мог легко разглядеть царапинки на чистой матовой поверхности отвала. А вдруг не успеет остановиться? Холодок прошел по спине, дрогнули колени, а руки чуть не выпустили пилу. Гусеницы стрекотали, под ними зловеще хрустела и шипела щебенка — даже рев мотора не заглушал тяжелую поступь машины. Мощные траки с высокими прямоугольными гребнями цеплялись за камни, и Илье казалось, что щебень крошится под ними. До него долетел Сережкин крик. Только бы мальчишка не подбежал поближе! Главное — не шевелиться. Два-три шага в сторону — и игра проиграна, путь к избушке свободен. Шаг назад — и бригадиру станет ясно, что Илья боится, до дрожи боится скрежещущей многотонной махины, которая прет на него своей железной грудью. Он судорожно глотнул и опустил пилу — отвал приблизился на расстояние вытянутой руки.

— Ты что, больной? — бригадир остановил бульдозер, заглушил мотор и высунулся из кабины.

Илья попробовал растянуть губы в ухмылке.

— Не, он еще и улыбается! — бригадир плюнул на гусеницу. — Отойди!

Илья покачал головой.

— Знаете, дамочка, — бригадир спрыгнул на дорожку и повернулся к Веронике, — разбирайтесь сами. Мне надоело. Вызывайте группу захвата или братков — что хотите делайте. Я отказываюсь. Пока этого чокнутого не уберут, я снести дом не могу.

Вероника вспыхнула, ее глаза метнули молнию сперва в Илью, а потом в бригадира.

— Вы что, хотите все бросить? Вы знаете, сколько стоило вызвать трейлер?

— А мне без разницы, — парировал бригадир, — я подряжался снести дом.

— Ну так сносите! — Вероника стиснула кулаки и топнула ногой. — Раз подряжались!

— Нет уж, увольте! Убирайте своего мирного и упрямого плотника, а потом поговорим!

Ее глаза заметались по сторонам, Илья видел, как злость ее вытесняется отчаяньем, а на смену отчаянью приходит безрассудная жажда действия.

Бригадир снова влез в кабину, завел мотор, бульдозер качнулся и пополз назад.

— Стойте! — Вероника замахала руками и подбежала к машине, — да остановитесь же! Стойте!

Но бригадир не смотрел на нее и, очевидно, не слышал ее криков, пока не отъехал метров на пятнадцать назад.

— Ну что еще? — он высунулся из кабины, но мотор не заглушил.

— Погодите! Вы не можете так просто уехать!

— Почему это не могу?

Лицо Вероники исказилось от злобы, и на секунду Илье показалось, что перед ним ведьма, в самом прямом смысле этого слова — злая колдунья, вставать на пути у которой опасно для жизни.

— Вылезайте! — рявкнула она бригадиру.

Похоже, бригадир тоже заметил, что шутки с этой женщиной плохи, поскольку незамедлительно повиновался, спрыгнув на землю, но так и не заглушил мотор.

— Убирайтесь прочь! — зашипела Вероника ему в лицо. — Вы ничего не можете сделать! Ничего!

Бригадир попятился.

— Откуда только берется эта беспомощность! Вы же мужчины! — рычала Вероника. Ее злость хлестала через край, казалось, она сейчас выпустит когти и вцепится в горло тому, кто первым подвернется ей под руку, будто разъяренная большая кошка.

— Уйдите с дороги! Я разберусь сама, если вы не в состоянии справиться!

Она повернулась к бульдозеру и легко запрыгнула на гусеницу, осмотрелась и открыла дверь кабины.

Бригадир подумал несколько секунд, а потом с криком кинулся за ней. Но она уже уселась на сиденье, а когда он взобрался на гусеницу, Вероника ударила его дверью кабины, и Стас навзничь повалился назад.

— Куда? Дура! Машину угробишь! — заорал он, пытаясь подняться с земли. — Сама убьешься — так и хрен с тобой! Я же за бульдозер в жизни не расплачусь!

Илья видел, как Вероника судорожно перебирает рычаги и пытается давить на педали. Бульдозер рыкнул, выпустив из трубы струйку густого дыма, — что ж, педаль газа она нашла.

— Рычажком! Рычажком! — заорал бригадир.

Вероника посмотрела на Илью — лицо ее, минуту назад искаженное злобой, закаменело, как у мраморной статуи, в глазах светилась холодная, спокойная уверенность, и вот тогда Илья испугался по-настоящему. Она не остановится. Не только потому, что не умеет остановить бульдозер. Она одержима, ее бесстрастность — это ступор, оцепенение, отключение мозгов.

Никой овладела спокойная, расчетливая решимость. Будь что будет, но ее ничто не остановит. Она слишком долго полагалась на мужчин: на Алексея, который сбежал, но так и не взглянул правде в глаза, на священников, которые оказались бессильны перед Долиной, на этих пятерых беспринципных работяг, которые побоялись бензопилы и не отважились пойти до конца. Она пойдет до конца. Если мужчины не могут ничего сделать, она обойдется без них. Их не пугали до обмороков, их не прогоняли из собственного дома, их детей не пускали по миру, их не убивали в каменной комнате при свечах.

Она прыгнула в кабину бульдозера только для того, чтобы показать им, насколько они беспомощны, надеясь, что в голове у них прояснится. Но когда Стас устремился за ней, внезапно поняла: до конца они не пойдут. И Стас догоняет ее только для того, чтобы вытащить из кабины, а не для того, чтобы занять ее место. Злость оглушила ее, она что есть силы ударила его дверцей и с раздражением обнаружила, что все равно сама ничего не сможет сделать: она не умеет водить бульдозер. От обилия рычажков и ручек разбежались глаза.

Ничего. Если нажимать и дергать каждый из них последовательно, рано или поздно она поймет, что нужно делать. Ей нужно совсем немного: развернуть его отвалом к избушке и ехать вперед. Не так уж это трудно.

Где-то должна быть педаль газа. Ника попробовала наугад и попала: мотор взревел громче. Хорошо. Злость отступила, сменяясь спокойной уверенностью. Она сдвинет эту гору металла с места, и та никуда не денется. Ника подняла глаза и осмотрелась. Перед избушкой, сжимая побелевшими кулаками бензопилу, стоял плотник, и лицо его было удивленным и испуганным. Губы сами собой расползлись в усмешке: она сильней. Она сильней, потому что не будет рассуждать о морали, не станет никого жалеть, ее не заботят правила игры. Как просто прикрыть неспособность победить красивыми словами, вроде принципов, честности и прочей ерунды. Она не станет этого делать. Она ничего не испугается.

Ника сдвинула рычаг под правой рукой и снова надавила на газ: бульдозер дернулся и медленно поехал назад. Ника непроизвольно схватилась руками за сиденье: в машине держатся за руль, а здесь? Если она его не остановит, то въедет в канаву. Интересно, что будет, если бульдозер перевернется? Он же едет очень медленно, наверное, ничего страшного не произойдет. Ника представила, как многотонная махина поворачивается брюхом вверх, и с ужасом поняла, что это не «рено». Если бульдозер перевернется, то ее расплющит в лепешку, даже мокрого места не останется… Эта жалкая жестянка, изображающая кабину, попросту сомнется.

Ника хладнокровно дернула один из двух больших рычагов перед собой и увидела, что бульдозер поворачивает, но продолжает пятиться назад. Значит, это руль. А маленький рычаг — переключение передач. Неужели у бульдозера их так много? Она подвинула его вперед, и машина встала. Значит, еще немного дальше. Она толкнула рычаг, и бульдозер рванул с места. Отлично. Чуть-чуть к себе. Нервозный страх отступил — все гораздо проще, чем показалось вначале. Все как в машине без коробки-автомата. Только скоростей больше. А это что за ручка? Ника дернула ее вниз. Ага, это поворот на месте. Прекрасно, ей как раз надо повернуться отвалом к избушке. Конечно, ей придется поворачиваться больше чем на двести семьдесят градусов, но это не страшно. Ника вернула ручку в исходное положение, когда нос машины оказался напротив плотника. Все. Теперь можно двигаться вперед. А это что за штучка? Ника потянула за рычаг, и, пока удерживала его, отвал поднимался вверх. Нет, так он закрыл ей весь обзор, надо опустить его ниже. Наверное, надо дернуть рычаг в другую сторону.

Все замечательно. Больше ей ничего не надо.

Она выбрала какую-то среднюю переднюю передачу и нажала на газ. Машина, качнувшись, оттолкнулась от земли и довольно скоро пошла вперед. Ну? Плотник так и будет там стоять?

Боковым зрением Ника уловила какое-то движение справа, скосила глаза и увидела, что на нее падает толстое дерево. Как? Почему? Кто успел его свалить? Ничего, кроме рева мотора, она не слышала. Выдержит кабина или нет? Ведь бульдозер работал на лесоповале… Выдержит или нет? Ника приподняла голову — она ничего не может сделать. Будь что будет. Если ее раздавит стволом, значит, так сложилась судьба. Значит, Долина победила ее. Но она не остановится, она не будет бояться.

Грохот упавшей сосны перекрыл шум мотора, с правой стороны кабины со звоном лопнувшего стакана в пыль рассыпалось стекло, а по левому стеклу во все стороны побежали трещины. С потолка что-то упало, Ника вскинула глаза и увидела широкую вмятину и согнувшийся уголок, защищающий кабину. Ствол переломился, как щепка, и теперь отползал назад, скрежеща по крыше и бокам кабины.

Ника выдохнула и почувствовала себя всесильной. Машина устояла! Теперь ей ничего не страшно!

В ответ на ее радостную мысль бульдозер задрожал и плавно качнулся, как будто под ним прошла волна. Земля выскользнула из-под гусениц и ухнула вниз — на том месте, где только что лежала ровная дорожка, из ниоткуда появился глубокий ров, словно земля разверзлась перед машиной, надеясь ее проглотить. Отвал уперся в дальний край канавы, а гусеницы продолжали толкать бульдозер вперед. Зад машины пошел вверх, сиденье под Никой накренилось, и она поняла, что если немедленно не остановится, то перевернется. Она отдернула ногу с педали газа, рванула рычаг переключения скоростей к себе и снова нажала на педаль. Бульдозер слегка выровнялся. Ника привстала и посмотрела вперед. Она бы переползла через этот ров, если бы отвал не уперся в землю. Надо поднять отвал и попробовать еще раз.

А если она перевернется? Если у этой ямы чересчур крутые склоны?

Ника потянула рычаг, управляющий отвалом. Выше. Еще выше. Вот так. Будь что будет.

Земля снова качнулась под ней, но она включила самую низкую скорость и осторожно нажала на газ. Вперед. Бульдозер нырнул вниз, и она чуть не сползла с сиденья. Ниже. Еще немного, и машина потеряет равновесие. Ну же! Бульдозер притормозил, гусеницы зацепились за противоположный склон и потащили его вверх. Под машиной прошла судорожная волна, земля не просто дрожала — она раскачивалась, ходила ходуном, как будто пыталась сбросить с себя чужеродный груз. Что это? Землетрясение? Землетрясений здесь не бывает. Это чешуйчатый птеродактиль, засевший под избушкой, проснулся и сопротивляется. Вот сейчас Ника наконец увидит его коричневые пальцы с длинными когтями, загнутыми крючком.

Бульдозер качался из стороны в сторону, каждую секунду рискуя опрокинуться, его лихорадочно трясло и подбрасывало вверх на ухабах, то и дело всплывавших прямо под гусеницами. Нет, птеродактилю ее не остановить. Ника видела столько чудовищ, что, если к ним прибавить еще одно, страшней не станет. Плотник, бледный как мел, увяз по щиколотку в расползавшейся земле и смотрел на Нику горящими, безумными глазами. Если он не отойдет, бульдозер его раздавит, неужели ему это непонятно? До него осталось не больше трех метров. Он что, еще не догадался, что Ника не остановится? В таком случае, это его проблемы.

Плотник тяжело замахнулся и метко швырнул пилу Нике в лицо. Она только усмехнулась — лобовое стекло покрылось сетью трещин, но пила не смогла его пробить. Теперь она ничего не видела впереди себя. Может, это к лучшему? Смотреть в сумасшедшие глаза плотника ей не нравилось. Если ей суждено попасть в лапы птеродактиля, она его, по крайней мере, не увидит. Если она умрет, то умрет не во сне на каменном полу, в объятьях холодной змеи. Она умрет, защищая свой дом и своих детей.

Слепая машина медленно, ощупью шла вперед, раскачиваясь, судорожно дрожа и спотыкаясь.

— Мишка! — заорал Илья что есть силы. — Мишка, выходи! Быстро выходи!

— Нет! — ответил Мишка через окно.

— Выходи, придурок! Уводи ребенка! Немедленно!

Через секунду дверь распахнулась.

— Илюха, я же не могу тебя бросить!

— Уводи ребенка, Мишка, она чокнутая! Я не знаю, что сейчас будет! Я тебя очень прошу.

— А ты?

— А я разберусь! Только уведи Сережку.

— Ладно… — Мишка выдохнул. — Я не хотел. Ты сам.

— Да, я сам, беги быстрее.

Бульдозер рыкнул громче и поехал назад. Так, Вероника нашла заднюю передачу… Теперь к бульдозеру точно никто не подойдет. А ведь и вправду: и сама убьется, и машину угробит…

Мишка сбежал с крыльца и обернулся. Илья махнул ему рукой, чтобы не задерживался. Бульдозер начал поворачивать, но вскоре выровнялся и рванулся вперед. Руля в кабине нет — чтобы ехать на избушку, а не мимо нее, надо снова повернуть. Впрочем, Вероника освоит и это. Машина застонала и начала крутиться на месте — Вероника заклинила правую гусеницу. Неплохо для начала. Илья сжал зубы и посмотрел на Мишку. Тот благополучно добрался до ребенка и попытался оттащить его от дерева. Сережка цеплялся за сосну руками и, похоже, собирался расплакаться. Мишка врач. Мишка сможет.

Бульдозер совершил почти полный оборот на месте и замер, глядя отвалом в угол избушки. Веронике осталось только двинуть машину вперед. Она не стала тянуть время и предлагать Илье отойти. Ее непроницаемое лицо было бледным и неестественно приподнятым. Одержима…

— Отходи! Отходи оттуда! Она же с ума сошла! — крикнул бригадир и кинулся наперерез бульдозеру к Илье.

Илья нажал на курок «Штиля», Стас остановился и попятился.

— Дурак! Она, даже если не захочет, запросто тебя переедет! Посмотри, она ж его как жигули ведет!

Отвал бульдозера, содрогаясь, пополз вверх, но Вероника остановила его и опустила ниже.

— Угробит! Угробит и машину, и тебя, придурка! Ну отойди же!!! — бригадир приложил руки к груди, и лицо его сморщилось, как будто он собирался заплакать.

Илья усмехнулся и покачал головой. Вероника толкнула бульдозер вперед. Сбоку неожиданно раздался треск и громкий скрип — Илья резко обернулся и увидел, что тридцатиметровая корабельная сосна, ближайшая к избушке, надломилась, как тонкая ветка, и медленно заваливается между ним и бульдозером. Бригадир с криком кинулся в сторону, не разбирая дороги. Толстенный ствол на несколько секунд завис в воздухе, а потом рухнул всей тяжестью на кабину бульдозера.

Илья зажмурился. Если кабина ничем не защищена, такой удар сомнет ее как бумажный стаканчик. Но, видно, бульдозер был предназначен для работы в лесу — кабина выдержала. Сосна переломилась на месте удара и поползла назад. Лицо Вероники ничего не выражало, как будто падение дерева входило в ее планы.

Внезапно бульдозер нырнул вниз и зарылся отвалом в грунт: на том месте, где только что была ровная дорожка, земля ушла из-под гусениц.

— Перевернешься! Перевернешься! Стой! — заорал бригадир.

Вряд ли Вероника его услышала. На ее спокойном лице на секунду мелькнула растерянность, но она остановила машину, нагнувшуюся носом вперед, и подняла отвал. Щебенка шевелилась, как будто под землей шел огромный червь. Бульдозер качнуло, словно на волнах, потом еще и еще. Вероника, подняв отвал выше, снова двинулась вперед, очень медленно и осторожно.

Нет, этого железного монстра Долине не проглотить. Земля колыхалась, и Илья чувствовал, что сам еле стоит на ногах. На лице Вероники не было страха, она как должное принимала волны, шатавшие машину, как будто ждала чего-то подобного.

До отвала осталось не больше пяти метров. Под ногами чавкала мокрая глина — Долина постелила Илье под ноги самую мягкую подстилку, какую только имела.

Илья шагнул вперед — от волнения. Груда скрежещущего металла сомнет избушку, как сапог — спичечный домик. Когда бульдозер на него направлял Стас, Илья чувствовал себя хрупким щитом, за которым избушке ничего не угрожает. Теперь все было наоборот. Он не чувствовал страха, напротив, эйфория охватила его, он неожиданно почувствовал себя всесильным. Бульдозер не пройдет, Илья его остановит. Потому что не может не остановить. Потому что нельзя представить, как стены рухнут под напором могучего отвала. Он остановит бульдозер и будет держать до тех пор, пока не подоспеет подмога, сколько бы времени для этого ни потребовалось. Не так уж это и сложно, оказывается…

Три метра. Илья размахнулся и метнул пилу в лицо Веронике. Стекло треснуло, по нему во все стороны побежали белые лучики. «Штиль» сполз на правую гусеницу и покатился по волнующейся земле.

— Стой! Стой! — заорал бригадир. — Останови машину! Мы его уберем! Без пилы мы его уберем!

Вероника не услышала его криков. Под ногами у Ильи прошла судорога — земля дрожала и сопротивлялась. Теперь у него свободны руки… Два метра. Он не даст бульдозеру разрушить ее. Он никому не позволит причинить ей вред. Илья вскинул голову. Лица Вероники видно не было, мешали белые трещины в стекле — рычащая машина окончательно стала безликой. В отвале он увидел свое мутное отражение, и на миг показалось, что в глаза ему смотрит Безымень…

Илью качнула прокатившаяся по земле волна, так что он чуть не потерял равновесие. Отвал взметнулся вверх, поднятый земляной волной, а потом сразу ухнул вниз, прямо перед лицом Ильи. Илья уперся руками в гладкий матовый металл и толкнул бульдозер назад. Гусеницы действительно забуксовали на месте, или ему это только показалось? Он навалился на машину всем весом, упираясь ногами в шевелившуюся, чавкавшую землю. Ну же! Остановись! Остановись!

Он был уверен, что держит его. Время замерло. Сколько потребовалось бульдозеру, чтобы сдвинуть его на шаг назад? Секунда или час? Навалиться еще сильней… Шагнуть вперед… Нет, шагнуть вперед не получается…

Земля взметнулась под ногами и отбросила его в сторону, не давая отвалу прижать его к бревнам, — Долина не хотела его смерти. Илья опрокинулся в вязкую глину, перемешанную со щебенкой, и прокатился вперед, навстречу бульдозеру. Над головой мелькнул отвал, он попытался ухватиться за него руками, чтобы задержать груду железа, которая лавиной катилась на избушку. Отвал вырвался из рук, и в полуметре от лица Илья увидел колесо, вращающее гусеницы. Трак с высоким гребнем, крошащий щебень, навалился ему на колени и оттолкнулся от его ног, двигая машину вперед.

Отвал уперся в угол избушки, и бульдозер замедлил ход, встретив сопротивление. Илья вцепился руками в шевелившуюся гусеницу, приподнимаясь и ломая ногти, но бульдозер взревел громче и пошел, подминая под себя обе стены.

— Нет! — закричал Илья, хватаясь за ускользавшие гребни траков.

Нестерпимая боль задушила его крик, ему показалось, что бревна избушки — его собственные кости, которые хрустят и разламываются под чудовищным весом железной машины. Как сухие ветки…

Пошатнувшаяся крыша медленно сползла на кабину бульдозера, бревна трещали, стучали друг о друга, вскидывались вверх, и беспомощно падали обратно, как руки умирающего, молящего о пощаде, и катились впереди отвала, превращавшего избушку в груду обломков. Колесо прокатилось по его ногам, поднимая вверх трак, лежавший на коленях, и Илья из последних сил вцепился в гусеницу кровоточившими ногтями. Бульдозер протащил его за собой и снова остановился, встретив на пути препятствие. Илья решил было, что это его руки остановили движение. Крыша сползла с кабины в стороны, рассыпаясь на легкие обломки. Бульдозер прибавил газ и с рыком двинулся вперед, волоча за собой Илью и круша кирпичную печь. Печь рухнула разом, как падают взорванные дома. И, словно от взрыва, ввысь метнулся черный дым, свернулся грибом и пополз в разные стороны. Печная зола, поднятая вверх, закружилась в воздухе. Серый снег. Илья разжал пальцы, хватавшиеся за гусеницу, и опрокинулся на землю, уставившись в небо. Серый снег. Сухие снежинки опускались на лицо. Пепел. Прах. Такую боль невозможно пережить. Илья обхватил голову руками и закричал, хрипло и страшно.

Мишка оттащил рычащего и рвущегося из рук Сережку к старику, к которому они ходили мыться. Дед согласился присмотреть за мальчишкой, но Мишка предпочел запереть парня в бане, что они и сделали, не обращая внимания на его мольбы и слезы.

Назад Мишка бежал изо всех сил, но, едва завидел избушку, понял, что опоздал. Бульдозер катился вперед, и Мишка, сколько бы ни спешил, все равно не мог добежать до него раньше, чем тот сомнет домик. Он видел, как Илья руками уперся в отвал бульдозера, и вскрикнул от ужаса — сейчас его прижмет к стене и расплющит. Но Илья повалился набок и откатился прямо под гусеницы. Мишка видел, как бульдозер наехал Илье на ноги и замер, уперев отвал в стену. Мишка кричал, бежал и кричал, но никто его не слышал, и крик его мало чем мог помочь.

Избушка завалилась набок, бульдозер тронулся с места, и Мишка заметил, что Илья хватается руками за гусеницы, как будто пытается встать. Когда-то он был хорошим врачом и повидал всякое, но от этой картины волосы шевельнулись на его голове. Самое страшное — он ничем не мог помочь. Он ушел, он, как дурак, согласился увести Сережку, и, наверное, Сережку надо было увести… Потому что такого ребенку видеть нельзя.

Метрах в десяти от избушки, в траве, на коленях сидел Стас, пригнув голову к земле, и что есть силы молотил по ней руками. Двое его товарищей стояли поодаль, взявшись за руки, и не отрываясь смотрели на происходящее.

Бульдозер медленно полз вперед, и Мишка стискивал кулаки и молился, чтобы он больше не останавливался. Но еще страшнее было смотреть на то, как Илья, продолжая держаться за гусеницы, волочится за машиной по земле. Да он пытается его задержать! От этой мысли Мишка снова закричал и закрыл лицо руками, спотыкаясь и падая на дорогу.

Илья был единственным человеком на земле, который отнесся к Мишке по-людски. Он был ему и другом, и старшим братом, и родной матерью. Илья прощал ему бесконечные срывы, он не уставал поднимать Мишку на ноги после запоев, мыл его, беспомощного, и стирал его вонючую одежду, кормил его с ложки, покупал ему книги, фильмы и конфеты. Как маленькому.

И Мишка ушел! Он послушался! А Илюха знал, знал, чем все кончится! Чувствовал, будто зверь. И нарочно прогнал его, так же, как прогнал Сережку! И теперь…

Мишка подбежал к избушке в ту секунду, когда бульдозер, подняв в небо столб черного дыма, прокатился над печкой и встал посреди развалин, словно хотел отдышаться. Серые бревна перемешались с кухонной утварью, опрокинутый покореженный холодильник блеснул белым боком. Зажатый в обломках лавки телевизор смотрел в небо разбитым экраном. Переливались перламутром радужные осколки дисков, битые кирпичи лежали на развалившихся полках с книгами. А ведь это была его жизнь… Была!

По Мишкиным щекам поползли слезы. В воздухе кружилась зола, медленно засыпая останки избушки. Он замер на несколько секунд, пытаясь прийти в себя от увиденного. Он и не думал, ни секунды не думал, что это будет так больно и страшно. Он не верил, что такое может произойти. Как будто считал Илью всесильным, способным предотвратить любое несчастье.

В насмешку над его иллюзией одно из торчавших вверх бревен качнулось и откатилось в сторону, открывая взгляду раздавленные спичечные домики.

Долгий хриплый крик вывел его из оцепенения. Да что же он встал!

— Илюха! Я сейчас! Потерпи! Я сейчас! — он упал рядом с Ильей на колени.

Что «сейчас»? Что он может? Илья попытался повернуться на бок, закрывая лицо локтями, и укусил свою руку, загоняя крик обратно в легкие. От этого крик его стал только страшней.

— Папа! — услышал Мишка и застонал: ну как, как Сережке удалось выбраться?

Мишка судорожно глянул по сторонам.

— Не пускайте ребенка, — крикнул он, — не пускайте!

Двое работяг попытались задержать мальчишку, но он прорвался и кинулся к отцу. Мишка загородил ему дорогу.

— Пусти! — Сережка ударился кулаками Мишке в грудь. — Пусти, там мой папа!

Мишка обхватил его за пояс и сдал подбежавшему бульдозеристу.

— Пустите! Пустите же! Это же мой папа! Мой папа! — Сережка рыдал и бился так, что двое взрослых мужчин с трудом могли его удержать.

Илья зажимал рот обеими руками — он не хотел, чтобы сын слышал его крики… Мишка нагнулся к нему, пытаясь разогнуть его локти, но ничего не вышло.

— Сейчас, сейчас, его уведут, не надо так. Дыши глубоко, дыши. Он не услышит…

Илья помотал головой.

— Пустите меня! Это мой папа! Это же мой папа! Пустите! Мой папа! Пустите!

Крики Сережки, которого оттаскивали все дальше, рвали сердце сильней, чем стоны Ильи.

Мишка выдернул ремень из брюк.

— Сейчас, сейчас… — шептал он, — жгут. Кто-нибудь, мне нужен еще один ремень!

— Пустите! Папа! Мой папа!

Бившийся в истерике бригадир поднял голову и посмотрел на Мишку как на ненормального.

— Что смотришь? — заорал Мишка. — Ремень давай!

— Да, — кивнул Стас, — да. Погоди.

Он, спотыкаясь, подбежал ближе, расстегивая пояс.

— А что? Может, еще жив будет?

— Не знаю! — завыл Мишка. — Скорую вызывай!

На этот раз бригадира не испугала вся милиция поселка. Он вытащил мобильный и судорожно начал давить на кнопки, ругаясь и несколько раз начиная сначала.

Мишка затягивал жгуты — может быть, есть надежда… Минут пятнадцать, может двадцать, Илюха продержится, но если помощь не подоспеет, шок убьет его.

На дороге послышался вой сирены. Бригадир посмотрел на телефон, по которому только что рассказал, куда ехать скорой, а потом на дорогу. Три машины с мигалками подъезжали к Долине. Подмога… Они опоздали минут на десять, не больше…

Мишка вытер слезы, огляделся и увидел, как из кабины бульдозера медленно выбирается Вероника. Бригадир обернулся, заметив, куда смотрит Мишка. Взгляд бригадира помутнел, а глаза, как у быка, налились кровью. Он поднялся, шатаясь, навстречу Веронике и стиснул кулаки.

— Ну ты сука… — хрипло зашептал он и закашлялся. — Ты… ты что же сделала-то… ты… понимаешь, сука, что ты сделала?!

Вероника скользнула по нему равнодушным, усталым взглядом, удивленно посмотрела на Мишку и брезгливо поморщилась, заметив Илью.

— Да, я понимаю, что я сделала, — спокойно сказала она бригадиру, проходя мимо с поднятой головой.

В их сторону бежали люди из подъехавших машин, много людей. Наверное, у них есть аптечка…

Красный свет разлился перед глазами. Горячий красный свет. Большой, как небо. А потом начал съеживаться, собираться в сгусток, открывая глазам сумеречный лес. Начиналась самая короткая ночь в году. И в центре этой ночи на тонком стебле покачивался цветок папоротника, брызгая невесомыми искорками и освещая лес нежным розовым цветом. Нет-нет, не сгусток… Уголек, не тронутый пеплом. Осколок заходящего солнца… И белый сарафан Мары не казался саваном. И лилия в руках была наполнена прозрачным хмелем. И в избушке ждала синяя тетрадь, и на столе сидел Печник, покачивая ногами.

Эпилог

Двадцать четвертого июня, едва Алексей вернулся из Томска, ему позвонил Петухов и сказал, что подумал немного и решил участок купить.

К первому сентября восемнадцать из девятнадцати участков были благополучно проданы. На проекте «Лунная долина» Залесский удвоил свое состояние.

Никто не подавал заявлений в милицию ни о разрушенном домике, ни о нанесении тяжких телесных повреждений его хозяину. Алексей без труда решил этот вопрос: плотник заверил милицию в том, что несчастный случай произошел по его собственной вине. Ника узнала об этом случайно и с удивлением. Оштрафовали мастера, бригадира и бульдозериста за вопиющее нарушение правил техники безопасности, но до суда дела доводить не стали — Алексей постарался.

Ника не смогла вернуться в Долину и, пока муж не выкупил у агентства квартиру, жила вместе с девочками у ведуньи. Дом в Долине пришлось продать, и, сколько Алексей ни уговаривал ее, попробовать еще раз переехать за город она так и не согласилась.

Теперь ей вообще не снились сны. Только один, и то нечасто. Как отец забирает ее из детского сада и ведет в кафе-мороженое. Она сидит на стуле, болтая ногами, и ковыряет разноцветные шарики чайной ложкой, потом поднимает на отца глаза и видит, что за столиком с ними сидит плотник. Они оба смотрят на нее, оперев головы на кулаки, и глаза у них одинаковые — печальные и снисходительные. После этого сна Ника всегда просыпалась в слезах, но неизменно засыпала снова и утром не могла вспомнить, отчего намокла ее подушка.

Двадцать пятого августа Илье снова сделали операцию, третью. Мама плакала. Она не плакала при нем, выходила в коридор, будто по делу, но Илья знал, что она выходит плакать. Она не могла смотреть, как он мучается.

Мама была в коридоре, когда к нему в палату зашла Лара. Он не хотел ее видеть. Первый раз в жизни он не хотел ее видеть.

Лара положила на тумбочку огромное красное яблоко и осмотрелась.

— Ты понимаешь, что ты наделал? — сказала она, даже не поздоровавшись.

Илья помрачнел. С тех пор, как это случилось, он ждал, когда же его спросят, понимает ли он, что наделал.

— Сережка все мне рассказал, — Лара присела на стул около кровати. Она избегала смотреть ему в глаза.

Он кивнул, стараясь не морщиться от боли, — она не должна этого видеть.

— Ну зачем? Зачем, Илюша? Объясни мне! Тебе предлагали деньги, большие деньги! Ну почему ты отказался?

Он приподнял одно плечо, но это скорей походило на судорогу, чем на привычный жест.

Ее глаза наполнились слезами:

— А что теперь будет с нами? Со мной, с Сережкой? Что нам теперь делать? Раньше я могла взять репетиторство, а теперь у меня на руках больная мама. Что с нами будет?

— Прости меня, — шепнул он.

Она быстро нагнулась и на секунду прижалась щекой к его руке. Илья почувствовал ее слезы на своей коже, но это нисколько не взволновало его. А ведь еще весной он за это отдал бы полжизни.

Лара тут же выпрямилась, замотала головой и выбежала из палаты.

Когда следующей весной половодье затопило Долину, никому не пришло в голову, что это навсегда. И когда земля просела вниз, разрывая готовые фундаменты, тоже никто не верил, что это серьезно. И только когда осенью уровень воды в реке сравнялся с землей, хозяева участков забили тревогу.

Противоположный крутой берег реки рухнул спустя два года с того дня, как Ника разрушила избушку. К тому времени в Долине никто не жил и не пытался ничего строить. Болото ползло в стороны прямо на глазах, каждый дождливый день помогал ему овладеть все большей территорией, а вскоре в поселке совсем не осталось солнечных дней. Будто тучи не могли сойти с этого места, зацепившись за землю.

Как ни странно, никто не обвинил Алексея в том, что он продавал участки, ставшие через два года непроходимым болотом, все словно забыли о том, как чуть не провалился проект «Лунная долина» и какие разговоры ходили в то время вокруг него.

Ника могла бы быть совершенно счастливой, но, покинув Долину, она ни разу не испытывала радости. С той минуты, когда она вылезла из бульдозера и пошла к своей машине, ощущая лишь опустошенность и апатию вместо упоения победой, эта пустота прочно поселилась у нее в душе. И ничто не могло эту пустоту заполнить — ни деньги, ни успех, ни любовь к детям. Как будто Долина, умирая, отобрала у нее нечто важное и утащила за собой во мрак болота.

Старенький хирург присел к Илье на кровать.

— Ну что? — спросил он. — Будешь ты выздоравливать?

Илья покачал головой.

— Не хочешь? Два года я тебя оперирую. Два года! Да после таких травм люди через девять месяцев выходят полностью реабилитированные. Бегать, танцевать, работать — все могут. А ты?

Илья пожал плечами.

— Ну что ты все время молчишь? Тебе самому не надоело? Пока ты не захочешь ходить, ты ходить не будешь. Я тебе ноги для чего собрал? Чтобы ты два года на кровати валялся?

Илья прокашлялся, последнее время он все время кашлял.

— Я стараюсь, — он улыбнулся.

— Может, ты и стараешься. Но не хочешь. Как будто наказываешь себя за что-то.

— Да. Наверное.

— Давай-ка так, друг мой. Себя наказывай сколько угодно. Но мать свою — не смей. Ты же здоровый мужик, на тебе пахать нужно.

— Наверное, — улыбнулся Илья.

— Вот и договоримся: я оперировал тебя в последний раз. Никаких остеомиелитов, никаких неправильных сращений. Сколько можно?

— Но я же не виноват…

— Виноват. Подумай, и ты поймешь, что виноват.

Ника проснулась в ночь на первое ноября, как от толчка, и села на постели. Ей приснилась Долина: солнечный день, высокие сосны, запах реки и леса. Долина приснилась ей такой, какой она увидела ее в первый раз — без асфальтовых проездов, канав и горбатых мостов. Она стояла на дороге, пробегающей вдоль леса, и не смела ступить на ее территорию. А на крыльце избушки стоял живой и здоровый плотник и махал ей рукой, но он не прощался с ней, а, наоборот, приветствовал и звал зайти в гости. В гости. В Долину можно приезжать только в гости, хозяев у нее нет, есть лишь страж.

Ника замахала рукой в ответ и направилась к избушке, но чем быстрей шла, тем дальше оказывался от нее плотник, и крыльцо, и Долина. Она бежала, бежала из последних сил. Ей казалось, что, если она сможет добежать до избушки, в ее жизнь вернется нечто важное, необходимое, то, без чего она не может существовать.

Но в конце концов увидела, что Долины нет, есть болото, гнилое мертвое болото. И солнце не светит больше, и холодный дождь капает с неба мелкой моросью.

Вот тогда что-то толкнуло ее, и она проснулась.

Только шагнув в пропасть, понимаешь, что это не полет, а падение. Пустота, которая три с лишним года составляла ее сущность, вдруг исчезла, и на ее место пришла горечь. Горечь и отчаянье.

Ника разрыдалась, громко и надрывно, словно по покойнику.

Илья вышел на безлюдную платформу. Последний день октября… Не сегодня-завтра ударит мороз. В городе светило солнце, здесь же, в поселке, небо затянули тучи и накрапывал мелкий ледяной дождь.

Он не был здесь больше трех лет. Три года — как в тумане, в каком-то странном, равнодушном забытье. Будто все, что происходит, происходит не с ним. И изматывающая боль, и невыносимые операции, и костыли, и мучительные попытки снова начать ходить — все это было с другим человеком. С человеком, который не видел цветка папоротника. А Илья видел его каждую ночь. Стоило ему заснуть, и он снова оказывался в Долине. Ходил в лес и купался в реке. Сидел вечерами у окна. Говорил с Марой и Печником.

И все, что происходило наяву, казалось кошмарным сновидением, от которого невозможно избавиться.

Илья сделал несколько шагов по платформе, опираясь на палку. Сегодня ночью он проснулся и понял: настало время взглянуть этому кошмару в лицо. Он три года спасался от него, оправдывая себя тем, что не может ходить. Но рано или поздно все равно пришлось бы признаться самому себе в том, что́ есть иллюзия, а что́ — реальность.

Да, жизнь части бессмысленна, если уничтожено целое. Но есть родители, которые кормят его на свою жалкую пенсию, есть Сережка, которому никто не купит новый телефон и модные брюки. Есть Лара, которая бьется как рыба об лед, чтобы прокормить его сына и свою парализованную мать. Пусть его жизнь разрушена до основания, но никто не снимал с него ответственности за чужие жизни. Надо пройти свой путь до конца, каким бы бессмысленным это ни казалось.

Илья приехал в поселок убедиться, что Долины больше нет, своими глазами посмотреть на это и поверить своим глазам. Он слишком долго пытался убедить себя в обратном, прятался от самого себя. И слишком долго прощал себе слабость. Наверное, хватит.

Он прошел мимо магазинов, где когда-то покупал продукты, — некоторые были заколочены, на некоторых висели большие тяжелые замки, но было ясно, что не работают они уже давно. По дороге ему встретилось всего человек пять или шесть, хотя раньше и зимой на станции было шумно и многолюдно.

У аптеки, в нише, когда-то предназначенной для велосипедов, трое пьяненьких оборванцев расположились на дневку — двое из них храпели, завернувшись в нечто, когда-то бывшее одеялами, а третий, совсем старик, уныло смотрел в небо мутными, ничего не выражающими глазами и качал трясущейся головой.

Илья посмотрел на него и подумал, что хорошо его понимает. Обреченность. Будущее, которое не несет в себе ничего хорошего. И топить эту обреченность в водке — не самый худший вариант.

— Здорово, отец, — он остановился напротив пьяного старика.

Пьянчужка поднял глаза, насупился и дурашливо усмехнулся:

— Надо говорить: «Здорово, отцы!» Да. А чё, мы тут и правда как отцы. Давно сидим.

Илья помрачнел и опустил голову. Он не мог вспоминать «Белое солнце».

— Ты чё, мужик? Я чё-то не то сказал? Я тоже это кино ни разу с тех пор не видел, как… как нашу избушку…

Илья вскинул глаза. Старик? Грязное, сморщенное лицо, заросшее спутанной бородой. Пустой мутный взгляд. Да где ж его узнать…

— Да, — продолжил оборванец, — избушку нашу… Я предатель последний, мужик, веришь? Я и горькую пью, потому что я последний предатель! Утопился бы, да духу не хватает. Вот такая жизнь.

Он начал подниматься, но повалился обратно на асфальт, кряхтя и чертыхаясь.

— Что ты уставился на меня? А? Да, я пьян! Я всегда пьян. Потому что я из Гомеля, мне пить надо, чтобы радиацию выводить из организма. И не смей меня осуждать!

— Привет, Мишаня, — выдавил Илья.

— А? — пьянчужка замер, и в его глазах появился проблеск сознания.

— Не узнаешь? — хмыкнул Илья. Да, его, наверное, тоже трудно узнать.

— Ба… Да… — Мишка поднялся и сделал шаг вперед, а потом повалился Илье на грудь, хватаясь ему за шею, то ли от избытка чувств, то ли чтобы не потерять равновесие. — Илюха… Да что ж ты такой худущий-то…

Мишка заплакал глупыми пьяными слезами, бормоча себе под нос какую-то ерунду.

— Хватит, Мишаня, кончай ныть, — попробовал улыбнуться Илья.

— Илюха, — шумно всхлипнул Мишка. — Илюха, как жить? Как жить? Кругом болото. Сыро, холодно. Дома провалились, сгнили все. Деревьев не осталось. Как жить, Илюха?

Сапоги глубоко уходили в густую вонючую грязь, и чтобы сделать шаг, надо было дергать их наверх с отвратительным чавкающим звуком. Жалкая сосенка обломилась у основания, когда Илья хотел на нее опереться. Потому что сгнила заживо.

Небо тяжелым серым брюхом легло на землю, ровную как стол. На этой земле ничего не родится, кроме белесого, напоенного водой мха. Капля упала Илье за воротник — это мелкая морось облепила сосновые иглы, как тля, и грузным комком сорвалась вниз. Мокрая челка легла на лоб, словно чья-то остывшая ладонь.

Тухлый запах болота плыл между редкими жидкими деревцами, клубился мутными колтунами, поднимался, вскидывая вверх невидимые руки со скрюченными пальцами, а потом сжимал ими горло.

Высокий дом покосившейся грудой осел в грязь, его светлые некогда бревна покрылись черной прелью с бледно-зелеными разводами грибка. Илья провел ногтем по склизкой стене, и на ней осталась глубокая борозда, но светлого дерева он так и не увидел. Только вязкая гниль.

И до самого горизонта — лишь выцветший мох, тощие трухлявые стволы и почерневшие останки домов, которые по пояс завязли в умирающей земле.

Завтра зима присыплет это уродство снегом, словно припудрит шрамы от ожогов на лице, стянет землю засохшей коркой льда, схватится лапой за серое брюхо неба, выжимая его досуха. И на короткое время гниение остановится, чтобы передохнуть.

Илья долго брел по болоту, набрав полные сапоги ледяной воды. Он думал, что не сможет узнать то место, где находилась Долина, чересчур уныл и однообразен был пейзаж. Но издали заприметил почерневшие стены дома Вероники. Крыша сползла, потому что одной стороной он ушел в болото гораздо глубже, чем другой. Наверное, зимой здесь дуют сильные ветры — ведь лес уже не защищает этого места.

Понять, где проходила дорога, а где река, не удалось. Илья пошел наобум, ориентируясь на разрушенный терем. Ноги, сначала нывшие, теперь болели нестерпимо — для них это оказалось непосильным переходом. Болото расползлось километра на три от Долины, подступая к самой станции. Под белесым мхом стояла стылая вода, сесть на кочку и передохнуть было бы верхом безрассудства.

Илья подошел к обвалившимся стенам дома Вероники. Цоколь полностью ушел вниз, крыльцо разрушилось, окна кухни с раздавленными стеклопакетами нависали над самым болотом. Если с этого места повернуть направо, то можно выйти туда, где стояла избушка. Илья попробовал зацепиться взглядом за какой-нибудь ориентир, но ничего не нашел и двинулся вперед, надеясь не потерять выбранного направления.

Он несколько раз останавливался, чтобы передохнуть, но стоять было не многим легче, чем идти. По мере того, как он приближался к избушке — к месту, где стояла избушка, — почва под ногами менялась. Сперва исчезла вязкость, сапоги не приходилось выдергивать из болота с усилием. Потом он почувствовал, что мох под ним пружинит, как напряженный батут. Это не было похоже на твердый грунт. Ему казалось, он ступает по распухшей ране с упруго натянувшейся кожей. Нарыв, который готов вот-вот прорваться. Печник говорил, что рано или поздно они пробьются наверх… Но они ли это будут?

Место, где стояла избушка, еле заметным холмиком приподнималось над болотом. Битые красные кирпичи громоздились на его вершине, словно запекшаяся кровь. Илья выбрался на островок и осмотрелся.

Вот так оно выглядит теперь. Это придется принять, с этим нужно примириться. Здесь больше нет длинного дощатого стола и лавок вдоль него, здесь нет спальни с полками для книг, здесь не топится печь, и желтые окна не светят издалека тем, кто идет к избушке по дороге.

Илья со стоном опустился на битые кирпичи. Услужливая фантазия подсовывала спасительные мысли: это совсем другое место. Оно вовсе не похоже на то, где стоит избушка. А избушка есть, только не здесь, сто́ит лишь как следует поискать, и ее можно найти. Разглядеть в темноте желтые окна, ведь их видно издалека.

Илья стиснул кулаки. Не надо себя обманывать. Это именно то место. Избушки нет, нет Долины. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы убедиться в этом. Утром он собирался поверить своим глазам, чего бы это ему ни стоило.

Он обхватил рукой челку, поставил локоть на колено и поглядел на останки печки. Между кирпичей мелькнуло что-то серое, и Илья откинул два из них в сторону — раздавленный спичечный домик только немного потемнел, но не сгнил и не сгинул в болоте. Вот все, что осталось от его прошлой жизни.

Лечь на землю и разрыдаться, как два часа назад у него на груди рыдал Мишка? Что еще остается? Тот, кто построил избушку, наверняка не ожидал для нее такого конца. Илья представил себе плотника, который тысячу лет назад складывал ее стены: вилась стружка, отлетали в стороны щепки, выбиваемые звонким топором. Илья совсем забыл, как пахнут опилки, как медленно, но верно поднимаются вверх светлые рубленые стены, как ревет пила и позвякивает топор.

С плотника все началось, и плотником закончилось. Из всех стражей Долины он один не смог ее уберечь.

Илья поднял с земли обломок спичечного домика и несколько минут мял его в руках. Ковырнул рукой кирпич еще раз и увидел круглый серый камень, зажатый в земле, а потом еще один. Перчаток он надеть не догадался — вытаскивать камни из земли оказалось не только холодно, но и неудобно. Их набралось не больше десятка — ровных, гладких и очень твердых. Осколки огромных валунов, принесенных сюда ледником. Илья сложил их в кружок, на подстилку из битого кирпича.

Тонкие ветки гнилых сосенок были сырыми, будто насквозь пропитались болотной водой, стволы же совсем никуда не годились. Илья наломал сучков, выбирая те, что посуше, и вернулся на островок. Как ему говорил Печник? «Ты собой уже не будешь. Это не под силу человеку, если он остается один».

— А вот мы посмотрим… — пробормотал Илья, укладывая ветви домиком в центр очага, и хохотнул. И сам понял, что так смеются безумцы. Он прикусил язык. Может быть, он и сошел с ума. Ну и пусть.

У него есть только маленький кусочек сухого дерева — обломок спичечной модели. Ну, и прихваченный на всякий случай коробок в кармане.

Нет, если огонек и загорится, его потушит мелкий дождь. Илья снова спустился в холодное болото и выломал четыре сосенки, воткнул их по сторонам от круга камней, снял куртку и накинул ее на колышки. Хоть какая-то крыша. От ветра огонь прикроют камни.

Когда он наконец решился чиркнуть спичкой и поднести ее к бывшему маленькому домику, рука его дрожала, как у больного старика.

— Ну же… — шепнул он, — пусть он загорится.

Никто не услышал его слов. Он отчетливо понял, что никто его не слышит и никто не поможет. Кроме него самого, никто не зажжет этого костерка. Здесь никого нет. Он один. «Это не под силу человеку, если он остается один».

Спичка погасла, огоньком облизнув его пальцы. Дождь сыпал моросью, и рубашка на спине совсем промокла. Илья сидел на коленях перед очагом, прикрытым курткой, и чувствовал, как вспыхнувшая было надежда уходит, оставляя вместо себя безысходный холод. Он подышал на немеющие руки и снова взялся за коробок. Надо хотя бы попробовать, а потом надевать куртку и уходить… Уходить? Не проще ли остаться тут навсегда, лечь и свернуться клубком, как верный пес на могиле хозяина?

— Не дождетесь, — прошипел он и чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонями.

Спичечный домик занялся медленно, нехотя. Робкий плоский огонек, синий по краям, готов был погаснуть от малейшего движения воздуха. Илья затаил дыхание и прикрыл его руками, обнимая очаг. Пламя чуть окрепло, и он лицом почувствовал его тепло. Вверх поднялась струйка дыма, и Илья не сразу узнал показавшийся до боли знакомым запах — так пах клей, столярный клей, которым он соединял спички между собой.

Тонкая ветка сперва недовольно шипела, а потом вспыхнула — неожиданно и очень ярко. Но тут же обломилась и начала тлеть по краям. Однако вслед за ней загорелась вторая и не погасла. Потом третья, четвертая… Илья боялся шевельнуться и вздохнуть, спугнуть ненадежное пламя. И только когда лицу стало невыносимо горячо, отодвинулся немного и разжал руки. Костерок горел меж камней, потихоньку высушивая густым дымом сосновые ветви.

Илья согрел руки, подвинув их к огню. И что теперь? Горит. Но как только он уйдет, очаг снова погаснет. Он подумал и достал из кармана куртки мобильный. Конечно, надо было сначала проверить, сколько денег осталось на счете, — теперь он не мог позволить себе звонить, когда захочется.

— Здоро́во, — сказал он в трубку, — узнал?

— Илюха? Не ожидал, — хмыкнул Кольцов. — Ты как?

— Нормально. Я по делу.

— Работать можешь? — обрадовался Кольцов.

— Погоди до лета. Летом, наверное, смогу.

— Ты меня радуешь! Замучился я с этими хохлами и джигитами. Не работа — халтура сплошная. А чё за дело-то?

— Мне нужны деньги в долг. Много.

— Сколько?

— Штук пять-шесть. Все верну.

— Да, Илюха, не базар! Двести баксов я тебе и так дам, авансом.

— Мне пять зеленых штук нужно, — обломил его Илья.

— Да? — Кольцов осекся и замолчал.

— Так как? — поторопил его Илья, когда пауза затянулась.

— Дам, — нехотя вздохнул Кольцов. — Тебе — дам.

— Ты же знаешь, я отработаю.

— Знаю, — усмехнулся Кольцов, — приезжай в понедельник вечером.

— Спасибо.

— Да ладно, — пробурчал Кольцов.

Илья спрятал мобильник в карман и огляделся. Через две недели болото замерзнет настолько, что трактор запросто подвезет сюда бревна. Если избушку смог сложить тот, древний плотник, то почему не попробовать еще раз? Что он теряет?

Он встал на ноги, опираясь на палку, и поднял лицо. Костерок в очаге окреп, дым выплывал из-под куртки, и Илья втянул в себя его запах — домашний, волшебный, круживший голову новой иллюзией. Вместо мелкого ледяного дождя с неба падали белые пушистые хлопья, опускались на щеки, путались в ресницах и потихоньку засыпа́ли болото, прикрывая его уродство холодным снежным покрывалом.