Глава 1

Корона Листьев главы 1-7

В воздухе плыл аромат дорогих благовоний и отличной кухни попонии «Фиолетовый фонарь». На столиках мерцали свечи в лиловых стеклянных кувшинах, а на слабо освещённой сцене на стуле сидел артист в белоснежной рубашке и вяло наигрывал на лютне.

Полноватый, лысеющий мужчина, закусывающий за столом слева от сцены, оторвался от тарелки и, бросив косой взгляд на артиста, брюзгливо проговорил:

— И это они называют захватывающим дух представлением? — он говорил достаточно громко, надеясь, что брюнет на сцене его услышит, — Селий — продувная бестия, наплёл мне сегодня в банях об особом выступлении какой-то заезжей знаменитости. Ты помнишь Селия, дорогая?

— он обратился к своей молодой симпатичной спутнице, на которой было надето столько бриллиантов, что создавалось впечатление выставки в ювелирной лавке.

— Конечно, я помню Селия, — отозвалась дама и почему-то смущённо отвела глаза, — он дружен с хозяином «Фиолетового фонаря». Хотя, на мой взгляд, этот музыкант довольно мил.

— Если бы я знал, что нас тут будут потчевать занудной псевдоэльфийской музычкой, я отправился бы ужинать в другое место, — мужчина налил себе вина и демонстративно отвернулся от сцены, — вот чего я не терплю, так это скуку. Хоть жонглёра, какого завалящего, позвали бы.

Словно услышав его слова, артист прекратил играть, встал со своего стула, и приблизился к краю сцены.

— Уважаемая публика прекрасного города Рии, — обратился он удивительно звучным и чистым голосом, — наверное, вы сидите и гадаете, когда же начнётся то самое, обещанное, захватывающее дух представление? — и в ответ на невнятный гул зала продолжил, — на этой сцене до меня выступали многие артисты…

— И большинство из них были получше тебя, — прервал его пьяный голос откуда-то сзади, — можешь не сомневаться!

— Возможно, — покладисто согласился бард, пожав узкими плечами, — но, поверьте, никто из них не творил с вашими душами и вашими сердцами того, что сейчас сотворю я.

— Валяй, — разрешил всё тот же пьяный голос, — а то мы тут совсем помираем от скуки.

Черноволосый бард простёр руку и неуловимым жестом вытянул свет свечей, отчего те замерцали зловещими красноватыми угольками, в зале попонии стало почти темно.

— А не добавить ли нам света сюда, — зловещим голосом поинтересовался у притихшей публики бард, — ибо вы не можете как следует рассмотреть того, кто будет сейчас петь для вас.

Свет свечей, всё ещё теплящийся в его ладонях был брошен оземь, вспыхнул ослепительной вспышкой и серным дымом вознёсся к потолку, оставив после себя пятилучевую звезду, заключённую в круг. Звезда засияла, осветив изменившегося барда. Публика издала дружный вздох, потому что на месте молодого человека с лютней на сцене стоял настоящий вампир. По его волосам пробежали искры, отчего волосы поднялись дыбом, глаза барда запали и прятались теперь в угольно-чёрных тенях, из уголков губ опускались следы крови.

— Добро пожаловать в ночной кошмар! — воскликнул он, — только вот чей это будет кошмар: мой или ваш?

Бард улыбнулся плотоядной улыбкой, продемонстрировав нешуточные клыки, и запел. Его лютня гремела незнакомыми аккордами, рокотала как водопад, звенела перезвоном, казалось ставших хрустальными, струн. А в это время бард-вампир пел, пел исполненную тоски и жестокости песню об утраченной любви, погибших друзьях, безысходности и бренности существования.

Когда он допел, зал замер, а потом взорвался аплодисментами и криками. Артист даже не поклонился. Он нырнул в темноту и появился в высокой шляпе с куском человеческого черепа и костями пальцев, в сверкающей серебром куртке и высоченных сапогах.

— Скучает ли моя драгоценная публика теперь, когда я начал своё выступление?

Дружный одобрительный рёв недвусмысленно показал, что настрой у публики самый, что ни на есть радужный, и она, эта самая публика, как можно скорее жаждет продолжения.

— Но ведь вы не взаправдошный вампир, — смело спросила хорошенькая дама в бриллиантах, спутница того самого скептика, что жаловался на скуку, — всё, что вы нам показываете — это ведь фокус, правда?

— Прекрасная донна, — мгновенно отреагировал артист, — кто может сказать, что есть фокус? Фокус ли быть вампиром, а выглядеть, как обыкновенный человек? Возможно, досмотрев моё выступление до конца, вы сами решите, что здесь фокус, а что самая, что ни на есть наичернейшая магия.

Лютня снова каким-то невообразимым образом оказалась в его руках, и бард запел. Во время его пения непонятно откуда появились огненные бабочки, искорками порхнувшие в зал, запахло грозой, а прямо из сцены ударили столпы пламени.

Так бард исполнил несколько песен о смерти, самоубийственном желании танцевать на краю пропасти, летучих мышах, которые пьют кровь.

Зрители позабыли о еде, многие подались вперёд, стараясь не упустить ничего, их того, что происходит на сцене. В дверях блаженно замер хозяин попонии, с удовлетворением наблюдавший за представлением.

— Часы пробили полночь, — низким, загробным голосом сообщил бард, — а это значит, пришло время для моего самого страшного колдовства.

Он откинул шляпу прочь, прошёлся по сцене, словно что-то потерял, затем повернулся к публике:

— Как мастер вампиров я очень одинок. Люди избегают моего общества, подданные боятся меня, друзья давно умерли и сгнили в своих могилах. Но! — он сделал многозначительную паузу, окинув горящим взором зал, — я властен над смертью и жизнью, я могу убивать и воскрешать из мёртвых. Как я тоскую по тебе, мой верный, старый друг, король-воин, воин среди королей! Но силой ночи и силой тьмы я призываю тебя сюда, немедленно, явись!

Его властный приказ остался втуне. Ничего ровным счётом не произошло.

— Горе и одиночество затуманило мой разум, — пояснил вампир, — я чуть было не забыл самое важное — мне нужна кровь! Есть добровольцы в этом прекрасном городе, готовые дать каплю своей крови, дабы моё колдовство обрело силу?

Зрители зароптали, начали переглядываться, и никто не изъявил желания пожертвовать собственную кровь для продолжения представления, особенно после того, как в руках барда блеснул внушающий уважение кинжал с мёртвой головой на эфесе.

— Ну же, смелее, — подбадривал артист, — я вовсе не собираюсь сегодня перегрызать горло, я нуждаюсь всего лишь в капле крови, молодой, бодрой, прекрасной, которая преосуществит мою магию.

Он спустился со сцены и прошёлся между столиками, наклоняясь к ручкам дам и скалясь их спутникам глумливо-распутной улыбкой, открывающей клыки. От него отшатывались, раздавались сдавленные смешки и даже вскрики, когда холодные пальцы вампира касались руки слишком чувствительной особы. Пьяница, поначалу поносивший артиста, поднялся со своего места и храбро предложил себя в качестве добровольной жертвы, широковещательно заявив собравшимся, что он, мол, де ничего не боится и готов испробовать остроту кинжала барда на собственной шкуре. Вампир мгновенно переместился в его сторону, и, уронив ему на плечо руку с длинными пальцами музыканта, тяжело вздохнул.

— Друг мой, — он приблизил лицо к шее зрителя, от чего некоторые затаили дыхание, ожидая, что прямо сейчас, на их глазах, клыки вампира пронзят беззащитную шею, — я тронут вашей храбростью, но вынужден разочаровать вас, вы не подходите для моих целей.

— Почему это? — разозлился зритель, — чем это я плох?

Как многие пьяные, он почти мгновенно перешёл из умиротворения от собственного благородства к агрессивной обидчивости и попытался даже стряхнуть со своего плеча руку артиста.

— Вы хороши, даже очень хороши, — примирительно проговорил бард, и сделал вид, будто принюхивается к шее добровольца, — однако ж, сегодня ваша кровь для меня бесполезна. Вы ели чесночное жаркое? — в голосе вампира прозвучали обвинительные нотки, — и пили крепкое вино!

— Ну, ел, и что с того? Тут половина зала ела чесночное тарпаччо, его здесь готовят лучше всех в Рие, а уж о вине и говорить нечего. Кто тут не пил? — выпивоха окинул мутноватым взглядом зал, пытаясь отыскать хоть кого-то, у кого не был бы налит кубок.

— Вино не так важно, — заявил артист, почти насильно усаживая добровольца на место, — но вот чеснок! Вы же знаете, что мы — вампиры, не переносим запаха чеснока.

— Позвольте мене, — раздался звонкий женский голос от сцены, и в свете вновь разгоревшихся свечей блеснули бриллианты молодой особы из-за стола скептика слева, — по счастью я тоже ненавижу запах чеснока и вина сегодня пила мало. Господин вампир, надеюсь, моя кровь вам подойдёт.

Бард откинул назад длинные чёрные волосы, каскадом падавшие до лопаток, и с кошачьей грацией переместился к сцене.

— Прелестная донна сделает мне честь, он поклонился с изысканностью царедворца, и протянул руку девушке, собираясь помочь ей взойти на сцену.

Однако ж её толстый спутник, по виду здорово смахивавший на чиновника, успел уже порядком нагрузиться спиртным. Он со звоном бросил нож на стол и взревел:

— Убери от неё свои лапы, грязный ублюдок, — ощутимый рывок заставил девушку плюхнуться на стул, — и не пяль на неё свои гляделки, меня не запугаешь дешёвыми фокусами с дымом.

Толстяк скрестил на груди руки очень довольный собой.

— Вы что, — зашептала девушка, потирая руку, — это же представление, зачем вы так! Позорите только себя и меня. Что дурного в том, чтобы я поучаствовала в спектакле! Он же не собирался пускать в ход своё жутковатое оружие, это всё не по правде, уверяю вас.

— Я уже сказал, сиди на месте и молчи! А вы, господин артист, можете продолжать, — милостиво разрешил он барду.

В зелёных миндалевидных глазах вампира зажглись нехорошие искорки, которых большинство зрителей просто не заметили. Он длинным прыжком соскочил со сцены и оказался возле толстяка.

— Вы не позволили своей прелестной спутнице помочь мне, — проговорил вампир зловещим голосом, — за это вы сами дадите мне кровь. Руку! — властно приказал он.

— И не подумаю, — нервно хихикнул толстяк, пряча под мышками украшенные перстнями пальцы, — обойдёшься! Коли других идиотов своим ножичком.

— Боюсь, сегодня мне нужна будет именно ваша кровь, — невозмутимо заявил бард, — и я её получу.

— Попробуй только! Завтра же подам на тебя заявление в префектуру! Ничего себе, пришёл на представление, а тут на людей нелюди с ножами набрасываются! Куда катится империя! При принце Ауроне нормальные музыканты выступали, а сейчас пускают в приличные места всякий сброд.

Владелец попонии делал барду знаки, мол, отстань от него, не нарывайся на скандал, но артист улыбнулся публике и заявил:

— Скажите мне уважаемые и свободные граждане Лирийской империи, доводилось ли вам слышать о том, что мы, вампиры, имеем особую власть над душами и чувствами простых смертных?

Зал подтверждающе загудел, и кто-то предложил барду воспользоваться этим замечательным умением прямо сейчас.

— Охотно воспользуюсь, — пообещал тот, — надеюсь, никто не предполагает, что сей струсивший от одного вида моего ритуального кинжала муж состоит со мной в сговоре?

Оказалось, что толстяка здесь многие знали, он нередко захаживал в «Фиолетовый фонарь», и быть подставным участником представления просто не мог.

— Рискни, — предложил толстый скептик, — но завтра с утречка я направляюсь в префектуру и заявлю и на тебя, и на хозяина этого кабака, который привечает разных бездарных уродов, а они вместо того, чтобы честно развлекать публику за их деньги, увиливает от своих обязанностей и пристают к гостям.

Хозяин «Фонаря» схватился за голову, поскольку бард, проигнорировав угрозы посетителя, наклонился к нему, заглянул в мутноватые и злые глаза. По волосам вампира снова пробежали искры, стекая к длинным пальцам. Мужчина собирался громко хмыкнуть, выражая своё отношение к совершенно бесполезным манипуляциям артиста, но вместо этого издал какой-то сдавленный хрюк, дёрнулся, словно его укусила оса и замер на стуле, выпрямив спину.

— Найдётся ли среди зрителей доброволец, готовый пожертвовать каплю собственной крови, дабы ночное колдовство мастера вампиров обрело силу? — вновь обратился бард к публике.

— Я! — с готовностью откликнулся толстяк за левым столиком, а его юная спутница прижала ладошку ко рту, чтобы сдержать восклицание.

— Вы идёте на это по своему желанию, с открытым сердцем, и не собираетесь подавать жалобы на меня или хозяина сего славного заведения?

— Конечно, не собираюсь, — как заводная кукла повторил чиновник, внезапно ставший похвально покладистым. Взгляд его угас, лицо выражало полнейшую покорность и готовность выполнить любую прихоть черноволосого барда.

— Тогда, пожалуйте на сцену! — и полный мужчина с внешностью чиновника последовал за широким приглашающим жестом артиста.

Взмах руки, сверкнувшее лезвие зловещего ритуального кинжала, и добровольная жертва была отпущена восвояси под одобрительные хлопки зала. Бард же вновь притушил свечи на столиках, уронил с кинжала каплю крови в центр тлеющей всё ещё звезды и запел. Он пел исполненную безысходной грусти балладу о смерти, собирающей свою извечную жатву, о разлучённых влюблённых, покинутых друзьях, одиночестве и печали. За это время на сцене как-то сами собой загорелись тревожным голубоватым светом факелы, а пентаграмма подёрнулась туманом, который не переставая сочился из неё с того момента, как кровь толстого зрителя угодила в самую середину.

На последних звенящих аккордах баллады, из-за кулис выехал каменный саркофаг без крышки. Восторженно выдохнули зрители, начисто забывшие о собственных ужинах, потому что саркофаг производил впечатление очень древнего, покрытого зловещими рунами, с волочащейся паутиной. Но и это было не главное, в саркофаге под слоем многовековой паутины явственно угадывался силуэт упокоенного.

— Ах, ты снова со мной, мой старый верный товарищ, — воскликнул бард, изящно упав на одно колено и простерев руки к гробу, — как много миль мы прошли рука об руку, как много битв выиграли плечом к плечу! — он повернулся к залу и проговорил многозначительным театральным шёпотом, — я уж не говорю о выпитом вине и женщинах, которых мы любили!

Зал на последнее замечание отреагировал одобрительным гулом, видимо многим из присутствующих было приятно, что именующий себя мастером вампиров не чужд маленьких человеческих слабостей.

— И как мне не хватает тебя сегодня, мой король, мой командир, мой брат! — бард откинул упавшие на лицо волосы, и глаза его выражали нечеловеческую скорбь, — что делать мне? Кто даст совет?

И советчик, естественно, обнаружился. Им оказалась бойкая бриллиантовая девица, спутник которой после выхода на сцену, полностью утратил интерес к происходящему, мерно жевал и в представление более не вмешивался.

— Если вы и в самом деле тот, за кого себя выдаёте, — кокетливо проговорила она, — что вам стоит оживить этого несчастного.

— Прекрасная мысль, — приободрился бард, — удивляюсь даже, как она мне самому в голову не пришла! Оживление, немедленное и полное оживление!

Вампир сбросил куртку, и его белоснежная рубашка в неверном свете факелов казалась сотканной из лунного света. Он окинул публику мрачным взглядом и глухо сказал:

— Мне придётся сейчас сделать то, что вампиры редко делают при посторонних, если кто-то не уверен в собственной стойкости, ему лучше покинуть зал.

— Не боись, — отозвался уже знакомый пьяный голос, — валяй, мы за этим сюда и пришли.

— На этот раз жертва требуется более существенная, чем капля крови из порезанного пальца, — в задумчивости бард прошёлся по сцене, перебирая струны лютни, которые пели под его длинными пальцами почти человеческим голосом, — что же делать?

При слове «жертва» почему-то оживился давешний чиновник, он оторвался от еды, утёр губы салфеткой, неловко поднялся и двинулся вновь на сцену, бормоча:

— Я готов, я — жертва!

— О нет! — артист коротким жестом отправил волонтёра назад, — теперь моя очередь, нужна особая кровь.

Он убрал лютню, обошёл саркофаг и, встав лицом к зрителям, рванул свою рубаху. Раздался треск рвущейся материи, но к нему примешался почему-то отвратительный чавкающий мясной звук; из-под разорванной рубахи хлынул фонтан крови, рассыпавшийся рубиновыми каплями по саркофагу и тому, кто в нём лежал.

Зал ахнул, взвизгнули дамы, а где-то ближе к выходу послышался отчётливый звук рвоты. Грудная клетка вампира оказалась разорванной, белели рёбра, просматривались внутренности, а среди этого отвратительного кровавого месива продолжало биться сердце, которое, казалось, даже немного светилось изнутри.

На лежащего же в гробу кровавый душ произвёл самое, что ни на есть, благотворное впечатление: он шевельнулся, снискав очередную порцию ахов и вскриков, потом брезгливо отбросил окровавленную паутину и сел.

Вампир, совершенно не пострадавший от страшного увечия, снова взялся за свою лютню и грянул бравурную мелодию, что благодаря вампирскому волшебству гремела и рассыпалась звуками по всей попонии.

Возрождённый командир, брат и друг поправил съехавшую набекрень старинную корону, и с ловкостью, которую нельзя было ожидать от покойника, выскочил из гроба. Это оказался длинноволосый коротышка с необыкновенно широкими плечами, одетый в доспехи и вооружённый мечом. Длина меча коротышки значительно превышала его собственный не очень значительный рост. Пока звучала музыка, он ходил по сцене, потрясая своим оружием, размахивал им, со свистом рассекая воздух, поворачивался к публике то одним, то другим боком, позволяя ей лицезреть живописные трупные пятна на заросшей бородой физиономии и адскую ухмылку, образованную разошедшимся старым шрамом.

Когда же старые друзья обнялись, зал взорвался аплодисментами. Это был оглушительный успех, хозяин попонии, Тратон, жмурился на снующих между столиками официантов как объевшийся сметаны кот. Бард исполнял одну песню за другой, его напарник, как уже знал Тратон, бывший в миру гномом, проделал несколько впечатляющих манипуляций со своим мечом, завершив их перерубанием свечей, которые держала бойкая девица в бриллиантах. Девица получила от вампира долгий поцелуй руки и розу, довольная села на место, с презрением глянув на всё ещё продолжающего жрать спутника.

Одним словом, третье представление господина Нодияра Бадсары в «Фиолетовом фонаре» прошло с необыкновенным успехом, и хозяин горел желанием заключить с артистами контракт, по крайней мере, до Сатурналий, а ещё лучше до Нового года. Поэтому он не стал дожидаться утра, а почти сразу же после окончания представления направился в комнатку, где помещались артисты. Из-за двери раздавались достаточно возбуждённые голоса, но как только Тратон постучался, они стихли, и господин Нодияр разрешил войти.

— Какой успех! — с порога заметил хозяин попонии, одарив артистов самой широкой из своих улыбок, — гости в восторге! Поговаривают, нами заинтересовались весьма высокопоставленные лица, и собираются на днях почтить нас своим присутствием! Вам просто нет равных, господин Нодияр! Просто нет равных!

И только тут хозяин попонии заметил, что что-то не так. Артист мрачно сидел, закинув длинные ноги через подлокотник кресла. На нём была всё та же окровавленная рубаха, а обнажённое сердце продолжало свои мерзкие содрогания, гном же избавился от доспехов, безобразившего лицо шрама и трупных пятен. Он устроился возле накрытого к ужину (естественно, за счёт заведения!) стола и без аппетита обгладывал ножку поросёнка.

При виде владельца попонии с лица артиста исчезло озабоченное и мрачное выражение, он расплылся в улыбке и гибким движением соскочил с кресла.

— Я рад вас видеть, госпонин Тратон, — проговорил Нодияр, — надеюсь, выручка от сегодняшнего вечера не обманула ваших ожиданий?

— Что вы, — ответная улыбка была сытой и довольной, — она великолепна. Вот, кстати, ваша доля. — Он аккуратно отсчитал монеты. — Но я побеспокоил вас не только из-за оплаты.

— Догадываюсь, — кивнул артист, убирая деньги в расшитый бисером кошелёк, — но ничем порадовать не могу. Ваш сын — парень смышлёный и ловкий, однако пока, — он выразительно выдержал паузу, — пока взять его в мой номер не получится. Уж не взыщите.

— Так этот паршивец посмел побеспокоить вас своими бреднями о сцене? — взвился Тратон, — говорил ведь ему, чтобы и думать не смел. Ишь, волю взял, работа в попонии ему скучной кажется, артистом себя возомнил! Ну, я ему дам, артист! Выпорю, и не посмотрю, что детинушке семнадцатый год пошёл.

— Постойте, не кипятитесь так, — Нодияр почесал кончик носа, — не стоит наказывать парня за его тягу к искусству. Из него может выйти толк. Но я, к несчастью, не учитель, да и есть у меня напарник. Скажите ему, пускай тренируется, а со временем, глядишь, устроится к кому-нибудь.

Гном оторвался от еды и с интересом прислушивался к разговору, недобро поглядывая в сторону вампира.

— Обещаете мне, что не станете наказывать сына? — артист заглянул в лицо кабатчика, — не то сердцем клянусь, обижусь на вас.

При этих словах Тратон невольно покосился на бьющееся средь окровавленных кружев сердце и отвёл глаза.

— Ладно, — кивнул он, — ради вас, господин Нодияр, я готов на многое. Но давайте обсудим, наконец, то, за чем я зашёл.

— Целиком и полностью в вашем распоряжении, — Нодияр уселся назад в своё кресло, скромно запахнул остатки рубахи и предложил хозяину «Фиолетового фонаря» бокал вина. Тот отказался, и заговорил:

— А не заключить ли нам контракт на ваши выступления? Я в прибыли, вы — не в обиде, почему тогда не устроить ежедневные представления до самых Сатурналий или лучше до Нового года?

Нодияр поглядел на свои ухоженные ногти, в задумчивости покрутил бокал в пальцах и ответил:

— Не будем спешить, многоуважаемый мэтр Тратон. Во-первых, я не потяну ежевечерние выступления до Сатурналий, а во-вторых, давайте подождём неделю, а ещё лучше декаду. Выручка установится, тогда и решим, насколько долго продержится моё представление, и сколько вы мне будете должны. Мне кажется, я говорю разумно. Что ты думаешь по этому поводу, Снорри?

Гном некуртуазно шмыгнул носом и проговорил неприятным громким голосом:

— Что думаю, я выскажу тебе наедине, Ноди, а на контракт и условия мне глубоко насрать, делай, как знаешь.

Тратон удивлённо поднял брови, но Нодияр, которого бывший король-зомби называл просто Ноди, пояснил:

— У него сегодня преотвратное настроение, поэтому не будем более докучать моему другу. А контракт пока отложим. Нам необходимо ещё решить кое-какие бытовые проблемы. Жить на постоялом дворе дороговато и не очень удобно, поэтому в ближайшее время передо мной стоит насущная необходимость: подыскать нам крышу над головой.

Хозяин попонии жутко боялся, что столь замечательный и необыкновенный бард переметнётся к кому-то из его конкурентов, поэтому заныл:

— Вы ведь не собираетесь уйти из «Фонаря»? Поверьте, никто вам не предложит условий выгоднее, а уж кухне моей просто нет равных.

— Не сомневаюсь, мой дорогой хозяин, не сомневаюсь, — Ноди обнажил в улыбке клыки, — кухню вашу мы уже оценили, поверьте. А насчёт иных заведений, — он повернулся и налил себе ещё вина, — неужели вы думаете, что я не навёл справок в Рие? Поэтому я не обольщаюсь, что другие владельцы фешенебельных ночных заведений заплатят мне больше, нежели вы. От добра добра не ищут, почтенный Тратон, эту нехитрую истину мне объяснил ещё мой дед, когда я был ребёнком. Поэтому идите к своей супруге и спокойно спите. Я гарантирую вам посетителей и выручку.

Тратон помялся немного и предложил снять комнату у его свояченицы-вдовы, которая как раз подыскивает постояльцев порядочного нрава.

— За наше поведение и нрав вдова может быть абсолютно спокойна, — серьёзно заявил Ноди, чей внешний вид в данный момент мог вызвать у слабонервной дамы сердечный приступ, — девушек водить мы не собираемся, когда выпьем, не буяним, а к оплате я чертовки щепетилен. Так что, коли поладим в цене, переселимся к вашей родственнице с большим нашим удовольствием.

Немного успокоившийся хозяин «Фиолетового фонаря» поклонился, пожелал господам артистам спокойной ночи и убрался восвояси.

Как только его шаги стихли в отдалении, гном Снорри швырнул кость в дверь и длинно выругался.

— Что ты злишься? — его напарник непонимающе уставился на него миндалевидными зелёными глазами, — ведь успех же. Одного мужика даже вырвало!

— Да уж, такому успеху только завидовать, в кабаке кто-то блеванул, а мой друг Ноди, ах, простите, господин Нодияр, в диком восторге. Да избавься ты, наконец, от своего магического говна, а то смотреть противно на все эти шляпы с пальцами, штаны с пряжками, синяки на роже, клыки и кровищу. И это — центурион Первого Безымянного! Эх, видел бы тебя сейчас Осокорь!

— Положим, Осокорь меня вампиром видел, а шляпу с пальцами и сердце я добавил для публики, которая обожает пугаться.

Ноди сделал замысловатый жест, в комнате пахнуло благовониями, и в одно мгновение исчезли клыки, чернота вокруг глаз, испарилось без следа бьющееся кровавое сердце. Напротив гнома сидел молодой мужчина лет тридцати пяти с черными, отливающими в синеву гладкими волосами. О вампире более не напоминало ничего, разве что пристрастный зритель мог усмотреть нечто особенное в орлином профиле Ноди и его желтоватой бледности.

— С клыками есть неудобно, — прокомментировал бывший вампир, и принялся за поросёнка.

— Значит, к тебе приходил хозяйский мальчишка и набивался на моё место? — обвиняюще проговорил гном.

— Приставал ещё днём, — с набитым ртом подтвердил Ноди, — но я ему, натурально, отказал. Такого как ты не найти. Один трюк со свечами чего стоит. Дамочки готовы визжать от восторга.

— Вообще-то, я не трюкач, какой дешёвый, — мрачно проговорил Снорри, — я — солдат, доппельсолднер, если точнее. В гробу ездить до Сатурналий ты меня не заставишь!

— Напомни мне, пожалуйста, если я позабыл, кого я с большими трудами вытащил из борделя в Осэне, куда этот кое-кто забрёл после игорных домов и ресторанов?

Снорри насупился и засопел.

— Тот, кто просадил почти все наши деньги, не имеет права капризничать по поводу отличного заработка, что столь удачно подвернулся нам в Рие, — бывший вампир с аппетитом уплетал поросёнка, — ты погляди, сколько мы заработали всего-то за три выступления!

— Не по душе мне все эти твои дешёвые фокусы: одно сердце чего стоит! — гном брезгливо сплюнул, — почему ты не можешь петь, как все порядочные барды? На кой дьявол тебе прикидываться вампиром, меня из гроба поднимать?

— Как ты не понимаешь, — бард оторвался от еды, — по всей империи тысячи бардов, они поют везде, где им готовы отсыпать горсть монет. Большинство из них эльфы, хотя и людей тоже в нашей профессии хватает. Но вот певец-вампир — я один. Поэтому мне и платят в разы больше, чем любому смазливому эльфу с его любовными балладами. Да и фокусы у меня совсем не дешёвые.

— Конечно, про смерть и самоубийства, оно куда интереснее, нежели о любви! — сыронизировал Снорри.

— Естественно, пока люди готовы платить за строго отмеренный страх, я буду стращать их обнажённым сердцем, магией и сочинять для них жуткие баллады. Благо дед меня хорошо подготовил.

— Ну, положим, дед твой не для сцены тебя готовил, — сощурился Снорри, — я немножко знаком с его планами. А теперь вот два центуриона Первого Безымянного легиона развлекают праздную публику, словно парочка шутов.

— У тебя имеются другие варианты? — Ноди налил себе вина и криво ухмыльнулся, — может, поделишься, какие.

— Пойти служить. Делать то, что мы умеем лучше, нежели в гробах разъезжать!

— Я уже ходил. Мне сказали, что об Осокоре никто ничего не знает. Первый Безымянный, легатом которого его назначил наш покойный император, расформировали, а людей разбросали по другим подразделениям. Бывший Первый консул Марк Луций Бестия поднял мятеж, а наш Осокорь был его заместителем. Догадываешься, что из всего этого следует?

— Не собираюсь я тут догадки строить, не мог наш Осокорь участвовать в мятеже, я голову под отруб даю! — горячо возразил гном, — мы тринадцать лет воевали вместе, и я ни за что не поверю, будто мой командир скурвился и продался этой гниде — Бестии! Не мог он. Не мог, и точка.

— Я согласен с тобой на счёт Осокоря, — серьёзно и грустно проговорил Ноди, — но он мог и не знать, в чём участвует, у него в плоть и кровь вошла привычка выполнять приказы, к тому же начальство никогда не станет уведомлять подчинённых: «Знаете, мы поднимаем мятеж, кто со мной?». Поскольку следы Осокоря затерялись, боюсь, он утонул вместе со своим треклятым шефом, когда галеру Бестии потопили колдуны в Рийском заливе, — и, увидев, что гном вновь готов возразить, сказал: — ну, это самый худший вариант. Есть шанс, что его всё-таки услали в какой-нибудь дальний гарнизон, разжаловали и лишили всех наград. Или он попал в тюрьму, как подручный мятежника. Хотя я не слышал, чтобы в Рие этот новый Первый консул кого-то арестовывал. Вот Первый Безымянный он упразднил, это факт. Так что наши с тобой заслуги могут показаться в свете последних событий более чем сомнительными. Впрочем, как и дружба с Осокорем.

Снорри задумался, покачал своей крупной головой и упрямо проговорил:

— А я всё же хочу пойти служить. Лучше получать меньше денег, зато и позориться в муляжной паутине не придётся. У меня всё внутри переворачивается, когда я своим боевым мечом, которым рубил головы, перерубаю свечи в руках визжащих дамочек.

— Решил меня бросить одного? — поднял смоляную бровь бард, и его подвижное лицо приняло страдальческое выражение, — мне ж будут платить меньше, мы никогда не выберемся из нищеты, в которую попали благодаря твоим похождениям после окончания войны с некромантами.

Эта обвинительная тирада не произвела на Снорри должного впечатления, хотя он и стыдился бесславно проигранных денег. Гном повернулся к другу и возразил:

— А кто прогнал добровольца, готового бесплатно ездить в гробу и изображать хоть мёртвого короля воинов, хоть чёрта лысого? Кто? Наверное, снова я?

— Ты намекаешь на сына хозяина отроческих годов? — Ноди сделал неопределённый жест рукой в кружевном манжете, — так он неопытный совершенно. Завалит всё представление.

— Ну, у меня, естественно, опыта выездов в гробу выше головы! — воскликнул Снорри, — аж, третий раз выступал, и как артист я просто не заменим!

— Ты всё на редкость быстро схватываешь, — возразил бард, — а твой меч производит воистину неотразимое впечатление. Если я возьму вместо тебя хозяйского отпрыска, от трюка со свечами придётся отказаться, не хватало ещё покалечить зрителей!

— Ничего, — успокоил его друг, — ты у нас сообразительный, придумаешь что-нибудь ещё.

— Не лежит у меня душа к этому мальчишке, — Ноди скривился как от кислятины, — с ним ещё срабатываться придётся, репетировать, натаскивать его.

— Кто-то, помнится, говорил мне, что трудности нужно стойко преодолевать. Вот и преодолевай, а я с утра пойду попробую наняться в городскую стражу. Пускай мне не будут платить двойное жалование, как доппельсолднеру, я хоть перестану опускать голову на улице, опасаясь, что кто-то узнает во мне выезжающего в гробу короля воинов.

— На счёт узнают, можешь не беспокоиться. Тебя в «Фиолетовом фонаре» видят только в виде зомби. По улицам можешь ходить спокойно.

— Устроюсь на нормальную работу и буду ходить по улицам спокойно, — довольно ухмыльнулся гном, — а там как-нибудь постараюсь разузнать об Осокоре. Уверен, как только они увидят, что я — доппельсолднер, сразу возьмут, — физиономия гнома выражала полнейшее довольство. Ты уж обойдись как-нибудь без меня.

— Ладно, — вздохнул бард, — выкручусь. Но меч завтра в город с собой не бери. Нечего людей пугать, да и оденься поприличнее. Пошли спать.