Том 1 ДЕТСТВО КОНЧИЛОСЬ. Глава 1

***1***

Интересно, сколько сил уходит на содержание бетонной дороги длиною в сотни километров? А на обработку полей, что раскинулись во всю ее длину? Это вопрос уровня государства, отдельный человек может вам ответить лишь, сколько сил у него уходит, чтобы преодолеть этот путь. Непогода, разбойники и ворье, дорожные поборы и банальные неудачи подстерегают в пути, но не все так плохо.

Вдоль трактов королевства Нефраер всегда кипела жизнь, и то тут, то там попадаются села, хутора и прочие поселки. Местные придорожные гостиницы, постоялые дворы или на худой конец трактиры — всегда с радостью открывают свои двери перед всеми странниками. Всеми, кроме одного.

По южному тракту, в направлении столицы, ехал торговый фургон, запряженный парой лошадей. Оба животных — массивные жеребцы, а если присмотреться, становилось понятно, что перед вами один из редчайших случаев, когда кобыла жеребится здоровой двойней. На это указывало абсолютное сходство пятнышек на чубарой шерсти животных. Уже этот факт заставлял встречный люд долго провожать фургон взглядом.

Повозка, запыленная от долгого путешествия, принадлежала купцу из Ассоциации вольных торговцев. Об этом говорила выцветшая эмблема на боку фургона. Он был достаточно большим, чтобы вместить товаров на стандартную ходку от Аусбруха до Аройо либо все внутреннее убранство жилья городского затворника среднего достатка.

Телега проседала, забитая товарами, но два крепких битюга, будто не чувствуя веса фургона, мирно брели вперед, что-то друг другу фыркая.

На высоких козлах сидели двое мужчин. Никто из них не держал поводьев, так как два огромных коня и так исправно выполняли свою работу.

Первый, несмотря на мягкий прибрежный климат и начало осени, был одет в мешковатые шаровары, плащ-пальто и огромное пончо.

Руки его скрывали толстые кожаные перчатки, а на ногах человек носил что-то похожее на унты. На голове виднелась буйная и давно не стриженная шевелюра пепельных от проседи волос. Того же цвета была и его отпущенная до средней длины борода. Взгляд у человека был отсутствующим, будто мысли его витали где-то далеко-далеко.

Бородач внезапно поморщился и что-то проворчал. Засунув руку в фургон и с полминуты не глядя пошарив, человек с глухим бряцанием достал две крупные коричневые бутылки.

Испарина на толстом стекле заиграла в лучах заходящего солнца. Обыденным щелчком пальца бородач открыл сразу обе бутылки, выпустив газы брожения и запах черного хлеба.

Другой человек, сидевший рядом с бородачом, потянул ноздрями воздух:

—  Ржаной портер? — спросил тот скрипучим и неприятным голосом.

—  Да, из Слисгруда, — глухим басом ответил первый.

—  Ты же везешь товары с юга, — поднял бровь второй.

—  Это не мешает мне занять часть фургона под собственные нужды, — сказал бородач, протянув пиво попутчику и резко задернув полог освободившейся рукой.

Тот в свою очередь взял бутылку и неестественно быстро отпил половину. Уголок его рта на миг приподнялся.

—  Что-что, а ящерки знают толк в рыбе и соответствующих напитках, — продолжал говорить бородач, доставая из-под складки своего пончо сушеную рыбину в локоть длиной.

—  Хвост, — просто сказал второй.

Первый оторвал треть рыбины и протянул своему попутчику. Тот взял угощение свободной рукой и откусил кусок вместе с чешуей и костями, пару раз пожевал и проглотил, сделав еще глоток из бутылки, опустошив ее. Бородач покачал головой, второй посмотрел на него:

—  Чего?

—  Смотри не запачкайся.

Второй с удивлением оглядел свой наряд. Удобный дублет и брюки, сшитые по древней моде, — белоснежные, как и его легкие летние туфли.

—  Я никогда не пачкаюсь, — уверенно сказал он.

—  Ладно, — хмыкнул в бороду первый и посмотрел на дорожный знак. — В Южном будем только затемно.

—  Я никуда не спешу, — сказал второй, надкусив бутылку и обыденно пожевав стекло.

***2***

Критерием успеха провинциального, и не только, лавочника принято считать количество необычных вещей из далеких краев, что наполняют его прилавки.

Верхом же успеха является показушное убранство такими новшествами своих рабочих мест, даже при полном отсутствии конкуренции.

Это — тот самый случай, ведь такое здание было одно в своем роде на весь поселок Южный. Такая себе комбинация из конюшни, жилого блока, гостиницы, универсального магазина и почтового склада.

Под одним из таких «критериев» и сидел единственный сын, единственного успешного торгаша в городке. Новшеством оказался лезервудский фонарь — стеклянная полусфера, наполненная светящимся мхом. Выращенный на питающихся эльфийской магией деревьях, мох имел ровный синеватый и довольно яркий свет.

Это оказалось очень выгодно, фонарь был самодостаточен и почти вечен, требовалось лишь подливать воду раз в неделю, но нашелся и минус. Вся братия ночных насекомых, не боясь подпалить крылья, кружила вокруг светильника и то и дело норовила куснуть сына лавочника.

Парня звали Редрик, но все называли его Редом либо Родей. Практически год назад ему стукнуло двенадцать, что подтвердилось ожидаемым визитом сотрудника местной налоговой. Тот предъявил отцу Редрика — Лоуренсу Маккройду, выдержку из законов империи о рабочей занятости граждан подросткового возраста в черте городского влияния. С тех пор старший Маккройд, который и раньше с сыном особо не церемонился, — стал гонять Реда и в хвост, и в гриву. Ведь теперь закон обязывал того платить парню зарплату, отчисляя налог в королевскую казну.

Многие не жалуют налоговую, да и прочую, политику администрации кайзера Ауринка, но всем несогласным предлагаются замечательные условия эмиграции. Правда, на территории, где законов нет вообще, осваивать целинные земли в областях кочевников зверолюдов.

Зато переезд бесплатный и быстрый, если не сказать — резко внезапный и крайне неприятный. Так что открытых противников имперского закона днем с огнем не сыскать. И теперь жизнь новоиспеченного работничка была похожа на вечные сверхурочные.

В этот раз отец Редрика пропал с самого утра. Был караванный день, но в городок так и не заехало ни одного торгового фургона. Парню пришлось самому весь день стоять у прилавка, успокаивая местный люд, не дождавшийся посылок и диковинок с юга.

Вернувшись поздно вечером, источая стойким перегар, Лоуренс объявил, что вместе с почтальоном, корчмарем и королевским конюшим обмывали постройку новой почтовой станции. Так что до Южного теперь будут добираться не только лишь уморенные полудохлые клячи или угрюмые гонцы в сношенных башмаках.

Также он обмолвился, что почтальон предупредил его, мол, на тракте догнал фургон «вольных» и узнал в купце старого Симона Луковицу. Его, спустя десять лет, снова поставили на их маршрут, так что если старик не изменил своим привычкам, то ждать его стоит только после полуночи.

После этого Лоуренс четко объявил о своем намерении «принять горизонт», а самому Реду путем бессвязных указаний и пары затрещин дал задание — встречать уважаемого представителя торговой гильдии. Благо он — Лоуренс, своевременно обзавелся новым фонарем над придорожной скамьей.

Редрик, уже отвыкший особо пререкаться, просто согласился. Он помог отцу добраться до койки в заднем помещение магазина, на которую тот с размахом плюхнулся. Рама кровати жалобно скрипнула и заходила ходуном, но качнувшись в последний раз, успокоилась. Ред хотел было прикрыть отца покрывалом, но тот только отбрыкнулся, жалуясь на жару с духотой.

—  Духота — следствие твоего перегара, старик, — пробурчал сын. Голос у него сломался рано, так что, как и у отца, шепот парня был похож на гул далекого обвала. Лоуренс приоткрыл глаз.

—  Поговори мне тут, мальчишка. Ты думаешь, что все это просто так? Думаешь твой старик тебя за зря гоняет? — сказал тот, на удивление внятно. Редрик промолчал. — Думаешь что-то в жизни дается за так? Ты мне благодарен будешь. Взгляни на меня!

Парень оглядел здоровую тушу своего отца. Крупный и крепкий мужчина, с широкими плечами и большими кистями рук. Его можно было бы назвать мощным, не будь у него надутого пивного жбана вместо живота.

Ред посмотрел в лицо отца. Прямые крупные черты обрамляли массивные лицевые кости, особенно выделялся похожий на утес подбородок. Лицо Лоуренса покрывала жесткая, как у секача, щетина. Волосы были темно-бурого цвета с проседью на висках. Густые. Ни намека на то, что его отец начнет когда-либо лысеть.

Редрику часто говорили, что он копия отца, за исключением мягкости в выражении лица и цвета глаз, которые достались ему от матери. Но он ее даже не помнил. Та заболела после родов и вскоре, не прошло и года, умерла.

Судя по всему, у нее было доброе лицо и яркие голубые глаза. Еще он узнал, что волосы у нее горели словно медь, и что была она миниатюрной и очень стройной. Северная островитянка. Там все женщины похожи словно сестры — красивые, опрятные и своенравные.

Ред пытался расспрашивать отца о ней. Но нарывался только на угрюмую стену молчания, пытаясь продавить которую, он получал только лишнее поручение и пинок до места его выполнения.

Могила его матери располагалась на местном погосте. Надпись на могильном камне гласила:

«Розалина Маккройд, в девичестве Хэйс. Ты была улыбкой в моем сердце. Твой смех был музыкой в моей душе. Ты была нежностью, что утратили мои руки. Твоя жизнь была моим счастьем, которого я лишился навсегда. Прощай».

Вместо последней точки на поверхности гранитного блока зиял скол и начало огромной трещины, что шла вниз, под землю.

Альфи Корчмарь говорил, что отец Редрика сам зубилом выбивал эти слова во время похорон, а под конец ударил с такой силой, что чуть не разбил гранитное надгробье. После чего отпрянул и выронил инструмент. Тогда все впервые увидели, как плачет его отец.

Думая об этом, Ред перестал супиться и снова взглянул на отца. Тот уже провалился в пьяную дрему и спокойно сопел.

—  Ты не договорил, — он изобразил манеру речи Лоуренса, до комичного понизив голос. — Взглянув на тебя, я должен увидеть человека, который в свое время впахивал, а теперь может позволить себе покой и отдых, — говорил сын, стягивая с отца сапоги. — И ты жалеешь, что научился работать не щадя себя слишком поздно. И сейчас всеми силами прививаешь мне уважение к трудящимся людям и понимание важности и сложности полезных для жизни занятий.

Ред поставил графин с колодезной водой и стакан на прикроватную тумбу отца.

—  Хочешь, чтобы я понял, что сюсюкаться со мной никто не будет, что после твоей школы выживания мне будет намного проще и понятнее жить, когда я вырасту, — Редрик перестал передразнивать отца и выпрямился, его тень упала тому на лицо. — Ты говоришь мне это с завидной частотой, и будь я даже полным болваном, успел бы несколько раз усвоить эти уроки. Я уже давно все понял и не сержусь. Представь себе, я даже иногда благодарен. Да и ворчание под нос я перенял у тебя, — закончил говорить Ред, и выдохнув, сделал шаг назад.

Лоуренс не спал, его серые глаза задумчиво глядели будто сквозь сына.

—  Снаружи летает целый рой всякой кусачей гадости, набрось что-то на себя, а то к утру будешь похож на кукурузный початок. И нет, нельзя ждать в лавке, это — важный гость, и он прибудет с минуты на минуту.

Сказав это, Лоуренс повернулся к стене и таки заснул.

***3***

С секунду помявшись, Редрик пошел к себе в комнату. Там он сменил безрукавку на мешковатую рубаху и подумав захватил с собой плотную простыню. Парень завернулся в нее, как в хламиду с импровизированным капюшоном.

Оставив свет только во входном помещении магазина и заперев дверь, он уселся на лавку под новым светильником, опершись спиной о стену. Та была прохладной, сложенной из крупных бетонных блоков.

Серая трехэтажная громадина волостного торгового кампуса. Тут тебе и склад, и отдел почтамта с конюшней, и торговый пост, и даже гостиница для приезжих судей и прочих чиновников, которым не по положению ночевать в провинциальном трактире.

Впрочем, работники кампуса, такие как они с отцом, тоже жили там. Ред не знал насчет всего королевства, но сам видел, что такие здания есть и в Северном, и в Восточном. Похоже, что управление кайзера и объединение торговых гильдий позаботилось о наличии таких удобных и универсальных построек в крупных поселках.

Тут даже было место под проведение собраний и судебных тяжб. Такое многообразие полезных задач выполняла уродливая серая коробка с множеством дверей.

Отец Редрика заведовал магазином, складом торговой гильдии, почтовым складом и фактически всей гостиницей. Хоть делами там и занимался молодой гремлин со скверным характером — Гизмо Гупербельд. Тот все-таки отчитывался перед Лоуренсом, ведь все необходимое для гостиницы бралось со склада.

Реду часто приходилось заниматься уборкой или стиркой в гостинице. Кроме него там работали несколько девушек под началом низенькой женщины по имени Валенсия. Та была своеобразной матроной, самоуверенной и строгой, как сам Странник. Она держала все здание в порядке и чистоте, а своих подопечных в жесткой узде.

Вот уже больше недели постояльцев не наблюдалось вообще, и девушки разбрелись по домам, где занялись своими делами, лишив парня одной из немногих отдушин в виде общения с прекрасным полом. Да и в принципе общения. Еще неудобство приносило то, что на гостиничной кухне никто не хозяйничал.

Девушки, под руководством Валенсии, обычно организовывали всем работникам плотное трехразовое питание. Но в такие периоды Реду приходилось готовить самому, так как сама женщина готовила редко, правда, времени на это сегодня он не нашел. Довольствоваться пришлось бутербродами да парой яблок. Так что живот начинал издавать негодующие звуки, ведь уже было далеко за полночь.

Редрик попытался отвлечься от мыслей насущных, задумавшись о чем-то абстрактном, но о чем высоком может размышлять парень двенадцати лет, хоть и слегка обогнавший в развитии сверстников, по словам отца. Правда, на собственном опыте убедиться в этом он не мог. Парень практически не общался с одногодками.

От оков прострации его спас отдаленный перестук копыт, скрип телеги и голоса:

—  Я уже был на взводе и сказал ему, что если он не заткнется, то портрет, который я с него пишу, будет последним украшением в его ненаглядной родовой галерее, — говорил неожиданно звучный на таком расстоянии голос.

—  Подожди, так живой портрет в поместье семьи Риверс — твоих рук дело? — голос второго — низкий, и звучал будто со дна колодца.

—  Из живого в этом портрете — только композиция. Я ж не колдун.

—  Я слышал, молодого барона зачаровали и заперли в портрете.

—  Ну молодой барон не зачаровался, а разочаровался и замолчав сидел с такой кислой рожей, что о прошлом живописном выражении его лица можно было забыть. Это меня вывело, и я запер его в клетке с его же мастифами. Те его задрали и съели. Но успокоившись, я дописал его образ по памяти и отдал дворецкому.

—  М-да, дела, — задумчиво проронил бас в ответ на такое откровение.

Парня одолел ступор. «Вот так истории у ночных гостей…» — эта и еще прорва других мыслей вертелись у него в голове, пока он глядел на подъезжающий фургон. Ред был уверен, что это те, кого он ждал, ведь дальше по дороге имперский блокпост, который ночью пропускает только купцов и гонцов.

Еще он заметил странность — голос смертельного портретиста не менял громкости от расстояния. Правда, Ред решил, что это хоть и странно, но не существенно, похоже он просто подустал.

Телега подкатила к месту, где сидел Редрик. Два огромных коня синхронно повернулись и уставились на парня. С козел пробухтели:

—  Смотри, даже в такой час нас встречают.

—  Всегда предпочитал вежливый провинциальный люд, в городах одна нервотрепка, — ответил, спрыгивая с козел, закутанный в безразмерный плащ человек ростом чуть выше Редрика.

Подойдя к двери их магазина, незнакомец повернул голову к Реду:

—  Лавка?

—  Лавка, — эхом повторил парень. — Сейчас… — начал, подрываясь с места, говорить он, но увидев, как человек спокойно зашел внутрь, осекся и глухо закончил. — … открою, — Ред точно помнил, что закрывал дверь.

—  Эй, парень, чего укутан словно покойник в саван? — прозвучало у Редрика над головой.

Ред поднял взгляд. В свете фонаря казалось, что на козлах сидит громадный шар из тряпья и шкур, но он все же разглядел человеческую голову, торчащую из него. «Кто бы говорил…» — подумал Редрик.

—  Комары, — ответил он. — Я извиняюсь, а вы кто?

—  Фургона не видишь? Купец я маршрутный, из Ассоциации. Лучше скажи, где конюшня.

—  За углом кампуса.

—  А, точно, — сказал торговец и дернул какой-то рычаг. В землю врезались тормозные сошки фургона, а в упряжи что-то щелкнуло. Лошади прошли вперед.

Парень заметил, что они остались скреплены друг с другом, но их это нисколько не смущало. Животные спокойно завернули за угол, будто понимая, куда им надо.

—  С них разве не надо снять сбрую? — удивленно спросил Ред. В ответ ему гулко хмыкнули.

—  Да я этих скотов прорву лет развести по углам пытаюсь. Они даже без привязи ходят как прилипшие, им, похоже, так спокойнее, — махнул рукой купец. — Ладно, пошли внутрь, пока этот торопыга делов не наворотил. Я, кстати, Симон, меня еще за глаза кличут Луковицей, — представился торговец.

—  А я — Редрик, сын Лоуренса Маккройда.

Парню показалось, что глаза старого Симона под мощными бровями блеснули слабой теплотой. Да и его бородатое лицо слегка разгладилось.

—  Вымахал ты. Помню тебя еще карапузом — все норовил мне в свой год с небольшим открутить мизинец, цеплялся, словно обезьянка за ветку, — сказал он, демонстрируя самый большой мизинец, что Ред видел за свою короткую жизнь.

Даже несмотря на то, что рука была в перчатке, сразу становилось понятно, что кулак у старого Луковицы размером с литровую кружку, если не больше. Да и оглядев Симона целиком, он удивился одновременной нескладности и огромности старика.

Положение его головы указывало на то, что тот — горбун, но с таким-то ростом…

—  Сколько прошло-то, лет десять? Одиннадцать? Да в тебе почти метр семьдесят, вот же дети растут, — говорил старик, почесывая бороду.

Редрик не помнил этого, правда, он не помнил ничего связного вплоть лет до трех-четырех. Он пожал протянутый мизинец. Кожа перчатки была жесткой.

—  Что ж, будем знакомы, — сказал Редрик. Луковица улыбнулся и опустил руку.

—  Ладно, хватит приветствий. Открывай — делом займемся, пока есть время.

Ред в недоумении подошел к двери и дернул ручку. Заперто.

—  Как так-то? — пробурчал парень, борясь со складками своей хламиды, пытаясь добраться до кармана с ключами.

—  А чего ты ждал, это только для него нет запертых дверей.

Ред провернул ключ и отпер двери магазина. У прилавка стоял уже сбросивший плащ на пол человек. Одежды его были цвета выпавшего снега. Незнакомец быстро водил свинцовым карандашом по страницам конторского журнала их лавки.

—  Ну разве что этим могут похвастать еще теневые воры из Абуля и лунные танцоры, ну и все, вроде. Парень, не стой в проходе, — продолжало доноситься сзади. — Вот что за человек, мохер по полу валяет.

Человек в белом пожал плечами и, что-то чиркнув напоследок, отложил журнал. Потирая глаза, он повернулся к входящим и пожаловался:

—  Бухгалтерию тут ведет безграмотный невежда, — он посмотрел на Редрика. — Это ты сводил отчетность за последний месяц? — в ответ тот тупо кивнул и сразу почувствовал, как его поднимают и ставят сбоку от дверного проема.

—  Сделай парню скидку, ему всего то лет тринадцать, и то неполных, — сказал Симон, входя в лавку и поднимая с пола плащ.

Темные глаза оценивающе мазнули по Реду. Человек у прилавка хмыкнул:

—  Все равно, так себе. Там просчет процентов на семь. Плохо. Ну, разве что ты тут спекулируешь помаленьку.

Редрик напрягся. Отец и правда научил его ремеслу двойной бухгалтерии, заставляя им пользоваться при любой возможности, хоть Реду это и не нравилось. Обман — он всегда обман.

—  Если семь в месяц, то это покрывает подоходный налог, плюс налог на одного рабочего, плюс мелочь, — почесал бороду Луковица.

«Свалились же в ночи на голову, грамотеи, блин…» — думал Ред, бросая взгляд то на одного, то на другого.

—  Даже так? — услышал он удивленную интонацию. — Ну тогда все сходится, мое почтение, парень, — сказал человек в белом и плюхнулся на диван у стены с дверью, ведущей на гостиничную кухню.

Достав из-за пазухи небольшую книжку, он немигающим взглядом уставился в нее.

—  Что, чего? — только и смог пролепетать Редрик.

—  Чего-чего, обсчет налоговиков, притом таких злых, как местные, — дело правое. Вон даже Странник такое поощряет.

—  Странник, — словно утверждая для себя какую-то истину, медленно произнес Ред.

Он взглянул на живой миф, что увлеченно читал, лежа на кушетке в лавке его отца. Странник двинул одним глазом, будто ящерица, уставившись им на парня.

—  Пялиться — невежливо, — наставительно сказал он. У Реда вспотели ладони.

—  Что читаете? — выпалил он не задумываясь. Глаз Странника снова вернулся к книге.

—  Эльфийскую романтическую беллетристику. Раритетную, — подчеркнул он. — Еще периода свободной любви. Не понимаю, на кой ляд этому… — он взглянул на обложку —… Пестику Подберезовику… вот же имена у них, была нужна тогда романтика. Там баб вокруг было доступных — хоть режь, хоть складируй, и все красотки, — говорил он, стуча рукой по страницам.

—  По ходу этот твой Подберезовик пестиком не вышел. А? — сказал прищурившись Симон и показал пальцем на Странника, поднеся руку близко к своему лицу. Странник вернул ему жест.

—  А-а-а! — протянули они в один голос с ехидной интонацией.

—  Ну не знаю. Как мне известно, у эльфов поголовно такой недуг. Но этот свои тексты стелет так гладко, словно постель молодым перед брачной ночью. Да и как? — поднял брови Странник. — Из ландышей и легких снов. Складно пишет, красиво. Правда на эльфийском.

—  А что с эльфийским-то? — поинтересовался Симон, что уже подошел к прилавку и раскрыл журнал.

—  Как что? — негодующе повысил голос Странник, вырвав страницу. — Тут на целом листе диалог двух баб из трех реплик, и то — про ухаживание за мачтовой сосной, — жаловался Странник, комкая и отправляя себе в рот не понравившийся фрагмент. — Интерлюдия про лесное хозяйство, мать его.

—  А вдруг это просто долгая аллегория такая, — хмыкнул Симон. — Ты их старые дорожные грамоты не видел. Бабина толщиной с мою руку, — говорил торговец, вписывая пару строк в журнал. — Ладно, Родя, пошли разгружать фургон, а то заговорились мы тут.

—  Мне нужна комната, — резко ударил книгой об пол Странник.

Симон посмотрел на Реда, покивал и многозначительно поднял брови. Редрик все поняв, как ему показалось, заговорил:

—  У нас в кампусе лучшим номером считается судейский. Там все обустроено под стать лордам или высоким чиновникам.

Послышался скрип половиц, из заднего помещения вышел Лоуренс. Он посмотрел на Реда почти незрячим от пьяного кумара взглядом, затем хрипло просипел:

—  Родя, ты вменяемый? Какой лучший номер? Кому? — Странник резко сел на кушетке и ожидающе похлопал себя книгой по бедру.

Глаза Лоуренса резко стали зрячими, он выровнялся, словно струна, и четко, будто его вмиг отпустило все выпитое, стал чеканить слова:

—  Не видишь разве, что за гость у нас. Широко известный факт — Странник не выносит чинуш даже на дух. Да и вот, чтиво у уважаемого. Ему световая сторона нужна. Таким гостям стоит предлагать тридцать четвертый, для аристократических пар. Там и диваны больше и подушки мягче, — выпалил на одном выдохе Лоуренс, покраснев и выпучив глаза.

—  И атмосфера романтики в интерьере, — дополнил Странник тираду Лоуренса, постучав по обложке книги. — Учись пацан, — помахал он пальцем. — Я такой скорости реакции у рыболюда гарпунщика не наблюдал. Будет из тебя толк, коли в отца пойдешь, — весело сказал Странник и вошел в крыло гостиницы, опять же, через запертую дверь.

Секунд пять в магазине висела тишина. Затем все синхронно выдохнули.

—  Кайзеровы жестяные портки, обошлось, — утер пот со лба Лоуренс.

—  А ты зачем выходил, пап? — спросил его Ред.

—  Водички хлебнуть, — сказал Лоуренс, теряя четкость выговора, будто выпитое снова напоминало о себе.

—  Так я тебе у кровати попить оставил.

—  Да-а-а? — удивленно протянул Лоуренс, глянув в дверной проем. — Действительно…

—  Что, Рен, жажда смертельная? — спросил Симон.

—  О, это ты, Луковица. Привет. Да, таки почти летальная, — сказал отец уже успокоившись. — Ладно, утром поболтаем, Родя, помоги этому старому насмешнику, а я спать, — говорил Лоуренс, удаляясь к себе в комнату. — Странник, блин. Думал, белку поймал, — пробурчал он себе под нос, но уже еле слышно.

—  Ладно, все обошлось, пошли к фургону, — сказал Симон, направляясь к выходу. Редрик вышел за ним.

—  Вы часто со Странником путешествуете? — спросил он.

—  Нет, но сам он достаточно часто перемещается с нашими караванами — не любит порталов, — буднично ответил Симон.

—  А кто их любит, — риторически произнес Ред.

***4***

Мальчик с торговцем подошли к заднему борту фургона. Сверху посередине был подвешен кристаллический фонарь.

—  Ого, дорогая штука, — указал Редрик на фонарь.

—  Это да.

—  А чего мшистый не используете?

—  Засохнет в пустыне, — ответил тот, снимая внешний засов и распахивая дверцы.

Свет фонаря попал внутрь фургона. В красноватом отсвете кристалла Ред увидел скорчившуюся, тощую, как жердь, фигуру человека в старом рубище. Парень застыл, но, когда нашарил взглядом лицо того существа, попятился и споткнулся о простыню, в которую до сих пор был завернут.

В гримасе того человека был самый большой ужас, что может испытывать живое существо. Ред охнул, упав на зад, и стал судорожно развязывать простыню.

—  Твою-то мать, — глухо буркнул Симон. — Ну куда ты полез? Зачем с лежанки сполз?

—  Нэй-нэй! — донеслось из повозки.

Редрик поднялся на ноги, и перебросив простыню через плечо, заглянул в фургон. Там лежал человек, который был одновременно и длинным, и маленьким. Руки, похожие на колодезные журавли, пытались прикрыть лицо от света.

—  Мыа-ныа-ныа? — прохныкал человек.

—  Знаю, что ярко, давай лезь обратно, там нормально, — сказал Симон. Человек замахал рукой в сторону Реда.

—  Амбага-у-у-гмук-гмук! — пролепетал он.

—  Что-что? — переспросил Симон. — Что у мальца? А, точно, — он повернулся к парню. — Слушай, тебе сильно нужна эта простыня?

Редрик тупо помотал головой и, не сводя глаз с человека в фургоне, передал простыню Симону. Тот, вытряхнув ткань, стал заворачивать в нее человека, словно паук — муху. Получился сверток в форме эмбриона. Он дрожал и хныкал.

—  Все-все, можешь успокоиться, все хорошо, — приговаривал торговец, залезая в фургон.

Он поднял сверток и понес его вглубь, туда, где была тень.

—  Все-все, тс-с-с.

—  Гмагу-багу… нэй-нэй, — прозвучало уже тихо и со спокойной интонацией.

Послышался тяжелый выдох. Через секунду торговец уже вылезал наружу.

—  Кто это был? — только и смог спросить Ред.

—  Был… когда-то этим был мой старый добрый друг. А сейчас ты видел то, что от него осталось, — медленно проговорил старик, глядя себе под ноги.

—  А что, что произошло, чтобы его так… — он осекся.

Симон посмотрел на него взглядом, полным усталости. Перед Редриком стоял несомненно крупный и сильный человек, но глядя в его лицо, он видел неутешно несчастного старика.

—  Не надо… — глухо прошептал он. Ред и не стал.

—  Где посылки для местных, старик Луковица? — спросил он, стараясь придать голосу будничность. Черты Симона смягчились.

—  У левого борта. Вот эти ящики, — он пошарил и вытащил почтовую сумку. — Вот, возьми. Занесешь утром почтальону. Я заберу остальное.

Редрик взял довольно тяжелую сумку с вышитым символом королевского почтамта и потопал в лавку. Зайдя, Ред недолго думая положил ее в углу, около двери. А затем, перепрыгнув прилавок, стал шарить под ним. Когда Симон зашел, неся стопку из трех коробок, парень уже открыл бутылку бренди «Гномья особая».

Отец думал, что нычка надежна, но уборкой-то всегда занимался сын, который сразу ее обнаружил. Ред взял стакан и плеснул на глаз граммов сто пятьдесят. Наглядный пример всех знакомых ему взрослых говорил, что никто не откажется от стаканчика, чтобы успокоить нервы.

—  Вы не против, если я вас угощу? — спросил Редрик, подвигая напиток в сторону Симона. Тот уже сложил ящики в углу, в том, где Ред бросил сумку.

—  А давай, там всего один остался. Потом занесу, — махнул рукой торговец, подходя и принимая стакан.

Сделав глоток в половину содержимого, он причмокнул и пошел присесть на кушетку. Симон сел, положив левую руку с напитком себе на колено, а правой уперся в бедро. Реду поза показалась необычной, но удобной.

—  Простите, что полез не в свое дело, — начал Редрик, опустив глаза. — Просто сегодня так много навалилось, что…

—  Он тебя не слышит, мальчик, — прервал его клокочущий голос с улицы.

Ред поднял взгляд на дверной проем. В нем стоял человек из фургона. В руках он держал последний из ящиков с товарами, на котором лежала аккуратно сложенная простыня. Человек обшарил взглядом лавку. Заметив в углу ящики, он добавил к ним свой и подошел к прилавку. Редрик осмотрел его.

Мужчина был невероятно высок. Выше двух с половиной метров. «Благо, в здании высокие потолки», — подумал Ред. Он был худ, словно костяк, лыс и пепельно бледен. Странный гость не походил ни на одного из представителей рас, живущих в Империи.

На нем были рваные бриджи и старая рубаха. Но больше всего Реда поразили глаза. Белки будто пропитаны кровью, а на ярко-желтых огромных радужках по четыре зрачка. Черные точки постоянно перемещались и меняли размер. Парень будто завороженный не мог отвести от них взгляд.

—  Пялиться — невежливо.

—  Что читаете? — машинально ответил парень. — Человек поднял бровь. — Ой, то есть. Я — Редрик. А вы тот человек, из фургона?

—  Нет, я конечно там уже долгое время трясусь. Но большую часть жизни я провел в другом месте, — он посмотрел на Симона. — Но тоже вместе с ним.

Редрик недоуменно хлопал глазами. Человек заметил это и выдохнул:

—  Андерс, мое имя Андерс, — представился он, затем глянул на бутылку.

Парень торопливо достал и поставил на прилавок второй стакан. Андерс налил себе и стал пить маленькими глотками, закрыв глаза. Ред наконец смог стряхнуть оцепенение и посмотреть на Симона. Тот сидел в той же позе, но голова его была повернута в сторону двери. Взгляд был пустым.

—  Почему он не слышит, — тихо спросил Редрик.

—  Потому что — мертв.

—  Но…

—  Поверь, — отрезал Андерс. — Он мертв, и уже очень давно.

—  Но он же… — голос парня сорвался.

—  Тише, мальчик. Уважь его. Ему-то и отдохнуть редко удается, — Андерс на секунду задумался. — Тебе сколько лет?

—  Двенадцать, сударь, — ответил Ред, резко вспомнив о приличиях.

—  Ладно, все равно тебе не поверят. Мне нужно выговориться на месяц вперед, — он всмотрелся в содержимое своего стакана. — И живой собеседник, хоть и ребенок, всяко лучше моего гнусного отражения.

Он на пару мгновений закрыл глаза, затем выдохнул:

—  Что ж, раз уж тебе не чужд такт — молчи и слушай.

Ред молча уставился в рот Андерсу. Его зубы были белые-белые и одинаковые, все — клыки. Андерс допил бренди, налил еще и рассказал Редрику поистине невероятную историю.

Она началась будто сказка, мол, в далекие времена в месте, которого давно нет, и не в этом мире, так точно. Жил был народ, народ достойных людей, которых все хотели поработить. И был Изувер, у которого получилось.

Он пришел с армиями тех, кто был намного больше, но в то же время меньше, чем людьми. Его армии шли смертельным маршем, перемалывая все сопротивление, которое мог оказать тот народ. Они завершили круг, установив абсолютное господство тирании Изувера.

Время шло, армии захватчиков растворялись в этих людях, становясь частью того народа. Но они и сами меняли его, они подарили коварство и ненависть, алчность и зависть некогда достойным людям. Изуверу больше нечего было опасаться, ведь теперь все его подданные варились в огромном котле ненависти.

Мелкие проблемы и козни, что люди строили друг другу, просто затмевали его вину. Но Изувер ошибся. И среди плевел можно отыскать зерно. В поиске решения своих дрязг люди родили идею. Давно забытую, но дремавшую в памяти стариков. Идею мира, каким он был до Изувера. И те из людей, кто перенял силу захватчиков, кто пересилил навязанную природу и оказался достаточно храбр, — стали мечом. Мечом — который проткнул сердце тирана. Его острием стал лучший из людей.

Им был сбросивший оковы заблуждений солдат — Симон. Андерс был его другом и правой рукой. Но победа оказалась фантомом. Изувер был просто пустышкой. Как только его ни стало, появились те, кто действительно всем управлял.

Они предложили Симону самому стать тираном, но тот отказал. Тогда Хозяева показали, что такое настоящая сила. Восстание захлебнулось от напора тех, кто прибыл на их зов. То были гиганты среди людей, но гиганты в ошейниках и цепях. В цепи и заковали всех, кто выжил из сражавшихся тогда.

Около сотни из первых лиц сопротивления были схвачены и вывезены. А место, которое они защищали, уничтожили — засеяли огнем. Их народ погиб. Все их семьи, все, кого они когда-то любили. Выживших привезли в странное место, что все по своей природе было темницей. Казематом для целых народов, что не угодны Хозяевам.

Там происходила настоящая бойня. Если заключенных не стравливали друг с другом на потеху высокой публики, они и сами грызлись между собой. Но была одна странность, смерть не имела власти над тем местом. Ведь могущество хозяев, как и их аппетиты — безмерно велики. Они просто не давали игрушкам ломаться. Любимые игрушки даже улучшали, чтобы те показывали лучшие результаты.

В том застенке не осталось места надежде. Пока не появился конвой, что привел всего одного человека, хотя раньше пригоняли всегда не меньше полусотни за раз. Он был невероятен. У него тоже не было надежды, но была ненависть. Он вышел на группу Симона и зажег огонь в их сердцах. У него получилось. Он сбежал, один, но сбежал.

Первый в истории, кто выбрался из этого места. Правда, о его судьбе Андерс с Симоном узнали только через многие годы. Хоть смерти в том месте и не боялись, прихвостни Тюремщика были настоящими мастерами. Все, кто попадал в руки к палачам, молили о ней. Но было даже кое-что страшнее пыток.

Внизу в глубинах темниц находилось кое-что Неведомое. То, что было противоположно сущности человека. Особо отличившихся спускали к нему. Глубина различалась по ощущениям, что внушала близость с Неведомым. Сначала становилось просто страшно, потом приходили мороки и слабость, потом животный голод, затем жажда крови.

И наконец, в самом низу ты начинал ненавидеть и презирать то, что любил и уважал. А как только ты опускался на дно, человеком тебе уже было не стать. Ты лишался этого права самим мирозданием. И чем больше ты хотел вернуть человечность — тем большим чудовищем ты становился. Физически и морально.

Ключевая информация о побеге была лишь у Симона, но главный Тюремщик этого не знал, он пытал и допрашивал всех подряд. Когда очередь дошла до народа Андерса, Симона бросили к палачам первого. И Андерс с остальными ждали его возвращения.

Прошло много времени, прежде чем его вернули. Всего израненного и измученного. Тогда взяли следующего. Тот сразу признался, что лишь Симон что-то знал. Тогда Тюремщик придумал, по его мнению, достойное наказание Симону и всем, кто был ему верен. Симона поставили над пропастью в глубины темницы, а его людей одного за другим пытали у него на глазах.

Закончив с пытками, они связывали человека живой веревкой, тонкой, словно леска, а затем подвешивали, кладя в руки Симону ее конец. А она называлась «живой» неспроста, она росла, и Симону приходилось постоянно подтягивать тело висящего человека, режа себе руки. Но вытянуть товарищей ему не давал Тюремщик, угрожая сбросить сразу всех. Симона продолжали кормить, но подвешенным оставалось лишь слизывать его стекающую с их пут кровь.

Их было девяносто пять, висящих словно переспелые гроздья винограда. Девяносто пять крупных и когда-то сильных, а от этого — очень тяжелых, мужчин и женщин. И каждый высасывал из Симона силы. Андерса подвесили последним. Он приказал: что бы ни случилось, оставаться в сознании и говорить с Симоном, чтоб ни одна капля его крови и усилий не пропала даром. Заставлял подбадривать и благодарить его. Но шло время, голоса стихали, люди закрывались в себе.

Прошло еще время, люди стали хиреть от истощения. Шли дни, годы, Андерс не знал, сколько они были в таком состоянии. Но прошло достаточно времени, чтобы с уст некогда беззаветно верных людей полетели упреки и возгласы разочарования. Они обвиняли Симона. Говорили, что он ошибался, что он их предал, поведя за собой.

Но вдруг не стало ни света, ни звука. На мгновение показалось, что не стало самого существования. Вдруг тишину пронзили крики сверху. Заключенные вырвались и уничтожали своих пленителей. Андерс тогда первый раз за долгое время возликовал. И тут все, включая его самого, начали понемногу опускаться. Люди начали испытывать близость к Неведомому.

Они стали кричать на Симона, но продолжали опускаться. Они стали угрожать ему, но продолжали опускаться. Они требовали и плакали, молили и проклинали, но никакого результата не последовало. Андерс понял первым. Веревка не могла расти так быстро. Машинерия темницы, а с ней и все ее законы больше не работали. Веревки просто выскальзывали из слабеющих рук его лидера, его друга, его мертвого друга.

Ни требования, ни угрозы не вернут его к жизни. Так он им и кричал, он обвинял и обличал. Он унижал и заставлял их себя ненавидеть. Он продолжал, пока они один за другим не стали снова благодарить Симона за его муку — раскаиваться. Искренне. И тогда, когда стопы людей почти коснулись дна, они почувствовали рывок, затем еще один и еще. Будто в такт биения могучего сердца. Смерть вернула его.

Симон вытягивал своих людей на поверхность. Но мысли Андерса были наполнены лишь гневом. Они перестали быть его людьми уже давно, как только каждый из них проклял имя Симона. Они не имеют права на его прощение. Они не имеют права даже существовать. Из последних сил он разорвал свои путы и коснулся ногами пола нижнего уровня темницы.

Он отказался от своей человечности в тот самый момент, может, это решение и дало ему возможность сохранить часть рассудка. Он начал стремительно меняться. И как только в теле его снова появились силы, он набросился на подвешенные мешки неблагодарного мяса. Он убивал. Он рвал кричащие тела. Он пожирал живьем то, что осталось от его соратников. Никого не осталось. Когда он опомнился, вися на последней веревке, Симон выволок его наверх. Андрес увидел его.

Некогда несокрушимый и могучий, сильнейший из мужчин осел на пол и не мог пошевелиться. Его сплющило от непрекращающейся нагрузки, ему дугой свернуло позвоночник. Ноги стали маленькими и кривыми, он поседел и осунулся. Его ладони превратились в узловатые переплетения шрамов и хрящей. Только руки остались прежними, огромные и сильные, они даже стали больше, чем раньше.

Андерс склонился над Симоном, но тот только и смог что тихо сказать. «Что же ты сделал с собой… мой друг?» Тогда его сердце остановилось вновь.

Андерс взвыл от горечи и бессилия. Нет, силы у него все же остались, Андерс возглавил побег. Он высадил бессчетное количество дверей, на пути к тому, по чьей вине он все потерял. Заключенные ворвались в покои Тюремщика. Андерс сам перебил его личную охрану и навис над ним.

Он спросил своего пленителя, стоило ли так выпытывать информацию о побеге, чтобы все так для него закончилось. Тот лишь посмеялся над Андерсом. Секрета и не было, никогда. Тому, кого все теперь знают под именем «Странник», просто дали сбежать. Ведь надежда подняла дух всех заключенных, а с ним и популярность боев, которые уже становились вялыми. А пытки и наказание были для них лишь обманкой и уроком, а для людей Тюремщика — удовольствием.

Андерс в ярости приволок Тюремщика к бездне. И сбросил его туда. Затем вынес тело своего друга на свободу. Под чистое небо, которое он и не мечтал больше увидеть, под ставшее незнакомым солнце. Солнце, свет которого прижал его к земле и выдавил все, что в нем оставалось, его злость, силы и разум.

Светило свободного неба не позволяло такому монстру существовать в своем свете. Но тут на Андерса упала тень. Над ним стоял его друг Симон. «Я буду жив, покуда те, кто мне дорог, нуждаются во мне», — сказал он, завернув Андерса в флаг их пленителей, пряча от жгучих лучей. Симон поднял его на руки и понес. Так началось их долгое путешествие. Монстра и мертвеца.

***5***

Андерс закончил говорить, одновременно прикончив половину бутылки «Гномьей особой». Он не стал наливать еще — просто крутил стакан в пальцах, задумчиво склонив голову. Ред сидел, не зная, что и сказать. Так продолжалось с минуту. Он многого не понял, но поверил всему. Парень чувствовал, что это действительно важная история:

—  Ваше путешествие, насколько оно было долгим? — все же спросил Редрик.

—  Слишком долгим. Моя жизнь — бесконечное жалкое трепыхание, разум возвращается ко мне лишь в самые темные часы ночей, таких как эта. Когда нет луны, а звезд не видно за тучами. И я даже не могу поговорить со своим единственным другом.

—  Такое редко бывает. Я про погоду, — заметил Редрик.

—  Слишком редко, — выдохнул Андерс. — Я бы давно покончил с этим, если бы мог.

—  Вы хотите умереть? — спросил Ред, без удивления.

—  Я хочу этого с тех пор как попал в ту темницу.

—  Но не можете?

—  Обо мне мало кто знает. Когда я беспомощен, Симон не даст никому даже прикоснуться ко мне. А когда я в силе, никто в здравом уме не будет нарываться даже на встречу со мной. Да и вряд ли кто-то одолеет. Тем более убьет. Я сам себя убить не могу.

—  Вы же давно знаете Странника? — после долгой паузы, тихо спросил Ред.

—  По меркам этого мира, мы были знакомы всегда.

—  Но вы же знаете, что он из себя представляет?

—  Конечно, знаю. Ты думаешь, я до сих пор не понял, что он единственный, кто может нам помочь? Симон давно заслужил покой. Но всегда, когда безлунная ночь близко, он уходит прочь от всех мест, где в последнее время появлялся Странник, — Андерс повернулся к телу своего друга. — Он не может дать кому-то мне навредить. Просто не может.

Редрик ушел глубоко в себя. Он глянул в лицо старика Луковицы. Ему показалось, что он видит в его выражении не замеченную раньше мольбу. Но парень не понимал, что это значит. Разыгралось ли у него воображение, хочет ли старик наконец покончить со всем или просит защитить дорогого ему человека от ужасного стечения обстоятельств.

Мальчик чуть не заплакал. Как же сложно понять, что делать. Он осознал насколько мал, насколько это не его ума дело. Ред попытался взвесить все в голове, но в ней резко стало пусто. Пусто настолько, что фраза вылетела сама собой:

—  А вы бы почувствовали присутствие Странника?

—  Его нельзя обнаружить никакими методами. Он об этом позаботился, — отмахнулся Андерс.

Ред снова замолчал, размышляя над выбором. Андерс внезапно напрягся:

—  Где он?

—  Кто он? — быстро спросил парень, покрываясь испариной.

—  Ты даже не представляешь, что будет, если ты не перестанешь валять дурака, мальчишка, — ревел Андерс.

Его голос менялся вместе с обликом. Тембр переходил в рык вместе с тем как нижняя часть лица становилась месивом из зубов, складываясь в уродливую костяную маску. Глаза будто расползлись по черепу, их стало восемь. Он весь удлинился, мышцы стали наливаться и превратились в ходящие ходуном бугры и канаты. Выросшие когти на пальцах рук проделали борозды в каменной столешнице прилавка.

—  Где Странник?! — прозвучало криком прямо в голове у Редрика.

Он понял, что если бы пообедал или поужинал, то пришлось бы стирать штаны.

—  На-наверх… т-тридцать че-четыре, — заикаясь промямлил Ред.

Парень дрожал, зубы стучали. Но тут в восьми глазах монстра появилась вся благодарность и доброта мира. Сын лавочника так удивился, что перестал дрожать.

—  Спасибо. Прощай. Прости, что напугал, — прозвучало в голове Редрика.

Голос был спокойным и звучал будто издалека. Но тут контуры Андерса поплыли. Реда дезориентировало, он услышал оглушительный хлопок, а затем мерзкий гул, как от заложенных ушей. Ноги подвели его. Он увидел, что Андерс исчез, а дверь в гостиницу разлетается в мелкую щепу.

Прикоснувшись к голове, он почувствовал, что комната вращается. Единственное, что он смог сделать, это навалиться телом на прилавок, кое как подтянув ноги, и потерять сознание.

Редрик видел гладь бесконечного озера. Он стоял по колено в теплой воде. Все вокруг застилала легкая дымка тумана. Ред, оглядевшись, увидел лодку. В ней сидели двое голых людей. На веслах был Андерс. Это точно был он, хоть и меньше ростом и плотнее. У него были длинные светлые волосы. Он улыбнулся парню и кивнул, будто на прощанье.

На корме сидел второй мужчина. Коротко стриженные, черные как уголь волосы, переходили в крепкую шею. Спина его была невероятно широкой и сильной и сплошь иссечена шрамами. Толстые, словно бревна, руки человека уперлись в борта лодки, он неуклюже сел в пол-оборота.

На Реда посмотрел Симон. Он был молод и выбрит. Но Редрик узнал его. На мгновенье во взгляде великана появился укор, но лицо сразу смягчилось. Он помахал, прощаясь. Редрик помахал в ответ. Вдруг из-под воды взметнулась огромная латная рукавица. Она схватила и начала трясти лодку. Парень попытался сделать шаг назад, но оступился и упал с прилавка на дощатый пол лавки отца.

Сквозь туман в голове Редрик услышал неприятный голос:

—  … я, конечно, повторяюсь, но где такое видано. Врывается, портит мебель, ни тебе «здрасте», ни «как дела», а сразу по морде, — жаловался Странник.

Ред его не видел, так как лежал за прилавком.

—  Но это было нечто, я даже вспотел, мне так показалось. Я вообще могу потеть? Не знал, что опущенный может развиться до такого уровня и заодно так лихо и мастерски вести бой. Они обычно дуреют. Он мне даже кого-то напомнил, — продолжал говорить Странник.

Ред потянул носом. Вдох был кислотный и неприятный. Открыв глаза, Редрик увидел, что лежит в лужице. Желчь и желудочный сок. Вытираясь рукавом, он с трудом поднялся на ноги.

—  О, пацан, я тебя разбудил?

—  Не беспокойтесь об этом, — прокашлявшись ответил парень. — А с кем вы разговариваете?

—  Ну ты же спал, тут был только он.

Ред посмотрел на Странника. Тот сидел на кушетке, указывая ладонью на тело Симона. Оно было во все той же странной, но удобной позе. Даже стакан был еще в руке.

—  Простите, но он умер, — не зная зачем, извинился Редрик.

—  Так он давно умер, — раздраженно посмотрел Странник.

—  Он больше не оживет. Я видел, как они уплыли вместе с Андерсом, — не думая говорил Ред, глядя на изменившееся — спокойное выражение лица Симона.

Странник почесал нос. Он молча сидел с полминуты, глядя на труп собеседника.

—  Вот значит кто это был, — сказал Странник. — Тогда это ему уже ни к чему, — он вынул стакан из руки Симона и выпил содержимое, предварительно подняв его в беззвучном тосте.

Затем, поставив стакан на пол, тяжело выдохнул:

—  Отдыхай, старина, ты заслужил это больше всех нас, — сказал он вставая. Странник, уложив тело Симона на кушетку, прикрыл тому веки. — Уплыли значит, — проговорил он тихо. Затем достал свою эльфийскую книжку и свинцовый карандаш.

Открыв ее на вакате, он написал несколько строк. После этого, немного подумав, откусил у книги уголок, так что остался четкий прикус. Карандаш он съел целиком, словно трубочку с кремом. Повертев книгу в руках, Странник положил ее Симону на грудь.

—  Ладно, пацан, у меня дела в Аусбрухе. Можешь не провожать, я сам дорогу найду, — сказав это, Странник вышел.

Редрик смотрел на надкушенное собрание эльфийской романтики. Он не понимал, что ему теперь делать. Парень выглянул на улицу. Светало. Сын лавочника заглянул в комнату отца. Со стороны кровати Лоуренса доносился раскатистый храп.

Ред улыбнулся, нелепость момента даже немного приподняла его настрой. Что ни говори, а его отец всегда спал как убитый. Парень подошел к телу Симона и с осторожностью взял книгу, полистал. Редрик не знал эльфийского. Он смог сделать только два вывода, что укус Странника не повредил текст, и что страницы — невероятно тонкие и прочные. Во много раз тоньше бумаги в их конторской книге.

Открыв вакат, Ред увидел строки, написанные ужасным почерком. На мгновение он даже испугался того, как теперь выглядят записи в их конторской книге. Надпись гласила:

«Позаботьтесь о теле этого человека, он был единственным, кто остался добр ко мне, без всякой на то причины. Симон Мартирос был последним из достойных людей этого мира. В связи с нанесенным этому месту материальным ущербом властью, данной мне моей силой, и как его душеприказчик, я передаю все его имущество этому кампусу в качестве уплаты. Я уведомлю об этом «Вольных», так что держи свои загребущие при себе, Кривоухий, улики тебе ни к чему. Тронешь что-нибудь — я узнаю. И на этот раз — сожру тебя целиком».

Ред закрыл книгу и положил ее обратно. Тут парень понял, что спина Симона разогнута, и даже половина его тела едва помещается на кушетке, где могут усесться четверо. Редрик даже не захотел прикидывать реальные размеры старика в сравнении с обычными, человеческими. Взгляд его снова мазнул по книжке.

Он подумал, что не удивится, даже если Странник на его глазах обвенчает пару молодоженов. Это было логично, раз он делает все что хочет, и никто не в силах ему помешать — легче просто дать ему все возможные права. Но как кто-то узнает, что это написал Странник. Хотя его почерк ни с чьим не спутаешь, коли раз увидишь.

Так он размышлял, проходя сквозь разбитый дверной проем, а затем пересекая промежуточное помещение, служившее кухней, пока не вошел в крыло гостиницы. Редрик споткнулся, но удержал равновесие.

Некоторые половицы были вывернуты. Он взглянул на лестницу, что вела на этажи с жилыми покоями. Она была обрушена. Груда деревянных брусов лежала в пролете. Гизмо не было на ресепшене. Ред огляделся. У окна напротив, в сдержанной позе, с отсутствующим выражением в карих глазах, сидела Валенсия.

Это была низенькая, плотная дама неопределенного возраста. У нее были черные вьющиеся волосы до плеч и смугловатая кожа с сетью морщинок. На ней была ночная сорочка и вязаная шаль.

—  Вы в порядке, госпожа Валенсия? — спросил Редрик, подходя к женщине.

—  Нет-нет, милый мальчик. Я давно так не боялась. Ты же знаешь, что произошло?

Он неуверенно кивнул и всмотрелся в лицо женщины. Она будто постарела лет на десять.

—  Прости, милый мальчик, дай мне побыть одной, — попросила она, промокнув край глаза черным платком, которым всегда перевязывала шею.

Редрик снова огляделся, Гизмо нигде не было видно. Он вышел на улицу через дверь гостиницы, но дойдя до середины тракта, резко опомнился. Ред посмотрел на север. В отдалении виднелись дома поселка. Кампусы всегда выносили за пределы населенных пунктов.

К своему удивлению, он заметил маленькую белую фигуру, шагающую по дороге. Редрик попытался приглядеться, но ветер поднял пыль и скрыл фигуру Странника.

Ред покачав головой, посмотрел на юг. Брови парня взлетели так высоко, как никогда прежде. Земля бугрилась кратерами, словно оспинами. Деревья лесополосы в некоторых местах вырвало с корнем, и они лежали где попало. Каждое — страшно изломано. Но больше всего его поразила стоящая почти вертикально, подпертая валом земли, часть тракта. Высотой она была во всю его ширину, соответственно — около двенадцати метров.

Редрик пошел в ее сторону. Проходя мимо крыла гостиницы, он отметил, что стекла повылетали исключительно наружу, а половина третьего этажа вывернута словно взрывом. Обломки здания лежали в радиусе двадцати метров. От мыслей о необходимой для таких разрушений силе у Реда кружилась голова. Идя, он старался смотреть под ноги и не думать вообще.

Так он добрался до земляного вала, где увидел яму, из которой и вывернуло почву. Она была с восточной стороны. На ее дне лежали куски мяса. Одна нога, вроде левая, второй — не видно. Торс вспорот, но внутренностей не было вообще. Левая рука оторвана по локоть, у правой не хватало только кисти. Все суставы выдернуты, а хрящи будто вырвали зубами. Голова пробита. Лицо принадлежало Андерсу. Человеческое лицо.

То, что осталось от Андерса, лежало в бурунах застывшего стекла. Выглядело так, будто стеклянный шар с человеком внутри взяли и разбили вдребезги. Ред отвернулся, но в глаза ему ударил луч восходящего солнца. Проморгавшись, он снова посмотрел на Андерса. Рассвет согнал тень с его лица, и парню почудилось, что уголки его рта приподнялись.

Редрику стало нехорошо, в животе екнуло, но рвать было уже нечем. Почти упав, он сел на край ямы и опустил голову на сцепленные замком руки. Его плечи дрожали, будто от судороги. Он трясся от страха.