Прорывая мрак времен главы с 4-6

Глава 4.

28 июля 2007 года

Люди, толкаясь, двигаются непрекращающимся потоком во всех направлениях, будто тараканы. Мелькают сумки, чемоданы, рюкзаки… Дети, взрослые… Крики, плач, суета — шум и гам в аэропорту повсеместно. Пестрящая человеко-текучка в летнее время ужасает. Катя морщится — к обострённому чутью и обонянию до сих пор сложно привыкнуть! Крепче сжав лямку рюкзака, выбегает на улицу.

Утреннее марево едва заметной дымкой витает в воздухе. От духоты перехватывает дыхание. Скоротечная смена климата, многочасовой перелёт из Бразилии в Ростов дают о себе знать.

Катя останавливается, жадно глотая воздух. Спасение! Нельзя сказать, что особенно скучала по дому, скорее, даже и не возвращалась бы, но причины серьёзные и веские — родители в опасности! Два года не была в России, а словно никуда не уезжала. Ни черта не изменилось! То же здание аэропорта. Ремонт… едва ли сдвинувшийся с мёртвой точки. Банки с краской, лестницы, защитные сетки, всюду побелка, таблички на смутно понятном языке, еле различимым корявым почерком «Быть осторожен. Окрашен!» Даже мастера в заляпанных, грязных, местами продранных костюмах, на удивление похожи на тех, кто работал, когда сбегала из города. Гастарбайтеры — дешевая сила, а ещё — на одно лицо! С точностью не определить, «он» или «его» брат…

Всё знакомо до боли и щемящей радости. Столпотворение машин, автобусов на площади перед зданием аэропорта.

Посреди пробки «закипевшая»[1] вишневая девятка. Над распахнутым капотом клубится серое густое облако испарений. Невысокий, щуплый мужчина носится вокруг, истерично размахивая руками. Волосы всклокочены, лицо красное, глаза дико вращаются, рот не закрывается — брань прорезается сквозь звуки площади.

— Чтоб её… дрянь…

Чего хочет от колымаги — не понятно, она и так выглядит, словно доживает последние часы. Между автомобилями, словно играя в шахматы, лавируют мотоциклисты. Водители нетерпеливо бибикают, подгоняя друг друга. Кто ругается, кто слушает громкую музыку. Ростов как всегда гостеприимен! Родина…

— Эй, подвезу. Дорого не возьму! — зазывает кавказец, высунувшись из окна старенькой копейки. Зелёная краска выцвела, «жучки»[2] на поверхности, бок с вмятиной. Катя поправляет рюкзак и решительно подходит:

— Сколько до Сноёвки?

— Э! Красавиц, — округлое, потное лицо расплывается в хищной улыбке, обнажив под густыми короткими усами с проседью пару золотых зубов. — Почти задаром.

— Цену говорите — я разберусь, задаром или нет.

— Только для тебя, — тёмные масленые глаза сверкают похотью и расчётом, — пятьсот.

— Чего?.. — негодует Выходцева.

— Бензин не дёшев, — оправдывается таксист заезженной фразой. — Вон как цена подняться…

— Триста, и не рубля больше, — отрезает Катя.

— Э! Красавиц, — с поддельным негодованием качает головой кавказец, — за триста до автобусная станция довезу…

Позади копейки синяя «Toyota» нервно сигналит. Из окна высовывается коротко стриженая мужская голова. Холодные серые глаза сверкают злобой:

— Убери колымагу. Проехать дай! — угрожает грубо водила. — А то багажник твоей развалюхи сейчас до капота вобью…

— Щас, жди, мы едем уже, — отмахивает таксист и оглядывается: — Четыреста и по рукам.

— Пойдёт, триста пятьдесят — у меня евро.

Кавказец кивает с довольным видом. Водитель «Toyota» продолжает набибикивать, сопровождая каждый сигнал отборным матом. Мозг разрывается. Катя нервно тянет ручку — замок не срабатывает.

— Э… не так.

Водила, пыхтя, вылезает из машины. Подтягивает спортивные штаны, чуть ли не до груди. Короткие ноги, округлое пузо, руки повышенной волосатости и её полное отсутствие на макушке — типичный представитель таксопарка от «народа гор». Взявшись за ручку, кряхтя, пару раз ударяется бедром о дверцу, и она со скрипом распахивается. Нагло ухмыляясь, приглашающе машет:

— Садись, красавиц!

Хочется верить, что доедем… С раскалывающейся головой Выходцева забирается на заднее сидение. Потрёпанная обивка, пепельниц нет, подранные чехлы на передних сидениях. Хорошо, без мусора. Вместо магнитолы торчат голые провода. На коробке передач кобра с зелёными глазами. На треснувшем зеркале заднего вида висит «елочка», источая едкую вонь, плохо заглушающую запах пота таксиста. Машина трогается с жуткими тарахтением и выхлопами. Катя смотрит в зеркало — водила, поглядывая на неё, скалится. Проглотив язвительные слова, Выходцева отворачивается к окну и закрывает отяжелевшие веки. Не до глупых перепалок с «шоферюгой». Устала. С прошлого вечера не спала — перелёт дался тяжело, ведь после авиакатастрофы фобия самолётов. Монотонная тряска нагоняет сон, в голове пульсирует единственная мысль — быстрее бы домой! Дрёма зовёт в свои объятья, но в сознании всё прокручиваются картинки прошлого.

Вчера ламия[3] добрался до семьи, вряд ли мама и папа выжили… Сама не раз удирала на грани смерти. Глупо, что вернулась, но по-другому никак — родители ведь. Убить кровопийцу, чего бы это ни стоило. К тому же чутьё ведёт… хотя лучше бы молчало. Если бы не знала о нападении на родителей, было бы проще. Но нет, интуиция погнала в гостиницу — от боли аж слёзы брызнули… По трёхзвёздочному мотелю промчалась словно пятки горели. Ворвавшись в простенький номер, схватила телефонную трубку — мобильника нет, с ним ламии вмиг выследят. Даже знала, что родители на даче, а не в городе — набрала заветные цифры и затаила дыхание. Сердце глухо отстукивало ритм, заглушая гудки, тянувшиеся бесконечно долго. На другом конце щёлкнуло.

— Ма! Это я, Катя… — выпалила, не дождавшись ответа.

— Катенька, ты где? Сергей… — срывающимся голосом завопила мать мимо трубки. — Катя звонит. Катенька, не молчи, — затараторила. — Ты где? Что с тобой? Тебе денег хватает?

Мамка эмоциональная, как всегда. Хотя, чему удивляться? Дочь — неведомое существо. Умирает — оживает…

Катя всхлипнула. Высокая тональность голоса матери раздражала и радовала одновременно. Любила обоих, но отца… Их объединяло нечто большее, не поддающееся человеческому пониманию, другая, молекулярная связь. Это трудно понять, а ещё сложнее принять. Сердце рвалось наружу, руки дрожали — Катя на подкосившихся ногах опустилась на постель. Едкая вода продолжала наполнять глаза — очертания комнаты плыли:

— Доча, ты где? — голос отца принес облегчение.

Значит всё в порядке! Выходцева шумно выдохнула. Только училась понимать интуицию, незамедлительно выполняя её советы — она через импульсы в голове сообщала о беде. В эти моменты чутьё говорило, что нужно делать. Под ложечкой сосало, а в висках продолжало стучать кровь — боль, боль, боль…

— Я жива, — Катя всхлипнула. — Просто хотела извиниться, что грубила, а ещё убедиться, что с вами…

— Всё отлич… — Душераздирающий женский крик заглушил слова отца.

Мамка… Катя вскочила так резко, будто ударил разряд тока. До скрипа сжала трубку в руках.

— Катька, не смей возвращаться, — твёрдо и решительно пригрозил отец и в тот же момент на другом конце захрипело. Глухой удар… упало тяжёлое… Звонкий стук — пластик ударился об стену, и повисло шипение, царапающее мозг.

Катя очнулась от шока:

— Па… па… Папа. Па-па! — закричала не своим голосом.

Новый звук — злобно-клокотавший, гортанный остановил истерику. Выходцева перестала дышать. Прислушалась, впитывая и запоминая тональность — найти и отомстить, даже если на это уйдут оставшиеся жизни. Волосы зашевелились, мурашки волнами побежали вверх.

— Катя, Катя… — раздался скрипучий, с явной усмешкой тянущий слова мужской голос. — Ты виновата! — бросил невинно обвинение и тотчас ожесточился: — Если не хочешь ещё жертв, приезжай. Я тебя жду.

Раздался глухой удар, и повис хрипящий звук… Перед глазами застыла чёрная пустота.

***

Выходцева просыпается, ударившись лбом о прохладную поверхность. Дремоту как рукой снимает. Нехотя открывает глаза. Стекло! Чёрт, уснула! Машину трясёт, носит по дороге, словно пьяную. Впечатление, что водила специально собирает ямы и выбоины. Катя глубоко вздыхает, трёт ушибленное место и откидывается на спинку.

— В деревню везти не надо, — нарушает молчание. — Там на трассе остановка. На ней тормозните.

Таксист кивает — улыбка расплывается шире:

— Такой красивая, один едет. Не боится?

— Нет, — огрызаюсь возмущенно. — У меня есть пара кольев в кармане. Если не произвело впечатления, то… ещё чёрный пояс по «рукопашке». Зубы вобью в глотку, пластика не поможет. — Понятно, что хамка, но подобных типов теперь не могу. Пока бегала от ламий, натыкалась на разных личностей. Вот и научилась дерзить раньше времени. Так их желание приставать быстрее отпадает.

Лицо водилы блекнет:

— Какой грубая…

Проглотив ответную фразу, Катя опять закрывает глаза. Таксист приставать не будет. Не решится — кишка тонка.

Нужно обдумать дальнейшее. Чёрт! Глупостей натворила, как всегда! Примчаться на зов убийцы — дурость! Бегала, бегала, а позвали, сразу же явилась!

Что ж… Теперь, главное, осторожность! Ламия ждёт, своего не упустит. А если не один? Плевать… Добраться до него, а там уже всё равно…

Давящая, жгучая боль расползается по макушке, точно липкая паутина. Дыхание обрывается. Чутьё вновь не даёт покоя. Стиснув руками виски, Катя зажмуривается — сноп искр проносится фейерверком.

— Э… — далёкий голос таксиста нехотя прорезается сквозь пробки в ушах. — Ты чего?.. Наркоманьё всякий...

Выходцева, сглотнув пересохшим горлом, разлепляет тяжёлые веки — боль отпускает, остаётся глухой стук в голове, похожий на топот.

— Всё нормально, — отвечает хрипло. — Тормози, выйду здесь.

— Недалеко осталось...

— Тормози, говорю! — срывается на крик. — Мне здесь ближе.

Водила сворачивает на обочину — машина, завизжав колодками, останавливается.

Катя, торопливо расплатившись, выходит. Копейка, «пропердевшись», круто разворачивается и уезжает, оставив едкий выхлоп газа. Выходцева поправляет рюкзак и перебегает дорогу. Чувства обострены — каждый шорох, звук отдаются в голове. Ветер играет в кронах деревьев, шелестит листвой. Белка гулко перепрыгивает с ветки на ветку, останавливается и грызёт шишку. Мелодичная птичья трель стихает в вышине. Недалеко дятел отстукивает ритм.

Глубоко вдохнув, Катя втягивает голову в плечи. Прячет руки в карманы, спешно двигается по знакомой просёлочной тропке: извилистой, ухабистой и по шаткому деревянному мосту через приток Дона — Койсуг.

Как в песне: «И у чёрта, и у бога, на одном видать, счёту. Ты российская дорога — семь загибов на версту».

На небе ни облачка. Погода не балует дождями, земля иссохла и потрескалась от зноя — пыль клубится, забивая нос. Как назло, по пути ни тенечка, ни колонки.

Изнывая от духоты, Выходцева упорно идёт в деревню — плевать на всё. Нужно домой! Войдя в Сноёвку, оглядывается — ничего не изменилось, словно не уезжала. Море зелени: раскидистые яблони, груши, вишни, сливы; сор-трава, полынь… Собаки, как по команде, поднимают лай, от дома к дому — одноэтажных, деревянных: часть — ветхих, державшихся на честном слове и заросших диким виноградом. С прохудившимися стенами, обвалившимися крышами, зияющими дырами вместо окон и дверей.

Со всех сторон раздаётся кудахтанье, блеянье коз. Негодование подкатывает волной — всё будто вопит: «Глядите! Катька приехала!»

Слава богу, соседей не видно. Время обеденное. Аборигены сидят дома, прячась от солнцепёка. Есть ещё дачники, как её семья, но такие появляются на выходные с вечера пятницы до воскресенья, а сегодня понедельник.

Хорошо. Меньше глаз — меньше вопросов.

Ноги становятся тяжелее. Каждый метр, приближающий к дому, даётся с трудом. Точно одерживает очередную победу на олимпийских играх, с надрывом и треском в жилах. Глубоко вздохнув, Выходцева замирает. Светло-бежевый дом с бордовыми ставнями и крышей пустой, безликий. Пристроенный гараж затворен, но без замка. Цветочные клумбы — гордость матери: роскошная красочная палитра покрывает палисадник, но сейчас кажется, что растения, предчувствуя недоброе, склоняют бутоны.

Милиции не маячит, беготни, суеты нет, значит, никто не хватился Выходцевых. Что ж, криков соседи могли и не услышать.

Озноб пробирает до костей. Перетерпев спазмы в груди Катя медленно ступает дальше. Принюхивается — живых нет, трупный смрад — есть. Запах ламии нестойкий — рассеивающийся. Значит, тварь ушла. Хотя, возможно, поблизости затаилась.

Дрожащей рукой открывает металлическую калитку — она протестующе скрипит в ответ. Катя испуганно прислушивается к напряженной тишине… Проходя мимо палисадника, рывком отдирает покосившуюся деревянную палку. Пригодится — вместо кола, вон даже с одной стороны заострена. Ударом об колено ломает пополам. Снимает с плеч рюкзак, оставляет у дома и осторожно двигается дальше. Прислоняется к входной двери. Нащупав холодную ручку, неспешно тянет. Закрыто.

Скользит рукой в щель под козырьком и достаёт запасной ключ. Щелчок…

Сжимая в руках по колу, двигается в сторону достроенной комнаты и в ужасе замирает. Будто в фильмах ужасов вся кухня залита кровью. Разводы на полу. Куски, ошметки… Отпечатки рук на светлых стенах, с длинными полосами от пальцев, точно жертву тащили, а она тщетно пыталась уцепиться хоть за поверхность. Чёртов спецэффект мелькает заезженным кадром: кровь, кровь, кровь… Словно не ламия, а потрошитель поработал! Большой кухонный нож и оторванная телефонная трубка, разбитая на мелкие осколки, валяются заляпанные красными сгустками на полу.

Позади раздаётся стук. Трупная вонь касается носа. Обдаёт холодом, кожа покрывается мурашками. Чутье кричит, срывая голос: «Бей!»

Выходцева, крепче стискивая колья, с разворота втыкает в возникшего из ниоткуда кровопийцу. Тварь лёгким движением, — схватив одновременно за оба запястья, — отражает нападение. Сдавливает с такой силой, что Катя непроизвольно разжимает пальцы. Оружие со стуком падает и откатывается в стороны. Рядом вжикает воздух — кулак ламии обжигает скулу. От удара сносит назад — перед глазами проносится сноп искр. Выходцева, отлетев, гулко бьётся затылком о стену и обессиленно сползает на пол. Голова трещит. Звон в ушах не смолкает — кровопийца безжалостно тянет за волосы вверх. Ахнув, Катя вцепляется в руки мучителя, а тело будто само живёт — жилы трещат, кожа растягивается. С гибкостью кошки заставляет извернуться, чиркнуть когтями по ламии и лягнуть на «авось». Хрусту ломаемых костей противника вторит его истошный вой, но вскочить Выходцева не успевает. Кровопийца хоть и отпускает, но вмиг очухивается — ожесточённо пинает, сбив с ног: Катя сжимается в комок, прикрывает голову, гася удары.

— Дрянь полукровная, — распалившись, хрипит ламия. Хватает стул и шибает им по спине — он с треском разлетелся. Выходцева жалобно всхлипывает. В руках кровопийцы остаются обломанные палки. Недобро оскалившись, бьёт ими так, что невозможно уследить за движениями. Каждое соприкосновение отдаётся в теле волнами жгучей боли. Слёзы разъедают глаза. Прикрыв голову, Катя опять сворачивается в позу эмбриона. На губах — солоновато-сладкий привкус, слегка отдающий металлом.

Чувствительность притупляется. Сознание меркнет. Подступает темнота...

Запал ламии угасает, побои прекращаются. Катя через не могу разлепляет опухшие веки. Карусель звёзд на фоне красной пелены затмевает взор. Окровавленный пол… Нож метрах в трёх… Взгляд скользит мимо. Один кол — далеко, а вот другой… под ногами кровопийцы. Катя поднимает голову. Ламия скалится — клыки удлиняются, чёрные бездонные глаза сверкают лютой злобой. Отшвырнув палки, приседает на корточки:

— Не мечтал, что приедешь, — неожиданно мягкий голос обволакивает, проникает в сознание точно слова опытного гипнотизёра. Неопределенно встряхивает головой: — Оказывается, нужно просто вежливо пригласить.

— Где… — Катя заходится кашлем — боль пронзает от каждого содрогания.

— О! — наигранно радуется кровопийца. — Счастливая семья?.. — вскидывает брови. — Нам было весело!

Мысли ускользают, язык не слушается, тело сотрясается от беззвучных рыданий. Упершись руками в пол, Выходцева садится и утирает лицо от жгучих слёз. Смачный плевок шмякается рядом, но Катя и бровью не ведёт. Еле выдавливает:

— Где их тела…

Ламия вскакивает с такой прытью, что глаза улавливают лишь момент, когда тварь оказывается совсем рядом — вновь, схватив за волосы, тащит:

— Лучше расскажу, как всё было...

Катя едва не утыкается лицом в пол, успевает перевернуться на спину. Давясь очередной порцией слёз, скользя по возмущенно скрипящему линолеуму, выискивает ближайшее оружие. Онемевшими пальцами зацепляет кол, судорожно стискивает. Шанс — единственный и последний. Покалывание бежит по телу, как мороз по коже — силы возвращаются.

— Вот здесь… — кровопийца дёргает к себе, опаляя шею ледяным дыханием. Катя, закричав, подаётся наверх, но ловко извернувшись, всаживает в ламию древко. Лицо монстра искажается гримасой боли и недоумения. Вцепляется скрюченными пальцами в плечи Выходцевой, словно клешнями. С алых, подрагивающих губ слетает посмертный хрип. Катя из последних сил рывком вдавливает торчащее древко глубже. Ламия качнувшись, падает, как подкошенный. Выходцева отступает. Упершись спиной в стену, сползает на пол. Дыхание вырывается с клокотом, в горле пересыхает. Янтарное пламя охватывает обездвиженное тело ламии и, испепелив, угасает, так же как появилось — извне.

Чутьё замолкает, будто понимая ужас произошедшего и позволяя свыкнуться с горькой мыслью; затыкается, давая время прийти в себя. Тварь убила маму и папу. Глупо, конечно, но до последнего надеялась… что это не так. Ведь, если настолько нужна королеве Ламии, могли родителей взять в заложники. Для шантажа!

Но убивать?! Зачем? Почему…

А-а-а, лучше бы сама сдохла… Как пережить смерть родителей? Их нет!.. Их смерть — виной останется до конца жизни! А зачем она вообще нужна… эта жизнь? Собственное паскудство рано или поздно сгнобит, совесть выест брешь. Умереть — единственный выход. И умереть нужно окончательно, найти способ — покончить с мучениями.

Звенящая тишина поглощает. Катя глядит в одну точку — ни мыслей, ни боли. Пустота обволакивает точно покрывалом.

Тонкий, словно писк комара звук свербит в голове. Усиливается вонзается в мозг. Острый импульс пронзает виски — нужно идти! Застывшее тело реагирует будто часы. Катя вскакивает. Подхватывает рюкзак возле двери и идёт на выход точно робот. Боль стремительно проходит. Чутьё, не переставая, шепчет — двигайся, двигайся…

Зачем? Куда? Смысла нет. Вокруг чернота. Полная и беспросветная. Остаётся лишь сдаться кровопийцам и будь что будет. Ничего другого не придумать, а так проще. Желания, стремления, воля — отмирают.

Виски сдавливает. Назойливый голос не отпускает: «Хватит ныть! Вперёд! Двигайся…» Противиться — значит, получить новую порцию адских ощущений. Катя стискивает зубы и, скрепя сердце, выходит на улицу.

Смеркается. Воздух легчает. Облако мошкары, жужжа, так и норовит попасть в глаза. Головная боль усиливается, мозг раз за разом выдает кровавые картинки — пол и стены в багровых пятнаяе, красные сгустки на ноже и осколках телефонной трубки.

Не сразу придя в себя, Выходцева двигается вперёд, повинуясь интуиции. На секунду замирает возле темнеющей кромки леса…

Лес? Катя ошеломлённо оглядывается — ни родного дома, ни деревни, — небольшая поляна. Что ж, остаётся повиноваться чутью. Ему лучше знать, зачем, куда, когда и как, а ещё оно право: лучше наказание — жизнь! Но не просто жизнь, а существование с отменной памятью!

Поправив рюкзак, не мешкая идёт дальше. Зелёные долгожители-великаны со скрипом и шелестом смыкают раскидистые ветви, отгораживая от мира живых — пути назад нет. Тропинка, едва различимая даже кошке, притягивает. Повинуясь чутью, Выходцева продирается сквозь кусты и колючие заросли малинников, ежевичников. Переползает через упавшие деревья, спускается по оврагам, поднимается на высокие холмы. Не обращая внимания на царапины и ссадины, идёт, не теряя невидимую нить, тянущую в неизвестность. Всё глубже и дальше. В незаметно подкравшуюся темноту и внезапно наступившую тишину.

***

Выскочив из лесных зарослей, Выходцева останавливается перед широким болотом. Куда меня нелёгкая занесла? Сдержав приступ тошноты, сосредоточенно вглядывается в сумрак — посреди благоухающего торфяника высится избушка. Покошенная, угловатая. На сваях, уходящих глубоко в ил.

Как держится?.. Почему крепежи не сгнили? Тонкие, длинные будто спицы…

Плевать, мир давно перевернулся с ног на голову.

Чутьё командует: «Вперёд». Зачем?.. Резкий импульс в голову заставляет мысль испариться. Только боль утихает, Катя смахивает с лица прилипшую прядь, спешно заплетает косу. Оторвав кусок от футболки, перевязывает тугим узлом. Закрепляет потуже рюкзак и решительно шагает. В груди гулко отбивается дробь: сейчас… ухнет, но нога вместо мякоти, упирается в твердь. Рвано выдохнув, Выходцева переступает дальше. Прислушиваясь к едва слышному такту сердца, встаёт ровно и на миг замирает. Интуитивно взмывает, а приземлившись, нелепо теряет опору — ахнув, машет руками, стараясь удержаться. Уф!.. Получается! Нервы на пределе, пульс зашкаливает. Катя застывает, просчитывая следующий ход. Полтора шага вперёд… Прыжок. Скачок в сторону, опять прыжок, приземление на кочку. Быстрая, размашистая пробежка, кувырок в воздухе… и останавливается на твёрдой земле, под тонкими деревянными сваями. Изумлённо вскидывает голову:

— Чёрт!

Они выше, чем издали. Взбирается по столбу, словно кошка. Обхватив ногами, цепляется пальцами за выпирающий край нижнего бревна дома и зависает. Со скрежетом когтей двигается к центру. Останавливается под дверью, кое-как стучит… Минуту ждёт, но в ответ лишь глухое молчание. Болтаясь на одной руке, ударяет кулаком сильнее. Нос улавливает терпкий запах старения, ароматы трав. Тишину пробивают едва слышные размеренные удары сердца.

— Хочу знать ответы! — прорезав ночь, звучит неестественно громко. Кому и что говорит? Без понятия, ведь неизвестно, кто здесь живёт. С чего взяла, что хозяин подскажет?

Приближается сопение и шарканье по полу. Катя ждёт, цепляясь из последних сил.

— Кацы ответы? — раздаётся скрипучий старческий голос. Бабка или дед? Не разобраться, но хозяин явно недоволен.

— Кто я? И что происходит? — Когти будто выдирают с мясом. Ахнув, Выходцева зависает на одной руке — кончики пальцев горят огнём. Наплевав на боль, с размаху опять вонзается в бревно.

Дверь отворяется с лёгким скрипом. Хозяина не видно, но в проёме показывается в приглашающем жесте расплывчатое очертание ладони из-под широкого рукава. Хм, лестницы не предлагается. Делать нечего — Катя раскачивается, как гимнастка на брусьях. Взмывает и, сделав крутое сальто назад, с кошачьей грацией приземляется уже на пороге.

В избе темно. Русская печь, лежак завален ворохом тряпья. На одной стене — полки с бутылями и коробки. На другой — мешочки, как пить дать, с травами. Деревянная скамья, стол с парой чистых тарелок и чашек, будто ожидают гостей. Катя рассеянно озирается — никого. Взглянув перед собой, вздрагивает. В длинном до пола платье нечто сгорбленное, воняющее плесенью и тухлятиной рядом. Откуда появилось? Его не было секунды назад.

— Здравствуйте… — выдавливает Выходцева и запинается. Кто это? Он! Она?

— Проходь, — шелестит старушечий голос.

О! Бабка…

— Меня зовут…

— Екатерина! Ведаю! — отмахивается хозяйка: — Яз тебе ждати! Подь, подь, — подталкивает к столу. — Вопросы опосля, яко поешь, отдохнёшь.

Сердце в испуге гулко стучит — бабка её знает!

Послушной сев, Катя внимательно следит за старушкой. Ни черта не разобрать — лицо прикрыто капюшоном, в темноте только зелёные огоньки-глаза светятся лукаво-выжидающе. Старушка подходит к стене и с полки берёт маленький бутылёк. Недолго копошится в рядом стоящей коробке, бурча под нос. Двигается неспешно, размеренно. Вернувшись, бесцеремонно подхватывает поочередно Катькины руки и разглядывая кровоточащие ногти, качает головой. Резко отворачивается и шелестит обратно. Опять возится несколько затяжных минут, бурча на смешанном наречии. Возвращается с дурно пахнущей тряпицей:

— Черпало у печи. Персты помой, негоже с грязью за стол.

Катя подчиняется и, умывшись, садится обратно — холодная вода чуть бодрит.

Старушка грубыми пальцами ловко обматывает раны куском ткани. Нелицеприятный вид старческих рук: тонкие, скрюченные в суставах; кости выпирают, грозясь порвать сморщенную кожу, а ногти — длинные, спиралевидные. Какая мерзость!

— На тебе заживёт быстро, — заявляет ведунья, небрежно опустив одну больную руку, — токмо больше не твори кое.

— А я бы не творила, — поспешно оправдывается Выходцева, — если бы лестница была.

— Ишь, кая! — незлобиво бубнит старушка. — Ответы получить хочет, а помучиться первее нет.

Сказать нечего — опустив голову, Катя пристыженно сопит. Пальцы подёргивает и появляется дикое желание почесаться.

Бабка усердно пыхтя, заканчивает перевязку второй ладони. Ополаскивает руки, подходит к печи. Ухватом достаёт чугунок. Ставит на стол и садиться рядом.

Запах ошеломительный. Желудок сводит, в животе предательски урчит. Несмотря на пережитое, аппетит не пропадает. Голова кружится, плывут образы гречки с мясом. Скрипучий голос заставляет вздрогнуть:

— Ложь, не стесняйся.

Подчинившись команде, Выходцева тянется к ближайшей тарелке. Скользит взглядом по столу, ища поварёшку — нет её. Смотрит на бабку — она молчит. Опять на стол — половник лежит возле чугунка. Порассуждать, откуда появляется, не позволяет кашель старухи.

Нарочно кхекает! Выводит из замешательства, это точно.

Трясущимися руками Катя сдвигает крышку с чугунка — умопомрачительный запах пропаренной каши ударяет мощной волной, едва не лишив чувств. Два дня ни крошки во рту. Положив гречки, блюдо ставит перед хозяйкой. В ответ летит одобрительный «хмык». Осмелев, наполняет тарелку себе. Кушать хочется зверски, но Выходцева терпеливо ждёт приглашения.

— На, — старушка протягивает неизвестно откуда взявшуюся ложку: — удобее ясти. Благие люди придумали.

— Спасибо, — огорошено бормочет Катя. Ест быстро — вопросов много, а пока время идёт, появляется ещё больше. Спецэффекты ведьмы не только настораживают, но и пугают. Дожёвывая остаток, косится на бабку и чуть не давится — её блюдо пустое. Чёрт! Старушка не притрагивалась к гречке. Да какая каша? Ложка на том же месте.

— Вставай, — бесцеремонно выталкивает из-за стола старушка. — Глянь. Могле, еже ести?

На неверных ногах, Катя подходит к печи и осторожно заглядывает. Как там оказывается поднос с булками и ковш — неизвестно.

— Ну, шибче — стынет! — ворчливо подгоняет ведьма.

Выходцева ставит всё на стол. Налив воды, на миг замирает. Из её чашки веет аромат чая с молоком, а из соседней поднимался лёгкий дымок крепкого кофе.

— А еже? — насмешливый голос старушки выводит из очередного оцепенения. — Аки появился божественный нектар, только его и пью! От хвори помози, да коротать вечер проще!

— Понятно! — неопределенно кивнув, бормочет Катя.

Только оканчивает трапезу, оглядывается в поисках мойки или на худой конец корыта, в котором можно ополоснуть посуду — ничего не появляется. Обернувшись, испуганно давится словами:

— Кто… вы такая?

На столе — пусто. Ни чашек, ни тарелок…

Луна, будто только этих слов и ждёт — заглядывает в крохотное треугольное окошко, под самой крышей и робко серебрит избушку. Бабка выпрямляется, сморщенное, как печеное яблоко, желтоватое лицо, улыбается. Зелёные камушки-глаза, посаженые глубоко под лохматые брови, ярко сверкают. Нос маленький и прямой, а губы расползаются, обнажив полубеззубый рот.

— Аки кто? А ты не ведати?

— Не знаю, но… — запинается на секунду Выходцева, — есть пара догадок, — неуверенно шепчет и морщится.

— Всего пара? — явно потешается старушка. — Ижно неважно! Аки меня не зови, нутро моё от того не изменится. Конечно, — сокрушенно качает головой, точно вспомнила нечто важное, — ты — единорождённая послежде кончины, тебе труднее. Ижо хто с детства такой — не усомнится.

— Что значит, «ежинорождённая послежде кончины»? — осторожничает Катя.

— Изгибнула — воскреси! — недовольно бубнит ведьма. — Перерождение второй сущности. Ты впервой изгибнула — дар проявляться стал…

— Да, — задумчиво кивает Выходцева. Так и было. Вышла из больницы сама не своя. Звуки, запахи, краски — пугали.

— На себя-то уповаешь? — колдовские глаза зацепляются, будто присоски кальмара — если попалась жертва, не отпустят.

— Уже, — ёрзая, нехотя признается Катя. Старушка задаёт вопросы, ответы на которые ей явственно известны. Спрашивает просто, для поддержания разговора или больше от желания смутить.

— А на других? — не отпускает ведунья допроса.

— Теперь, да...

— Что ж во мне такого, иже аж, пару догадок? — Бабка даже не моргает. Губы растянуты в улыбку, но взгляд пугающе серьезен.

— Отчаянная попытка с головой дружить? — предполагает Катя и горько усмехается: — А то от таких вариантов хочется выпрыгнуть из избушки и прямиком… в психушку. Хотя она давно для меня открыта.

— Да, да! — ухмыляется бабка, — там таких полно. Но, ижно, кто не совладал с дарованием.

— А где те, кто справился?

— Благий вопрос, — с довольным видом кивает ведьма. — Хто — жиеть, а хто — существует.

— Это как? — растерянно встряхивает головой Выходцева.

— Ну, — протягивает со знанием дела старушка и разжёвывает: — Хто-то залещи аки я. Хто-то скрывает, что веси. А хто-то с благодатью приняв, получает блага мирские. Но, еси те, хто ищет коих аки ты.

— То есть? — с робкой надеждой интересуется Катя.

— Ишь ты, молодец! Попривыкла поди, — хихикает старушка и чавкает полубеззубым ртом: — Ищут каждый по-свойски. Хто-то дабы приложитися, а хто-то дабы упразднити.

Речь хоть и странная, но вполне понятная: «присоединиться или уничтожить».

— А вы, на чьей стороне? — несмело подаёт голос Выходцева.

— Яз? — неподдельно удивляется ведьма. — Яз сама по себе. Рази такого не бывати?

— Нет, не бывает! — решительно качает головой Катя. — Когда настанет время, придётся встать на чью-то сторону.

— Думаешь придёт? — ведьма перестаёт улыбаться. — Пора определятися? Аль можно так существовать? — Нефритовые глаза цепко разглядывают, проникают в подсознание: ковыряются, проверяют, вызнают. Ощущение не из приятных — даже волосы на макушке шевелятся.

— Пока можно так… — Откуда смелость такое говорить? Как рот вообще открылся без ведома хозяйки лепетать, причём, не зная, что? — Но уже скоро. Особенно по-вашему времени…

— Ишь, кая внимательная, — вновь улыбается бабка. — Моим летам? — голос холодеет. Морозом окатывает с ног до головы. — Ты мои лета не веси — не судити! А вот, когда настанет срок, тогда и решим, кто за кого будети. Ты почто пришла?

— Спросить…

— Вот спрашай, — недобро отрезает ведьма, — и подь отседаль.

— Простите, — сожалеет искренне Катя, — не хотела обидеть…

— Было бы иначе… — ведьма недовольно сжимает губы. — Я сильше, раздавлю аки букашку. Но душа твоя чиста и открыта, поэтому разговор ведётся. Спрашай, пока добрая.

— Кто я?

— Аки хто? — искренне дивилась старушка. — Катька.

— Да что имя? — расстроено трясёт головой Выходцева. — Кто я есть на самом деле?

— Катька! — убежденно твердит бабка. — Твои замашки, дарования, очи, никого не напоминают?

— Кошку, — неуверенно бормочет Катя. — Так сказал кровопийца. Но, это разве может быть правдой? Я ведь до первой смерти обычной девочкой была.

— Опять! — коротко стучит по столешнице ведьма. — Вурдалака встретити. Несколько раз изгибнути. Творишь, что простому люду не дадено. Обличати, что кошка. Родителей потеряти, а все ктому не веси?!

Каждая фраза, достигая цели, бьёт метко и больно — оставляет рубцы в неокрепшем сознании. Катя внутренне сжимается, но… слёз нет, словно запасы исчерпаны.

— Ижно — родительский лыдень! — точно поняв боль и сомнения, вкрадчиво поясняет старуха. — Помнити — ты одна! И должна доколе оставаться таковой, иначе смерть настигнет всякого, хто воздумает тебе поможити.

— Значит, таких, как я больше нет? — робкая мечта встретить себе подобных безжалостно трещит по швам.

— Почмо нету? Ести! — радость как вспыхивает, так и угасает — ведьма отмахивается: — Но не по тебе они! Толку мало. Встречаться с ними негоже. Помощи не дождётися, а могёшь изгибнути.

— Невелика беда, — бурчит Выходцева. — Умираю — воскресаю…

— Вот и я о том! — недобро сверкает глазами ведьма. — Почмо взбрело в башку, что бескончинна?

— Умирала столько раз… — шумно выдыхает Катя.

— Волос длинок — ум корот! — поучительно шикает бабка. Выходцева насупливается:

— Чего сразу обзываться? Я ведь ничего не понимаю. Запуталась, потерялась...

— То и видно! Жизни попросту разбазариваешь, а они у тебя коротки.

— Как так? — опешивает Катя.

— Одна тянется не больше пятнадцати вёсен. Так природой заложено. И всего дадено девять штук!

Ого-го-шеньки, всего девять?!.. Что ж получается, одна треть уже прожита?

— Откуда знаете?

— Легенды неспроста рождаются… — загадочно бросает бабка и умолкает.

— Что мне делать-то? — скулит Катя, не справляясь с подкатывающей паникой.

— Буде тебе в истерики впадать, — брезгливо кривится старуха и незлобиво добавляет: — Ещё не то пережити. Ничё — крепче буде. Когда срок придёт, чутьё приведёт, куда следует. А мы, оставшиеся, незлобжный, но нас убедить, востязовати надобно. И ктому, ести средь нас обращенцы — примкнувшие, либо к вашим, либо к другим. Мало, но они ести.

Бабка запутывает окончательно. Вопросы разрастаются, а докопаться до истины ой, как хочется. Из сказанного понятно немного. Есть разная нечисть. Кто-то охотится — прислуживает королеве, а есть другие, кто против неё — изгои. Те же, кто в стороне пока оценивают, не вмешиваются. Когда придёт время, их будет нужно заманить, убедить. Катя на секунду заминается, самое щекотливое оттянув напоследок.

— А в чём смысл моей жизни?

— Смысл? Смысл ести, — ведьма отворачивается. Словно забыв о Катьке, уставляется перед собой и задумчиво протягивает: — Найдешь книгу — уведити правду.

— Какую книгу? — хватается за долгожданную нить Выходцева.

— Называется ино история, ино хроники, но точно светения и тма.

«Хроники света и тьмы». Ну и название… О чём там?

Катька открывает рот, но и слова сказать не может — горло будто сковывает льдом. Что за фигня?.. Ведунья ехидно хмыкает. Встаёт, неспешно удаляется к печи. Кряхтя, взбирается по лесенке. Бубня под нос, долго ковыряется в ворохе тряпья. Замирает на миг и так же неторопливо спускается — в руках поблескивает шкатулка.

— Тебе, — вернувшись, протягивает. — Ижно всё, чем могу помочь.

Катя забирает шкатулку. Деревянная, с потемневшим металлическим тиснением неизвестных иероглифов по всему корпусу. Руки подрагивают — ещё до конца не зажили. Открывает — тряпичный свёрток. Бережно раскручивает, несколько секунд рассматривает кулон. Невзрачный, продолговатый, размером с мизинец, подвязанный на обычной веревке. Неровная поверхность покрыта теми же значками, что и на шкатулке. На кончике — блеклый камушек. С одной стороны, по всей длине глубокие выщерблены и зазубрены, как у ключа.

— Одевай и не снимати. Бережи пуще очей своих, — шелестит ведьма и толкает в бок: — Тебе пора — утрие.

— Спасибо, — нехотя встаёт Катя.

— Стой… — одёргивает бабка. Ковыряется в складках платья. Достаёт смятый кусок бумаги и суёт в руку: — Когда прочтешь, в огонь брось.

Выходцева растерянно кивает и бредёт к двери. В голове кавардак. Хотела ответов, а получила загадки. Останавливается у выхода и озадачено оборачивается — ведьмы нет. От расстройства рвано выдыхает, словно получает под дых и берётся за ручку.

— Сходи туда, куда не знаешь, — раздаётся скрипучий голос бабки. Русский язык, без странных словечек и выговора. Катя окончательно теряется — на кой чёрт нужно было мозг пудрить, вынуждая распознавать незнакомые слова? Проверка?

Брр… Мурашки бегут по коже.

— Найдешь то, что не искала, — стихает вкрадчивая речь. — Обретешь то, что пригодится! И не трать попросту оставшиеся жизни. Лучше, вовремя спасти одну стоящую, чем по глупости — несколько никчемных…

Нить понимания окончательно потеряна — Катя открывает дверь и проваливается в темноту.

Глава 5.

Июль 2012 года

Вспышки молний озаряют ночную дорогу, скользкую и извилистую, словно змея. Прорезают графитовое небо, сопровождаемые раскатами грома. Тяжёлые капли дождя с силой обрушиваются на твердь. Байк мчится, разрывая тишину рыком дикого зверя. Усталость наваливается — ламии на хвосте уже третий день. Катя крепче сжимает руль. Сосредоточится на дороге. Не останавливаться! Нужно успеть. Чёртова жизнь! Всё время в движении на пределе возможностей, но сдаваться нельзя. Драться до последнего. Главное не ошибиться! Если поймают, ради чего были все жертвы?

Пройдено много, а ещё больше утрачено…

Выходцева оглядывается — кровопийц не видно, но они близко. Пристально всматривается в темнеющую полосу леса. Вековые дубы с густыми ветками и остроконечные сосны — неизменные старожилы неприветливого северного края; на посту, словно разделяя миры.

Мозг пронзает ледяное предчувствие — забег близится к концу.

Безжалостными плетьми по спине хлещет дождь. Дорога, как назло, с крутыми поворотами.

Байк, завизжав колёсами, накреняется. Фейерверк брызг разлетается в стороны. Катя еле удерживает руль и выравнивает мотоцикл. Только набирает скорость, очередная вспышка освещает указатель: «0pp til Krensberg 135 miles».[4] В голове нарастает гул, от боли щипит в глазах. Чутьё упорно настаивает — Кренсберг! Нужно туда.

Чёрт! Страх неумолимо подгоняет, на шее ощущаются невидимые пальцы преследователей. Не успеть… Осталось всего ничего, но сейчас сто двадцать миль — далеко!

Съезд с трассы на второстепенную дорогу через семьсот ярдов. Катя торопливо сворачивает на ближайшем повороте. Здесь дорога намного уже, угрюмые сосны обступают, будто собираются укрыть от злобно мира. Неудачная мысль, лучше бы держалась трассы. Там хоть есть, где развернуться. Но времени нет, придётся выжимать газ до предела, если прижмут — отбиваться, что есть мочи. К тому же новый запах, едва ощутимый, приближается с этой стороны. Не кровопийца — другое существо...

Удар — дёргает вперёд. Катя рывком отталкивается от байка — ловко взмывает и приземляется на дорогу. Мотоцикл с жутким скрежетом скользит по асфальту — сноп искр веером ложиться на чёрную дорогу. Юркает с трассы и, разламывая кусты, гулко врезается в дерево уже в лесу.

Катя на бегу сбрасывает шлем и плотнее застегивает молнию на кожаной куртке. Продираясь сквозь кусты, мчится вглубь. Виляет мимо байка — колёса чёрно-серебристого зверя ещё крутятся, габариты освещают небольшой кусок поляны. Вокруг темнеют сосны.

Утирает капли с лица и прикрывает глаза — запахи… приторно-сладкие. Накатывают с новой силой. По коже волной прокатывается холодок.

Упыри! Настигают. Четверо… В этот раз четверо. Радует, что нужна живой.

Так, главное подольше продержаться. Чутьё нашептывает — помощь близко. Ни разу не подводило — болезненными импульсами давало знать: «Опасно! Беги!» Но теперь ламии всё же загнали. Тягаться в одиночку с четырьмя невозможно. Нужно тянуть время.

Выходцева подпрыгивает, хватается за ближайшую игольчатую ветку. Раскачивается и, взмыв, цепляется за следующую. Подтягивается, вскарабкивается. Махом отдирает сук, приемлемый для кола. Спешно отламывает мелкие ветки. Ломает об колено пополам…

— Ну, хватит уже, — раздаёт хриплый мужской голос из темноты. Испуганно сжимая палки в руках, Катя садится на корточки, вглядываясь в сумрак. Мелькает приглушенно светящееся зеленоватое пятно-аура. Сверхбыстрое движение — упырь останавливает недалеко: — Тебе не убежать.

Высокий и худой, как жердь. Другие не показываются, но они здесь. Запах кричит об этом громче слов. Следят. Проверяют. Выжидают.

Катя встаёт и медленно на дрожащих ногах шаг за шагом отступает к стволу.

— Перестаньте! — предательский страх отдаётся в теле волнительной дрожью. — За кем ещё побегать? А так… — выдумывает на ходу. Плевать, что говорить, лишь бы выиграть минуты. Урвать побольше времени. — Столько мест, новых людей. Правда, что кровь у них разная… — торопливо прикусывает губу. Дура, зачем задевать за больное? Чёрт! Разу же ляпнула, надо продолжать: — Это так? — Молчание щекочет нервы. Тишину нарушает только шелест дождя. Вместо ответа ламия плотоядно скалится. Катя нервно сглатывает: — По красивым местам катались, — добавляет уже не так уверено. — Россия — богатая страна. Границу весело пересекли… М-да, — упирается спиной в ствол дерева, — все места хороши, если не считать этого, отмороженного…

— Кис, не раздражай! — выныривает из сумрака толстый, невысокий упырь и застывает около тощего.

— Мальчики, зачем так грубо? — притворно негодует Выходцева. — Я здесь, вы рядом… — мурлычет игриво, но на деле теряет самообладание. В нетерпеливом ожидании нет-нет, да и всматривается во мрак леса. Где же помощь?.. — Большая дружная компания. Мир? — надламывается голос.

Угрюмое молчание давит. Пугающую тишину нарушает монотонный плач дождя — ударами по листьям, земле… Но даже через стену воды пробивается запах смерти, щекоча нервы до предела. От ламий исходит необузданная злоба, жажда крови. Ужасающая мощь и сила вековых монстров — опытных, безжалостных. В этот раз загнали не рядовые кровопийцы — умелые охотники. Ещё секунда, и бросятся. Что ещё говорить? От страха путаются мысли, но чёрт возьми, как же сдаваться не хочется!

— К тому же я нужна живая и невредимая… — спешно находится Катя.

— У нас приказ доставить тебя живой, — сплёвывает тощий и криво оскалится: — Что касается невредимости… — на секунду задумывается: — Ты об этом слышал? — бросает через плечо в мрачную пустоту леса.

— Нет, — зеленоватая тень отделяется от черноты. Показывается ещё одни ламия. Крупный, высокий. — К тому же ты не умрешь, — звучит зловеще. — Пару дней и кровоток в норме. Ты — кошка, тварь живучая. На тебе быстро заживёт...

Грудь будто сковывают цепями. Не поддаваться страху! Катя судорожно глотает воздух:

— Полу… кошка… — выдавливает и осекается. Крупный ламия злобно смотрит из-под густых бровей. Глаза словно огромные дыры — бездонные, леденящие душу. Они ужасают.

Чутьё навязчиво пульсирует: тянуть время, — но паника вспыхивает как огонь — где же спасение?

Ливень заканчивается, как по мановению волшебной палочки. Снова доносится другой запах, тот самый, чужой — насыщенный и цельный. Невиданный зверь уверено приближается. Кто он? Собака? Волк? Медведь?

Выходцева обеспокоенно кидает взгляд поверх кровопийц. Густые кусты и низкорослые, кривые берёзы отгораживают поляну от сосен, елей. Посторонних звуков не слышно, но существо мчится. Так подсказывает интуиция. Оно не пугает — поможет.

Катя вновь смотрит на ламий — хищно ухмыляются, наблюдают исподтишка. Уверенные в себе охотники, знающие — загнали добычу в ловушку.

— Поговаривают, что твоя кровь особенная, — протягивает худой и кивает полному: — Слышь, ты кошатину пробовал?

— Как-то не посчастливилось, — смачно облизнувшись, хохочет кровопийца, — но я…

— Твари приближаются! — от охрипло-низкого голоса ещё одного кровопийцы по спине пробегает неприятный морозец. Катя метает взгляд на соседнее дерево — там притаившись, на корточках сидит последний упырь. Высокий, мощный, как тяжелоатлет. Джинсы и футболка обтягивают точно вторая кожа. Бугры мышц ужасают размером. Светловолосый, круглолицей. Бездонные глаза, массивный, кривой нос, узкие губы. На лице неприкрытое злорадство. Клыки удлинены, сверкают, будто острия шил.

Сердце на миг замирает и вновь стучит, отбивая ускоренный ритм. Этот опасней остальных. Несмотря на молодость — мёртвая аура выдаёт ламию с приличным стажем убийцы. Чем старше и опаснее, тем темнее. У этого аж насыщенной зелени...

Раньше таких не встречала. Кровь пульсирует в голове, словно выбивая азбукой Морзе: опасен… опасен… Ламия презрительно усмехается. С грацией хищника спрыгивает и приземляется возле байка. Катя сильнее сжимает колья. Времени больше нет. Как бы абсурдно не звучало, но придётся драться.

— Пора заканчивать, — буднично отрезает упырь. Пинает по единственному тускло светящему габаритному фонарю мотоцикла. Слышится треск пластика и поляну накрывает сумрак. Тьма спешно расступается — тяжёлый небосвод разъезжается неестественно быстро. Сейчас ночь… Но она яркая, как светлый день с беловатыми облаками, только вместо солнца блекло-серое пятно луны. Катя спешно считает охотников. Чёрт! Толстого нет!.. Мысль испаряется — сук покачивается. Выходцева не успевает отшатнуться: секунда — и искажённое ламийское лицо с длинными клыками выныривает из ниоткуда. Нависает… Крутанув будто в танце, кровопийца прижимает к себе спиной. Рука-лопата ложится поперек ключицы, сдавливает плечо до боли. Катька взмахивает ногой, точно наученный боец и глухо ударяет ламию носком сапога. Толстяк соскальзывает с сука и тащит за собой. Извернувшись подобно кошке, Выходцева с разворота втыкает колья в горло ламии и приземляется уже на неподвижном теле. Рывком выдирает. Смахивает с лица прилипшие пряди и соскакивает наземь. Кровопийца дёргается, точно под электрическим напряжением и, вспыхнув зеленоватым огнём, рассыпается прахом.

Катя тяжело дыша, обводит взглядом оставшуюся троицу. Страх не даёт сосредоточиться. Мысли скачут как угорелые — внимательно! Теперь уже не до ожидания «зверя». Уловить бы момент нападения…

Земля уходит из-под ног. Выходцева гулко ударяется о твёрдое — «тощий», схватив за горло, впечатывает в дерево и приподнимает. Тянущаяся боль расползается по затылку, спине… Дух перехватывает, шею жжёт, словно в раскалённых тисках. Ламия опасливо усмехается, пальцы сжимаются сильнее.

Катя отчаянно машет кольями, но кровопийца резкими болевыми ударами обезоруживает и ещё для убедительности пару раз ударяет затылком о дерево. Сознание мутнеет — Выходцева извивается, что есть сил. Пинается, царапается, освобождаясь от стального плена. Тщетно, как об стену биться. Жить… Спасите! Кто-нибудь…

Реальность ускользает — подступает темнота и тошнотворная лёгкость. Хватка ослабевает… Выходцева, коснувшись земли, судорожно вдыхает — перед глазами пляшут звёздочки. Спасительный глоток обжигает горло, но свобода — мнимая. Вырваться никак — удерживают всё ещё крепко. Сквозь гулкую пульсацию крови в ушах, слышится хрип приближающегося зверя, сливающийся с треском веток.

Монстр темнее ночи, сминая кусты, врывается на поляну и замирает, будто оценивая обстановку.

Гибрид медведя и… всё же, скорее собаки, чем волка… Только размером с невероятно огромного… гризли. Мохнатый. Угольно-аспидная шерсть взъерошена. Большая, продолговатая, слегка округлая морда увенчана крупным чёрным носом-сердечком. Заострённые уши чуть шевелятся. Смоляные глаза полыхают огнём, словно явился из преисподней. Воплощение зла. Фенрир! Из ужасающе массивной пасти свисает розовый язык, едва не нанизанный на клыки. Никогда прежде не разглядывала челюсть псов, но у этого зверя… подозрительно много зубов, каждый — с шинковочный нож. Пугающе ровные светлые ряды...

Толстая шея переходит в дюжую грудь и немного сужается к короткому хвосту. Мощные лапы широко расставлены. Передние чуть длиннее задних. С угрожающе острыми, изогнутыми когтями.

Оскалившись, зверь в прыжок пролетает от кустов до «крупного» упыря. Тот лишь успевает дёрнуться — Фенрир сминает. Повалив на землю, его пасть с жутким хрустом смыкается на плече жертвы. Душераздирающий вопль эхом несётся по лесу. Несмотря на боль, ламия отбивается со сверхскоростью, но зверь удерживает крепко.

Не теряя времени даром, Катя царапает по руке «тощего». Кровопийца, охнув, шарахается, лицо перекашивается от гнева. Выходцева только успевает взглядом найти ближайший кол, а ламия уже с шипением набрасывается вновь. Катька неловко отступает — упырь, молниеносно сбив с ног, заваливает на спину. Душа едва не покидает тело. Катька судорожно шарит по чавкающей земле, спешно нащупывает кол… Кожу на шее снова опаливает — клыки твари застывают у лица, едва не царапая кожу. Выходцева в ужасе втыкает спасительный обломок дерева в спину ламии. Его алые губы болезненно искривляются и с них слетает предсмертный хрип:

— Сука…

Катя крепко удерживая древко, втыкает глубже. Рвано вздохнув, выползает из-под тела и вскакивает на ноги. Фенрир с остервенением отбивается от двух последних. Ещё секунда — и кровопийца-атлет с оскаленной мордой уже у него на спине.

От бешеной пульсации в голове мысли носятся, словно листья, подхваченные ураганом. Лишь одна главная грохот всё сильнее: «Давай же!» Точно услышав зов, Фенрир ударом головы сбрасывает кровопийцу. Он отлетает и стукается об дерево. Зверь с удивительной прытью разворачивается к другому, встречая подскочившего крепыша. Увернувшись, прыгает следом. Чавканье раздираемой плоти смешивается с треском дробимых костей. Крик ламии переходит в клокочущий хрип. Пока Фенрир занят «крепышом», «атлет» вскакивает с земли. Подгадав момент, с невиданной скоростью вновь запрыгивает на чёрного зверя и сдавливая ногами рёбра, одновременно обхватывает руками мохнатую шею. Фенрир, выпустив горло жертвы, взвывает.

От ужаса и жалости по коже бежит мороз. Кровь сходит с лица. Чем помочь? Взгляд потерянно блуждает по земле — где же ещё один кол? В каше возле дерева, замечает еле приметную палку. Она! Выходцева спешно её подбирает. Главное, воткнуть со всего маха, чтобы пробить толстую кожу упыря.

Поворачивается к дерущимся. Фенрир подпрыгивает, как бык на родео-драйве, но скинуть наездника не может. «Атлет» со сноровкой опытного укротителя ловко удерживается. Ламийская рожа искажена, клыки торчат. Секундная заминка и ухватившись удобнее за голову зверя, резко скручивает. От этого хруста аж уши закладывает. Так больно, точно шибает разрядом. Сердце разрывается на части.

Лапы Фенрира подкашиваются, его ведёт. Проламывает ближайшие кусты и скрывается из вида.

Нет! Катя подгадывает и прыгает на кровопийцу. Тварь в этот момент как раз соскакивает на землю и разворачивается. На лице мелькает неверие, звериный оскал стирается… Заваливая кровопийцу, Катя со всей силы всаживает ему палку глубоко в грудь. На лице упыря застывает недоумение, взгляд бесцельно и потеряно перескакивает на древко, торчащее в нём. На Катю, вновь на древко… Его начинает бить конвульсии.

Не дожидаясь, пока ламия вспыхнет, Выходцева, проскользив по мокрой почве, словно защитник в бейсболе, бросается к Фенриру. Замирает рядом не в силах подняться. В зарослях кустов лежит обнажённый мужчина.

Так это оборотень!..

Голова неестественно вывернута. Сердцебиения не слышно.

Торопливо склоняется над мужчиной и кое-как переворачивает на спину.

Лицо смутно-знакомое. На вид лет за тридцать. Угольно-чёрные волосы средней длины. Чётко выраженные надбровные дуги, глубоко посаженные глаза. Крупный прямой нос, чувственные губы… Невероятно высокий и массивный — каменная глыба под два метра. Рельефное, мощное тело. Удивительно смуглая кожа.

Где могла его видеть? Объездила полмира. Может, в рекламе или в фильме каком-нибудь? Чёртова память!..

Катя зажмуривается. Какая же дрянь, если позволяет опять кому-то умирать из-за неё. Зачем нужна жизнь, если вокруг все погибают?

— Прости, — шепчет с чувством. — Это я виновата…

Яркие и быстрые картинки, как кадры фильма, проносятся в голове. Бабка в лесу говорила: «Верни одну стоящую жизнь…» Кошачьи способности… Почему бы и нет? Попробовать стоит. Катя устраивается сверху на оборотне:

— Дружок, — голос надламывается — дыхание перехватывает, ведь, что собирается сделать наглость и распущенность одновременно. — В следующий раз, о таком будешь только мечтать!

Кончиками пальцев следует от мускулистой груди вверх, к ключицам, шее… Далёкий, протяжный вой спугивает. По спине сползает холодная капелька пота, противно щекоча позвоночник. Ещё оборотни? О, Чёрт! Пора заканчивать.

Выходцева спешно льнёт к жёстким губам и, раздвинув их языком, разжимает зубы. Перед глазами продолжают мелькать странные образы. Горячие тела переплетены. Учащённое дыхание: одно на двоих. Жаркие и крепкие объятия. Настойчивые, требовательные поцелуи. Исследующие и ласкающие руки.

Сердце едва не выпрыгивает из груди — трепет накатывает волной. Полнота ярких, захватывающих впечатлений будоражит кровь. Катя нехотя отрывается от спасителя. Рвано вздохнув, замирает. Теперь самое сложное. Должно что-то произойти, но что именно — чёрт его знает. Такого раньше не делала. Оборотень первый…

Чутьё подленько зашепчет: «Будет ой, как неприятно».

Сверкают звёзды — боль, пронзившая тело, поднимается изнутри. Хочется кричать, но звуки застревают в груди. Вскочить бы, но ноги непроизвольно сжимают мужское тело сильнее. По горлу двигается ком. Задыхаясь, Катька вцепляется в широкие плечи незнакомца и погружается во тьму. От лёгкости словно подлетаешь, накатывает свобода. Выходцева распахивает глаза и судорожно глотает воздуха. Сквозь пелену влаги, застилающую глаза, проглядывается красный светящийся шар. Маячит перед глазами — парит как облако. Чуть повисев, плавно направляется к оборотню и просачивается ему в рот. Тело, засияв, приподнимается. Прижать к земле не получается — Катька хватается покрепче. Несколько бесконечно тянущихся секунд, и свечение внутри мужчины угасает — оборотень опадает на землю.

Пошатываясь, Катя торопливо встаёт, шмыгая носом и клацая зубами. Холод и сырость дают о себе знать — истощённое тело пробивает дрожь. Интересно, получилось или нет? Хочется верить, что не зря потратила столько времени и… жизнь…

Сколько Выходцева не смотрит — мужчина, как и прежде, не шевелится.

Вновь раздаётся вой — уже совсем близко.

Что ж, попытка — не пытка. Жаль, что не получилось, но времени продолжать нет. Пора сматываться! Оборотни приближаются, а нюх у них острее, чем у неё, это точно. Не стоит с ними встречаться. Пока… Чем больше вопросов зададут, тем больше придётся врать.

С тяжёлым осадком на душе, направляется к байку.

— Прости и спасибо за спасение, — бормочет охрипшим голосом. В горле сухо, будто с похмелья. Садясь на мотоцикл, бросает последний взгляд на мужчину — его грудь чуть заметно колышется.

Неужели, вышло? Ура! Необъяснимая радость теплом растекается по жилам.

— В расчёте, — через силу улыбается Катя. Нажав на газ тарахтящего байка, срывается с места, по дороге подхватывая и сброшенный шлем.

Глава 6.

Рагнар мчится изо всех сил, поглядывая по сторонам — вожак обязан всё видеть и просчитывать. Четверо серо-чёрных сородичей, все как один — мощные и крепкие, рядом, не отстают. Уже пару часов идут по следу брата. Продираются сквозь дикие заросли голубики, как назло, раскинувшихся на пути. Порой с треском тараняет карликовые берёзовы, преграждающие дорогу. Ловко юркают меж деревьев, не обращая внимания на ветви, так и норовящие зацепить. Перескакивают валуны, будто вылезшие из-под земли, обросшие серо-зелёным мхом и попадающиеся с завидным постоянством. Поднимая фейерверки брызг, пересекают быстрые ручейки. Никто не притормаживает, не отвлекается — надо спешить! Живность едва успевает выскользнуть из-под лап — испуганно снуёт в норы, ямы, дупла. Птицы срываются ввысь, сопровождая полёт отчаянным хлопаньем крыльев и криками об опасности. Недалекие… Видно же — не до охоты. Хотели бы поймать — не неслись как пушечные ядра.

От пота шесть на боках лоснится, морды в испарине. Но, несмотря на усталость, грузные тела передвигаются с удивительной лёгкостью — мощные лапы пружинят грациозно, пластично, словно хозяева не тяжёлые громадины под стать медведям, а невысокие, шустрые зверьки.

Оборотень — совершенство, созданное природой. Этого не отнять! Надо восхищаться и гордиться… Хотя не все так думают. Варгр, будь он неладен! Вновь ослушался — умчался по «своей дороге» и, как всегда, влип в неприятности. Пусть бы шёл, куда хочет, но грозовые тучи, сгустившиеся неестественно быстро на северо-западне, пугают, а это чувство оборотням не пристало испытывать. Сами нагоняют страх и ужас… Поэтому и значатся негласными царями животного мира — от букашек до медведей, включая и человеческий род. Поискать сильнее — ещё надо! Хотя есть твари, чью силу можно сравнить с оборотнической — треклятые ламии… И Варгр, что б его, умудрился встретить именно их. Если драка один на один — кровосос не устоит, то если больше и бросятся всем скопом — даже самому великому, умелому оборотню сложно отбиться и то — мягко сказать. Скорее нереально!..

Как бы ни злился на своевольного собрата, не отреагировать не мог. Варгр — семья.

***

Темнота рассеивается. Жар приливает сильнее и тело, отзываясь болью, при каждом вздохе даёт о себе знать. Варгр с трудом открывает глаза — веки будто налиты свинцом. Сознание постепенно возвращается, перед глазами угасают огненные искры. В груди колет, рёбра мешают дышать. Во рту пересохло. Сглотнув комок в глотке, морщится.

Так, вспомнить бы, что случилось? Мысль ускользает — треск кустов и приближающиеся шумные хрипы нарушают тишину. Варгр через силу поворачивается и тотчас зажмуривается — боль простреливает, словно разряд молнии. Перетерпев резь в глазах, присматривается.

Братья! Пятеро сородичей останавливают недалеко. Стряхивают лишнюю влагу и перекидываются в людей. Высоких, крепких, мускулистых. Любой из них легко отличим от серой массы простых смертных даже не ростом и объемом мышц, а смуглостью кожи, непривычной среди скандинавов, темнотой густых шевелюр. Южный ген передаётся от поколения в поколение, как и способность к обращению. Братья разбредаются по поляне, принюхиваясь и перешептываясь. Как следопыты рассматривают землю, листья, деревья… Любой знак, подсказывающий, что случилось.

Варгр встречается взглядом с Рагнаром. В карих глазах застывает не просто удивление — жажда понять раньше других. Вожаком становятся не только самые сильные, но и ловкие, умные, расчётливые. Рагнар именно такой. По праву клыками доказывает своё превосходство, если находится желающий на его место. Вместе с тем, брат справедливый и… терпеливый — семья, для него все!

Вожак после небольшой заминки склоняется:

— Ты как? — широкие брови сдвигаются к переносице, губы сжимаются в узкую полоску. Крылья крупного носа раздуваются.

Варгр открывает рот, но с губ слетает только хрип.

— Всё, тихо, — Рагнар принимается за изучение — ловко, но без лишней нежности ощупывает грудную клетку, шею. Заставляет покрутить головой. Удаётся с трудом — Варгр даже зубы до скрипа стискивает. — Ты жив. Это главное! — выпрямляется вожак, на задумчивом лице читается искреннее недоумение.

— Брат, ты нас напугал, — не скрывая радости, шумно выдыхает Сигвар. Младший из стаи, но не самый низкорослый и слабый. Как в поговорке: сила есть — ума не надо и то — не точно. Он точно шелудивый щенок. Любой выход в лес — игра, но игра на грани смерти. Если жертва — то быстрая и крупная; если драка — то с сильнейшим. Всегда охвачен чувствами, эмоциями, но, нужно отдать должное, честен и отзывчив. Глядя в ожидании, протягивает огромную как весло руку. Охровые глаза светятся от счастья: — Встать можешь?

Варгр, опять стиснув зубы, принимает помощь. Скрипит, кряхтит, хрипит… Жилы натягиваются до предела, едва не лопаются от напряжения. Садится и непроизвольно кривится под пристальным взглядом всех братьев. Окружают — общее напряжение давит. Кто-то осуждает, кто-то переживает, а кто-то не скрывает гнева. По лицам читается всё!

Варгр разминает занемевшие конечности, хрустит костями. Тянущаяся боль утихает, покалывание неспешно проходит. Кровь двигается по венам быстрее — мощь оборотня возвращается. Мышцы будто поют от прилива необычайной силы и это несмотря на драку...

Точно! Драка. С кровососами… Бъёрн дотрагивается до рёбер. Вот почему так режет в груди. Вертит головой, вправляя позвонки — они радостно отзываются. Теперь и эта боль понятна… Когда оборачиваешься, кости тоже ломаются, но здесь иные ощущения. Непросто ушиб или защемление, вывих или перелом — серьёзней и куда опаснее...

Варгр прикрывает глаза, вспоминая произошедшее.

Зеленоватые сгустки — трое кровососов…

Красноватый, пульсирующий — испуганная девушка с повадками дикой кошки…

…Её горло сжимает рука ламии. Полные губы подрагивают… Горячее дыхание вырывается едва заметной дымкой…

Аромат, перебивающий смрад ламий, — незабываемый и будоражащий, — он сюда привел. За сотни миль от дома — вырвал из сна; тянул, как преданного пса запах хозяина; манил, не позволял остановиться, передохнуть…

По ходу драки кровосос, мразь такая, осёдлывает как оленя…

…Другой, с разодранной глоткой на земле. Остекленевшим взглядом смотрит в никуда. Вспыхивает, обращаясь в пыль.

…Боль пронзает грудь, а следом простреливает и в шее…

Сумрак накрывает всего на миг…

Завораживающие, пленительные зелёные глаза, наполненные слезами отчаянья. С застывшим ужасом и неподдельным сожалением…

Ведьма!

Бъёрн машинально прикасается к губам. До сих пор хранят отпечаток поцелуя. Лёгкого, но весьма чувственного — глоток спасительного кислорода. По телу разливается тепло, разгоняя и без того горячую кровь. Дыхание учащается. Сердце стучит мощно и чётко, каждым ударом выдавая ускоренный ритм. Память возвращается — каждая мелочь и даже момент, когда собственная душа парила над телом.

Ведьма… отдаёт красный светящийся шар. Разве такое возможно? Одно дело кровососы, оборотни и прочая нечисть, но чтобы жизнь вернуть? Дьявольщина какая-то! Раньше не задумывался, есть ли ведьмы.

Кхм, теперь стоит…

Несмелые прикосновения, ненавязчивый поцелуй врезались в мозг и теперь точно не дадут покоя. Нужно её найти во что бы то ни стало. Пусть ответит, а то слишком много вопросов оставила.

— Где… — в глотке першит, словно начищено наждачной бумагой. Каждый звук причиняет боль. Варгр прокашливается и выдавливает с заминкой: — Где… девчонка?

— Здесь никого нет, — Олаф, уперев руки в бока, не сводит светло-карих глаз. Чуть ниже остальных, но, ни в коем случае, не слабее. Даже смотрится массивнее — выделяется плечами и невероятно толстой шеей. Мощь челюстей зверем позволяет перекусить горло взрослого лося в раз.

— Ты жив, — отрезает Рагнар. — Зачем нам преследовать того, кто не хочет быть пойманным?

— Да к тому же запах идёт в город, — бодро добавляет Оттар. Брат как всегда улыбчив, хотя иногда не к месту или совсем не до веселья. Особенно пугает, когда играючи загоняет рысь или самца оленя. С аппетитом вгрызается в разгоряченную плоть, а потом в подробностях рассказывает, как всё происходило, только приправляя рассказ шутками и заразительным смехом. — Так что, рано или поздно, встретимся, — пожимает плечами и задорно хмыкает: — Дальше-то наша территория. Мы хозяева.

Сигвар точно просыпается:

— Она?!.. Она красивая? Запах у неё острый. Кажется, — торопится младший, подбирает слова. — Смесь ароматов — женский и…

— Я бы сказал, — хмурит брови Освир, — что это запах кошки. — На лбу образовываются привычные складки — они там, можно сказать, давно получили гражданство. Брат всегда недоволен, даже если всё идеально и спокойно. Складывает руки на груди, тёмные глаза смотрят с подозрением и осуждением.

— Об этом поговорим дома, — Рагнар поворачивается и бросает с холодком: — Ну что, нагулялся? Теперь домой?

Зубы скрипят, движения причиняют боль. Приняв помощь от вожака, Варгр поднимается. При малейшем вздохе внутри клокочет, заходится насадными хрипами. Ничего, как на собаке заживёт!

Ещё раз оглядевшись, Бъёрн разбегается и прыгает, оборачиваясь зверем. Пора домой — стая уже впереди.

[1] — Перегрев двигателя из-за течи в системе охлаждения.

[2] — Ржавчина на машине.

[3] — Ламия — вампир, вурдалак, "не-мёртвый" (undead), полуночник, кровосос, упырь, кровопийца.

[4] — «До Кренсберга 135 миль».(норв.)