Глава 7. Оправдываюсь

Но пустые мечты. Я вздохнула, потом глубоко вдохнула. Воздух в этом мире был, конечно, замечательный, но здесь особенно — потому что ели и сосны окружали поместье как будто кольцом, как будто защищали от посторонней атмосферы. Где-то кудахтали куры, и этот звук показался мне таким родным, знакомым, милым… Захотелось посмотреть на них, полюбоваться. А тут и собака залаяла невдалеке, и я чуть не расплакалась от умиления.

Звуки пробудили во мне жадное желание вернуться домой. Даже если дома меня не ждёт ничего лучше, чем прежняя работа. Но я со вздохом загнала это желание обратно и сосредоточилась на визуальном плане. Усадьба красивая, хорошо отремонтированная. Видно, что у хозяек есть средства. Слуги ходят важные, солидные. Вон мужик какой-то прямо гусём выступает, даром что в руках корзины тяжёлые. А баба от колодца несёт вёдра на перекладине… Господи, как же она называется, эта приблуда? В голове пустота, только восхищение.

Чем?

Миром, временем, своей удачей. Занесло ж меня в такую прелестную эпоху! Такая красота, такая гармония…

Откуда-то появились двое: мужик с бородой и мальчишка лет восьми-девяти. Он удирал, а мужик его догонял. И даже плеть достал на бегу, хлестанул воздух! Пацан избежал удара, вильнув в сторону, а мужик ругнулся грязно и тормознул перед коляской, чтобы не попасть под копыта взбрыкнувшей от неожиданности лошади. Поклонился в пояс. Мальчишка уже скрылся за сараем, а я повернулась к Елизавете Кирилловне:

— Зачем он за ним гнался?

— Прокоп-то? Ох, не знаю, — легкомысленно махнула рукой княжна. — Видно, мальчик что-то украл или испортил. Дворня такие разгильдяи… Учишь их, учишь! А они всё одно не понимают: сохранность господского имущества — это их личная благодать!

Очарование сельского поместья улетучилось, как будто его и не было. Я кисло улыбнулась. Всё же крепостное право — это жестоко. И, каким бы прелестным ни был вид спереди, на задворках проступали пятна, виделись дыры и заплаты. Дети должны учиться в школе, а не работать на подворье и в поле. А взрослые не должны гоняться за детьми с плетью…

Теперь я поняла, почему Лесси так умоляла меня не продавать её. Работа горничной у хозяйки заведения всяко легче, чем в деревне, а у такой милой и доброй хозяйки, как я, и вообще плёвое дело!

— Пойдёмте же, Татьяна Ивановна, я познакомлю вас с маменькой, — настойчиво потянула меня в дом княжна. Я не стала сопротивляться и позволила увести себя со двора. В доме пахло мятой и хвоей. Всё тот же запах еловых лап… Я увидела их в вазе в виде букета и отчего-то рассмеялась. Вроде бы не Новый год…

— Как мило, — сказала Елизавете Кирилловне, указав на эту композицию. Княжна смутилась:

— Ах, это Прасковья, наша кухарка! Она любит, чтобы в доме пахло елью, ну а мы не препятствуем. Ведь и правда — пахнет хорошо!

— Да, как будто из детства запах, — призналась я.

— Ель отгоняет нечистую силу, — раздался голос из глубины холла. Я резко обернулась, едва не потеряв равновесие, и увидела в окружении старинной мебели и огромных тусклых картин в золочёных рамах статную и старую женщину лет эдак семидесяти. У неё были седые волосы, затейливо уложенные на висках и взбитые в пышную причёску на макушке. Такие можно было видеть на наших картинах девятнадцатого века, когда все поголовно женщины от десяти до семидесяти ходили в тугих корсетах и длинных платьях до пола.

А вы думали, что я образования не получила и в Третьяковку не ходила? Ходила. Даже в нашем деле нужно быть всесторонне образованной, не всё же языком не по назначению работать! Им ещё надо уметь говорить о разных вещах. Так вот, с моими клиентами или, как называли их теперь коллеги, «гостями» я наблатыкалась болтать о политике, о винах, об искусстве и даже об экономике, пусть мои суждения и выглядели обывательскими.

— Маменька, позвольте вам представить Татьяну Ивановну Кленовскую, — сказала воодушевлённым тоном возбуждённой кошки Елизавета Кирилловна. — Она недавно в нашем городе, но я пригласила её на ужин, чтобы отблагодарить и познакомить с вами.

— Добро пожаловать, Татьяна Ивановна, — милостиво склонила голову старуха. Боже, это мать княжны? В каком же возрасте она родила дочь? В пятьдесят? Такое возможно?

— Татьяна Ивановна, это моя маменька, княгиня Наталья Юрьевна Потоцкая, вдова.

— Мне очень приятно познакомиться с вами, Наталья Юрьевна, — я тоже кивнула. — Я действительно только сегодня оказалась здесь и всё ещё пребываю в очаровании перед городом и вашим поместьем. Оно поистине прекрасно!

Слова находились сами собой. То ли в детстве я перечитала любовных романов эпохи 19 века, то ли сериалов пересмотрела, хотя никогда не обращала внимания на такие вещи. Сериальчики пускала фоном, пока делала маникюр или лежала с маской на лице. А вот же закрепилось в голове…

— Что ж, Татьяна Ивановна, мне тоже приятны такие слова о поместье, в которое после смерти мужа я вкладываю всю мою душу. — Старуха княгиня повернулась и знаком пригласила меня следовать за собой: — Прошу в гостиную, нам подадут чай перед ужином.

Мы прошли через небольшую комнату, обставленную довольно просто, но с лоском, и оказались в гостиной. Диванчики, обитые красивым шёлком — не чета тем, что стояли в заведении, и картины в рамах, маленькие столики со свежесрезанными цветами — но ведь цветы ещё не цветут! — и ковёр с бахромой на полу поразили меня до глубины души. Я хочу такое же в моём музыкальном салоне! Хочу эту непринуждённую атмосферу шика, хотя вот так совершенно не видно, что сколько стоит.

Цветы, да. Мне будут нужны цветы. Сейчас, в начале весны, необходимо договориться с теми, кто выращивают розы и тюльпаны круглый год. А сначала найти их, этих возможно несуществующих производителей…

— Какая прелесть! — восхитилась я абсолютно искренне. — Это же розы? Так рано?

— Это особый сорт роз, — ответила явно польщённая княгиня. — Наш садовник выводит разные цветы, возится постоянно в оранжерее.

— Быть может, мы сможем договориться о поставках цветов в моё заведение? — спросила я быстро, просчитав варианты. Конечно, с княгиней договориться будет дешевле! А она посмотрела на меня так странно, как будто я была неизвестным науке насекомым.

И Елизавета Кирилловна обернулась, вытаращив свои и без того большие голубые глаза. На её лице отразился даже не страх, а некое смятение. Она замерла, прижав ладонь к груди, словно воздуха не хватало, и после бросила быстрый взгляд на маменьку.

Заполошный взгляд.

Господи, что я не так сказала-то?

Княгиня прищурилась, выпрямившись ещё больше, хотя я думала, что это невозможно. Теперь её взгляд стал строгим, как у завуча школы. Она окинула этим бесплотным льдом меня, а затем свою дочь. Я же видела, как Елизавете Андреевне неловко, как она внутренне мается.

Да от чего же? Серьёзно?

— Я, право… — пробормотала княжна. — Татьяна Ивановна, могла ли я подумать, что… Ах, это так неприятно!

Всё было хорошо, пока я не ляпнула про заведение. Мать моя женщина, да ведь они испугались, что принимают у себя хозяйку борделя! Не пристало, что ли? А княжна и мается, оттого что я ей помогла, а она со мной так вежливо разговаривала да ещё и пригласила домой. Вот маменька ей задаст!

Так, надо выкручиваться теперь.

Как там надо называть аристократов? Я изобразила на лице улыбку поприветливее и сказала:

— Ваше сиятельство, я сказала «заведение»! Наверное, неправильно выразилась… Дело в том, что у меня музыкальный салон в Михайловске!

— Музыкальный салон? — всё так же строго переспросила Наталья Юрьевна и перевела взгляд на дочь. Та выдохнула с таким облегчением, что в гостиной даже светлее стало, и ответила с воодушевлением:

— Музыкальный салон — это же прелестно, маменька, не так ли?!

Но вопроса в голосе её не было, лишь утверждение. Маменька вынуждена была согласиться, но обозначила некоторый резерв доверия:

— А где же у нас в Михайловске музыкальный салон, я что-то не припомню такого. Душечка?

Елизавета Кирилловна качнула головой:

— Нет, маменька, не слыхала. Татьяна Ивановна, как же называется ваш салон?

Об этом я не имела ни малейшего понятия. Не думала ещё над названием. Но отвечать надо быстро и уверенно, чтобы оставить о себе и своём будущем заведении наилучшие впечатления.

И я ляпнула:

— Волшебная флейта!

Блин, флейта… Я дура, наверное. Нет, совершенно точно, я дура. Флейта! Прекрасное название для бывшего борделя…

— Как это мило! — воскликнула Елизавета Кирилловна. — Волшебство и музыка! Маменька, как вы думаете, прилично ли будет мне посетить салон Татьяны Ивановны?

— Право, я даже не знаю… — растерялась княгиня. — Груша! Где же чай?!

В гостиную вплыла высокая жилистая горничная, одетая, как и моя Лесси, в длинное чёрное платье с белым передником поверх и с накрахмаленной наколкой на волосах. Женщина присела в безупречном книксене и сказала хорошо поставленным альтом:

— Чай, ваше сиятельство.

В руках у неё был поднос с белым фарфоровым чайником, с чашечками на блюдцах и такими же сахарницей и сливочником. Как в лучших домах Парижа и Лондона, ёптити. Неожиданно грациозно Груша сервировала всё это на столе и прижала поднос к животу:

— Ужин будет подан ровно в пять.

— Хорошо, ступай, — кивнула княгиня. — Татьяна Ивановна, прошу, садитесь, берите чай — у нас всё по-свойски — и расскажите поподробнее о вашем салоне.

По-свойски так по-свойски. Я присела к столу и подвинула к себе блюдце с чашкой. Елизавета Кирилловна заботливо налила мне чаю, потом маменьке, спросила:

— Вы играете на рояле, Татьяна Ивановна?

— Ох нет, — я усмехнулась. Даже в детстве меня не отдавали на музыку или пение. Мама считала это всё потерей времени. — Но планирую исполнение популярных романсов. Возможно, театральные пьесы в формате сериалов.

— Что, простите? — удивилась Наталья Юрьевна. — Как это так?

— А вот так. В один день одна часть пьесы, в другой — например, через неделю — вторая. И так далее.

— Прелюбопытно, — рассудила княгиня, подняв чашечку и отпив глоток чаю. — И что же вы ставите? Господина Шикспера? Русских авторов?

— Я думаю сама писать сценарии, — скромно ответила я. Ох, не опростоволоситься бы… Может ли женщина быть автором пьесы?

— Смело, весьма смело, — оценила княгиня. — А ведь мы могли бы порекомендовать вам, не так ли, Лизонька?

— Конечно же! — откликнулась Елизавета Кирилловна. — В Михайловске есть один литератор, он приезжает к нам из Алексбурга на вакацию, пишет тут…

— Антон Парфёныч Лябинский, — подтвердила Наталья Юрьевна. — Весьма талантливый молодой человек.

Талантливый литератор — это просто отлично. Но я всё равно должна буду контролировать процесс. И интересно, сколько будут стоить его услуги… А, ничего, прорвёмся! И я сказала с довольной улыбкой:

— Что ж, буду рада с ним познакомиться.

— На балу в пятницу! — воскликнула княжна. — Маменька, я взяла на себя смелость пригласить Татьяну Ивановну на бал, ведь вы не станете противиться?

— Не стану, — милостиво кивнула княгиня.

Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!

При первом гулком звенящем ударе, будто в гонг, я вздрогнула. Потом поняла — звонят старинные напольные часы! Они глухо отбивали секунды где-то в углу гостиной, и я сразу их не заметила. А тут они сами обратили на себя внимание.

Есть в бое старинных часов какая-то особая прелесть…

— Пять, пора ужинать, — встрепенулась Елизавета Кирилловна.

— Что ж, пройдёмте в столовую.

Наталья Юрьевна поднялась, и я заметила, что сделала она это без особых усилий. Даже не закряхтела, даже не поморщилась. Ей явно меньше лет, чем кажется. Не может же она притворяться!

А теперь внимание — вопрос. В этом мире все женщины сорока пяти-пятидесяти лет выглядят как старухи? Может быть, мадам Корнелия тоже ещё молодая дама? Боже мой, или как они тут говорят: Богиня, здорово, что я тут всего на год!

Столовая оказалась в соседней комнате. Длинный стол на десяток персон был накрыт по моим меркам парадно: белоснежная скатерть, фарфор (или что-то очень похожее, но, думаю, всё же фарфор, ибо не станут же аристократы есть на стекле или глине!), серебряные приборы и воздушные бокалы с резьбой по узким вытянутым бокам. Лакей Семён, который встречал нас у двери, теперь преобразился в официанта и торчал у барского кресла с перекинутой через согнутый локоть салфеткой. Он задвинул сиденье, усадив княгиню, затем княжну, а потом уже и меня. В последнюю очередь, ха-ха! Надо полагать, рожей не вышла для такого важного дома.

Как только мы сели, тут же появилась Груша, ещё более торжественная и невозмутимая, с супницей в руках. За ней следовали девушки в сарафанах, неся остальные блюда. Итак, на ужин у князей суп, курица, обложенная квашеными огурцами, каша какая-то, перемешанная с кусочками красных и зелёных овощей… Аж корсет возмутился! Как можно съесть столько?

Семён поднёс к хозяйкиной руке бутылку, княгиня кивнула благосклонно, даже не глянув. Видно, доверяла выбору сомелье. И нам по бокалам разлили шампанское.

Господи… Я-то думала, что больше никогда в жизни не стану пить шампанское. Да оно у меня уже носом идёт и булькает!

— А у вас нет какого-нибудь сока? — почти жалобно спросила я у Груши. Та даже глазом не моргнула и ответила солидно встречным вопросом:

— Барышня желают квасу? Али морсу?

От кваса я решительно отказалась. Горничная удалилась за морсом, а Наталья Юрьевна удивилась:

— Вы не любите французское шампанское, Татьяна Ивановна? Рекомендую вам попробовать, мы закупаем его в лучшей ренсковой лавке города, у господина Сыромятникова.

— Я пригублю, — согласилась под напором. Эх, слабая я женщина…

Лакей наполнил мой бокал пузырящимся вином, я сделала маленький глоток. Кислятина! Но приятная кислятина. Ладно, неплохой шампусик, ничего не скажешь. И я благодарно кивнула княгине, сказала:

— Мне кажется, что у нас с вами много тем для разговора! Господина Сыромятникова я запомню.

— Наш дом всегда открыт для вас, Татьяна Ивановна.

Эти слова были для меня как бальзам на душу. Конечно, княгиня и княжна — женщины совершенно другого ранга, они аристократки, тогда как я просто никто, выскочка со своим музыкальным салоном. Они вовсе не обязаны помогать мне, но я чувствовала, что Наталья Юрьевна делает это добровольно, по симпатии. Уж не знаю, чем я её вызвала…

Ужин оказался выше всяких похвал. Нежный суп с фрикадельками, мягчайшая курица, запечённая в печи с овощами, каша — походу из пшеницы — с кусочками яблока и груши. Я наелась настолько, что корсет буквально трещал по швам. Места на десерт — пирожные с кремом — уже не хватило, но я с удовольствием выпила чашечку некрепкого, но душистого кофе.

И именно тогда я ощутила, что устала.

Ещё бы! День выдался таким насыщенным. Вообще не понятно, как я держалась до этого. А теперь веки сами собой начали сползать на глаза, и стало понятно — если я не лягу, то усну за столом, положив голову на руки. Пришлось извиниться перед хозяйками:

— Прошу простить меня, но вынуждена покинуть ваш гостеприимный дом.

— Ах, как жаль, Татьяна Ивановна! — тут же откликнулась Елизавета Кирилловна. — Мне так хотелось показать вам поместье! Быть может, вы останетесь на ночь?

Я осталась бы. Но у меня миллион дел завтра! И в городе, и в заведении… Нужно первым делом заказать новую вывеску, а я всё ещё не знаю, много две тысячи рублей или мало. И платья для девушек… И вообще…

— Как бы мне хотелось! — я очень правдоподобно закатила глаза в мечтательном вздохе. — Но, к сожалению, дела, дела… Они не могут ждать!

— Понимаю вас, понимаю.

— Татьяна Ивановна, — подала голос и княгиня, — ждём вас в ближайшую пятницу на бал!

— Непременно буду, — пообещала я, встав. Княжна проводила меня на выход, тут же подъехал и Порфирий, подав коляску точно к ступенькам крыльца. Хороший он мужик и кучер отменный. А подарок я ему так и не купила… Да и Лесси тоже. Но кто ж знал, что придётся спасать сумочку местной аристократки!

Кстати…

— Елизавета Кирилловна, почему вы так распереживались из-за сумочки? — спросила тихо, глядя княжне прямо в глаза. — Там были ваши фамильные драгоценности, что ли?

Она вспыхнула, как маков цвет, нервно оглянулась на дом, как будто маменька могла её услышать, и зашептала:

— Вы попали в самую точку, Татьяна Ивановна! Но богини ради, ни слова маменьке! Она не должна знать!

— Продать собирались?

— Заложить, — покаялась княжна. — Дело в том, что мне срочно нужны деньги, понимаете?

Я кивнула. Что ж, один секрет раскрылся. Но спрашивать, зачем княжне деньги, да ещё и тайно, я не буду. Это не моё дело. Моё дело — заведение открыть в ближайшее время.

— Что ж, будьте осторожны, Елизавета Кирилловна, — улыбнулась я ей напоследок и, опершись на протянутую Порфирием руку, села в коляску. — Если что, дайте мне знать, я с вами схожу в ломбард.

— Благодарю вас, — с чувством ответила она, и я скомандовала:

— Порфирий, трогай.

Щёлкнули вожжи, лошадь двинулась вперёд, коляска закачалась, я откинулась на спинку. Устала, как собака. Сумерки обняли нас, поглотили дом, приласкали еловые верхушки. Свежесть вечера заставила поёжиться, Порфирий оглянулся, как будто почувствовал, и сказал:

— Холодно? Я вам, барыня, накидочку дам, погодьте.

Прямо на ходу он приподнял зад с сиденья. Оно оказалось крышкой ящика, откуда Порфирий вытянул толстое покрывало, отороченное мехом. Подал мне. Я с наслаждением завернулась в него, отметила, что оно воняет лошадью, но ничего не сказала. Нельзя быть слишком придирчивой.

Мы выехали в перелесок, когда на нас упала ночная темнота. Стало страшновато, но я только забилась вглубь коляски, лёгкий ход которой убаюкивал. На небе неспешно карабкалась ввысь полная луна. Я пристально вгляделась в неё — точно такая же, как у нас, даже кратеры можно разглядеть. Белёсая, равнодушная, чуть обгрызенная справа — ещё не полнолуние, но почти. Похожа на толстую букву С — значит, она старая и скоро ей наступит смерть. Не помню, в какой книге я вычитала это, давно уже, ещё в детстве…

Утробный глухой звук огласил окрестности. Я замерла, покачиваясь в такт небыстрой рыси лошади, перевела взгляд с неба на деревья. Никакого движения. Только вой. Самый настоящий волчий вой! Долгий, унылый, безнадёжный. И другой голос, вступивший — молодой, задорный, ещё не такой длинный, подлаивающий в начале.

— Порфирий, — встревоженно позвала я, — это волки?

— Волки, чтоб им неладно! — ответил кучер и сплюнул с досадой. — Вот бы ружжо, уж я б их пострелял!

— Но они же не нападут? — спросила со страхом. Вот не хватало ещё в этом мире погибнуть в клыках волчьей стаи…

— Не должны бы, — с сомнением ответил Порфирий. — Не зима ж. На крайний случай у меня есть во!

И он показал мне длинный, сложенный восьмёркой хлыст. Успокоил, ага… Хлыстом волков не отпугнуть. Я нервно попросила:

— Давай побыстрее, пожалуйста. Совсем неуютно как-то… Хоть и не зима. А вообще, волки полезны…

Порфирий причмокнул на лошадь, и коляска закачалась сильнее, рысь стала размашистее и скорее. Но вой не удалялся. Он словно преследовал нас. Вглядываясь в лес напряжённо, я подумала, что увидела что-то мелькнувшее между деревьями. Всполошилась. Вцепившись в ручку коляски, ещё сильнее вгляделась.

Волк.

Большой, бурый, высокий на лапах. Бежал с открытой пастью, вывалив язык набок, и смотрел на меня пронзительным взглядом. Рядом трусил волк поменьше, подросток толстолапый.

— Гони, Порфирий! — воскликнула. — Побыстрее!

Волки, волки… Я не хочу, чтобы меня съели, я хочу в постель, спатушки…

Кучер снова тряхнул вожжами, и лошадь пустилась в галоп. Так мы и въехали в город — доскакали! На улице Порфирий чуть притормозил коняшку, чтобы та не взмылилась, и до дома мы доехали снова рысью. Волки остались в лесу, и я поблагодарила бога, что добралась живая и здоровая.

Я ввалилась в дом, как пьяная. Даже дверь собой подпёрла, чтобы случайно никакой волк не вломился. А Лесси удивилась, когда вышла в коридорчик. Глазки вылупила, спросила:

— С барыней всё хорошо?

— Хорошо, — выдохнула я и стащила надоевшие перчатки. Лесси с книксеном подошла и сняла с меня шляпку, приняла перчатки, спросила:

— Ужинать, барыня?

— Нет, я была в гостях. Только спать, хочу спать…

— Я приготовила вашу постель, барыня желают бокальчик вина перед сном?

Я подняла брови. Желаю ли я бокальчик? После переживаний с волками, после траблов с княжеской семьёй, после поимки воришки на Язовенной улице… Да, желаю. Потому что шампусик уже выветрился, да и не пила я его почти.

— А какое вино? — спросила пристрастно. Лесси присела в книксене:

— Барыня Корнелия Яковлевна любили красное французское, но в погребце всякого есть запасы. Вы, барыня, пожелайте только.

— А белое сладкое есть?

У меня даже вкус во рту появился. Сладкое белое было моей слабостью. Прям чтоб жёлтое было, как цыплёнок! Чтоб во рту вязало сладостью, чтоб попа наутро склеилась!

Именно так я и сказала Лесси, а она нахмурила бровки. Потом её лицо просветлело, и она сказала:

— Я вам, барыня, сервирую вино, которое любил господин Раковский, он всегда просил белое.

— А кто этот господин Раковский?

— Да разве ж я понимаю што, барыня! Гость мадам Корнелии…

— Ладно, принеси мне бокал вина — ей-богу, какого угодно, Лесси, хоть того, что я днём пила, а я пойду спать.

И пошла по лестнице вверх. Единственное желание владело мной — лечь. Лечь, а там хоть трава не расти до завтра.