Глава 6. Знакомлюсь

Торговая улица — самая посещаемая улица в городе. Из коляски я наблюдала за людьми, которые спешили по лавкам. Большие окна их были уставлены товаром. А под окнами стояли кое-где скамеечки, на которых отдыхали хозяйки, поставив корзину рядом. Деловитая суета, царившая в этом квартале, заворожила меня, и я чуть было не пропустила магазинчик с перчатками на вывеске.

— Порфирий! Остановись! — крикнула кучеру, и он натянул вожжи:

— Пр-ру, бешеная! Вы, барыня, в лавочку зайдите, а я тут неподалёку буду, ежели что. Только ручкой махните — и я тотчас прибегу.

— Договорились, — весело ответила я и сошла с коляски, опершись на его руку. Всё внутри возбуждённо вздрагивало от нетерпения. Покупки, покупочки мои!

На витрине были выставлены мотки ниток, спицы, вышитые или просто тканевые игольницы, отдельно сумочки-кошельки и перчатки. Я уже присмотрела себе пару, которые мне захотелось купить, но даже войти в лавку не успела.

Меня привлёк женский возглас, раздавшийся неподалёку.

— Городовой! За вором! Украл! Ох, Богиня, украл сумку! Городовые, сюда!

Я с любопытством повернулась и даже шею вытянула, чтобы разглядеть подробности преступления. Молоденькая женщина, одетая в очень красивое платье с оборками, драпировкой и мелкими цветочками из ткани, с невообразимой шляпкой на голове и даже с вуалькой картинно всплеснула руками, а на хорошеньком кукольном личике её были написаны ужас и возмущение.

Вор же, мальчишка лет десяти, нёсся прямиком ко мне, пряча под лохмотьями, бывшими когда-то рубашкой, что-то маленькое и блестящее, всё в бисере.

Реакция у меня всегда была отменной. Несколько лет в бизнесе, где в любой момент может прилететь с любой стороны, оттачивают рефлексы. Вот и теперь я, предусмотрительно подобрав подол горчичного кошмара, служившего мне платьем, дёрнулась наперерез парнишке, подставила ему подножку и прицельно толкнула в подворотню, где воришка покатился кубарем к стене.

Никто даже не глянул в нашу сторону, а я подскочила к нему, схватила ещё не очухавшегося мальчика за ворот лохмотьев и тряхнула:

— А ну, отдавай сумку! Сейчас же!

— Барышня, ой не бейте, барышня! — захныкал он, размазывая по лицу кулаком грязь вместе с несуществующими слезами. — Не со зла, барышня, с голодухи! Пустите, пустите!

Я наклонилась к нему, стараясь не вдыхать кислый запах трущоб, исходивший от немытого тела, прошипела:

— Сумку верни и можешь валить на все четыре стороны!

— Голодом, барышня, мучаюся…

Его чёрная от грязи рука сунула мне сумочку, а мне стало его жалко. И правда что, беспризорник, что с него взять… Сказала строго:

— Пойдёшь в «Пакотилью», скажешь, что от меня. От Татьяны Ивановны Кленовской. Там тебя накормят. Но воровать больше не смей, понял?

Он закивал меленько и рванулся дальше в подворотню, оставив в моей ладони с треском оторванный кусок воротника.

А я выдохнула, провожая его взглядом, и глянула на сумочку. Клатчик небольшой, симпатичный, вышитый бисером и маленькими камушками. Тяжёлый. Слишком тяжёлый для барышни из приличной семьи…

Поборов соблазн заглянуть внутрь, я вышла из подворотни на Язовенную улицу и направилась к обворованной девушке. Она уже рыдала на плече другой дамы, которая была одета чуть попроще, без лоска. Рыдала натурально, уже не картинно, а вокруг собрались зеваки, обсуждая детали происшествия. Откуда-то раздавались пронзительный звук свистка и топот тяжёлых сапог. А поздно! Я уже всё сделала за полицию! Выкусите, дурачки!

— Пожалуйста, ваша сумка, — сказала девушке весело. Она вскинулась, взглянула на меня полными слёз глазами и протянула руку к клатчу, заговорила тоненьким голоском:

— О Богиня, неужели вы и правда отобрали её у вора! Как необыкновенно! Марфа, посмотри! Барышня справилась с вором!

— Барышня такая храбрая, — проблеяла служанка в тон госпоже. Я вручила сумку девушке, и та судорожно расстегнула пуговку, раскрыла клатч и заглянула внутрь. Я увидела, как на лице её страх и тревога сменяются блаженством и выражением истинного, искреннего счастья. Стиснув сумочку в руке, девушка коснулась рукава моего платья:

— Я хочу отблагодарить вас, просите всё, что пожелаете!

— Что вы, не стоит, — пробормотала я. Она настойчиво взяла меня за руку:

— Нет, нет! Добрые поступки должны поощряться, душечка! Давайте знакомиться! Княжна Елизавета Кирилловна Потоцкая.

— Татьяна Ивановна Кленовская, — представилась я по всей форме. — Я совсем недавно в городе, буквально сегодня приехала. Вот, решила сходить полюбопытствовать торговлей.

— Татьяна Ивановна, душечка, вы непременно должны посетить наш дом! Я просто обязана представить вас маменьке, рассказать, что вы сделали для нас!

Говорила она — как кошка мяукала — манерно, тоненько, восторженно. Никогда не любила женщин, говорящих таким детским тоном. Но княжна показалась мне не просто глупенькой кокеткой, а человеком более глубоким, но прячущим это под маской блондинки, несмотря на тёмно-русые волосы. Оглянувшись на щепетильную лавку, я закусила губу, а потом сказала с улыбкой:

— Хорошо, я принимаю ваше приглашение.

Рядом с нами зафырчал конь, остановилась коляска, которую я уже видела — из полицейского управления. С подножки спрыгнул сам господин Городищев, и у меня снова ёкнуло сердечко. Властный альфа-самец, уставший от жизни и преступлений, галантно склонился над кистью княжны Потоцкой и спросил, выпрямившись:

— Что приключилось, Елизавета Кирилловна?

— У меня украли сумочку, — ответила она отстранённо и снова коснулась моей руки, — но Татьяна Ивановна была так любезна, что догнала вора и вернула мне её.

Городищев обернулся ко мне, посмотрел так странно, что я невольно снова подумала о горчичном кошмаре, в которое облачена. Да, мне нужно к модистке, очень срочно! Заказать платьишко, как у княжны! И шляпку! Шляпку с цветами, с листиками, с органзовыми накрутками, с вуалькой… Иначе так и буду выглядеть в глазах такого мужчины простенькой горожанкой, не представляющей никакого интереса…

— Вижу, что вы, Татьяна Ивановна, с первого дня в нашем городе решили обратить на себя самое пристальное внимание, — сказал Городищев сдержанно. И я не смогла определить по голосу — рад он этому, или это его убивает.

— Прошу меня простить, — ответила с достоинством. — Но, если бы мы ждали вашего городового, то Елизавета Кирилловна лишилась бы своей сумочки навсегда.

— Господин… э-э-э… — вступила княжна, и Городищев напомнил:

— Платон Андреевич Городищев, следователь Михайловского полицейского управления.

— Господин Городищев, вы же поблагодарите Татьяну Ивановну за её своевременное и очень успешное вмешательство? — вкрадчиво спросила Елизавета своим мяукающим голосом. Полицейский снова поклонился и сказал, словно против воли:

— Разумеется, от лица всего полицейского управления я выражаю благодарность госпоже Кленовской за вмешательство, но хочу также напомнить, что не стоит делать работу полиции за полицию.

Вот говнюк!

Я присела в книксене, вспомнив, как это делала Лесси, и покладисто ответила, подпустив немного ехидства в голос:

— Разумеется, Платон Андреич, я не стану делать за вас вашу работу, просто в этот раз так случилось.

— Что ж, инцидент исчерпан! — воскликнула княжна. — Татьяна Ивановна, вы должны поехать со мной в Потоцкое! Я приглашаю вас на ужин! Маменька будет очень рада.

— С удовольствием, — ответила я слегка мстительно и совсем не для Елизаветы, а для бесчувственного чурбана, который, как и все полицейские, отличался зашоренностью и полным отсутствием эмоций.

Городищев поклонился мне, касаясь пальцами полы шляпы, и повернулся к княжне. Вот ей он поцеловал руку. И тут меня уколола ревность. В самое сердце. Я прекрасно понимала, что ревность в моём положении совершенно лишнее чувство, но ничего не могла с собой поделать. А ещё мною завладела какая-то чисто детская обида. Как это так — ей он ручку целует, а мне нет! Совсем несправедливо!

Именно этим я могла объяснить свои действия. Повернувшись к княжне, я взяла её под руку, как будто она была моей подружкой в классе, и потянула туда, где стояли экипажи, говоря:

— У меня тут коляска, Елизавета Кирилловна, поедем вместе.

Она хотела было что-то сказать полицейскому, но я не дала ей шанса. Нет, не будет княжна говорить с Городищевым! Он мой и точка!

— С превеликим удовольствием воспользуюсь вашим предложением, Татьяна Ивановна, — Елизавета говорила с искренним восторгом, но я ощутила её внутреннее, скрытое изумление. А навстречу нам уже спешил Порфирий, сокрушаясь:

— Барыня, ох барыня, как же это я недоглядел! Как же вы так за воришкой-то?! Что ж не позвали-то?

— Да как-то не было времени, — улыбнулась я. — Порфирий, пожалуйста, отвезти нас к княжне Потоцкой домой.

— Да-да, любезный, в поместье, — подхватила Елизавета Кирилловна. — Надеюсь, ты знаешь, где оно находится?

— Кто же не знает, ваше сиятельство, — поклонился кучер. А я исподтишка бросила взгляд на Городищева. Он вполголоса беседовал с очевидцами, покачивая тростью, и вдруг обернулся, глянул прямо мне в глаза.

Меня обдало волной жара, потом бросило, как выкованный клинок, в ледяную воду. Полицейский смотрел очень странно. Вроде и с любопытством, а вроде и с подозрением. Но главное — заинтересованно. Как будто понять хотел: кто я такая и с чем меня едят.

Это же чудесно! Это просто превосходно! Я не оставила его равнодушным. Я пробудила в нём эмоции, и не важно, что сейчас они со знаком минус. Знак можно и заменить на плюс, а вот равнодушие ничем не заменишь…

— Сердце, барыня, в пятки ушло, — жаловался Порфирий, помогая сперва княжне, а потом мне забраться в коляску. Марфа, прижимая к животу корзину с покупками, сама вскарабкалась на передок, ухватилась за поручень и села подальше от кучера. — До сей поры трепетает, трепетает сердце-то… Как подумаю, что не уберёг, что дозволил за воришкой бечь, так и прошибает холодным потом!

— Да всё в порядке, Порфирий, мальчишка там был, что мне мальчишка сделает?

Я глянула на Елизавету Кирилловну за поддержкой, но она только сложила ладошки на груди, восхищённо прошептала:

— Какая вы храбрая, Татьяна Ивановна!

— А ежели б, не дай Богиня, ножичек выхватил? — укорил меня кучер. — Они, мальчишки-то, скоры на это! Порезал бы, и что б чичас?!

— Ну не порезал же, — усмехнулась я. — Трогай, Порфирий, видишь — Елизавета Кирилловна переволновалась, ей нужно домой побыстрее.

— Ах, Татьяна Ивановна! Наша кухарка готовит исключительную душепарку — вы же знаете, ото всех болезней да от нервов! Я тотчас велю сварить, как только прибудем, вы должны её попробовать!

Она взяла меня за руку и заглянула в глаза. Опять эти манеры… Терпеть не могу! Но мне отчего-то показалось, что у Елизаветы Кирилловны совсем не было подруг, и она была настолько одинока, что хваталась за каждую девушку её возраста. Мне же не жалко поужинать у княжны и поболтать с ней о том и о сём! К тому же это может быть мне очень важно. Осторожненько выспрошу у неё по поводу нравов в этом мире, познакомлюсь с укладом жизни, а ещё протекция княжны и её связи могут быть чрезвычайно полезны для музыкального салона!

Мы ехали по дороге, которая пролегала между рядами равно посаженных берёз. Зелень на ветвях только-только начала кучерявиться, ещё даже не распустившись полностью, поэтому сквозь полуголые ветви можно было видеть пейзаж прекрасной русской пасторали с полями, деревушками, церковными куполами, пасущимися коровами и насыщенно-салатовыми лугами. Была бы во мне художницкая жилка, я остановилась бы здесь и рисовала, рисовала, рисовала… Но я никогда не была склонна к прикладным искусствам и даже в детстве на уроках рисования получала сплошные трояки — за упорство.

Но, ей-богу, видя такой пейзаж из открытой коляски, мне ужасно захотелось его нарисовать…

— Здесь так красиво, — выдохнула против воли. Елизавета Кирилловна подхватила мгновенно:

— Да, окрестности Михайловска просто чудесны своей красотой! А знаете, Татьяна Ивановна, к нам приехал художник — очень именитый, если слышали, Алексей Скрябин, и он рисует окрестности.

— К вам?

— Да, он живёт в поместье, вы обязательно познакомитесь с ним.

— А чем вы занимаетесь по жизни? — полюбопытствовала я. Княжна подняла брови, ответила с запинкой:

— Как же… Поместьем. Вы знаете, Татьяна Ивановна, в имении столько дел, столько дел!

— Вы занимаетесь всем сама?

— О да, мне приходится. Видите ли, — у Елизаветы Кирилловны увлажнились глаза, — папенька умер четыре месяца назад, оставив все дела нам с маменькой. У него не было наследника мужеского полу, все мои братики отдали Богине душу в раннем возрасте. Посему папенька нанял мне преподавателей, отправил учиться в Европу… Но мне совершенно не по душе дела! Я в них разбираюсь чуть лучше, чем хавронья в помидорах!

Хмыкнув над метафорой, я спросила:

— И что же за дела в поместье?

Мне действительно было интересно. Но Елизавета Кирилловна ответила размыто:

— Ох, приказчики, крестьяне со своими проблемами, закупщики, поставщики… Право, я терпеть не могу дела поместья!

Она вздохнула и вдруг оживилась:

— Зато у меня есть школа! Я обожаю учить детей грамоте!

— Школа? — переспросила я. Княжна сложила руки на груди, давая понять, что школа для неё самое приятное воспоминание в жизни:

— Да! Ещё папенька организовал школу для крестьянских детей, чтобы обучать их грамоте. А я продолжила. Детки такие милые, они настолько жаждут знаний! Совсем маленькие, они прибегают на уроки и так смотрят на меня, такими глазами… Маменька не благоволит школе, она считает, что крепостным лучше оставаться неграмотными, а я думаю, что грамотные-то они нам больше урожая соберут да денег на оброк заработают.

Боже, деревенская школа для крепостных… Милые детки, которых барышня, играясь, учит читать и писать. А потом, когда вырастут, как нефиг-нафиг запорет на конюшне за какую-нибудь провинность! Не верю я этим княжнам ни на грош.

Я спросила осторожно, чтобы не спугнуть Елизавету Кирилловну:

— А ваша маменька чем занимается?

— О, у маменьки в последнее время есть идея-фикс: удачно выдать меня замуж. Поэтому она постоянно устраивает балы у нас в имении… О-о-о, Татьяна Ивановна! Ведь в ближайшую пятницу также будет бал! Вы должны прийти, я не приму отказа!

— Конечно, я приду, — пробормотала, слегка удивившись, но удивиться сильнее не успела, потому что впереди показалась усадьба, огороженная каменным белым забором с решётками, а под колёса коляски бросилась целая вереница нищих оборванцев с песнопениями.

— Тпру-у-у! — заорал Порфирий, лошадь окоротил так, что она заржала недовольно. Коляска затрещала, опасно накренившись, Марфа с визгом свалилась в кювет, а я машинально схватилась за поручень и Елизавету Кирилловну удержала. Она только охнула. Я подивилась подобной выдержке, но потом поняла, что это просто от того, что княжна потеряла дар речи. От страха.

Экипаж выстоял, не упал, и я отпустила девушку, подобрав подол, соскочила на землю. Нищие показались мне какими-то картинными, ненастоящими. Лохмотья на них были добротными, а заплатки — красиво налепленными. Но воняло от них знатно. Всего их было восемь — пятеро мужчин разного возраста и разной степени бородатости, две худые, измождённого вида женщины и одна девочка лет семи. Роднило всех взрослых то, что они были слепыми. У некоторых на глазах была замотана тряпка, а некоторые просто сверкали бельмами.

Даже ругнуться на них совесть не позволяет.

Но я всё же сказала:

— Господа, поаккуратнее бы вам…

Зато Порфирий, соскочивший с подножки, закричал-зарокотал:

— От щас как огрею кнутом, чтоб знали, куда не соваться! Виданное ли дело, едва барынь не зашибли, татье отродье!

— Да всё же в порядке, Порфирий, — негромко заметила я. — Ты Марфе помоги, она там, кажется, покупки растеряла.

Один из слепых кинулся мне под ноги, причитая хорошо поставленным баритоном:

— Не вели казнить, барыня, нищие мы, богиньи люди, на богомолье идём, ненароком чуть сами не зашиблися… Девчоночка ещё не обвыкла водить-то… Прощеньица просим, барыня, нам бы где покормиться и на ночлег попроситься…

Он упал на колени, пополз, перебирая ими, прямиком ко мне и весьма прицельно для слепого схватил мою руку, но не облобызал, как я предполагала, а просто прижался лбом к тыльной стороне кисти. От него исходил жар, и я подумала, что мужик больной. Но руку выдернуть мне показалось невежливым. Я торопливо ответила:

— Ну-ну, вставай. Никто не пострадал, это хорошо, но надо быть аккуратнее.

Марфа с кряхтеньем выбралась из овражка, заметила с осуждением:

— Задавить его, так никому хуже не будет, а ежели её сиятельство пострадает, так как мы, крепостные-то, жить без неё будем?

— Всякая жизнь важна, Марфа, голубушка, — выдохнула княжна, поправляя покосившуюся шляпку. Сойдя на землю, Елизавета Кирилловна старательно улыбнулась слепому, не приближаясь, впрочем, к нищим больше, чем на пять шагов:

— Богиньин человек, здесь рядом моё имение, мы привечаем всех, кто идёт на богомолье, уж скажи своей девчонке, чтобы вела вас прямиком на скотный двор. Найдёте там кров и еду.

— А далеко до имения? — повернулась я к ней. Елизавета Кирилловна вскинула руку в точно выверенном жесте, красивом и плавном, указав на еловое скопление прямиком за берёзовым перелеском, в котором мы остановились:

— Верста, не больше. Желаете прогуляться, Татьяна Ивановна?

— Что вы, — ответила чисто из вежливости. Я-то привычная к прогулкам, а вот княжна, кто её знает. Заболеет ещё или ногу подвернёт.

— Тогда садитесь в коляску, едемте. Очень уж нервы сдали, верите? Тотчас душепарку велю сварить, мы с вами выпьем по бокальчику.

Не знаю, отчего, но её кукольно-приторный тон меня покоробил. Возможно, потому что нищие всё ещё сидели в пыли дороги. Особенно жалко было женщин. У одной из них глаза были закрыты и склеены густой противной полоской жёлтого гноя. Интересно, она совсем не может видеть, или это такой жестокий конъюнктивит? Гной — бактериальная инфекция, если не лечить, можно и глазные яблоки потерять…

— Елизавета Кирилловна, а у вас тут есть врач? — спросила походя, садясь в карету. Мне показалось, что слепой, говоривший со мной, прислушивается к каждому слову, но я постаралась не думать об этом. Девочка ещё меня беспокоила. Лет семь на вид ей было, живенькая, но бледненькая, а под глазами синяки, как от недосыпа. Или от болезни. Нет, я не смогу жить в этом мире и видеть нищету каждый день, но ничего не делать и только думать счастливо, что коснулось не меня и слава богу.

— Врач? Вам нездоровится, Татьяна Ивановна?

Голос княжны стал приторно-тревожным. И я снова поморщилась. В нём прямо сквозили нотки фальшивой заботы. Покачала головой:

— Нет, но надо бы осмотреть этих нищих, вдруг кого-то удастся вылечить.

— Помилуйте, Татьяна Ивановна, — вдруг рассмеялась княжна. — Да зачем же? И на чьи средства? Думаете, у них есть за душой больше, чем два рубля на всех?

— Ну… — пробормотала я. — Может быть… Благотворительность…

— Милая моя, вы не представляете, сколько средств мы тратим на еду для нищих, сколько даём им милостыни! И ведь ни один из них не решил скопить да вложить в какое-либо дело, Татьяна Ивановна! Они все убогие, увечные да ленивые.

Порфирий тронул коляску, я оглянулась на восьмерых убогих и увечных. Странное ощущение появилось, что поймала чей-то взгляд. Нет, глупости, наверное, смотрела девочка — их проводница. Хотя, разве взгляд ребёнка может быть таким цепким и оценивающим?

Так, всё, хватит думать о нищих. У меня своих забот хватает. Мне нужно подружиться и поболтать с Елизаветой, познакомиться с её маменькой, деликатно выспросить о денежных делах. А потом вернуться домой и начать претворять в жизнь план по созданию на базе бывшего заведения музыкального салона «de renommeé», как говорила моя бывшая «мамка».

И я так и не купила перчатки, которые присмотрела.

Поместье Потоцкое открылось мне сразу же за еловыми зарослями, которые скрывали добрую часть вида. Ели были посажены так густо, что походили на живую изгородь, даже забор был ни к чему. Коляска проехала в широкие ворота, лошадь захрустела копытами по каменной крошке. У нас бы это назвали щебнем, но он был слишком мелким. За воротами был парк — приятный глазу, зелёный, с разбитыми клумбами, пока ещё зияющими чёрной землёй и редкими ростками. Чуть поодаль между цветущих вишен вилась милая пешеходная дорожка, обрамлённая кустами роз. Цветов на них ещё не было, но я сразу узнала листочки и колючие стебли.

Дом стоял на открытом месте парка и был примером классической уездной усадьбы, какой её описывали в книгах и снимали в кино. Двухэтажный, с большими окнами, с портиком и колоннами на крыльце, поблёкшего жёлтого цвета вперемежку с белыми рамами и барельефами, дом выглядел солидно и снобом смотрел на меня. Мол, тут приличные люди живут, аристократы, не шваль какая-нибудь вроде мадам Корнелии…

Я смутилась лишь на миг. Входная дверь открылась, и на крыльцо вышел подтянутый и невозмутимый лакей в чёрном костюме. Княжна бросила ему, когда мы остановились:

— Семён, доложи маменьке, что у нас гостья! Татьяна Ивановна, умоляю вас чувствовать себя здесь, как у себя дома. Потоцкое к вашим услугам.

Вот поместье мне, в отличие от его хозяйки, безумно понравилось. И так захотелось жить в нём! Не в нём, конечно, а в таком же доме, окружённом землями, парком, деревьями…

И никаких соседей на километры вокруг!