Глава 3. Управляю

— Простите? Я не ослышался?

Он играл такое искреннее изумление, что я даже поверила. Но всего на секунду. Я мадам, чтоб Корнелию черти взяли! Я хозяйка. Поэтому…

— Ты глухой? Вещи собери свои и вон.

Ксенофонт оскорбился. А вот девушки явно обрадовались. Я могла потрогать их счастье, таким оно было осязаемым! Отлично, значит, мне не придётся извиняться перед этим типом. Он всё ещё стоял столбом, и я шагнула ближе, придвинулась чуть ли не вплотную, стараясь не дышать от запаха, которым были пропитаны его волосы, сказала тихо:

— Если ты не уберёшься отсюда немедленно, я вызову полицию.

— Вот этого я вам, мадам, не посоветую, — пижонские усики дёрнулись вниз, улыбка обнажила не слишком здоровые зубы. — У девиц-то наших не у всех билетики в порядке.

Билетики? А, да, жёлтый билет вместо паспорта… Бог знает, откуда мне это известно. Ладно, один ноль, но битва не проиграна. Я тоже улыбнулась, но мои зубы блестели эмалью, как мои глаза — правотой:

— Если что, я тебе могу и сама по уху съездить, без полиции! Вон из заведения! Если я тебя увижу ещё раз в своей жизни — убью. Понял?

По-видимому, мой взгляд был достаточно убедительным, потому что Ксенофонт слился практически сразу. Он отнырнул от меня, схватил с барной стойки шляпу-котелок, откуда-то добыл трость и перчатки и как-то очень быстро испарился.

Если честно, мне даже стало дышать легче.

Я помахала рукой, чтобы нагнать свежего воздуха, и сказала сама себе, в пространство:

— Я хотела завязать! Завязать…

Подняла голову к потолку и пожаловалась высшим космическим силам:

— Но не так же!

Опомнившись, взглянула на девиц. В комнате воцарилась мёртвая тишина. Только одинокая, рано проснувшаяся муха жужжала над блюдом с подвявшими булочками. Я стояла, глядя на девушек, а они все смотрели на меня большими глазами. Раньше как-то мне не приходилось принимать решения, не приходилось заботиться о ком-то. Только о себе. Сама работала вначале, потом прибилась к сутенёру, потом от него к «мамке» на квартиру. А теперь я сама «мамка»…

Нет, так нельзя. Я же завязала.

Девушек было пять. Не все красавицы, не все куколки. Но накрашены густовато — губы подведены, щёки нарумянены, а на глазах — не то жирный карандаш, не то уголь из печки… Учить их и учить. Ладно, пока надо решать, что делать дальше.

Не могу же я в самом деле стать «мамкой» и продавать девочек клиентам!

— У кого ключ от заведения? — спросила глядя поочерёдно на каждую. Все молчали, только та, с шалью, бросила, прежде чем отвернуться и отойти к дивану:

— У Ксенофонта.

— Дубль?

Они смотрели на меня непонимающе. Я махнула рукой:

— Короче, никого не пускайте, сегодня мы закрыты.

Девица в шали тут же обернулась, возмущённо цыкнула:

— Это как же! А платить мы чем будем?! Как так?

— Тебя как звать? — обратилась я к ней персонально.

— Аглая.

Низкий голос, стать, рост. Хороша. И прямо видна в ней порода — может, аристократка? Как в этом мире можно стать проституткой? Что с ней случилось? Ладно, это потом. Всё потом. Решать проблемы надо по мере их поступления.

— Кто из вас тут дольше всех работает?

Оглядев товарок, Аглая подбоченилась, распустив шаль руками:

— Ну, я, допустим.

— Пойдём, — кивнула ей. — Как там этот холуй сказал? В кабинетец.

Она вильнула плечом, приглашая меня за собой. Девицы смотрели тревожно, переглядывались, кто-то шепнул подружке что-то, чего я не разобрала. Но с ними я разберусь позже, пока мне надо всё узнать. А кто лучше может мне рассказать о заведении, чем девушка, которая дольше других работает в нём?

Кабинет оказался отдельной комнатой, в которой, кроме узкой односпальной кровати, стояли стол со стулом и шкаф с книгами и папками. Я взяла одну из них, открыла. Бумага, написанная витиеватым почерком с вензелями, а сверху надпись «Полицейское управление Михайлова, губернское управление Михайловской губернии, Российская империя». Уфти! А ниже — «Сие дано Головкиной Аглае в удостоверение, что она является путаной и имеет жёлтый билет».

— Головкина — это ты? — спросила я у Аглаи. Она кивнула. Я прищурилась, оглядев её с ног до головы, потом продолжила допрос: — Откуда ты пришла в… заведение?

Она снова вильнула плечом, сказала своим шикарным грудным голосом:

— Так батюшка мой купец был, разорился. Сам повесился, имение с молотка пустили, завод забрали. А нам куда, детям? Братцев моих забрали в ремесленники, а я вот помыкалась да к мадам Корнелии прибилась.

Ясно-понятно. Таких историй я слышала море. Только вместо купца — инженер, а вместо торгов — коллекторы.

Отложив папку, взяла вторую. Полистала. Дело Настасьи Менихиной. Спросила:

— Настасья, это кто?

— А курносенькая наша, с пасьянсом, — охотно ответила Аглая. — Из крестьян она. Новенькая.

— Аглая, как вам тут работается?

Я убрала папки в шкаф. Потом посмотрю. Обернулась к девушке. Аглая пожала плечами:

— А как и у других. Нигде не лучше, нигде не хуже.

— О чём ты говорила, когда я сказала закрыть заведение?

— Так ведь девушки платят мадам каждый день, — она усмехнулась и подняла на меня круглые чёрные глаза — такие красивые, такие яркие. — За комнату, за пропитание, за чулки и бельё.

— Дело только в этом? Да не вопрос, Аглая, за сегодня вы не платите ничего.

— Мадам любезна, — коротко ответила она, хмурясь. Я спросила:

— Что такое?

— Мадам любезна только сегодня? Ксенофонта выгнали, за постой не возьмёте… А завтра что?

Она смотрела пристально, цепляя взгляд глазами. Такими выразительными… Я вдохнула, выдохнула. Сказала ей:

— Сядь, Аглая. Поговорить надо.

— Отчего б не поговорить, мадам, — улыбнулась она. Улыбка разилась со взглядом. Девушка умела, как и все путаны, улыбаться одними губами. А вот глаза остались тревожными. Понять её можно, конечно: как не волноваться, когда новая метла приходит и начинает мести? Но я не изменю своей цели. А цель моя — сделать из этого заведения нечто совершенно другое, нежели обычный бордель. Потому что я завязала.

— Сколько стоят твои услуги?

Аглая пожала плечами, стянув шаль на груди, ответила:

— Целковый за свечу.

— И это значит?

Она обернулась, взяла с комода свечу и показала мне:

— Пока горит — целковый. Прогорела — пожалуйте на выход, или Ксенофонт ещё целковый возьмёт.

Свеча была маленькой, тонкой и низкой. Что ж, сколько она может гореть? Полчаса? Знать бы ещё цены в этом мире… Пометила в мозгу: узнать цены. Взяла у Аглаи свечу, спросила:

— И как, хватает мужчинам?

Девушка подняла глаза к потолку, фыркнула, как будто засмеялась, и сказала:

— Есть такие, что хватает, а есть такие, что сразу по три свечки берут.

— Не удивлена, — пробормотала я. Отложив свечу, пробежалась взглядом по папкам на полке: — А что тут? Не только же досье на девушек?

— Ксенофонт тут хранит всякие счета. Он же каждую бумажонку подшивает: за булочки из кондитерской, за чулочки из галантереи, даже за свечи!

— Тут? — я вынула папку наугад, и Аглая кивнула:

— Ага, мадам, это счета за алкоголь. Заказывали муссат в винном доме господина Краузе, а вот пиво дрянное, экономил Ксенофонт…

— Да ты всё знаешь, Аглая! — восхитилась я, разглядывая каллиграфический почерк продавца. Две пинты муссатного вина — это же просто поэма!

— Я, мадам, спросить хотела, — сказала она, и я вновь подивилась её голосу. В нашем мире из неё вышла бы оперная певица. А в этом — жрица любви…

— Спрашивай.

— Мы как теперь работать будем без Ксенофонта? Надо бы нового управника искать.

— Серьёзно? Чтобы он тебя лапал? — удивилась я, закрывая папку. — Нет, уж как-нибудь без Ксенофонтов обойдёмся. Управлять я буду сама.

Она посмотрела на меня удивлённым взглядом. Видимо, мадам Корнелия тут появлялась лишь деньги забрать. Но мне нечего было ей объяснять. И без неё проблем хватает. Муссат это явно игристое вино, потому что по-французски мусс — это пена. Притянуто за уши, но пусть уж так. А сколько у нас там пинта? Никогда не знала, но, видимо, придётся измерить, чтобы мыслить нормально, в литрах…

Ладно, это тоже потом. Сперва мне надо разобраться с девушками.

— Что там Ксенофонт говорил? Кто тут без документа?

— Так Авдотья, — с готовностью ответила Аглая. — Позвать?

— Зови.

Я закрыла папку, отодвинув её в сторонку, и села так, чтобы корсет давил поменьше. Господи, да как они вообще тут живут с этим пыточным приспособлением? Нет, я так больше не согласна. Попрошу сделать мне лифчик. А можно и вообще без него, что за глупые предрассудки!

В кабинет вошла худенькая маленькая девушка. Это она штопала чулок. У Авдотьи были остренький носик и огромные голубые глаза, как у Мальвины, только волосы, такие же вьющиеся, как у куклы, оказались с рыжиной. Грязные, кстати, волосы. А-та-та, детка, мыться нужно не по воскресеньям, а каждый день!

— Мадам звала? — спросила девушка кротким тонким голоском.

Я кивнула:

— Садись. Скажи мне, как тебя зовут, и откуда ты.

— Спасибо, мадам, я постою. Авдотья я, по фамилии Заворотнюк. Сами мы из Артамоновска, туточки в Михайловской губернии. Маменька наша померла родами, а папенька наш полицмейстер тамошний, шестерых растил сам, да после женился снова.

Авдотья замолчала, потом пожала плечиками, словно ей было зябко в одном корсете, сказала:

— Мачеха выжила. Так я туточки и оказалася.

— Почему у тебя документов нет?

— Так ведь нельзя нам жёлтый билет, папеньке доложат. Никак нельзя, чтобы папенька узнал…

Я закатила глаза к потолку, спросила безнадежно:

— А как же ты раньше работала? В полицию не забирали?

Авдотья улыбнулась всё так же кротко:

— Так Ксенофонт меня прятал.

— Прятал? Где?

— Так вот туточки, в кабинете.

Она повела рукой, указывая на низенький шкафчик. Бог мой, неужели она сидела в шкафчике, согнувшись в три погибели? Встав, я заглянула в шкафчик. Там были полки, а на полках стопки не то простыней, не то полотенец. Авдотья хихикнула, видя моё недоумение, и, откинув невидимый крючок, толкнула полки внутрь. Они со скрипом повернулись, открывая лаз в стене, а Авдотья пояснила:

— Чуланчик тамочки. Пересидеть можно.

— Понятно, — ответила я и закрыла лаз. — Документ нам с тобой всё-таки придётся сделать, Авдотья.

— Мадам, умоляю, будьте милой, только не жёлтый билет! — личико девушки всё скукожилось, и мне стало её жалко. Я ответила:

— Не жёлтый билет, а настоящий документ. Паспорт, например.

Существуют ли в этом мире паспорта? Как же мне всё тут узнать, изучить, желательно сразу? Почему мадам Корнелия не приложила мне камешек к башке и не вложила в неё все необходимые знания?

— Для паспорту, мадам, мне выйти замуж нужно, — вздохнула Авдотья. — А как же работать после этого?

— Глупости, мы что-нибудь придумаем, — ободряющим тоном сказала я. — Да и не будем мы работать, как прежде.

— Как это, мадам?

— Так это. Скоро всё узнаете. Зови, кто там ещё есть.

Авдотья похлопала глазками, видно, по привычке изображать из себя дурочку и вышла из кабинета. Я прошлась вдоль стены, погладив по спинке красивый изогнутый диванчик. А пыли-то, пыли… Надо клининговую службу вызывать! И вообще… Может, и дизайн изменить. Размахнуться я могу. И даже идеи есть.

— Звали, мадам?

Кошачий голосок, развязный тон, манеры вкрадчивые. На миг даже показалось, что в дверь вошла Кисуня, моя коллега и условная подружка. Но, как только я обернулась, наваждение рассеялось. Девица, стоявшая в кабинете, была маленькой, фигуристой, глазастенькой и улыбалась так, будто я была мужчиной.

— Как твоё имя?

— Пелагеей крещена.

— Петь умеешь?

— Что, мадам?

— Что слышала.

Кошачий голос начал слегка раздражать. Она всё прекрасно расслышала. Играет. Я села, закинув ногу на ногу, повторила:

— Ты умеешь петь, Пелагея?

— Так петь-то мы все умеем, — схитрила она.

— Ты тут почему?

— А почему девки идут в заведение? — Пелагея сморщила носик и рассмеялась так, что я поняла — она тоже жертва. И у неё история, как у остальных — выгнали, стала ненужной. Только Пелагея решила скрывать свою историю за показной беспечностью и таким же показным смехом.

— Конкретнее, — потребовала я бескомпромиссно, прекрасно зная, что девушка соврёт.

— Да замуж хотела я, а он меня совратил и бросил.

Ага, понятно. Ну, может и правда.

— Что ты умеешь, Пелагея?

У меня возникла слабая идея, очень слабая. Кафе тут не сделаешь, ресторан тоже. Нет, можно, конечно, если выгнать всех девушек и сделать большой ремонт. Но куда они пойдут?

— Умеешь ли ты играть на каком-нибудь инструменте? Танцевать? Петь?

— Я, мадам, хорошо умею разговаривать с мужчинами и денег у них просить.

А вот теперь она сбросила личину кошки и встала передо мной, будто голышом. Ноздрями дёрнула. Плечами повела. Сказала грубо:

— А больше нам ничего уметь и не надо.

— Хорошо, — пробормотала я. — Иди. Позови мне Настасью.

Пелагея вскинула голову и вышла с таким гордым видом, словно была потомственной аристократкой. Я вздохнула. Ну, не всем же быть милыми няшками… Всегда есть стервы. И мне попалась Пелагея. Прямо себя увидела в ней. Я тоже стервой была когда-то, пока не поняла, что все одинаковые, и всё одинаково.

Настасья вошла, кутаясь в платок. Угловатая, курносая, с некрасивым, но милым личиком. Простенькая. Именно таких любят хорошие дядьки — знакомых и родных. Обстоятельства таковы… Так случилось… А она не такая. Как и все, ждёт трамвая.

— Настасья, почему ты здесь?

— Так ить лучше, чем в ночлежке, — удивилась она. — Тама и убить могут, а тут Ксенофонт не дал бы.

— А ты петь умеешь?

— Петь? — она запнулась на миг, потом раскинула руки, улыбку изобразила на лице и вывела низеньким, но уверенным речитативом: — Ай как у нас на вишнях девки собиралися! Ай как собира-али, да не всё собра-али! А вишня попадала-а, барин осерча-ал!

— Стоп! Тихо! — рассмеялась я. — Не надо больше.

— Мадам, а мадам! Вы меня только не выгоняйте, а! — взмолилась девушка. — Я ведь всё умею, всё! Я и стирать могу, и убирать! Я горшки могу выносить, я бокалы натирать могу! И шить, и штопать!

— Настасья, — строго сказала я. — Почему ты думаешь, что я тебя выгоню?

— Так Пелагеюшка вона сказала… Кто петь не умеет, того вон!

Я встала. Так-так, уже начинает воду мутить Пелагея. А ведь только минуту, как вышла из кабинета… Её надо держать на виду, эту кошку драную. Вкрадчивые манеры — подлянки будет крутить. Поэтому… Нет, я её выгонять не буду. Но и головы дурить не дам.

— Слушай меня. Скажи девушкам, что никого выгонять я не стану и каждой найду место по способностям.

— Мадам так добра, — пробормотала Настасья чуть ли не в слезах.

— Но! Наше заведение станет другим.

— Как это? Не поняла.

— Потом поймёшь, мне надо подумать. Скажи мне, кто там ещё остался, кто ко мне не приходил?

— Разве только Аннушка, — обернулась на дверь Настасья. Я видела, что ей не терпится побежать к своим и рассказать о том, что я ей поведала.

— Зови. И вот что, есть тут что поесть, или где-нибудь заказать еду? Я голодна, да и вы, наверное, тоже.

— Могём сбегать в трактир, мадам! — на радостях воскликнула Настасья. — А уж там что желаете: и щец, ежели есть, и кулебяки можно взять, али каких солений!

— Возьми всего понемногу, а денег…

— Так я скажу на ваш счёт записать, мадам!

— А так можно?

— А как же! Записывали, бывало!

— А там долг есть?

— Я спрошу, ежели желаете!

— Спроси. Бумагу пусть напишут. Я расплачусь.

Настасья выскочила из кабинета, а я снова встала. Надеюсь, мадам Корнелия не оставила мне слишком много таких долгов. Подъёмный капитал-то она мне дала, а вот хватит ли его, чтобы осуществить ту туманную идею, что родилась в голове…

— Мадам, звали?

Аннушкой оказалась самая молодая, самая тихая и самая интеллигентная с виду девушка. Она была высокой, худенькой и почти плоской. Ни груди, ни попы. Если бы не корсет и длинные волосы, закрученные в вычурную причёску по типу моей, можно было бы назвать Аннушку мальчиком, переодетым в женское платье. Да и лицо у неё было таким… Вытянутым, со впалыми щеками, с выпуклыми скулами.

Девушка скромно остановилась у двери, сложив руки на животе. Я спросила рассеянно:

— Ты петь умеешь?

— Нет, мадам.

— А что умеешь?

— Играть на рояле.

— Серьёзно? — вскинулась я. — А что играешь?

— Этюды, симфонии… Могу подобрать популярные романсы.

— Училась?

— Шесть лет с учителем музыки, мадам.

— Подожди, ты училась музыке?! — удивилась я, принялась рассматривать её пристальнее. Интеллигентный вид может скрывать всё, что угодно. Аннушка зябко поёжилась и сказала тихо, словно стесняясь:

— И музыке, мадам, и иностранным языкам. Я бегло говорю по-французски, по-немецки и знаю латынь.

— Честно? Нет, я просто не смогу тебя проверить, потому что по-французски могу только «бонжур», «мерси» и «сан санкант эуро».

— Здравствуйте, спасибо и сто пятьдесят, — автоматически перевела Аннушка, — а вот чего именно — не знаю.

— Ну это понятно, — выдохнула я. — Да ты находка! Отлично! А почему ты здесь?

— Мадам позволит мне не отвечать на этот вопрос? — осведомилась Аннушка. Всё это безо всякого выражения на лице. Будто уже ничего не могло её взволновать или обрадовать.

Я кивнула. Потом я всё равно узнаю больше, но сейчас это не принципиально. Пусть даже она аристократка. А пока…

— Мадам!

В кабинет вбежала Аглая, толкнув Аннушку. Вид у девушки был перепуганный. Она приложила ладонь к высокой груди и выдохнула:

— Полиция!