Глава 6 - 7

*6*

Пока Оля и Кром тряслись в автобусе, а потом в метро, Оля остро почувствовала, что с ней творится что-то не то. Чувства Крома, его неистовое желание «быть с ней», которое он повторял по сотни раз на дню, начинало медленно проникать в ее кровь. Как вирус. Она смотрела не него, прикасалась к его шерстистой коже… и не могла. Не могла больше представить себе, как будет без него. Из памяти медленно начинали стираться прежние ощущения, свобода, которая всегда ей была так нужна. Она больше не гнала Олю куда-то вперед, дальше, навстречу ветру. Нет… Хотелось сидеть с ним, в его замке, на пыльном покрывале. Хотелось делать для него то, от чего он улыбался. Хотелось быть для него. Жить для него. И это было уже смертельно необратимо.

Оля с отцом жили в Москве. Но дом у них был старый, деревянный, доставшийся еще от мамы. Вокруг него даже цвел небольшой приусадебный участок. Мало таких домов осталось уже в Москве. И рядом с высотками и многоэтажками, они смотрелись так смущенно, как юная девушка, случайно заглянувшая в баню в мужской день. Их все время грозились снести и построить что-нибудь, что позволило бы утрамбовать как можно больше человек на один квадратный метр земли. Но пока… папа очень берег этот дом. После смерти мамы, он сам укрепил его, покрасил в голубовато-зеленый, сочный цвет, каждую весну проверял сливы и каждую осень укреплял крышу.

Крому очень понравился их дом. Он с каким-то лукавым огоньком смотрел на домик, но подходить ближе не решался.

— Твой папа знает… кто я?

— Е ему сказала по телефону… но вряд ли он воспринял это всерьез, — ответила Оля.

Папа сидел в кресле, напряженно глядя на вошедшую Олю. На Крома он бросил один быстрый взгляд и скрестил руки на груди.

— Ты понимаешь, что тебя искали в течение всей недели?

— Пап, там просто что-то со временем…

— Здравствуйте, — тихо и неуверенно пробормотал Кром.

Папа пропусти его слова мимо ушей. Он встал и подошел к Оле.

— Дай мне свой телефон.

Оля замешкалась.

— Зачем?

Папа протянул руку, не отводя от Оли сверлящего взгляда.

Оля сумбурно рылась в сумке, достала телефон, протянула папе.

Он нажал пару кнопок.

— Значит, звонки тебе проходили. И смс. И что это значит? Игнорирование?

— Нет, папочка, я не…

— Ты получала мои звонки и мысленно посылала меня на хуй? Вот, спасибо, доченька… — в голосе слышалось разочарование. И усталость. Теперь Оля заметила темные круги под глазами и морщины у рта. Ей показалось даже, что он плакал. Папа – плакал! Это ощущение резануло все ее тело изнутри.

— Папочка! – Оля бросилась ему на шею, обняла крепко-крепко, пытаясь физически передать ему, как виновато она себя сейчас чувствует. Как ей не хотелось… как ей больно от этого… как хотелось исправить… Единственный раз, когда она видела, что папа плакал – это, когда мама попрощалась с ним. Она еще была жива. Болела… но видимо что-то чувствовала.

Он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь. Он не видел, что за углом, в коридоре, сидела Оля и видела папу в отражении, в зеркале. Папа облокотился о дверь, поднял голову вверх и из правого глаза у него потекла слеза. Он сжал руку в кулак, поднес ее ко рту и прикусил. Грудь беззвучно затряслась и он впился в кулак еще сильнее. Оля захныкала. Она бросила свою игрушечную собаку на колесиках и подбежала к папе. Она обняла его, как сейчас и сказала

— Не плачь, папочка, пожалуйста.

Папа ничего не ответил. Оля разразилась громким детским рыданием.

— Папочка!!! – внутри у нее все переворачивалось, как сейчас, — папочка, я же с тобой! Не плачь!!! Давай, я за тебя буду плакать!

С тех пор, ни на похоронах, ни после, она этого не видела.

Сейчас, ей так по-детски хотелось сказать то же самое: «Не плачь, папочка, я же с тобой!» Но она понимала, что какая-то ее часть теперь уже не с ним. Не так, как в детстве. Тогда она была всем своим существом – с ним. А теперь какая-то часть уже была отдана другому мужчине. И он это чувствовал.

Папа даже не пошевелился. Он не обнял Олю. Он стоял и смотрел в упор на Крома. Кром отвел глаза в сторону.

— Иди к себе, Оль. Просто иди сейчас к себе. У меня нет ни сил, ни желания с тобой разговаривать.

И это было больнее всего. Скандал – лучше. Кричал бы! Ругался! Но она все понимала сама.

Она тихо поплелась в свою комнату, на втором этаже.

Папа остался один на один с монстром.

Когда Оля открыла дверь, она услышала тихое мелкое биение по окну. Ветки всегда задевали стекло, когда был сильный ветер. Оля плюхнулась на кровать без сил. Ее просто разрывало на куски, раздирало с кишками и жилами. Она знала, что Кром не может без нее. И отец… А она? Чего хотела она? Боже мой, это было так трудно понять. Так трудно почувствовать… Их желания жили в ней настолько сильно, занимали столько места, что на свои собственные желания внутри просто не оставалось места. Стук в окне раздался настойчивее. Это не ветки…

Оля встала и подошла к окну.

Валерка! Он взгромоздился на ветку, похожий на огромного взъерошенного воробья. Щеки заросли курчавой реденькой бородой рыжеватого оттенка, рукав ярко-желтой рубашки был порван. Наверное, когда он лез наверх, зацепился за сучок.

Оля спешно открыла стеклопакет.

— Ты чего?! – удивленно спросила она Валерку.

Он раньше никогда не забирался к ней через окно.

— Меня твой папа не пустил. Сказал – ты наказана.

— А ты приходил?

— Он мне позвонил, — ответил Валера, отряхивая брюки от листьев, — сразу после того, как ты сказала, что едешь. Я сказал, что тоже приду. Но… ты видимо, теперь под арестом.

— Ну, какой арест, Валер, мне что, пятнадцать?

— Да?.. Ну, тогда пошли прогуляемся, — он провокационно посмотрел на Олю.

— Не сейчас… — она села на диван.

— Вот видишь. Арест не внешний. Тебя никто не запирает. Твой арест у тебя вот тут, — Валера постучал длинным пальцем по голове.

— Сейчас так будет лучше, вот и все.

Валера присел на диван рядом с Олей. Он внимательно всмотрелся в ее глаза.

— Ты была там? В замке?

Оля кивнула. Ей не хотелось рассказывать.

— Все, я надеюсь?

Оля удивленно посмотрела на Валеру.

— Что значит, все?

— Ты туда больше не пойдешь?

Оля промолчала. Валера взял ее за руку.

— Оль… я тебя понимаю, там приключения, какое-то волосатое существо, это интересно… Но у тебя есть жизнь. Нормальная, реальная жизнь, понимаешь? И ты уже украла у себя неделю!

— Я понимаю, Валер, — тихо сказала Оля и убрала свою руку.

Валера напряженно посмотрел на Олю.

— Ты едешь со мной в Казахстан?

— Куда? – Оля поймала себя на мысли, что совершенно забыла про работу, про диплом – институт – дела…

— На нас уже куплены билеты. Ты – поедешь? – Валера настойчиво повторил вопрос.

Оля опустила голову. Ну, куда она поедет? Как она проведет три месяца без него? Это было теперь противоестественно. Она медленно помотала головой.

— Дура! – крикнул Валерка, — непроходимая идиотка!!! Ты хочешь жизнь свою разрушить?! Карьеру?! Я тебе предлагаю… я же за тебя… Дура, ты, Оль…

В его глазах, тембре голоса, интонациях, в них читалась не просто злость и разочарование. В них маячила… боль… И Олю осенило. Он до сих пор ее любит. До сих пор… Как она раньше не замечала? Он нарочито встречался с другими… или рассказывал, что встречается… Специально, чтобы задеть. А чуть что – он был рядом. Всегда… Какое-то ощущение провала не давало ему признаться Оле. Казалось, скажи он ей все на чистоту – тут же провалится. Сквозь землю, на самое дно, распластается на мокрой земле… потому, что где-то в глубине души, он знал, что она ему ответит. И боялся этого. Самое паршивое – мы все с самого начала всегда знаем, чем все это кончится. И все равно, ничего не можем с собой поделать. И он старался… Неужели она не видит? Неужели сама не догадывается? Не ценит?

Однажды оценила. Всего раз. На втором курсе. Была какая-то пьяная вечеринка у кого-то на хате. Оля, пошатываясь, выходила из туалета. Он шел на кухню. В коридоре, их взгляды пересеклись. Оля сверкнула дразнящей улыбкой, и взгляд ее разъехался, как ноги у новорожденного щенка. Оля икнула.

— Ты как? – спросил ее Валера, — подходя ближе.

— Я хочу секса, — сказала она и икнула.

— Ты просто надралась в слюни, — ответил ей Валера и взял под локоть. Надо было отвести ее домой. Отдать в руки папе и уходить. Пока он не потерял над собой контроль. Пока он вел ее по коридору, он почувствовал, что в джинсах у него все зашевелилось. В голове звучал пьяный Олин голос «я хочу секса, хочу секса, хочу…» от нее пахло пивом и шампунем, которым она, видимо, вчера вымыла голову. И это сводило с ума.

Он присел на корточки, чтобы помочь Оле всунуть непослушную ногу в сапог. Оля приподняла юбку чуть выше, чем это требовалось и призывно посмотрела на него.

— Ну, давай, суй, — он старался говорить недовольно, но внутри уже все клокотало. Вот она… прямо перед ним… как он мечтал, ночью, в ванной, когда запирался там на час. Как он желал, сидя с ней за партой и легко соприкасаясь локтями… Но все должно было быть не так! В первый раз, он это четко себе представлял, у них будет все незабываемо. Чутко, нежно и главное – на трезвую голову. Оля была для него не просто девушкой – она была символом всего самого женственного, самого трепетного…

И тут пьяный символ наклонился к нему, обвел шею руками и потянул наверх. Валера встал. Оля потянулась к нему губами и впилась в них, змеиным захватом.

— Ты же хочешь меня, я знаю, — прошептала она ему тихо, на ухо.

И все… он не мог больше сопротивляться. Он схватил Олю, как она была, в одном сапоге, поднял на руки и понес в какую-то темную комнату. Все было как-то сумбурно, от хмеля в голове, половина картинок смазалось, когда он вспоминал ту ночь. И он с удовольствием раскрашивал их так, как хотел. Он помнил ее ноги, руки, ее запах, дыхание. Он был аккуратен, нежен… Он наконец-то дышал ей…

Когда Оля проснулась, она заметила, что Валера не спал.

— Да, мне не хотелось, — сказал он. А когда Оля подняла голову с его плеча, затекшая рука разорвалась на атомы от боли.

— Что, руку отлежал? – спросила Оля, ища глазами кофту.

— Немного… не хотел тебя тревожить, — он не знал, что сказать, как она отреагирует. Ему хотелось подлететь к ней, схватить в объятия и…

— Давай никому об этом не говорить, — строго сказала Оля, — нам ведь ни к чему слухи по всему ВГИКу?

Валера услышал смачный шлепок воображаемой пощечины. Он промычал что-то маловыразительное и встал с кровати.

Но та ночь, о которой никто не знал, о которой сама Оля, наверное, помнила очень смутно, она всплывала иногда в его сознании и давала силы, надежду, желание жить. Тогда, когда все, казалось, уже шло не так. Оля сотни раз, сама не замечая того, попадала в точку, в его левую точку под ребром. И разгрызала ее. Она не хотела, нет… просто рассказывала, как у нее дела. Как за ней кто-то ухаживает, как ей кто-то нравится. А он слушал. Слушал и катал в голове с боку на бок, свои воспоминания.

Оля только что поняла, что с ним творится. Он уже вылезал из окна, подавленный, злой, в который раз разочаровавшийся… Оля встала и подошла к окну.

— Валера! – позвала она его.

Он обернулся.

— Прости… я просто не могу по-другому.

— Да черт с тобой! – он грубо махнул рукой и спрыгнул на ветку. Оля смотрела ему в спину.

Он обернулся, сделав над собой нечеловеческое усилие, он прошептал.

— Вылет двадцать пятого. У тебя еще есть время подумать. Я не буду никого брать на твое место.

Он задумался и добавил, выжимая из себя последние капли гордости.

— Я буду тебя ждать, Оля.

И быстро, пока она не успела ничего ответить, пока она не посмотрела на него с той оскорбительной жалостью, он спустился по веткам вниз и зашагал к себе. Домой. Через весь город. И пусть! Какой-то там монстр… Да пусть! Он все равно будет ждать ее. А пока, он твердо решил пойти и трахнуть какую-нибудь легкодоступную дешевую девку. Олезаменитель. Надо было просто отвлечься.

Папа сидел напротив Крома и тряс ногой.

— Так… значит, ты считаешь, что имеешь право красть у меня мою дочь? – спросил отец.

— Я не крал никого, — неуверенно произнес Кром, — она сама… мы вместе…

— Ясно, — оборвал его папа. Он протянул Крому ручку и бумагу.

— Адрес, телефон, паспортные данные, — он давил на него глубоким гулким голосом.

— Телефона и паспорта нет, — Кром извиняясь посмотрел на папу.

— Как нет? Паспорта нет?

Кром покачал головой.

— Так… — выдохнул папа и стал постукивать ручкой по столу, — кем ты вообще работаешь?

— Я… не работаю…

— А на какие деньги вы жили?

Кром помолчал, глядя в пол.

— На Олины? Так… образование у тебя есть?

Кром стал со злостью крутить в руках салфетку, под столом, чтобы папа не видел. Какое образование? Какая работа? Он о чем вообще?! Любовь – единственное, что было в его жизни. И больше ему ничего не было нужно…

— Что молчишь? Ты собираешься уводить ее из дома, сидеть на ее шее и думаешь, я тебе это позволю? Я не посмотрю, что ты зарос волосами, как кавказец – мутант!

Кром встал из-за стола и отошел подальше от отца. Кром знал, что в нем огромная сила. Но этот отец… сейчас перевес на его стороне. Ничего… пройдет время, и он ничего уже не сможет сделать. Люди слабы, когда их предают. А его предадут… уж Кром то постарается…

— Ты от меня не отворачивайся, — спокойно, но жестко приказал папа, — Оля может и думает, что большая и умная, но я тебе ее не отдам. Мы поссоримся. Скорее всего, она будет меня ненавидеть. Но ей нужен нормальный мужчина.

Кром обернулся, заглянул папе в глаза и жалобно спросил.

— Какой? Что со мной не так?

— Ты – не человек. Это главное. Люди должны быть с людьми.

— По-моему, — начал Кром осторожно, медленно подходя к папе, — мы с ней оба достаточно взрослые люди… по-моему, мы можем принимать решения… мы с ней вместе. Это не просто так… Я ее…

— А по-моему, — прервал его папа, силой не дав сказать то, что хотел произнести монстр. Это была какая-то ересь! Любит он ее. Так НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ!!!

— По-моему, — отец вскипал, — ты находишься в моем доме. В моей семье. И тут я принимаю решения!

Кром вскипел. Один выдох! Один огненный выдох – и этот человек превратится в кучку пепла… Он уже еле сдерживал свою злость… но… Оля никогда не простит ему этого. Люди… они слишком привязаны к своим атавизмам…

— Что вы хотите, — Кром смотрел на папу исподлобья, ненавидя его всем своим необузданным естеством.

— Я хочу, чтобы ты больше никогда не появлялся рядом с моей дочерью! Ни-ког-да!

— Я не могу вам такого обещать, — упрямо и четко ответил Кром.

— Что?! – папа тоже начал вскипать. Это была какая-то дарвиновская борьба. Кто сильнее, кто упрямее, кто, в конце концов, сорвется и ударит в морду другого?!

— Ты больше не будешь с ней видеться! Поверь, я могу сделать очень многое, для того, чтобы ты тот свет-то не увидел.

— Мне не нужен свет без нее.

— Тебе ничего не будет нужно, если ты немедленно не уйдешь!

Кром улыбнулся.

— Ладно, — спокойно произнес он и пошел к выходу, — она сама ко мне прейдет.

Папа услышал эти слова, брошенный тихим голосом, практически себе под нос. И это было то, чего он по-настоящему боялся. То, с чем он просто не знал, как справиться. И это бессилие рождало в нем безумную злобу. Казалось, он убьет ее! Просто убьет, если так случится… Но… надо было держать себя в руках. Только тогда, ты можешь контролировать ситуацию.

Кром вышел, захлопнув за собой дверь чуть сильнее, чем надо. Во всем был вызов. И отец решил стоять. Во что бы то ни стало, насмерть, стоять.

Когда в доме снова стало тихо, папа без сил рухнул в свое кресло. Оля дома… Монстр ушел… Он знал, что это только на время… но на какое-то время, он хотя бы мог дышать нормально, не задыхаясь на каждом вдохе.

Этот треклятый, никак не проходящий кашель мучил Олю всю ночь. Она никак не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок. Часов в пять утра, Оля тихонько сползла на первый этаж и, не зажигая свет, подошла к ящику с лекарствами. Может там есть что-то, чтобы успокоить горло, которое невыносимо чешется изнутри?

Она обернулась на чей-то вздох. Это был папа. Он так и на вставал с кресла, мучительно, раз за радом обдумывая, что сказать Оле, какие слова подобрать.

— Пап? Ты еще не спишь?

— Не спал неделю, посижу и еще чуть-чуть.

— Прости меня, папочка, — Оля подошла к нему и попыталась еще раз обнять.

На этот раз, руки папы потянулись к ней и обняли наконец ее в ответ, мягкие, теплые, папины руки.

— Оль, — начал папа, — я ведь не монстр, — он осекся. Оля немного поежилась.

— В смысле, — продолжил папа, — я просто хочу, чтобы у тебя в жизни все сложилось, понимаешь? Чтобы, дожив до моих лет, ты поняла, что в целом, у тебя все хорошо. Понимаешь?

— Угу, — кивнула Оля, обливаясь слезами раскаяния.

— Ты из-за этого… ты из-за него уже диплом завалила. В следующем году сдавать. А подумай о будущем? Ну, какое у вас может быть будущее? Кто он? Как вы будете жить?

Папа был мудрым человеком. До рассвета, он объяснял Оле, рассказывал, что ее ждет. Приводил какие-то доводы… на сто процентов верные, на двести процентов убедительные. Он в красках расписывал, чего от нее ждет и чего опасается. Искренне, спокойно. И Оля слушала его, как слушала всегда. И, как всегда, понимала, что он прав. Что он все видит точнее любых измерительных приборов (в этом она не уставала убеждаться всю свою жизнь). Она слушала его и… не хотела слышать его слова. В голову лез Кром… со своими большими глазами… он сидел сейчас там, в замке, совсем один. А Оля знала, как ему тяжело даются минуты одиночества. Как он нуждается в ее любви. Просто, чтобы она была рядом. Она смотрела на папу, переводила взгляд в окно… и на рассветном небе видела огонь, вырывающийся из груди Крома. Мысли эти, образы… их было не остановить, какую бы она силу не прикладывала.

— Да, ты прав, — согласилась Оля и еще раз прижалась к папе.

— Ну, я рад, — ответил он, — я очень не хочу с тобой ссориться, Оль.

— Я тоже, — сказала она и зевнула.

— Понятно, — улыбнулся папа, — я навел на тебя тоску своими разглагольствованиями.

— Нет, — улыбнулась Оля, — просто я уже очень хочу спать.

И она ушла наверх.

Папа тоже встал с кресла и пошел в спальню. Он был рад, что поговорил, подобрал нужные слова.

В спальне, лежала Полина Дмитриевна. Она не спала. Весь вечер, она не выходила из комнаты, понимая, что у отца и дочери сейчас переломный момент. Она очень сочувствовала папе, но вмешиваться было опасно. Оля могла навсегда заклеймить ее как врага. И она лежала, волнуясь, вслушиваясь в стуки шагов, в разговоры за стенкой. И молилась, чтобы ее любимый мужчина, наконец-то обрел спокойствие. Наконец перестал вздрагивать по ночам.

*7*

Что-то было не так. Оля это почувствовала очень остро. Конечно, возможно три дня бесцельного скитания из угла в угол, сделали из ее нервов брехучую дворняжку. Но ощущение «что-то не так» поселилось у Оли в голове.

После того, как она вернулась из замка, на ее теле осталось много свидетельств той, необыкновенной жизни. Ожоги, шрамы, порезы… Один порез был на ладони. Он остался у Оли, после битвы с химерами. Порез пересекал линию жизни, деля ее ровно на две половины. «До встречи с Кромом и после», — подумала Оля. Но особенно ей нравились синяки на запястьях. Пять четко очерченных синевато-зеленых круга. Это были пальцы монстра. Они впечатались в Олины запястья в ту ночь. Их было ни с чем не перепутать. Четыре сверху и один – с внутренней стороны. Ночью, она рассматривала их с любопытством и какой-то даже внутренней гордостью, как боец, рассматривающий шрам после решающего сражения. Ей даже втайне хотелось, чтобы другие тоже увидели эти пятнышки и хоть на малую часть представили, сколько страсти, буйств и головокружительных эмоций пережила Оля вместе с тем монстром.

Полина Дмитриевна уже полностью переселилась в их с папой дом. Она давно уже освоилась на кухне и в гостиной, а папина спальня теперь стала их общем уголком. Такие перемены периодически происходили в доме, когда папа встречал новую пассию. Но никогда еще это не было настолько естественно. Эта женщина вписалась в их жизнь, как влитая. Как будто, они уже много лет жили душа в душу. И это Оле не нравилось. Прежние женщины увлекали папу, манили, он никогда не переступали ту границу, за которой он мог им сказать «родная моя»… В то утро, он именно так и поздоровался с Полиной Дмитриевной.

— Как спалось, родная? – между делом бросил он ей, хватая со стола бутерброд с сыром.

Олю передернуло.

Полина Дмитриевна каким-то женским чутьем заметила это, хоть и стояла к Оле спиной.

— Нормально, — без особого энтузиазма ответила она. Наверняка, чтобы не раздражать Олю. И это не понравилось ей еще больше.

Папа собирался в банк. Он недавно закончил крупный заказ на оформление серии почтовых марок. Ему должны были перевести зарплату.

Полина Дмитриевна была выходная. Неужели Оле предстояло провести с ней день нос к носу?

Оля потянулась через весь стол за пакетом молока, чтобы добавить его себе в кофе и тут, рукав ее кофты слегка приподнялся. Быстрый взгляд Полины Дмитриевны проскользнул по Олиным рукам и замер, споткнувшись о синяки на запястьях. Оля быстро отдернула кофту. Оля смутилась и… преодолев в себе это смущение с гордостью и каким-то вызовом посмотрела прямо в глаза Полине Дмитриевне. «Вот, — мол, — так у меня! Да! И я этого не намерена стесняться!» Вместо нее смутилась Полина Дмитриевна. Она отвернулась к плите, помешивая там что-то, и быстро заговорила с отцом:

— Значит так… во сколько ты вернешься? – и, не дождавшись ответа, — я тогда в магазин схожу, куплю курочку или… лучше, котлетки приготовлю, хочешь? Ты в банк и обратно, или куда-то еще заскочишь? Кстати, Люба недавно ходила оплачивать телефон и оказывается, это можно сделать через терминал, в сберкассе. Там автоматы такие стоят, вводишь циферки…

Папа улыбнулся ей, ласково-ласково прижал к щеке и тихо сказал:

— Успокойся, Поль. Вы с ней подружитесь.

Папа все понимал… И все видел… Оле даже казалось, что иногда, он может читать ее мысли. Вот и сейчас он остро чувствовал, как неловко себя чувствуют две женщины, главные, в его жизни. Хотя ни одна, ни другая, не сказала ему ни слова.

Когда папа ушел, унеся с собой приятный запах своего одеколона, Оле захотелось тоже куда-нибудь пойти. Только, не оставаться с Полиной Дмитриевной. Нет, она была чудесной женщиной, доброй и совсем не напрягала. Это и раздражало…

Оля забралась к себе в комнату, на второй этаж. Валерка, еще давно, дал ей новую программу, для монтажа. Давно пора было освоить это чудо техники. Самой смонтировать ролик или два, с применением новых технологий и каких-то невероятных спец эффектов, про которые он рассказывал.

Оля подключила свою цифровою камеру к компьютеру и, пока видео загружалось, закурила, откинувшись в кресле. Папа не разрешал ей курить в своей комнате. Но его дома не было. А Полина Дмитриевна… Что ж, вот это и будет ей проверкой. Сдаст или нет? Лучше узнать сейчас, на чьей она стороне, чем потом, когда от этого будет многое зависеть.

Олин взгляд потащился по комнате, медленный, бессмысленный, вялый, как в момент тяжелого похмелья. Он случайно уткнулся в сигару, лежащую на столе, перед компьютером. Это была Аллкина сигара. Аллка всегда почему-то курила сигары… Аллка! Вдруг, Оля вспомнила о ней. У нее же такое событие! Она… Как Оля могла забыть?!

Руки молниеносно вцепились в мобильник. Точно! Аллка звонила! Но за ворохом бесконечных пропущенных от папы, Валерки, ее единичный звонок поблек и потерялся.

Оля быстро спустилась вниз по лестнице. Когда она уже надевала туфли, в прихожей ее остановил ласковый, до тошноты тактичный голос Полины Дмитриевны.

— Олечка…

Оля выпрямилась.

— Олечка, — повторила она, — ты меня, конечно, извини… но я просто обязана задать тебе этот вопрос. Я понимаю, я тебе чужой человек, просто твой отец… он мне не безразличен, а он так переживает…

— Ближе к делу, — нахмурилась Оля.

— Олечка… — Полине Дмитриевне было тяжело говорить, — ты ведь уходишь не к этому…?

Оля вздохнула.

Она может и рассказать. Ведь идет она не к Крому. Но если она сейчас начнет оправдываться… это даст Полине Дмитриевне право и дальше контролировать ее действия.

— Не важно, — отмахнулась Оля.

— Важно, — очень мягко, но настойчиво подчеркнула Полина Дмитриевна, — это не мне важно. А ему… Олечка…

— Что вы все время твердите «Олечка — Олечка»?! Я знаю, как меня зовут! – вскипела Оля.

— Просто… — Полина Дмитриевна облокотилась о косяк, видимо ища опору, — это имя моей дочери…

— Вот и идите к своей дочери! С ней и разбирайтесь! А то живете у нас… Как будто у вас своего дома нет!

Оля говорила все это и сама не понимала, откуда у нее столько злости, агрессии к этой несчастной женщине. Ей даже было немного жаль Полину Дмитриевну, но поделать она с собой ничего не могла.

— Моя дочь… ей было одиннадцать, когда я ее похоронила, — видно было, что Полине Дмитриевне тяжело дались эти слова. Простые, казалось бы слова. Но составленные вместе, в одно предложение, в одну законченную мысль, они застревали у нее в горле.

Оля замерла.

— Я не знала, — почти шепотом произнесла она.

Ей стало неловко оттого, что, сама не желая того, она заставила женщину вспомнить самый горький момент ее жизни.

— Ничего, — извиняющееся улыбнулась Полина Дмитриевна.

Черт! Извиняться-то надо было Оле! От ее доброты и такой… правильности, Олю внутренне переворачивало. Что с ней происходило? Она всегда считала себя добрым, отзывчивым человеком. И только теперь… После того, как она открыла в себе какую-то новую, не правильную грань, ее начало раздражать все отполированное до блеска и расчерченное, как по линеечке. Такой была Полина Дмитриевна. Правильно-раздражающей. Оле было бы гораздо проще с ней общаться, будь в ней хоть какой-то изъян. Хоть самый маленький. Почему так случилось? Может быть, это монстр заразил ее каким-то осколком кривого зеркала? Или все это было из-за папы, который уступил, по-настоящему уступил, место в своем сердце, какой-то малознакомой тетке? Оля не могла разобраться. Может, все вместе. А может, это было что-то внутри нее самой…

Полина Дмитриевна сделала шаг навстречу Оле и зачем-то протянула ей зонтик.

— Дождь, — сказала она заботливо.

— Спасибо, — буркнула Оля.

— А свой дом у меня есть. Квартира. Трехкомнатная, — она как будто оправдывалась перед Олей, — просто твой папа так любит этот дом…

— Я знаю, — папа никогда не переехал бы на новое место. Оля это знала. И дело даже не в маме… хотя, может, и в ней, отчасти. Но еще и в том, что папа сделал в этом доме, сколько любви и заботы он внес в каждую дощечку, каждый кустик, растущий под окном. А иногда, она заставала его молча расхаживающим по дому и, словно вспоминающим что-то. Может быть, Олины первые шаги. Может быть, мамины слова любви. А может быть, что-то свое. Что давало ему вдохновение. Ведь он в конце-концов, был художником. Хоть и оформлял в последнее время календари, учебники по английскому языку и почтовые марки.

— Не волнуйтесь, — Оля почувствовала, что должна была это сказать, теперь, после такого откровенного признания Полины Дмитриевны, — я иду не в замок. Я иду к Аллке. Обещаю, вернусь к ужину.

Она изо всех сил постаралась приветливо улыбнуться женщине. И та, в ответ, очень искренне и нежно улыбнулась Оле.

— Тебе приготовить что-нибудь особенное?

— Да нет, не надо, — ответила Оля и выскочила из дома.

Аллка была пьяна. Она лежала в гостиной своей роскошной богатой квартиры, прямо на ворсистом персидском ковре. На ней был черный лифчик, без всяких рюшечек и оборок – простой черный лифчик. Стринги вылезали из-под слегка приспущенных черных брюк с по-мужски проглаженными стрелками. В кулаке она сжимала горлышко пустой бутылки из-под дорогого выдержанного виски.

— Ты что, мать, обарзела совсем?! – Оля кинулась к ней.

— Иди в жопу, предатель, — пьяно буркнула Аллка и демонстративно повернулась в Оле спиной.

— Алл, ты же беременна! – Оля вытащила из ее цепких пальцев бутылку.

— И хули?! Мать записала меня на аборт. Завтра.

— Где она? – Оля испуганно обернулась по сторонам. Если Аллкина мама увидит дочь в таком состоянии…

— Умотала! На какую-то гребанную конференцию. Иронично, правда? Я на хрен одна! Одна в этом сраном мире, и ты даже трубку не берешь, сука!

Оля подняла Аллку с пола, и та повисла у нее на плече. Ее сейчас надо в туалет. Два пальца в рот и порядок. А потом – спать.

— Ну, не ходи, если не хочешь, — прохрипела Оля, волоком таща Аллку в уборную.

— Не ходи… — кривая ухмылка обезобразила миловидное Аллкино лицо.

— Ну, правда, Алл. Это же твоя жизнь!

— Ты это маме скажи! – хмыкнула Аллка, и острые колени стукнулись о кафель, напротив толчка.

— Я разыскала папашу, — сказала она, облокотившись о стену. Она поджала под себя ноги и жалобно посмотрела на Олю.

— Этого фалоимитатора? – с сарказмом спросила Оля.

— Да, — не поддерживая иронии, сказала Аллка, — он хочет встретиться, поговорить. Просит, пока ничего не делать. Как будто, у него есть вариант по-лучше…

— Ну, может он на тебе женится? И вы будете жить душа в душу…

— Маловероятно, — сказала Алла и позыв заставил ее склониться над унитазом.

Она откашлялась.

Оля нажала на кнопку, встроенную в стене, для спуска воды.

— Это твоя мама так говорит?

— Это статистика показывает. Шестьдесят процентов браков заканчиваются разводами. А в моем случае… мы знаем друг друга один день.

— Одну ночь, — поправила Оля, набирая в стакан воды из-под крана и протягивая его Алле.

— Не, из этого ничего не получится – она пьяно помотала головой.

— А он тебе это предлагал? – спросила Оля.

— Он из этих… смазливых пай-мальчиков… Я уверена, что предложит. Иначе сказал бы: «Иди на аборт дорогая. Смс потом скинь, как все прошло…»

Аллка снова склонилась над унитазом, выдавливая из себя виски, который заглушал ее боль, сомнения, желание впасть в кататонию и НЕ ПРИНИМАТЬ никаких решений.

Оле не нравилась мысль об аборте. Не нравилась. Она понимала, насколько все зыбко… Она бы не осудила Аллку за ее решение. Она понимала, как все неоднозначно. Она даже знала, что ее мать говорила ей об этом, представляла, так, как будто слышала их разговор.

— Ты сначала институт закончи! Блядствует она! Пипиську отрастила, и думает, что выросла! Так вот, нет, дорогая моя! Я тебе не дам сломать свою жизнь! Я прошла через это! Я растила тебя одна! Я не желаю этого своей дочери! Ты выйдешь замуж. У тебя будет приличный муж! Не какой-то там прохиндей из Бибирево! Как?! Он не из Бибирево?! Он там просто снимает квартиру?! Тем более!!! Да кто тебе сказал, что у вас все сложится?! Мама еще, чтобы такое понимать! Я тебе клянусь, пойдешь против матери – ты мне не дочь. Забудь про меня! Забудь, что я у тебя есть!

А ведь мама – единственный, по большому счету, кто был у Аллки. И это было просто не честно. Мать и та уезжала на долгие месяцы… А сколько ее бросали, а сколько боли причинили Аллке начиная с пятнадцати лет, когда она влюбилась во взрослого педофилического соседа с верхнего этажа?! Она была хороша собой. Правда. Оля иногда даже завидовала Аллкиной фигуре, ее такому чувственному лицу… Но это делало ее объектом желания для многих. А вот объектом настоящей любви ей быть пока что не приходилось. И она уже сама не верила в то, что такое возможно. Возможно, ее нарочитая грубость была всего лишь защитным панцирем, от всех ее разочарований, от недолюбленности и недопонятости кем-то до боли важным и нужным.

— Пусти меня на хуй! Пойду сама, — когда Аллка перебирала с алкоголем, материлась она, как сапожник.

— Давай, тащи свою задницу в кровать и проспись. Завтра у тебя важный день, — Оля отпустила брыкающуюся Аллку и та, пошатываясь, побрела по длинному узкому коридору.

Она забралась к себе в постель, проскользнула под одеяло и свернулась калачиком. В той же позе, в которой, наверное, находился ребенок у нее в животе. Оле показалось, что Алла уже чувствует его. И уже, наверное, немного любит. Только вот, ей самой было некому в этом признаться. Даже сама для себя, она расценила бы это как слабость, как слюнтяйничество. А мать всегда учила ее быть сильной. «Времена изменились, дорогая моя. Сейчас бабы должны сами выживать. Должны прогрызаться наверх, не жалея собственных жил. Нельзя никому доверять. Особенно, мужикам. Особенно, подругам.», — учила ее в детстве мать. Почему она все-таки доверяла Оле? Оля не знала. Но она ценила это, так, как не ценит ничто другое. Потому, что знала, что для Аллки доверять – это было сложнее всего.

— Ну вот, молодец, — Оля погладила подругу по голове.

Вдруг, лицо Аллки стало совсем детским. Губы спьяну немного распухли и теперь капризно топорщились. А глаза, наполненные пьяными слезами, были большими, как в детских книжках про принцесс.

— Ты ведь пойдешь завтра со мной? – спросила Аллка тоненьким голосом.

— Конечно, — сказала Оля и к ее горлу подступили слезы. Она безумно остро чувствовала Аллкину боль, конечно, пойду, ну о чем ты! Я буду рядом. Что бы ты не решила.

— Спасибо, — сказала Аллка. И в этом «спасибо» было все. Благодарность, доверие, безграничное, затрагивающее Олю до костей. Она будет завтра с ней. Во что бы то ни стало.

— В восемь утра, — сказала Аллка и улыбнулась, зная, как Оле не легко подниматься в такую рань.

— Обязательно, Алл. Слышишь? Я с тобой.

Оля хлюпнула носом, от нахлынувших на нее чувств.

— Так, реветь я и сама умею, — нарочито жестко одернула ее Аллка, — твоя задача – вытаскивать меня из дипрессухи. А для этого, ты должна… не… должна быть сильной… должна… завтра… быть… — слова путались в ее пьяном, съезжающем в сон сознании.

Оля положила Аллкину сигару на тумбочку у изголовья и тихо, чтобы не разбудить, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Как и обещала, к ужину, Оля была уже дома.

Папа с Полиной Дмитриевной смотрели какой-то фильм, лежа на диване. Вернее, папа лежал на диване, а его будущая жена (в этом Оля почему-то уже не сомневалась) сидела рядом, в кресле, периодически поглядывая на плиту. Свет был приглушен.

Оле совершенно не хотелось кушать.

— Явилась, не запылилась, — шутливо отметил папа Олин приход.

— Так точно! – козырнула Оля, не входя в гостиную.

Ей не нравилась эта умиротворяющая атмосфера, в которой, как правило, участвовала она сама. А не какая-то там кондитерша. Теперь, войди она в гостиную, ей и места-то не найдется. Нет, есть еще стул. И в ногах у папы можно примоститься, на большом уютном диване… Но, она чувствовала, что своим присутствием, разорвет всю эту умиротворяющую обстановку. Или, ей так казалось…

Оля прошмыгнула наверх.

— Ужинать будешь? – вопрос заботливой Полины Дмитриевны долетел до Оли на середине лестницы.

— Нет! – крикнула она, перегнувшись, посылая звуки в открытую дверь гостиной.

Оля провела мышкой по коврику и экран зажегся. Видео было успешно закачано в программу для монтажа. Для начала, следовало его отсмотреть. Это была съемка какого-то старого корпоратива, на котором они с Валерой работали операторами. Конечно же, как всегда, по Валеркиной наводке. Черно-белые офисные служащие, главный менеджер с его тостом, исполнительный директор, поднимающий бокал за горячо любимый персонал, но… что-то не так… что-то не так… как все эти дни, кольнуло мозг.

Оля прокрутила слайдер чуть подальше. И тут… замок. Замок Крома. Он весь горит, каким-то синим, как из-под газовой конфорки пламенем. Оля всмотрелась в цифры на дисипее. Стояла дата. Сегодняшняя. И время 23:34. Взгляд переметнулся на цифровые часы в углу рабочего стола. 23:34. Оля четко помнила, что не снимала замок в тот день. Она даже не была знакома с монстром.

Оля поставила изображение на паузу и закашлялась. Проклятый кашель все никак не проходил…

Не может быть… Хотя… почему она до сих пор не верит в сверхъестественное? После всего того, что с ней произошло?

Картинка застопорилась как раз на том моменте, когда тяжелый камень падал с крыши, отлепляясь от нее, как весенняя сосулька. «Монстр в опасности», — заскрежетало у нее в голове.

Надо было вырваться, выбежать из дома – и к нему. А папа? Что он скажет, если Оля снова пропадет? Это будет настоящим предательством. Ударом в поддых. Но монстру от этого не легче. И единственный, кто мог об этом знать была Оля… Единственный на всем белом свете человек, с которым Кром мог связаться, так или иначе. Оля чувствовала не просто очередную неприятность… Это была катастрофа… Разрушение всего его мира…

Оля нажала на «плэй». На экране, камень чвякло отлепился от крыши и стал опускаться вниз, рассекая ночной воздух. Камень с грохотом рухнул на плечи монстра, который выбежал из замка, с ужасом оглядываясь. Теперь, он лежал на мокрой после дождя земле, придавленный огромной глыбой. Камера приблизилась вплотную к его лицу. Бледными губами он беззвучно позвал «Оля!».

Оля встала с кресла и ринулась к окну.

Выходить через дверь было опасно. Папа, по выражению лица, по покрасневшим щекам, по учащенному дыханию догадается, куда она спешит посреди ночи.

Уже из окна такси были видны всполохи и дым за углом. Таксист, конечно же, ничего не замечал. Ведь Кром открыл свой замок, как и свою душу, единственному человеку на Земле – Оле. Люди мирно проходили мимо горящего замка, озабоченные только тем, как не промочить ноги, перепрыгивая через лужи. Или как перепрыгнуть, не имея при этом глупый вид.

Оля быстро пихнула таксисту деньги и захлопнула за собой дверцу машины.

Кром стоял в оцепенении, не шевелясь, рядом со своим замком. Он смотрел бегающими глазами на горящие стены, на дым, валящий какими-то пугающими черными завитками. На камни, плюхающиеся в мокрую землю. И на химер. Их было три. Они летали вокруг замка, пролетая в окна, в образовавшиеся в стенах отверстия, тараня своими твердолобыми головами весь мир монстра, заключенный в его замке.

— Кром! – Оля кинулась к монстру, — Что происходит?

— Все рушится… — безысходно и медленно произнес он.

— Как?! Почему?!

В это время, одна из химер, (эту Оля еще не встречала)подлетела к монстру. Она была пятнистая, словно дряблый дед, с какими-то старческими пятнами на спине и плечах. Она изо всех сил врезалась в монстра и повалила его на землю. Он даже не сопротивлялся. Оле показалось это безумием! Он! Такой сильный и мощный пасовал теперь перед тварью, которую они вместе уже не раз запросто загоняли в ее стойло, как домашнюю корову!

— Стой! – приказала Оля, обращаясь к пятнистой твари.

Химера замерла.

— Отпусти его!

Химера зависла в воздухе и начала плавно разворачиваться к Оле, не опускаясь на землю. Взмахи крыльев, как обычно, снизили темп, стали размеренными и плавными. Химера в упор посмотрела на Олю.

— Лети на место, — спокойно и четко скомандовала Оля.

— Их три… — раздался голос монстра, безвольно распластавшегося не земле.

Оля пропустила его слова мимо ушей. Надо было действовать, а не опасаться и размышлять.

— Я сказала, лети в замок, на место! На свою колонну!

Боковым зрением, Оля зацепила картину, творящуюся в замке – рыжая и серая химеры одновременно разогнались и врезались бошками в подпиравшую крышу колонну. От места удара, до самого основания быстро побежала трещина, разрастаясь, словно ветвистый куст, книзу. Что-то затрещало, заскрежетало, и колонна крупными каменными кусками стала крошиться на землю, как песочное печенье. За ней на землю полетели пласты черепицы и вензеля, украшавшие стык между стеной и крышей.

«Ну, и куда ей теперь лететь?» — подумала Оля. Но сомневаться было тоже некогда.

— Так, опустись на землю и сложи крылья, — стараясь унять дрожь в голосе, говорила Оля.

Химера моргнула и стала медленно открывать рот. И вдруг, вместе с тошнотворным запахом, лицо Оли обдал неистовый крик, похожий на женские надгробные стенания. Химера взмыла в воздух и понеслась к замку. Со всего размаха, пятнистая плюхнулась на крышу, пробивая в ней отверстия когтистыми лапами. С корнем, она выдрала куски оставшейся черепицы и, облетев замок с другой стороны, яростно швырнула их в окно.

— Они уже и тебя не слушаются… Все… Мы больше ничего не сможем сделать, — Кром сидел на земле, развалив в сторону ноги и согнув спину.

— А как же огонь? Ты ведь можешь их сжечь! – догадалась Оля.

Кром усмехнулся.

— Откуда, ты думаешь, взялся пожар?

Он открыл рот и, как из огнемета, обдал пролетающую мимо рыжую струей пламени. На секунду полностью в нем утонув, она издала капризный рев. Оля видела, как на замедленной пленке, что языки пламени подлетают к коже химеры. Но влажная, склизкая, как у жабы кожа, не загорается и даже не нагревается от чудовищной температуры. Языки пламени проскальзывают вдоль тела химеры, не оставляя на ней никаких следов.

— Они не боятся огня… — догадалась Оля.

— В какой-то момент, от отчаяния, я просто не выдержал и подпалил этих тварей. Видишь? Как об стенку горох… А замок горит…

В это время, химера, потревоженная огненным прикосновением монстра, сменила траекторию и ринулась на него.

— Уходи, — Кром смотрел на химеру, но обращался к Оле.

Оля схватила какую-то палку, валявшуюся на земле и, замахнувшись, метнула ее прямо в пузо рыжей. Палка попала в ляжку. Пухлую, не аппетитную, словно сырая курица, ногу. Палка разодрала кожу и вонзила тысячу заноз прямо ей в лапу. Химера потеряла равновесие и, перекувыркнувшись в воздухе, плюхнулась на землю. Пока остальные две крушили замок, она, как неуклюжая курица, была занята выдиранием палки из своей ноги. Помогала себе клювом и свободной ногой, неистово стуча длинным хвостом по мокрой жиже.

— Все равно, без химер у меня не будет замка. А без замка не будет меня, — Кром уже сдался.

— Но, что-то же можно сделать!

Оля бросилась к монстру. Она обвила его шею своими руками и в этот миг поняла, что было не так. Это чувство, терзавшее ее все эти дни… «Что-то не так…» Теперь она поняла, что чувствовала. Она остро, физически ощущала не правильность того, что она далеко от монстра. Сейчас, сжимая его косматую голову в своих руках, сидя на размякшей глинистой земле, перед горящим замком, рядом с беснующимися химерами – сейчас все у нее было так. По одной простой причине. Кром был рядом. Этого было достаточно, чтобы мир встал на свои места.

При этом, где-то в затылочной части мозга, в такт с ритмом пульса, не унимался странный гул непонятных мыслей. «Бежать», «Бежать от него», «Бежать подальше». Он, по сути, никогда не покидал Олино сознание. Только теперь, эти мысли забились куда-то в самую глубь. Словно боль, заглушенная целой пачкой обезболивающих таблеток. Она была, но Оля ее почти не чувствовала. И поэтому, главным сейчас для нее было спасти монстра. Во что бы то ни стало!

— Кром, миленький, ну скажи, ведь так не может быть… ведь всегда есть какой-то выход! – от жалости к нему, от чувства, что вот-вот, и она потеряет его, слезы текли по Олиным щекам.

— Что тут сделаешь? Дело в земле… Слышала, что через несколько лет, поля уже не приносят урожая? Земля отдает всю свою силу и становится безжизненной…

— Но поля тогда переносят! Просто переносят на другой участок земли. Свежий, живой.

— Поля переносят…

— А твой замок? Его можно как-то… перенести?

Кром замолчал и посмотрел на Олю. Очень внимательно посмотрел.

— Куда? – спросил он серьезно и тихо.

— Не знаю… Ну хотя бы, на соседнюю улицу?

Кром задумался.

— Можно. Я так уже делал, два века назад. И до этого делал.

— Вот видишь! Земля будет живая, колонны будут крепко держать химер, химеры замрут, и будут намертво сидеть на своих местах, поддерживать крышу. Замок будет стоять. Ты будешь жить…

Оля плакала, а руками ощущала, как неумолимо поднимается температура тела у ее любимого монстра.

— Я не могу, — обреченно ответил Кром.

— Почему? – Оля в отчаянии смотрела, как все три химеры с размаху направились к четвертой колонне. На ней оставалась сидеть последняя химера. Ярко-черного, смоляного цвета, поглощающая любой свет, попадающий на ее липкое туловище. Она была уже не каменная. Как замороженный кусок мяса, она оттаяла почти полностью. Ее держали только лапы, большие, каменные, с какой-то черно-мраморной бахромой, окольцовывающей ступни. Химеры врезались в колонну, и каменные лапы отлепились от своего места. Колонна посыпалась вниз, а черная расправила затекшие крылья, кровь прилила ко всем частям тела. Через секунду, каменные лапы ожили. Черная каемка шерсти, как манжеты, развевалась в воздухе, вокруг ступней и на голове, словно хохолок у панка.

— Их уже четыре! Все вылетели!!!

— Это конец, — веки Крома стали медленно опускаться. Оля уже знала, что это… монстрический припадок. Силы покидают его. Покидают вместе с тем, как рушится замок.

— Почему, скажи, почему ты не можешь перенести замок?! – кричала Оля, уже не в силах обуздать панику, колотящую ее изнутри.

— Нужно согласие.

— Какое еще согласие?!

— Хозяина…

Кром закрыл глаза. Под шерстью была огромная температура. Олины руки чувствовали этот жар, как в детстве, когда мама заворачивала кастрюлю с кашей в целую кучу покрывал и одеял на диване. Тогда, ткань была горячей, но всегда чувствовалась, что если размотать эти тряпки, внутри будет обжигающая, дымящаяся кастрюля. Так и монстр. Под шерстью у него был настоящий ад, с пламенем и, казалось даже, собственными котлами и чертями, терзающими его плоть.

Нужно согласие хозяина. Хозяина земли? Кто же может так просто отдать свою землю? Какой-нибудь дачный кооператив? Или спившийся хозяин покосившейся хатки? Как бы не так… За «свое» будет держаться каждый. Никто не посмотрит, что это спасет жизнь самому необычному и самому прекрасному существу во вселенной. Кого это интересует? Интересуют всегда только деньги. Но времени, чтобы собирать эти чертовы бумажки у Оли не было.

Она знала, что поступит сейчас противоречиво. Глупо? Нет… Опасно? Может быть… нет, не то… Безответственно? Вот, уже ближе… Эгоистично? Возможно, вернее всего будет сказать,

по- предательски.

Пока Оля везла Крома в такси, она влила в его горло две бутылки купленной по дороге водки. Она помнила, что алкоголь приглушает разрушительную силу, бушующую у него внутри. Это и правда, на какое-то время помогло, жар чуть отступил, дрожь унялась, но монстр так и не приходил в сознание.

Оля подбирала слова, чтобы объяснить свои действия папе, пока тащила тяжелое тело Крома к своему крыльцу. Он ведь должен ее понять! Ну, в конце-концов, у этой его кондитерши есть трехкомнатная квартира… В конце-концов, они явно вместе уже крепко и надолго, если не навсегда. Папа уже начинает внутренне бросать Олю ради этой женщины. И Оля должна сейчас защитить единственное на свете существо, которое просто не выживет без нее. Единственного, (в этом она была совершенно уверена) кто будет с ней до последнего вздоха. Ее вздоха. Ибо сам он живет уже слишком давно. И не время сейчас ему умирать! Этого просто НЕ МОЖЕТ сейчас произойти!

Кром дышал уже хрипло. Он был в полу-сне, полу-горячке, бормоча что-то невнятное себе под нос. То ли заклинание, то ли молитву… Оля волоком втащила монстра в подпираемую ногой дверь. От шума, в гостиной переполошились. Первой в коридор выбежала Полина Дмитриевна.

Сделав круглые глаза, она прижала руку ко рту.

— Господи! Что это?!

Оля подумала, что она – единственный из ее знакомых, кто до сих пор не видела монстра.

— Это Кром! Он умирает! Помогите! Пожалуйста! – взмолилась Оля, растирая затекшими пальцами тушь, вперемешку со слезами.

Полина Дмитриевна, в порыве помочь, схватилась за ворот рубашки и потащила Крома вглубь их дома. Но путь ей перегородил отец, вышедший из гостиной.

— Оля! Я же сказал, что больше не желаю видеть это…

— Он умирает! – повторила Оля истерическим, визгливым голосом.

— Звоните в скорую, — логично рассудил папа.

— Не поможет, пап!

Оля отпустила монстра и плюхнулась на пол, рядом с ним.

— Пап… — говорить было тяжело. Как она скажет ему такое?! Как попросит? И что он ей ответит? Не разрешит… она знала. Но и она не будет слушать его возражений. Это она тоже знала. Тяжелый, каменный воздух разделял сейчас ее сердце и папино. Как стена. Как скала. И скалой этой был монстр.

Ну в сущности! Для папы это был вопрос жилища и привычек. А для Крома, это был вопрос жизни и смерти.

Оля набрала в грудь воздух.

— Пап, этот дом мама завещала мне? – спросила она тихо, почти жалобно.

— Да… — настороженно ответил папа, уже чувствуя что-то чудовищное.

— То есть, по документам, я являюсь хозяином?

— Оль, — папа смотрел тяжело и властно. Никогда в жизни еще Оля не видела у него настолько жесткого взгляда, — к чему ты клонишь?

Кром задрожал. Из глаз у него невольно потекли слезы. Или, возможно, это был пот, скатившийся со лба на щеки. Олино сердце заскрипело, как ненастроенная виолончель.

— Папочка, — решилась она, — это долго и сложно объяснять… просто… понимаешь, ему нужен замок. И мое согласие. А наш дом… тебе ведь хорошо с Полиной Дмитриевной? Он умрет, понимаешь, если мы ему не дадим этот дом! Он превратит его в свой замок! Временно! Потом он, наверное, сможет перенести его еще куда-нибудь. Но сейчас…

Папа подошел к Оле вплотную.

— Ты хочешь отдать этой твари дом своей матери? – папа спрашивал без раздражения. Это не была ругань. Это было непонимание… Даже слово «тварь», применимое к Крому было не оскорблением. Это было истинно то, кем считал его отец, не более того. Он стоял и не понимал, не верил в то, что сейчас хочет совершить его дочка.

Полина Дмитриевна захлопотала щеками, пытаясь что-то сказать, или переспросить. Она сделала шаг к папе, потом к больному несчастному животному (как она думала) умирающему у них на ковре в коридоре. Она не совсем понимала, что именно сейчас решается, но чувствовала спазмы чего-то очень не хорошего у себя в душе.

— Я люблю его папа!!! – вырвалось у Оли изо рта. Как то пламя, которым Кром пытался спалить своих химер. Оля не собиралась кричать это папе в лицо, не собиралась произносить этого вслух… но это вырвалось. И повисло в воздухе, как замахнувшийся кулак. Так не должно действовать звучащее признание в любви. Но это было естественное отражение всей этой противоестественной ситуации. Человек и монстр. Отец и дочь. Химеры и жизнь. Жизнь, невозможная без разрушений и страданий. Смерть, нависшая над природным родительским инстинктом.

Предательство. Оно было озвучено вслух. Теперь уже не оставалось той грани, которая помешала бы от слов перейти к действию. Она выбрала монстра. Вот сейчас. Умирающего, разрушительного, опасного, любимого…

Папа побледнел. Было видно, как его лицо стареет на глазах. Нет, это не новые морщины полосовали его кожу. Это был взгляд, из которого выходила жизненная сила.

— Чего ты от меня хочешь? Разрешения? Благословения? Ты этого не получишь, — ответил папа, с трудом набирая воздух, чтобы выдавить каждую букву из спертой грудной клетки.

— Нет. Я прошу не разрешения, — Оля положила ладонь на руку монстра, ища хоть какой-то поддержки, — я прошу… прощения…

Слова были тихими. Но вокруг было еще тише. От этого они звенели в воздухе… а может быть, в ушах у отца.

Нет… он все сразу понял. Понял уже тогда, когда в первый раз Оля пропала на ночь. Он увидел этот поток энергии, струившийся за ней следом, тащащий ее вдаль, отдирающую от дома. От него… Да и не в доме было дело. Хоть он его и любил, ремонтировал, красил… Хоть он и оборудовал себе замечательную студию в одной из комнат, где он с упоением писал свои картины. Не для продажи… для себя. И дело было не в том, что это как-никак слишком дорогостоящий подарок возлюбленному. Если бы это был правильный человек… Если бы это был тот мужчина, который бы сделал Олю счастливой. Если бы он сейчас умирал у них на полу… возможно… Наверное, все бы было иначе. Но это был монстр! Папе отчетливо вспомнился взгляд Крома, в ту, их единственную встречу, когда монстр уходя сказал: «Ладно, она сама ко мне прейдет.» Он был так спокоен и уверен в этом… И в голосе Крома слышались тогда надменные нотки, издевательские, режущие и слух, и сердце. Вот и сейчас папины ребра сжались удавовыми кольцами вокруг сердца. Коридор, в котором Оля училась ходит, держась крохотными ладошками за эти стены… Кухня, на которой Олина мама варила ей кашу, напевая какой-то звонкий, чистый мотив… Гостиная, в которой они с Олей вдвоем сидели до самого утра, раскрывая друг другу сокровенные тайны, в которые папа мог посвятить только ее. Где они спорили до хрипоты и возились до коликов в животе, смеясь и барахтаясь. Где он катал ее на четвереньках, а она подгоняла его, стуча маленькими ножками по бокам… Она хотела отдать монстру не просто их дом. Она хотела отдать ему их мир. Да как у нее язык повернулся это сказать?! Как в мыслях ее возникло сделать такое?! Ни память о матери, ни любовь к нему… Неужели не было свято для нее все то… Мысли путались в ворох скомканных слов… Неужели это он так воспитал ее? Неужели он не смог чего-то вложить в ее голову?! Или это что-то корневое, генное? Или что-то привнесенное этим чудовищем? Папа просто не мог поверить в то, что это она… она сама настолько мало ценит и настолько… чтобы позволить ему отобрать себя?! Навсегда… или она… настолько… не… любит… его…

Боль была невыносимой. Единственное, что он смог сейчас произнести:

— Нет… Если ты посмеешь… я не смогу тебя простить…

— Папа!!! – Оля кричала от отчаяния. От неизбежной самой больной на свете потери, которая уже нависла над ней.

Самое мерзкое во всем этом было то, что она отчетливо понимала, что именно папа сейчас чувствует. И что думает. И насколько больно она ему делает. Но она не могла поступить иначе… Это было просто не в ее силах…

Оля склонилась над ухом Крома так низко, что жесткие волоски защекотали ее нос.

— Я хозяйка этого дома. Этой земли, — голова гудела, во рту пересохло, — я даю тебе свое разрешение. Переноси замок…

Она оторвалась от монстра, посмотрела на отца. Последнее, что она успела сказать перед тем, как все это произошло, это еще одно «Прости…», полушепотом, шагая в полутьму…

Пасть монстра разверзлась. Сильный спиртной запах наполнил весь коридор. Но не успел никто этого почувствовать, как изо рта Крома вырвался толстенный огненный столб. Монстр весь изогнулся, словно раненный тигр. Мощная струя огня достигла потолка и стала расползаться по нему, к стенам, омывая все на своем пути.

Полина Дмитриевна с ужасом вцепилась в папино плечо. Папа не смотрел на огонь. Не смотрел на монстра. Он, с отчаянным разочарованием в глазах, наблюдал за Олей. Ну, а Оля, прильнув всем телом к монстру, рыдала. В ее голове не осталось больше слов. Только хриплый, молящий плач.

Огонь, раскатавшись лепешкой на потолке, стал спускаться вниз, по стенам, пожирая полки, шторы, стоящий у стены деревянный торшер…

Полина Дмитриевна вскрикнула, когда со стены, позади Оли, спустилась тонкая полоска пламени. Она перекинулась на Олино платье, поглощая цветные волокна.

— Олечка! Ты горишь! – крикнула она и бросилась к Оле.

Но девушка, резким движением руки, остановила Полину Дмитриевну.

— Это не я, — сквозь слезы улыбнулась она, — это платье.

В доказательство своих слов, Оля запустила в полыхающую штору руку по локоть. Она провела рукой вперед – назад, показывая, что ей совершенно не больно. Рукав платья, тем временем, плавился от горячей температуры и синтетическая ткань, горящими каплями барабанила в пол.

Замерев на месте, Полина Дмитриевна тихо шептала:

— Господи, Оленька… Что он с тобой сделал… что сделал… Оленька… девочка моя…

Ее остекленевший взгляд не двигался.

Оля заметила, что сзади папы, огонь тоже спускался с потолка, медленно обволакивая стену в полыхающий кокон.

Оля вскочила.

— Уходите! Вы так не можете! Это опасно!

Папа не двигался от отчаяния. Полина Дмитриевна от ужаса.

Оля вскочила на ноги и подбежала к отцу. Сильным рывком, она дернула папу за руку и открыла дверь.

— Это опасно для вас!!! – повторила она.

Папа поддался на удивление легко. Он медленно вышел на крыльцо, пошатываясь на онемевших ногах. Полина Дмитриевна медленно протянула руку к скачущему на вешалке языку пламени. Она явственно ощутила жар огня. Но Оля… она только что по локоть держала руку в такой температуре… Полина Дмитриевна приблизила ладонь ближе к пламени, и огненный язычок лизнул ее палец. Она тут же отдернула руку от боли и оглянулась. Оля выводила папу, медленно спуская его по ступеням крыльца, придерживая под локоть. Полина Дмитриевна ринулась к ним. Она перехватила папин локоть, и сама помогла ему спуститься вниз. Оля, поняв, что папа в надежных руках, побежала обратно в дом, полыхающий изнутри.

Оля видела, как огонь, исходящий из самого нутра ее монстра пожирает все предметы в доме, шкафы, стены, ковры, потолки, полы, мамину фотографию на шкафу в гостиной… И от этого огня, стены словно дубеют, становясь обуглено-серыми, твердыми и… кажется, каменными. Хотя дом, она это точно знала, был весь построен из дерева. Лестница, ведущая на второй этаж, под напором огня треснула, рассохлась и поползла в разные стороны. Она расширилась до размеров той, которая была в прежнем замке, а потом, стала твердеть, обращаясь в надежный, непоколебимый камень.

По углам дома, собрались словно отдельные, высокие костры, выпускающие круглые колонны серого дыма. И этот дым… он не летел вверх. Залой и пеплом, он оседал вниз, утрамбовываясь и складываясь, в конце-концов, в витые колонны, предназначенные для химер. Олино платье, нижнее белье и даже заколки на волосах – все сгорело, оплавилось, исчезло. Она сама стояла, омываемая жарким потоком огня, посреди дома и обновлялась, вместе с тем, как обновляется ее старый дом. По крайней мере, ей так казалось. Ей хотелось так думать. И снова в голову пришла мысль о средневековье. Если бы такими способностями обладали ведьмы в те времена, черто-с два бы их смогла сжечь на кострах святая инквизиция! И вдруг, какая-то неистовая радость, какой-то нездоровый азарт ударили в голову девушки, как бьет сорокаградусный напиток, выпитый залпом. Какое-то дикое беснование вихрем закружило ее тело. Не то, чтобы она бегала по раскаленному полу, не то, чтобы танцевала. Истерические, кривые движения ломали ее тело, заворачивали в неестественных позах ее голые руки и ноги. Эйфорическая, бесовская пляска, помимо ее воли, метала ее нагое тело из стороны в сторону. Она покорно отдалась на волю этому неистовому вихрю. Ей было не жарко. Ей уже было не больно. И не страшно. Внутри у нее было совсем пусто. Как в заброшенном темном колодце, из которого ушла вода, ушло все…

Папа и Полина Дмитриевна смотрели в окна. Дом горел изнутри. В окнах мельком проглядывалась скрюченная Олина фигура. То в одном окне, то в другом. Стены их с папой родного дома и снаружи начинали обугливаться, превращаясь в тяжелый неприступный камень. Откуда-то из предрассветного мрака, с жуткими воплями пронеслось четыре крылатых создания, наводящие панический страх на Полину Дмитриевну. Они влетели в окна, под самой крышей. А разбитые ими стекла, почему-то не посыпались на пол. Они снова забрались на свои места, в рамах и каждый осколок залился своим собственным цветом, в каком-то причудливом витраже. С каждой минутой, все меньше оставалось от их дома. И все сильнее он становился похожим на тот самый замок, в котором жил монстр.

Они стояли так, молча, замерев, затаив дыхание, пока замок не был полностью перенесен. Со зловещим крыльцом, утопающим во мхе, с колоннами, внутри, на которых взгромоздились прилетевшие химеры. С большим камином, которого и в помине не было у папы и Оли.

Восток покраснел. То ли от стыда, то ли от воспаленной боли, то ли просто оттого, что наступало утро следующего дня. Дня, в котором папу выгнали из собственного дома. На улицу. Неизвестно куда.

— Поехали, — Полина Дмитриевна мягко сжала влажную папину ладонь.

— Неужели она правда это сделала… — прошептал папа.

— Поехали, — еще раз попросила Полина Дмитриевна.

— Куда?

— Отсюда… подальше.

В то утро двое немолодых людей, медленно брели, безвольно опустив плечи. Поднятые с постели, среди этой чудовищной ночи. Без вещей. Без денег. Без веры. И без Оли. Папа твердо это решил. Без Оли в пустом, пережеванном и выплюнутом на асфальт сердце.