Глава 10 - 11

*10*

Кром очнулся от долгого хмельного сна. Смертельно хотелось промочить глотку холодной водой. Он побрел на кухню и подставил пасть под проточную воду из крана. Казалось, он вылакал целое ведро… Хмель из головы выветрился, а вот воспоминания еще не успели занять его место. Но Кром чувствовал, что что-то не так… Это ощущение не давало ему покоя. Надо приготовить что-нибудь вкусненькое… Олечка там, наверное, еще сладко спит… он представил ее, спящую там, наверху, в кроватке, с растрепанными волосами, с тонкой рукой под подушкой, и неистовая нежность залила его сердце. С ней все было по-другому. Одинокий, мрачный замок, в котором он был обречен жить с самого рождения, не казался ему таким тоскливым рядом с ней. Дни были наполнены смыслом. Хотелось чтобы она всегда-всегда была рядом… Рядом… Бах! Вдруг, все события того утра влетели в его голову, как грозовой ветер в открытую форточку. Он вспомнил, что творил, что говорил… Вспомнил эту невыразимую ярость, бушующую в нем и ее глаза… Большие, полные страха…

— А-а-а-а-а-а-а! – взревел монстр на весь замок.

Это случилось… То, чего он больше всего боялся, что старался держать внутри себя – вырвалось наружу хлестким ураганом. Он вспомнил, в каком отчаянии находился все это время. Поэтому, он и заливал свои ощущения алкогольной бодягой. Оля… ее стало все тяготить. Тяготить он… И Кром не мог не чувствовать это внутри нее. Она стала уходить от него, бродить по замку одна. Он метался, он не знал, что сделать для нее. Уже ничем невозможно было ее порадовать, хотя он делал все, что мог. Чтобы только ей было не скучно, чтобы интересно… Но под конец, даже секс перестал ей доставлять удовольствие. Она лежала, томная, сонная и претворялась, что слишком устала… Он чувствовал, где-то внутри, что не может ей заменить ее мира, ее родных… и это убивало его… Он ненавидел лютой ненавистью всех этих людишек, к которым она привязана… Ревновал, глупо конечно, он понимал, но ревновал даже к вещам. К этому глупому фотоаппарату. Потому, что когда она была одна – она была не с ним…

Когда Оля сказала, что уходит, он, это сейчас очень явно вспомнил, у него как будто мир поехал из-под ног. Как будто, она предавала его, как будто не видела, как он старался. Да… они были из разных миров, буквально. Но он готов был разодрать самого себя, лишь бы у них получилось соединиться. А она сдалась. А она захотела уйти. А ей стало мало. И это вырвало наружу всех его демонов, демона злости, демона ненависти, демона отчаяния… Они сами поднимали его руки и сами шевелили его губами, произнося эти мерзкие слова. Боже! Что он ей говорил! Что он с ней делал!!!

Сейчас, вспоминать это было невыносимо… Это был не он… Как ему хотелось отмотать время назад, остановиться… Она должна была видеть, как он пьян! Что он – сам не свой. В каком он отчаянии! Почему она этого не замечала?! Почему думала только о себе? Не надо было тогда уходить… Дождалась бы, когда он протрезвел… Когда уже смог бы контролировать свой огонь… Ну почему, почему она пошла именно тогда?..

Монстр сел на стул. Рука потянулась к бутылке красного.

«Стоп!» — сработало в его сознании. Надо ее вернуть. Надо объяснить ей все… Умолять, просить, виниться… Без нее у него единственный выход – запереться внутри и подпалить замок. И пусть этот проклятый огонь сожрёт его целиком. Слишком мучительным было состояние без Оли. Неполноценным. Как будто без одного легкого. Дышать было возможно, но вдохи давались с трудом, с хрипом…

Так всегда случалось. Стоило ему полюбить… Стоило кому-то влюбиться в него… Он сам все рушил. Такая уж у него была природа, сущность. И он проклинал себя за это! Самая добрая, отдающая всю себя девушка, Оля, Олечка… милая… Он вспоминал ее руки, ее ямочку на щечке, ее улыбку и горло сжималось в приступе удушья. Он никогда не хотел сделать ей больно! Он любил ее, любит и будет любить. Настолько, насколько это возможно, в понимании монстра. Он каждое утро тогда молился, чтобы только его злость не вырвалась наружу, чтобы только она не разрушила все то, что было между ними. Но это было не властно над ним. Мысли иногда, сами собой начинали бежать в голове, потоком омывая каждую извилину. И их было не остановить даже самым натужным усилием воли. Он не хотел их думать, а они лезли, лезли, прогрызая себе путь в его сознание. Так и тогда, когда он схватил бутылку, отбил о перила донышко, оставив торчать острые стекла… Он не хотел убивать Олю! Он не простил бы себе этого! Никогда! Очнувшись от злости и хмеля, увидев ее тело, он сам бы, наверное, следом вспорол себе живот. Как хорошо, что она убежала… Умничка…

Монстр встал со стула и принялся ходить кругами. Взгляд снова упал на бутылку вина. Опохмелиться? Кром быстро схватил ее со стола и с силой швырнул в открытое окно. Бутылка разбилась.

Он не позволит… Если из-за этого, он теряет контроль, если из-за этого он теряет Олю – все. И пусть монстрические муки, разрушительная сила терзают его изнутри. Он не будет заглушать ее алкоголем. Он будет с Олей, какой бы боли ему это не стоило… Он вернет ее. Только бы она его простила… Только бы поняла, как он не хотел этого…

Ноздри Крома расширились, и он втянул в себя влажный утренний воздух. След Оли давно испарился. Но тонкая ниточка ее аромата замерла в воздухе, осела на предметах, легла микрочастицами пыли на земле и траве. Она вела его, влекла к ней…

Монстр выбежал на улицу. Вобрав в себя все силы, принесенные ему новым, возродившимся замком, он окутал себя дымкой непроницаемости. Такой же, какой было окутано его жилище. Его никто не увидит… пока… Если только, он найдет Олю достаточно быстро. Пока замок вновь не позовет его внутрь. Туда, в единственное место, где он может жить вечно. Монстр побежал изо всех сил, напрягая все мышцы в ногах, стараясь догнать, вдохнуть внутрь себя растворить в себе то, что осталось у него от Оли. Ее аромат. Он бежал, как зверь. Он и чувствовал себя зверем, идущем по следу.

Когда Оля проснулась, белой собаки уже не было в ее объятиях. Ее нигде не было. Оле даже показалось, что это было какое-то ночное видение. Ну, как бродячая собака могла проникнуть в закрытый на ключ дачный дом? Ей даже, показалось, что она придумала ее себе сама. Чтобы чувствовать себя не одной. Когда нам плохо, мы всегда думаем о маме. А может, Оля уже просто теряла рассудок…

Она встала. В дневном свете, все оказалось еще хуже, чем она думала. Прогнившие сырые доски полов. Отвалившиеся наполовину обои, покрывшиеся черной плесенью по углам. Куча тряпок, наваленных на пол. Отсыревший диван, который сыпался трухой прямо на пол. А в серванте старая фотография. Полина Дмитриевна с девочкой, под раскидистой яблоней во дворе. Девочке примерно лет пять. Она держит яблоко. А Полина Дмитриевна – счастливая. Со светлыми, лучистыми глазами. Наверное, со смерти девочки, она сюда и не приезжала. Наверное, воспоминания не давали ногам шагнуть через порог этой дачи.

Сквозь мутное стекло серванта, на задней стенке, в зеркале, Оля вдруг, увидела свое отражение. И отступила назад… Как давно она не смотрела на себя? В замке у Крома, почему-то не было зеркал… Что стало с ее жизнерадостным, цветущим, молодым лицом? Щеки впали… Ссадины… да Бог с ними, с ссадинами, пугало не это… Кожа стала какого-то серого цвета. Будто бы Оля уже много лет не вылезала из подземелья, будто бы, она сама превращалась в это подземелье, холодное и каменное. И руки все время мерзли… Она провела холодным пальцем по щеке. Щека была упругой, даже твердой… Какой-то тугой, как барабан, и толстой… Это было не спроста… что-то было в этом нечеловеческое… Где-то она уже чувствовала такой материал… Проводила пальцами, так же, как по своей щеке. И щека казалась Оле чужой, не своей… Да и пальцы тоже… Как будто, сама жизнь уходила из каждой клетки, из каждого атома ее организма.

Все! Надо прекращать это все немедленно! Надо немедленно почувствовать реальность! Всю… До мелочей!

Оля выскочила на улицу, босая, как была. Ноги утонули в мягкой, глинистой земле. И это было реально. По-настоящему. У монстра все было, словно в дымке… А тут – чавкающая, прохладная, хлюпающая грязь… Оля опустила в нее руки, размяла, пропустила жижу между пальцев… Она пахла песком, глиной, сыростью и немного, сырой травой… Мелкий камушек скребнул по ногтю. Немного больно. Но по-настоящему…

Оля бросилась дальше, стала трогать деревья, их шершавые стволы, влажные мясистые листья, нюхать, даже пробовать на вкус. Она помнила, что листья одуванчика жутко горчили. Этот вкус она помнила откуда-то из глубокого детства. Оля схватила зеленый лист и засунула его в рот. Ядовито-горький вкус стал вязать язык. И это тоже было по-настоящему… Не как в хмельном, задымленном сознании там, в замке. Оля закричала. Что было сил, закричала на всю округу. И голос ее был живым, настоящим, он немного покалывал связки в горле… Но звук его был не гулким, пробивающимся сквозь белый шум… Он был таким сочным, что останавливать крик было жалко.

Оля дышала, бегала, ощущая, как по мышцам растекается приятная прохладца. Как дыхание сбивается…

Наконец, она вбежала в дом и снова встала перед зеркалом. Серый оттенок лица никуда не исчез. Ни малейшего румянца на коже. Мертвенность была даже в глазах. Как будто, холодные белки наплывают на зрачки, делая их бледнее обычного. Оля закашлялась. Да будь проклят этот кашель! Это он высасывает из нее жизнь!!!

Оля попыталась взять себя в руки, отвернулась от зеркала. Может, еще не все потеряно… Может, просто нужно время… Нужно какое-то время пожить по-настоящему, без монстра. Главное – выкинуть его из головы. Не думать о нем, не вспоминать.

Как тяжело это было делать в одиночку. Если бы можно было с кем-то поговорить… О кино, о тарифах на телефонные звонки, о панде, родившей недавно в московском зоопарке… о чем угодно, только чтобы отвлечься. Но единственный голос, который она слышала был ее собственной, в воспаленной голове. И он бесконтрольно шептал: «Кром», «Как он мог так поступить?», «Как нам было хорошо вдвоем», «Как я теперь без него? это почти невозможно…», «Надо не думать о нем!», «Надо жить без монстра», «монстр… мой любимый монстр…», «Скотина! Ненавижу Крома!»… Тысяча голосов на разные лады пели только о нем: ненавидели, призирали, вспоминали, жалели, желали и снова ненавидели…

Это сводило с ума…

Оля схватилась обеими руками за голову и потянула волосы в разные стороны… Хотелось разодрать череп надвое, физически вытащить его оттуда… Волосы натянулись до предела… Но это не помогало…

Так, ладно. Жить, так жить. Пусть одна. Пусть никому не нужна… Может, можно восстановить что-то утраченное, хоть кусочек той жизни, в которой его еще не было. И больше всего Оле хотелось папку… Просто, чтобы он ее простил. Просто, чтобы потрепал по голове, как раньше, шкодно улыбнулся, или прижал ее к себе теплыми руками, забрал в подмышку. В папину подмышку… Где было безопаснее и теплее всего на свете…

Может, если она сможет вернуть то, что разрушило их отношения, он простит ее? Надо было сделать что-нибудь значимое, что-нибудь, чтобы доказать…

Оля огляделась. Старая, захламленная дача чем-то напоминала тот дом, который она отдала монстру… Может быть, если удастся подкрасить, пропитать какой-нибудь штукой от жучков, переклеить обои, такие, как у них были когда-то… Может тогда и Полина Дмитриевна сможет сюда вступить? Но главное может быть, папа увидит, насколько сильно ей хочется все вернуть. Его – вернуть…

Для этого, конечно, нужны были деньги. А для денег – работа. Как она будет это устраивать, Оля пока не знала. Но стремление к деятельности захлестнуло ее полностью. Перво-наперво, нужно было содрать старые обои, очистить стены, зашкурить… Это можно было сделать и без денег. Просто силы и желание…

Оля бросилась на стены, лоскутами сдирая выцветшие обои. Сперва, она складывала их посередине комнаты, затем, выносила на задний двор, чтобы потом сжечь. В некоторых местах, они отходили легко… А вот, кое-где, оставляли белые сухие куски бумаги, намертво въевшиеся в стены. Оля принесла ведро с водой, нашла под раковиной старую металлическую щетку. Смачивая ее, она старательно оттирала куски бумаги по всему периметру. Все должно быть чисто. Обязательно! Она вернет папу. Он увидит… Он поймет, должен понять! В голову снова кольнул въевшийся монстр. Она вспомнила, как вместе с ним тоже переделывала комнату в замке. Как вешала шторы… Забавно, как все повторяется. Тогда она была почти счастлива. Он поднимал ее на руки, пока она вешала на карниз ярко-желтую ткань. Он всю ночь, вместе с ней, вязал цветастые салфетки, чтобы закрыть угрюмые тумбочки. А когда Оля устала и все-таки рухнула спать, он закончил все без нее, стараясь сделать ей как можно приятнее. Он так старался… для нее…

Кром уже побывал в квартире у Аллы, зависнув невидимой тенью за окном. Был в аэропорту… К дому Полины Дмитриевны и подходить было не надо, след сразу же вел обратно, от подъезда, к дороге. Кром несся на предельных скоростях, как может только существо не человеческого происхождения. Он стремился за Олей, повторяя каждый ее шаг, неуклонно приближаясь…

Когда стемнело, Оля уже справилась с электричеством, найдя какой-то рычаг в подвале. Под потолком комнаты раскачивалась деревянная лампа. Стены были чистейшими. Только в углу сырость настолько разъела дерево, что одна доска полностью превратилась в труху.

Оля решила еще раз спуститься в подвал. Когда она искала, где зажигается свет в доме, она увидела, что стены подвала были заставлены целой кучей строительного хлама. Как будто, Полина Дмитриевна собиралась сделать ремонт, но перед самым началом, ее что-то остановило. Оля уже давно догадалась, что. А может, все это осталось со времен постройки этого дома. Массивные брусья, тяжелые металлические балки, видимо нужные для опоры стены, или крыши. Трубы. Провода. Не говоря уж о бесчисленных гвоздях, шурупах и болтах. Оля совершенно в этом не разбиралась. Но она быстро училась, всегда.

В подвале, под потолком, с длинного провода свешивалась единственная лампочка, освещая помещение тусклым светом. Оля подошла к связке досок, поставленных вертикально на пол. Там были доски разных форм и размеров. Оля нашла самую подходящую. Она была в глубине, за теми самыми, металлическими балками. Она осторожно потянула доску на себя. Шаткая конструкция заскрипела, как старая ворчунья. Одной рукой придерживая доски, балки и брусья, Оля медленно тащила на себя нужную.

— Оля! – услышала она голос Крома. Отчетливо. Громко.

Оля резко обернулась.

Лицо монстра на секунду появилось перед глазами, а потом дикая боль в спине, голове и особенно в ноге, смазали все перед глазами.

Оля упала на пол, под давлением безумного количества всех этих досок.

Нога разрывалась на атомы. Металлическая балка, больше похожая на железнодорожную рельсу, впилась всем своим весом прямо в ногу, заставляя мясо сочиться теплыми каплями крови.

Монстр бросился к Оле.

Превозмогая боль, Оля крикнула, что было сил:

— Стой! Не подходи!!!

Монстр замер.

— Не подходи ко мне, слышишь?! Не смей!!! – сквозь зубы, с ненавистью проговорила.

В глазах у Крома стояли слезы.

— Ты нужна мне…

— Я сто раз это слышала, Кром! Убирайся, слышишь?!

— Дай я хотя бы… — монстр сделал движение к Олиной ноге, но она рукой нащупала какой-то предмет и с яростью швырнула его в Крома. Тот увернулся. Предмет оказался молотком, глухо ударился о стену и сразу же, отлетел на пол.

— Если ты сейчас не уйдешь, я… я… — Оля не знала, чем может его напугать. Она была слабее его. Ну что она может сделать сейчас, лежа под этой чертовой балкой?

— Я прокляну тебя! Трижды прокляну, слышишь!!! – она ревела от злобы и отчаяния.

Кажется, это напугало монстра. Он спешно сделал несколько шагов назад.

— Я люблю тебя, Оля…

Нога болела невероятно. Эта боль не давала сосредоточиться.

— Любишь… А когда бил меня там, швырял о стены – тоже любил? А когда кричал, унижал, когда плюнул мне в лицо – тоже любил?!

— Олечка…

Он снова сделал шаг к ней, но она снова замахнулась, до боли сжимая в ладони деревянную палку.

Монстр остановился.

— Это был не я… Ну пойми, пожалуйста… Это все алкоголь… и страх потерять тебя… Я тебя умоляю… Ну что мне сделать?! Ну что…

— А уже ничего не сделать, Кром, — обреченно ответила Оля, — я не смогу тебя простить…

Кром весь сжался.

— Ладно, — хмуро ответил он, глядя исподлобья, — ты подумай… Подумай, Олечка… Я вынесу тебя отсюда на руках… Я все для тебя сделаю…

— Ты уже сделал все, что мог!!! – бросила ему в лицо Оля.

— Я подожду… я буду тут, неподалеку…

Кром развернулся и вышел из подвала.

Как только он вышел, Оля напрягла пресс и села. От этого, ногу задергало. Она увидела, насколько сильно ее придавила неподъемная балка. Руками, она впилась в металлические края, но балка не поднималась… Изо всех сил напрягая мышцы рук, груди, живота, она тянула балку верх… Пальцы скользили по собственной крови. Ничего не получалось. Всю злость, которую она испытывала к Крому, она вымещала на этой железяке. Но и это не помогало. Нога была буквально перерублена пополам. Ровно между коленом и ступней. Метал входил вглубь ноги там, где его останавливала, но так и не справилась, прогнувшаяся Олина кость.

Кром ждал снаружи. Он не знал, что делать… Он не знал, как объяснить ей, как доказать… Обойдя в сто тридцатый раз дом вокруг периметра, он решил набрать для нее ягод и диких яблок с выродившихся посадок на участке. В темноте это не просто было сделать. Но кром подсвечивал себе путь самодельной маленькой струйкой огня из пасти.

Пальцы начали неметь. Нога опухла и стала пульсировать в месте перелома. Стало еще страшнее. Пока Оля лежала на цементном полу, сквозняк пробил все ее ребра насквозь. Кашель раздирал горло мокротой. В животе крутило.

Медленно, приоткрылась дверь. Вошел монстр.

— Ты как? – спросил он ее сочувственно.

— Сними ее, — попросила Оля, — у меня не получается…

— Ты уйдешь, — ответил он ей, покачав головой.

— Пожалуйста, — попросила Оля.

— Я не могу… Ты уйдешь от меня. А я просто… просто умру без тебя…

— Мне больно, Кром!

Его глаза забегали, в какой-то нездоровой пляске.

— Ну что, что мне сделать, чтобы ты простила меня?! Олечка, любимая!!!

Он стал биться твердой головой о цементную стену подвала.

— Это… был… не… я… я… люблю… тебя… ты… мне… очень… нужна…

На каждое слово, Кром с силой долбился лбом о стену. Пока, в конце концов, шерсть не окрасилась в бордовый оттенок. Пока по цементной, не ровной стене не побежали капли его крови.

— Ты сумасшедший… — прошептала Оля, — псих! Сними, сними эту штуку с моей ноги! – она пыталась кричать, но сил уже не было. Поэтому крик был слабым и слишком похожим на мольбу.

— Слушай, я тут… вот…

Кром быстро вышел за дверь и через секунду вернулся с одеялом в руках.

— Давай…

Он медленно подошел к Оле, наблюдая за ее реакцией. Подпустит? Пускает… Оля почувствовала страх. Перед глазами всплыл циничный пьяный взгляд монстра, его удар, боль, позор, ненависть…

— Не приближайся, — шипела она, слабо, шепотом…

— Олечка, я хочу как лучше… Не бойся, — почувствовал Кром ее состояние, — я не сделаю тебе ничего плохого…

Он присел на одно колено, медленно и плавно окутав тело в душное, ватное одеяло. Сквознякам было не пробиться. Но спина, лежавшая на цементном полу, она уже даже не чувствовала холод. Она онемела. Только в середине, острые позвонки врезались в твердую поверхность.

— Снизу, — попросила Оля.

Кром бережно приподнял Олины плечи. На пол, прямо под спину, он постелил один край широкого одеяла.

Взгляд его задержался на Олином лице.

— Олечка… милая… любимая моя… ну, прости, пожалуйста, прости, прости, прости…

Он взял ее руки и стал целовать ладони, пальцы, локти…

Оля отвернулась. Было противно смотреть на его морду. Было страшно, что он может еще с ней сделать. И было жалко его, плачущего, такого, сейчас, маленького…

— Просто, сними балку, Кром. Пожалуйста…

— Ты простишь меня?

Оля промолчала.

— Вот, — Кром поставил рядом с Олей, на пол, кружку с водой и миску с ягодами и яблоками, — я буду ждать…

Как только Кром вышел, Оля залпом осушила кружку воды. Живот скручивало. Она вспомнила, что не ела уже, наверное, двое суток. Была как в агонии и даже сама не заметила это…

Яблоки были кислыми, вязали рот, и трудом проглатывались внутрь, не скользя по сухому шершавому горлу.

Кром сел у входа в подвал, опершись большим звериным ухом о дверь. Он слушал ее дыхание. Он не мог позволить ей бросить его. Он мог бы схватить ее силой, запереть в замке… Но нужно было ее согласие. Ее добровольное желание быть с ним. Он же не зверь… Так не хотелось возвращаться в свой замок, в свое одиночество без нее. Смертельно не хотелось…

Оля лежала под одеялом и слушала стук собственного сердца. Долго он будет ее так держать? Если нога сломана, может пойти заражение крови… Надо было выбираться. И никто! Никто в целом мире не знал об этом. Она никому была не нужна… Одна. Маленькой, жалкой фигуркой, она распласталась на цементном полу. Лампочка мерно раскачивалась на своем проводе, под самым потолком. Оля остро ощутила, насколько она одна. Если бы не монстр, никто бы так и не узнал… Она бы так и умерла здесь, в темном подвале. Ни друзья, ни отец… всем было наплевать на нее… Горячее дыхание отражалось от одеяла, согревая губы. Это Кром принес ей одеяло. Она знала, что стоит ей сказать одно слово, и он вытащит ее из-под балки, вылечит, выходит… Ведь она так нужна ему… Одинокий, смертельно уставший, вечно живущий, в вечной нелюбви. Возможно, она единственная девушка за столетия, которой он открылся, которую впустил в замок… То ли это неутихающая боль в ноге мутила сознание, то ли усталость, то ли голод… Оля в полу-бреду лежала и выла, как маленькая. Как в ту ночь, когда умерла мама. Она тогда почувствовала, что в целой жизни, у нее больше не будет мамы. Когда ей будет плохо, никто не пожалеет ее. Когда ей будет хорошо, некому будет с радостью плюхнуться в ноги и рассказать. Никто не будет беспокоиться, ждать по вечерам. Никто… А сейчас ушли все… и папа тоже ушел… никого, кроме монстра у нее не была. Она ненавидела его, он убивал ее… но он был единственный, в целом мире, кому она была не безразлична. Кому она был нужна…

Открыв глаза, в полумраке единственной лампы, она увидела глаза Крома. Он лежал на полу, вплотную к Оле, повернувшись на бок. Свернулся калачиком, рядом с ней. Глаза умоляли о прощении. Он не смел дотрагиваться до нее, тревожить, даже дыханием. Замер. Почти не дышал. И смотрел, смотрел, смотрел, так упрямо и так пронзительно, так въедливо смотрел внутрь, в самую глубь… Единственный, кто мог ее спасти. Единственный, кто был сейчас рядом…

Маленькое вентиляционное окошко, закрываемое густой травой снаружи, стало пропускать слабый утренний свет. Оля протянула холодную руку и дотронулась до его ладони. Кром улыбнулся, сжал ее руку, вбирая в себя Олины мысли и желания, перемешивая их в голове.

— Ты будешь со мной, Олечка?

Оля закрыла глаза. А что еще ей оставалось? Какой у нее был выбор?

— Да, — хрипло сказала она.

Кром придвинулся к ней вплотную, обнял, с такой благодарностью, которую нельзя было выразить ничем иным. С такой же, с какой Оля какое-то время назад обнимала Полину Дмитриевну.

— Давай повенчаемся? Пожалуйста, будь моей, будь со мной, навсегда, я так хочу тебя, целиком, так… хочу…

Оля почувствовала, как руки Крома лезут под юбку. В глазах пронесся ненормальный огнь вожделения, доводивший его до животного состояния. Это было что-то первобытное. Забрать себе самку, забрать полностью, войти в нее, наполнить изнутри своим семенем, пометить, присвоить…

Кром взобрался на Олю сверху. Нога болела до безумия. Невозможно было пошевелиться, оттолкнуть, что-нибудь сделать. Не было сил. Оля погружалась в полу-обморок, полу-сон. Изредка открывая глаза и выходя из этого состояния, она чувствовала, как шевелиться внутри нее член Крома. И как он шепчет ей на ухо:

— Сейчас, перед всеми богами и всеми демонами, перед силой природы, небом и космосом, перед лицом всей вселенной, я беру тебя, Ольга, в жены, дабы никогда больше не расставаться, дабы быть с тобой на веки…

Снова темнота, боль, какой-то бред… Оля не понимала, что происходит… Кром пыхтел ей в ухо, твердя какую-то языческую молитву, ерзая задницей туда-сюда…

— Ты согласна, Оля? – она очнулась от его слов и легкого похлопывания по щекам, — ты согласна быть моей женой?

— Да, — пробормотала она, слабо понимая, что уже происходит, чувствуя, как монстр распирает ее изнутри.

— Да-а-а… — повторил Кром, и горячее семя разлилось по Олиному телу.

Дальше какие-то стремительные действия… Оля улавливала их не отчетливо… Сквозь пелену… Вроде бы, Кром отбросил в сторону балку… Она помнила невыносимый рывок… Наверное, вправил кость… Помнила, как он несет ее по улице, а все мелькает кругом так быстро, как будто она едет на мотоцикле. Помнила, как приближается к ней огромный средневековый замок. И помнила, что теперь, после этих коротких двух букв «Да», в ней не осталось никакой своей воли. Как будто, она связала свое сознание с сознанием монстра. Безвольность. И никаких жизненных сил. Все передавалось ему… монстру. А он питался ими и хотел еще, еще… сам не осознавая, что высасывает ее, осушая до дна… Оставалось повиноваться. Не осталось собственных стремлений. Послушно она ложилась на разделочный стол для душ. А он жадно лакал… Любя и высасывая с помощью этой своей извращенной, эгоистической любви…

Полное понимание в ней настало тогда, когда в один из дней, перевязывая ногу, Оля почувствовала острую боль в лопатках. Спину скрутило. Кожа на спине прорвалась, как нарывавший гнойник, и из лопаток вылезли огромные отростки. Они распрямились, обтянутые тугой, как барабан, серой кожей. Серой, как ее лицо, и руки, и грудь, и спина… Это были крылья. Отвратительные серые крылья, как у летучей мыши огромные, от пяток до затылка… Ее потянуло на чердак, к химерам. Теперь она понимала, кто они такие. Это «принцессы», полюбившие когда-то «чудовище». И чудовище поглотило их, сделав подобными себе. Но было уже слишком поздно что-то менять… Длинные, пока еще не работающие крылья безвольно волочились вслед за Олей, когда она поднималась по лестнице. Они шмякались о ступеньки. Оля задохнулась в приступе кашля, отхаркивая остатки собственной воли и всего человеческого, что в ней было. Белесые глаза потеряли способность различать цвета. Все было черно-белым. Унылым и не живым…

Монстр открыл глаза рано утром и не нашел Олю. Он не смог почуять даже ее запах, как было бы, если бы она убежала. Было такое ощущение, что она исчезла из этого мира. Что ее больше нет. «Они все когда-нибудь исчезают»… — подумал монстр, и горечь обиды наполнила его грудь.

Он долго метался по замку. Он знал, что Оли нет, но все равно искал. Не хотел верить, не принимал… Он достал бы ее откуда угодно, выхватил, вырвал бы из лап самого дьявола… Лишь бы знать, где она.

Оказавшись на чердаке, он заметил, что выросла еще одна колонна. Прямо в центре. Пятая. Еще одна мерзкая химера сидела там, под крышей, и смотрела мертвенными глазами вниз, на него. Так тоже уже бывало. Монстру казалось, это сама судьба, вселенная, боги или дьяволы, (он не знал) посылают ему в качестве утешения силу. Силу пережить это все. Он ненавидел химер именно за то, что они приходили каждый раз, как ему разбивала сердце любимая женщина. И неважно, что они дают ему силу земли. Теперь Кром точно понимал, что один. Как долго он будет залечивать свои раны он даже представить не мог. Опять один. Без Оли. Без любви. Без тепла. Кром спустился вниз и выпил залпом три бутылки коньяка. Одну за одной. Сморило в сон. Но не помогло…

*11*

Выпал снег. Был ноябрь. Скоро наступал новый год, и отцу нужно было срочно доделать заказ, для календаря. Он работал яростно, запершись в комнате. Почти не выходил.

Полина Дмитриевна с кружкой фруктового чая постучала в закрытую дверь.

— Можно?

Дверь отворилась. Папа стоял на пороге с бессонными, красными глазами.

— Да, да… завтра уже в типографию сдавать. Последние правки…

— Можно, хоть посмотреть? – попросила Полина Дмитриевна.

Папа недовольно скривил рот.

— Ну, еще не совсем…

— Ну ладно тебе… Ты который месяц над этим работаешь. Как будто это не календарь, а Сикстинская Капелла, — Полина Дмитриевна протянула папе кружку и вошла в комнату.

— Там двенадцать месяцев. Двенадцать акварелей…

На столе были разложены рисунки, акварельной краской, в нежных пастельных тонах.

— Это заказчик попросил? – спросила Полина Дмитриевна.

— Да. Дети. Их все любят… — хмуро ответил папа.

Двенадцать младенцев были нарисованы ветьиватыми красками в пурпурных завитушках, листиках. Здоровые, розовощекие, пухлые.

— Как мило… — Полина Дмитриевна взяла одну акварель, пристально ее рассмотрела.

Взгляд ее упал на лист, закрытый атласной тканью.

— А это что?

— Последняя. Декабрь. Никак не выходит…

Полина Дмитриевна сняла ткань и поразилась. В резких, мощных мазках, в каких-то коричневато-темных тонах, была нарисована девочка, двух лет. Не похожая на остальных пухлых смеющихся ангелочков. Она была худенькой, с большими глазами, несчастными, испуганными. С белой кожей. Она расставила руки в стороны, как будто не знала, что делать, как будто хотела то ли взмахнуть ими, то ли побежать… но все не решалась.

— Господи… это Оля? – ошеломленно спросила Полина Дмитриевна.

— Что?! Оля?! – резко и зло переспросил папа.

Оля… Какие родные, знакомые три буквы… Нет, он не хотел рисовать ее, не хотел даже думать о ней! Какая к черту Оля! Она уже давно была погашена, заглушена, давно забита в самый дальний уголок сердца… Нет…

Он подошел, взял со стола акварель, и его передернуло. Правда. Это она. Пока папа работал, он так старался отвлечься от нее, не думать, не вспоминать… Но ее глаза свербили отцовское сердце из глубины картины. Оля… Растерянная, несчастная. Он прогнал ее тогда. Не хотел видеть. Не мог… Но сейчас, когда он смотрел в ее глаза, переданные им самим с такой точностью, с какой мог написать только каждой клеткой любящий человек… Он смотрел и понимал, что не может больше существовать отдельно. Что бы там ни было… Какое бы предательство… Хоть узнать, как она. Хоть краем глаза заглянуть. Он больше не мог прятать и запирать все это в себе.

— Ты куда?! – метнулась Полина Дмитриевна за папой в коридор.

— Я должен, Поль… — сказал он, натягивая шапку.

— Она была у меня на даче. Но соседка звонила. Неделю назад там была, проверяла. Двери распахнуты. Бардак в комнате. Обои содраны. В подвале черт знает что… а ее нет нигде.

— Я знаю, где она, — сказал папа и вышел из квартиры.

Монстр стер из его памяти бывший адрес. Стер любое упоминание о том, на какой улице стоял его дом. Но есть вещи, которые никакой монстр не может превозмочь. Папа шел медленно, борясь с забытьем. Суставы скрипели, меся зернистую снежную массу. С каждым шагом, он сердцем чувствовал, что идет в верном направлении. Он знал, что Оля где-то там…

Подойдя вплотную к замку, отец остановился. Замка он не видел. Не видел калитку и внутренний дворик. Не осознавал, что он там стоит. Но что-то внутри него, повело ноги в правильном направлении. Руки открыли калитку. И тут бах! Пелена слетела. Перед ним отчетливо вырисовались мрачные стены из огромных каменных валунов. Башни. Резные окна. И воспоминания того дня кольнули в сердце. Она там… Он знал это…

Папа вошел в замок. Такой родной и чужой одновременно. Противоречивые, полярно сильные чувства раздирали его надвое. Он ненавидел это место. Место разлуки. Его, мнострово место… И в то же время, место, где он когда-то жил. Где еще звенел в его памяти Олин голос, рассказывая какую-то ерунду про однокурсников.

Монстр, наверное, спал. Или ушел куда-то. Было тихо и глухо. Ни шороха. Его собственные шаги отдавались эхом.

На чердаке, на пятой колонне, выросшей в центре, под крышей, встрепенулась химера с перебинтованной лапой. Она почувствовала своим каменным сердцем, родной запах. Твердая корка, сковавшая кожу, стала отваливаться кусок за куском. Лицо… Улыбающееся, доброе лицо всплыло в памяти перед глазами. С усилием превозмогая держащую ее силу, химера стряхнула последние камни, кроша их в пыль и вылетела наружу.

Отец испугался, ринулся к двери. Огромное, страшное чудовище неслось ему навстречу. Оля! В каком чудовищном месте она находится! Как она тут может жить?! Но он с самого начала не понимал ее… Папа дернул ручку двери. Писк. Жалобный, тихий писк раздался сзади. Папа обернулся.

Химера стояла на полу, упираясь в камень огромными когтистыми лапами. Крылья были сложены. Она тыкалась носом ему в ладонь, смотрела жалобными глазами и что-то пищала, знакомым, родным голоском. Так пищала Оля, когда была совсем маленькой, когда не умела выговаривать слова. Она лежала на пеленальном столике, схватив руками пухлую ножку, поднимала ее кверху и пищала вот так, по-кошачьи, ласково.

Папа вгляделся в глаза чудовища… Это их он рисовал на своем календаре. Это они должны были украшать декабрьскую страничку и пахнуть типографской краской в чужих домах.

— Оля? – осторожно спросил он, и горло сжалось изнутри.

Ответа было не надо…

Он узнал ее. Ее движения, голос, глаза… И отчаяние навалилось на грудь неподъемным булыжником.

— Олечка… что с тобой стало… что стало…

Химера расправила кожистые крылья и обняла папу. Как хотела, когда-то, уткнувшись головой в подмышку. Он опустил голову ей на плечо, она теперь была намного больше его. Из глаз химеры потекли слезы. Папина грудь содрогнулась. Как же так?! Если бы он впустил ее в квартиру тогда… Эти глупые обиды… Все бы отдал! Если бы она тогда послушалась его и не отдала их дом… Если бы, если бы… Столько сожалений, столько безвозвратного… Он сжимал ее шерстяную спину и плакал в голос. Господи, почему он допустил…

«Не плачь, папочка! Пожалуйста, миленький! Я с тобой! Я буду за тебя плакать!» — просил детский голос внутри Олиного сознания. Только папа его уже не слышал.

Они стояли, обнявшись, и понимали, что уже ничего не изменишь. Они были вместе, но уже навсегда потеряли друг друга. В пустом зале огромного каменного замка. Снег заносил крышу, двор… Их никто не видел и не слышал. Отчаянные, потерянные, сцепившиеся вместе, в полной безжизненной пустоте… «Не плачь папочка… Только не плачь, пожалуйста…»

Катерина Бандурина

13.11.2009.