Глава 8 - 9

*8*

Новый замок, как все новое, был великолепен. Он блестел новенькими, чистыми серыми камушками. Свежий мох пах как-то по-весеннему. Он был, в сущности, точной копией того, предыдущего. Но в нем были силы. И это чувствовалось. Никаких полусгнивших балок или расколовшихся камней. Все целое, обновленное, сверкающее. Даже дневной свет, пробивающийся сквозь окна, казался чистым, словно самым первым на Земле лучом солнца. Чего нельзя было сказать о прежнем замке.

На его месте остался безжизненный прямоугольник выжженной напрочь земли. Еще лет десять на этом месте не будут расти даже самые живучие сорные травы. Не будет уходить в почву застоявшаяся влага. А зимой, не будут собираться на этом прямоугольнике снежинки, закручиваясь в свободные лихие вихри.

Прохожие, наконец-то, стали замечать это, теперь уже, пустое место. И удивляться… они точно не помнили, что именно там стояло… Но что-то же было! А сейчас – выжженная земля. И пустота. Там гуляли сквозняки. Туда никогда не забегали бродячие собаки. И все мучительно вспоминали, что за дом стоял раньше на этом месте, и куда он подевался.

А вот на месте Олиного старого домика, теперь громоздился тяжелый средневековый замок. И все соседи напрочь забыли, что это был дом ее папы. Никто больше не прейдет одолжить соли и пару луковиц на суп. Магия монстра заставила всех смотреть – и не видеть. А главное – папу. Он тоже стал забывать свой прежний адрес. И очертания дома… И маршрут… Все как-то смазывалось из памяти. Неумолимо. Безвозвратно.

Никто больше не потревожит Олю и Крома. Эта мысль заставила монстра расползтись в довольной, удовлетворенной улыбке.

— Теперь, все в порядке? – спросила Оля.

Они встречали этот солнечный день, нежась, голыми, на большой кровати, под тяжелым балдахином. Оля лежала на животе, уперев острые локти в мохнатую грудь.

— На ближайшие пару-тройку веков – улыбнулся монстр и поцеловал Олю.

Монстрический припадок прошел, как только замок переехал и дал Крому свои силы.

— А химеры? Они…

— Не вылетят. Все, — спокойным, довольным голосом промурлыкал Кром, — теперь они намертво сидят на своих местах.

— Я поняла, — Олины пальцы накручивали локоны монстра причудливыми вензельками, — эти Химеры, они как преобразователи.

— Что? – не понял Кром.

— Ну… земля дает энергию. По колоннам, как по проводам, она дотекает до химер. А они преобразовывают ее в удобоваримую, для тебя. И ты питаешься этой энергией. Не болеешь. Живешь и действуешь.

— Ну, возможно, — улыбнулся Кром и поцеловал Олю в макушку, — вот накоплю по-больше химер, буду еще сильнее.

— Как? – удивилась Оля, — разве их можно вот так просто накопить? Как будто, в этом сезоне в Икее или где-нибудь еще химерская распродажа…

Кром замолчал. Он думал о чем-то своем, и Оле очень захотелось перебить его молчание. Оно ей не нравилось. Как будто, он был не с ней. Далеко… в своих мирах…

— Ты говоришь, твои родители были древними греками? – вспомнила Оля один из их разговоров.

— Я так не говорил.

— А кем были твои родители?

— Я сказал тогда, что помню еще древних греков. Родился я гораздо раньше…

— Когда?

— Одновременно с вами…

— Со мной? – удивилась Оля.

— С человечеством. Я появился тогда, когда возник на Земле первый человек…

— Да ты что! – Оля оживилась и привстала, чтобы лучше видеть глаза монстра, — значит, ты знаешь, как появились люди на земле? Ты же это застал! Ну и как? Как в библии? Или, инопланетяне… или какая-то обезьяна вдруг стала человеком?

— Ты помнишь момент своего рождения? Сколько акушеров было в палате? Что кричала твоя мама? В какое покрывало тебя завернули?

— Нет… — растерялась Оля.

— Вот и я… не помню.

— А родители? Мама, папа?

— Я не знаю, кто меня породил. Но спустя столько времени, сколько я прожил, я думаю, это сам человек сделал меня. Или это я сделал человека. Не знаю… не помню… я был совсем маленький…

За пару часов до этого, Оля и Кром, уставшие от ночных событий, спали обнявшись, прижимаясь друг к другу горячими телами.

А Алла сидела в приемной и гинеколога. Было восемь утра. Оли рядом с ней, конечно же, не было. Алла еще раз набрала ее номер на мобильном телефоне. Ответа не последовало. Алла вжалась в кресло спиной, мысленно послав к чертям собачьим всех на свете. Того инфантильного придурка, не умеющего предохраняться. Мамашу, с ее почти военными указами. Олю с ее монстрами и вечной тягой к приключениям на задницу…

Алла даже сама толком не понимала, что может изменить Олино присутствие. Ее решение оно не изменит… Оля не смогла бы отговорить ее. И утешить тоже, наверное, не смогла бы. Что тут можно сказать? Что можно вообще сказать женщине, собирающейся убить своего ребенка? Который, может быть, был бы похож на Аллу. С ее улыбкой. Или ее походкой. Или, с ее задумчивым, с поволокой, взглядом. А может, с ее мыслями и даже с кусочком ее души…

Убивать было страшно. А еще страшнее было делать это в полном одиночестве. Такое было ощущение, что об этом даже никто не узнает… И эта безнаказанность – пугала. Потому, что если это можно, то можно в принципе все, что угодно.

Алла смотрела на медленно передвигающуюся по белому циферблату стрелку часов. По ногам гулял сквозняк. Женщины, вокруг, заполняли формы, о чем-то перешептывались. Одна из них, с видом начинающей алкоголички, разгадывала кроссворд. И все усиленно делали вид, что не волнуются. И что внутри у них не сжимается комок чего-то противно-липкого. А может, у них и правда было все не так, как у Аллы.

Она там сидела и в воображении сжимала чью-то руку… Чью? Она и сама уже толком не могла понять. Но точно не Олину. Она представляла себе кого-то, кто в ее воображении, по-настоящему за нее волнуется, понимает ее. И это теперь уже точно была не Оля. В такой момент, она бы пришла. Просто молчала бы рядом. И было бы хоть на миллиметр не так самоубийственно, как сейчас.

Из-за двери выглянула полная, с бугристым лицом женщина. Она посмотрела в замусоленную бумажку, затем уставилась выпуклыми глазами на Аллу.

— Дементьева?

Алла кивнула.

— Заходите…

Олин кашель все никак не проходил.

Сколько они уже жили вместе с монстром, она сказать не могла. Время смазывалось. Ускользали часы. Куда-то пропадали дни. И все было как-то… сонно и мягко. Это состояние часто менялось бурными всплесками в спальне.

Оля сидела на кухне, за столом и нервно теребила полотенце, когда раздался звонок в дверь. Она подскочила, как ошпаренная, и понеслась открывать.

На пороге стоял Кром. Лицо его было закрыто капюшоном серого длинного плаща. Оля огляделась. Никто не видел его, стоящего на пороге.

— Проходи, быстрее, — втащила она его внутрь замка.

Кром вошел, снял капюшон и бросил на Олю вальяжный, масляный взгляд.

— Так долго… Принес? – спросила Оля.

Кром вытащил руку из кармана плаща. В руке был зажат маленький полиэтиленовый пакетик с белым порошком. Он с любопытством наблюдал за Олиной реакцией. Как спектр красок меняется на ее лице – нетерпение, желание, воодушевление, восторг.

— Давай! Давай скорее!!!

Оля потянулась двумя руками к желанному пакетику, перевязанному маленькой, еле заметной резинкой.

Кром поднял руку вверх, так, что Оля не могла достать до пакетика и вырвать его из пальцев монстра. Она повисла у него на руке.

Он вальяжно оттолкнул ее в сторону и снял плащ.

— Будет тебе твоя доза. Только после того, как ты выполнишь свою часть сделки.

Оля отстранилась и посмотрела в пол.

— Сейчас?

— Да, — властно ответил Кром.

Оля отстранилась и смущенно потупилась. Она знала, что придется… Деваться было некуда.

— Я тогда, сначала, приму душ, — Олин голос звучал тихо и покорно.

— Валяй, — сказал Кром, усаживаясь в кресло нога на ногу, подбрасывая в воздух и ловя пакетик с белым порошком.

Оля закрыла за собой дверь ванны, разделась и вступила холодными ногами в эмалированную, старинную ванну. Из душа потекла теплая вода. Оля взяла в руки лейку и почувствовала, как почти горячие струйки бегут по ее коже. Она впала в какой-то ступор, не двигаясь, не говоря и не думая.

Дверь ванны отварилась. На пороге стоял Кром. В руке у него была открытая банка Ягуара. Глаза хитрые и немного пьяные. Он подошел к Оле, взял у нее из рук душ и нагло посмотрел ей в лицо. Он открутил лейку и направил мощную струю душа ей между ног.

— А! – вскрикнула Оля.

Волна удовольствия разлилась по ее телу.

— Так хорошо? – спросил ее Кром.

Оля молчала.

— Отвечай! – приказал он и прибавил напор.

Вода била уже слишком сильно, так, что удовольствие смешивалось с желанием отстраниться, вырваться. Кром, свободной рукой, схватил ее за локоть и стал держать.

— Терпи!

— Слишком сильно! – крикнула Оля, сквозь волны наслаждения.

— Да? – приподнял одну бровь монстр, — а так?

Он резко крутанул вправо красный вентиль.

Оля почувствовала, как ее тело обжигает дымящийся поток горячей воды. Все жгло. Было тяжело терпеть. Она вертелась, пытаясь вырваться из его сильной руки, но… он слишком крепко ее держал.

— Скажи, что тебе хорошо! – рявкнул монстр ей прямо в ухо.

— Хорошо, хорошо, — застонала она, пытаясь вилять бедрами, чтобы горячая струя промахивалась мимо самого нежного места.

— Вот и умничка, — сказал Кром и по-хозяйски шлепнул влажное Олино бедро. Шлепнул сильно. Кожу закололо иголками.

— Теперь, вылезай.

Он сам выключил воду и отошел от ванны.

Оля вылезла и потянулась за полотенцем. Острый шлепок укусил пальцы.

— Вытираться ты не будешь, — безапелляционно заявил Кром, — на четвереньки.

— Что?! – Олино терпение подошло к концу, — что ты себе позволяешь!? Я…

— Ты хочешь порошок? Или я сбагрю его другой бешеной наркоманке!

Оля замолчала. Сквозь зубы, от всей души, она прошипела:

— Я ненавижу тебя!!!

Затем, медленно, ее ноги согнулись в коленях, руки опустились на холодный кафель. Голое, мокрое тело дрожало на пересечении сквозняков.

— Ползи в гостиную, приказал монстр.

Упираясь острыми коленями в твердый пол, Оля ползла в гостиную, матеря и проклиная мысленно это наглое, бесцеремонное существо. А Кром, спокойно шагая сзади, периодически развлекался тем, что хлестко лупил ее круглую голую попу скрученным в трубочку полотенцем.

— Давай-давай. Живее. Сейчас тебя буду трахать, по самые яйца… — его голос звучал цинично и иногда прерывался на очередной глоток алкогольной мути.

— Стоять, — сказал монстр, когда Оля подползла к низкому, журнальному столику.

Она посмотрела на него с мольбой в газах.

— Забирайся на стол, — приказал Кром.

Оля послушно села на журнальный столик.

Кром с силой толкнул девушку в грудь, мокрые ладони соскользнули и она больно шлепнулась на спину.

— Вот так… Раздвигай ноги, — приказал монстр.

Тем временем, он плавно подошел к канделябру на стене и зажег все свечи. Все, что были в этой комнате. Было неприлично светло. До бела высветлялась Олина кожа. Стеснение и позор не давали девушке послушаться его.

— А шприц… ты принес шприц? – тихо спросила она.

— Конечно. Я тебе вмажу дозу. После…

Кром подошел к Оле и сам с силой развел ее колени в сторону. Он похотливо разглядывал каждую выемку, каждую складочку. Это было стыдно и… возбуждало невероятно…

Монстр провел пальцем у нее между ног, то ли гладя, то ли щекоча.

— Так не пойдет… — медленно произнес он.

Рука монстра потянулась к большой, толстой, средневековой свече.

— Что ты хочешь… — но не успела Оля задать вопрос, как монстр уже поднес незажженный, толстый конец свечки к Олиному телу. Он стал водить им возле пупка, спустился ниже, еще ниже, затем надавил.

— Больно! – крикнула Оля, пытаясь сжать вместе расставленные колени.

— Терпи! – он с силой развел их в стороны.

Слишком толстый конец свечи туго и медленно вошел в нее, наполняя ее тело приятными судорогами. Ноги задрожали.

— Во-о-от, — протянул монстр, — сейчас мы тебя растянем… Терпи, девочка, терпи, маленькая…

Оля попыталась встать, чтобы руками остановить его убыстряющиеся движения, но монстр вовремя это заметил. С размаху, он хлестнул Олю ладонью по оголенному соску.

— Лежать! – крикнул он.

Оля содрогнулась всем телом, все внутри сжалось от боли, зажимая и свечку, торчавшую у нее между ног.

Движения монстра уже были совсем не плавные. Резкими, сильными толчками, он водил свечой, рассматривая, как мышцы бедер, голени, сокращались под кожей у девушки. Она застонала. Она больше не могла скрывать того, как ей все это нравится, как возбуждает, как доводит до сумасшествия. Звериный рев огласил замок.

Оля дышала тяжело, хрипло, отдыхая от спазмов, сотрясавших ее тело, ее сознание, ее душу. Монстр, теперь уже нежно, водил теплыми, большими ладонями по животу, по бокам, по груди…

— Так… — сказал он, — а теперь, я…

Он взял Олины ноги за щиколотки и поднял вверх, над ее головой. Свободной рукой, монстр приспустил штаны и вытащил то, чем он доставлял ей больше всего удовольствия. Ноги плавно опустились ему на плечи.

— Будешь сосать, — сказал Оле монстр и в открытый рот, сунул ей ту самую свечку. Солоноватый вкус, ее собственный вкус, растекся по рту. Она уже была не в состоянии возмущаться, сопротивляться… Обхватив губами толстый конец свечи, Оля послушно делала то, что приказал ей Кром. Его, видимо, возбудила эта картина, потому, что в следующую секунду, в то место, где побывала свеча, с легкостью проскользнул его член.

— Давай, сучка… давай… — хрипло шептал монстр, рывками подталкивая Олю под себя, держась за набухшую грудь, вдавливая, вминая ее пальцами в ребра.

Задыхаясь, хрипя, наслаждаясь, сходя с ума, теряя контроль, теряя себя, Оля кончала, беснуясь и извиваясь до полу обморочного состояния…

Монстр встал, застегивая рубашку.

Он посмотрел не нее, голую, растрепанную, с презрением. Он вытащил из кармана джинс пакетик с порошком.

— Держи… — он вальяжно кинул его рядом с Олей.

Бессильная рука нащупала пакетик и цепкие пальцы впились в добычу. Оля села, быстро сняла резинку и засунула язык в самую глубь порошка. Сладкий, сахарный вкус растекся по рту.

Оля улыбнулась.

— Сахарная пудра? – спросила она.

— Конечно, — улыбнулся монстр и повернулся к ней лицом.

— Хочешь? – Оля протянула ему пакетик.

— Нет… лучше я тебе булочки испеку, посыплем сверху, — Кром подошел к Оле, поднял ее на руки и закружил. Она смеялась, весело, по-детски, рассыпая сахарную пудру из пакетика у него над головой.

— Никаких булочек! У нас сегодня будет снег!

— Как же я тебя люблю, родная! Как… — на глазах у монстра снова навернулись слезы, и он стал покрывать Олины щеки мелкими, нежными поцелуями.

— Я тебя тоже… — она впилась ему пальцами в волосы.

— Давай, я тебе кофе сделаю? – заботливо спросил Кром, усадив Олю на диван.

— Принеси его на четвереньках! – игриво попросила она, склонив голову на бок.

— Ну Оль… — надул губы монстр.

— Ты же меня заставлял ползать? – капризно сказала она.

— Это же была игра… — но все равно, он послушно встал перед ней на четвереньки.

— Ладно, — засмеялась Оля, обхватила его голову руками и ласково лизнула в нос, — вставай. А давай, в следующий раз поиграем в восточного шейха, которому привезли наложницу. А наложница – богатая аристократка из Англии. Ее корабль потерпел крушение, и она попала к торговцам людьми. Она гордая, но он ее ломает, делая лучшей наложницей в своем гареме!

Оля рассказывала, а фантазия уже кружила ее по неизведанным, запретным картинам, которые они с таким наслаждением переживали вдвоем с Кромом.

— Фантазия у тебя… ну просто…

— Ну, давай, – попросила Оля.

— Давай, — согласился Кром, встал и поцеловал Олю в самую макушку, — сейчас, принесу кофе.

Он встал и вышел из гостиной.

Оля осталась сидеть с ногами на диване. Она вспомнила ту ночь, которую провела тогда, с Валерой.

— Как ты хочешь? – спросил он и с преданностью заглянул ей в глаза.

Зачем он это спрашивал? Эта… аккуратность, нежность… это не было не то, что будоражило ее чувства. Она уже тогда понимала, что что-то с ней не в порядке. Но никогда не решалась признаться в этом ни одному из своих мужчин. Гордость не позволяла ей этого сделать! Как можно было представить, что какой-нибудь засранец будет себя с ней вести так, как ей больше всего хотелось?! Нет… Они не имеют права! Но… оставаясь наедине с собой, Оля понимала, что это именно то, что так необходимо для нее. А Кром… он каким-то невероятным образом, почувствовал в Оле все ее потаенные, развратные желания. И, уж как это получилось, она не знала – заставил ее не стесняться этого. Раскрыться. Отдаться всему потаенному, буйному, что никогда до этого не знало выплеска… И при этом, она точно знала, насколько он любит ее и уважает. Никогда это не покинет пределы спальни. Никогда в реальной жизни, вне игр, он не будет к ней так относиться. Он любит ее. А она – его.

Олин взгляд упал на книжную полку. Там, среди толстых, пыльных изданий, что-то поблескивало. Оля слезла с дивана и подошла поближе. Это был фотоаппарат. Ее новый фотоаппарат, который она недавно купила. Все в ее старом доме исчезло, превратившись в утварь средневекового замка. А фотоаппарат – вот он. На месте.

Оля нажала на кнопочку и маленький, металлический аппарат ожил, зашевелил объективом, запищал колесиками и шестеренками. Оля огляделась. В углу, около шторы, висела меленькая, аккуратная паутина. На ней дремал пузатый паучок.

Оля поднесла объектив к нему поближе и нажала на кнопку. Свет так красиво падал на его белую плантацию, что фотография получилась – загляденье.

Оля вдруг вспомнила, что когда-то у нее была профессия. Любимое дело… И как она любила его. В какой впадала азарт, ища необычные кадры, или выставляя их самостоятельно, в студии… Она снова захотела создать что-нибудь красивое. Что-нибудь стоящее.

Оля обернулась в покрывало, чтобы прикрыть голое тело, повесила фотоаппарат на шею и пошла из гостиной.

На пороге, она столкнулась с монстром.

— Ты куда? – спросил он ее, чуть не расплескав Олин кофе из чашки.

— Смотри, что я нашла! – Оля показала ему свой фотоаппарат.

— М-м-м… — протянул Кром, с сожалением поглядев на чашку, — ты кофе будешь?

— Нет, — бросила Оля, — пойду пофотографирую что-нибудь.

— Ты надолго? – спросил Кром, жалобно глядя на нее.

— Нет… не знаю… я буду тут, в замке, — быстро сказала она и вышла.

Всю ночь, она ходила с фотоаппаратом, фотографируя замок, его окрестности, случайных прохожих, не видевших ее.

Особенно, Оля была горда одним кадром, получившемся совершенно случайно. В прихожей, за кучей вешалок, она нашла старое женское платье, по моде начала двадцатого века. Она подумала тогда, что наверняка она у Крома не первая женщина. Надо будет обязательно у него расспросить, об этой женщине в длинном синем платье. Вообще, какие романы у него случались и… что волновало Олю, больше всего, чем заканчивались? Женщины старились вместе с ним? Или он обрывал отношения на самом их пике, чтобы запомнить их молодыми и привлекательными?

Платье было порвано в двух местах – в подоле, по шву, и на плече. Как будто, женщина сделала слишком широкий шаг, возможно бежала куда-то. А на плече – словно кто-то вцепился ей в рукав и выдрал клок такни, с корнем.

Оля взяла это платье и вынесла на крыльцо. Была светлая, лунная ночь. Луна светила так ярко, что, казалось, можно было спокойно писать картины при этом свете. Оля подняла платье над головой, разглядывая дырку на плече, и тут, сильный порыв ветра вырвал из Олиных рук синее платье и понес по воздуху. Но силы у ветра быстро закончились, так как дорогу ему преградил пышный куст сирени, занимающий главенствующее место на участке. Платье, раскинув в стороны рукава, несчастно повисло на облепленных листьями ветках. Ворот согнулся, так, как будто невидимая плоская женщина, внутри платья, согнулась от боли в животе. Ветер трепал подол, все еще злясь на свое бессилие. Луна бликами освещала морщинистые складки. Оля взяла фотоаппарат и нажала на кнопку. Получилось красиво и как-то тоскливо. Платье на кусту было далеко… Кругом – ночь и пустота. Какая-то боль была в позе воображаемой женщины.

Оля поднялась наверх, в замок, с платьем в руках. Кром уже лежал в постели, выставив из-под одеяла мохнатую спину.

— Спишь? – тихо спросила Оля.

Кром тут же повернулся к ней лицом. Он не спал, конечно же.

— Я всегда тебя жду… — ответил он.

— Тут-то чего ждать? Я же с тобой…

— Ты не со мной. Ты с фотоаппаратом, — угрюмо заметил монстр.

— Ну брось, — Оля почувствовала, что Кром на что-то обижен. Но на что?! Боже мой, она всего лишь на пару часов отошла от него. Все это время, они все делали вместе и, честно говоря, Оля немного устала от постоянного, давящего присутствия монстра.

— Я хотела тебя спросить… Ведь у тебя были девушки до меня?

— Были, — угрюмо ответил монстр.

— А… где они… почему вы… — Оля не знала, как спросить, — чем заканчивались ваши отношения?

— Они все исчезали. В один прекрасный день я просыпался… а ее не было. Я нигде не мог ее найти. И, знаешь, честно говоря, мне иногда кажется, что ты тоже хочешь исчезнуть.

Оля поежилась. Вот в такие моменты ей казалось, что Кром может читать ее мысли. Надо было его чем-то отвлечь.

— Смотри, — Оля легла на кровать, поверх одеяла, совсем близко к Крому, — красиво?

Она показала на маленьком фотоаппаратном экране тот самый снимок, с платьем на кусту.

— Ну, так… — безразлично хмыкнул монстр.

— Что значит, ну так? Тебе не нравится? – спросила Оля, готовая к конструктивной критике.

Но ожидания ее не оправдались:

— Мне все равно, — ответил Кром и отвернулся от фотоаппарата.

— Да? А я вот, еще сделала несколько снимков…

— Оль, давай завтра, ладно?

— Что, завтра? Почему, завтра? Как будто, тебе рано вставать на работу, и ты хочешь выспаться…

— Я действительно хочу выспаться, — ответил Кром и движением руки отстранил от себя фотоаппарат.

Оля посмотрела на его профиль. Немного насупленный, с нахлобученными на самые глаза бровями.

— Ты на что-то сердишься? – спросила она осторожно.

— Да нет, не бери в голову, — не глядя на нее, произнес Кром.

— Я же вижу…

— Ну ты, — монстр повернулся к Оле лицом, — тратишь время на какую-то фигню. А могла бы быть со мной… Времени на свете так мало.

— Фигню?! Это – фигня? Это, между прочим, моя профессия!

— Ну, профессия, — бесцветно повторил монстр.

— Я, между прочим, и так из-за тебя диплом не получила. Я в следующем году, все равно буду сдавать экзамены. Я должна хотя бы тренироваться…

— Зачем? Ты все равно не будешь работать, — устало вздохнул Кром.

Эти слова ошарашили Олю.

— Почему это, работать не буду?

— Потому, что ты мне нужна тут, рядом. А не на съемочных площадках неизвестно где, — рассудительно, но уже более напряженно объяснил монстр.

— Что значит «тебе нужна»? А что мне нужно, ты не подумал? Ты, между прочим, не единственное, что есть в моей жизни! – крикнула Оля.

И эти слова взорвали пространство комнаты. Вернее не сколько слова, сколько реакция на них.

— Не единственное?! – вскочил Корм, — ты – все, что у меня есть! А я значит, для тебя только что-то, что можно бросить, ради придурошрых экзаменов?! Вещь?! Игрушка?!

— И это ты говоришь, после того, как я отдала тебе дом? Как я с отцом… — тихо шипела Оля, но монстр ее прервал.

— Ну давай, упрекай меня! Так легче! Легче всего упрекать, требовать вечной благодарности…

— Я, в отличие от тебя, ничего никогда не требовала!

Оля тоже вскочила с кровати.

— А тебе вечно что-то нужно! То снять припадок, то усмирить химер, то деньги на такси, то, в конце концов, чтоб я сидела у тебя в ногах сутки напролет!!!

— А разве любящей женщине не хочется быть все время рядом?!

— Я не могу все время! Я задыхаюсь!!!

Оля закрыла лицо руками и заплакала.

— Задыхаешься… Все было нормально! Просто нам вечно мешают! То друзья, то папаша твой, то эта хуйня!

Кром схватил с постели фотоаппарат и с силой швырнул его об стену. Детали, кусочки, винтики полетели по полу, разбегаясь от эпицентра взрыва.

— Что ты… — большими блестящими глазами Оля смотрела на разбитый фотоаппарат, — ты с ума сошел?!

Она бросилась на монстра с кулаками, колотя в его непробиваемую грудь.

Он с легкостью отшвырнул девушку от себя, на кровать.

— Ты – моя! Запомни это!!!

Он зло сверкнул глазами, как будто разорвет ее, если она скажет еще хоть слово.

Оля вскочила с кровати и выбежала из спальни.

Забежав за первую же дверь, она заперлась.

Помещение оказалась кладовой. Слава богу, боясь химер, Кром на каждой двери поставил по щеколде. С внешней и с внутренней стороны.

Оля съехала по стенке на пол и стала плакать.

— Опять уходишь?! – ревел голос монстра, приближаясь к Оле из спальни.

— Отстань! – крикнула ему Оля из-за двери, — я тебе ничем не обязана.

Монстр дернул за ручку двери. Дверь не поддалась.

— Открывай! – Кром пнул толстую дверную дверь ногой изо всех сил.

Оле стало страшно. Она закашлялась. В последнее время, ей казалось, что вместе с этим, уже хроническим кашлем, из нее выходит жизненная сила. Она давно уже весело не смеялась с друзьями, не гуляла по солнечным улицам… она вообще не гуляла. Она сидела с ним, тут, в четырех стенах… А сейчас, в этой маленькой, завешанной полками с хламом кладовке, ей стало казаться, что на нее просто невыносимо давит сам воздух, в этом замке.

— Я завтра пойду гулять! – крикнула она ему через дверь.

— Что?! Гулять?! Куда?

— Куда угодно!

— К своему ненаглядному Валере?! – монстр все дергал и дергал ручку кладовки, пытаясь выдрать мощную дверь, — или к папаше?!

— Не смей его так называть!!!

— Каждый раз, когда ты уходишь, ты забываешь обо мне! Ты забудешь! Ты не вернешься! Когда-нибудь – точно!

— У тебя паранойя, Кром! – Оля тоже с силой долбанула ногой по двери со своей стороны. Хотелось что-то сделать, хотелось вырваться, ударить, убежать… Но она боялась, что он схватит, скрутит, не пустит… Он, черт возьми, был слишком сильный, она-то это знала…

— Не уходи… — его голос вдруг, стал таким мягким, таким тонким…

— Пожалуйста, Оля… Ты – единственное, что у меня есть… Я не выживу без тебя… Олечка… Прости… Прости, что я разбил твой фотоаппарат… Я просто… просто очень тебя люблю… Расставание, каждая минута, каждая секунда делает мне слишком больно. Просто… слишком. Ты уже стала мне совсем родной…

Оля слышала его слова, и жалость билась у нее в груди. Но и другое чувство поселилось где-то неглубоко, в горле. Словно, он стягивает ее, по рукам и ногам, оплетая душной паутиной из жалости, любви, несвободы… Уже даже в соседней с ней комнате, он был одинок… А что дальше? Он просто вдавит ее в себя, расплющит…

— Олечка, милая… выходи… пожалуйста… Иди ко мне… Ты меня любишь?

Оля промолчала.

Любила, конечно. Нежно, искренне… Как никого и никогда. Хотелось делать для него все, чтобы ему было хорошо. Хотелось отдаваться, полностью… Только вот, теперь она уже не знала, было ли это ее собственное желание, или оно поселилось у нее в голове извне. От монстра.

— Не бросай меня, пожалуйста… как все они… они все исчезли… неужели ты тоже меня предашь? — продолжал он.

Она молчала.

К нему не хотелось. Хотелось хоть немного посидеть с самой собой. Дать себе время, осмыслить, хотя бы, что с ней творится.

За дверью послышался оглушительный треск.

— Выходи!!! – изо всех сил заорал монстр, по-звериному, дико и необузданно.

Он стоял там, в коридоре, с раскрошившимся в руках стулом. Только что, он поднял его с пола и яростно долбанул им в проклятую дверь, разделяющую его и Олю. Щепки валялись на полу. Его руки крепко сжимали оставшиеся в ладонях палки-ножки.

Господи! Что он делает?! Неужели этот безумный страх, остаться одному, остаться без Оли, настолько велик в нем, что он готов крушить и ломать все, что угодно?! А если… если он что-нибудь сейчас сделает с собой? Оля, вдруг, остро почувствовала, в каком отчаянии сейчас ее монстр. И снова не поняла, были ли это ее собственные чувства, или это он, с помощью какой-то телепатической магии, транслирует их в Олину голову.

Она почувствовала, насколько он одинок. И насколько больно ему сейчас, желать прикоснуться, взять ее за руку… и видеть, что вот-вот, этот его рай может рухнуть.

— Я люблю тебя… просто люблю… — стонал монстр, сидя на полу за дверью.

Оля встала и открыла дверь.

Он бросился к ней, обнял, вжал в себя, закрывая нос своей густой звериной шкурой, перекрывая кислород.

Оля вцепилась пальцами в его шерсть и заплакала.

— Прости меня, — она видела, как он, несчастный, страдающий, рад, что она открыла дверь, — прости, я не хотела… я знаю… я все понимаю… я нужна тебе…

— Ты не пойдешь завтра никуда? – с наивной детской надеждой в голосе спросил Кром.

Оля увидела, что из руки у него торчит приличная по размерам щепка, отодравшаяся от сломанного стула. Из ладони, по ней, на пол капает кровь. А он – даже не чувствует. Ему не больно. Он рад, что обнимает ее. Вот и все. Просто это единственное, что для него имеет смысл. Смысл, жизненного значения.

— Нет, — ответила Оля, — я останусь с тобой.

Он словно посветлел от этих слов. Хмурый лоб разгладился, глаза засияли радостью, руки нежно прошлись вдоль Олиной спины, снизу-вверх, в волосы… Кром поцеловал Олю, еле ощутимым, легким прикосновением. И Оля почувствовала, что должна сказать:

— Я люблю тебя, Кром.

Они легли, обнявшись, на широкую кровать и уснули. Кром положил на Олю тяжелую ногу, руку и дышал прямо в лицо, мирно похрапывая. Она была с ним. Он был счастлив. А она… она долго не могла уснуть…

Полина Дмитриевна проснулась от невнятного бормотания.

— Оль… Оль, ты будешь мыть свой велик? Он… да… разгребем… Ладно, иду… шкодина милая…

Они теперь жили с Олиным отцом в квартире Полины Дмитриевны. В принципе, жили неплохо… мирно. Это, что касалось отношений между ними. Но папа, он словно стал другим человеком. Часто, по ночам, вздрагивал, просыпался, ворочался… Вообще, спал плохо. Ел тоже. Не в пример его былому аппетиту. А что касается вечных смешков и шуточек – этому и подавно настал конец. Смотрел, бывало, телевизор и, словно бы, не видел передачу. Словно был где-то глубоко в себе. Говорил мало, неохотно, по делу. Много работал.

Нет, он был безумно благодарен Полине, своей Полечке, как он ее называл. Иногда, бывало, прижмется к груди… не как мужчина… а как ребенок прижимается к материнской сиське. И замрет. Чувствуя единственную, может быть, на всем белом свете, поддержку. И Полина ценила это. В какой-то степени (хоть и нельзя было так думать, а тем более этого говорить в слух) она была рада, тому, что произошло. Нет, конечно, и без этой фонтасмогаричной выходки все бы у них сложилось… Она все время себя в этом убеждала. Но теперь, она чувствовала, насколько ближе к ней стал ее мужчина. Они, словно, вместе пережили войну. Или он эту войну переживал сейчас, а она была рядом. Теперь, это уже навсегда. Теперь-то точно…

Папа открыл глаза.

Полина лежала, прижавшись к нему, и делала вид, будто крепко спит. Она не спала, он это знал. Потому, что дыхание у нее было не такое глубокое, и она не посапывала, как обычно, своим носиком-кнопочкой.

Папа встал с кровати и пошел на кухню. Там лежала пачка его крепких сигарет. Он снова начал курить. Бросил, лет десять назад, а теперь, вот, снова начал.

Он вытащил одну и пошел на балкон. Ночь была ветреная. Дни стали уже короче, ночи – длиннее и холоднее. Ветер трепал тряпки, вывешенные на балконе, в доме напротив. Они не высохнут. С неба начала сыпаться водяная пыль, мелкими, моросящими каплями-точками.

Папа затянулся тяжелым, едким табачным дымом. Он смотрел вниз, на маленькую дорогу, по которой в ночное время редко-редко ездили автомобили. Никого не было. На улице. Звезд тоже не было, на небе. Спать не хотелось. Видеть сны – не хотелось. Думать тоже. Он и так всю жизнь думал, переживал, строил планы…, а теперь все псу под хвост…

Полина Дмитриевна вышла на балкон, запахивая халат от промозглого ветра. Олин папа стоял в одних трусах и смотрел вдаль. Капли, словно инеем, покрывали его грудь, живот, лицо, плечи… Было и вправду холодно. Но он этого не замечал совершенно.

— Пойдем… Простудишься ведь, — она ласково взяла его за руку.

— Да, к черту, — сказал он и швырнул бычок вниз, на землю с восьмого этажа.

Об Оле они не говорили. Не разу.

Время шло, а узелок на Олиной шее затягивался все сильнее.

На полках в каминном зале стояло много пыльных, толстых книг. Но все они были то ли на латыни, то ли на греческом… Бесцельные дни, в которых практически ничего не происходило, слипались, как мокрый снег в один неуклюжий комок. Хотелось увидеть людей! Хотелось просто, по-человечески с кем-нибудь еще поговорить. Или сделать что-нибудь. Казалось, что Оля застряла. Что вошла в какую-то накатанную колею, которая обрекает ее день за днем ходить по кругу. Кром был заботливым, нежным, интересным, но он решительно не понимал, что его одного не хватает для полноценной жизни. Оле было двадцать два. Ну что можно еще сказать? Девчонка. Еще не отгорели юношеские стремления тусоваться, веселиться, выезжать в клубы, на дискотеки, в огромной компании бедокурить на ночных улицах города. Но уже поселилось стремление сделать что-то жизненно важное, чтобы ее оценили по достоинству, в творчестве и в жизни. Ни то, ни другое сделать в замке у монстра было физически невозможно.

Она скучала. По Валерке, который уже несколько недель, как улетел на запланированную с ней работу в Казахстан. По Аллке… по институту. Особенно – по папе. По его ироничным замечаниям в ее адрес и колких перепалках на людях. По какому-то теплу, который, несмотря на все Олины старания, сквозняком выносило из проклятого замка.

Нет, с монстром было интересно… Недавно, по Олиной прихоти, они вместе переделали спальню, покрасили тёмную тяжелую мебель в беловатый оттенок и повесили жизнерадостные желтые шторы. Легкие, не сочетающиеся со стенами и самим местом. Сказывалось ее стремление что-то делать. И это, Вообщем то бессмысленное действие по обустройству быта, создало видимость того, что она хоть что-то делала в своей жизни. Но где-то, в глубине души, Оля понимала, что это не то. А Кром – нет. Он терпел все ее капризы. Он послушно водил кисточкой по дверце любимого шкафа, хотя ему совершенно не нравилось это неестественное преобразования. Но он чувствовал, что Оле для чего-то это нужно. Он не понимал, но делал. Он хотел, чтобы ей было хорошо. С ним. Только с ним. И это душило Олю больше всего…

В то утро, Оля решила сбежать. Не хотелось ничего объяснять. Просто, погуляет по улицам, поговорит… да хотя бы со старушками в сберкассе (их всегда легче всего разговорить. Просто увидит людей, машины, светофоры… Почувствует жизнь. Если удастся, встретится с Аллкой… А Кром? Он не поймет, будет ругаться, просить не уходить… Нет. Ему лучше сказать потом: «Вот видишь, я же вернулась! Я никуда от тебя не уйду, любимый. Мне просто необходимо было погулять.»

Когда Оля откинула одеяло, Крома в постели уже не было. Наверное, пошел убираться. Странная у него была мания, по утрам наводить порядок в доме, на участке… Когда так хочется понежиться еще в кроватке, попить горячий кофе, может быть, принять теплый приятный душ…

Оля встала с постели и быстро натянула одежду. Забрала волосы в хвостик, чтобы долго не мучаться с прической и прошмыгнула в коридор.

Огляделась. Крома не было. Мягко ступая босыми ногами по лестнице, Оля спустилась вниз, замирая от каждого шороха. Дверь предательски скрипнула. Верные босоножки ждали на крыльце. Ступни скользнули в них и засеменили, спускаясь по ступеням крыльца. Калитка была через двадцать шагов. Двадцать шагов и она – на свободе! Сердце заколотилось сильнее. Хоть бы не увидел! Хоть бы не пришлось оправдываться, отпрашиваться! Сейчас, она пойдет и… купит мороженое, сходит в кино…

— Куда это мы собрались?!

Моснтр был смертельно пьян. Пьян с самого утра. Последнее время, он пил больше обычного. Наверное, чувствовал Олины мучения и, чтобы не думать о чем-то плохом, трагическом для него, заглушал мысли литр за литром.

— Ты уже встал? – остановилась Оля.

Кром, пошатываясь подошел к ней.

— Я не ложился. Не заметила?

— Нет…

— Молодец. По фигу, значит, с кем спать? Со мной, или одна?..

— Нет, просто не заметила и все…

Он подходил к ней как-то странно, словно придавливая Олю своей высокой, скалообразной фигурой. Оля сделала несколько шагов назад.

— Сбегаешь? – Кром кинул быстрый взгляд на калитку.

— Нет…

— Не ври! – крикнул Кром так, что пробегавшая за забором кошка отпрыгнула в сторону.

— Кром, миленький, прости… Ну, мне надо было выйти…

— Что ты там забыла?!

Нога Оли уперлась в крыльцо. Пятиться дальше было некуда.

— Решила бросить меня?! Все-таки, убегаешь? Трусливо… даже не объяснившись… Я знал… я чувствовал…

— Нет, пожалуйста, успокойся, — Оля вытянула руки и уперлась в его каменную грудь.

Кром навис над ней, обдавая спиртным запахом, глядя сквозь нее замутненным хмельным взглядом. Глядя со злостью, даже… с ненавистью.

— …я просто хотела немного прогуляться, мне же можно выходить отсюда? Ты ведь не держишь меня тут, как в тюрьме, миленький…

Вдруг, Оля сама осознала что сказала. А ведь, это было и правда так! Ну почему ей приходится что-то лепетать, оправдываться?! Почему?! Она свободный человек, в конце концов! А он запер ее, как вещь! Нет… так не пойдет!

— Пусти! – раздраженно крикнула она и сделала несколько шагов, обходя монстра и направляясь к калитке, — ты не имеешь права меня тут запирать!

Но рука тут же почувствовала, как мощная ладонь Крома сомкнулась, как наручник, вокруг ее локтя. Он дернул ее на себя.

— Никуда ты не пойдешь! – крикнул монстр.

Он дернул Олю за руку так, что она потеряла равновесие. Но Крома уже это не заботило. Он волоком втащил ее в замок и с силой захлопнул за ней тяжелую дверь.

— Будешь тут сидеть!

Оля, распластавшись на полу, задохнулась от ярости.

— Ты не имеешь права!

Крикнула она, вскакивая на ноги.

— Я имею на тебя все права!

Голос был неровным, скомканным, но выливался изо рта мощным хмельным потоком.

Просто кошмар какой-то!!! Возмущение, негодование, прилив невероятного бешенства захватил Олино сознание.

— Скотина! Уродливая, волосатая тварь!!! Я больше ни секунды с тобой не буду! Все! Это конец!

Она сделала шаг к двери и резко, настежь, открыла дверь.

Неожиданно, она почувствовала, как рука монстра схватила ее за волосы сзади. Монстр резко дернул копну волос назад, и Оля упала на каменный пол, изо всех сил стукнувшись головой.

Руки задрожали… Потолок поехал куда-то в сторону. А пьяное, сальное лицо монстра то выплывало перед глазами, то куда-то смазывалось, сквозь оглушительный гул в самой глубине черепа.

Оля лежала на полу, отброшенная за волосы тем, кто еще вечером клался, что любит ее, что никогда не сделает больно… Нет, это было больно по-настоящему. Не как в их сексуальных играх. Там-то она знала, что он контролирует себя и ни за что не перейдет тот болевой порок, который позволит наслаждению перейти в мучение. Или… позволит? Оля уже не знала… Было страшно. Она раньше никогда не испытывала страх за собственную жизнь. Животное, рождающееся в животе чувство, разливающееся по ногам, делая их почти парализованными, по рукам, замораживая их ватной заморозкой.

— Ты будешь сидеть здесь, сука! В моих ногах!!!

Оля медленно перевернулась на живот и поползла в сторону. Ответить хотелось… Страшно, больно, сделать ему как можно больнее… «Трус, ничтожество, одинокое, никчемное существо…» Но говорить это вслух было страшно. Гордость кричала «Скажи это, брось ему в лицо! Что не любишь! Что никогда не любила!», но страх зажимал гордости рот изо всех сил… «Он на многое способен… если не на всё… лучше не злить его сейчас…»

Оля медленно поднялась на слабые ноги. Она заглянула Крому в лицо. Как оно изменилось. Никакой нежности… Перед ней стоял хозяин. Ее собственный хозяин, смотрящий на нее (почему-то) с презрением! В глазах читалось «Ты даже не представляешь, девочка, насколько ты – ничто для меня! Пыль! Грязь!»… Как все могло так измениться?!

Самое страшное было то, что сил сопротивляться почему-то не было. Как будто, он энергетически отключил все ее аккумуляторы, перевел на себя… Хотелось сесть, упасть, вжаться в комок и плакать. Даже руку поднять было трудно.

— Пожалуйста, Кром… пожалуйста… я просто хочу уйти…

Его морда перекосилась в кривой пьяной ухмылке.

— Уйти? Я тебе уйду! Вот так уйду!

Он замахнулся, и, нисколько не рассчитывая сил, не сдерживая себя, ударил Олю по лицу. Ударил сильно. И не столько боль, сколько невыразимая обида вырвалась у Оли изнутри с безумным криком, огласившим замок.

— Тварь! – крикнула она, подняв на него глаза, ненавидя его всем своим существом.

— Так говорил твой обосранный папаша! – самодовольно усмехнулся Кром, — ну, и где он, и где я?

Он стоял, широко раздвинув ноги, уперев руки в пояс, в позе победителя. Слово «папаша» дернуло Олю током. Он не смел… он не имел права… Ее – пусть, ладно… Но не отца…

Она бросилась на монстра, с тигриным рвением, со всей своей ненавистью. Что она делала – она не помнила. Пальцы вцеплялись в шерсть, выдирали клоки, ногти царапали, пытаясь дотянуться до глаз, растерзать, убить, уничтожить… В рот попал меховой вкус, то ли это было ухо, то ли палец. Челюсти сжались. Кровь теплым потоком хлынула Оле в горло. Она еще сильнее сжала зубы, давя, как может, чем может. И вдруг, сквозь мутный гул в голове, она услышала… смех. Он смеялся!!! Оля замерла. Все, что она делает – какие-то жалкие барахтанья. Ему даже не больно. Нисколько. А она уже была на пределе всех своих сил. Осознание такой беспомощности бесило еще больше. А силы кончались. Снова кончалась энергия мышц, воля, дающая ей двигаться.

Кром, сквозь смех, зло прошипел:

— Ты думаешь, мне больно?! Тупая! Тупорылая шлюха!!!

Он легко, как котенка, снял Олю со своей груди. Вцепившиеся в шерсть пальцы разжались. Кром бросил ее об стену, так, что выставленная вперед рука вдавилась в плечо и вызвала острое пронзительное гудение.

Кром, двумя широкими шагами дошел до нее и снова замахнулся.

— Ты будешь сидеть тут, пока я не скажу!

Перед самым ударом, его рука остановилась. Остановилась потому, что Оля повернула к нему голову, резко, с вызовом, с ненавистью посмотрела на него.

— Ну, давай! Бей! Трус!

Кром искривил рот.

Рука плавно опустилась.

Он смерил ее презрительным взглядом и плюнул, прямо в лицо. Затем развернулся и пошел по лестнице.

— Да кому ты нужна? Иди куда хочешь, сука.

Он сказал это уже поднимаясь, не глядя на Олю, нечеловеческим каким-то голосом.

Слюна Крома покатилась вниз по лицу и свисала с Олиного подбородка.

«Бежать!!! Бежать от него куда подальше!», — явственно прорвалось в ее сознании. Теперь-то она знала, откуда в ней эта мысль. Какая-то ее часть всегда знала, что это случится. Рано или поздно. Вот, откуда была мысль о том, что он опасен. Что он способен на все.

Оля медленно подошла к двери, вытирая и вытирая оплеванную щеку рукавом, до красноты, стирая кожу… Мерзко… Противно… Страшно… Больно… Не хотелось думать и анализировать. Еще меньше хотелось чувствовать. Оля открыла дверь. Жаркий дневной воздух духотой обдал ее лицо.

Вдруг, прямо за ее спиной, раздался звук бьющегося стекла. Все внутри замерло. Огромным усилием воли, Оля заставила себя повернуть голову, на деревянной, от страха шее. Позвонки просто физически отказывались крутиться, скрипя, как несмазанные шестеренки.

Кром стоял сзади. В руке у него была зажата бутылка, со сбитым донышком. Острое стекло было направлено Оле в спину. А глаза… его глаза уже мысленно уничтожили Олю, уже видели ее истекающий кровью труп и кишки, размотанные из вспоротого живота… И ему нравилась эта картина…

Сама не зная, откуда взялись силы, Оля рванула вниз, с крыльца, на улицу, не чувствуя под собой ног.

Сзади доносилось

— Ты сдохнешь! Сдохнешь, падаль!!!

Оля бежала, дыша хрипло, сбивая вдохи-выдохи на неистовое рыдание, которое невозможно было сдержать. Холодная липкая спина сочилась потом. «Только не останавливаться, бежать, дальше, дальше, от него…» Душный воздух, обдавая раскаленную кожу, казалось, замораживал ее. Перед глазами мелькали дома, дороги, машины, люди, как у перепившего человека, повстречавшегося с «вертолетиком». Ее даже тошнило от этой боли, от этого страха и унижения. Тошнота так сильно подступила к горлу, что она больше не могла бежать. Но надо… куда угодно… Вдоль по улице, направо, налево, за угол… Спастись. Сейчас главное – выжить!!! Нога попала в какую-то впадину, заплелась и Оля распласталась на тротуаре, разодрав ладони и локти о ребристый асфальт.

Какой-то парнишка безразлично перешагнул ее руку. Тетка, идущая навстречу парнишке, тактично обошла Олю стороной.

Оля оглянулась. Она была на оживленном проспекте. Туда-сюда сновал народ. Но монстр… его нигде не было. Убежала. Убежала за две остановки метро от своего прежнего места. А казалось, бежала всего-то минуту – две… Спаслась… Слава Богу…

Тошнота вдруг подступила к самому горлу, и организм исторг весь тот ужас и слабость, наполнявшие ее…

Поднявшись на ноги, Оля слабо побрела куда-то… Еще дальше… Еще как можно дальше от Крома, с его замком, с ее домом… Куда? Не важно… А, и правда, куда? Не было у нее дома. Он был отдан любимому… Ха! Внутренняя ухмылка скрутила кишки. «Вот тебе, любимый, мой собственный дом. Бей меня там, на здоровье… Убивай…» Он был прав. Она – тупорылая дура.

Господи, только бы Аллка была сейчас дома! Оля, вытерев кровавые ладони о рваную юбку побрела, шатаясь, в метро. У самого перехода, она поняла, что у нее нет денег даже на билетик. Что ж, пешком. Сквозь толпу. Ободранная, побитая, ревущая… Господи! Только бы Аллка была дома!

*9*

Аллка была дома. Правда, открыла она не сразу. Сначала, из-за двери послышался звук чего-то падающего, бьющегося стекла, отборный мат, а затем Алла рывком раскрыла настежь дверь.

Она стояла голая, в одном лифчике. И лысая… Голова была побрита, видимо, совсем недавно, потому, что даже небольшого ершика щетины на черепе не прогладывалось. Тонкое, изящное лицо с большими серыми глазами, смотрелось теперь непривычно, как-то бледно, без жгуче-черных волос, которые обычно оттеняли ее бледную кожу.

Взгляд был мутным, каким-то не здоровым.

— Чего тебе? – спросила Аллка, не обращая внимания на потрепанный вид Оли.

— Алл, что с тобой? – спросила она ошарашено, — мама видела?

— Она до сих пор не вернулась. У них какие-то переговоры затянулись. Речь о больших деньгах. Очень больших, — сказала Алла маминым голосом.

Оля услышала шаги на лестнице, внизу. Аллу это ничуть не смутило. Она стояла, даже не пытаясь прикрыть кудрявый пушок между ног.

Оле хотелось расплакаться, упасть к ней на руки, рассказать все, отлежаться, отреветься… Но жесткий, холодный взгляд Аллы сковывал ее порыв.

— Там кто-то поднимается…

Сказала Оля и попыталась пройти в квартиру. Но тонкая рука Аллы уперлась Оле в грудь.

— У меня нет на тебя времени, — Алла жестко сверкнула глазами.

— Алл, — Оля уже набрала в грудь воздуха, чтобы сказать, что с ней случилось, и как ей сейчас… Но Алла добавила:

— Как у тебя не нашлось на меня пару часов тогда. Тогда, когда эта сука выскребала мне матку каким-то совком.

Оля вспомнила… Аборт… Она ждала Олю тогда… одна…

— Ты все-таки… сделала?

Из-за угла показался пухлый мужик, тащащий зачем-то наверх по лестнице автомобильную шину.

Алла тут же скрылась за дверью.

Оля вошла следом и сразу закрыла за собой дверь.

— Алл, прости меня! Прости, что не пришла! – Оля кинулась к ней, со слезами на глазах, — у меня просто… если бы ты знала, что творилось, все это время… что случилось сегодня, я…

Аллина фигура, покачивая голыми бедрами, скрылась за углом, прямо по коридору.

Оля поплелась за ней. Она сейчас проклинала себя, что из-за этого монстра, из-за этой скотины, она почти потеряла того человека, кто на самом деле был для нее важен. «Есть нормальная, реальная жизнь!», — вспомнились ей слова Валеры. И в этой реальной жизни, она предала Аллку. Нет, она не сделала ничего плохого. Но порой не сделать чего-то – это уже поступок.

Когда Оля вошла за Аллой на кухню, она поняла весь масштаб ее состояния. Видимо, бритой головы Аллке было мало. Серая кухня, сверкающая гранями металлических поверхностей, выполненная в стиле «техно» была полностью загажена. Прозрачные стулья с металлическими ножками, валялись на полу перевернутыми. Стеклянный стол был заставлен немытыми стопками и бокалами. На сером кафельном полу, россыпью белых горошин валялись какие-то таблетки. Оля плавно перевела взгляд, обходя стол, и увидела протянутую к этим таблеткам руку. Это была рука неестественно худой, костлявой девушки с пошло-рыжей копной волос. Она лежала совершенно голая, на полу, в отключке. Видимо, девушка упала, держа в руке баночку с медикаментами, и она рассыпались по всему полу.

Аллка встала на четвереньки и стала судорожно собирать их обратно в баночку.

— Что это, Алл?

— Это антидепрессанты. Мне их после аборта прописали, — подняв одну таблетку с пола, она запихнула ее себе в рот и, даже не запивая, проглотила. Секунду подумала, и проглотила еще одну, — с ними легко-о-о… — протянула она, расставив руки в стороны и запрокинув лысую голову. Она смотрела вверх, в потолок, наверное, представляя себе вместо него чистое, голубое небо.

Оля селя на пол, рядом с ней, обхватив ее плечи руками.

— Аллка, что ты делаешь?! Что ты делаешь, дурёха, — шептала Оля ей в ухо…

— Я видела его руку… — сказала Алла бесцветным голосом. Без эмоций. Без жизни.

— Она упала, случайно, на пол… маленькая такая. Я даже не думала, что они такие маленькие… А мне было не больно. Они мне что-то вкололи. Мне и сейчас не больно.

— Я вижу… — Оля погладила Аллу по голове.

Пошло-рыжая девка что-то замычала и перевернулась на живот, выставив на показ свою розовую задницу, с торчащими в стороны бедренными костями.

— Кто это? – спросила Оля.

— Кто? – задумчиво переспросила Алла и отодвинулась от Оли.

— Кто… Это тот человек, который хочет быть со мной рядом. И не врет почему. Ей тоже нравятся мои таблетки… И она честно об этом говорит! Она не въедается в душу, как плесень! Не говорит, что подруга! От нее, хотя бы, не ждешь сочувствия!!!

Аллка вскочила на ноги, ловко, по-кошачьи.

— Алл, прости! – Оля кинулась к ней, но Алла ее остановила.

— И трахается она не хуже парней. Только от нее залетов не будет!

— Аллочка, я не хотела! Я не думала, что тебе так…

— Уходи! – Алла зло посмотрела на Олю.

— Он ударил меня… — прошептала Оля.

— Так же, как ты меня, — безразлично ответила Алла и выставила руку, указывая на дверь, — не хочу тебя видеть!

Оля закрыла глаза. Мозг болел вспышками, то у веска, то у затылка, то где-то между… Она понимала Аллу. Понимала, что потеряла ее навсегда. И так недоверчивая, не пускающая никого в свою душу… только Олю… теперь она вряд ли поверит кому-то в жизни. Никто так и не узнает, сколько в ней может быть глубины и нежности, она скроет все это за семью печатями, за непробиваемый щит.

— Пошла вон, я сказала! – Алла кричала, почти хрипя.

Оля вздрогнула, очнувшись от своей покалывающей боли, внутри головы. Очнулась и быстро вышла из квартиры.

День был в самом разгаре. Жара добивала запыхавшихся людей, снующих вокруг. Алла смотрела на их мельтешение. Каждый человек нес за собой свою историю, свою судьбу. Как планеты, они проплывали мимо друг друга, очень редко сталкиваясь, давая что-то важное друг другу.

Эти мысли хоть как-то отвлекали ее от того, что случилось. И от того, что ей совершенно некому этим поделиться. Некуда пойти…

— Извините, — Оля остановила первого попавшегося прохожего. Это оказался дерганый парнишка в слишком жаркой рубашке, для такой погоды.

— Извините, пожалуйста,… можно у вас попросить телефон. На минутку. Пожалуйста…

Парнишка кинул быстрый, пугливый взгляд на Олю, на ее синяки, на ободранную юбку и, не говоря ни слова, быстро зашагал, смешиваясь с толпой.

Оля попыталась остановить еще одну женщину, с добрыми глазами, несущую под мышкой бумажный пакет. Из пакета выглядывал французский багет и зеленые яблоки.

— Извините, пожалуйста,… можно у вас попросить, — было очень неловко, — всего минуту… мне надо позвонить… у меня нет денег и телефона тоже нет…

Женщина, добрым взглядом посмотрела на Олю и сладким голосом произнесла:

— Знаю я вас, рвань поршивая. Уже средь бела дня, у всех на глазах… — она удалилась, продолжая бормотать себе под нос какие-то слова про мошенников, про кражи на улицах, таким мягким, воркующим голосом.

На обочине стоял усатый мужчина, в клетчатой рубашке. Бомбила, наверное, остановился на обед. Он жадно курил, упираясь волосатой рукой о крышу своей красной пятерки.

— Эй! Тебе позвонить? – подозвал он Олю.

Оля подошла, жутко смущаясь, и опустила глаза.

— Знаю я этих, московских. Никогда не подсобят в бедовом деле.

Он достал из кармана дешевую Нокию, старой модели, и протянул Оле.

— Держи, — улыбнулся он ей.

— Спасибо… — ответила Оля, — только я… я в Казахстан буду звонить…

Мужик вздохнул.

— Ну что ж с тобой поделать… раз очень надо. Только быстро, поняла?

Оля кивнула, набирая номер, который наизусть знала еще с первого курса.

— Алле! Валера? Валер, это я, Оля, я с чужого телефона! Этот монстр… он ударил меня! Не пускал! Он кричал всякие… столько всего… Валера, миленький! Я не знаю, что мне делать! Я убежала! Аллка меня выгнала! Валерочка, я одна!

Она говорила все это, и горечь с каждой буквой выходила из нее. Теперь Оля знала, почему говорят, что людям иногда «нужно выговориться». Держать все это в себе было невыносимо мучительно.

— Жди! Я вылетаю ближайшим рейсом, — сухо ответил Валера.

— Что? Нет, это дорого, не надо! Ты же на съемках… не надо!

— Тогда зачем ты звонишь.

— Я?.. Просто… я не знаю, — Оля шмыгнула носом.

— Жди в Домодедово. Добраться сможешь? Кости целы?

— Целы, — зачем-то кивнула Оля, хотя очевидно было, что Валера ее не видит.

— Все. Выезжаю в аэропорт.

В трубке послышались гудки. Это был поступок. Бросить все. Прилететь. Чувство вины за то, что она так всегда пинала Валерку, а он все помогал, помогал, сейчас особенно острым, кислым вкусом почувствовалось во рту. Какой он все-таки…

— Кто там тебя ударил? – хмуро спросил усатый мужчина.

— Мо… — она осеклась, — мужчина… он живет у меня… или я у него… уже не знаю.

Мужчина сочувственно посмотрел на Олю.

— Дуры вы, бабы, ей богу.

— Дуры, — совершенно искренне согласилась с ним Оля, — вы не знаете, как добраться до Домодедово?

— А как ты без денег туда собираешься? Пешкодралом, что ли?

— Не знаю…

— Едрический корень, это ж через всю Москву! По пробкам… — мужик что-то усиленно переваривал в мозгу, бегая глазами по лицам прохожих, — ладно, садись. Что с вами, клушами, делать?

У меня сестра, она, всю жизнь сопли на кулак так же накручивает. И живет… с уродом. Не пойму я вас, ей богу, не пойму…

Он сел за руль и сразу принялся крутить ручку, открывающую окно. Было душно. В машине – еще хуже.

Мужик уставился на Олю, которая замерла, не ожидая такого спонтанного проявления человечности.

— Ну че стоишь? Отправляемся! – мужик, перегнувшись через пассажирское кресло, открыл Оле дверь.

Оля села в машину.

Краем глаза, она уловила не добрый, немного похотливый взгляд водителя. Он смотрел на ее ободранные колени.

— Вы меня бесплатно довезете? – спросила Оля.

Мужик ничего не ответил, рывком дернул рычаг коробки передач и надавил на газ.

Потом, его рука плавно потянулась к Олиному плечу, задевая грудь. Оля вжалась в сиденье. Стало страшно.

— Ремень натяни, — хрипло сказал мужик и вытащил откуда-то из-за спины ремень безопасности.

— Да, — Оля перехватила его и сама пристегнулась.

— Вот и умничка, — похлопал он Олю по ляжке, а потом снова достал мальбаро, с оранжевым фильтром и закурил.

— Можно одну? – попросила Оля.

— Держи, — улыбнулся ей водитель, растягивая усы в большую прямую щётку.

Пока Оля ехала, томясь в пахнущей бензином, машинной духоте, она думала. Думала о Кроме. И о химерах. Она вдруг вспомнила, что эти жуткие существа… они ведь никогда не нападали на нее. Вернее, они подлетали к ней, зависали в воздухе, вопили ей в лицо нечеловеческим голосом, били хвостом… словно хотели напугать. Прогнать. Может быть, предупредить. Но никогда не делали ей плохо, не наносили серьезных увечий. Хотя могли, в два счета. Всю свою злость они срывали на монстре. Они его ненавидели, пытались убить покалечить. А ее – просто прогнать. Оле стало не по себе… Она так жестоко с ними обращалась. Помогала монстру заточить их там, наверху. Они казались ей жуткими, враждебными созданиями. А они ведь, как и все, кто ей близок, просто пытались предупредить Олю об опасности.

Оля потерла шрам на руке. Он не заживал. Ни шрамы, ни ожоги, ни дуратский кашель не проходили. Казалось, все, что повредило ее в том замке не может зажить, зарасти, успокоиться… Словно Кром разрушает ее, разлагает изнутри, пока еще живую, теплую. И тогда, во время его монстрического припадка, он скинул свою болезнь на нее. У него внутри и вправду много огня. Он пожирает Крома, а Кром, чтобы выжить, вынужден пожирать ее… А может, он и сам не осознает этого. Вполне возможно, он не хочет, чтобы так было. Но он ничего не может поделать со своей природой. Он же монстр. Может, это мучает и его самого… Оля вспомнила, как рассуждала, почему принцессы из сказок никогда не остаются с чудовищами? Почему они всегда, в конце концов, выходят замуж за принцев? Именно поэтому. Теперь, она это понимала. Именно поэтому.

Машина затормозила. Усатый водитель дернул ручник.

— Ну что, приехали! Можете отстегнуть ремни, – он подмигнул Оле.

— Спасибо Вам, еще раз, огромное, — улыбнулась она и побыстрее постаралась выскочить из машины. Что-то было в его взгляде не то…

— Слушай ты, это… у меня тут жена уехала на неделю, — он схватил Олино запястье и крепко его держал, — так что, если тебе негде будет остановиться, так сказать… милости просим.

— Да нет, спасибо, я думаю, все будет в порядке, — Оля вырвала у него руку и захлопнула за собой дверцу.

— Ну, смотри… просто помочь хочу, вот и все… — сказал водитель. Он на всякий случай пихнул Оле какую-то бумажку, прямо в карман.

— Это мой адрес. Приезжай после одиннадцати. Я буду дома. Диван у меня широкий. Местечка хватит.

Оля так и не могла понять, что это… желание помочь ей или, что-то еще.

Не успела она ничего ответить, как он врубил заднюю передачу и отъехал, с недовольным ворчанием:

— А то еще за парковку плати… Ни чихнуть ни пёрнуть, всюду дерут…

Оля вытащила из кармана бумажку с его адресом и позволила ветру гонять ее по тротуару, около терминала аэропорта.

Еще три мучительных часа Оля провела в зале ожидания, пытаясь примоститься на неудобном металлическом стуле и хоть немного поспать. Последнее время, спала она плохо. А сегодня, столько всего на нее навалилось… Вот Валерка прилетит… вот она его увидит и все… все станет хорошо. Он всегда так умеет делать. С ним так спокойно… Он волшебным образом умеет растворять проблемы, решать их по мановению руки. Оля обняла саму себя руками. Валерка… милый, преданный… как она была ему благодарна…

Валерка был в кирпично-красных джинсах, таком же джинсовом пиджаке и травянисто-зеленой рубашке. На груди болтался какой-то тяжелый металлический кулон, внося в его образ что-то ковбойское. Он стоял над Олей и смотрел, как она беспокойно спит. Капельки пота выступили на лбу мелким бисером. Кругом была куча народу. Все ходили, дышали… Вид у Оли был ужасно потрепанный.

— Оля, — он тихо тронул ее за плечо, — Оль, проснись.

Оля с трудом разлепила глаза и тут же, вскочила на ноги.

— Валерка, — она кинулась ему на шею, — ты приехал! Слава Богу! Я так тебя ждала! Ты не представляешь!!!

Она изо всех сил сжала его руками, так, что ему даже стало немного больно.

— Спасибо тебе, спасибо, спасибо… — шептала она ему на ухо.

Валера улыбался.

Оля отстранилась и посмотрела на него.

— Ну, что там с тобой случилось, — спросил Валера таким тоном, как спрашивают детей, нашкодивших в детском саду. Ласково и немного укоризненно.

— Я не хочу здесь об этом говорить. Пойдем куда-нибудь, — попросила Оля.

— Я не могу, — Валера достал из кармана какую-то бумажку, — у меня обратный билет через пол часа.

— Как… — Оля этого не ожидала.

— Ну ты же понимаешь, малыш, — он взял ее за руку, — у меня там настоящая жизнь, работа… Я не могу терять больше суток…

— То есть… — догадалась Оля, — ты хочешь взять меня с собой? Туда? Как мы и планировали, до всего этого… кошмара?

— Тебя? – задумался Валера, — дело в том, что у нас уже есть камерамэн. Вряд ли продюсеры будут оплачивать тебе перелет и гостиничный номер просто так…

Оля ничего не понимала. Валерка изменился.

И дело было не в том, что его бледное веснушчатое лицо сильно загорело. Вид был довольно свежий, как будто, он ездил не работать, а отдыхать. Глаза… в них не было той преданности. Той нежности, с которой он обычно смотрел на Олю… Они кололись. Они были довольными, даже злорадными.

— Валер, я тебя не понимаю…

Валера пальцем провел по разодранному рукаву, увидел царапины и синяки.

— Это он сделал? – спросил Валера.

Оля опустила глаза.

— Я так и знал… Помнишь, я говорил тебе…

— Ты для этого прилетел? – Оля гордо вскинула голову, — чтобы сейчас попрекать меня тем, какой дурой я была? И каким умным был ты?

— А ты зачем меня позвала? Чтобы я снова носился за тобой, подтирал твою задницу? – жестко ответил он.

Оля сжала челюсть. Она не этого хотела, конечно… Всего лишь сочувствия… Понимания… Как обычно…

— Нет, — коротко сказала Оля.

— Вот, кстати, судя по всему, у тебя нет денег? Возьми.

Валерка сунул ей крупную купюру. Как подачку.

— Спасибо, — тихо пробормотала Оля, — ты прилетел дать мне денег и улететь?

— Не, что ты! Я хотел увидеть тебя, – громко, с вызовом сказал Валера, — посмотреть, как тебе плохо! Я знал, что это случится, когда-нибудь. И что ты будешь ныть, звать меня к себе! Но нет… хватит… слишком долго ты меня мучила…

— О чем ты, Валер?

— А ты не знаешь?

Оля знала… она прекрасно понимала, о чем он. Она ведь видела, что он любит ее… просто, ей казалось, что его все устраивает. Что он сам понимает, что между ними ничего не может быть…

А оказалось, каждый ее жест, каждый отказ били по нему, дробя молотком коленные чашечки его самолюбия.

— Валер… мне плохо… правда… он оказался…

— Он таким и был! – прервал ее Валера, — это все видели! Это даже ты видела! Но тебе же насрать! Мы же такие умные! Сиди теперь, в своем говне! Я рад. Вот, честно, рад, что ты, наконец, страдаешь. Ты меня звала только, когда тебе что-то было нужно. Но знаешь, ничто не вечно! Я больше не твоя шавка!

— Валера, прекрати, — попросила Оля, зачем ты так…

— Что, больно? А как мне было больно, каждый раз, ты не думала? Когда ты не поехала со мной, когда все уже было готово? Я все приготовил для тебя, все готовенькое! Когда я, как мудак, ждал тебя весь день, перед отлетом. Хотя бы звонок! Хотя бы «Счастливого пути»… Ни хрена! Ты там развлекалась с этой макакой! Вот пусть он теперь тебя пиздит! Пускай… А я посмеюсь. Мне, знаешь ли, в кайф теперь, все это!

Оля не выдержала. Она замахнулась, чтобы съездить ему по роже! Смачно! Но… что-то внутри тормознуло ее. Она знала, что Валерка несет это все от боли… он внутренней обиды, поселившей в нем всю эту злость.

— Да иди ты к черту! Ты мне не нужен! – крикнула она, опустила руку и развернулась.

— А знаешь! – сказал Валера ей в спину, — ведь монстр – это ты. Ты сама этот чертов монстр!

Оля обернулась.

— Ты мучаешь людей! Ты делаешь это мягко… вкрадчиво… не сразу и поймешь… а потом шмяк – хребтом об асфальт – и собирай кости! Ты – мой личный монстр! И я ненавижу тебя!!! – на глазах у Валерки тоже стояли слезы. Он раскраснелся от злости, орал, словно в истерике. Так не по-мужски… Так… мерзко.

Это она. Это она сделала его таким. Печеночная горечь наполнила Олино горло. Все, кого она любила, к чьей жизни прикасалась – все были разрушены. Все страдали. И не без ее участия… Может быть, он прав. Может, Оля сама была самым жутким монстром, и разница между ней и Кромом заключалась в том, что Кром хотя бы ничего не скрывает.

Оставалось одно. Папа… уж он-то должен ее принять. Она сделала ему больнее всех… но в конце концов… кто, если не он… Оля сжалась в комок на заднем сидении такси. Уже стемнело. Вечерние огни проплывали за окном плавно, словно ничего и не было. Словно ее мир и не рушился сейчас в щепки…

Дверь открыла Полина Дмитриевна. Она посмотрела на Олю. Оля не могла уже ни говорить, ни плакать. Она стояла и дрожала у нее на пороге.

— Олечка, — ахнула она…

Каким-то внутренним женским чутьем она все поняла. Ей даже рассказывать ничего было не нужно…

— Тут… Оля! — крикнула она в глубину квартиры, папе.

Оля почувствовала слабый табачный дым. Воцарилась тишина. Она повисла на долгие, ползущие секунды. Оля про себя просила «пожалуйста, папочка, пожалуйста…». Она представляла его, выходящего из комнаты, укоризненно смотрящего на нее, а потом – раскрывающего объятия… Боже, как он сейчас был ей нужен… Все бы было нормально, если бы только он… все бы было нормально…

Полина Дмитриевна смотрела на Олю с сожалением. В ней почувствовался какой-то материнский порыв, обнять, приласкать. Она всем телом сделала движение к Оле, как вдруг, раздался папин голос и остановил ее.

— Пусть уходит! Не хочу ее видеть!

Оля зажмурилась. Дело было не в том, что некуда было идти. А в том, что папа… так… Что он даже не вышел…

— Вы… все? – спросила Полина Дмитриевна у Оли, понимая, что что-то случилось у нее с монстром.

Оля кивнула.

— Господи… посмотри на себя… девочка моя…

Она все-таки сделала к ней шаг, выходя на лестничную клетку, и прижала Олю к мягкой, пахнущей корицей груди.

— Пожалуйста, — попросила Оля, пожалуйста, скажите папе… просто скажите, что я его люблю… — горло щипало.

— Скажу, обязательно. Я поговорю с ним… он, просто пока не готов… но я обязательно…

Полина Дмитриевна вдруг всхлипнула, вместо Оли. Она знала, как сейчас мучается отец, сидя в пустой комнате, зная, что Оля на пороге и… не может пересилить себя и выйти к ней. И знала, как тяжело сейчас девочке.

— Куда ты пойдешь-то теперь? Ты посмотри на себя… вся дрожишь, бедная… Может все-таки…

Она отпустила Олю и вошла в коридор. Извиняющимся голосом, она попросила:

— Ты постоишь чуть-чуть тут, я поговорю с ним? Может он все-таки…

Оля кивнула.

Полина Дмитриевна исчезла за углом. Слышался громкий шепот, неразборчивая каша, слышались тяжелые, низкие папины реплики. Короткие. Больные. Как свинец.

Полина Дмитриевна вышла к Оле опустив голову. По ее виду сразу было все понятно.

— Он просто еще не готов… — сказала она Оле, — вот, держи… это ключи от моей старой дачи… А это адрес… — женщина протянула Оле бумажку и ключи со смешным брелком-гномиком, — я там уже сто лет не была… в доме, наверное, жуткий бардак… — оправдывалась она, — но хоть будет где…

Оля обняла ее. Крепко-крепко. Она не могла ничего уже сказать, выразить… Слишком много слов уже сегодня вылетело в пространство. Их просто не оставалось на сегодня… И вся боль, и вся благодарность, и вся забота, которая ей была так нужна, все чувства разлились между двумя женщинами в этом объятии. Полина Дмитриевна поцеловала Олю в затылок.

Мысль о том, что где-то там, совсем рядом, сейчас сидит папа… сидит и ненавидит ее… двинула Олино тело назад. Оля спустилась с лестницы и бросилась прочь. На дачу. Чужую, холодную, заброшенную всеми. Такую, какой она сама сейчас была. С кавардаком внутри.

Когда она доехала до места, была уже глубокая ночь. Деньги, данные ей Валеркой, полностью ушли на такси. Калитка скрипнула. Ноги обожгла крапива, враждебно защищавшая свою тропинку. На ощупь, Оля пробралась в деревянный дом. Там пахло затхлостью и сырыми тряпками.

Свет не работал. Только фонарь бил велёсым светом в мутное окно. Усталыми ногами, Оля доплела до первого попавшегося дивана. В темноте очертания старых советских сервантов, столов, каких-то тряпок смазывалось, утопало.

Оля подумала, что если бы тогда, она не отдала свой дом монстру – все бы было не так…

Она осталась на улице, без семьи, без друзей… и без монстра. Как он мог так поменяться? В голову поползли его признания… его объятия… такие нежные… такие искренние… Она просто не могла понять, как одно и то же существо может быть настолько разным? Настолько жестоким и настолько ранимым… Она была уверена, когда-то, что ради нее, он готов отдать свою жизнь… теперь… она уже ничего не понимала. И главное не понимала – чем она все это заслужила? Он был единственным, кому она не причинила боль. Даже не собиралась… Кому она давала все… И с кем была по-настоящему счастлива.

В углу что-то зашевелилось. Оля вздрогнула. Попыталась всмотреться в темноту. Что-то заерзало, очень отчетливо, но что – она не могла разобрать. Оля встала, на ощупь добрела до серванта. Она рылась в ящиках, периодически косясь на темный угол. Что-то чавкало, шмыгало, копошилось… Оле даже показалось, оно сейчас бросится на нее… просто выжидает момент. Сегодня все на нее бросались… И это было бы логичным завершением дня. Она искала хоть что-нибудь: свечку, лампу, какой-нибудь фонарик… Фонарик! Рука нащупала вытянутый пластмассовый предмет. Пальцы щелкнули кнопкой и на серванте появилось белое круглое пятно света. За спиной послышались шаги. Чье-то тяжелое дыхание было уже совсем рядом. Оля резко развернулась и направила фонарик туда, откуда шел звук.

Собака… Грязно-белая, дворовая собака стояла у ее ног и задумчиво смотрела на девушку. Не скалилась и не рычала. Просто стояла и смотрела глубокими синими глазами, потрепанная, как и Оля.

Собака ткнулась влажным носом в Олину ногу. Оля присела и протянула руку. Шерсть была густая, как у Крома, и жесткая. Оля провела рукой по голове собаки, по спине, по животу. Ладонь почувствовала что-то горячее. Это были соски. Они набухли и просто сочились молоком.

— Мамашка, — ласково протянула Оля, — где же твои детки?

Она посветила фонариком в тот угол, откуда пришла собака. Там, в набросанных на полу тряпках никого не было. Странно… Кормящая сука без щенков. Бог знает, что там произошло с этой собакой, только в глазах у нее стояла непередаваемая тоска. Оля уткнулась лицом в ее шерсть. Странно, но она совсем не пахла собакой. Вид был совершенно заброшенный, уличный. Белая шерсть была даже выдрана клоком на боку, и белесый участок кожи был гладким и теплым. А запаха не было. Она пахла по цветочному, шампунем или духами. Старыми, чем-то знакомыми…

— Мамка, — еще раз ласково протянула Оля.

И тут, по повороту головы собаки, или по взгляду, в Оле проснулось что-то глубоко детское, зарытое ворохом других воспоминаний… Так пахла и смотрела ее мама… Когда была живой…

у нее были такие же глубокие большие глаза и такая же длинная шея. В движениях собаки было что-то до боли родное…

Может быть, Оле просто нужен был кто-то близкий… и она сама себе этой сейчас придумала…

Собака молча смотрела на нее и, казалось, все знала. Знала, что у Оли на сердце. Оля обняла животное, прямо на полу. Собака прижалась теплыми сосками к ее телу и стало тепло. Ночи уже были прохладными, в этом чужом, темном доме-мире, где она сама оттолкнула от себя всех. Где не было никого. Только Оля и белая мохнатая собака с маминым запахом. Они спали вдвоем. Долго, беспокойно, согревая и поддерживая друг друга. И было не так страшно и немножечко не так больно. Совсем чуть-чуть…