Глава 4

Эвжения:

Я удивленно осмотрелась. Хм. И что это я делаю в Межмирье?

— Мрак? – я изумленно рассматривала хмурого друга. – А что случилось? И как я тут оказалась? Что-то я не помню, чтобы собиралась в гости. К тому же СЮДА…

— Хороший вопрос, Эвжения. Весьма и весьма…

— Эй, ты-то чего такой недовольный? Случилось чего?

— Ты у меня случилась! – хмыкнул друг, продолжая настороженно оглядываться.

— А-а-а! – глубокомысленно протянула я. – Счастливо оставаться! – и пошла.

— Ты куда-а-а?!!! – вполне ожидаемо.

— Гулять! – хмыкнула я. – Ну, Мрак, ну что ты как маленький! Когда еще такой шанс выпадет – живая и в Межмирье! Ты, действительно, думаешь, что я откажусь от прогулки? – я скептически изогнула бровь.

— Зная тебя? – легкая усмешка. – Но, Женни… Это же будет опасно. Посланники…

— Вот именно! Посланники! Я, может, мужа почти два десятка тысяч лет не наблюдала: ни скандал закатить, ни скалкой помахать – что за жизнь! – плаксиво пожаловалась я.

— Бедняга!- неискренне посочувствовал Мрак, пряча сияющие смехом глаза.

— И я о том же. Ты со мной? – оглядываясь по сторонам.

— Куда ж я от тебя денусь, счастье мое? – сарказм – ха-ха.

Я неторопливо вышагивала – если это слово вообще можно применить в подобной ситуации – по Межмирью. Оно ничуть не изменилось. Красиво. То тут, то там иногда попадались знакомые еще по первому посещению искристые шарики. Я девушка хозяйственная – шустро прибрала их к рукам. И жалобно вздохнула – обшаривать Межмирье было откровенно влом, а оставлять шарики – жа-а-алко. Дилемма. Я задумчиво прикусила губу, уйдя в себя. Мрак что-то пытался узнать, я недовольно ответила, иначе не отстал бы, послушала ржач и продолжила думать. Что делать? Делать что?

«От перестановки мест слагаемых сумма не меняется!» — Угум, спасибо, что просветил.

«Бестолочь!» — как мне тебя не хватало.

«Ущербная!» — продолжал надрываться этот, сам ущербный. Старо и не ново.

«Просто позови их!» — наконец, выдохся ЭТОТ и подал здравую идею. – «Ты же читала дневник!» — вот интересно, а сразу, без воплей и ругани, низзя? Я ведь все равно ужасно непрошибаема и осознавать всю глубину своего падения отказываюсь напрочь!

Позвать? Хм, почему бы и нет? А как звать?

«Ласково и по имени!» — с издевочкой.

Ну, его. Сама соображу. Так-с, Сила моя? Моя. Я ее хозяйка? Никаких сомнений. Я Великая Мать, Демиург, Творец и прочая? Бесспорно. Значит, все здесь принадлежит мне. От этого и будем шагать. Я прикрыла глаза – а на всякий случай! – и сосредоточилась. Раскрыла свою сферу, но разлетаться искоркам не разрешила, да и не спешили они. Разве что молодняк. И что дальше? Вот стою я вся такая раскрытая и наивная и жду. Чего и зачем, спрашивается. Так, не отвлекаться. Представила образы каждого из шаров – держать в уме все шары одновременно, чувствовать их индивидуальность и неповторимость было сложно – но я справилась. Когда была уверенна, что не собьюсь и ничего не упущу, осторожно потянулась к шарам. Миг – и на мой призыв ответили. Да еще как. Перед внутренним взором запылали сотни тысяч искр, каждая из которых означала шар. Офигеть. А я-то, наивная, полагала, что в прошлый свой заход значительно проредила запасы Силы. Н-да уж, самомнение у вас, матушка, зашкаливает. Изумленно рассматривая весь этот фейерверк, я продолжала тянуться к шарикам – и все новые искры вспыхивали внутри меня, ослепляя своим мерцанием. Завораживающе. Все, больше пока не вытяну. Я остановилась. Хватит. Остальное – потом. Переведя дух, я теперь мысленно потянула их к себе. И о чудо – они послушно потянулись вслед за мной. Здорово. Я собой возгордилась. Секунд на тридцать – пока первая сотня шариков не влилась в сферу. Дальше мне стало не до самолюбования. Дикая боль заставила скорчиться в позе эмбриона, из прокушенной губы потянулась полупрозрачная струйка крови. Хотелось закрыть широко распахнувшиеся глаза – но не было никакой возможности. Я заорала, срывая голос. И ведь это только начало! Сила вливалась широким радужным потоком – я извивалась и корчилась. Мое призрачное тело сияло на многие мили вокруг – словно я была огромным костром, или маленьким солнцем. Краем глаза заметила обеспокоено мечущегося Мрака, не смеющего приблизиться – правильно, его бы просто снесло потоком и развоплотило.

Не знаю, сколько так продолжалось. Очнулась я от похлопываний по щекам. Вот ведь странная штука – призрачное тело, а чувствительность в норме. Металлический привкус во рту убедил, что и с ощущениями полный порядок. С трудом открыла свинцовые веки – пейзаж тот же. Хрипло раскашлялась, избавляясь от сгустков запекшейся крови – а не слабо меня, не слабо. С кряхтением поднялась на четвереньки и потрясла головой, надеясь избавиться от черных мушек перед глазами. Мрак осел в никуда, облегченно прикрыв глаза. Мне стало стыдно – довела человека. В смысле нечеловека. В смысле сущность.

— Мрак, ты чего? Переволновался да? – Я виновато ткнулась бедовой головой в опущенное плечо. – Не надо. Я живучая – ничем меня не вывести. А если из-за крови, то, тем более, пустяк – у меня ее литра четыре, не о чем волноваться! – беспечно хмыкнула я, обнимая безучастного друга – тихий смех и крепкие объятия были мне ответом. – А все же хорошо, что я больше не хапнула – иначе, тебе пришлось бы прятать труп.

— Чудовище мое! – со стоном, но ласково перебирая пряди.

— Угум. Пошли.

— Куда? – безмерное удивление.

— В гости.

— Совсем тронулась?

— Неа, пошли говорю.

С кряхтением, стоном и проклятиями я поднялась, пошатываясь и покачиваясь – я неправильный дух. Мрак поддержал свое непутевое сокровище, мученически закатив глаза – тоже мне мим. И мы пошли. Даже самой себе я не могла признаться, что тянет меня отнюдь не к Посланникам. Нет. Меня со страшной силой тянула к стене. Той самой, что отделяла меня от родного мира. Той, которая одна могла показать дом, семью, родных и близких. Может, я и мазахистка, но отказать себе я бы не смогла. За возможность еще раз увидеть родных, убедиться, что с ними все в порядке, я была готова отдать многое. Даже встречу с Темным.

— Ну, здравствуй, беглянка! – ехидный баритон ни с чем не перепутать.

— Темный… — на выдохе, не в силах оторвать взгляда от такого знакомого и родного и одновременно незнакомого лица. – Темный…

— Рад, что ты вернулась! – ласковое спокойствие Светлого, но ему не досталось даже кивка.

Я жадно разглядывала увитую Тьмой фигуру. Тщательно отыскивала знакомые по портретам на острове черты. Руки дрожали. Он был такой же, и в тоже время другой. Время многое изменило. Не сильно. Слегка. Едва заметно, вряд ли уловимо, но… Вот эта горькая складочка у губ, эта глубокая морщинка на лбу – что же ты, не хмурься, не надо. Сеть морщинок, едва заметных и совершенно его не портящих, у глаз – печать. Горя, страданий, борьбы. Меня затопила нежность, а в горле появился комок. Вот он, мой горячо любимый муж, моя опора, поддержка, защита, мое счастье, отец моего, нет, нашего ребенка. С трудом сглотнув горький комок и сдержав непрошенные слезы, я шагнула к нему, игнорируя Светлого, его изумление и непонимание, перешагнула ошарашенность и пристальное внимание Мрака – меня не заботило ничего, кроме наполненных Тьмой глаз. В них поселилась тень узнавания. Нет, он не вспомнил. Не смог. Но какая-то его часть дернулась, узнавая. Интуитивно, подсознательно, но он помнил меня, пусть и не мог пока этого осознать. Я нежно улыбнулась застывшему Темному чуть подрагивающими губами, осторожно коснулась холодной щеки дрожащими пальцами. Лаская, провела вниз, затем вверх, очерчивая линию лица. Мягко коснулась чуть приоткрытых губ, ощутив на пальцах горячее дыхание. Медленно, наслаждаясь каждым мигом, словно вспоминая, пытаясь вспомнить, запустила одну руку в мягкие волосы. Непередаваемо. Легкие, едва ощутимые поглаживания, массирование чуткой кожи головы и быстрый, неуловимый перебор прядей – Темный застонал, прижимая меня к себе. Правой рукой – левая наотрез отказалась покидать такую уютную гриву Темного – я осторожно стала разглаживать морщинку на высоком лбу мужа, мягко пыталась сгладить горькую складку у его губ, стереть усталые морщинки у его глаз. Я пыталась вернуть мужа. Своего мужа, того, которого я знала и любила. Когда-то. Я поспешно опустила глаза, пряча их выражение под ресницами – он не должен пока знать. Щемящая нежность к Темному не шла ни в какое сравнение с тем, что я чувствовала к Аурону. Мое глупое сердце сделало выбор раньше разума. И пусть он протестовал, но изменить ничего уже нельзя. Меня разрывало между долгом и действительностью, между нежностью, желанием навсегда остаться и стереть эту боль из наполненных Тьмой глаз и жизненной необходимостью, сумасшедшей потребностью в другом. В том, без кого я умру. Мне настоятельно необходимы его руки, губы, его присутствие… Дышать с ним в унисон и жить в такт… Только двое в целом мире… Глаза в глаза, его стук сердца эхом отдается в моей груди… Только он. Лишь его сиреневые глаза – и весь мир не важен.

Что выбрать? Отказаться от себя и выполнить долг? Или отказаться от себя и стать счастливой? Что? Сохранить себя… Тихий шелест на грани слышимости. Выбор. Он есть всегда. Главное, не ошибиться. Ведь цена слишком велика. Даже для меня. Особенно для меня. Я сжала зубы. Справлюсь. Должна справиться.

Так мы и стояли. Обнявшись. В гробовой тишине. Я уткнулась носом в ключицу Темного, он спрятал свое лицо в моих волосах. Время остановилось. Наши пальцы нежно перебирают невесомую паутинку волос. Снежное серебро моих волос словно оживает под его чуткими пальцами. Хочется урчать от удовольствия. Но я молчу, лишь прижимаюсь крепче, да к левой руке присоединяется правая, зарываясь, нежась в этой гриве. И мы дышим в такт. Мы словно едины. Руки на талии сжимаются крепче, прижимая к себе, защищая. Тьма отступает. Глаза светлеют. Теперь это вновь теплый шоколад. Мне становится тяжело дышать. Прячу лицо. Вдыхаю полузабытый аромат. Он пахнет морем и лесом одновременно. Не спрашивайте, как так получилось – не знаю. А еще солнцем, скоростью, свободой. Жизнью. Самый близкий и родной запах. В нем почти можно раствориться. Но нет. Чувствую острое сожаление. Не могу. Я уже растворилась. Полностью и без остатка. В фиалковых глазах и одуряющем аромате с нотками лилии. И второго раза не бывает. Чувствую физическую боль от этих противоречий. Отхожу. Медленно. Меленький шажок. Еще и еще. Он непонимающе смотрит, так и не опустив протянутые ко мне руки. Я не отрываясь смотрю в родное лицо. Шаг, еще один. Его стремительно окутывает Тьма, она же селится в шоколадных глазах. Но взгляд этих глаз прикован ко мне. Темный жадно впитывает в себя каждую деталь, запоминает каждую черточку моего лица. И я знаю, что он будет вспоминать. Постоянно, ежесекундно будет вспоминать. Восстанавливать в памяти каждую мелочь. И смотреть, смотреть, смотреть… Пытаясь вспомнить. Вспомнить все. Еще один шаг под этим безумным взглядом, не опуская глаз. Тело на что-то натыкается. Ах да, стена… Я тоже запоминаю, с не меньшей жадностью впитываю его образ. Шаг. И я медленно начинаю погружаться в невидимую преграду, даже не успев удивиться. Все мое внимание было сосредоточенно на Темном. Глаза в глаза и прерывистое дыхание. В унисон. Как больно, как страшно, как хорошо… Я практически не слышала криков Светлого и Мрака, и уж точно не обратила внимание на их полные ужаса лица. Для меня существовал только он. Его глаза, его дыхание. И почему я никогда не называла его по имени в дневнике? Повелитель, эльф… Потом любимый. Имя… Мне необходимо его имя. В сознании вспыхивает яркая мысль. И прежде, чем стена полностью меня поглотит, успеваю выдохнуть:

— Триллионель… Твое имя – Триллионель. Трилл… — и стена полностью поглощает мое призрачное тело.

Наконец-то появляется изумление. И ужас. Мама! Дикий крик захлебывается и сменяется ощущением падения в пропасть. Мелькнувшая в сознании мысль на пролетающую перед глазами жизнь не была похожа ни капли. Разве что на длинную, прочувствованную и сплошь нецензурную тираду. Клинки бы мной определенно гордились. Додумать я не успела – темнота поглотила сознание. Это что, опять смерть?..

Я ошиблась. Если это и смерть, то слишком странная. Асфальтовая трасса, от которой я успела отвыкнуть. Слепящие огни проносящихся машин. Небо, с едва различимыми, но такими знакомыми созвездиями. И воздух. Пыльный, загазованный, почти ядовитый. Но именно он помог мне поверить – я дома. Дома! Влажная трава под пальцами, зернышки гравия и песка. Не верящее оглядываюсь и подскакиваю. ДОМА!!! Крик радости рвется из груди, а я исполняю танец апачей. Дома, дома, дома…

Затихаю и судорожно оглядываюсь. В тусклом свете луны местность кажется смутно знакомой. Морщу лоб. Точно! Шоссе, а это отъезд, ведущий к нашему дому. Подпрыгиваю, потом бегу. Скорее, скорее! Всего три километра отделяют от дома, от семьи. Скорее! Мысли заняты лишь радостью. Но, приближаясь к дому, замедляюсь. Что я скажу? Как объяснить происходящее? Как отреагируют дома? Вопросов бесчисленное множество. Представив лица охраны, когда я, живая и невредимая, позвоню в ворота, окончательно остановилась и без сил опустилась на прохладную, влажную от росы землю. Хотелось плакать и грязно ругаться. Выбрала второе. И ужаснулась. Что со мной? Куда делось мое воспитание? Что скажет мама? И тут же сумасшедше, с горечью рассмеялась. Какая мама? Как показаться ей на глаза? Я успокоилась, пусть и с трудом. Истерика мне не поможет. Опустила взгляд на свои ноги – и подпрыгнула. Т-т-вою ж бабушку! Мое вполне объемное тело было утыкано травинками и чуть парило над землей. Не то, чтобы я приведений боялась, или меня смущало бестелесное существование – что я, духом не была? Да сто раз, вон каждое посещение Межмирья, наши встречи с Мраков в нигде – везде я была духом и не испытывала никакого дискомфорта. А тут… Кое-как уняла бешено бьющееся сердце. Наверное, меня так впечатлили травинки, шевелящиеся во мне под легким ветерком и мотылек, преспокойно порхающий во мне. Бр-р-р! Я потрясла головой и поднялась. Да уж, сюрприз. С другой стороны – нечего и переживать, что шокирую охранников. Тихо и незаметно просочусь сквозь забор, потом так же попаду в дом. Я так и не определилась, как быть. Не хотелось шокировать родных. Может, просто пройтись по дому, убедиться, что с ними все в порядке, и уйти? Не знаю. Наверное, так и поступлю.

Темная громада дома, подсвеченная местами фонарями, величественно надвигалась. С болью и щемящей тоской я жадно вглядывалась в знакомое с детства место. Переводила лихорадочно горящий взгляд с одного места на другое. Бог мой, словно никуда и не исчезала! А так, уехала на недельку к бабушке… Я чувствовала горячие дорожки призрачных слез на щеках, но не стеснялась этой слабости. Я вернулась домой – сбылась мечта, самая заветная и нежно лелеемая. Дома, дома, дома… Пальцы нежно проводят по кованной ограде, едва касаясь металла. Зажмурившись, делаю шаг вперед. Медленно, словно растягивая удовольствие, бреду по дорожкам, едва ощутимо касаясь вещей. Поднимаю лицо. Лишь в одной комнате горят окна. Моей. Вздрагиваю. Решительно шагаю сквозь дверь в дом. Почему-то шагать сквозь стену мне казалось неправильным – издержки воспитания-с. Медленно-медленно обхожу каждую комнату, поглаживая вещи – почти ничего не изменилось. В гостиной задерживаюсь дольше, рассматривая свой портрет, перевитый траурной лентой. Там у меня широкая улыбка, искренняя, счастливая, глаза светятся радостью, жаждой жизни. И волосы. Золотисто-медовые змейки волос, локонами сползают по плечам. А я и забыла, как мне идет серебристо-дымчатое платье… Подхожу ближе. Мягко касаюсь портрета. Вспоминаю витраж на острове. Усмехаюсь. И там, и там запечатлено прошлое. Осторожно поднимаюсь по лестнице. Заглядываю к сестренке. Несколько минут любуюсь очаровательным ангелочком, трогательно сопящим в белоснежного мишку. Моего мишку. Улыбаюсь. Как мне тебя не хватало, малышка… Осматриваюсь. Фотографии, фотографии, фотографии. Они везде. И всюду я. Одна, с сестренкой, с семьей. Прижимаю пальцы к дрожащим губам, жадно всматриваюсь в каждое фото. Нетвердой походкой приближаюсь к малышке. Осторожно глажу пухлую щечку в миллиметре от кожи, едва касаюсь мягких вьющихся волос. Легко целую и ухожу.

Отец. Постаревший, осунувшийся. Заснул за столом. В руках мое фото. Слезы скатываются по щекам. Папочка, папочка. Нежно обнимаю, невесомо целую в небритую щеку. Глажу встрепанные волосы. Мечтаю разгладить все морщинки, стереть эти следы горя с любимого лица. Папочка, папочка. Я люблю тебя, папка. Ухожу.

Перед дверью своей комнаты застываю. Мне страшно. Я знаю, там мама. Знаю. И поэтому мне страшно. Сжимаю зубы и нерешительно шагаю вперед, не решаясь окончательно отделиться от двери – забавное, должно быть, зрелище. Но мне не до смеха. Мама… Она сидит на моей постели. Измученная, сломленная, постаревшая. В руках мое фото. Она что-то тихо бормочет, а я давлюсь слезами. Зачем, мамочка, зачем?

— Ты обещала вернуться, доченька, обещала… Без тебя так трудно… Трудно каждое утро просыпаться, зная, что не услышу твой смех, улыбаться, помня, что ты не сбежишь с лестницы, не поцелуешь… Сложно жить, зная, что тебя нет. Так сложно выполнить твою просьбу, дочка… — я с трудом сдерживаю крик, как больно! Небо, за что так больно?..

Нужно уйти, но я не могу. Больным взглядом провожаю каждое движение, каждую слезинку, ловлю каждый звук, стон, всхлип. И захлебываюсь. Захлебываюсь беззвучным криком. Так больно мне не было даже тогда, когда узнала, что умру. Мне не бывает больно за себя. Только за других. И эта боль в сотни тысяч раз страшней любых, даже самых изощренных пыток. И если бы мне предложили сотню лет пыток вместо боли моих родных – я бы ни мгновения не колебалась.

Десятки бессонных ночей я представляла этот миг. Представляла, как тихо войду, обниму и скажу «Здравствуй, мама!». Столько раз! Но ни разу я не представляла, как тяжело это будет. Маленький шаг – и я беззвучно отделяюсь от двери. Мои шаги неслышны, а мои прикосновения не ощутимы. Горько. Замираю, не в силах коснуться протянутой рукой самого близкого существа. Пальцы крупно дрожат. Из прокушенной губы сбегает тонкая призрачная струйка. А глаза… Я бы не хотела видеть сейчас собственные глаза. Резко выдыхаю и делаю еще один широкий шаг так, чтобы оказаться рядом с мамой.

— Здравствуй… Мамочка… — тихий шепот на выдохе. – Я пришла…

В глазах, мокрых от слез, поднятых на меня, было столько всего, что я в очередной раз задохнулась от боли. Зачем, Небо, зачем ее? Разве мало меня? Рот приоткрылся, дрожащие губы силились что-то сказать. Трясущиеся руки упустили рамку с фото, и она мягко стукнулась об толстый пушистый ковер – сама выбирала – оставшись целой.

— Женечка… Доченька… Вернулась… — едва слышно, сквозь стон и всхлипы.

— Вернулась, мамочка. Я ведь обещала. Тебе обещала. Разве могла не вернуться? – улыбаюсь, старательно пряча боль, тоску и все, что может помешать. Так привычно.

— Маленькая моя! Живая! Боже, живая! – крупные слезы стекают по лихорадочно горящим щекам. – Женечка! Доченька! – и попытка обнять. – Доченька? – горькая усмешка на полное непонимание.

— Мамочка, не волнуйся, я живая. Абсолютно здоровая и живая. Я тебе все-все расскажу. Прямо сейчас. Только успокойся немного, хорошо? – я просительно смотрела в ошеломленное лицо. – Я очень тебя люблю. И так сильно скучала… Вот и пришла. Пока так. Но я обязательно вернусь в своем теле. Обязательно! Ты мне веришь? – я пытливо и умоляюще всматриваюсь в родное лицо – верь мне, мама, только верь.

— Доченька… — растерянно, ошеломленно, неверяще.

— Все хорошо, мама. Все хорошо. Пойдем! – я маню ее в ванну, краешком сознания отмечая, что в моей комнате так ничего и не изменилось. – Мамуль, умойся. Холодная вода – лучшее спасение! – я с трудом растягиваю губы в улыбке, а хочется закричать. – Вот так! – поощрительная улыбка и старательная попытка не сойти с ума. – А теперь пойдем.

Мы возвращаемся в комнату – и я киваю на кровать. Такое лучше слушать сидя. Мама не отрывает от меня взгляда – боится, что я исчезну, думает, что я ей лишь привиделась, но все равно не желает прерывать такое сладкое видение. Прячу эмоции за нежной улыбкой – она не должна еще больше страдать. Поднимаю руку – кончики пальцев светятся изумрудным. Легкое, едва ощутимое касание – и с родного лица начинают исчезать следы последнего года. Разглаживаются тревожные морщинки, исчезают скорбные складки у губ, светлеет темные тени под глазами. Но я не останавливаюсь. Изумрудное свечение, послушное моей воле окутывает застывшую фигурку мамы. Нужно исправить вред, причиненный твоему организму, подновить, подлатать – наш мир так не совершенен для жизни. Старательно убираю все отклонения. Двадцать минут – гигантская уйма времени.

— Ну, вот. Теперь хорошо. Ты здорова! – опять улыбаюсь на обеспокоенный взгляд. – Мам, папа… Он имеет право знать. Мам?

— Конечно, доченька! – но неуверенность сквозит в голосе, ты до сих пор думаешь, что я тебе привиделась – приятно будет тебя разочаровать.

— Идем, мамуль. Он в кабинете. Уснул за столом. С моим фото… — последнее едва выдавила.

Мама нерешительно протягивает руку. Улыбаюсь и протягиваю свою. Да, я бесплотна, но… Даже эта иллюзорная возможность прикосновения многого стоит. Поднимаемся и выходим. Мама не отрывает от меня взгляда. Улыбаюсь и качаю головой. Я не исчезну. Во всяком случае, не сейчас. Тихий скрип двери. Отец даже не проснулся. Мама дернулась, но я отрицательно покачала головой. Я сама.

— Папа… Папочка! – тихо позвала я. – Папуль, проснись! – отец вздрогнул и открыл глаза. – Здравствуй, папа. Я вернулась… — в этот раз вышло проще.

— Дочка? – дикий взгляд и сумасшедшая радость, смешанная с неверием. – Моя малышка? Ты?

— Я папа, я! – смеюсь, чувствуя горячие дорожки на щеках. – Как и обещала! – и тону в той нежности, в том счастье, что излучают его глаза.

— Женечка! – отец вскакивает, роняя стул, бросается ко мне. – Женька? – детская обида в голосе, непонимание, и тихий смешок мамы.

— Не сейчас! – с улыбкой качаю головой, чувствуя всю ту же горечь. – Да я это, я! – звонко смеюсь на вспыхнувшее недоверие в выразительных глазах. – Не сомневайся. Живая, здоровая, такая же вредная. В общем, твоя дочка!

— Женька… — попытка прикоснуться.

Я улыбаюсь и протягиваю руки – ладонь к ладони. И пусть он чувствует лишь легкое колебание воздуха, я-то чувствую все. И его мелкую дрожь, и тепло чуть влажной ладони, и его сумасшедший пульс. Кончики пальцев вновь искрятся изумрудным, и я касаюсь такого родного лица. Не забывая, впрочем, и о диагностике и лечении всего организма. Здесь мне понадобилось больше времени – целых тридцать две минуты. Чертовски много. Либо в этом мире с магией туго, либо все настолько плохо. Хм. Даже не знаю, какой вариант нравится мне меньше.

— Теперь хорошо! – утомленно улыбаюсь, опуская ладонь. – Готовы выслушать? – настороженный кивок и сосредоточенное внимание в глазах.

Усмехаюсь и сажусь на диван – по обеим сторонам садятся родители, держа мои бесплотные ладони. Они внимательно слушают, не отрывая от меня горящего взгляда. Как же вы боитесь. Напрасно. Я не исчезну. Я не привиделась. Я тут. С вами. И по-прежнему вас люблю. Я рассказываю. Все. Правда, в подкорректированном варианте. О Межмирье, о выборе, о другом мире, о том, как удачно попала к графу. Все опасности и сложности того мира замалчиваю – ни к чему им волноваться. Рассказываю, что меня приютили граф с графиней. Красочно расписываю замок, положение графа в Империи, опуская опасные и темные детали – только восторженные слова и светлые краски. Коротко о болезни графине и моем феноменальном везении в ее исцелении. Об удочерении в качестве благодарности. О тех чудных перспективах, что открываются перед наследницей богатейшего графства. О правах на престол – в глазах отца появляется беспокойство, он понимает гораздо больше, чем я говорю. Перевожу тему на свое обучение. Рассказываю смешные истории со своим непосредственным участием. Не забываю сдабривать рассказ красочными иллюзиями. Хвастаюсь поступлением в лучшую Академию, естественно, замалчивая способ. Мной гордятся. Радостно улыбаюсь и продолжаю говорить. Незначительные мелочи, призванные создать хорошее впечатление и уверить, что у меня все замечательно. Часы пролетают незаметно. И я чувствую, что мне пора. Не сейчас, еще час, может, два у меня есть. Так мало…

— Вот и все. В общих чертах, конечно! – широко улыбаюсь уже почти спокойным и вполне довольным родителям. Их любимое чадо живо и здорово, а что в другом мире – ерунда. – Старательно ищу способ вернуться. Пока получилось лишь так, но я не отчаиваюсь – я ведь так мало знаю! – в голосе сожаление. – Я и в Академию пошла лишь из этих соображений. Буду очень стараться – что-нибудь да получится!

— Ты у нас умничка! – нежные улыбки и гордость за дочь. – Ты надолго? – это уже обеспокоено.

— Нет, к сожалению. У такого существования есть свои ограничения. У меня осталось чуть больше часа.

— Так мало! – плотно поджатые губы и нежелание отпускать. – Но ты вернешься?

— Конечно. Как только смогу – сразу приду! – понять бы еще, как я это сделала. – Мам, пап, я хотела бы увидеть сестренку…

— Конечно! Пойдем! – родители засуетились и «потащили» меня в комнату малышки, напрочь игнорируя тот факт, что мои ладони проходили сквозь них.

Тихо скрипнувшая дверь. Мы застыли, любуясь спокойным личиком сестрички. Я нерешительно шагнула к кровати.

— Малышка… Вставай, моя хорошая. Просыпайся, солнышко! – воркующие нотки вышли сами собой – сказывается привычка. – Маленькая моя, с добрым утром! – я солнечно улыбнулась на нежную улыбку сестренки.

— Женька! Ты мне снишься опять… Я соскучилась. Сильно. Почему ты так редко снишься? Ты ведь ангел, да? И у тебя много работы? – сестренка была весьма серьезна – я рассмеялась.

— Нет, моя хорошая! Я не снюсь. Меня отпустили к тебе. В гости. Ты так сильно скучала, что нам разрешили встретиться! – я нежно глажу встрепанные кудряшки.

— Правда? – округленные наивные глазки.

— Самая что ни на есть правдивая правда! – клятвенно заверила я, целуя малышку – ее не занимал вопрос, почему поцелуи сестрички не ощущаются.

— А мама с папой знают? – борьба в глазах сестренки: не хочется отпускать и осознание необходимости отпустить.

— Знают! – заверила я малышку, звонко смеясь. – Вот же они! – родители сели рядом и обняли нас – такой счастливой я себя еще не чувствовала.

— Ой, Женька, а что с твоими волосами? – малышка изумленно рассматривала снежные пряди, попыталась потрогать. – Ой! – испуганно.

— Ерунда. Я ведь ангел, дух. Вот буду хорошо выполнять свою работу, и снова стану человеком. А волосы – побочный эффект.

— Ты только старайся! – серьезно попросила сестренка.

— Обещаю! – малышка удовлетворенно улыбнулась, прижала к себе мою ладонь и уснула.

Я еще раз поцеловала кудрявую макушку, нежно погладила пухлую щечку, укутала и ее изумрудным сиянием – тут вышло быстрее, всего десять минут – и беззвучно покинула комнату. Родители вышли следом.

— Мам, а Дашка…

— Дома спит твоя подруга. Пойдешь?

— Отпустите? – и умоляющий взгляд.

— Беги уж. Только загляни попрощаться! – я клятвенно пообещала.

Несколько секунд мне понадобилось, чтобы очутиться в комнате подруги. У их семьи был собственный небольшой домик на нашем участке. Я с умилением рассматривала сопящую подругу.

— Вставай, соня! Счастье свое проспишь! – весело проговорила я.

— Это какое же? – недовольно со сна буркнула подруга, не спеша просыпаться.

— Меня! – наглость – второе счастье, первое – я.

— Отстань, чудовище. И вообще, Жень, ночь на… Женя?! – мигом проснулась подруга, подскочив на кровати. – Женька!!!

— Привет! – усмехнулась я. – А вот с обниманиями у меня пока проблемы! – прокомментировала я попытку Дашки.

— Пока? – уточнила внимательная подруга.

— Угум. Но я работаю над этим.

— Но… Как же так? Я же сама… — губы у Даши задрожали.

— Заколачивала гвозди? Чтоб уж точно не выбралась? – ехидно уточнила я. – Да ладно тебе! Что мне сделается? Жива и здорова. Только… Я в другом мире сейчас. Нет-нет, ты вполне вменяема. Я была и у родителей – один и тот же глюк разным людям не видится. Так что я это, я. И не смотри так недоверчиво. Лучше расскажи, как вы тут? О моих приключениях у родителей полюбопытствуешь – я чуть язык не стерла! – пожаловалась я, обнимая подругу.

Дашка начала рассказывать. Я слушала и улыбалась. Пусть глупо, но… Мне так этого не хватало! Параллельно подлечила подругу. На вопросительный взгляд пояснила, что маг. Округленные глаза – и ни одного вопроса, уважаю. Время пролетело незаметно.

— Дашка, а что стало с теми, кому…

— Все прошло просто изумительно. Хирурги еще долго удивлялись, мол, самые легкие операции… Прижились просто отлично – никакого отторжения.

— Замечательно! – я искренне обрадовалась.

— Не жалеешь?

— О чем, глупая? Тогда они ничем не могли мне помочь, а для этих людей являлись единственной надеждой.

— И все-таки ты странная! – уверенно заявила подруга.

— Какая уж есть! – ухмыльнулась я. – Даш, мне пора…

— Уже? – столько разочарования в голосе.

— Угум. Но я вернусь. Честно.

— Скоро?

— Как только смогу повторить это сумасшествие.

— Ого. Родителям, конечно, не сказала? – ехидно.

— Естественно! – горделиво.

— И что еще осталось за кадром? – подозрительно.

— Много чего! – честно призналась я. – В следующий раз расскажу все. Но только тебе. Идет?

— А что еще остается? – тоскливо вздохнула подруга, крепко меня обнимая. – До встречи. Буду ждать и дико скучать. Опять.

— Зато теперь точно знаешь, что я вернусь.

— Это да! – переглянувшись, мы рассмеялись.

— До скорого, Дашка. Люблю тебя.

— Люблю тебя! – смаргивая слезы.

Несусь к родителям, чувствуя утекающее с катастрофической скоростью время. Демоны! Секунда – и я влетаю в кабинет.

— Мам, пап, мне пора! – тревожно вглядываюсь в лица.

— Так скоро? Что ж… Возвращайся скорее, доченька! – меня крепко попытались обнять. – Мы тебя очень любим…

— И я вас, мамочка. Я так вас люблю… Если бы не эта любовь, я бы не смогла здесь оказаться. Она как путеводная нить. Не волнуйтесь. Скоро я вернусь. Люблю вас. Сильно-сильно. И сестренке передайте. Люблю! – и растворилась радужными брызгами.

Открыла глаза, узнала обстановку и вновь крепко зажмурила. На душе было светло и тоскливо одновременно. Я… Я просто не знала, что теперь делать. И помочь мне не мог никто. Я испытывала огромное облегчение от того, что смогла увидеть родных, успокоить их, снять груз переживаний… Да и просто еще раз всех увидеть – самое большое счастье для меня. И все же… я закусила губу, а по щекам покатились горькие слезы. Такой потерянной я себя давно не чувствовала.

Сариэль алли Ллиат

Я почувствовал, как завозилась подруга. Ага, проснулась, значит. Я настроился на долгую прочувствованную речь и открыл глаза. Увиденное поразило меня настолько, что я не сразу смог пошевелиться. Из-под крепко зажмуренных век подруги катились прозрачные дорожки, оседая в волосах. Духи! Что случилось?

— Эвжи? – я тревожно вглядывался в бледное лицо.

— Все хорошо, Сар. Теперь все хорошо. Только… Не ругай меня сейчас, ладно? – я вздрогнул. – Ничего не говори. Только не сейчас…

Я и не нашелся, что сказать. Крепко прижал к себе вздрагивающую подругу, давая ей выплакаться. Я даже не представлял, что могло произойти, чтобы Эвжена так расстроилась, но с вопросами не лез. Не время. Эвжи быстро успокоилась – не ожидал. Девушки, они… Они… Хм. Ну, вы знаете. Им только дай поплакать! Любимое занятие! А Эвжи… Да уж, необыкновенная. И этим все сказано.

— Ты как? – тихо спросил я уже давно молчащую подругу.

— Готова к труду и обороне. То бишь к пакостям и шалостям! – весело отрапортовала магичка, даже и не скажешь, что недавно плакала – ни одной дрожащей нотки.

— Это хорошо. Это просто изумительно. А теперь…

— Я взламывала защиту Академии! – быстро выпалила подруга и зажмурилась.

— Совсем крыша поехала? – уточнил я, не зная, то ли смеяться, то ли плакать.

— Неа. И не ругайся. Получилось же!

— Что-о-о?!!! – да я чуть не окосел от такого признания.

— Ничего-о-о! – передразнила подруга. – Зато меня услышали, а мою точку зрения приняли! – сказала, как отрезала.

— Э-э-э…

— Бэ! Что у нас на завтрак? – меня умиляет ее непосредственность.

— Гость! – ухмыльнулся я.

— О, Дорри таки доехал.

— Как догадалась? – я озадаченно рассматривал довольную подругу.

— Талант не пропьешь! – гордо усмехнулась Эвжи, вскакивая на ноги. – Завтракать идешь? Или ты на диете? – хитро щурясь.

— Не дождешься! – с возмущением, а в подругу летит подушка – ловко пригнулась и поймала оригинальный снаряд.

— Сам дурак! – от подушки я едва уклонился, а вот магичку попытался догнать.

На шум заглянул сонный атаман. Завтрак становился все ближе. Я облизнулся. Разговоры можно и отложить!