Глава 5

Луч солнца заглянул в узкое оконце у самого потолка портомойни и рассеял душный влажный сумрак. Варвара пошарила в чане. Пусто! Облегчённо вздохнув, она распрямилась. Дневной урок был почти окончен. Осталось немного: слить грязный раствор, развесить бельё да убраться. Но пока можно и передохнуть, подождать, пока стихнет ломота в спине. Сделав пару шагов назад, она села на низкую скамеечку у подвальной стены и сложила на коленях распаренные руки. Руки, рученьки! Не скоро стряпать ими пироги, так обожжены и испорчены они мыльным корнем и щёлоком. Да и кому нужны теперь её лакомства? Убили Клима злые монахи, сыночек пропал невесть где. Если бы не надежда увидать Матвейку, давно наложила б на себя руки. Нетрудно это, хоть и страшно. Воды, утопиться — в достатке, едкий щёлок, отравиться — тоже есть.

Варвара с тоской оглядела подвал. Тёмные, влажные каменные стены, пятна плесени вдоль пола, лужицы мыльной воды в углах. Их сколь ни убирай — всё одно остаются. В дальнем от входа углу выходили из стены две толстые медные трубы. Одна с водой холодной, речной, другая — с кипятком. Горячая труба парила, отчего плакал холодный гранит стен и потолка. Днем и ночью точил он слезу, соболезнуя Варвариной судьбе.

Большую часть подвала занимали чаны и лохани, где мокло, стиралось, полоскалось бельё. Прямо под окошком расположился дощатый стол. Сейчас на нём стояла большая корзина, доверху полная чистой одёжкой. Верхней да исподней, белёной да суровой. Спокойно, как о ком-то постороннем думая, представила Варвара: вот берёт она мокрые порты и свивает из них петлю. Хорошая петелька получится, удавистая. А уж куда накинуть — найдётся! Вот хотя бы за решёточку в окне зацепить.

Еще немного поглядев на краешек осеннего солнца в разрывах облаков, Варвара снова вздохнула, встала, кряхтя, подумала отстранённо: «Прямо старуха», и потащила громоздкую корзину наверх, на воздух. Там, сразу над портомойней, был небольшой дворик, окружённый высокими деревянными стенами братских казарм. Чуть выше её роста в стены было вбито множество крючьев для верёвок. «Бечева, — подумала. — С портами возиться не надо».

От свежего холодного воздуха закружилась голова. Холодный ветер остудил плечи, забрался под мокрый подол. «Так и простыть недолго, — вяло отметила Варвара, забрасывая парящие холсты на верёвки. — Может, так лучше?»

Подумала — и обругала себя за малодушие. Разве же можно думать о смерти, когда малое дитя не пристроено, не обласкано? Где-то ты, кровинушка? Всем существом ощущала Варвара, что жив Матвей, но что с ним, как он — не ведала. Рано умирать. Если уж совсем мутно станет, то и верёвка не понадобится. В мыльной воде тоже утонуть можно.

Совсем просто, только решимости набраться. Капельку мучений претерпеть — а там вечный покой. Но нельзя, никак нельзя.

Сам собой представился ей привычный тёмный подвал, чан с белёсым мутным раствором — и торчащие оттуда собственные ноги. Некрасиво как, противно… Зазнобило. Развесив последние полотна, убрав корзину, Варвара открыла дверцу в ближней стене и отправилась в келью длинным сумрачным коридором. Казарма, пока не совсем стемнело, была пуста. И к лучшему. Варваре не хотелось видеть монахов, чувствовать на себе их липкие взгляды, уворачиваться от жадных рук. Щемила сердце мысль о Климе. Щемила и напоминала, что ходят этими коридорами Климовы палачи, но не было сил дотянуться и сжать пальцы на их шеях. Скорее бы добраться до кельи, съесть холодной каши и забыться тяжёлым сном. Чтобы не помнить и не вспоминать, не травить душу.

До каморки, что делила Варвара с такими же, как она, узницами, оставалось несколько шагов, когда остановил её голос:

— Подожди, добрая женщина, — одетый в тёмное ключарь вышел из закутка.

— Добрая? — не веря, переспросила Варвара.

— Добрая, — монах кивнул. — Иди за мной, отец-настоятель хочет с тобой поговорить. Только сначала в сухое переоденься, негоже так.

Так монахи обращались к свободным, ни в чём не виноватым перед Орденом людям. Значит, она свободна? Может идти куда угодно, может вернуться домой? Найти сына?!

Настоятель встретил их возле рабочего покоя и сам проводил Варвару на двор, под темнеющее вечернее небо.

— Не держи зла, добрая женщина, — настоятель говорил тихо. Лицо его было скрыто под капюшоном, Варвара не видела глаз, но голос звучал виновато. — Нет на тебе вины перед Орденом, всю избыла ты трудом. Теперь ты свободна и можешь отправляться домой.

— Но куда? — вспомнила Варвара сожженный дом и разорённую усадьбу.

— Семья старосты готова принять тебя. Они ждут, — настоятель указал на крытый возок, стоявший у крыльца.

Возле возка стоял Василь и мял в руках шапку. Завидя, что Варвара посмотрела в его сторону, он виновато улыбнулся и развёл руками: вот ведь как получается… Ну что же. Василь — человек хороший, не обижал, пока в девках ходила, смеялся только и шутки отпускал, не казнить же за это? Потом-то, конечно, шутить не решался уже.

— Как прикажешь, отец Назарий, — Варвара снова повернулась к настоятелю. — Однако, за постой спасибо не скажу!

— То Изгнанному решать, добрая женщина, кого благодарить, кого проклинать, а мы его смиренные слуги, — ответил отец-настоятель и посмотрел на темнеющее небо. Солнце опустилось уже ниже монастырской стены и коснулось, верно, края небесного свода. Несколько минут — и вовсе стемнеет. — Или до утра останешься? Недалеко, но не дело в ночь отправляться.

— Нет! — изменилась в лице Варвара. Она споро забралась в возок. — Поехали уж, Василь Силыч!

— Полог подоткни, — глухо ответил Василь, — осень, задувает.

Экипаж проехал под широкой аркой монастырских ворот, гулко простучали каменные плиты под копытами Белоуха. Миг — и стена орденского форпоста осталась позади. На монастырском подворье осенний ветер не так тревожил, как здесь, на вольном просторе. Засвистело, задуло. Сукно полога надувалось парусом, трепетало и хлопало. Сквозь щели внутрь возка потёк свежий холодный воздух, полный запахов сырости, прелой листвы и близкой зимы.

Домой!

Вернуться в родное село, выйти к опушке леса — и просто стоять. Стоять и ждать! Матвеюшка обязательно выйдет, он почувствует её, материнское сердце не может ошибаться. Отощал, поди, в бегах… Что ел, где спал, да и спал ли?

В груди заныло. Скорее, скорее… Захотелось высунуться наружу, поторопить Василя, но Варвара благоразумно не стала этого делать. Стемнело, луны не видать, небо закрыто обложными тучами. Куда торопиться? Хотя и замостили с подачи Ордена окрестные дороги, и весело дробил шаг Белоух по деревянным плашкам, всё одно ночь, не видно ничего кругом, и даже зажженный Василем фонарь не помогает.

Погружённая в мысли, Варвара не сразу поняла, что они стоят и никуда не движутся. Снаружи говорили. Голоса — глухой и уже почти родной, Василя, и скрипучий, грубый, незнакомый — возвышались от тихого шёпота до почти крика.

— Последний раз говорю, — напирал, но с опаской, скрипучий, — отдавай коня и повозку! И катитесь пешком, пока холодов нет. К утру доберёшься.

— Нет! — услыхала она Василя. — Я под рукой Ордена. Прочь с дороги!

— Плевали мы на твой Орден, — вступил ещё один человек, гулко, бочарно.

— Тебе бы помолчать, — ответил Василь. — Думаешь, мешок на харю нацепил, так и не узнаю?

— Это ты зря сказал, — сказал Скрипучий. — Молчал, и жив бы остался!

Раздался странный мокрый хруст, и следом булькание и плеск.

Убили! Василя убили! Варвара сидела в возке, ни жива, ни мертва, закутавшись в тёплую шерстяную накидку; брат ключарь от щедрот одарил, не поскупился в дорогу. Что же будет? Никогда не слыхала раньше Варвара о разбойниках, деревенские колдуны держали порядок крепко, не разрешали непотребства. Где-то далеко, на Западе, как рассказывали проходящие купцы, встречались лихие люди, но здесь?..

Чужая рука рванула край полога, отдёрнула.

— Гляди-ка, какая тут курочка! — раздался голос.

Варвара не сразу рассмотрела говорящего, мешал бивший в глаза жёлтый фонарный свет. По голосу, это был тот, кого она окрестила про себя Скрипучим. Высокий, кряжистый. Рукава закатаны по локоть, будто не осень, руки перевиты толстыми жилами. Его голову прикрывал остроконечный, надвинутый низко на глаза колпак.

— Ишь, какую бабёнку вёз дурачок! — рядом со Скрипучим появился ещё человек, пробасил довольно: — Это мы позабавимся!

— После забавляться будешь, — Скрипучий недовольно сплюнул, — вяжи бабу быстро, надоть с дороги свернуть, не ровён час монахи поедут!

— Оно верно, — ответил Гулкий и полез, сопя, внутрь, и сразу кисло запахло промокшим полотном. — Давай, милая, руки. Да не метусись! Недосуг мне за тобой гоняться...

Скоро они свернули куда-то направо, и возок стал раскачиваться на дрянной, раскисшей от дождей полевой дороге. Варвару бросало из стороны в сторону, колотило о дощатые борта. Она мычала сквозь зубы, мечтая лишь не врезаться в твёрдое виском. Болели стянутые за спиной локти, от ветошки, которую запихал ей в рот Гулкий, шёл крепкий конский запах; под языком скопилась горькая слюна и мешала дышать.

Сколько продолжалось это мучение, Варвара сказать не могла, но, когда фургончик остановился, она была чуть живая.

— Сомлела, никак? — Гулкий подхватил её и забросил, как куль, на плечо.

— Двигай, двигай! — ответил Скрипучий. — Некогда ждать, пока оклемается!

Сквозь повязку на глазах Варвара услышала скрип открывающейся двери, пахнуло теплом и угаром, застарелой грязью и сыромятными ремнями. Гулкий небрежно свалил Варвару на лавку, содрал тряпку с лица, подцепил и выдернул изо рта противный кляп.

Варвара с сипом потянула воздух, закашлялась.

— Лежи тут покамест, — сказал Гулкий. Он оказался рыжим, рябым и конопатым, от мокрого суконного колпака волосы его спутались и торчали неопрятными лохмами, — потом вернусь, приголублю!

Вышел, прикрыл дверь в коморку. Но не до конца, и сквозь щель Варвара увидала край стола, уставленного плошками и склянками, огонёк свечи. Гулкий стащил кафтан и остался в полосатых портах и нижней рубахе. Сел на лавку, боком к Варваре, стал шумно есть.

Рубаха показалось Варваре странно знакомой, виденной недавно, но Варвара выкинула эту мысль из головы: обычная мужицкая рубаха, сколько она перестирала таких за прошедшие недели! Выкинуть-то выкинула, да пришёл вместо неё липкий страх. Что-то ждёт её, что за люди встали снова между ней и сыном? И подумалось, что за орденскими стенами надёжнее, не зря же тати монахов сторонятся… Орден защитит, Орден оборонит, сына спасёт и обогреет! Надо Матвея звать, он услышит, он придёт! — назойливо стучало в голове. Как же Матвеюшка спасёт, мальчонка совсем? — засомневалось было Варвара, но сомнение развеялось, словно кто мягко отодвинул его в сторону. Не надо сомневаться… Матвей может, как же он мамку в беде оставит? Звать его надо, со всех сил звать!

— Дак не молодка, чай… — сказал за стенкой Скрипучий.

— Не молодка, зато мягонькая, — ответил Гулкий и довольно гыкнул.

Надругаются, поняла Варвара, злые разбойники, Василя не пожалели, убили, и её убьют. Где же ты, сынок? Защити!

Забыла Варвара обо всём, взмолилась: «Приходи, сынок, помоги!» И сразу легче стало, и не так страшно, и уверенность пришла — всё хорошо станет, только сильнее надо Матвея звать, думать о нём, вспоминать его, и тогда сын придёт, сын защитит, защитит, защитит…

Уставший от дедовой науки, Матвей спал неспокойно, вздрагивал и сжимал кулачки. Ему снились слова. Длинные, непривычные, они убегали от Матвея, дразнили колючими хвостиками, свивались в кольца и выстраивались в бесконечные ряды. Менялись местами, перестраивались, и превращались в деревья с множеством ветвей. На ветках, как яблоки, качались слова обычные, но получившие странный, неожиданный смысл. Потом приснилась мама. Она напекла пирожков с калиной, и теперь звала Матвея.

«Иди скорее, сыночек, я жду тебя!» — «Да, мамочка!» — ответил Матвей и открыл глаза. В землянке стояла непроглядная темень. Уютно похрапывал дед Захар, звенел дурной комар, проснувшийся от их тёплого дыхания. Более ничего не нарушало тишину.

«Матвеюшка…»

Мама звала его! Её голос звучал где-то внутри, в мыслях, тихо, неощутимо, но он был. Мама тревожилась, мама страдала, мама боялась кого-то…

— Мама? — прошептал Матвей, — где ты, что с тобой?

Она не ответила, голос пропал. Сколько не вслушивался Матвей внутрь себя, сколько не всматривался в темноту… пусто. Подрагивала над землянкой паутина сил, как дрожит под ветром паучья сеть, но бабочка, что билась в тенётах ещё минуту назад, исчезла, улетела, как не было. Может быть, ему приснилось или показалось спросонья?

Матвей закрыл глаза и долго лежал, всматриваясь в невидимые ручейки силы, текущие через Лес. Ничто не нарушало их мерного течения. Показалось…

Рубаха! Варвара вспомнила. Точно такие развешивала она сегодня над портомойней. И на каждой с изнанки рукава — рыжее несмываемое колесо — клеймо Ордена Изгнанного бога. Похитители — те же монахи! Холодные убийцы. Клима убили, Василя убили попросту, между делом. Для чего? Матвей им нужен, сыночек. Вовсе не собирался настоятель отправлять её домой, обмануть хотел, сына приманить… Не дождётесь, решила Варвара, не будет вам от меня помощи!

В голове прояснилось. Рассеялась хмарь, и Варвара поняла, что была она как в тумане, хозяйничал в её душе злой кукольник, за верёвочки дёргал.

Хлопнула наружная дверь. Загремела, переворачиваясь, лавка. Это Гулкий вскочил, преданно глядя на вошедшего.

— Где она? — спросил знакомый тихий голос, и дохнуло от него зимней стужей.

Настоятель!

— Здесь, Ваша Ясность!

Отец Назарий вошёл в коморку, посмотрел зло на Варвару, потом оборотился к похитителям:

— Бабу — дуру, колдунову жёнку заморочить не могли, Послушания! — от его слов Скрипучий и Гулкий показались ниже ростом, легла на их лица мертвенная бледность. — В каменоломню пойдёте, глупость отмаливать! А ты… — настоятель сделал шаг и навис над Варварой, — по добру не захотела послужить? Страданием отслужишь, всё одно, как я скажу, будет. Вниз её, приковать над Следом, быстро!

Узкий ход начинался в покоях настоятеля и спускался неровным зигзагом вниз, в сердце скалы, приютившей форпост. Сюда, в тайное святилище Ордена, и принесли Варвару. Отец Назарий сидел на низенькой табуретке у входа в подземный грот и зябко кутался в толстую медвежью полость. Не от холода, хотя стены пещеры с радостью пили живое человеческое тепло. Нет, от соседства с глыбой, на которой отпечатался След Изгнанного. Чуть зазеваешься, и бьющая из гранитного монолита дикая сила вмиг выморозит душу. Не дело смертному магу долго быть рядом с источником божественной мощи! Но надо, время торопит. На мгновение настоятель позавидовал брату Якову, бестрепетно перебиравшему железо у подножия Камня.

Брата Якова обошла судьба, не дала сродства к магии. И забыть бы ему про чины, не то, что Вниманием, даже Послушанием не стать, кабы не удивительное: одарил Якова Изгнанный бог равнодушием к людскому страданию, телесному или душевному. Не терзалось его сердце от чужой боли, но и не радовалось ей, как у изверга или татя.

Его Послушание Яков был палачом, или, как определено в рескриптах Ордена, экзекутором. Отмерял он муку точной мерою, с холодной головой и без ненависти проводил подопечных по дороге назначенной пытки.

— Долго еще? — проговорил настоятель и дёрнул головой, будто колючка попала за ворот.

— Можно и начать, Ваша Ясность, — протянул Яков и посмотрел на Варвару. Она висела на стене, на железном костыле, пропущенном между её связанными запястьями. Нагое тело белело на сером с прожилками граните.

— Почему железо не калишь? — снова спросил Назарий.

— Нельзя… — ответил палач, вглядываясь в глаза женщины, — не выдержит она огня, сердце сначала взвеселить надоть. Плёточкой!

Варвара тихо завыла от ужаса.

— Боишься? — Скучным голосом спросил настоятель. — Поздно испугалась, женщина. Боялась бы, мужа выбирая! — вдруг закричал он.

— А-ва… — Варвара отпрянула, стукнулась затылком о мокрый камень.

— Ты можешь спасти, — Назарий заговорил неожиданно мягко, — жизнь. Душу — нет уже, только милостью Изгнанного, но плоть… Позови сына. Повози! Искренне, истово!

— Нет...

— Да! Клянусь, я не сделаю ему ничего худого.

— Нет. Ты убиваешь всех, кто любит меня! Я не отдам тебе сына. Не отдам! Не отдам!

Настоятель махнул Якову рукой: «Начинай!»

Лениво, без особого рвения, палач хлестнул Варвару по бедру. Кожа покраснела. Варвара дёрнулась, застонала сквозь стиснутые зубы.

— Ничего, милая, — сказал палач и ударил снова, чуть сильнее. — Это для сугрева пока!

Не выдержать, поняла Варвара. Она забудет обо всём, лишь только палач начнёт бить в полную силу. Тело сдастся первым.

Яков мерно взмахивал рукой, вспухали на коже красные рубцы. Скоро Варвара кричала в голос. Красные капли пятнали стены и пол, морщился, глядя вниз, настоятель.

— Замри! — Яков остановил руку, и отец Назарий сказал недовольно: — Зачем ты терпишь, женщина? Я знаю, это больно, это очень больно… Зови сына!

— Прок… — Варвара закашлялась, сплюнула кровью из прокушенных губ, — Будь… ты… проклят!

— Дура! Колдунова подстилка! — от бешенства у Назария затряслось лицо. — Сгинешь тут! Яков, ну же!

— Помрёт ведь, Ваша Ясность, — спокойно ответил палач. — Без толку помрёт. Доверьтесь мне, отец Назарий. Пусть повисит, подумает, пока я огонь разведу. Сейчас — самое время. Уголья… они вразумляют. Кто раньше не помер.

Он высек огонь. Забегали по берёзовым углям весёлые язычки пламени.

Варвара поняла: это всё! Почему она не утопилась намедни? Пусть противно, пусть мыльная, грязная вода, зато своею волей! Не под плёткой палача, не на глазах сумасшедшего старика… Самой уйти бы, пока в памяти, пока не стала ещё кричащим мясом! «Не верь им, Матвеюшка, — взмолилась она. Вдруг не врёт монах, вдруг почует сын её и послушает? — Не ходи за мной, сыночек! Обманут и убьют, как отца убили, как Василя, как старого Захара...»

Настоятель насторожился и поднял голову. В дыхание сил вплелась новая нота. Дурная баба, что доставила ему столько неудобств, взялась за ум. Оно думает о сыне, она зовёт сына! Что же, лучше поздно, чем никогда. Может быть, он даже оставит её, милосердием Изгнанного, в живых. Кричи своему щенку, зови его, а уж наша Ясность поможет...

Назарий глубоко вздохнул, прикрыл глаза и потянулся к Следу. Чёрная невидимая река, полная струй и водоворотов, открылась внутреннему зрению. Она низвергалась из глыбы, подобно водопаду, только вверх, наполняла пещеру ручьями мощи. Осторожно, чтобы не сгореть и не утонуть самому, настоятель отделил малую прядь и направил её на вдову колдуна. Мысль станет сильнее, взломает пространство, достигнет мальчишки, а он не сможет удержаться. «И будет мой!» — от предчувствия удачи в груди стало горячо.

«Духи лесов и камней, воздуха и воды! — звала Варвара. — Вы помните Клима… Помогите мне! Сохраните сына! Изгнанный, если ты, в самом деле, есть, если осталась в тебе живое, дай уйти самой! Смерти прошу, смерти! Умереть самой… умоляю».

— Мама? — Матвей проснулся, как от удара.

Мама страдала, ей было очень, очень плохо, эхо далёкой боли сжала сердце.

— Где ты, мама, — прошептал мальчик, — что они сделали с тобой? Я приду к тебе, я спасу!

Нет! — пришёл ответ. Не слово, чувство, движение души. Был в нём строгий запрет. Как давно, раньше, в другой жизни наказывала мама не совать руки в печь, где празднично светились угли. И было в нём страстное, истовое желание. Смутное, тёмное, но разве может мама хотеть плохого?

Она запретила Матвею приходить. Маме лучше знать. Он не придёт, но поможет иначе.

Вздрогнул засыпающий на зиму лес, потянулась отовсюду призрачная паутина. Заткала, затопила землянку, и потекла по тенётам сила. Мощь, у которой появилась цель.

— Возьми, это тебе, мама, — сказал мальчик. — Будет, как ты хочешь!

Боль пропала! Ещё миг назад она терзала тело тысячами злых иголок, и вот снизошли небывалая лёгкость и покой. Ей вняли, поняла Варвара. Сын услышал и дал сил. Его нельзя подвести и предать. Значит, пришло время умереть. Всё ли она сделала, что могла? Там разберутся. Жаль, Василь погиб ни за что. Варвара посмотрела на старикашку настоятеля. Как он жалок, вскочил с гримасой на лице, бесполезно машет руками. Глупый, непонятливый монашек. Взвихрилась тень в дальнем углу пещеры, из неё вышел человек. Фигура его колебалась и плыла, как тогда, на пожаре, на лице застыла печаль. Захар? Выжил, значит, старик, выкарабкался!

Улыбнулась ему Варвара виновато и умерла.

Матвей лежал лицом во мху, плечи вздрагивали. Дед Захар сидел рядом и молчал. Ах, как был благодарен ему Матвей за это молчание! И за то, что не стал утешающее гладить по голове и плечам… Нельзя, знал Матвей, его сейчас трогать, происходило с ним что-то, рвались внутри тонкие нити, те, что связывали с детством. Никого не осталось. Отец мёртв, мама… он сам подарил ей смерть. Сам. Только дедушка Захар, да ведь не родной он, просто старик рядом. Просто старик.

Матвей сел, вытер слёзы и посмотрел на Захара.

— Учи меня, Захар, — сказал твёрдо. — Всему, что знаешь, учи. Клянусь, я буду лучшим учеником!

Не мальчик сидел теперь перед ним, увидел старый колдун, юноша. Не по годам, по пережитому. Губы сжаты, в глазах решимость.

«Ох, что-то будет», — понял колдун. Но промолчал. Не тот взгляд был напротив, чтобы говорить.