Глава 7

Мелочь — враг хитроумных замыслов. Коли не дал Изгнанный мудрости, чего каверзы затевать? Мало сочинить зловредный план, надо же увидеть и оценить последствия!

Отец Назарий пребывал в некотором замешательстве. Его Внимание отец Григорий заговорил сразу, стоило им спуститься к следу Изгнанного, а брату Якову разложить на верстаке пыточный припас. Не понадобился даже огонь.

— Гонители попутали!.. — шептал Григорий, с ужасом следя за приготовлениями Якова. — Прости, отец настоятель, грех взял на душу, несусветное измыслил… — он сглатывал, вжимался в стену — лишь бы дальше от деловитого брата-экзекутора. — Невозможное, недопустимое! Скажи ему, отец настоятель, чтобы он ушёл!

— Зачем? — сказал Назарий. — Без моего приказа волос не упадёт с твоей головы. Считай, что брат Яков — нож или топор, отсекающий больной побег. Инструмент в моей руке, как я — орудие в руке Изгнанного. Говори, раз начал.

— Гонители...

— Хватит! — прикрикнул настоятель. — Гонители были давно, столетия прошли, как их нечестивые кости обратились в пыль. А ты, Внимание Григорий — здесь и сейчас! Ну же!..

— Я… хотел навлечь на тебя, Ясность… гнев колдуна… — заговорил Григорий. — Ты должен был ослабнуть в битве. Или погибнуть… или сбежать! Уйти, исчезнуть и освободить дорогу мне!

— Зачем?

— Ты недостоин! — выкрикнул Григорий. — Ты чужак, интригами занявший высокий пост, один из этих грязных и невежественных мужиков! Я бы навёл порядок, я бы сделал, как надо! Я бы… Прости, отец настоятель! — он упал на колени, стараясь поцеловать сапоги Назария. — Прости! Искуплю… кровью, службой, преданностью… только прости!

— Я простил, — ответил отец настоятель.

— Да? — лицо Григория осветилось надеждой.

— Конечно, сын мой, — сказал Назарий. — Кто я такой, чтобы карать брата в Изгнанном? Ты послужишь ещё. Не мне, Ордену.

— Ка-ак? Как я послужу Ордену? — спросил Григорий, глядя на камень со Следом и вбитые в тёмный камень стен костыли и крючья. — Как я послужу Ордену здесь?

— Силой и кровью, брат. Начинай, Яков!

Движением руки настоятель лишил Григория движения и голоса. Только и осталось его Вниманию, как немо разевать рот и вращать глазами.

— Как прикажешь, твоя Ясность, — кивнул Яков. — Здесь будешь или там, — он показал глазами на дверь в соседний каземат, — подождёшь? Ничего интересного не будет сейчас, чего смотреть?

— Здесь буду, — ответил настоятель. — Обязан. Дураку этому обязан. Делай что положено!

Брат Яков промолчал, только дёрнул плечами. Сам, мол, напросился.

Легко, словно ребёнка, он поднял отца Григория на руки, перенёс на След Изгнанного и заботливо уложил, словно перед ним был не жёсткий, бугристый валун, а пуховая кровать. По краю камня шла длинная извилистая трещина. Брат Яков взял пучок серебряных спиц с кольцами на конце и укрепил их в трещине. По три, через равные промежутки. С другой стороны от брата Григория в камне были просверлены дыры. В них брат Яков поставил оставшиеся спицы, тоже по три в каждую дыру. Внимание Григорий на камне покраснел от натуги — и потерял сознание.

Он понял. Внимание Григорий вырос в хорошей семье и получил приличное образование в метрополии. Конечно, он понял.

— Так даже лучше, твоя Ясность, — сказал Яков. — Пусть отдохнёт. Его ждёт долгая ночь!

Потом брат Яков вынул из ящика с инструментами связку золотых цепочек. Каждая из них оканчивалась двумя крючками. Зацепив первую за кольцо на спице, брат Яков продел её сквозь складку кожи на боку Григория, натянул и зацепил за кольцо вторым концом. Потом вторую, третью и дальше, оплетая тело Внимания золотом как паутиной. Когда Яков продевал пятую цепочку, брат Григорий очнулся.

Отец настоятель услышал его беззвучный стон. Он длился и длился, а брат Яков продолжал пеленания, словно гигантский паук, поймавший жирную муху. Боль от золотой нити не так велика, и любой взрослый человек может её выдержать. И промолчать. Но душу не обмануть. Ей больно — и она плачет.

— Всё, твоя Ясность, — сказал брат Яков.

— Подожди снаружи.

Настоятель снял рясу, следом исподнее и остался совсем наг. От холода седые волоски, покрывшие грудь, встали дыбом, по ногам и рукам побежали мурашки.

Отец Назарий встал возле Камня с пришитым к нему Григорием и закрыл глаза. Теперь он видел внутренним зрением. Здесь, у Следа, это было доступно любому. Пещера сияла. Сила Изгнанного, поднимаясь из недр, собиралась в Камне, и одним жгутом уходила сквозь гранитный свод пещеры в небеса. Проходя через толщу камня, она рассеется, распадётся на множество ручейков. Один из крупных ручьёв силы поднимался в келье настоятеля. Для обычных дел его хватало, но сейчас его Ясность задумал другое. То, что требовало совсем иной мощи. И другой плотности магических потоков.

Отец Григорий — да поможет ему Изгнанный! — послужит линзой, которая сфокусирует бьющую снизу мощь в тонкий — не толще мужской руки — и чрезвычайно сильно сжатый, скрученный пучок.

Настоятель вытянул перед собой руки. Внутреннее зрение нарисовало их как две бледно-серебряные, размытые ветви, состоящие из множества жилок. Сила, его собственная, не заёмная сила, следовала за током крови. Назарий начал читать заученные слова — и руки его выросли, раскрылись, как крылья.

Внимание Григорий застонал громче. Бьющая из его тела колонна света сузилась и превратилась в яркий стержень. Его и обхватил настоятель крыльями рук.

Близкий разговор — заклинание простое, доступное при должной сноровке слушателю второго или даже первого курса Академии. Каждый выпускник хранит и в силах найти в конспектах заветную страничку, на которой перечислены нехитрые действия. Немногое надо, чтобы говорить хоть с краем мира: источник магической силы, закалённый, дисциплинированный ум — и живой человек, который легко становится мёртвым. Поэтому на практике заклинание применяли далеко не все, готовые теоретически. Дело не в гуманизме или жалости. Нетрудно найти жертву среди еретиков или осуждённых преступников, но вот источник Силы… Их не так много, этих источников, и слишком велика ответственность, и не всякий вправе зачерпнуть Силу щедрой рукой.

Озноб, ещё минуту назад тревоживший отца настоятеля, пропал. Отец Назарий стоял в столбе тёплого света. Невидимое сияние грело как Солнце.

Назарий бросил быстрый взгляд на Внимание Григория. Того колотила дрожь. Золотая нить — вещь неприятная, но не мучительная, но заклинание, которое сплёл настоятель, почти готовое, пило жизнь незадачливого монаха. Выживет, решил настоятель, если будет воля Изгнанного, или умрёт, но не зря. Подумав так, он выбросил Григория из головы и прошептал последние символы.

Жгут силы, проходивший между его руками и бессмысленно бивший в потолок и далее, в пустоту неба, ожил. Описал круг над головой настоятеля, склонился к востоку и ударил в стену подземелья почти у самого пола. Где-то в той стороне находилась канцелярия Его Проникновения главы Ордена. Странно, Сила Изгнанного решительно утверждала, что самое святое место на Земле, кабинет главы Ордена, находится под землёй, хотя настоятель точно знал, что это не так. Этот факт косвенно подтверждал ересь, распространённую среди западных варваров, гласившую, что Земля имеет форму шара. Именно поэтому Орден закрывал на неё глаза. Было, наверняка, другое объяснение, не пришедшее ещё в голову мудрецам...

Эти мысли мелькнули в голове Назария в один миг перед тем, как он почувствовал присутствие. Близкий разговор начался. На востоке давно ночь, Академия и Канцелярия спали. Назарий рассчитывал, что его вызов примет дежурный по канцелярии — Ясность или Чистота — начальник ночной смены, ведь Канцелярия хотя и спит, но чутко, вполглаза.

Ему ответил Проникновение.

Настоятель был человек, и сосредоточенность на миг покинула его. Жгут силы мгновенно утончился, превратившись в тонкую раскалённую спицу. Сейчас она станет нитью и вовсе исчезнет! Не удержал! Назарий пошатнулся от обиды на себя, своё неумение, свою слабость. Всё напрасно… и что подумает Его Проникновение? Сердце пропустило удар, в животе родился ледяной ком, но… Его Проникновение подхватил канал Близкого разговора, до Назария дошла волна участия, мигом растопила снег на душе.

«Что случилось, брат?» — спросил глава Ордена. Не словами спросил, Близкий разговор не терпит слов, только образы, только картины.

Картины богаче слов. Отец Назарий укрепился духом и выложил всё. Про брата-отступника, про гнездо колдунов рядом с форпостом, про битву с мальчишкой и поражение, про гордыню Внимания Григория и собственное бессилие.

«Выжечь калёным железом, — смиренно возмечтал он. — Дай под моё начало сто боевых магов, и мир воцарится в провинции. К вящей славе Изгнанного!»

Проникновение не отвечал, думал. Ровно пылал жгут силы, пробегали по нему ленивые волны. Могуч был Его Проникновение, ох, могуч!

«Не за себя прошу, — взмолился Назарий. — Стыдно. Не разглядел в брате опасность для Ордена, для порядка и веры. Не смогу жить, если не исправлю ошибку!»

«Нет», — ответил Проникновение.

Жгут силы распух, стал толстой трубой и рассыпался искрами. Отец Назарий медленно сел на каменный пол. Тело, разгорячённое Близким разговором и соседством с мощью Его Проникновения, ещё не чуяло холода, но умом настоятель понимал: надо подниматься. Только цыплятам да поросятам полезен холод ледника, но только ощипанным да палёным.

Назарий не глядя опёрся рукой — раздался стон. Внимание Григорий! Монах часто и неглубоко дышал, но был жив.

— Милостив Изгнанный, — пробормотал Назарий, — к дуракам. Значит, не срок тебе пока. Яков!

Вбежал брат-экзекутор.

— Помоги одеться, — приказал настоятель.

— Спешу, твоя Ясность, — засуетился брат Яков, — а с этим что делать?

— Этот подождёт! — отец настоятель с трудом попал руками в рубаху. Его била дрожь. Горячего бы сейчас да поспать до утра, а потом до вечера. Жаль, времени совсем нет. — Чего ему станется, если Близкий разговор выдержал? Золото прибрать не забудь потом. Я к себе, а ты, — настоятель глубоко вздохнул, прогоняя остатки дурноты, — найди Кирилла, пусть созывает малую Думу. Всех у себя жду. Уяснил?

— Непременно, твоя Ясность, — сказал брат-экзекутор, подавая настоятелю руку. — Темень какая, давно просил свечей прикупить… Не бережёшь ты себя, твоя Ясность.

— Замолчи, глупый! — отмахнулся отец настоятель. — Внимание Кирилл, малая Дума, не забудь!

Что делать-то? Что делать, спрашивал себя отец настоятель по дороге от следа Изгнанного в свои покои. Не дал Его Проникновение ста боевых магов. И десяти не дал, и даже одного. Сто магов — большая сила, весь Орден зараз беззащитным оставить. А если колдун окажется слишком силён? А если претерпят маги ущерб, что потом? Боевой маг, входящий в первую сотню, — товар штучный, его двадцать лет учить. Нет у нас двадцати лет, посетовал Его Проникновение. Западные варвары готовы перейти границу. Не в этом году, так в следующем, не в следующем, так через два или три. Они сами не решили. Нельзя силы распылять, дал понять его Проникновение, покуда неизвестно место первого удара. Крепить стены, запасать продовольствие и прочие припасы, а колдуны… Их не трожь, сами не полезут!

Это правда, сморщился настоятель. Далеко видит Его Проникновение, нет для него тайн. Коли не глупость Григория… Эх, да что теперь!

Отец Настоятель поправил на груди знак святого колеса и приказал себе выкинуть из головы брата и глупого лесного мальчишку. Впереди много работы, не до них.

Синичка присела на ветку, покрутила туда-сюда головкой. Давно пора ветке зеленеть, но почки не набухли. Не раскрылись, не выпустили в мир нежные молодые листочки, которые так любят вкусные гусеницы. Птаха не удивилась. На коротком своём веку она успела познать лесной пожар, когда огонь злобным зверем прыгает с дерева на дерево, пожирает кустарник и кроны, оставляет за собой чёрную пыль и голые обугленные стволы. Синичка вспорхнула, сделала вокруг одинокого деревца круг, другой и с треньканьем полетела в сторону леса. Про то, что раньше здесь было большое село, она не вспомнила. Хотелось есть.

— Я стал завидовать мелким тварям.

Старик, одетый в бесформенную рванину, протянул руку за птицей, а потом опустил её, словно хотел пустить что-то вслед, но передумал. Закутался сильнее, не грело его жаркое весеннее солнце, и горько произнёс:

— Зачем? Эта земля бесплодна на годы вперёд. Ты хотел этого? Зачем ты убил всех?

— Они виноваты сами, — ответил Матвей.

Он вырос. Пять лет в лесу не прошли даром. Раздались плечи, над верхней губой темнели первые усы, которые так не любят сбривать мальчики. Голос стал грубее и ниже, скулы резче, глаза смотрели жёстко и почти зло. Если бы не глаза… Он должен нравиться женщинам, понял Захар. Он очень должен нравиться женщинам, если их не испугают глаза.

— Мы приходим сюда каждую весну, — говорил тем временем Матвей. — Ничего не меняется, здесь пусто и скучно, но год за годом ты заставляешь меня идти на это поле.

— Я хочу, чтобы ты не забыл, — сказал старый колдун.

— Я всё помню, — ответил юноша, — и я больше не приду сюда. Хватит! Они не сделали ничего, чтобы нас защитить, они были ничем не лучше тех пятерых.

— Но… — начал Захар.

— Хватит! — крикнул Матвей. — Ты многому меня научил, спасибо. Теперь ты можешь отдохнуть, старик.

— Я не хочу отдыхать, — возразил Захар, — я буду рядом, я помогу...

Тело его не послушалось, руки и ноги предали его. Как марионетка, ведомая неопытным кукольником, Захар поднялся с обугленного чурбака, на котором сидел, и пошёл к лесу. Ломаными, дёрганными движениями, вращая головой и беззвучно разевая рот.

Стеклянистая корка под ногами старика хрустела, ломаясь, вверх поднимались султанчики пыли. Вдоль края леса рос молодой ельник. Невысокий, немногим выше человека, но густой и почти непроходимый. Едва Захар приблизился к нему, ельник расступился, открыл проход под полог старых деревьев.

— Ты не умеешь мстить, — тихо сказал Матвей, разжимая кулаки. Захар ослабел за прошедшие годы, его измучила жизнь в медвежьей берлоге, без тёплой постели и горячей бани, но он всё равно был силён. Особенно здесь, на выжженом поле, вдалеке от леса. А в Колдовском лесу… Матвей улыбнулся; все нужные приказы он оставил, лес знает хозяина, лес будет рад выполнить всё!

— Ты не умеешь мстить, — повторил юноша. — Ты не хочешь отомстить!

Он сел на освободившийся чурбан и стал ждать. Что-то будет очень скоро. Твари лесные и птицы небесные, черви и жуки, деревья и трава не умеют размышлять, но могут видеть и рассказывать.

Ты сосна, приказал себе Матвей. Одинокое дерево посреди поля. Ты стоишь среди валунов, потому пахарь обходит тебя стороной. Годы и ветра искривили ствол, кора потрескалась, твоё тело истыкали сучья. Плотник презрительно проходит мимо ещё и потому, что на высоте вытянутой над головой руки зияет большое дупло. Никуда не годное дерево, разве только на дрова. На самой верхушке любит сидеть коршун. Влюблённые назначают рядом с тобой свидания, а между корней поселилась семья полевых мышей. Хорошо.

Весть принесла стая ворон. Пролетая над Матвеем, они устроили в воздухе дикие игрища и кавардак. Вороны — умные птицы. Их трудно обмануть, труднее, чем человека — ни одна не села на сосну — зато они умеют сказать, если умеешь слышать. Потом на западе запели дудки, а над дорогой встало облако пыли.

Слева и справа вдоль дороги промчались передовые разъезды. Глянули мельком на мост, перекинутый через ручей, на тропу в сторону старого пожарища, и умчались дальше. Затем пришла Орда.

Она двигалась на восток. Скрипели повозки, развевались волчьи хвосты на шапках. Копыта коней разбивали крепкий орденский тракт в мелкий щебень. Тысяч скакунов, подкованных шипастым железом.

Боевые отряды перемежались обозами. Сотни гружёных подвод, стада скота, табуны запасных лошадей. Мычание и блеяние наполняли воздух. Крепко пахло конским потом и навозом. Потом снова лениво двигались конные воины, сотня за сотней, тысяча за тысячей.

Несколько воинов съехали с дороги и спешились, изумлённо разглядывая последствия злой волшбы. Люди как люди, в полотняных штанах и кожаных куртках, обутые в добрые сапоги. Только мечи на поясах и закинутые за спины луки выдавали в них солдат. Один разбил каблуком спёкшуюся корку, осмотрел и чуть не понюхал кусок чёрного шлака и что-то закричал резким высоким голосом.

Из толпы выбрался ещё один всадник — шаман. От прочих его отличала шапка, вместо волчьего или лисьего хвоста украшенная золотым шитьём. Вынув из седельного мешка бубен, он пошёл прямиком к Матвею. Воины осторожно двинулись рядом. Шаман остановился шагах в десяти, ударил в бубен костяшками пальцев и запел что-то заунывное. Матвей не понимал ни слова, только от чередования ударов и завываний внезапно засомневался… Дерево ли он? Не ошибается ли? Хорошо ли спрятался?

Если судить по лицам ордынцев, ничего странного они пока не видели, а шамана вызвали на всякий случай. Уж очень приметное место: чёрная проплёшина, покрытая блестящей коркой, мост через ручей, сделанный из хорошего дерева и ведущий к старому пожарищу под той же стеклянистой коркой. Пусто, ни одного человека вокруг, потому не обратили внимания разведчики. Не их это дело — искать следы магии, для того шаманы есть.

Пение шамана стало злее. Он требовал, он приказывал! Картина, созданная Матвеем для чужих глаз, дрожала и готова была развеяться. Матвей потянулся мыслю к лесу, зачерпнул силы, напрягся...

Шаман обескураженно умолк, руки его задрожали. Он был храбрый человек, иные не ходят за добычей, но испугался. Что он увидел в глубине дупла? Отблеск глаз злого духа? Людской костяк, оживающий от близости живого в глубине земли? Что-то своё, потаённое, средоточие детских страхов?

Ордынцы побледнели, сгрудились около шамана, и, чертя в воздухе какие-то знаки, попятились к лошадям. Нет, они готовы были драться, но с кем? С неведомой жутью чужой земли? С древними богами, с теми, кто властвовал над миром до Избранного?

Шаман пролаял что-то, показывая рукою вперёд по дороге, и ордынцы просветлели лицами. Вскочили на лошадей и вернулись к войску. Что он им сказал? Напомнил, что их ждут? Что глупо отставать от своих товарищей?

Мудрый человек...

Орда шла мимо весь день. Ещё несколько отрядов спускались с дороги, крутили головами, языками цокали. Наученный первой встречей, Матвей изменил завесу, и теперь ордынцы видели перед собой просто выгоревшую землю, а кому особо интересны следы давнего пожара?

Последние отряды появлялись из заката. Наконец, войско прошло. Матвей встал, размял затёкшие ноги. Крепкая орденская дорога превратилась в месиво из грязи и навоза. Там и сям из месива выглядывали то рукавица лучника, то кушак, то шапка с волчьим хвостом.

Матвей присел на обочину дороги, протянул вперёд ладонь.

Комья грязи под рукой зашевелились. Наружу пробилось множество бледных ростков. Они слепо тыкались из стороны в сторону, вытягивались в высоту, становились толще и зеленее. Через минуту дорогу перерезала широкий луговой язык. Корни трав рыхлили безжизненную землю, утрамбованную монахами, убитую тысячами подков, высушенную жгучим солнцем. Матвей засмеялся, встал и развёл руки в стороны. Луг стал выбрасывать по сторонам зелёные щупальца. Живая клякса росла, вверх потянулись первые тонкие деревца. Стволы их темнели, одевались корою. Набежала тень — молодые кроны скрыли солнце.

Матвей снова засмеялся и ступил в юную рощу. Она была невелика, полдюжины лесорубов сведут за день, но ведь это — только начало. Колдовской лес щедро отдавал своему отпрыску жизненную силу, и роща ширилась на глазах. По левую и правую руки теснились ели и берёзы, сосны и дубки. Попадались среди них и колдовские. Скоро сила, отданная древней чащобой, вернётся сторицей.

Матвей не успел дойти до Колдовского леса, когда молодая роща прыгнула по обе стороны дороги, проглотила Косматое Урочище и сожжённую деревню, съела поле за руслом Каменки и соединилась с Колдовским лесом. По ветвям запрыгали белки, воздух наполнил комариный гуд.

Из зарослей бузины вышел олень, пугливо посмотрел на Матвея и беззвучно пошёл по своим оленьим делам. Из-под камня, недавно ещё сидевшего под дёрном на глубина двух или трёх локтей, а теперь вылезшего на свет, забил родник.

Матвей напился ледяной воды, подставил лицо солнечным лучам, которые пробились под лесной полог.

— Как легко дышится здесь, — тихо сказал Матвей. — Насколько же лес лучше людей! Насколько же лучше...