Мы могли бы служить в разведке

Первая пачка из блока сигарет пообещала мне, что «курение может стать причиной медленной и болезненной смерти». Медленно и болезненно — это не страшно. Это привычно. Я и так умираю, уже не первый день. Но это уже не важно. Мое море всё так же внутри, бесконечные просторы, поля и леса так же внутри, внутри и осень. Внутри меня черная дыра, и я глотаю всё, что могу узнать, мне нужно всё или вовсе ничего не нужно. Я помню всё и в тот же момент всё забываю.

Изергун передёрнул затвор и попытался почесать прикладом зудящее место. Через броник и разгрузку это не получилось. «Вот же твари ползучие. И реппелент их не берёт, и антисептик не помогает. А завтра Шмини Ацерет», — с тоской подумал Изергун, и ещё раз попытался почесаться.

Месяц тишрей нынче не задался. Очень-очень хотелось попасть в кущи или в баню, в баню хотелось больше. В настоящей русской бане Изергун и был-то всего один раз в жизни. Эшелон тогда загнали на глухой разъезд где-то между Богдановичем и Алапаевском, офицеры глушили водку в купейном вагоне, срочники занимались тем же самым в плацкартных. Максимка толкнулся: «Изя, пойдём», — и сощурил свои и без того узенькие глазёнки, — «моя камбата сказала, камбата нам рация давала». Попрыгали через пути, потом ломились по непролазным весенним сугробам к крайней избе: «моя хазяина водка давала, хазяина баня топила, веник заваривала». Когда этот нехристь только успел? Десяти минут не стояли, а он всё разузнал, и что стоять будем не меньше пяти часов, пока технику из Тагила не подгонят, и что бани на разъезде по пятницам топят, и с «хазяиной» и «камбатай» обо всём договорился. Скрипнули калиткой: «сабака нету», прошли крытым тёмным двором к стоящему на отшибе строению, ткнулись в низкий предбанник. «Скидавай сапаги», — скомандовал Максимка, и через пару секунд уже нагишом, толкнул дверцу в парную. Изя последовал за ним, аккуратно сложившись пополам, но всё равно слегка шкрябнув по притолке загривком. Максик жестом скомандовал влезть на полок и сунул в руку пихтовый веник: «Дыши». Ловко зачерпнул ковшиком кипятка и ровно распределил по поверхности каменки. Уши моментально свернулись в трубочку, дышать иначе, как через веник, стало невозможно.

Когда пот хлынул ручьями, Максик жестом уложил Изергуна на полок и прошелся берёзовым и пихтовым вениками от пяток до шеи, наращивая темп и силу ударов, основательно излупил. Потом вытолкал Изю в чём мать родила на улицу и ловкой подсечкой отправил в сугроб. Возмущёный и слегка обалдевший Изя был возвращён в парную и всё повторилось сначала.

Раза после четвёртого Изя стал потихоньку приходить в себя и даже получать удовольствие, но на этом всё не закончилось. После шести или семи посещений сугроба, Максимка уложил Изю на пол, предварительно окатив водой из шайки, встал на него босиком и прошелся по позвоночнику, продавливая то пальцами, то пятками места сочленений мышц с костями, перешел на ноги, пробежался по всему размякшему телу и стал танцевать какой-то странный танец, выводя горловым пением заунывную мелодию. Иногда он нагибался и хватал конечности, вытягивая и заламывая их до хруста, иногда с вывертом оттягивал кожу и то, что удавалось ухватить под ней, переворачивал Изю и вытанцовывал на противоположной стороне, не прекращая свои заунывные фиоритуры…

Окатив напоследок вконец измученного напарника тёплой водой, вывел его в предбанник, усадил на скамеечку и вытащил откуда-то изрядный жбан: «Моя хазяина водка давай, хазяина моя кваса давай». Сам же скрылся снова в парной и ещё долго доносилось оттуда заунывное горловое пение.

Потом, распаренные и обессиленные они дули чай в служебном купе офицерского вагона, куда батяня комбат поселил их, сверхсрочников-контрактников, по сути, отдельно и от солдатни, и от господ офицеров, подчеркнув тем самым их несколько привилегированное положение и как бы особый статус. Тогда-то, первый и последний раз разговорился Максимка, приоткрыл, так сказать, завесу тайны, краешек самый.

Кочевник, орочон, Максимка родился в чуме где-то на территории коммунистического Китая, роды принимал шаман, лет до пяти Максимка не имел собственного имени и жил в мире духов и поверий, кушал оленину, стрелял из лука, из ружья, из карабина, запрягал нарты и говорил на языках северных народностей — чукчей, эвенков и прочих эскимосов. Шаман углядел в его рождении какой-то странный знак и предрёк странную судьбу, судьбу, от которой племя надо уберечь, во избежание. Поэтому в пять лет его тайно спровадили в тибетский монастырь, где он прошел полный курс обучения и посвящения, а потом, тоже во избежание, его тайно спровадили в Европу, в закрытую элитную спецшколу, и снова годы муштры и обрядов, тайн и постижений. В непонятно каком возрасте был возвращен в племя, уже по России кочующее, получил какой-то аттестат из интерната для детей-оленеводов в Оймяконе, свидетельство о рождении и паспорт на имя Максимова Максима Максимовича и медицинскую карту с поставленными якобы прививками. Радиотехникум, вернее колледж связи, автоматики и телемеханики в Бийске, где Максимка в основном числился и сдавал экзамены, переходя с курса на курс, большую, впрочем, часть времени кочуя с племенем и постигая-перенимая знания шамана, потом философский факультет в Новосибирском университете, аспирантура, защита кандидатской и призыв. Долг Родине. Родина сказала долг отдать, двадцать шесть в паспорте записано, а сколько на самом деле — одному богу известно и ещё шаману, но шаман никогда и никому ничего не говорил, самому Максимке он так пока и не сказал его настоящего имени, ещё не время, ну и во избежание тоже. Но на службу благословил. Так и оказался Максимка в спецназе ВДВ, как «охотник, который белку за версту в глаз бьёт» и умеет нагишом на снегу спать, опять же за знание языков, сосчитать по пальцам которые без снятия ботинок не удастся. А то, что он под «чукча награматная» косит, так он маленькая чукча и есть, и выглядит как чукча, и поёт как чукча, и спать на снегу нагишом умеет. Ждут этого от него окружающие, а как чукча окружающих обидеть может? Никак не может, чукча добрая.

— Максик, посвети, — Макс видит как кошка в темноте, и слышит за версту. Сухо стукнул СКС и трассер ушел в непроглядную тьму, которая и в прицеле ночного виденья переливается зеленоватыми бликами, не становясь от этого менее непроглядной. И тотчас туда, куда ушел трассер, ударила «Рапира», раз, другой, во тьме полыхнуло, застучали в ту сторону автоматы и пулемёты, во вспышках разрывов заметались какие-то тени. Изергун тоже отправил туда, на всполохи пару магазинов и негромко выругался.

— Макс, ты молоток… Не пройдут.

Всё стихло на мгновение, тишина и темнота стали ещё непрогляднее и оглушительнее, и в этой тишине откуда-то сбоку вдруг отчетливо простучал ДШК. Макс резко дёрнул Изю за бруствер, но всё уже было кончено.

Моё море все так же внутри, бесконечные просторы, поля и леса. Я частичка этого мира, маленькая такая. Мне спокойно и хорошо, внутренний враг спит, и я смело могу лететь в черную пустоту и больше не бояться того, что я растворюсь в ночном небе. Среди тысяч звезд.

Ослепительная белизна потолка резко ударила по глазам. «Так! От чего я умру сегодня?» — мелькнуло в голове Изергуна, и следом хлынула боль. Тупая, ноющая, оглушающая боль резко свела с ума: «Лучше бы я умер вчера, умирать от боли так погано». Потом боль отступила, а свет остался. И люди в белом тоже остались. «Ангелы? … Архангелы? … А чего этот японский бизнесмен тут делает?»

Японский бизнесмен в белом халате поверх пиджака, полыхающего галстуком на ослепительной сорочке склонился и тихо шепнул

— Насяльника! Очнулся! Лежи тихо и не думай, ты живой, всего-навсего контузия. Но мы ещё пойдём в райские кущи. Сукку я уже построил. Шмини Ацерет сегодня, это я как хасид хасиду тебе говорю!

Суккот. Четыре священных растения. «И возьми себе в первый день плод дерева великолепного, ветви пальмовые, и отростки дерева густолиственного, и верб речных, и радуйтесь перед Господом, Богом вашим, семь дней. И ушпизин". Гости. Когда я в последний раз строил сукку? Бывают моменты, когда устойчивая вера в гармоническую разумность мирового порядка колеблется под грубым нажимом реальных обстоятельств, теряет свой устойчивый баланс, рождая сомнения в существовании разумной, заполненной светом и любовью Вселенной, и именно этот инволютивный сдвиг в сознании может породить дихотомное (то ли туда, то ли сюда) отрицание ключевых принципов мироздания, которые верующие люди называют Богом или Абсолютом. И что мне до них? А им до меня?

Моя обязанность, мой долг — исполнить ритуалы. И через них, благодаря им, вопреки им, растворяясь в них и кристаллизуясь, я обретаю и я теряю. И я строю сукку накануне Шмини Ацерет.

— Их сознание в фоновом режиме всегда помнит, сколько патронов в обойме, и при каждом выстреле рефлекторно минусует одну единицу. Они всегда знают, сколько попаданий еще выдержит бронежилет и какой тип патронов в данный момент заряжен. Всё это, плюс те знания, которые им дали мы, плюс их собственное умение стрелять, плюс абсолютная хладнокровность и беспрецедентная точность, плюс умение работать парой — слияние их собственных умений и наших разработок и технологий и делает их проектом.

— Господин генерал, позвольте полюбопытствовать, кому в голову пришла идея сделать проектом чукчу и еврея, раввина и шамана? И потом, что есть разработки и технологии, а что странноватенький конгломерат, компот, так сказать, из оголтелого оккультизма, ортодоксального шовинизма и воинствующего атеизма? Такой коктейль, вернее компот и даёт надежду на успех?

— Господа, прошу умерить эмоции. Уничтожение каравана наркоторговцев очевидно показало эффективность выбранной нами стратегии, её уникальность и перспективность. Тем более, в сложившихся обстоятельствах, когда наши протеже повязаны, так сказать, кровью.

— Господин генерал, осмелюсь спросить, ДШК — это, так сказать, домашняя заготовка?

— Ну как вы можете? И потом, это практически невозможно. Дело в том, что планировавшие проход каравана тоже умеют думать, они чётко просчитали наиболее уязвимое место маршрута и заранее разместили две хорошо замаскированные огневые точки прикрытия. Но они явно не просчитали масштаба нашей операции. Сил, задействованных нами, с избытком хватило бы на три, пять таких караванов, самое главное было не обнаружить нашей активности загодя. И не дать повода изменить маршрут, поменять сроки, просто отменить операцию. Наши протеже были обнаружены заранее, более того, их появления ждали, к нему готовились. И если бы их не было, всё могло бы пойти насмарку. Не пошло.

— Господин генерал, а как по вашему мнению могут повлиять многочисленные и бессистемные связи наших протеже? Связи с Моссадом, с ортодоксами, с оккультистами, с адептами разных культов? Как вы всё это собираетесь отслеживать и контролировать?

— Никак. Вам известно понятие офицерской чести? Честь и присяга, это я вам, господа, скажу, несколько разные вещи. Честь и выполнение приказов тоже случается не всегда … кхм… господа офицеры стрелялись, как вы знаете, исполнив приказ, пятнающий их честь. А наши протеже, как вы тоже знаете, присягнули Родине, которая, как вы уже догадались, как бы и не совсем их Родина. И их никто, заметьте, никто и нигде никуда не завербовал. И пока они на стороне Добра. По крайней мере, у нас нет оснований думать по-другому. Давайте и мы с вами попробуем быть на этой же стороне.

«В шалашах живите семь дней; каждый житель страны в Израиле должен жить в шалаше. Дабы знали поколения ваши, что в шалашах поселил Я сынов Израиля, когда вывел их из Страны Египетской…»

Мы с Максимкой сидим в беседке, на стенах которой рисунки, на рисунках изображена религиозная и историческая традиция моего народа: праздники, истории из Библии, изображение мудрецов и праведников. Рисунки из дешевых брошюр, из религиозных буклетов, просто картинки из глянцевых журналов, но они есть, и это важно, очень важно. Шаман знает толк в символах и знаках, шаман умеет блюсти обряды и чтить традиции, даже если это не его обряды и не его традиции.

Сегодня Шмини Ацерет.

А в разведке мы с Максимкой еще, наверное, послужим. И не наверное, а точно послужим. Духи Максимке это уже наверное сказали.