Глава 6

— Очнись, ау! Помощь нужна? — помахали ладонью возле моего лица.

Надо мной стоял могучий Сан. Лейтенант Янг сидел рядом на корточках. Позади них, Перископ с еще одним солдатом за ноги вытаскивали из холодильника тело убитого психа.

— Странный он какой-то, — произнес Сан, глядя на меня, — глючит постоянно. Может он слегка «того»?

И покрутил ладонью у виска.

— Все мы здесь слегка «того», некоторые даже чересчур «того». Каким он должен быть, когда его только что чуть не отправили в сказочное загробное путешествие? Кстати, тебя тоже, — сказал Янг и посмотрел на здоровяка, — сколько стоит твоя жизнь?

— Сколько хочешь? — улыбаясь, спросил сержант.

— О, брат, да тут оценщика надо. 150 килограммов отборного мяса, плюс органов прилично, некачественных, просроченных, но все же. Да я за тебя на каком-нибудь рынке просил бы не мало. Потом отстроил бы себе на эти деньги фазенду, где-нибудь у моря и грел бы ножки в теплом песке. И девушки в юбках из листьев и цветочных бусах подносили бы мне коктейли.

— Предлагаю закатать губу, — ответил ему Сан, — за меня тебе могут дать лишь кусок дерьма.

— Зачем ты так себя оцениваешь? — смеясь, спросил Янг.

Сан замялся, но быстро выкрутился из ситуации:

— Потому-что из тебя никудышный торговец. Я стою гораздо больше.

— Ну тут я не спорю, — констатировал Янг и, удостоверившись, что я оклемался, приказал следовать за ними.

Мы ступали по кровавой дорожке, оставленной унесенным трупом, поднялись наверх и я увидел в окно как его загрузили в багажник пикапа, на котором вчера сюда доставили меня. Возможно, это был мой черед покинуть это место в таком виде, но этот ублюдок нахально влез без очереди. И вообще, каждый такой выход из заточения казался мне последним. Когда я держал пистолет у виска, мне была уже безразлична жизнь и, казалось, это ощущение навсегда. Но когда меня душил этот негодяй, мне было страшно. Может имеет значение сам вид смерти и испытываемой боли при этом. Или все зависит от места и людей, за которых переживаешь. Я совсем не хотел, чтобы этот недочеловек добрался до девушки, возможно это внутренне отталкивало меня от желания умереть.

Мы вошли в кабинет Янга. Следовавший за нами Сан усадил меня перед столом, на котором лежал скрипичный футляр и одежда на вешалках: серый фрак с черными штанами и рубашкой, и женское красное вечернее платье с небольшим шлейфом. Я не узнал своих вещей. Но я и не мог быть уверенным, что это чужая одежда.

— Бери скрипку, сыграй нам что-нибудь, посмотрим на тебя, — сказал лейтенант.

Я отщелкнул замки футляра и открыл крышку. Была уверенность что, взглянув на инструмент, я вспомню его, но этого не произошло. Внутри лежала, обычная на вид, скрипка. Светло — коричневая, без каких-либо интересных особенностей. Лишь на грифе были небольшие потертости. Я достал ее и покрутил в руках. Янг, с интересом наблюдал за мной, его напарник смотрел строго и нахмурившись. На дне футляра небрежно валялись мятые нотные листы. Видимо, Сан не очень старался доставить их в сохранности.

— Здесь нет смычка, — сказал я.

Янг недовольно посмотрел на Сана и грозно спросил:

— Сержант, ты совсем идиот? Ты думаешь это гитара, только очень маленькая?

— Иди в пень, он там, я его брал, — небрежно ответил Сан и начал копаться в листах.

Затем перевернул футляр, вывалил содержимое на стол и начал разгребать ноты, еще больше их путая.

— Я сюда его положил.

— Сан, я понимаю, что не всем дана твоя мудрость, но все же, ты хоть знаешь, что такое смычок? — издевался над ним напарник.

— Янг, не беси, — он осматривал чехол внутри, и был крайне раздражен, — это палка такая с волосами.

— Нет, Сан. Палка с волосами — это ты. А смычок выглядит вот так, — с серьезным лицом Янг достал его из-под стола.

— Ах ты негодяй!

Сержант бросился на него через стол, но тот замахнулся смычком и смеясь прокричал:

— Тихо! Тихо! Вещь ценная, не сломай!

Сан остановился и тоже засмеялся:

— Убью тебя когда-нибудь. Вещь ценная, видите ли, у него. Нашел бы вторую такую же.

— Да я не про смычок, я про себя, — отсмеялся Янг.

— О-о-о. Такая «ценная вещь» на каждом шагу валяется, бери — не хочу, — ухмылялся здоровяк и произнес в мою сторону, — играй давай!

Я расправил один лист, поднес скрипку к плечу, занес смычок, но вдруг осознал, что не понимаю ничего в содержании этих бумаг. Что означают эти знаки и как по ним играть. Я перевернул лист, в надежде, что неправильно читаю, но и это не помогло. Было стыдно и тревожно одновременно.

— Дружок, а ты точно скрипач? — спросил Сан, — зря ты нас обманываешь.

Я обреченно посмотрел на него, потом на Янга, но тот спокойно сказал:

— Убери лист, не пытайся понять. Расслабься и просто играй.

Я зажал скрипку подбородком, одна рука сжала струны, а вторая начала водить смычком. Полились ужасные стонущие звуки и лица моих собеседников скривились. Я испугался еще больше и из-за этого не сразу заметил, что инстинктивно потянулся к колкам и подкрутил несколько из них для настройки.

— Играй, — напористо, но все так же безмятежно, сказал Янг.

Сомкнув на секунду глаза и отдавшись ситуации, я начал играть мелодию, название которой даже не помнил, но прекрасно представлял ее развитие. Я знал какие струны зажимать и как водить смычком, но не помнил почему именно так. Чтобы об этом не задумываться и не сбиться, я смотрел в лицо Янгу и видел его радостные глаза. Он с удовольствием смотрел на мои движения руками и тихо покачивал головой в такт. Ускоряясь в середине произведения и подойдя к кульминации с низкой тональностью, я почувствовал уверенность в своих действиях и еще больше отдался музыке. Даже серьезный и простой Сан сказал по окончании:

— Красиво. В живую, скрипка прямо за душу берет.

— Да, брат, тут и добавить нечего, — ответил ему Янг, — я бы его взял гармонировать с тобой в нашем театре.

— Чего делать? — переспросил непонятное слово сержант.

— Проехали. Я только переживаю, что до такого уровня культуры наши гости явно не доросли. И навряд ли дорастут. У тебя есть что-нибудь более простое, народное может быть или попса какая? — задал вопрос лейтенант.

— Не знаю. Я даже ноты не могу понять, но руки помнят, — ответил я.

— В-общем, ввожу тебя в курс дела. Завтра сюда приезжает наш капитан, он главный в городе, и будет кутить со своей «труппой», потому как здесь безопаснее всего. Он любит развлекаться, но сам понимаешь, сейчас из развлечений только по крысам стрелять, — сказал Янг и обернулся на своего друга.

Тот махнул рукой, и лейтенант продолжил:

— Ты должен будешь сыграть на этом мероприятии. Если повезет — то пару мелодий веселых. Ты сегодня потренируйся, вспомни ритмичные песни. Анну попроси напеть, у нее с головой все в порядке. А теперь ступай.

— Отпустите девочку, — попросил я, но здоровяк резко гаркнул:

— Тебе кто-то разрешал говорить?

Янг успокоил Сана и вздохнул:

— Не мы ее сюда привезли, это их добыча. Будь моя воля, я бы давно ее отпустил. Ступай.

— В ваших руках ее жизнь, она ничего не сделала, она совсем ребенок.

— Вперед! — прикрикнул Сан.

Он схватил меня за руку и повел на выход. Втроем мы спустились в подвал и снова очутились в холодильнике. Сан приказал Перископу покормить нас вечером и утром нормальной едой. Янг подвесил на потолочные крюки одежду на вешалках и спросил:

— Сержант, а почему фрак серый, а брюки черные?

— Я откуда знаю? Что там было — то я и привез.

— Сан, тебе бы у окулиста провериться. Вполне вероятно, что ты лицезреешь этот чудесный мир далеко не теми органами, которые на это рассчитаны.

Здоровяк цыкнул и закатил глаза, обозначая пассивную реакцию на слова лейтенанта.

— Вот-вот, Сан, с глазами явно проблемы, — резюмировал это Янг и обратился к девушке, — Анна, потренируй со своим другом веселые песни. И примерь платье, это должен быть твой размер. Завтра, мы скажем вам, когда нужно переодеться. При начальстве ведите себя тихо, молчите и не лезьте на рожон. И, возможно, вы останетесь живы. Лука, если попросят играть больше, то играй где-нибудь на фоне, к капитану близко не подходи. И не пытайтесь убежать, вас сразу пристрелят.

Они развернулись и ушли, оставив нас двоих наедине с круглым мутным лучом света. Я присел в угол, рядом с девушкой, и отложил скрипку на пол. Не было никакого желания сейчас вспоминать как играть, к головной боли прибавилась боль в шее. Я опять прилег на бок, девушка подставила свои колени мне под голову и положила руку на лоб.

— Спасибо, что заступился за меня, — сказала она.

— Я ничего не смог сделать, не благодари меня.

— Ты оттянул время. Этот человек смог бы свершить то, что намеревался, если бы не ты.

— Он не человек, он животное. Даже не животное, а дикая тварь, — тихо негодовал я, сжав зубы, — они все здесь нелюди.

— Мне так не кажется. Большинство из них просто живут по новым правилам, отклонение от которых грозит смертью, но это не значит, что они полностью превратились в животных.

Меня удивляли ее оптимизм и вера в людей. Завтра ей предстояло быть жертвой одного из них, а она спокойно сидела и ждала своей участи. Возможно, внутри нее была пропасть обреченности, но снаружи она была спокойной. Как мотылек, целенаправленно стремящиеся к пламени.

— Я не вижу здесь нормальных людей, кроме тебя.

— Они есть. Ты думаешь лейтенант и сержант плохие люди? — спросила девушка.

— Не могут быть хорошими людьми те, которые заставляют стрелять себе в голову и бьют ни за что.

— Но ведь они спасли и тебя и меня от смерти.

— Они заботятся лишь о своей шкуре. Ты нивелируешь плохие поступки другими, мнимыми хорошими. Если бы не они, меня бы здесь не было и не нужно было бы меня спасать. А тебя они могли бы отпустить, а наверх доложить, что ты умерла, или тебя убил этот ублюдок. Я исхожу из первоисточника несчастий, а ты стараешься увидеть хорошее в плохом. В этом наша разница.

Разговор зашел в тупик. Я смотрел на, висевшие напротив света, фрак и платье. Казалось, это два человека, пришедшие со светского раута и совершившие групповой суицид. В них я видел нас в скором будущем. Мы, так же, готовились к смерти, только она зависела не от нас.

— Тебя зовут Анна?

— Да. Анна Флок, — тихо ответила она.

— Ты знаешь что-нибудь о фронте? Где он?

— Два месяца назад, когда я решила пробираться сюда, фронт был далеко от столицы, в километрах ста пятидесяти. Так говорили в новостях. Сообщали, что здесь ведется активное и удачное сопротивление и город держится, к нему есть доступ с севера, со стороны столицы. А по факту, проехав 70 километров, я уперлась в огненную стену, а военные сказали, что я дура, верящая в небылицы. Я пыталась найти пути, спрашивала, как можно попасть сюда — все мне говорили, что это невозможно. Но все же, я решила идти проселочными и лесными дорогами, обходя города и деревни. Часто меня встречали наши военные и отправляли обратно, и я искала другой путь. Через неделю блужданий, мне стали попадаться фиронские солдаты и техника. Они не видели во мне угрозы и, видимо, думали, что я из местных деревень. В-итоге, я добралась сюда и узнала, что не было никаких ожесточенных сопротивлений, а город попросту сдали за несколько дней, ради сохранения армии и столицы. К тому же защищать уже было толком нечего, все важные объекты стерли с лица земли, попутно разрушив полгорода. Дом моей бабушки находился рядом с военной частью. Я даже не сразу нашла место, где располагалась знакомая мне улица. Одни кратеры, разбросанные кирпичи и много пепла. Я надеялась, что бабушку приютили знакомые, но обойдя все места, я не нашла никого из них. Ей было 80 лет. Она заменила мне маму, которую я помню смутно. Ее не стало, когда мне было пять.

— А папа?

— Папу забрали. На третий день войны. Несмотря на то, что ему 60 лет. Мы собирались уезжать на север, в безопасное место. Чтобы попытаться в качестве беженцев перейти границу. Он пошел в последний раз на работу и там их уведомили, что через час увозят. Родным сказали привезти все необходимое к проходной. Я успела передать вещи, но его так больше и не увидела. Он звонил каждый день и успокаивал меня, говорил, что в безопасности и далеко от фронта, несмотря на слышимые звуки выстрелов и взрывов. Через месяц звонки прекратились. Направляясь сюда, я надеялась, что найду и его тоже. В столице меня ничего больше не держало. Там начинался страшный хаос и постоянные бомбардировки. Здесь, после тщетных попыток поисков бабушки, я встретила свою бывшую учительницу, и она приютила меня. Но недавно, когда мы стояли с ней на улице, в очереди за едой и водой, подошли двое фиронских военных. Это те, которые приезжали два дня назад и выводили нас на осмотр. Они тогда ходили вдоль очереди и спрашивали, есть ли у кого дети. Говорили, что для маленьких детей есть отдельные хорошие продовольственные пакеты. Все отвечали, что детей нет. В очереди, в-основном, были одни старики. Некоторые хитрили, говоря, что дети дома, и пытались урвать пакеты себе, на что военные предлагали привести ребенка. Никто так и не согласился. Я, с момента попадания в город, ни разу не видела здесь маленьких детей. Наконец, они заметили меня, подошли и спросили возраст. Потом посовещались и сказали пройти с ними. Я, сперва наивно обрадовалась, что нам достанется лишняя еда, да еще и без очереди. Но моя учительница была против и пыталась отбить меня от их рук. Меня посадили в машину и увезли сюда. А она осталась лежать там, в той очереди. Люди даже не разбежались от страха, они продолжали медленно двигаться к кормежке, переступая через ее окровавленное бездыханное тело.

Девушка замолкла и опустила грустно голову. Я вдруг осознал, что в свои 18 лет, она пережила трагедию гораздо большую, чем я. И она, в отличие от меня, держится намного мужественней и спокойнее. Неужели она дошла до той стадии безразличия, когда думаешь, что жестокое будущее уже не может быть хуже настоящего. Когда добрался до илистого дна мрака и все происходящие темные вещи уже не могу опустить тебя ниже, а лишь тащат по этому зыбучему мерзкому дну, переворачивая тебя то вверх, то вниз головой.

— Что они просили потренировать с тобой? — спросила Анна.

— Какие-нибудь веселые песни. Я забыл ноты.

— Тут же есть листы с нотами.

— Я не знаю как их читать. Не помню.

— Совсем?

— Совсем, — ответил я, — но играть могу. Руки автоматически делают.

— Давай я напою тебе, что-нибудь, может ты вспомнишь?

— Не надо. Я не хочу сейчас играть.

— Хорошо.

Она гладила меня по голове и после минуты молчания тихо запела какую-то песенку, похожую на колыбельную. В ней рассказывалось о маленькой птичке, порхавшей в летнем лесу. Она последовательно встречала то куницу, то сову, то лису, и все они, пытались обманом войти к ней в доверие и съесть. Но она с легкостью ускользала от них, дальше радовалась жизни и мило чирикала. В окончании повествования, ей встретился царь птиц — хитрый орел, который стал восхищаться ее голосом и предложил выступить в его гнезде-замке на мрачной заснеженной скале. Птичка была польщена и согласилась. В-итоге, она оказалась в темнице злобного и кровожадного хищника.

— Бабушка пела мне эту песню в детстве. Говорила, что мама тоже ее пела.

Анна вдруг вспомнила о платье. Она встала, сняла с себя куртку, кофту и долго рассматривала его. Видимо, она никогда еще не носила вечерних нарядов, так как не понимала, как его лучше надеть. Только сейчас я увидел, насколько она худая. Небольшого размера майка просто висела на ее тощих плечах и руках. Широкие штаны, которые делали ее ноги толще, были завязаны шнурками на талии с большими складками. Анна попыталась надеть платье через голову, но оно застревало в плечах. Затем догадалась и кое-как натянула через ноги поверх одежды. Сзади было низкое декольте и небольшая молния. Девушке не хватало сил справиться с ней и мне пришлось помогать.

— Ну как? — спросила она, окончив.

Я затруднялся что-либо ответить. Если бы она одевалась на выпускной или свадьбу, я бы сказал правду — что она в нем прекрасна. Но сейчас я промолчал.

— Жаль, нет зеркала. Наверное, я немного вышла из размера. Сильно оно мне большое?

— Вроде не очень, — ответил я, думая про себя «не все ли равно».

Девушка, словно прочитав мои мысли, ответила:

— Не знаю. Лейтенанту надо чтобы я была красивая.

— Ты красивая. Твоя красота не зависит от одежды, и уж тем более от слов и мыслей этого человека, — я избегал упоминаний о том, для чего предназначен этот наряд и хотел, чтобы она побыстрее его сняла.

— Сыграй что-нибудь красивое, — попросила она.

Я не смог отказать ей. Возможно, это последний день для этой бедной девочки и ее завтра выглядело куда мрачнее моего. Я присел в угол, взял скрипку и начал играть. Неизвестно, что руководило моими руками, инстинкты, разум или душа, но инструмент производил медленную грустную мелодию. Анна плавно перебирала ногами на носочках, руки двигались, словно флаги на легком ветерке. Она незатейливо кружилась в разные стороны, откидывала назад голову и волосы развевались рябью темных волн. Шлейф платья завязывался и развязывался вокруг грязных штанов, немного задевая темную лужу крови на полу, и размазывая ее.

— Можно тебя попросить кое о чем? — сказала Анна, когда мелодия окончилась.

— Конечно.

— Можешь потанцевать со мной?

— Я не очень умею танцевать, но давай.

Я встал и подошел ближе. Она положила ладони мне на плечи, я на ее талию и, не прижимаясь друг к другу, мы стали медленно кружится на одном месте. В моей голове все еще играла музыка и я вспомнил, что именно эта мелодия была во мне, когда я встретил Эву.

— В этом году у меня должен был быть выпускной. Папа говорил, что обязательно сделает мне сюрприз, и я знала, что он хочет отвезти меня к морю. Кажется, он ждал окончания моей учебы больше, чем я. Радостно говорил, чтобы я с осени начинала искать платье. И что с удовольствием станцует со мной вальс. И вот я в платье, папа...

Анна громко зарыдала и сильно прижалась к моей груди. Она содрогалась от всхлипываний и передала мне часть своей жгучей горечи. Мы плакали вместе и теперь уже я гладил ее по волосам. И, веря в несбыточности своих слов, все же, запинаясь, пытался успокоить:

— Будет, Анна, будет у тебя выпускной. И море будет. Все будет, милая. Главное не сдаваться и быть сильной. А ты ведь сильная, я вижу, я чувствую это. Я знаю.

Меня подкашивало от усталости, головокружения и боли, но я пытался держаться до конца и не отпускать ее в этот момент. И, хоть и неумело, но передать ей любовь и нежность отца. Мы стояли, прижавшись друг к другу и понемногу успокаивались, когда дверь начала открываться. В щелку заглянул Перископ и крикнул:

— Туалет!

Мы отказались, но солдат добавил, что сегодня больше не собирается нас выпускать.

— Пользуйтесь возможностью. И без лишних телодвижений.

Я помог Анне снять платье, это заняло у нас некоторое время. Солдат молча ждал, не решаясь нас торопить, видимо, из-за полученного от Сана нагоняя. Девушка натянула свитер, и мы отправились в уже известное мне «джакузи». По пути, другой солдат открыл соседний холодильник и приказал:

— На выход, клоун! Иди умывайся.

Из камеры вышел человек, лицо которого испугало меня. Оно было в белом гриме, но с чистым носом. Я не сразу понял, что это мим. Краска на лице потрескалась и кое-где превратилась в коричневые подтеки. Он был невысоким, худым и лохматым, с небольшими колтунами в волосах. Под узкими щелками глаз, на невероятно широких скулах, были нарисованы две черные точки. Его вели впереди и постоянно подгоняли, так как он передвигался медленно и рукой опирался о стену. Было заметно как сильно он хромает, а из уст доносились тихие стоны и хрипы. Мы подошли к туалету. Анну впустили первой, и Перископ даже прикрыл немного дверь. Все остальные остались стоять у входа.

— Шоу уродов, — смеясь сказал второй рядовой. — Да, завтра будет мегапредставление.

Этот солдат был высоким, как и Сан, но не таким широким и мощным, а совсем худым. Со смуглыми волосами и шапкой, сдвинутой на темя. Над его горбатым носом сновали туда-сюда стеклянные глаза. Щетина заходила даже на скулы, темные брови росли неравномерно, как бурьян. Он был молод и в движениях чувствовалась фривольность. Военный свысока посмеивался над мимом и пытался его унизить. Сам же мим стоял, напротив меня, сгорбившись и опершись спиной о стену. Его покачивало будто пьяного. Я никак не мог понять, какое у него лицо под этой краской. Складывалось ощущение, что на нем надета какая-то дополнительная маска вокруг глаз, она плотно прилегала к лицу и не оставляя стыков. В руке на резинке болтался широкий бутафорский нос, поэтому свой у него был не окрашен и, кажется, сломан.

— Что-то он совсем плох, Грач, — сказал, наблюдая за мимом, Перископ.

— Да. Возможно, завтра будем без клоуна, — ответил ему напарник.

— Зачем они его били?

— Не хотел показывать номер.

— Но все-таки показал? — спросил очкарик.

— Конечно. Не зря я краску везде искал.

— Она хоть смывается?

— Не знаю, — задумался солдат, — вроде должна. На побелку похожа. Если не будет смываться водой, ацетон ему дадим. Ну или второй слой пусть наносит.

Грач засмеялся и крикнул Анне, чтобы та ускорилась. В этот момент ноги мима подкосились, и он начал падать. Я выкинул руке ему навстречу и смог замедлить его падение. Сил, чтобы его удержать, не хватило и мы оба рухнули на пол. Солдаты, от неожиданности, отшатнулись и схватились за автоматы. Грач злобно крикнул:

— Встать, идиоты!

Я, еле поднявшись сам, пытался помочь миму. Тот, посидев немного на четвереньках и отдышавшись, все же поднялся.

— Анна, выходи! Считаю до пяти, — крикнул Перископ.

За полуприкрытой дверью была тишина, и через несколько секунд толстенький солдат осторожно открыл дверь дулом автомата. Снаружи никого не было, а кабинки были закрыты. Перископ, еще раз окликнул ее, но не услышав ответа, открыл первую кабинку — там никого не было. Солдат попытался открыть вторую кабинку, но она была заперта. Он начал стучать кулаком и кричать, что сломает дверь. Я надеялся, что до этого не дойдет и девушка ответит. Но очкарик принялся биться плечом в дверь, но запыхавшись и осознав, что она открывается наружу истерично дергал ручку.

Наблюдавший за всем этим Грач, нехотя подошел к кабинке, подвинул напарника и с силой рванул дверь на себя. Слабая сердцевина замка с треском вылетела. Мое сердце онемело, тело пробил внутренний разряд, а руки и ноги стали ватными. Внутри, сбоку от унитаза, на полусогнутых оголенных ногах и с натянутым вокруг шеи и трубы шнурком от штанов, сидела Анна. Ее лицо побагровело, у рта образовалась пена, а выпученные глаза смотрели прямо на меня.

Перископ мгновенно начал вынимать ее из петли, разрезал шнурок и истошно звал на помощь. Его напарник стоял спокойно и, со словами «не пытайся, ей крышка», достал сигарету и закурил. Дальше начался хаос. На мольбы очкарика прибежали другие военные и, бросив нас с мимом на пол, стали помогать. Наконец, подоспели Сан с Янгом. Здоровяк раскидал всех солдат, и они с лейтенантом пытались оживить и привести девушку в чувства. Я заметил, что некоторые солдаты рассматривают ее, согнутые в коленях голые ноги и что-то обсуждают. Сан, завидев это, снял куртку и укрыл ее. Когда меня отводили в камеру, два командира, с обреченными лицами, делали массаж сердца и искусственное дыхание. Грач при этом сказал:

— Это музыкант, сто процентов. Надо было их развести по разным камерам.

Я надеялся, что она вернется, и долго ждал ее появления в камере. Меня угнетала уйма мыслей и вопросов. «Зачем она это сделала? Неужели она перешла эту линию? Нужно было понять и отговорить от этого. Но как дать понять, что это не самый лучший выбор? И был ли он в ее положении? Неужели возможно было объяснить, что завтра произойдет не самое страшное? Как самому в это поверить? Почему она сделала это именно сейчас? Возможно скорое приближение ужаса сыграло свою роль. И почему в таком месте? В этом холодильнике есть куча крюков на потолке. Может на нее повлияло мое присутствие, наши разговоры и она искала уединения?»

Вдруг замок начал открываться, меня охватил мандраж, и я робко ждал, что именно она появится в просвете. Но двери громко и резко отворились нараспашку, и вместо девушки в холодильник, с пистолетом в руке, ворвался Сан. Он за секунду преодолел расстояния до меня, схватил за шею и остервенело поднял вверх, приставив к голове дуло.

— Ты что с ней сделал, тварь? — кричал он. — Зачем? Отвечай, скотина! Я размозжу твои вонючие мозги по всей этой грязной камере!

Я трясся от страха и задыхался под мощным прессом сержантских пальцев, не понимая, что именно он имеет ввиду. Он бросил меня на пол и прицелился:

— Ты — животное! Я думал ты нормальный, а ты грязный конченный ублюдок!

— Нет, — как мог, крикнул я, начиная догадываться о чем он, — нет! Она же ребенок! Я ее не трогал. Я только помог ей примерить платье, и все!

— Отправляйся в свой собачий ад, и пусть с тобой там делают то, что ты сделал с этой светлой девочкой!

Его глаза горели адским пламенем и выжигали во мне все живое.

— Стой! Сан, стой! Отставить! — вдруг где-то издали раздался голос бегущего лейтенанта.

Через мгновение Янг появился в камере и, поняв, что успел, выдохнул и сказал:

— Это не он.

У сержанта спала пелена аффекта и он потихоньку опустил пистолет.

— А кто? — спросил здоровяк.

— Кто-то из наших, — тихо сказал Янг.

Лейтенант прошептал что-то на ухо Сану. Глаза здоровяка округлились. Он подозвал, стоящего у двери Перископа и пристально всмотрелся ему в глаза. Тот был ошарашен происходящим не меньше и испуганно произнес:

— Нет, дядя, ты чего! Ты же меня знаешь. Ладно я еду ей не доносил иногда, мне вечно хочется есть. Но такое — нет! Боже упаси!

Сан небрежно поднял его ладони и, осмотрев их, отпустил.

— Кто с ней контактировал, кроме тебя, за последние два дня? — спросил Янг.

— Да много кто. Их тут четверо было до этого, потом этот мертвый псих еще.

— А из солдат?

— Не знаю, я же менялся. И эти из штаба к себе вызывали, и к вам водили, и в «джакузи».

— Всех, кроме постовых, сюда, быстро! — приказал Сан и Перископ выбежал из холодильника.

Здоровяк подошел ко мне, присел на корточки и неожиданно произнес:

— Извини, братишка. Вскипел, не разобравшись. Прости дурака.

Он смотрел в мои глаза, речь его казалась искренней и доброй, а сам он будто стыдился своего поступка.

— Она умерла? — тихо спросил я.

Сержант посмотрел на лейтенанта, тот пожал плечами и ответил.

— Состояние критическое.

— Отпустите ее, — попросил я.

— Не можем, — так же тихо, чтобы никто не услышал, ответил сержант и потупил голову в пол, — пока не можем.

— Зачем тогда вы спасали ее? Ровно для того, чтобы повторить муки, — не выдержал я и расплакался.

Сан не нашел ответа. В коридоре застучали десятки ноги и нарастал гул голосов.

— Господин сержант, все в сборе, кроме троих постовых, двое в городе, Лекарь наверху, — отчитался Перископ.

Командиры вышли из холодильника, а я подполз ближе к двери, чтобы узреть, что происходит.

— В шеренгу! — приказал лейтенант.

Солдаты выстроились в ряд, и я понял, что ошибался в их количестве. Их было всего одиннадцать. Видимо это была не военная база, а лишь объект с охраной.

— Кто это сделал? — громко спросил здоровяк.

Все молчали, и он добавил:

— Мне повторить вопрос?

— Вы про что, сержант? — спросил один из солдат.

— Вы видели кровь на ногах девочки, вот про что я!

Многие из них пожали плечами и закрутили головами.

— Чистосердечное признание, извинение и покаяние смягчит наказание, — произнес Янг, но никто ничего на это не ответил.

Минуту стояла напряженная тишина.

— Это музыкант, по-любому, — наконец крикнул тот самый Грач и указал на меня.

Сан не стал это комментировать и продолжил громким басом:

— Я знаю, что вы нормальные ребята, на которых можно рассчитывать в трудную минуту, но среди вас затесался ублюдок, для которого чужды мораль и честь. Чтобы почувствовать себя мужчиной, именно почувствовать, а не быть им, он надругался над ребенком. Он посмел ослушаться моего приказа. И это был не столько приказ меня как сержанта, а просьба меня как человека. Все мы знаем, что на войне еще и не такое происходит, но, если кому-то из вас это нравится, милости прошу на выход!

— Я не понял, сержант, почему ты нас обвиняешь? — завелся Грач и снова указал на меня. — Он с ней два дня сидел, у него и башню сорвало. Когда у него последний раз было? Захотел перед смертью насладиться. Мы то тут причем? Имей уважение! Тебе звание на дает право так с нами разговаривать! Ты думаешь кому-то из нас было бы приятно с ней это делать?

Во время этой тирады рядового в помещение спустился еще один солдат. У него не было автомата, вместо него в руках у него был стетоскоп. Скорее всего, это был тот самый Лекарь. Он подозвал Янга к выходу, и они перекинулись парой фраз. Лейтенант недовольный вернулся на свое место, и я подумал о самом плохом.

— Ребята, кто-то из вас хотел бы эту грязную шлюху? — продолжал Грач.

Остальные решили не встревать в этот монолог и молча наблюдали за происходящим.

— Что вы языки спрятали? Вас обвиняют в том, чего вы не делали, а вы спокойно стоите, будто так и надо. А этот скрипач сидит и радуется, что нас распинают. Дайте я сам его пристрелю за то, что он с ней сделал!

— Все согласные с ним — шаг вперед! — приказал Янг.

Никто не сдвинулся с места, кроме самого Грача.

— Кто согласен с тем, что она грязная шлюха? — добавил лейтенант.

Грач посмотрел на стоящих сослуживцев со злобой и выпалил:

— Да идите вы! С кем я служу, с тряпками, о которые можно вот так вытирать ноги! С меня хватит! — он махнул рукой и направился к выходу.

— На месте стой! — крикнул на него лейтенант и вытащил пистолет.

Тот остановился и обернулся.

— Сдать оружие!

— За что, лейтенант? — возмутился рядовой.

— За бунт на корабле, — ответил Янг.

Грач нервно снял все оружие с бронежилетом и показательно бросил их на пол.

— Что теперь? В карцер? — скалясь спросил Грач.

— Это я предоставлю решать господину сержанту, — ответил лейтенант, и продолжил — сейчас проведем следственный эксперимент. Перископ, напомни мне, может я что-то перепутал. Утром ты привел Анну к нам, так?

— Так точно, — испуганно ответил солдат в очках.

— Затем я попросил привести музыканта, так?

— Так точно.

— Ты забрал Анну из моего кабинета?

— Да.

— И сразу отвел в холодильник?

— Да, — вспоминая, закатил глаза Перископ, — вернее нет, не сразу. Вы еще приказали сводить ее в «джакузи».

— Я помню, что ты привел музыканта очень быстро после того, как забрал девочку. То есть, получается, ты отвел Анну, оставил в холодильнике, взял музыканта, привел его к нам и потом пошел отводить девочку из холодильника в туалет?

— Нет. Не совсем так. Чтобы вы долго не ждали, мне вызвались помочь и я, зная, что она всегда долго находится в уборной, согласился на помощь. Передал Анну, а сам сходил за музыкантом и привел вам.

— И кто ее повел в туалет? Он? — спросил лейтенант, указывая на Грача.

— Нет, не он, — к удивлению всех собравшихся и самого Янга, ответил толстенький солдат.

— Вечер перестает быть томным, — сказал лейтенант. — Кто повел?

— Милко, — тихо ответил Перископ и махнул на стоявшего рядом невысокого светловолосого солдата в красной повязке на лбу. На шее у него был набит ровный широкий крест. Тот исподлобья смотрел на Янга.

— Выкусил, — язвительно прокомментировал Грач, но Янг не стал обращать на это внимания.

— Милко, выйти из строя, — сказал тот и указал на место, рядом с Грачом.

Солдат выполнил приказ.

— Теперь твоя очередь рассказывать.

— Я отвел ее в «джакузи», — сказал солдат хриплым голосом, — подождал ее пару минут, она вышла и мы вернулись к Перископу.

— Кто-то еще был в туалете?

— Вроде нет, она одна.

— Перископ, это так? — вмешался ничего не понимающий Сан.

— Я привел вам музыканта, потом пошел к холодильникам и ждал девочку там. Через минут десять — пятнадцать они вернулись, и я ее закрыл.

— Десять — пятнадцать значит, а у тебя Милко было пару минут.

— Я просто так выразился. Прошло минут десять, не меньше, — сказал солдат в красной повязке.

— Снять перчатки, — приказал обоим Янг.

— Зачем? — спросил Милко.

Янг выстрелил чуть в сторону от солдат. Все в помещении, кроме Сана, вздрогнули. Некоторые солдаты инстинктивно потянулись за оружием, но сержант грозно сказал им «отставить!» и те опустили руки. Милко стоял полусогнутым и ошеломленно смотрел на лейтенанта. Грач уже не был таким решительным, он быстро снял перчатки и бросил на пол. Янг осмотрел ладони и перевел внимание на Милко. Тот нехотя снял перчатки. На его левой руке были перебинтованы два пальца.

— Порезался? — спросил лейтенант.

— Собака укусила.

— Лекарь, ты его осмотрел? — обратился Янг к солдату со стетоскопом.

— Не надо, — перебил Милко, — там царапины, ничего страшного.

— И все же, давай посмотрим. Грач говорит, что эти собаки грязные бывают. А собаки говорят, что они кусают тех, кто обращается с ними плохо, — произнес лейтенант.

Милко стал развязывать бинт, через несколько витков материя была окровавленной. На освобожденных посиневших пальцах виднелись несколько вмятин, действительно похожих на укус.

— Грач, можешь взять свой пистолет, — сказал Янг и, подождав пока тот сделает это, добавил, — ты вызывался убить виновного. Если хочешь, можешь это сделать.

Грач обескураженно смотрел на лейтенанта и сильно нервничал. Он явно не ожидал такого поворота событий. Милко растерянно наблюдал, как тот начал, не торопясь, поднимать пистолет.

— Не смей, Грач, — злобно цедил он сквозь зубы. — Грач! Не надо!

Высокий солдат не останавливался и все так же, дрожащий рукой, поднимал оружие. Милко истерично закричал:

— Ах ты тварь! Решил чистым остаться? Да это же...

Грач быстро поднял пистолет и выстрелил в упор. Светловолосый солдат громко упал с простреленной головой. Лейтенант забрал пистолет и проговорил:

— Что он хотел сказать, Грач?

— Без понятия. Вы приказали мне его убить — я убил. Теперь вы поняли, что я не причем.

— Начнем с того, что я тебе не приказывал, — произнес Янг, — и знаешь, в чем интересная штука, Грач? Ты настолько запутался в своих мыслях и размышлениях, что, сам того не понимая, оголил их и вывалил наружу. Ты начал оправдываться в том, в чем мы тебя ни разу не обвинили.

— Что? — опомнился рядовой, — сержант обвинял нас всех в этом.

— Нет, Грач. Он обвинял одного преступника и, как мы выяснили, это был Милко. Девочка укусила его, защищаясь. А ты начал с того, что обвинил нас в клевете. И это, в принципе, нормальная реакция, никому не понравится, когда его обвиняют в таком. Правда ведь ребята, вам ведь было не очень приятно? — обратился Янг к остальным солдатам, и продолжил. — Но твои мысли привели тебя к стремлению убедить нас всех, что это сделал не ты.

— Не придумывай, лейтенант. Если вы обвиняли всех, значит и меня в том числе.

— Сержант говорил, что он всех обвиняет?

— Да!

— Господин сержант, — Янг обратился к Сану, — вы обвиняли всех в этом преступлении?

— Никак нет, только одного ублюдка, — спокойно ответил здоровяк.

Лейтенант продолжил:

— Ты что-то скрываешь? Ты знал об этом?

— Нет. Для меня самого шок, что это он сделал. Поэтому я его и пристрелил, — ответил Грач.

В разговор вдруг вмешался Лекарь. За время предыдущего диалога он находился за спиной Грача и осматривал тело убитого. Я думал, что он хочет убедиться, мертв ли Милко, но тот лишь проверил его карманы, достал оттуда телефон и что-то в нем высматривал. Наконец, он встал и сказал:

— Телефон покажи.

Грач, с удивлением, переходящим в гнев, обернулся на Лекаря и прикрикнул:

— Ты кто такой? Не лезь не в свое дело!

— Во-первых, он старше тебя по званию, — ответил на его тираду Янг и, заинтересованно добавил, — во-вторых, выполняй приказ.

— У меня нет телефона, — сказал Грач.

— Мне попросить господина сержанта его поискать? — спросил лейтенант.

Рядовой сунул руку в карман, достал телефон и так же швырнул его на пол, тот упал возле солдат. Янг спокойно подошел и поднял его. В это время Грач сделал два незаметных шага в сторону выхода, но уперся в дуло, выставленного Лекарем, пистолета.

— Не торопись уходить, Грач, — произнес Янг, — у меня последняя к тебе просьба — разблокируй, пожалуйста, телефон.

— Я не помню код, — пренебрежительно ответил тот.

Лейтенант без колебаний направил пистолет в сторону рядового и выстрелил ему в ногу. Тот закричал от боли и упал, сжимая бедро. Лейтенант поднес к нему телефон и упер дуло пистолета в его бок. Грач, со скорченным лицом провел по экрану. Лейтенант отошел, взял стоявший у стены стул, переставил его ближе к солдатам и уселся.

— За что я тебя люблю, Лекарь — так это за твое умение задавать интересные загадки. Господа присоединяйтесь, — произнес Янг, и все подошли к нему ближе и уставились в телефон.

Лейтенант покопался в нем и через полминуты оттуда начались доносится хриплый голос Милко, надменный смех Грача и сдерживаемые чем-то крики и стоны девушки. Я отчетливо услышал фразу «грязная ты шлюха». И не только я. Лицо Сана налилось багровым оттенком и он, войдя в состояние аффекта, бросился как дикий зверь на свою жертву. Грач поначалу пытался отмахиваться, но удары сержанта, как пушечные ядра неумолимо достигали цели. Он поднимал его и бросал о пол и стены, несмотря на кажущуюся массивность рядового. Сан был похож мне могучего самца-гориллу, которому попался чужой детеныш и он расправляется с ним.

Пока, весь в крови сержант, произнося те же самые слова «грязная ты шлюха», превращал Грача в отбивную, лейтенант бросил телефон на пол, разбил его подошвой и стал спокойно наблюдать за избиением. Лишь несколько едва заметных деталей выдавали его внутренний гнев — он сжал кулаки и челюсть. Настолько крепко, что отчетливо были видны пульсирующие вены. В какой-то момент он переборол себя, отпустил всех солдат и обернулся на меня. Мы посмотрели в глаза друг другу и он, спустя продолжительное время, опустил голову и выдохнул.

Эту ночь я провел один. Иногда меня схватывал озноб, и я пытался понять от чего он происходит. Было не очень холодно, но крайне горько. «Луны» не было. Впереди разрасталась и начинала свое пиршество пропасть обреченности.