Глава 3

Я начал приходить в себя от пощечин по лицу. Голова и тело раскалывались от боли. В глаза слепил яркий свет фонаря.

— Да, Сан, я решил. Будем ставить оперу. Такое сопрано не должно пропадать бесследно. Ради такого я даже пачку надену и станцую, — говорил, подтрунивая над другом, Янг, — только надо нам найти тебе какой-нибудь шикарный белый парик и средневековое платье. Завтра сходим в театр, там должны быть костюмы.

Он прекратил меня тормошить, заметив, что я очнулся.

— Кто такой?

— Местный, — прошептал я.

— Громче! Звание, подразделение? — спросил Янг.

— Не служил, — я пытался разглядеть его и щурил глаза.

— Значит, уклонист, — сказал он и попросил напарника отвести фонарь от моего лица.

Я лежал в каморке магазина, надо мной стояли двое военных.

— Что такое сопрано? — прервал молчание здоровяк.

— Вид высокого голоса, — ответил я, подумав, что он спрашивает меня.

— Заткнись, — выпалил Сан, — причем здесь голос, Янг?

— Ты взял такие высокие ноты, когда его увидел, что любой певец позавидовал бы, — усмехнулся над ним приятель.

— Что? Я молчал вообще. Скажи, — и он обернулся на меня, ожидая ответа.

— Ага, так он тебе и сказал, — упрекнул его Янг, — ты же на него автомат направил. Тебе повезло, — обратился он ко мне, — что у моего приятеля закончились патроны. Но все-таки Сан, это я погорячился, стрелок из тебя действительно никакой. Три пули мимо с метрового расстояния.

Мои глаза теперь могли разглядеть их. Сан, был широкоплеч, с массивными мощными руками. Небольшая щетина покрывала круглые щеки, на одном ухе блестело небольшое кольцо — сережка. Брови были белыми, нос картошкой, во рту не хватало одного верхнего переднего зуба. Черная маленькая военная шапочка оголяла короткостриженую овальную голову. В-целом, его лицо имело детские черты, только сеть морщин выдавали возраст. Ему было лет сорок. Янг, был значительно ниже, среднего роста. Более худой, но хорошо сложенный. Темные волосы и борода кое-где разбавлялись седыми локонами. За выделяющимися скулами и бровями виднелись полузакрытые глаза. Морщины, сконцентрировались на местах, обозначающих улыбку, на вид он был лет на пять младше компаньона. Они оба были одеты в темную фиронскую полевую военную форму с оранжевой линией возле сердца. В погонах я не разбирался, но казалось, Янг имел звание выше.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Хотел найти себе обувь? — быстро ответил я.

— В «Невеселом ботинке»? Это детский магазин.

— Я знаю. Надеялся, здесь что-то есть.

Он посмотрел на мои потрепанные кроссовки и продолжил:

— Нет, дружок, не стыкуется. У тебя слишком большая нога для этого магазина. И ты прекрасно это знаешь. Что ты здесь делаешь, и кто ты? — повторил он.

— Я же говорю, я местный, из этого города. Я не умею и не хочу убивать, поэтому мне пришлось скрываться. А сюда я зашел, чтобы попытаться найти новую обувь. Я не знаю, каким размером оканчивается детская обувь. Есть же большие дети.

— Сан, это он про тебя, — серьезно обратился к напарнику Янг.

Сан усмехнулся:

— Иди ты, Янг. Что будем делать с ним?

— Не знаю. Вставай! — приказал тот.

Я попытался встать, но голова закружилась и, потеряв равновесие, я снова упал на пол.

— Зачем ты его так, Сан? Возись теперь с ним сам.

— Давай пристрелим здесь, — ответил здоровяк.

— У тебя патроны то есть? — напомнил Янг.

— Дай мне свой пистолет, — протянул к нему руку Сан.

— Сейчас, конечно, — потянулся за пояс молодой человек, и достал оттуда кулак с выставленным средним пальцем, — свой надо иметь. Ты посещал только курсы по заряжанию оружия, лекции по качественному покиданию патронами дула ты проспал.

— Да чтоб тебя. Ты сам не путаешься в том, что говоришь? Можно было сказать двумя словами: «Янг — идиот», — теперь уже здоровяк неумело попытался пойти в шуточную контратаку.

— Так, я не смог бы раскрыть всю суть нашей проблемы, — парировал Янг и добавил, — тяни его в машину.

Сан схватил меня за куртку и начал волочить прямо по полу в сторону двери. На улице стоял большой серый пикап, оттуда вылез третий солдат.

— Дай веревку, — скомандовал ему Янг.

Они связали мне руки за спиной и забросили в открытый багажник. Пока Сан привязывал конец веревки к кузову, водитель спросил у Янга:

— Это кто?

— Мышка, — ответил тот.

— А чего стреляли? — поинтересовался водитель.

— Проверяли сказочную теорию. Сан сказал, что если четко попасть мыши в глаз, то она превратиться в прекрасную принцессу. Я, дурак, ему не поверил, а он, видишь, доказал. Но правда, что-то пошло не так и принцесса такая себе получилась. Врут, видимо, сказки.

— Для эксперимента нужна была мышь, а это оказалась крыса, вот и не вышло, — поддержал его рассказ здоровяк и, дождавшись пока эти двое сядут в машину, придвинул меня к своему лицу и тихо спросил на ухо:

— Я что, действительно кричал, когда тебя увидел?

— Немного, — ответил я, не выдавая правды о его диком оре, который взаправду напоминал сопрано.

Он, недовольно оттолкнул меня на дно багажника.

— Лежи и не дергайся, пока не приедем.

Сан уселся к остальным в кузов и автомобиль тронулся с места. Я быстро осмотрелся по сторонам, в надежде увидеть Эву. Мое внимание привлекло место, на котором я ее оставил. В свете задних фар там была виднелась пара ее грязных вязаных носков. Мы проехали арку, завернули налево и пикап ускорился, несмотря на большое количество ям. Позади удалялась и таяла во мгле та самая полуразрушенная пятиэтажка. Показалось, что в одном из верхних окон появился на миг и сразу исчез еле заметный маленький огонек. Потом снова. Я не мог сосредоточить взгляд на нем из-за сильной тряски. Через какое-то время мы повернули за угол и дом скрылся из виду. Пикап направлялся к окраине города в ночной темноте. Дождь усиливался и моменту достижения конечного пункта маршрута, я вымок до нитки. Проехав через блокпост за бетонный забор, мы остановились у двухэтажного здания. В некоторых окнах тускло пробивался через темные занавески свет. Военные вышли из кабины и здоровяк, отвязав меня, повел вперед. Молча мы прошли через, провожаемую нас взглядом, охрану и вошли внутрь. Там было светло, я почувствовал лицом тепло и одежда стала казаться еще более холодной.

— Веди его в холодильник, — сказал Янг, а сам завернул в ближайший кабинет.

Сан провел меня через весь коридор и спустил в просторное подвальное помещение с несколькими массивными раздвижными стальными дверьми. Возле одной из них на стуле спал толстенький молодой солдат в очках. Мой спутник молча поднес указательный палец к своим губам, обозначая сохранять тишину, а сам тихо подобрался к посапывающему человеку. Он еле слышно поставил его автомат на предохранитель, снял с плеча свой, поднес его дуло к носу солдата и резко закричал:

— Воздух, воздух, все в укрытие!

Рядовой с испугу вскочил со стула, но в полудреме его ноги подкосились, и он начал совершать хаотичные попытки убежать. Стукнувшись головой о стену, солдат упал и начал крутиться по полу. Сан, через истеричный смех, кое-как пытался кричать:

— Перископ. Ах-ха-хах, ныряй в окоп! Быстрее! Давай! Граната слева! Ах-ха-ха.

— Сержант, — опомнившись сказал солдат, — тебе конец!

Он, подобрал, потерянные в сумбуре очки, нацепил их, резко поднялся и хотел было двинуться на здоровяка с целью отомстить, но увидел меня:

— Это еще кто?

— Колбаса, — ответил Сан и обратился ко мне, — ты кем был до войны?

— Музыкантом, — ответил я.

— Ух ты, нормально, — и он продолжил в сторону солдата, — колбаса музыкальная. Надо сохранить, чтобы не испортилась.

Только сейчас я заметил на стенах плакаты мяса, колбас, сосисок, и вспомнил, что раньше в этом здании располагался небольшой мясной заводик.

— Где есть место? — спросил Сан.

— Да везде есть. Пока вас не было, санстанция приезжала, дезинфицировала здесь все.

— Чтоб тебя! Яблокоед?

— Нет, его замы, — ответил Перископ.

— И сколько осталось?

— Четверо, — ответил Перископ, — остальные на фарш.

— Вот ублюдки. Почему оставили четверых?

— Не знаю, видимо на пятницу.

— Ладно, давай в любую, — подытожил Сан.

Солдат открыл замок и с усилием оттянул одну из дверей. Янг не говорил иносказательно, это действительно был производственный холодильник с небольшими крюками на потолке. Сейчас он не работал, но оттуда все равно повеяло холодком. В дальнем углу сидела хрупкая тонкая фигура молодой девушки, укутанной в старую темную одежду. Она подняла на секунду взгляд и быстро опустила, я успел заметить лишь милое бледное, юношеское личико с небольшим носиком и широкими темными бровями.

— Вперед, — приказал здоровяк, развязав мне руки.

Я вошел внутрь, дверь со скрипом задвинулась, погрузив помещение в темноту. Единственным источником света было маленькое замутненное временем круглое окошко в двери. Я нащупал рукой стену и, опустившись, лег на пол с холодной плиткой. Меня колотило, и я всеми силами пытался согреться, растирая ладошки. Дрожь не давала успокоить сильную боль в голове и теле. Видимо Сан прилично по мне прошелся, осознав, что закончились патроны. «Все могло бы закончится час назад, и этого всего не было бы. Наверное, мне бы было тепло сейчас, и я не крутил бы в голове эти дурацкие мысли». Но судьба сделала выбор за меня. Как это всегда бывает. Она дает мне право выбора в чем-то незначительном: куда пойти, что сказать, как сделать. А вот конечный выбор делает сама, осознав мою некомпетентность и глупые шаги, к этому приведшие. Она исправляет все за меня, договаривается со временем и пространством, дает мне еще шансы, но как любящая мать знает, что меня снова придется вытаскивать из очередной передряги. Настанет момент, когда она не сможет быстро помочь. Момент, когда она не сумеет договориться или просто отвернется на секунду. И этот момент может быть через час, а может через день или месяц. Я этого не могу знать. Да и сама судьба, как бы это странно не звучало, видимо не знает будущего из-за невозможности предугадать мои действия.

— Ты — добрый? — резко оборвал мои мысли тихий девичий голос.

Я уже успел забыть, про девушку в углу.

— Не знаю, — ответил я, скачущим от озноба голосом, — раньше думал, что добрый, но сейчас навряд ли.

Наступила долгая тишина. Я закрыл глаза и попытался успокоить тело. За дверью слышался эхом гул разговора. Он растворялся где-то в голове и не давал расслабиться. Я снова думал о выборе и о судьбе, пытаясь найти первоисточник моих несчастий. Был ли он во мне или снаружи, зависел ли он от меня? Где нужно было искать другой выбор? И смог бы я его сделать? Я гнал эти мысли прочь, так как всегда знал, что глупо жалеть о случившемся. Прошлое уже не изменить.

— Ты думаешь доброту можно потерять? — прервала молчание девушка.

— Не знаю. Думаю да. Есть много факторов, которые ее убивают.

Дрожь была побеждена и теперь мое тело просто лежало на боку, поджав ноги, не двигаясь, пытаясь успокоить головную боль. Я почувствовал легкое прикосновение ко моему лбу девичьей ладони. Ее тепло было приятным и растекалось к вискам, отдаляя от себя неприятную боль. Девушка присела рядом, сняла с себя куртку и укрыла меня

— Не надо, — сказал я, — оставь себе, я согрелся.

Она промолчала. Придвинулась ко мне ближе и обняла рукой. Тепло стало быстрей наполнять мое тело, ее куртка будто укрыла меня всего. Почувствовались даже онемевшие пальцы на ногах, по которым прокатывались мелкие колики. Я был как маленький замерзший щенок, которого выбросила жизнь на улицу, а кто-то сжалился и пригрел у себя за пазухой.

— Есть люди добрые от природы, а есть злые, — начала она, — и тех и других можно перепутать друг с другом. К добрым липнет злоба. В действиях, мыслях, чувствах, пытаясь уравновесить человеческий смысл. А у злых возникают, как болезненные симптомы, хорошие позывы и милосердные стремления. И все они, при различных обстоятельствах, стремятся примерить противоположную личину. Из-за этого нельзя сразу распознать кто есть кто. Наверное, было бы интересно увидеть мир, где существует чистые добро и зло, без смешения, без притворств и увиливаний. Просто абсолютно добрые люди и абсолютно злые люди. Как думаешь, такое могло бы быть?

— Я не могу представить абсолютно доброго человека, он навряд ли существует, — ответил я тихо.

— А абсолютно злого?

— Абсолютно злого могу, — с небольшим сомнением в размышлениях, ответил я.

— А новорожденный ребенок, он какой?

— Не знаю. Добрый. Как это можно узнать? Он не совершал еще никаких поступков. Ни плохих, ни хороших.

— А если мать, используя его, например, шантажировала ни в чем неповинного отца? — спросила девушка.

— Причем здесь ребенок тогда? — ответил я, теряя нить разговора.

— Он ведь является орудием для совершения плохих дел.

— Орудие не есть зло.

— Да, возможно, — подтвердила она, — но с помощью него плодится зло.

— Орудие в руках доброго человека не плодит зло. Нож придумал скорее обычный разумный человек, для пропитания, а значит жизни. И динамит придумал не плохой человек, а простой ученый, в поисках чего-то нового. Злые люди переделали это все из орудий в оружие.

— Значит и этот ребенок тоже оружие в руках матери? И он несет собой зло?

Она продолжала говорить, гладя меня по голове, а я не понимал, почему веду столь серьезный разговор в таком месте, да и еще практически с ребенком.

— Не понимаю, к чему ты ведешь, — ответил я, — не может быть злом то, что абсолютно чистое и только что рожденное.

— То есть оно доброе?

— Никакое. Нулевое. Потом, со временем, оно становится чем-то положительным или отрицательным, опять же во взаимодействиях с людьми.

Мне бы уже надоел этот разговор в другой ситуации, но я так давно ни с кем не разговаривал. Она будто укрыла меня своей негой и заставила не ощущать дискомфорт. Я старался вглядеться в ее лицо, оно было на одной линии с тусклым окошком и расплывалось в полупрозрачной ауре. Заметны были только большие губы. Они плавно шевелились в унисон с выдыхаемыми словами.

— А если этого ребенка поместить в место, где нет людей. На необитаемый остров, например. Каким он станет? — продолжала она.

— Какая тогда разница? Он может быть каким захочет. Там нет других людей, а значит и индикаторов для всех этих состояний. Только при наличии минимум двух людей возникают добро и зло. Их не существует без человечества. Они его детище.

— А если он сжигает лес и убивает животных?

— Природа тоже сжигает леса и убивает животных, при этом мы не можем назвать ее злой. Этот человек действует в ее рамках, просто крайне резко, нарушая ее алгоритмы. Если мы не знаем про его действия, а ведь нас априори нет в его мире, то никак не можем отнести его к злу. Существует только он и природа, и они враги друг другу. И думаю он точно проиграет эту войну, даже если взорвет ядерную бомбу. Он настолько мелок и скоротечен по сравнению с природой, что через пару мгновений она его забудет.

— Как и все человечество? — спросила девушка.

— Думаю да. Человечеству без природы не выжить, а вот природа после нас только вздохнет с облегчением. Мы когда-то давно нарушили ее программу. Изменили и дополнили ее исходный код в нас. Добавили туда, все те же, добро и зло, стали для нее болезнью. Любой человек, даже самый правильный, как ты говоришь — абсолютно добрый, ярый натуралист и зоолог, является для нее вирусом. Даже сажая леса и вылечивая животных мы приносим ей вред, так как она ежесекундно запускает свои механизмы восстановления и не нуждается в изменении этой программы. Только когда нас не станет, она сможет стабилизироваться.

— А если все в корне не так? — впервые возразила мне собеседница. — Ведь природа сама создала нас, она создала и механизм нашего изменения. Мы настолько глупы по сравнению с ней, что не в силах изменить себя. Мы не владеем даже тысячной долей процента ее знаний. Она полностью контролирует процесс нашей эволюции для какой-то цели. Ты никогда не задумывался, о том, что мы называем «жизнью» и как она возникла? Первый ее атом на Земле. Возможно, он стал началом конца? Возможно, то, что мы называем «живая природа» не есть истинная жизнь. Может именно все живое это вирус, не только человек. И настоящая «жизнь» постоянно ищет новое лекарство, улучшая и развивая старое при помощи нашей эволюции. «Мхи — нет; головастики — нет; джунгли, рыбы — нет; динозавры — не то. Млекопитающие? Киты, обезьяны — не получается. А это что? Подождите-ка. Какой интересный вид лекарства. Оно научилось само мутировать и имеет интересный набор свойств. Возможно, эта вакцина именно то, что нужно. Она пожирает низшие звенья вируса и себе подобных. Возможно, добавив в нее небольшие изменения она станет панацеей. Если и это не поможет, нужно будет пройти курс химиотерапии». Возможно, для истинной жизни вселенной и чистого бытия наша природа и жизнь — это ее болезнь и смерть.

Девушка замолчала. Я был поражен ее воображением и умением говорить, и просто не знал, что нужно на это ответить. Опять наступила тишина. Уже не слышно было голосов снаружи. Боль отступала. Девушка, согревая меня, успела замерзнуть сама, поэтому легла ко мне под куртку, придвинулась к моей груди дрожащей спиной и положила мою руку к себе на живот. Я натянул куртку на нее и прижался плотнее. Стало значительно теплее. Через пять минут ее озноб прошел и послышалось тихое спящее сопение. Ее волосы имели приятный нежный запах, и он действовал на меня убаюкивающе. Думая о том, как ей удалось сохранить его в этом грязном мире, я начал засыпать сам.

Мне ничего не снилось, абсолютная пустота, темнота и тишина. Абсолютное отсутствие всего. Разбудили меня легкие удары в бок ботинком и приказ:

— Подъем. На выход.

Надо мной стоял знакомый толстенький солдат в очках. Было уже утро. В холодильнике не было ни девушки, ни ее куртки. Я испугался, представив самое страшное и подумал о том, что теперь моя очередь. Перископ вывел меня наружу, периодически тыкая дуло автомата в спину. За окнами было светло и это помещение не казалось таким мрачным, каким я видел его вчера. «Колбасы» и «мясо» все так же висели на своих местах и сейчас выглядели намного привлекательней. Солдат отвел меня на второй этаж, где нам встретились несколько военных в полной амуниции, открыл дверь в небольшой кабинет с тремя решетчатыми окнами и сказал, указывая на стул возле небольшого письменного стола:

— Сидеть. Ожидай здесь.

Он вышел, и я начал рассматривать помещение. На столе, кроме красной настольной лампы ничего не было. По бокам, у стен с несколькими мясными постерами, стояли стулья. За столом, по обе стороны были полки с книгами и буклетами. Посреди них висел черный флаг Фирон с тонкой оранжевой полосой. Я неспешно обернулся назад, к двери, и заметил в противоположном от нее углу сидящего человека. Это был Янг. Он молча смотрел на меня и не шевелился. Так продолжалось около минуты.

— Отпустите меня, я не сделал ничего плохого, — сказал я, набравшись смелости.

Он ничего не ответил и продолжал все так же сверлить меня взглядом. Я опустил глаза в пол и отвернулся. В этот момент он встал, прошел через кабинет и сел на стул в углу напротив меня. Мне было страшно, я боялся, что он будет меня избивать.

— Пожалуйста, — тихо добавил я.

Он вытащил пистолет из кобуры и положил на стул рядом с собой.

— Так ты, значит, музыкант? — начал он серьезным голосом. — На чем играешь?

— Скрипка, — ответил я.

— Плохо. Это же больше драматический инструмент, чем комедийный. Скрипка, конечно, великолепная штука, но плохо подходит под нашу ситуацию.

— Какую ситуацию? — не понимал я.

— Не важно пока. А веселое что-нибудь умеешь играть? — продолжал Янг.

— Да. Много есть ритмичных произведений.

— У тебя есть скрипка?

— Дома есть.

— Какой адрес?

Я хотел было ответить, но с ужасом осознал, что не могу вспомнить. «Садовая — нет. Грушевая, Сливовая? Что за бред. Черт». Вдруг открылась дверь и в кабинет, пригнув голову, хотя этого и не требовалось, вошел высоченный Сан.

— Я не опоздал? — произнес он, уселся за стол и обратился к напарнику, — ну что, помочь?

— Мы только приступили к обсуждению насущных вопросов, — ответил ему Янг и уставился на меня, — адрес?

— Я не помню. Не знаю почему, — ответил я, все еще пытаясь раскачать память.

— Ты же из этого города?

— Да.

— Служил в 246 полку?

— Нет. Я не служил.

— Ты не помнишь свой адрес, но помнишь, что не служил?

— Я понимаю, что это звучит странно, но я не могу вспомнить свой адрес и дом, но я помню, что скрипка дома. Наверное… — я уже не был так уверен.

— У нас есть данные о твоей службе, — настаивал Янг.

— Я не знаю откуда такие данные. Вы даже не знаете, как меня зовут.

— Лука Мартин, — сказал он и меня будто укололо этим, — ведь так?

— Не помню, — ответил я правду.

Видимо из-за волнения у меня вылетело все из головы.

— Что ты здесь делаешь?

— Я просто здесь живу. Я не смог выбраться.

— Где остальные? — продолжал Янг допрос.

— Кто остальные?

— Полковые военные.

— Я не служил, я даже не знаю где находился этот полк, — ответил я.

— «Музыкант — помню; адрес — не помню; полк — не знаю», — констатировал Янг, — ты мог бы хотя бы попытаться придумать историю.

Резко в мою скулу влетел жесткий кулак Сана, и я упал со стула. Сильная боль разлетелась по всей голове и стон просочился сквозь зубы.

— Ты что, придурок, издеваться вздумал! — закричал здоровяк.

— Отставить, Сан. Успокойся, пойдем выйдем, — сказал Янг амбалу, и обратился ко мне, — я даю тебе минуту подумать, Лука, и, если ты сделаешь правильный выбор, мой друг тебя не убьет.

Они вышли из кабинета, а я остался лежать на полу, схватившись за лицо руками. Я всегда очень плохо переносил боль и сторонился любых ее проявлений. Сквозь налившиеся влагой глаза, я увидел на стуле, оставленный Янгом, пистолет. «Взять его? И что дальше? Я даже не умею им пользоваться. Может мне попытаться покончить с этим раз и навсегда?». Я пристально смотрел на него, но все же, собравшись, привстал с пола и уселся на свой стул. Прошло намного больше минуты, когда они вернулись в кабинет. Янг занял ту же позицию, что и раньше, а здоровяк стал за моей спиной. От этого по мне пробегали холодные мурашки и начало немного трясти.

— Итак, господин Мартин, где ваши сослуживцы? — продолжил бородатый военный.

В это время тяжелые руки Сана опустились мне на плечи.

— Я не знаю, — через плач ответил я, — я никогда не служил. Не знаю почему я приписан к этому полку. Может официально так нужно было, но меня там не было никогда. Я даже стрелять не умею.

— Давай проверим, как ты не умеешь стрелять, — сказал Янг и, взяв со стула пистолет, протянул его мне.

— Может не надо, господин лейтенант? — неожиданно произнес надо мной здоровяк.

— Надо Сан. Этот стрелок положил много наших. Бери.

Моя рука, панически колотясь, взяла пистолет. Его холод слился с ладонью. Здоровяк обошел меня и присел рядом с напарником, уставив на меня свой автомат. Они оба, с неподдельным интересом наблюдали за мной.

— Теперь подноси его к виску, — приказал Янг.

Я поднес и прижал дуло к голове. Слезы лились ручьем, протекая по щекам и прячась где-то в склоченной бороде. Дыхание сбивалось. Мысль о том, что будет больно перебивалась осознанием, что это все окончится в одно мгновение.

— Пожалуйста, не надо, — попытался я в последний раз.

— Жми, — спокойно произнес лейтенант.

Я попытался вспомнить хоть что-нибудь хорошее, дорогое из моей жизни. И не мог. Вообще ничего.

— Жми, — спокойно повторил он.

Я прикоснулся к курку. В голове мелькнуло детское лицо. Родное, улыбчивое и светлое.

— Извини… — прошептал я и нажал.

Пистолет издал щелчок… Все осталось как прежде. Те же четыре сверлящих меня глаза. Я выдохнул, но лейтенант продолжал:

— Осечка. Жми еще.

Я пытался гнаться за памятью, за этим лицом, оно ускользало от меня, и пропадала вся информация о нем. Мне вдруг стало безразлично происходящее, я уже прошел линию невозврата. Сейчас я был готов сделать это, вздохнул и нажал еще раз. Снова произошла осечка.

— Сан, ты что и те курсы по заряжанию орудия не окончил? — обратился к напарнику Янг.

— Да иди ты, — ответил здоровяк, — это твой пистолет.

— Твоя аура некомпетентности теперь затронула и мое орудие, — сказал лейтенант, забрав у меня пистолет, и продолжил донимать друга, — ты в детстве хоть в пистолетики играл?

— Вот придурок, — смеялся в ответ Сан, — я не любил войнушку.

— Так оно и видно.

— Я девочек любил, в отличии от тебя, — ответил Сан.

— Вау! Подкол засчитан, — уважительно закивал лейтенант, — такое бывает раз в год и это стоит того. Напишу прошение о вручении тебе медали за заслуги перед юмором.

— Спасибо господин лейтенант! Служу на благо и процветание Фирон! — подыгрывал ему здоровяк.

Янг сунул пистолет в кобуру, открыл ящик стола, достал оттуда листочек бумаги и что-то на нем написал.

— Вот адрес, съезди туда, проверь цела ли квартира, найди там скрипку, — он передал листок Сану, а сам повернулся ко мне, — она точно там?

Я затруднялся ответить. Мою память будто парализовало, я не мог вспомнить ничего связанного с домом, с семьей, с детством.

— Я не знаю, извините, я даже не помню, как она выглядит и есть ли у меня вообще дом. У меня что-то случилось с головой.

— Да, голова у тебя красивая, — сказал Янг, всматриваясь в нее, — по ней как будто танк проехал. Сан, прихвати там какую-нибудь одежду для него, только поприличней, для концерта.

— Можно я поеду с ним, — попросил я лейтенанта.

— Еще чего, — не дожидаясь ответа напарника, сказал здоровяк.

Янг, после этих слов, изобразил обреченно лицо и развел руками. Сан ушел. Лейтенант позвал Перископа и приказал отвести меня обратно. Когда мы собирались выходить, Янг остановил нас и снова позвал меня к столу:

— Забыл спросить, — он достал из-под стола желтые детские ботинки, — для кого ты их взял?

Это, видимо были те самые ботинки, которые я нашел в магазине. Их цвет меня удивил.

— Я взял? — мне пришлось переспросить.

— Не валяй дурака. Они были у тебя за пазухой, ты прижимал их как мать младенца.

— Я вчера встретил одинокую девочку на улице без обуви и решил помочь, — признался я.

Янг внимательно выслушал, не отводя взгляд:

— Как ее звали?

— Я не спрашивал, — здесь я соврал, — просто зашел в магазин, чтобы найти ей что-нибудь, а потом появились вы. Я подумал, что вы вместе и она навела вас на меня.

— Ладно. Иди умойся. Перископ, отведи его в джакузи, а потом обратно в номер.

Солдат отвел меня в небольшую уборную. Напротив входа были две кабинки туалета, сбоку пара раковин. Одна из них была разбита; вторая целая, но еле держалась на стене. Большое матовое окно давало много света, но что происходило за ним было не понятно. На стене висело старое тусклое треснутое зеркало. В нем я увидел свое отражение и испугался, не столько его состояния, сколько неизвестности. Я забыл, как я выгляжу. Забыл, что у меня длинные русые волосы, большие скулы, темно-синие глаза, вытянутый нос, борода, наполовину седая. Я оскалился и увидел желтые зубы. Мне казалось, что меня подменили, но пытаясь вспомнить свой настоящий внешний вид, я упирался в пустое пространство памяти. «Это действительно я? Что случилось? Почему я не помню? Я ведь знаю, что я музыкант, скрипач. Знаю, что это мой город. Я же вспомнил этот мясной завод. Черт побери. Может я и вправду служил, но почему я не помню, как стрелять? Что будет если все то, что говорит сержант, правда? Может я убивал их солдат? А я ничего не могу вспомнить». Мне стало стыдно за это, за возможную ложь. Я опустил голову.

— Чего встал, извращенец? — прикрикнул Перископ.

Он все это время стоял в проходе, прислонившись к дверному проему.

— Почему я извращенец? — повернулся к нему я.

Он немного стушевался, не ожидав моей реакции.

— Девочка, желтенькие ботиночки… — прокомментировал он свои слова.

— Пошел ты, — тихо ответил я и открыл кран.

Оттуда тонкой струйкой полилась чистая вода. Я застыл и наблюдал как она набирается в мои грязные ладони. Темная вода под ними, побулькивая, исчезала в отверстии слива. Она порозовела, когда я начал мыть голову. Я надеялся, что, подняв умытое лицо к зеркалу я вспомню себя, но этого не произошло. На меня смотрел сморщенный небритый лохматый старик, с ранами в волосах и синяками на лице. А ведь перед войной мне было всего 35, это я помнил.

— Достаточно, — сказал рядовой.

Я набрал воды в ладони, выпил, затем закрыл кран и вышел. По пути в холодильник попадались окна, сейчас некоторые из них были не зашторены. На улице виднелись военные автомобили, были слышны разговоры и смех. Было достаточно солнечно, без дождя, непривычно для осени. Внутри, почему-то редко попадались военные, один-два максимум. Перископ открыл холодильник, и я вошел внутрь. Там уже была эта девушка. Она сидела в углу в той же позе, как и вчера, скрыв голову за руками и коленями. Сейчас она даже не пошевелилась.

— Где ты была? — спросил я, когда дверь закрылась, но она молчала, — эй, ты меня слышишь? Что-то произошло?

Девушка не реагировала на мои слова. Я подошел ближе, чтобы получше разглядеть. В ее внешнем виде ничего не изменилось. Я присел рядом с ней, но она резко отодвинулась от меня. Это было неожиданно.

— Эти двое что-то делали с тобой?

Она не обронила ни звука. Так и не дождавшись ответа, я встал и перешел на свое прежнее место, не желая ее тревожить собой и своими расспросами. Я надеялся лишь, что мои самые скверные предположения не воплощались этими людьми в реальность.

«Почему я многое не помню? Девушку эту помню, как сюда ехал помню. Двое этих, в магазине, крыса. Эва. Багеты, огонь. Что было до этого? До того, как я увидел девочку? Что? Черт. Не помню». Я пытался взбудоражить память, но чем больше я тужился вспомнить то, что забыл, тем быстрее от меня утекали элементы того, что и так я знал. «Война. Фироны, Ламбрия. Это я все знаю. Эвакуация, мобилизация — помню. Но я не добрался до армии. Точно помню. Как тогда меня причислили к полку? Черт. Началось все этим летом? Да… Нет… Черт!» Мысли смешивались в голове и превращались в коктейль из несвязных слайдов. «Семья? Дом? Почему я забыл?». Я прилег лицом к стене, пытаясь расслабиться, и выбросить все из головы.

— Они держат меня как подарок, — тихо сказала девушка.

— Что? — опомнился я.

— Будет день рождения их начальника. Они ему готовят подарки, спрашивали какой мой размер вечернего платья.

— Твари, — у меня сжались челюсти.

— А тебя они называют музыкальным сюрпризом, — добавила она, — ты должен будешь играть на этом празднике. И если мы все сделаем хорошо, они нас отпустят.

— Не отпустят, — грустно сказал я.

Мы замолчали. Я смотрел на круглое окошко, за которым периодически мелькали полутени. Оно походило на полную луну и так же излучало мутный белый свет. Нахватало только звезд вокруг. Мы сидели здесь как два измученных животных, угодивших ночью в глубокую яму, не способных из нее выбраться, и обреченно созерцавшие ночное небо. Безнадежность и отчаяние витали в воздухе.

— Сколько тебе лет? — прервал я тишину.

— Восемнадцать.

— Ты отсюда?

— Нет, из столицы, — ответила девушка.

— Как тебя сюда занесло? — спросил я, понимая, что столица находилась намного дальше от фронта, чем мой город, и, возможно, еще не пала.

— Хотела забрать бабушку. Но не успела.

— Погибла?

— Не знаю, на месте ее дома ничего не осталось, — ответила девушка.

— Извини, — сказал я.

— Ничего. Сейчас такое время, что это вошло в обыденность, — произнесла она, — а где твоя семья?

— Не знаю. Я не могу вспомнить свою семью. Сегодня понял, что потерял часть памяти. Не понимаю, что делать со своим незнанием. Это жутко.

— Может это хорошо. Вдруг там очень плохие вещи, о которых ты хотел забыть.

— Навряд ли я хотел забыть семью.

— Может ее у тебя не было, — сказала она.

— Может. Ты думаешь, отсутствие семьи — это плохое воспоминание для меня?

— Возможно ты переживал из-за этого.

— Я чувствую, что у меня была семья, но я не помню ее, — я попытался снова хоть что-нибудь припомнить.

Дверь начала неспеша открываться и, с криком «От двери!», вошел охранявший нас солдат-очкарик. Он осмотрелся, опустил автомат и бросил на пол наполненный чем-то прозрачный небольшой пакет.

— Угощайтесь, господа, — произнес он и вышел.

— Что это? — спросил я у девушки.

— Еда, — обыденно ответила она, подняла пакет и села рядом со мной, — тут все вперемешку, то, что осталось от их обеда. Бери просто пальцами.

Она достала рукой что-то из пакета, положила в рот и стала пережевывать. Я немного опешил от увиденного. Это милое чистое создание ело практически помои. Мой живот хоть и побаливал от голода, но я никак не мог решиться на это.

— Сколько ты здесь находишься? — спросил я ее.

— Дня три. Или четыре. Здесь, как видишь, легко сбиться со счета. Бери. Тебе надо поесть, — она протянула мне пакет, — неизвестно когда они снова дадут еду.

Я засунул пальцы внутрь, и они углубились во что-то тягучее и липкое. Набрав немного содержимого пакета, я поднес его к носу. Оно пахло обычной приготовленной, но уже холодной пищей. Я положил еду в рот и стал жевать. Это были перемешанные друг с другом рисовая каша, картофельное пюре, макароны и много чего еще. Иногда были различимы хлебные корки, куриные кости и яичная скорлупа.

— Сегодня у нас большие порции, — продолжила она, — еще вчера утром нас было здесь четверо.

— Где они сейчас?

— Думаю, их уже нет. Всех вывели за дверь, человек десять со всех камер, даже больше. Поставили в ряд. Пришли двое военных, они из другого места. Оглядели всех, как на базаре, спросили кто есть кто. Оставили меня и еще троих. Остальных приказали увести. Им не выгодно нас держать. Здесь сидел их рядовой, чем-то провинившийся перед ними. Он успел рассказать, что этот взвод перевели под руководство нового штаба, командир которого полный сумасшедший. Это он должен заехать сюда через пару дней в свой рождения. Им прислали его райдер.

Она резко замолчала, встала и ушла в свой угол. Я боялся ее тревожить и вмешиваться в ее мысли. Съев еще немного, я отложил пакет. Теперь хотелось пить.

— Нужно что-то делать, как-то отсюда выбираться, — произнес я свои мысли в слух, — они все равно нас убьют.

— Как отсюда выберешься? Против них мы никто. Даже обычная собака нанесла бы им больше урона, чем мы.

— У нас выход один, вопрос только во времени и страданиях, — произнес я.

— Всегда есть запасной выход, — ответила на это девушка, — он еле заметен, не обозначен и совсем не выделяется, но он должен быть. Должен.

— Поэтому я и говорю, что нужно что-то предпринять.

— Что? Напасть на кого-то, отобрать оружие? — спросила она.

— Может быть, если будет возможность.

— А дальше что? Убьешь одного, второго, пятого… Что дальше? Это отсрочит твою смерть на несколько минут. И сможешь ли ты вообще убить хоть кого-то? Осмелишься ли?

Она была права. В моей голове этот смутный план не доходил дальше момента выхватывания у кого-либо оружия и прицеливания. Чтобы убить кого-то, нужна, как минимум, ненависть к жертве. «Если я смогу выхватить автомат, например, у нашего охранника, Перископа, то как в него выстрелить? За что? За то что он назвал меня извращенцем? За эти убогие помои? Этого мало. Для кого-то это мотив. Но для меня это не стоит его смерти, тем более в условиях войны».

— Послушай, надо попытаться. Не знаю, что, но что-то нужно сделать. Ты должна мне помочь, — с наставлением произнес я.

Меня не покидало чувство ответственности за нее. Она годилась мне в дочери и мысли о ее скором будущем скребли по моей душе как нож по металлу.

— Не нужно делать ничего, в чем ты не уверен, — ответила девушка.

— Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Любое действие не стопроцентно в своем итоге.

— Судьба все решит. Будет так как должно быть.

Эти слова привели меня в тупик. Она сказала это так уверенно, что не хотелось с этим спорить. Тем более, я совсем недавно точно так же думал о своей жизни, а теперь сидел и пытался воображать нечто противоположное, возомнив себя всемогущим. Вздохнув, я посмотрел на нее. Это было странно, но она улыбалась мне. Снаружи послышались хаотичный стук и голоса. В окошке суматошно зашатались тени. Дверь открылась, и Перископ с напарником, не церемонясь, толкнули внутрь человека. Тот упал, но быстро поднялся. У него были связаны руки за спиной.

— Тебе крышка, очкарик, — выпалил незнакомец в закрывающуюся дверь, — ты понял меня?

Дальше в его речи было много угроз, с применением нецензурной лексики. Он бросал эти фразы в нашу «луну», оставив на ней несколько плевков. Успокоившись, он обернулся к нам.

— Здорова. Отдыхаете?

Мы ничего не ответили и продолжали наблюдать за ним. Он начал пыхтеть и крутить руками за спиной. Поняв, что у него не получается избавиться от веревок, он подошел ко мне.

— Друг, развяжи пожалуйста, — вежливо попросил он и повернулся спиной.

Он не присел и поэтому мне пришлось встать. Развязывая ему руки, я заметил, что он не такой худой как мы. По рукам и шее было видно, что он питается нормально и на нем не сильно сказалась голодная действительность. Волосы были темными, короткими и неправильно росшими, пучками в разные стороны. На щеках была двухдневная щетина.

— Спасибо, друг, спасибо, — повторял он, пока я его не развязал.

Освободившись от оков, он размял руки и замер, вглядевшись в девушку.

— Вау, мадам. А я думал тут два пса, а оказывается меня ввели в заблуждение.

Он развязно подошел к ней, согнулся и приподнял ей подбородок, разглядывая лицо.

— Милая сучка, — констатировал он.

Она вырвалась и опустила голову.

— Что? — с нарастающим гневом спросил я, но он не отреагировал и присел напротив нее на корточки.

— Как тебя зовут, красотка?

Она не сказала ни слова. Он опустил ей руку на колено и погладил, потом перевел на грудь, но она оттолкнула его. Резко встала и забежала за меня. Человек медленно поднялся и повернулся к нам.

— А ты дерзкая. Я таких люблю. Иди сюда, — он неспешно подошел к нам, раздавив по пути лежащий на полу пакет с едой.

— Успокойся! — сказал я громко. — Отстань от нее!

Он снова не обратил на меня внимания и пытался зайти мне за спину. Я поворачивался к нему лицом, укрывая девушку.

— Отошел! — в-итоге, командным тоном сказал он мне и плюнул на пол.

— Отстань от нее, — проговорил я снова и толкнул его руками.

Он подошел ко мне и снизу вверх, так как был ниже меня ростом, приблизился лицом к лицу.

— Ты кто, дерьмо? — спросил он.

Я попытался снова его оттолкнуть, но он резко ударил лбом мне в подбородок. У меня потемнело в глазах. Затем был удар, видимо кулаком, мне в скулу, и я рухнул на пол грудью вниз. Сквозь кружащееся пространство и подкатывающую тошноту, я слышал, как этот негодяй гоняется за девушкой со словами: «Иди к хозяину, крошка!». В глазах проплывал потолок камеры со ржавыми крюками, блеклая луна растворялась, превращаясь в большую мутную субстанцию. Несколько минут понадобилось, чтобы немного прийти в себя. Девушка кричала, лежа так же, как и я, лицом в низ, а негодяй сидел на ней, заламывая руки и пытаясь стянуть с нее одежду. Собрав последние силы, через боль и головокружение, я попытался медленно ползти к ним на четвереньках. В моей руке оставалась та веревка, которой он был связан, и я, шатаясь от изнеможения, накинул ее на шею противника. Не прошло и секунды, как он просто отшвырнул меня через полкомнаты туда, откуда я так долго добирался, подбежал и начал избивать ногами. Затем поднял веревку, с легкостью обернул вокруг моей шеи и начал сжимать.

— Ты что, сученыш, — кричал он, — ничего не перепутал?

Он прижал меня к полу своим, казалось двухтонным телом. У меня не хватало сил даже на то, чтобы пошевелить руками. Я пытался дотянуться до его лица, но не мог. Снова начало темнеть в глазах, мне хотелось откашляться, но я не мог сделать вдох. Голова будто расширялась изнутри и собиралась взорваться. Сейчас, при близости смерти, у меня не возникло никаких мыслей и воспоминаний, кроме желания выжить. Я чувствовал лишь, что вот-вот я задохнусь. В глазах потемнело, но через мгновение начало светлеть и даже слепить. Рот, нос и легкие резко наполнились воздухом, я даже почувствовал его сильное течение в горле. Человек, собиравшийся меня убить, как птица, вспорхнул надо мной и ударился о стену.

— Твою ж мать, Перископ, я куда сказал его посадить? — крикнул знакомый голос Сана.

Его громоздкое тело проплыло плавно рядом и нанесло моему несостоявшемуся убийце несколько могучих жестких ударов, от которых тот рухнул навзничь. Сан подошел к девушке и поинтересовался ее самочувствием, на что та, через слезы, ответила:

— Все хорошо, я в порядке.

Затем я почувствовал, как его сильные руки подняли меня как ребенка и посадили возле стены.

— Принеси воды, — скомандовал он солдату, и обратился ко мне, — дыши, не торопись, спокойно. Живой?

Я, откашливаясь, утвердительно кивнул. Здоровяк похлопал меня по плечу и встал. Он осмотрел побитого им человека, ботинком повернул ему голову. Тот дышал громко похрипывая. Перископ принес бутылку с водой, открутил крышку и поднес ее к моим губам. Было больно глотать, но она была такая приятная на вкус.

— Перископ, ты совсем идиот? — обратился Сан к солдату.

Тот отдал мне бутылку и, вытянувшись перед командиром, парировал:

— Ты же сам сказал, отвести его к этим двоим на перевоспитание.

— К этим? — Сан пальцем указал на меня и девушку. — Ты в своем уме? Его перевоспитывать должны, а не он их. К боксерам его надо было.

— Ты сказал «к двоим», я отвел «к двоим». У меня только здесь двое.

— Ты что, боксеров развел по разным камерам?

— Ну да. Так безопаснее. Их же пятеро всего осталось. В первой и второй по боксеру, в третьей клоун, а здесь эти.

— А почему ты музыканта к клоуну не посадил вчера?

— Ты сказал в любую загружать, я и загрузил. С каких пор мы занимаемся ротацией мяса?

Сан вздохнул, осознав свою ошибку. Затем его взгляд упал на пакет с объедками, который Перископ все это время пытался заслонить собой.

— Шаг влево, боец, — скомандовал Сан.

Рядовой нехотя выполнил приказ. Сержант бегло осмотрел разбросанные объедки и грозно спросил:

— Я что сказал ей приносить?

Подчиненный сперва не ответил, но после повтора вопроса, тихо процедил:

— Ваш обед, господин сержант.

Я все это время смотрел на пистолетную кобуру Перископа, который стоял спиной в метре от меня. Переборов сомнения, нужно было быстро понять, как она открывается и как оттуда выхватить пистолет. «Если получится это, дальше пробовать задержать время наставив на военных дуло, а самому пытаться отыскать предохранитель и снять его. А дальше будь, что будет».

— Перископ, тебя здесь плохо кормят? — продолжал разговор Сан.

— Нет, господин сержант.

— Послушай. Вот меня если завтра убьют, то ты, пожалуйста, не будь таким разгильдяем, а выполняй приказы начальства нормально. Не позорь мою честь.

Их разговор подходил к окончанию. Перископ, своим предыдущим шагом влево, закрыл меня от взгляда сержанта, и я решил цепляться за ускользающую возможность, тихо поджав под себя ноги, чтобы оттолкнуться и как можно быстрее дотянуться до кобуры. Посмотрев на девушку, я попытался дать знак, что собираюсь действовать. Но та, с широко раскрытыми глазами, покачала еле заметно головой вправо-влево, а губами беззвучно произнесла: «Нет». Это остановило меня на несколько секунд. «Да! Сейчас или никогда» — опомнился я. Но в этот миг, лежащий на полу новый заключенный вскочил и сделал все то, что планировал сделать я. Это было молниеносно. Он, с легкостью, выхватив пистолет из кобуры Перископа, поднялся на ноги и вскинул его в сторону не успевающего вытащить свое оружие сержанта. Прозвучал громкий выстрел… И негодяй снова рухнул на пол. В его затылке забагровела небольшая кровавая трещина. Звук упавшей гильзы прозвучал на выходе из холодильника. Там, в дверях, стоял с вытянутым вперед дымящимся пистолетом, Янг.