Глава 4 - Настоящее детство

Чудо-шапка работала ожидаемым, но решительно неудобным образом. С ней на макушке младенец мог бы научиться говорить уже к вечеру дня своего рождения, а спустя сутки — стихи сочинять. Однако лиши ее малыша — и он бы тут же забыл, что всего час назад обсуждал с родителями погоду, опять бы криком затребовал соску и сделался бы безмозглым плаксой, не способным ни на что удивительное. Вместе с шапкой уходил почти весь накопленный опыт, и в памяти образовывалась дыра.

В связи с этой неприятной особенностью Андрею приходилось в кармашках оставлять для себя-глупого записки с детальным руководством — что и когда делать, как правильно говорить. Именно так они и кооперировались в борьбе с учительницей.

Андрюша осторожно ощупал свои кармашки. Он был уверен, что и на сей раз все предвидел и подготовил спасительные подсказки. Однако не нашел там ничего, кроме торчащих ниток, неровно стягивающих старые дырки. В спешке он перепроверил карманы снова, убедился, что действительно остался сам по себе, и его лицо исказила гримаса ужаса.

Мальчик задыхался в отчаянии. Он чувствовал себя немощным кроликом, тельце которого сжимается под прессом волчьих зубов. Волшебная шапка, защищавшая его от паники и страха, была безвозвратно утеряна, и мальчик лицом к лицу столкнулся с суровой реальностью, где в их доме теперь на одного истязателя больше, а жизнь может оборваться в любую секунду, стоит только нарушить одно из правил Деда Мороза. Голову ребенка наполнили самые жуткие образы и воспоминания, и у него поднялась температура. Не было ни малейшей возможности поправить сложившуюся картину, поэтому Кнопочкин, подобно всем людям его возраста в сложной ситуации, заплакал еще усерднее.

Он смутно помнил, чем конкретно занимался на каникулах: это было похоже на путанный сон, увиденный давным-давно. Но гораздо лучше событий он помнил ощущения.

Чрезвычайное спокойствие и уверенность в себе ни разу не покидали его после новогодней ночи. Несмотря на угрозы убийством, начертанные в письме и воспринятые со всей серьезностью, Андрюша не похолодел от ужаса и не бросился искать защиты у взрослых. С шапкой на голове он забывал обо всех волнениях, и происходящее виделось ему игрой на низком уровне сложности. А сняв ее, он не чувствовал себя тревожнее, поскольку знал, что всегда может надеть обратно.

Теперь же единственное, что спасало ребенка от помешательства, пропало, и внутри него забили те самые переживания, которых он изначально избежал, но которые должны сопровождать любого, ждущего близкую смерть.

Вопреки ожиданиям и угрозам нагрянувшего родственника, в углу мальчик простоял около трех минут. Довольно быстро суровое выражение на лице дяди сменилось обыденно серьезным, он подошел к племяннику и за руку молча отвел его в ванную. Там помог ему раздеться и кивком повелел лезть под горячий душ, пока сам разбирался с грязной одеждой.

Андрюша безропотно выполнял все требования, удивляясь тому, как дядя вдруг стал ворчливо ласков и отечески обходителен. Это была дежурная забота, но Кнопочкин, отродясь не знавший и ее, воспринял внимание к себе как проявление какой-то особенной любви. Подобно собаке, которая сильнее радуется ласкам хозяина после того, как тот ее поколотит, он предположил, что человек этот, наверное, не такой уж и плохой и бояться его не нужно. Мальчику сделалось так приятно, что даже Дед Мороз ненадолго покинул его мысли.

Марина вернулась спустя четверть часа. Деверя с сыном, обернутым в полотенце, она застала сидящими друг против друга: первый на стуле, второй на диванчике. Оба были весьма сосредоточены и не сводили один с другого глаз, отчего она решила, что сейчас пойдет череда нравоучений, и лучше ей не вклиниваться. Потому осталась стоять у двери.

— Ты меня ненавидишь, — констатировал дядя. Мальчик слушал внимательно и с надеждой: он боялся, не выяснится ли сейчас, что доброта родственника была мимолетной, а на деле он такой же тиран, каким показался вначале. Всеслав продолжал, время от времени поглаживая бороду: — Но поверь, если бы можно было выбирать, уж лучше бы я отсекал себе по пальцу каждый раз, когда вынужден брать в руки ремень. Это причиняет мне не меньше боли, чем тебе. — Он тяжело вздохнул. — Знаешь, мои родители меня никогда не били. Папа говорил, что из-за домашнего насилия дети потом боязливыми вырастают, и страх навсегда овладевает их волей. Но это чушь все, на самом деле ему просто было в тягость озадачиваться моим воспитанием. Если папа или мама не бьют ребенка время от времени, это значит одно из двух: либо тот идеален, либо им плевать на него. Я идеальным уж точно не был. А ты?

Всеслав по растерянному взгляду Андрюши понял, что говорит замысловато, и скорректировал рассказ.

— Из-за того, что мною никто не занимался, я вырос очень плохим человеком. В школе я издевался над другими детьми, и это доставляло мне удовольствие. Я отбирал у них деньги, публично унижал, избивал за малейшее сопротивление. Отца часто вызывали к директору, и он иногда затевал воспитательную беседу. «Ты неправильно поступил, ты должен извиниться перед теми, кого обидел», — повторял он из раза в раз. — «Защищай слабых, а не мучай». — Цитируя папу, Всеслав пародийно-преувеличенно жестикулировал, рассчитывая развеселить племянника. Последнему понравилось, и он заулыбался. — Но это были только слова. А слова ничего не стоят. Я рассуждал так: если те, кому я отравляю жизнь, не могут бескровно заставить меня остановиться, то значит, не удалось бы это и мне, окажись я на их месте. Добиться своего они могли только силой — избив меня, запугав. Насилие было их единственным выходом. Так почему же отец решил, что справиться с проблемой ему помогут разговоры? Он находился в том же положении, что и бедняги, страдавшие по моей прихоти. — Мужчина стыдливо опустил лоб на ладонь. — Вот какими были мои убеждения. И я продолжал жить так. Это были извращенные представления о правильном и неправильном, но кое-что я все-таки понимал как надо: без ремня изменить меня было невозможно.

Он посмотрел на мальчика, снова увидел растерянность в его глазах и попытался говорить еще проще:

— В армии...

Всеслав остановился. Он хотел поведать племяннику о самых страшных своих преступлениях, но засомневался, уместно ли это. Подобные детали могли травмировать ребенка, и дядя отказался от идеи заходить так далеко.

— Я навредил очень многим людям, — продолжал он после раздумья. — И за это попал в тюрьму. Однако даже если бы я остался там навечно, меня никогда не перестанут проклинать те, кому я причинил зло. Они будут ненавидеть меня до самой смерти. Не простят и на забудут, сколько бы времени ни прошло. — Мужчина положил руку на сердце, и его глаза наполнились влагой. — Сделанного не воротишь. В моей душе теперь настоящий ад, Андрюша. Это так невыносимо, что лучше бы и не жить. Но от греха не сбежать, его только искупить можно.

Всеслав достал платок из кармана рубашки и вытер слезы. Его исповедь осталась понятна маленькому слушателю только наполовину, но мальчика растрогала дядюшкина искренность, и он проникся к нему жалостью.

— Мой крест от меня уже никуда не денется. А тебя еще не поздно избавить от этой невозможной ноши. Вот скажи, в школе ты часто хулиганишь? Жалуются на тебя одноклассники?

Андрюша, который сам был готов вот-вот расплакаться, сочувствуя дяде, возмутился:

— Это они виноваты! Не хотят играть со мной и булочками не делятся.

Всеслав дружелюбно похлопал ему по коленке и сказал:

— Дорогой мой, иногда я буду бить тебя. Еще чаще — кричать и ругаться. Но знай: это ради твоего же блага. Сейчас ты донельзя распущен, но пройдут дни, и мама тебя не узнает. — Он оглянулся через плечо на Марину. — А ты не узнаешь ее.

Мужчина помолчал немного и обернул взор к племяннику.

— Как бы громко я ни отчитывал тебя и как бы сильно ни хмурил брови, помни, что делаю я это из любви. — Он улыбнулся, и Андрюша подумал, что это, наверное, добрейший человек на свете. Мальчик впервые почувствовал семейную близость; он был под сильным впечатлением, и слова дяди представлялись ему самыми пылкими проявлениями ласки и нежности. — А знаешь, чем мы займемся завтра после церкви? — спросил Всеслав. Он уловил настроение ребенка и решил повысить градус его радости до предела. Последний даже дернулся всем телом в приятном возбуждении, разинув рот и уставившись на дядю. — Сначала мы отобедаем пиццей с газировкой, которых я куплю тебе столько, сколько ты никогда не съешь. — Мужчина говорил медленно, смакуя каждое слово, и загибал пальцы пропорционально планам. — Затем потопаем в цирк на зверушек и клоунов поглазеть. А вечером накроем богатый стол и закатим пирушку. Вы ведь с мамой Рождество Христово не праздновали? Не дело это, нужно исправить!

Андрюшу словно парализовало. Ему хотелось прыгать и кричать, но лишним движением он боялся разбудить себя или разозлить этим как-нибудь дядю (он не был уверен, происходит все это наяву или же ему снится, а потому одинаково боялся испортить и одно, и другое).

— А теперь главное, — заканчивал дядя. — Если за весь завтрашний день ты не получишь от меня ни одного замечания, я… — И не договорил. — А-а, что, заинтригован? Весь в нетерпении? — Он рукой взъерошил волосы на голове у мальчика, на что тот отозвался звонким смехом. — Если проявишь христианские послушание и усердие, как и подобает хорошему сыну и племяннику, я приглашу к нам в гости Дедушку Мороза! Слышишь, Андрейка? Теперь у тебя начнется самое настоящее детство! И все у нас будет хорошо.

От слов про Деда Мороза Андрюшу как током ударило. Улыбку мигом смахнуло с лица, брови сдвинулись: он вспомнил, в каком положении находится.

— Дядя, а можно с вами секретом поделиться? — вдруг шепнул Андрюша на ухо Всеславу.

— Конечно, можно, — так же шепотом отвечал тот.

— А вы никому не скажете?

— Не скажу.

— Мне подарок на Новый год уже подарили… Дед Мороз подарил. Настоящий!

— Это правда?

— Да. Он мне подарил волшебную шапку, которую мама выбросила, и кусочек карты, с помощью которой я смогу найти его.

Мужчина озадаченно сморщил лоб.

— Так шапка у тебя та от Деда Мороза? — переспросил он, подозревая обман и демонстрируя это интонацией.

— Да. Я не вру.

— Как же он мог подарить тебе что-то, если ты плохо вел себя весь год? — подыграл Всеслав тому, что счел фантазией племянника.

— А ему меня просто жалко стало, потому и подарил. Это он в письме написал.

Дядя недоверчиво ухмыльнулся, и мальчик соскочил с дивана.

— Да я вам сейчас кусочек карты покажу, и вы убедитесь! — сказал он и убежал в соседнюю комнату за портфелем.

Всеслав как-то странно покачал головой — не то довольный состоявшейся беседой, не то напротив — и заговорил с Мариной, которая наконец вошла и присела рядом:

— У него температура поднялась. Я дал ему лекарств и вроде сбил, — сообщил ей деверь, пересев к столу.

Та громко цокнула языком, махнула рукой, как если бы ей сообщили о сущей ерунде, на которую она не хотела бы тратить время разговора, и удовлетворенно резюмировала:

— После того, как ты побил его, он стал прежним.

— Нет. С ним правда что-то не то. К батюшке надо вести.

— Но он ведет себя нормально!

— Сейчас — да. Но все-таки слишком чудно он говорил в момент нашего знакомства. На ребенка совсем не похоже, в нем словно сидел кто-то. Подозрительно еще и то, что шапка, которую ты вынесла, настоящим Дедом Морозом была ему подарена. По крайней мере, так он мне нашептал.

Взрослые, прежде смотревшие на то, как Андрюша рылся в своем рюкзаке, переглянулись.

— Надеюсь, ему правда кто-то подарил ее, и это не проблемы с головой, — вставил Всеслав.

Марина тревожно погладила щеку и спросила:

— Но ты же уверен, что все обойдется и разрешится? Он угрожал мне полицией, если я еще раз подниму на него руку. Я проверяла: он прав, нам действительно нельзя даже кричать на него. Ты не боишься?

Всеслав тронул свою бороду, посмеялся, не разжимая зубы, и успокоил ее:

— Да расслабься ты, мать. Угрожал тебе не он, а лукавый, что сидит в нем. Завтра причастится, и все пройдет. А за порку он нам спасибо в будущем еще скажет.

Едва дядя кончил говорить, Андрюша вернулся из своей поисковой экспедиции. Он вошел в гостиную — недовольно охающий и жалующийся сам на себя — с рваным и грязным портфелем в руках. Фрагменты карты провалились в прорезь, которую накануне вечером он сделал для конфет, и его маленькие пальчики никак не могли их оттуда извлечь. Наблюдая за увлеченным племянником, Всеслав вспомнил о том, что должен был сделать, но позабыл.

— Ах да! — воскликнул он и прошел к своим сумкам. — Андрей, я тебе привез кое-что. Небольшой подарок от тети Светы, жены моей. Она приехать не смогла, но просила передать тебе это.

Услышав слово «подарок», мальчик остолбенел. Все мысли и намерения, наполнявшие его голову секунду назад, вмиг разлетелись, а на смену им пришел парализующий восторг. Андрюша вытаращил глазенки, не отрывая их от дядиных рук, копошащихся в сумке. Он даже дышать перестал на несколько секунд.

Перед тем, как вытащить подарок, Всеслав игриво глянул на ребенка. Затем торжественно достал новенький школьный рюкзачок — настолько цветастый и кармашками усыпанный, что похожий больше на игрушку — и попросил племянника открыть его. Последний разжал пальчики, бросив старый портфель на пол, и протянул дрожащие руки к новому. По весу он сообразил, что внутри лежало нечто массивное. Андрюша развел бегунки молнии и обнаружил там большого игрушечного робота. Всеслав с довольным видом сложил руки на груди, а Марина сжала зубы в раздражении, мысленно ругая деверя за излишние доброту и щедрость, которых сын ее, думалось женщине, не заслуживал.

Сначала мальчик заулыбался. Он взглядом, преисполненным невинной радости, посмотрел на дядю, а потом на маму. Но и слова не успел сказать Андрюша, как подкатил ком к его горлу, глаза наполнились слезами, и он громко зарыдал, не двигаясь с места. В это мгновение он был счастлив как никогда, но в голове его пронесся поезд картин, изображавших пережитые им огорчения, и Кнопочкину стало жалко самого себя. Небогатый подарок дяди растрогал мальчика так, как если бы кто-то ради него пожертвовал целой жизнью.

Всеслав приласкал расплакавшегося племянника, и уже скоро тот успокоился. До самого сна Андрюша не переставал улыбаться. И уснул с улыбкой.

Сон ему привиделся не слишком приятный: мама избила его за то, что он принял подарок от дяди. Вообще ему нередко снилось подобное, однако просыпаясь, мальчик не вздыхал с облегчением, поскольку чаще, чем в половине случаев, эти сны оказывались пророческими, и порка впоследствии случалась с ним наяву. Но пробудившись от последнего кошмара, первое, о чем вспомнил Кнопочкин, были обещания дяди и робот с рюкзаком. И он заулыбался вновь.

Утром, как и вечером накануне, все помолились под дядиным контролем, оделись в лучшие наряды и потопали в церковь. По дороге Андрюша вспомнил, что хотел показать дяде фрагменты карты, которые прошлой ночью все же вытряс из старого портфеля и переложил в карманы брюк. В автобусе он тронул было Всеслава за плечо, но тот строгим жестом дал понять, что к праздным беседам только после причастия можно будет вернуться. Кнопочкин виновато поджал губки и замолчал.

Церковь понравилась мальчику в высшей степени: там приятно пахло и все были к нему чрезвычайно добры. Особенно сильное впечатление на него произвел батюшка: глубокий старик с предлинной бородой, он смотрел на Андрюшу так ласково, на исповеди говорил с ним так нежно, что тот опять расплакался, всерьез подумав, что перед ним настоящий ангел. Батюшка расположил к себе ребенка за минуту, и Кнопочкин поведал ему обо всех своих бедах и радостях, включая волшебную шапку и письмо от Деда Мороза.

Несмотря на то, что Андрюше пришлось недвижно стоять на ногах несколько часов кряду, он твердо решил, что посещать храм будет ежедневно, о чем с удовольствием доложил дяде. Тот одобрительно посмеялся и сказал:

— Ну, каждый день не получится, тебе в школу ходить нужно. А вот воскресенье мы всегда будем проводить здесь.

Андрюша немного расстроился. Однако посчитал, что обязательно нужно рассказать одноклассникам про церковь и его новую жизнь, а потому в школу действительно надо пойти.

Малыша распирало счастье, его сердце от возбуждения колотилось так сильно, что даже дышать было непросто. Однако под конец службы все резко переменилось. Случилось кое-что, из-за чего вся радость мальчика вдруг безвозвратно улетучилась, самого его перекосило от страха, и он начал истерично кричать и плакать, требуя немедленно увести его отсюда.