Глава 2 - Сочинение на пять с плюсом

Трясущимися руками учительница подобрала ключи от класса, выпавшие у нее из кармана брюк в момент удара, и осторожно, на носочках подошла к двери. Выглянув и убедившись, что рядом никого, она нырнула обратно, вставила ключ в скважину и судорожно прокрутила несколько раз. Затем поправила рубашку, выдохнула и приступила к поискам.

Начала с рюкзака. Выпотрошив его и пересчитав каждую соринку, фрагмента карты она так и не нашла. Лишь пару конфет, хитро запрятанных в специально прорезанном кармашке глубоко на дне портфеля. Женщина раздраженно швырнула их в сторону, и переключилась на куртку. Она дотошно ощупала ее несколько раз, но не обнаружила ничего, кроме крошек печенья, которым еще месяц назад Андрея угостила девочка, отмечавшая свой День рождения.

Ирина Григорьевна уселась на парту и стала нервно постукивать по полу носком. Обрывок где-то здесь, мысленно рассуждала она. Пацан был сегодня и в столовой, и на улицу выбегал во время перемены. Выходит, кусок карты с собой таскал. Иначе бы умер: дальше одиннадцати метров отдаляться от него нельзя.

Учительница качнула головой — будто сама с собой согласилась — и ринулась к лежавшему ученику. Она обыскала его везде, где только возможно: и носки вывернула, и волосы пальцами разворошила, даже под языком посмотрела. Но фрагмента не было и там. Вывод напрашивался один: большую часть дня Кнопочкин действительно держал обрывок при себе, а ближе к концу уроков нашел для него укромное место. И определенно где-то снаружи класса: в соседнем кабинете, за батареями, под подоконником, да где угодно, но точно не здесь. Женщина знала это наверняка, поскольку весь день именно потому и не выходила отсюда. Начни Андрюша подозрительно присматриваться и копошиться у нее на виду, она бы уж точно заметила.

Нужно было выйти и исследовать окрестности. Однако Ирина Григорьевна небезосновательно опасалась делать это. У нее не было ни единого предположения, где мальчик мог организовать тайник, а значит, пришлось бы заглядывать в каждую щель. Назвать же эту затею здравой она бы не осмелилась: уборщицы уже принялись наводить порядок, и застань они ее за рысканьем в мусорных ведрах — объясниться было бы непросто. Им вообще нельзя было попадаться на глаза. И дверь следовало держать закрытой. Ибо их швабры пока не посещали ее класс, а надежно спрятать здесь целого ребенка смогла бы разве что шапка-невидимка. На секунду женщина пожалела, что не потянула диалог с мальчиком до тех пор, пока уборщицы не закончили свою работу. Но тут же прикинула: обычно они покидают школу только ближе к пяти часам, и было бы некстати, если бы сцена, в которой учительница до позднего вечера держит за партой измученного ученика, стала бы последним, что они видели перед уходом домой. Точно бы расчувствовались и потребовали отпустить беднягу.

Как же тогда поступить?

Минуты напряженного умственного труда не прошли даром, и она нашла выход. Ирина Григорьевна вспомнила про конфеты. Кнопочкин проговорился, что они дают возможность услышать все мысли человека. Их-то женщина и решила пустить в дело. Она подобрала волшебные сладости с пола и изучила их, но не обнаружила ничего примечательного, кроме сплошь черного фантика без единого рисунка или надписи. Затем достала из тумбочки скотч с телефоном, который ранее объявила забытым в учительской лишь для предлога заставить Андрюшу отвернуться, крепко заклеила ребенку рот, опустилась на стул, поставленный перед ним, и принялась ждать.

План был такой. Едва мальчик начнет приходить в себя, женщина сжует конфету и спросит, где спрятан фрагмент. В ту же секунду найдет ответ у него в голове и вырубит Кнопочкина энциклопедией снова. Маловероятно, что последний начнет рыдать от страха во всю глотку и звать на помощь, ведь он не успел осознать, что произошло, да и физической возможности что-либо сказать или крикнуть ему не оставили.

Что до уборщиц, то с ними Ирина Григорьевна разобралась следующим образом. Она отправила одной из них сообщение, в котором извинялась за то, что случайно увезла единственный ключ с собой, а вернуться никак не может. Те от души поматерились — ведь это значило, что завтра им придется встать на полчаса раньше, — но обещание учительницы щедро закормить их негодование пирожными разрядило ситуацию.

— Теперь из проблем только время, — шепотом подвела она черту после переписки. И безответно обратилась к Андрюше: — А ты не злись на меня. Знал бы, как ужасна моя жизнь, по своей воле отдал бы обрывок. Страдания взрослых всегда тяжелее детских, радости детей всегда ярче радостей взрослых. Дети плачут из-за мелочей, потому что это мелочи и их можно решить слезами. Когда приходят настоящие проблемы, они молчат улыбаясь. Это природное преимущество, благодаря которому ты умрешь с меньшими сожалениями, чем я. Поэтому будь справедлив.

Кнопочкин очнулся только в девять вечера. К тому моменту спина Ирина Григорьевны так затекла, что женщина на мгновение испугалась: а хватит ли у нее сил исполнить задуманное? Много часов она просидела в одном положении за узкой полоской стены между окнами, светиться в которых ей было нельзя, и в связи с этим встать смогла не сразу. Но сыграл адреналин, и слабость быстро улетучилась. Она зубами выдавила шоколадную конфету из фантика и заработала челюстями. Десерт оказался не из самых вкусных — он был горьким и отдавал чем-то металлическим, — и учительница тут же скривилась. Следуя плану, она открыла рот, чтобы задать мальчику вопрос, но успела проронить лишь два слова, как вдруг почувствовала, что язык ее полностью онемел.

Андрюша беззвучно смотрел на нее округленными глазами и быстро дышал. Когда Ирина Григорьевна пошатнулась и упала на колено, он подскочил и бросился к тому углу класса, где торчали крючки для одежды. Не понимая, что происходит, женщина поддалась панике и, забыв обо всем, побежала к двери. Но смогла только схватиться за ручку и пару раз бездумно ее дернуть. После чего вытянулась всем телом, опрокинулась на пол и стала биться в конвульсиях.

Тем временем Кнопочкин, из глаз которого побежали слезы, а сопли в носу забегали туда-обратно, в полумраке пытался отыскать свою куртку. Наконец он нашел ее под партой и схватил дрожащими руками. Он достал из капюшона шапку (Ирина Григорьевна переложила ее туда из рукава во время своих обысков), натянул на голову — и неожиданно смолк. Да так резко, словно где-то в его мозгу рубильник дернули.

Внезапно он перестал плакать.

Перестал трястись.

Перестал бояться.

Он быстрым движением сорвал скотч с лица, высморкался, как это обычно делают отцы по утрам перед умывальником, и мерно затопал к умирающей учительнице.

Последняя, перед тем, как потерять сознание, посмотрела на его лицо. Оно изменилось: выражение резко огрубело, а взгляд сделался хладнокровным. В теле девятилетнего мальчонки словно поселился взрослый мужчина.

— Молодец я. Почти все правильно сделал, — раздался знакомый голос Андрюши, которым говорил вовсе не он.

Андрей еще некоторое время постоял над ее телом, ничего не говоря, затем отошел к своему вывернутому наизнанку портфелю и начал рыться в тетрадях. Найдя нужную, он выдрал двойной листик в клеточку, исписанный совершенно неразборчивым почерком, и вернулся к Ирине Григорьевне.

— Вы знаете, я, на самом деле, сочинение-то написал, — печально сказал он ей. — Сам. Впервые. Хотите послушать? Я старался.

Согласия не поступило, и он, вздохнув, решил прочитать так:

«Необычный выдался у меня Новый год. Я бы даже сказал, диковинный.

Некто неизвестный бросил нам под холодильник посылку с письмом, в котором сообщил, что я теперь счастливым могу стать, стоит только собрать все обрывки карты, на которой указано, где Дед Мороз находится. Обрывков этих черт знает сколько, понятно лишь одно — придется убить каждого, у кого есть такой. Не обязательно своими руками, владельцы вроде бы и сами будут умирать, отбери у них обрывок.

Сумасшествие, правда? Я вообще не понимаю, кто и зачем это организовал, но поверить в то, что это не розыгрыш, пришлось. Вместе с письмом мне еще кое-что отправили. Шапку волшебную. В инструкции было сказано, что она прокачивает мыслительные способности до максимума, если надеть. Я надел. И вот что из этого вышло.

Каникулы я, Ирина Григорьевна, потратил с пользой: в библиотеке. Изучил всю школьную программу от и до и теперь могу экзамен по любому предмету сдать на высший балл (шапка делает меня сообразительнее, но знаниями новыми голову не наполняет). Как думаете, заслуживает это пятерки с плюсом? На мой взгляд, еще как, я сильно расстроюсь, если поставите меньше.

На этом, думаю, сочинение можно и закончить. Получилось коротко, но хоть мне и неизвестны точные критерии оценивания, для первоклассника я норму объема явно перевыполнил.

Одно только еще скажу. Вы, Ирина Григорьевна, самый важный человек в моей жизни. Никто не был со мной так добр. Возможно, вы улыбались мне и дружелюбно хлопали по плечу, какую бы пакость я ни натворил, только потому, что работодатель требовал, но мне хочется верить в обратное. Вы сами очень несчастны. Я часто замечал, как вы плачете. Загляну в учительскую ругательство крикнуть какое-нибудь — а вы и ревете. И коллеги о вас за спиной говорили всякое: мол, ни один мужик не выдержит такую бездушную. Это я лично слышал.

Мы очень похожи. Вы, наверное, меня понимали. Не удивлюсь, если и вам в Новый год аналогичное письмо пришло. Если так, то заранее прошу прощения за то, что я собираюсь сделать.

P.S. Не снижайте мне оценку за почерк, пожалуйста. Если бы я написал понятнее, вы бы это смогли прочесть, когда потрошили мой портфель. Я корявил вынужденно.

С искренней любовью и большой благодарностью, ваш не самый любимый ученик, Андрей Кнопочкин».

Вдруг мальчик рассмеялся, смял листик и затолкал себе в карман.

— Надо было перепроверить текст, — закивал он и упер руки в бока. — Это больше на письмо похоже, а не на рассказ; стало быть, пять с плюсом поставить будет не объективно.

Андрей присел на корточки и погладил похолодевшую щеку учительницы.

— А вам, Ирина Григорьевна, сожалеть не о чем, — заметил он. — Вы реализовали свой профессиональный потенциал на полную — посмотрите, каким умным стал один из ваших учеников. Разве может педагог мечтать о большем?

Затем рывком встал и подошел к ее столу. Из словаря русского языка, который она почти никогда не открывала, но неизменно таскала с собой, он вытряс свой фрагмент карты — стальной мозаичный элемент размером с чипс, такой же тонкий, черный, с рисунком в виде белого полукруга, уходящего куда-то в сторону. Мальчик положил его туда на уроке, который просидел рядом с учительницей в качестве наказания. Дождался момента, когда она отойдет к другим детям, и спрятал между страницами.

— До чего рискованно это было, — сказал Андрей раздраженно, глядя на словарь. — Я-без-шапки идиот. Испугался и спрятал совсем не туда, куда планировалось.

Он вернулся к мертвой женщине и ощупал ее одежду. Во внутреннем кармане пиджака лежал ее собственный фрагмент. Маленький треугольник и две неполных полоски были на нем изображены. Мальчик попытался пристыковать его к своему, но ничего не получилось.

Андрей бросил их в рюкзак, туда же закинул прочие свои учебные принадлежности, оделся и открыл окно. Перед тем, как выбраться наружу (благо, был первый этаж), он в последний раз покосился на тело Ирины Григорьевны. Внезапно, неожиданно для него самого, ему сделалось дурно. Он почувствовал, как что-то пошло вверх по пищеводу, и его стошнило. Мальчик обтерся рукавом, отдышался и спрыгнул вниз.

Покидая школу, он не знал, что все это время за дверью стоял Виктор Николаевич — учитель физкультуры, который засвидетельствовал происходящее, однако по какой-то причине ничего не предпринял. Он просто боязливо тряс челюстью и, зажмурившись, о чем-то усиленно думал.