Глава 1

Пангея

Часть первая

Глава 1.

Родной Вюртемберг встретил нас зимой и метелью. Полк вернулся на квартиры в столице Новониколенской губернии. После сражений на Баварии казармы полка почти пустовали. К концу кампании от списочного состава осталась, дай бог, чтобы половина и ещё четверть от них абшидировали[1] по состоянию здоровья. Пока шла война, они годились, а теперь перестали отвечать строгим требованиям армии Доппельштерна. Всем выдали удвоенное месячное жалование и отправили по домам. Правда, поставив на учёт в министерстве колоний. Как только будет объявлен очередной набор для переселения на вновь открытую планету, всем им, вместе с семьями, если они таковыми обзаведутся, будет предложено переселиться туда, обеспечив тем самым крепкий тыл имперскому гарнизону.

Вернувшись домой я почти с головой ушёл в бумажную работу. Конечно, мне, как и всем офицерам, полагались две недели отдыха, но одновременно отпустить всех я не мог, а потому остался и сам. Иначе поступить не мог.

На меня сразу же навалилась груда бумажной работы. В первый же день ко мне явился начальник канцелярии полка, остававшийся на Вюртемберге, и вместе мы наметили фронт работ.

Полдня у меня ушло только на подписание медицинских заключений об абшиде, а после этого я разбирался с последними письмами погибшим солдатам, унтерам и офицерам полка, которые циничная солдатская молва прозывала «письмами счастья». Надо сказать, эта работа утомила меня намного больше целого дня тяжёлых боёв. Когда я увидел какой, на самом-то деле, толстой была стопка этим «писем счастья», что мне невольно стало не по себе.

Наверное, не столь уж толстокожим я был, как хотел показаться другим.

Следующий день заняло решение вопросов с зампотылом и вербовщиками, которых тот привёл мне. В этот раз были другие списки. Призывников и добровольцев, желающих вступить в ряды имперской армии. Отдельно числились те, кого рекомендовали в дисциплинарные подразделения. Это были преступники, предпочитавшие службу длительным срокам заключения в тюрьмах или на каторге. Некоторые командиры полков предпочитали набирать из таких разведвзоды и швырять в самое пекло, куда ни за что не отправили бы нормальных, так сказать, солдат. Но у нас была несколько иная специфика, если честно, я бы никогда не доверил оружие, особенно тяжёлое, человеку, который был осуждён за какое-то тяжкое преступление. Другие же подобных прошений не подавали.

Поэтому их список я первым делом отложил в сторону и занялся рассмотрением оставшихся двух. Конечно, стоило брать в первую очередь добровольцев, охотников, как их звали тут, потому что большую часть населения Новониколенской губернии составляли русские. Однако и среди них могли быть те, кому доверять не особенно стоило. Во-первых: сразу стоило отсеять всех, напротив кого стояли отметки, означающие, что эти люди находятся под подозрением в совершении преступлений. Вербовочные конторы плотно сотрудничали с полицией, оперативно получая информацию обо всех призывниках и охотниках.

С оставшимися я приказал разбираться зампотылу, в конце концов, это именно его обязанности. Не могу же я разбираться с каждым кандидатом в драгуны нашего полка. Отпустив вербовщиков, видимо, всё уже было решено и требовалось только моё формальное разрешение, зампотылу выдал мне бланки заявок на оружие, запчасти, доспехи, расходные материалы (которыми числились патроны к разнокалиберному оружию, снаряды к лёгким орудиям и лёгким мортирам, батареи к лучевым карабинам, всего около двух десятков наименований, числа напротив них мне стало слегка не по себе). Вот никогда бы не подумал, что один наш полк потребляет столько боеприпасов. Пока был всего лишь командиром роты, про короткий срок службы в гвардии и вовсе молчу, как-то не сильно над этим задумывался. А вот теперь придётся думать об этих цифрах.

— Без вашей подписи на запросах, — объяснил зампотылу, — мне их не ни за что не одобрят.

— Конечно, — кивнул я. — Если будет надо, можете приписать по нолику к каждому наименованию. Места, как вижу, вполне хватит.

— И последний список, — сказал зампотылу, кладя передо мной небольшой лист с фамилиями и званиями всех оставшихся офицеров полка. Раз вас так удачно продвинули в звании, отметьте здесь тех, кто, по вашему мнению, также достоин повышения.

— Таких нет, — ответил я, отталкивая листок. — Скажу сразу, господин майор, что и себя не считаю достойным командной должности. Но на меня взвалили эту тяжесть и мне её нести. Лейтенантов я полка я видел в бою, и могу сказать, что ни один из них не готов к тому, чтобы командовать соединением крупнее взвода.

— А быть может дело в том, как вас приняли в полку после перехода из гвардии в строевую часть? — с намёком поинтересовался зампотылу.

— Только с их поведением в бою, — ледяным тоном ответил я.

Первые дни в полку были самыми жаркими, однако после этого всё заработало как хорошо отлаженный механизм. Канцелярия выдавала кипы бумаг, которые «варились» внутри неё, не требуя моего вмешательства. Зампотылу выбивал для нас как можно больше всего, что можно было выбить из военного министерства. А после этого, ещё немного, а потом — ещё чуток, а затем — ещё самую малость… И так, наверное, до бесконечности.

Поняв, что всё работает и без меня, я решил, что пора и мне отдохнуть. Хотя тут была одна загвоздка. У меня не было ни начальника штаба, таких просто не было в ударных полках, вроде нашего, драгунского, который был устроен по принципу кавалерийских полков прошлого. Ни командира первой роты или того, кто замещал бы его. Единственным заместителем моим был, как ни странно, именно зампотылу, не начальнику же канцелярии поручать, пусть и временное, командование полком. Или занудному начальнику связи майору Сороке с его вечным «соблюдением радиодисциплины». Тогда меня точно проклянёт весь полк. Кандидатуры лейтенантов я даже не рассматривал.

В общем, мне ничего не оставалось, кроме как назначить вместо себя зампотылу, которого звали, кстати, Фома Петрович Дрезнер. Сам же отправился в кратковременный отпуск. Больше недели я позволить себе просто не мог. Да и не высижу я дольше дома. Такая уж у нас, Нефёдоровых, натура. Отца я в детстве больше этого срока не видел, а потом и старшего брата тоже. Да и сам довольно быстро пропал из родного дома, как только достиг возраста поступления в военное училище. И появлялся не чаще и старшего брата.

Передав дела майору Дрезнеру, я поймал такси и назвал адрес родного дома. Как же давно я, всё-таки, не был там.

Наше семейство нельзя было назвать очень богатым, но свой дом всё же мы могли позволить себе содержать. Тем более, что все служившие члены семьи, включая и двоих моих дядьёв, младших братьев отца, давно съехавших и живших на полковых квартирах, отсылали некоторую долю своего жалования на его содержание. Тем более, что был это не особняк в пять этажей, а небольшой аккуратный домик с балконом и мезонином. Такие стали очень популярны во времена относительной стабильности, когда поселенцы, наконец, смогли отказаться от стандартных конструкций и начали строить нормальные дома. Все стремились к уюту, поэтому города, особенно центральные кварталы их, больше напоминали картинки из жизни Предпоследнего века.

Такси затормозило перед воротами моего дома. Я расплатился и выбрался из машины. Я специально не стал звонить матери, хотел сделать сюрприз. Конечно же, сразу по возвращении, я тут же подал весточку родным о том, что жив-здоров, но пока дел слишком много и приехать не смогу. И вот теперь, так внезапно постучал отделанным под бронзу молотком в дверь.

Открыл мне старый слуга, которого я, как водится, помнил ещё с детства. Он служил унтером в полку, где ещё дед был офицером, был ранен, потерял правую руку и получил абшид. Чтобы помочь, дед отправил его домой, назначив мажордомом. Франц — так звали мажордома — быстро навёл среди немногочисленных слуг военный порядок.

— Ваше, — он глянул на мои новенькие полковничьи погоны и быстро сориентировался, — высокоблагородие, приветствую вас. — И отступил на полшага, пропуская меня.

— Здравствуй, Франц, — улыбнулся я, чувствуя, как медленно оттаивает душа. — Кто дома, кроме матушки?

— Ваш Pater, — сообщил мне мажордом. — Он получил отпуск на три месяца. Завтра обещала прибыть ваша младшая сестра. Она сообщила, что с ней будут несколько её подруг по институту. Узнав об этом, ваша матушка, — это слово Франц, частенько перемежавший свою речь немецкими словами, всегда произносил чётко и правильно, — была рада и собиралась уже писать вам.

Я от души рассмеялся. Мама не оставляла матримониальных планов относительно меня. Тот факт, что мой старший брат Пётр нашёл себе супругу без её деятельного участия, стал серьёзным ударом по маминому самолюбию. А уж то, что Петя был семь лет счастлив в браке, хоть и радовало её, однако напоминало о том, что никаких заслуг её в этом нет. Наверное, поэтому мама всё же немного недолюбливала невестку. И моей женитьбой она решила всерьёз.

Конечно же, как только мама узнала, что сестра приедет со своими подругами, а я совсем не исключал варианта, что она сама попросила её привезти их, раз уж я в родном городе, она тут же сели писать мне длинное письмо укоризненного тона. Я мог даже представить себе некоторые фразы из этого письма. Но я весьма удачно опередил её, сам приехал без каких-либо предварительных сообщений.

— Франц, где мне искать родителей? — спрашивал я, конечно, больше из уважения к старому мажордому, ведь в его обязанности входило как раз знать, кто из членов семьи, где находится.

— Ваш Pater, как обычно в это время, в своём кабинете, — степенно поведал мне Франц. — А матушка в своих комнатах, инструктирует молодую прислугу относительно их обязанностей по прибытии вашей сестры с подругами.

Кажется, в голосе старого мажордома я услышал лёгкую обиду. Конечно же, подобные наставления также были его обязанностью, но во всём, что касалось женского пола, мама не доверяла мужчинам. Вообще. И на чувства старика Франца она не оглядывалась.

— Проводи меня к отцу, — кивнул я ему. — А то что мы беседуем в вестибюле.

— Прошу меня простить, — отвесил мне Франц церемонный поклон, и я вспомнил, что он, как и почти все унтера, профессионально не имеет чувства юмора и даже шуточные упрёки воспринимает всерьёз.

Мы прошли через большой холл, поднялись по лестнице на второй этаж, миновали короткий коридор и оказались у прочных дверей отцовского кабинета. Я каждый раз робел, подходя к ним, ведь в детстве он был для меня запретным местом, и попадал я за дверь только для «серьёзного разговора» с отцом.

Мажордом первым вошёл в отцовский кабинет и по-военному чётко доложил ему о том, что я пришёл. Когда он отступил в сторону, пропуская меня, я снова кивнул ему и миновал порог.

Я давно уже привык видеть отца только в военной форме, поэтому как-то даже не признал его, одетого в домашний костюм. Но когда отец встал из-за стола, шагнул ко мне и раскрыл объятия, то все мысли рассеялись, и я шагнул навстречу ему. Отец обнял меня и крепко охлопал по плечам и спине, потом вытянул руки, крепко держа меня за руки.

— Красавец, — гордо произнёс он, — орёл! И косоглазие, гляжу, заработать не спешишь и шея не набок.

Отец всегда любил армейские шутки. В этот раз он намекал на офицеров, получившихся звание вне срока, либо перескочившего через звание. Сам видел таких, что постоянно косились на новые звёздочки на погонах, и казалось, что они или шею себе свернут или косоглазием обзаведутся. На меня же так резко навалилась груда обязанностей, что я очень быстро почувствовал себя самым настоящим полковником.

— Быстро ты перерос меня, — продолжал отец. — Я полжизни шёл к этому званию и должности начальника штаба Вюртембергской инспекции, а ты и четвёртый десяток ещё не разменял, и уже — полковник и командир драгунского полка. Хвалю! Теперь на Нефёдоровых будет вся наша губерния равняться!

— Благодарю, отец, — чётко кивнул я.

— А скажи-ка, сынок, — с прищуром глянул отец на меня, — ты искренне хотел перейти из гвардии в строевую часть? Чем обусловлено это решение?

Работа начальник штаба накладывала на него серьёзный отпечаток. Иногда он начинал разговаривать штампами и канцеляризмами.

— Так точно, — решил я скрыться за такой же стандартной фразой. — Не хотел быть солдатиком на парадах. Я пошёл в армию, чтобы воевать.

— Тогда откуда у тебя парадная шпага с тевтонским крестом? — улыбнулся отец.

— В знак примирения с лейтенантом Блюхером мы обменялись с ним шпагами, — ответил я, чётко излагая официальную версию.

— Как по писанному чешешь, — рассмеялся отец. — Надо будет поглядеть столичные газеты за то время, уж не оттуда ли фразочки. На память ты никогда не жаловался.

Я предпочёл промолчать. Любое моё слово в этом случае выглядело бы как оправдание.

— Ладно-ладно, — сказал отец. — Давай сядем и поговорим. Нечего стоять.

Мы расселись по обе стороны стола.

— И каково тебе командовать целым полком? — поинтересовался отец.

— В мирное время — тяжко, — честно признался я. — На войне было намного Проше. Занял траншеи — и не давай врагу выбить тебя из них. Не хватает патронов, батарей, снарядов — всегда можно взяться за рукоять пистолета и пригрозить тому, кто за это отве6ственен. Пусть ищет! А тут совсем другое дело. Канцелярия, бумаги, пополнения, офицерские списки. В первый день голова кругом шла, думал, мне с этим не управиться и за год.

— А всё потому, сынок, — наставительным тоном произнёс отец, — что у вас, в полках, наследующих кавалерийским полкам, но таковыми уже не являющихся, нет штаба. Полноценного штаба, я имею в виду, как пехотных полках. Это сняло бы большую часть нагрузки с твоих плеч.

— Полки тяжёлой пехоты, — привёл я свой довод, — можно прировнять к батальону, не больше. У нас в ротах даже драгун меньше, чем солдат в пехотных, из-за взводов тяжёлого вооружения, которые часто обслуживают лёгкое орудие или малую мортиру. В общем, военное ведомство считает, что полноценный штаб нам не нужен.

— На количество бумаг, которые требуются для нормального функционирования полка, количество солдат никак не влияет. Тем более, что вы, тяжёлая пехота, используете собственную артиллерию, вместо приданной, как обыкновенные пехотные полки, и это доставляет определённые сложности. Ведь всякое столь плотное взаимодействие родов войск…

Нашу беседу прервало появление Франца. Он отворил дверь кабинета и доложил:

— Анна Гербертовна Нефёдорова.

И следом вошла матушка. Старый мажордом едва успел потесниться, чтобы не столкнуться с ней в дверном проёме.

Мы с отцом вскочили одновременно.

— Так, мужчины мои, — сказала она, — как это понимать? Мало того, что сын возвращается домой и первым делом бежит к моему дражайшему супругу, болтать о вашей разлюбезной армии, даже не поцеловав мать по приходу. И ведь даже весточки не прислал, мальчишка! Как это понимать, сын мой? — Мама так официально обращалась ко мне, когда была очень зла. — Но вы, дражайший супруг мой, потрудитесь объяснить мне, почему вы завели ваши разлюбезные разговоры о войне, полках и дивизиях, вместо того, чтобы отправить его ко мне?!

Мы с отцом одновременно потупили взоры, понимая, что каждое обвинение матушки — правда.

— Вы были заняты наставлением слуг к предстоящему визиту моей сестры с подругами, — только и сумел промямлить я, — и я не хотел отвлекать вас…

— Вы считаете, сын мой, — мамин голос просто сочился ядом, — что прислуга для меня может быть важнее вас?

Она подошла ко мне почти вплотную и стукнула раскрытой ладонью по лбу.

— Когда вы только поймёте, мужчины мои ненаглядные, что если приходите домой, то надо забывать о войне и всем, что с ней связано, — сказала мама. — Я твоего отца неделю уговаривала снять, наконец, форму дома и ходить, как все нормальные люди.

— Ну, ты же знаешь, Аннушка, что я просто слишком привык к форме, — почти беспомощно развёл руками отец. — Без неё я чувствую себя неуверенно.

— Мой дед, — привела безотказный пример мама, — служивший в драгунах, под конец жизни насколько спятил на этой почве, что его только в постель могли уложить без доспехов. Даже после полного абшида.

— Генерал-майор Манн славился своими чудачествами и во время службы, — пожал плечами отец.

— Не уводите разговор в сторону, дражайший супруг, — заявила мама. — Значит так, завтра приезжает Инга с институтскими подругами, и вы оба, мои ненаглядные мужчины, будете сопровождать меня. Этот вопрос не обсуждается. Можете считать это моим вам приказом.

— Так точно, господин командующий, — усмехнулся отец.

— И обоим быть в штатском, — добила нас мама. — Молоденьким девушкам, конечно, к лицу прогуливаться по вокзалу с двумя офицерами, но я слишком редко вижу вас в цивильном платье, чтобы упускать такую возможность.

— Прости, мама, — сказал я, — но у меня просто не осталось цивильного, что хорошо бы сидело на мне. Я ведь не носил его с тех пор, как после гимназии поступил в Александорвское училище. И с тех пор я несколько подрос.

Мама удивлённого глядела на меня, наверное, с полминуты. И тут отец ухватился за мои слова, как за последнюю соломинку.

— Тогда и я буду в форме, — выпалил он. — Нельзя же, чтобы сын шёл при полковничьих погонах, а отец — как штафирка какая-то. Я просто не могу допустить этого. Меня же полгорода знает, я после этого в офицерском клубе показаться не смогу.

— Хорошо, — была вынуждена признать поражение мама. — Убедили меня, мужчины. Но не думайте, что я простила вас!

Она строго поглядела на нас и с гордо поднятой головой покинула кабинет.

— Всегда считал, — тихо произнёс отец, когда Франц плотно притворил дверь, — что маме можно было доверить и батальон, и полк, и даже дивизию.

Показаться сестре и её подругам надо было в самом лучшем виде. Офицер я, собственно, или кто, надо производить впечатление на барышень. Утром я обнаружил свой парадный мундир на столике у кровати. Конечно, я надел его только после того как привёл себя в порядок, побрился и позавтракал. И сразу же после этого мы, втроём, отправились на вокзал. Ни я, ни отец не хотели вызывать служебные машины, решили взять вместительное такси.

Прикатили, конечно же, существенно раньше, но это же намного лучше заставлять сестру ждать. Нам пришлось ждать самим, не слишком долго. Поезд пришёл с некоторым опережением, и мы направились на платформу, стараясь угадать место, у которого встанет шестой вагон.

Сестра с подругами первой выбралась из вагона. Я узнал её, хотя и не видел достаточного давно.

— Приосаньтесь, мужчины, — прошипела нам мама, толкая отца локтем, а меня стукнув зонтиком по голени, — раз уж форму нацепили.

Отец и я тут же вытянулись в струнку, как на параде. Папа даже седой ус подкрутил, будто и правда хотел произвести убийственное впечатление на Ингиных подруг. А ведь он вполне мог, ещё как мог.

— Инга, дочь моя! — воскликнула мама, взмахнув зонтиком. — Мы здесь!

И мы поспешили навстречу Инге и её подругам. Подруг было три. Причём две из них были близняшками. Высокие барышни, почти с меня ростом, конечно, на каблуках. Они были весьма привлекательны, и ничуть не стеснялись своего роста, что несколько необычно. Третья подруга на их фоне смотрелась совсем маленькой, хотя коротышкой её, конечно, назвать было нельзя. Она мило улыбалась, казалось, всему миру, и задорные веснушки в сочетании с ярко-рыжими волосами усиливали это впечатление.

В присутствии мамы Инга попыталась изобразить ту же важность, что была от природы, казалось, присуща нашей матушке. Точно также повели себя и близняшки. И только третья спутница шагала вполне естественно, ничего не изображая. Быть может, именно поэтому мой взгляд никак не мог оторваться от неё. Девушка, конечно, быстро заметила, что, наверное, слишком уже пристально гляжу на неё. Она перехватила мой взгляд и премило улыбнулась, хотя, казалось бы, куда уж милее.

И тут мама ткнула меня локтем в рёбра, давая понять, что подобное поведение просто недопустимо.

— Здравствуйте, матушка, — вежливым голосом произнесла Инга, делая аккуратный реверанс. — Позволь представить тебе моих подруг по институту. — Она сделала жест в сторону девушек. — Анастасия и Екатерина Гривель, — близняшки одновременно сделали реверанс, — и Хелен Шварц, — теперь присела третья подруга.

Она тут же удивилась всех, глянув на Ингу и обратившись к нам.

— Я столько раз говорила, не люблю, когда меня зовут Хелен, — сказала она. — С детства меня все называют Еленой.

Такие проблемы не были редкостью в нашей империи. Пусть официально давно уже не существовало разделения на немцев и русских, однако соседство двух культур давало о себе знать. Хотя бы и в именах.

— Конечно же, Леночка, — улыбнулась ей Инга.

— Не надо, — с какой-то весёлой злостью ответила та.

— А вы не забыли ещё, барышни, — вступила в разговор матушка в своей самой очаровательной манере, — что вы тут не одни на перроне. Постарайтесь ненадолго оставить свои институтские шуточки хоть на минуту.

Все четыре девушки тут же потупили взоры, хотя близняшки вроде бы были и ни при чём. Однако матушка умела разговаривать так, что стыдно становилось всем. В этот раз даже мне стало несколько не по себе.

— Вот так-то лучше, — произнесла мама, а в голосе её можно было распознать «и чему только вас в институте учат». — Позвольте представиться самой и представить моих мужчин. Анна Нефёдорова, супруга полковника Панкратия Нефёдорова и мать полковника Максимилиана Нефёдорова.

Мы с отцом кивнули барышням. Если бы не присутствие мамы, наверное, я бы повёл себя, как настоящий офицер. В смысле, поцеловал ручки всем дамам.

— Теперь идёмте, — велела мама. — Нас ждёт такси.

Мы расселись в авто, причём мама недвусмысленным жестом велела мне садиться впереди. Мне осталось только улыбнуться. На папу она поглядела таким взглядом, что он растянул губы в улыбке, подкрутив усы. Дорога до дома прошла практически в тишине. Девушки, ни разу не бывавшие в нашем городе, глядели в окна, спрашивали о том, что видели, мама или Инга рассказывали им о достопримечательностях. Мы с отцом предпочитали молчать, чтобы не раздражать маму лишний раз. Ведь она, как бы то ни было, всё ещё была обижена на нас за вчерашнее и оба мы чувствовали себя виноватыми.

Когда мы подъехали к дому, и отец расплачивался с таксистом, мама сообщила нам, что забирает с собой девушек, а мы с отцом, если хотим, можем снова уединиться в кабинете до вечера.

— Аннушка, — не выдержал отец, — быть может, хватит уже? Я ведь просил у тебя прощения за вчерашнее.

— Не при детях, — оборвала ему мама, но потом несколько смягчилась и кинула осуждающий взгляд на меня. — Быть может, если ещё кое-кто осознает всю меру своей провинности…

И многозначительно не закончив фразу, она увела девушек в дом.

— О, боже мой, — вздохнул папа. — Сынок, ну почему ты ещё не извинился перед матушкой, а? — Он устало поглядел на меня. — Ты же понимаешь, что пока не сделаешь этого, нормальной жизни нам не видать.

— Я обязательно сделаю это сегодня же, — сказал я.

— Нам, Нефёдоровым, всегда везло с женщинами, — весело подмигнул мне отец, — но мы всегда выбирали их характером по себе.

К первому общему ужину я готовился, наверное, не хуже, чем к бою. Первым делом я нашёл Франца и попросил его отправить кого-нибудь из слуг в цветочную лавку за букетом самых тёмных гвоздик.

— Пусть купит все, — сказал я, отдавая мажордому несколько крупных купюр. — Если получится чётное число, одну может оставить цветочнице.

— В родном доме вы не должны платить, — попытался отказаться Франц, но я покачал головой.

— Я исправляю свою вину, — отрезал я, вкладывая купюру в его морщинистую ладонь, — и сам должен платить за них.

Франц тяжело вздохнул, но ничего говорить не стал больше. Только кивнул мне, напоследок поглядел неодобрительно и ушёл.

Я же отправился на балкон, чтобы покурить. Не то что я был рабом этой привычки, однако расслабиться мне сигареты помогали. Мама курения резко не одобряла, но мирилась с ним. Отец, как большой любитель трубки, сумел только добиться для себя привилегии курить её в своём кабинете. Мне же приходилось выходить на балкон, и тут же тушить сигарету, если на него выходила мама. Иногда мне казалось, что она едва ли не следила за мной, ведь слишком уж точно ей удавалось угадывать мои выходы. Однако полностью искоренить эту привычку маме так и не удалось.

Но покурить в этот раз мне не удалось. Выйдя на балкон, я повстречал там рыжую подругу Инги — Хелен-Елену.

— Вы вырвались их плотных объятий моей матушки? — поинтересовался я, пряча портсигар.

— Они слишком плотные, — ответила Елена, — таких мне бы и дома вполне хватило. Не стоило ради них ехать через полмира на каникулы.

— Значит, вы решили покинуть родной дом из-за того, что вас слишком хорошо опекают там? — не нашёл ничего умнее я, как задать столь очевидный вопрос.

— Конечно, — улыбнулась она. — Мне не слишком уютно дома. Родители стараются создать этот уют, но не могут понять, что это мне может быть и не нужно.

— Вы весьма откровенны с человеком, которого совсем не знаете, — заметил я с удивлением.

— Это со знакомыми надо быть осторожными, — ответила Елена, — ведь они могут использовать откровенность против тебя. А у вас, господин полковник, нет для этого мотивов, как минимум, верно?

— Получается прямо как в старой и очень грустной поговорке, — пожал плечами я, — только друг может вонзить тебе нож в спину.

— А я и к друзьям стараюсь не поворачиваться спиной, — снова премило улыбнулась Елена, но теперь я понял, что за этой улыбкой скрывается стальной характер.

— Предпочитаете никому не доверять? — поинтересовался я.

— Именно, — не стала возражать она. — Для меня мерилом отношения к людям как раз и является недоверие к людям. Кому-то я не доверяю совсем, кому-то в чём-то верю, кому-то больше, кому-то — меньше.

— Так ведь это ж, по сути своей, одно и то же, — пожал плечами я. — Меряешь доверием или недоверием, шкала-то одна.

— Верно, — сказала Елена, — но меня все почему-то стремятся учить жизни. Говорят, я слишком негативно смотрю на мир.

— Как может человек с такой улыбкой негативно смотреть на мир? — вполне искренне поразился я.

— Спасибо, — снова улыбнулась она. — Как всякий офицер, вы мастер делать комплименты. — Она сделала книксен и добавила: — Вы покурите спокойно, а я, пожалуй, вернусь к вашей матушке. Слишком невежливо было бы покидать её на столь длительный срок в день первого знакомства.

— Удачи вам, сударыня, — сказал я, поймал руку Елены и слегка коснулся её губами.

Когда я касался пальцами Елениной кожи, она едва заметно вздрогнула. Мне показалось, что она едва не отдёрнула руку, но всё-таки сдержалась. Я выпрямился, а Елена уже спешила к выходу. Но перед дверью она обернулась ко мне и, пожав плечами, объяснила:

— Я очень боюсь щекотки. Поэтому мне не очень нравится, когда меня трогают. Особенно малознакомые люди.

Улыбнувшись мне на прощание, Елена почти бегом покинула балкон. Я же снова вынул из кармана портсигар.

Перед ужином я внимательно оглядел себя в ростовом зеркале, будто на свидание собирался. Если мириться с мамой, то выглядеть я должен безукоризненно. Иного она не принимала, а портить впечатление неряшливым — с маминой точки зрения — внешним видом я совсем не хотел. В последний раз поправив безукоризненно сидящий галстук, я оглядел себя и направился в холл. Там меня ждал мрачный Франц и один из наших слуг, держащий в руках громадный букет гвоздик.

— Спасибо, — поблагодарил я мажордома, даже не подозревая, какой ждёт меня подвох. — Это именно такие, как любит матушка.

— Погодите благодарить, — бросил Франц. — Этот недотёпа, — мажордом замахнулся на слугу протезом руки, — купил нечётное количество гвоздик, но подарил одну цветочнице. Подумал, что я не стану их пересчитывать.

— Значит, — сказал я, — их теперь чётное количество. Вы желаете смерти моей матушке, молодой человек? — поинтересовался я у слуги.

Тот вжал голову в плечи, будто ждал, что я или Франц сейчас врежем ему.

И вдруг я заметил, как через холл шагает Елена. Она переоделась к ужину и теперь, не торопясь, шла в столовую.

— Сударыня, — окликнул я Елену, — погодите. Вы не могли бы помочь мне решить одну проблему?

— В чем дело? — поинтересовалась она, подойдя ближе.

Я вынул из букета гвоздику, зубами перекусил длинный стебель у самого бутона и вставил цветок в волосы Елене.

— Вам идёт, — сказал я.

— Благодарю, — ответила Елена, кокетливым движением поправив цветок в волосах. — Я жду вас в столовой.

Я как-то даже не ожидал подобного кокетства от неё. После нашего разговора на балконе мне казалось, что она слишком другая, не такая, как остальные девушки, и тут такое проявление типично девичьего кокетства.

Я забрал у слуги букет, отдав ему откушенный стебель. Подмигнул парню, мол, не дрейфь, со всем справились, значит, всё будет нормально. И вооружившись букетом, отправился в столовую.

Мама, конечно, уже сидела за столом. Рядом с ней — отец, одетый столь же безукоризненно, как и я. Понимал, что до моего прощения, и сам находится в опале. Я прошёл через всю столовую едва ли не парадным шагом, опустился перед мамой на колени и протянул ей букет.

— Матушка, — сказал я, — я понимаю свою вину и приношу самые глубочайшие извинения. — А затем добавил уже менее юбилейным и более искренним тоном. — Протии меня, мама, а? — И заглянул в глаза, как умел делать ещё с детства. Работало, правда, не всегда.

— Сынок, — с любовью протянула мама, и я заметил, как с облегчением выдохнул отец, — от батюшки своего ты научился правильно мириться.

Она приняла букет и хлопнула меня ладонью по лбу. Я понял, что прощён. Полностью и безоговорочно.

Я занял своё место за столом, оказалось, что сижу я точно напротив Елены. Увидев это, она снова кокетливым движением поправила гвоздику в волосах и подмигнула мне.

— Вы не откажете мне в любезности, — тихо сказал ей я, — прогуляться завтра утром по городу?

Надо сказать, интонация у меня была не слишком вопросительная.

— Возможно, — ответила она. — Если позволит погода. Говорят, зимы у вас, в Новониколенской губернии, очень суровые.

— А вы откуда родом? — заинтересовался я.

— Из Екатерининской губернии, — сказала Елена. — У нас климат намного мягче вашего.

— Так вы с Бадена, — почему-то удивился я.

— Да, — произнесла Елена. — А что тут странного? У нас, на Бадене, с учебными заведениями несколько хуже, чем у вас. А женских и вовсе нет.

Мама постучала вилкой по краю своей чашки, что означало у неё крайнюю степень недовольства. Недовольной она могла быть только нами с Еленой, ведь мама терпеть не могла болтовни за столом. Я подмигнул Елене, она — мне, но больше ни слова за ужином не произнесли. Хотя и обменивались короткими взглядами и улыбками.

[1] Абшид (нем abscheid, от abscheiden — разделять, разлучать) — увольнение со службы, отставка; письменное свидетельство об увольнении, отставке.