Глава 2

Глава 2.

Погода на следующий день была просто отличная, не смотря мороз. Светило яркое, что удивительно для зимы, солнце. На небе — ни единого облачка.

За завтраком я спросил у Елены, каково будет её решение относительно прогулки.

— На улице, конечно, очень хорошо, — ответила она, — но как-то слишком холодно. Я не люблю мороз. — Сердце моё упало куда-то в пятки, но тут Елена продолжила: — Так что давайте не будем гулять долго. Я могу замёрзнуть и простудиться.

— Я не хочу этого, — произнёс я, — поэтому, может быть, вам лучше остаться дома. Я мог бы показать вам хотя бы и нашу библиотеку.

— Я уже была там, — улыбнулась Елена. — В ней книги только о войне. По стратегии, тактике, прочему военному делу. Это мне совсем неинтересно. Да и погулять немного по городу стоит.

— Тогда я буду ждать вас в холле, — кивнул я.

— Можете особенно не торопиться, — произнесла матушка, в своей неповторимой манере вступившая в разговор со своей стороны стола. — Мне ещё надо поговорить с сыном. Он слишком мало уделяет времени родной матери.

Я понял, что прогулка наша с Еленой откладывается, как минимум, до обеда.

Договорившись с Еленой о встрече ближе к полудню, я отправился в комнаты моей матушки. Она ждала меня в компании сестры. Близняшек, как объяснила матушка, сейчас вместе с Еленой развлекает отец. Я на минуту представил себе, как именно он это делает, и не сдержал улыбки. Улыбнулись и мама с сестрой. Из всех тем для разговора отец всегда предпочитал войну, а если быть более точным, свои подвиги. Ведь они всегда производят впечатление на барышень. Вот только не в тех количествах, что выдавал их отец.

— Матушка, — я поцеловал ей руку, — о чём вы хотели поговорить со мной?

— Конечно же, — ответила она, — о Хелен Шварц. Ты оказываешь ей недвусмысленные знаки внимания. Означает ли это, что ты имеешь некоторые виды на неё?

— Матушка, — даже слегка опешил я, — мы ведь знакомы с ней всего-ничего. По-моему, делать выводы ещё несколько рановато.

— Главное, — наставительным тоном произнесла мама, — чтобы не стало слишком поздно. Вы ведь можете и «заиграться», и тогда нам просто не останется ничего, кроме как взять Хелен в нашу семью.

История нашего «заигравшегося» дядюшки — младшего брата матушки — давно уже стала притчей во языцех. Так он оправдывался, когда оказалось, что молодая соседка оказалась беременна и, конечно же, от него. Вся беда была в том, что соседка была купеческого сословия и не слишком-то подходила дворянкой семье в качестве невестки. Но никуда не денешься, наличие незаконнорожденного ребёнка не было нужно ни одной из семей, поэтому пришлось заключать брак.

— Мама, — покачал я головой, — я не настолько легкомысленен, как дядя Гельмут. Да и Елена вряд ли такая уж дурочка, как его супруга. Тем более, я лично всегда был уверен, что её семья толкала её в дядину постель.

— Не стоит об этом, — отрезала мама. — Как бы то ни было, но я хочу узнать, как ты сейчас относишься к Хелен? А кроме того, вместе с тобой выслушать Ингу. Пусть расскажет, что представляет собой её подруга.

По последней фразе я отлично понял, маме Елена совсем не понравилась. Пусть она никогда и покажет этого нигде, кроме узкого круга нашей семьи, но мне всё равно это было очень неприятно. Ведь мне-то Елена как раз очень понравилась.

— Елена очень милая девушка, — пожал я плечами. — Я не стану врать тебе, матушка, она мне сразу понравилась. Она из тех барышень, на ком сразу останавливается взгляд.

— Я так сразу и подумала, — сама себе кивнула мама. — Более романтическая натура сказала бы о любви с первого взгляда, но мне остаётся только радоваться, что ты пошёл в отца. Инга, расскажи о Хелен, — переключила мама внимание на сестру. — Кто она? Откуда родом? Из какой семьи?

— Хелен родом с Бадена, — начала Инга, — из семьи довольно преуспевающего врача. Я так думаю, потому что он смог отправить её учиться к нам.

— А разве на Бадене нет своих учебных заведений? — поинтересовалась мама.

— Женских точно нет, — ответила сестра. — Там ведь, в основном, аграрии живут, институты соответствующего направления. Женщин там ни к врачебной практике, ни даже к ветеринарии не допускают. Ко всем прочим дисциплинам тоже. На Бадене до сих пор весьма патриархальное общество. Принцип Трёх Ка соблюдается почти непреложно.

— Мрак какой, — вырвалось у меня. — Как можно жить по принципам, сформулированным ещё задолго до Последних веков? Сейчас женщины даже в армии служат, хоть и на вспомогательных должностях, но всё же.

— А ты считаешь, сынок, — сказала мне мама, — что для некоторых женщин счастье заключается именно в этих трёх словах?

— Но не для всех же, — развёл руками я. — Ты ведь, мама, тоже не ограничиваешься этими трема словами.

— Хитрец ты, сынок, — шутливо погрозила мне пальцам мама. — Умеешь находить безотказные аргументы. И всё-таки, подумай, как следует, прежде чем оказывать Хелен знаки внимания, хорошо? Я прошу тебя об этом, сынок.

— Я всегда думаю над тем, что делать, — усмехнулся я, — прежде чем сделать это. Это первое, чему учит армейская служба.

— Не знаю уж, чему там тебя армия научила, — отмахнулась мама, — но слушать меня ты тоже не забывай.

— Разве я когда-то бывал глух к вашим словам, матушка? — показно обиделся я.

— Слушал ты меня всегда внимательно, — согласилась мама, — как и твой отец. Только вот далеко не всегда следовали вы моим советам.

— У каждого из нас своя голова на плечах есть, — улыбнулся я. — Ведь ты не можешь думать ещё и за нас обоих.

— Ах ты, несносный мальчишка! — воскликнула мама, даже слегка замахнувшись на меня. — Весь в своего отца. Ступай, спасай барышень от него, — добавила она, — а то твой отец может до смерти замучить их своими военными похождениями.

Я кивнул маме и поспешил в библиотеку. Только там отец мог «развлекать» гостей. Он сидел в своём любимом глубоком кресле, поигрывал трубкой, но, судя по отсутствию запаха табачного дыма, всё же не курил.

— И вот, — с обычным пафосом говорил отец, — альбионцы начали сжимать кольцо. В окружение попали части нашего воздушного десанта и допустить их полного истребления, а всё шло именно к этому, командование не могло. И тогда нашу бригаду отправили в прорыв.

Вот на этом «самом интересном» месте я и прервал его.

— Отец, — сказал я, проходя через библиотеку к ним, — матушка хочет побеседовать с тобой. Она не сказала мне о чём именно, — добавил я, предупреждая вполне закономерный вопрос.

— В следующий раз, — взмахнул трубкой отец, — я обязательно вам дорасскажу эту историю.

— Конечно-конечно, — закивали барышни, весьма умело изображая заинтересованность и лёгкое разочарование о прерванного рассказа. Наименее натурально, надо сказать, получилось как раз у Елены.

— Мне надо одеться потеплей, — сказала она мне, когда отец вышел из библиотеки. — Давайте встретимся через полчаса.

— Через полчаса в холле, — кивнул я. — Буду ждать вас с редким нетерпением.

Температура к полудню не только не поднялась, наоборот, стало только холоднее на пару градусов. Поэтому я поверх шерстяного мундира надел шинель и малость неуставную каракулевую шапку. По идее, драгуны носили либо шлемы с тёплым подшлемником, либо фуражку с намотанным поверх неё башлыком. Но что хорошо для фронта, для прогулки по городу с барышней совсем не годилось. Я решил немного пофорсить и надел поверх шинели портупею с форменной шпагой, на ножнах которой красовался тевтонский крест, и массивную кобуру с трофейным револьвером. После Баварского инцидента я постоянно носил его с собой. Даже сам не знаю, зачем.

В холе я был, как любой приличный человек, за десять минут до встречи. Чтобы не потеть в жарко натопленном холе, я снял шинель, вместе с перевязью, повесив их на вешалку и нахлобучив сверху шапку. Получилось, как будто у дверей стоят двое, только один почему-то висит в воздухе.

— Уже ждёте меня? — вошла в холл Елена.

— Недолго, — ответил я. — Просто, как обычно, пришёл раньше. Военная привычка, всегда приходить на место немного раньше.

— Опережать врага, — улыбнулась Елена. — Ваш батюшка много об этом говорил.

— Такие привычки со временем въедаются в самые кости наши, — пожал плечами я, снимая с вешалки шинель с портупеей.

— Как и всюду ходить с оружием? — поинтересовалась Елена.

— Вроде того, — несколько смутился я, погладив пальцами сандаловую рукоять револьвера. — Идёмте? — предложил я, предлагая руку.

Елена приняла ее, и я толкнул дверь. Как только в лица нам дохнуло холодом, Елена тут же вся сжалась и задрожала. Видимо, холод ей был совсем не душе. А я же, наоборот, вдохнул ледяной воздух полной грудью. После удушливой жары и влажности Баварии, а уж тем более, многократно переработанного воздуха космических кораблей, он мне был только в радость, пусть и кусал за лицо морозцем и врывался холодной рекой в лёгкие.

— Вы любите холод? — светски поинтересовалась Елена.

— В общем-то, да, — согласился я. — Конечно, не то, чтобы очень, но, например, зимой начинаешь ценить тепло. Жару и влажность я не люблю гораздо сильнее. От холода всегда можно спрятаться или развести огонь пожарче. А как скрыться от жары?

— Да уж, — сказала Елена. — Жару пережить бывает сложнее, чем холод.

— У вас ведь, на Бадене, жара скорее обычное дело, чем холод, верно? — Глупый какой-то получался разговор, светский, всё погоде-природе.

— Я считала суровой зиму, когда температура опускается до нуля, — ответила Елена. — А в институте первые годы вовсе старалась, как можно меньше покидать помещения с поздней осени по почти конец весны. Все же гуляли, а я сидела в нашей квартирке и мёрзла, замотавшись в тёплое одеяло.

Мне вспомнились ледяные окопы во время учений Кексгольмского полка, когда нам приходилось просыпаться в заметённых снегом окопах. Спасались только тем, что спали вповалку, набросав сверху одеяла, а снизу выстлав дно окопов кариматами. И всё равно, по утрам у нас зуб на зуб не попадал.

— Тяжело вам приходится в нашем суровом климате, — сказал я. — Вот сейчас, к примеру, ещё не слишком холодно по нашим, конечно, меркам. Бывают такие морозы, что даже в жарко натопленной комнате мечтаешь о лете.

— Давайте не будем о морозе говорить, — предложила Елена. — Мне кажется, от этого мне только холоднее становится.

— Чтобы согреться, — произнёс я, — расскажи мне о вашей родине. Вы знаете, я, хоть и бывал уже на нескольких других планетах, но на соседнем материке ещё ни разу не был. Как-то вот не заносило.

— У нас тепло, — улыбнулась Елена, — и скучно. Дома говорили или о погоде или здоровом образе жизни. Если приходили соседи-скотозавочики, то начинались бесконечные беседы о коровах, бычках, разведении и падеже. Даже вспоминать не хочется! И брат-ветеринар говорил тоже только о своих разлюбезных зверушках. Я их, конечно, тоже очень люблю, но нельзя же говорить только о них. Это очень быстро надоедает.

— Однообразие всегда утомляет, — согласился я.

— А меня часто и общение утомляет, — пожала плечами Елена. — Я бывало специально из дома уходила, когда к нам являлись гости. За это меня мама всегда строго отчитывала.

— А почему вы так не любите общение? — удивился я.

— Оно часто утомляет, — ответила Елена. — Это ведь зря потраченное время. Особенно когда беседуешь о падеже скота или болезнях племенных бычков.

Я рассмеялся, даже не приняв этих слов на свой счёт. Как-то не хотелось думать, что я могу утомлять её общением. Согласилась же Елена прогуляться со мной, да ещё и по морозу.

— У меня всё как раз наоборот, — сказал я. — Ведь в казарме или окопах успеваешь соскучиться по нормальному, человеческому общению. Там ведь разговариваешь только уставными фразами. Бывает, что неделями, кроме «так точно», «никак нет» или «смирно-вольно», ничего не говоришь.

— А мне, наверное, так даже легче было бы, — задумчиво произнесла Елена. — Каждый раз знаешь, что сказать, не надо думать над каждым словом размышлять. Я ведь переписку люблю за это куда больше живого общение. Всегда есть время как следует обдумать каждую фразу, чтобы не обидеть ненароком того, кому пишешь.

— И часто вам попадаются такие обидчивые? — заинтересовался я.

— Да почти все, — пожала плечами Елена. — Иногда не знаешь, на что может обидеться человек, которого вроде бы хорошо знаешь.

— Вы и из-за этого не доверяете людям? — пришёл я ко вполне логичному выводу.

— Ну, вроде того, — неуверенно ответила Елена. — Я не задумывалась над причинами недоверия к людям. Просто не доверяю им и всё.

— Вам бы контрразведке работать, — усмехнулся я. — Раз не доверяете никому.

— Я бы хотела служить в армии, — неожиданно призналась она, — но только ни на одной из тех должностей, на каких служат женщины.

— Не устраивает карьера радистки? — сказал я. — Но это всё же лучше, чем Три Ка.

— Вот только не надо про Три Ка, — тяжело вздохнула Елена. — Мама дома только про них и могла размышлять, часами втолковывать мне о дочернем и жёнином долге. Наверное, из-за этого я так не люблю пустых разговоров.

— Но ведь не в атаку вам ходить, Елена? — удивился я. — Женщин, даже тех, кто отправляется в армию, берегут, оставляя на самых чистых должностях. Нечего вам делать в окопах, под обстрелом, в ледяной грязи, куда часто приходится нырять лицом, чтобы не угодить под вражеский снаряд.

— Считаете нас, женщин, слишком слабыми для этого? — поинтересовалась Елена. — Думаете, мы не можем наравне с вами нырять в грязь лицом?

— Считаю что вам, — честно ответил я, — это нельзя делать. Именно для таких вещей и нужны мы, мужчины. Особенно ярко это проявляется на войне. Это слишком мужская забава.

— Война для вас забава? — спросила Елена. — Как для рыцарей Потерянной Родины?

— Это была мрачная окопная ирония, Елена, — произнёс я. — Забав на войне хватает. Вот мы, например, ещё молодыми унтерами гвардии во время конфликта с Альбионом ловили крысок и развешивали на проволочных заграждениях рядом с колокольчиками.

— Какими колокольчиками? — Елена поёжилась то ли от холода, то ли от отвращения перед «окопными забавами».

— На проволоке перед окопами развешивают колокольчики, — объяснил я, постаравшись тоже поскорее уйти от крыс, — чтобы враг, если он хочет пройти через них незамеченным или разрезать проволоку, не смог сделать это. Стоит только зацепить её, как тут же начинают звонить несколько колокольчиков, предупреждая часовых.

И тут я опомнился. Что я несу? О чём вообще разговариваю с девушкой? О войне! И при этом не похваляюсь подвигами — реальными или мнимыми — как любил делать и мой отец, а рассказываю всякие гнусности, вроде историй о крыс. Права мама, война портит мужчин.

— Вы простите меня, Елена, — сказал я. — Спас вас от рассказов отца, а сам несу какую-то околесицу. Крысами пугаю.

— Не надо извиняться, — замотала головой Елена. — Вы знаете, мне ваши рассказы гораздо интересней тех, которыми потчевал нас с близняшками ваш батюшка. Он всё больше про полки, дивизии, соединения. Манёвры, наступления и окружения. А у вас как-то всё ближе к жизни получается.

— Жизнь только слишком уж неприглядная получается, — буркнул я, всё ещё злясь на самого себя за глупость. — Зачем это нужно красивой девушке? Вам же никогда не придётся побывать в промёрзших окопах и крыс ловить тоже.

— Как знать, как знать, — задумчиво протянула Елена. — По всякому может сложиться жизнь.

— Ну уж точно не таким образом, — отрезал я, — чтобы в империи пришлось воевать женщинам.

— Вы так уверенно говорите об этом, — улыбнулась Елена.

— А как иначе? — пожал плечами я. — Не бывало ещё за историю Звёздной эпохи таких войн, чтобы привлекать приходилось хотя бы резервистов или тех, кто признан ограниченно годным к воинской службе. Сейчас почти не ведут полномасштабных войн, ограничиваются локальными конфликтами на спорных планетах или на тех, что граничат с Фронтиром.

— Как на Баварии? — невинным тоном поинтересовалась Елена.

Я поглядел ей в глаза, но потому понял, что она понятия не имеет о том, что я принимал участие в конфликте с бостонцами. Про инцидент с расстрелом сдающихся солдат и вовсе умолчали.

— Примерно, — согласился я. — А таких глобальных, какие сотрясали Потерянную Родину в Последние века не было ни разу. Так что можете быть уверены, воевать по-настоящему женщинам не придётся. Хватит в нашей империи для этого мужчин.

— Будем надеяться на это, — кивнула мне Елена.

Мы остановились. Я продолжал глядеть ей в лицо. И только тут понял, насколько она побледнела от холода. Даже морозный румянец не мог скрыть этого. А уж веснушки, рассыпающиеся по щекам, и вовсе смотрелись будто нарисованные.

— Вы замёрзли? — спросил я у неё.

— Очень, — призналась она. — Но я бы хотела ещё погулять с вами. Это очень приятно и даже мороз почти не мешает.

— Я расстегнул портупею, уронив её на снег вместе с саблей и револьвером, быстро снял шинель и набросил её на плечи Елены.

— Прекратите! — воскликнула она. — Вы же до костей промёрзните! Нет-нет-нет! Немедленно оденьте шинель!

Но, не смотря на все её протесты, я запахнул шинель, так что барышня почти утонула в ней.

— Да прекратите же! — отталкивала Елена мои руки. — И вообще, я же говорила вам, что мне очень неприятно, когда ко мне прикасаются малознакомые люди. И чужую одежду я не люблю. Снимите с меня вашу шинель, наконец!

И я сдался. Наверное, никто не поверил бы в это, ни в полку, ни среди других моих знакомых. Несгибаемый офицер, не отступивший перед тевтонским лейтенантом, захвативший вражеский укрепрайон, принявший командование полком и приданными силами. И отступил перед рыжей девушкой.

— Но тогда мы возвращаемся домой, — сказал я, надевая шинель снова. — Я не хочу вас морозить и дальше.

— Простите, пожалуйста, — положила мне руку на предплечье Елена. — Мне очень не нравится чужая одежда, а ваши прикосновения мне совсем не неприятны. Ничуть.

Я увидел, что она тоже сожалеет об этом инциденте. Ей и самой неприятно за своё поведение, хотя оно было вполне закономерно. Малознакомый человек хватает за плечи, заматывает в свою шинель. Тут на ум может прийти чёрт-те что.

Когда я надевал портупею с оружием, к нам подошёл важный, дорожный городовой при шашке и крупнокалиберном пистолете.

— Гхрм, — прочистил он горло и обратился к нам: — Прошу простить. Всё в порядке с барышней?

— Да-да, — покивала Елена. — Всё хорошо. Просто я не люблю чужой одежды, а господин полковник Нефёдоров хотел укутать меня в свою шинель.

— Полковник Нефедоров? — оценивающе поглядел на меня городовой, как будто не мог поверить своим глазам. — Младший сын, сталбыть. Отца родного догнал, а старшего брата перегнал.

Городовой отдал честь и столь же важной походкой удалился.

Мы с Еленой переглянулись и рассмеялись. Преглупая вышла история.

— Идёмте домой, — сказал я. — Пока вы совсем не замёрзли. А лучше всего возьмём такси.

— Только платить будем… — начала было Елена, но я безапелляционно прервал её:

— Платить, Елена, буду я, — заявил я. — И никак иначе быть не может. Тут возражений с вашей стороны я просто не приму.

Елена обижено глядела мне в глаза. Видимо, привыкла во всём быть сильной, чувствовать себя едва ли не равным мужчинам. А тут какой-то малознакомый офицер ведёт себя так, будто она самая обыкновенная слабая женщина.

— Не обижайтесь, сударыня, — сказал я ей, взяв за плечи. — Но я так воспитан и по-другому вести себя не могу.

Отпустив Елену, я подошёл к обочине дороги и поднял руку, тормозя едущее в нашу сторону такси.

А на следующее утро Елена слегла. У неё поднялась температура, начался кашель, да и дышала она с трудом. Понимая, что косвенно причастен к тому, что она заболела, я отправил к ней в комнату, как только узнал о болезни. Несчастная девушка лежала под несколькими тёплыми одеялами, в комнате было жарко натоплено, и я в своём лёгком мундире обливался потом. Однако Елена, одетая в тёплую пижаму, чувствовала себя вполне уютно. Она сидела, собрав подушки под спиной, и потихоньку ела горячий бульон.

— Простите, — сказал я ей, присаживаясь на стул у её кровати. — Заморозил я вас вчера.

— Ничего, — коротко бросила она, глотая ещё одну ложку бульона. — Главное, было хорошо общаться с вами.

— И всё-таки, мы слишком загулялись по морозу, — покаянно произнёс я.

— Вы ничуть не виноваты, — Елена даже ложку отложила, — в том, что у меня не самое крепкое здоровье. Я, вообще, часто болею.

— Так отчего вы не сказали об этом сразу? — поразился я.

— А зачем? — пожала плечами Елена. — Это моё здоровье, и не смотря на него, я не желаю сидеть дома постоянно. Я хотела прогуляться с вами — и мы прогулялись. Я отлично понимала, чем мне это может грозить, так что никакой вашей вины нет. Успокойтесь.

И снова я не узнавал её. Передо мной сидела недовольная жизнью девушка, которая меня, разве что, терпела и не просила уйти поскорее только из природной вежливости.

— Я очень не люблю, — честно сказала мне Елена, снова берясь за ложку, — когда меня видят слабой и беспомощной.

Это был уже вполне недвусмысленный намёк.

Я поднялся, пожелал Елене скорейшего выздоровления. Она в ответ улыбнулась мне, но как-то вымученно. И я поспешил покинуть комнату, чтобы не причинять ей неудобств ещё больше.

Дни отпуска стремительно таяли. Скоро мне надо было возвращаться в полк. Дел было невпроворот, и это давило на меня. И достаточно сильно. Расслабился я за это время, а ведь не так и долго отдыхал. Интересно, каково будет отцу возвращаться после нескольких недель? Хотя он-то человек опытный, ему не привыкать.

Снова с Еленой мы повстречались как раз в любой комнате отца. Небольшом зальчике на втором этаже с камином. Всю обстановку его занимались несколько глубоких кресел и столик, на котором расставляли бокалы или фигуры для шахматной партии. Елена сидела перед камином, забравшись в большое кресло с ногами. В руках она держала стакан, скорее всего, с горячим глинтвейном.

— Весьма разумно, — заметил я, подходя к её креслу и занимая соседнее. — Глинтвейн зимой — первое дело, а уж когда болеешь, тем более.

— Я люблю глинтвейн, — ответил Елена, куда более тёплым голосом, чем при нашей прошлой встрече, — но даже в холодное время его пью редко. Приличным барышням, — она сейчас явно копировала кого-то из институтских наставниц, — нельзя употреблять спиртные напитки, даже лёгкие, кроме как в тех случаях, когда это необходимо для поправки здоровья. Примерно так же, считает и ваша матушка, — добавила она с улыбкой. — Поэтому я стараюсь пользоваться возможностью. Надо же изо всего извлекать выгоду, даже из болезни.

— Вы весьма практичная барышня, — шутливо заметил я.

— Есть такое, — кивнула Елена столь энергично, что едва не пролила горячее вино. — Женщине, если она хочет жить так, как ей нравится, приходится быть крайне практичной, извлекая для себя выгоду изо всего. Нам слишком многого нельзя, а остальное не приветствуется.

Мы замолчали, глядя в пламя камина. Елена при этом ещё потихоньку прихлёбывала глинтвейн.

— Вы простите меня за прошлый раз, — наконец, произнесла она. — Но я, действительно, совсем не люблю, когда меня беззащитной и слабой. Я и чувствовать себя такой терпеть не могу, а уж когда меня кто-то видит.

— Ничего страшного, — сказал я. — Всегда хотите быть сильной?

— А кто не хочет? — пожала плечами Елена. — Больные и слабые — обуза для остальных.

— Есть такие, кто, как раз, любят быть больными, слабыми, — заметил я, — чтобы о них все заботились, носились с ними… Ну, и всё в том же духе.

— Глупость какая, — взмахнула свободной рукой Елена. — На таких нельзя рассчитывать.

— Это верно, — согласился я, и мы снова замолчали.

— Я думаю, завтра можно будет снова прогуляться, — неожиданно предложила Елена. — Мне до смерти надоело сидеть в четырёх стенах. Правда, недолго гулять будем, хорошо?

— Простите, Елена, — вздохнул я, — но завтра я возвращаюсь в полк. Отпуск у меня всего неделя, большего позволить себе не могу.

— Снова на войну? — заинтересовалась Елена.

— Возможно, — пожал плечами я. — Тут на всё воля командования. Просто наш полк сильно пострадал в последней компании, погибло много офицеров. С солдатами и без меня разберутся, а вот с комсоставом надо работать индивидуально. Да и нельзя надолго бросать полк.

— Вы так говорите, как будто это ваши дети, — улыбнулась Елена, — которых нельзя надолго оставлять одних. Ваш батюшка, когда рассказывал о своём штабе, говорит точно также.

— А в кого я должен был пойти, как не в батюшку, — рассмеялся я.

— Ну уж у матушки вашей характер такой, можно армией командовать, — весело, в тон мне, сказала Елена.

— Что верно, то верно, — согласился я. — Временами все мы ходим у неё по струнке. Не позавидовал бы я солдатам, окажись она их офицером.

Мы снова помолчали, потом ещё болтали о разных пустяках, я даже не запомнил толком, о чём именно. Когда Елена допила глинтвейн, я помог ей выбраться из кресла и проводил до двери комнаты.

— Я приду завтра проводить вас, — подмигнула мне на прощание Елена.

На следующее утро провожать меня пришли все. Родители, сестра, близняшки и, конечно же, Елена. Каждый что-то сказал мне на прощание.

Отец крепко обнял, сжал руку и пожелал крепко служить и оправдать возложенное командованием доверие. Мама поцеловала в щёку и попросила в следующий раз либо слать весточки, либо сразу идти к ней, а не усаживаться с отцом и заводить разговоры о войне. Сестра тоже чмокнула в щёку, перекрестила — она была самой религиозной из всех нас — и сказала, что не простит, если я не вернусь домой. Близняшки просто пожелали удачи, я ведь это время почти и не общался с ними.

Последней ко мне подошла Елена. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щёку, обняла крепко, а, отстранившись, почти прошептала:

— Обязательно возвращайтесь домой.

— Я напишу вам из дома, сударыня, — ответил я. — Ведь мы вряд ли ещё когда-нибудь увидимся лично.

— Всё возможно, — улыбнулась Елена.

Я поправил фуражку, отдал честь всем сразу и забрался в ждущее меня такси.