Глава 3

Глава 3.

Пятеро офицеров, присланных для пополнения комсостава полка, стояли передо мной навытяжку. Все они были старше меня, все имели боевые награды. Они прибыли в расположение недавно и не успели ещё сменить форму.

Майор носил эмблему 15-го Баденского полка тяжёлой пехоты. Заслуженный гренадер при седых усах и внушительном иконостасе наград. Сразу понятно. Прислали в заместители молодому полковнику этакого зубра, который не даст «зелёному» командиру натворить бед.

— Майор Штайнметц, — представил он. — Назначен к вам командовать первой ротой.

Я протянул ему руку, и мой заместитель крепко пожал её.

— Будем вместе служить, — кивнул я. — Познакомьтесь с остальными офицерами, вам руководить штабом полка.

— Есть руководить штабом полка, — отдал честь майор Штайнметц.

Ещё с «кавалерийских» времён в полках, подобных нашему, штабом называли всех офицеров полка, а полноценного, как в пехотных полках полного состава, не имелось. Именно по этому поводу мы беседовали с отцом в первый вечер дома.

Второй ротой назначили командовать штабс-капитана Подъяблонского. Этот, как будто сошёл с фотографий Предпоследнего века. Настоящий русский офицер времён Первой Мировой войны. Особенно в своей парадной форме 25-го Вюртембергского драгунского полка. Она ничем не отличалась от нашей, кроме цифр на нарукавной нашивке.

— Штабс-капитан Подъяблонский, — представился он, щёлкнув каблуками, сделав ударение на втором слоге, видимо, фамилия была его больным местом.

Я пожал ему руку и сказал:

— Второй ротой полка командовал я.

— Не подведу, — кивнул штабс-капитан.

На место командира третьей роты прислали пехотного капитана из 12-го Вюртембергского полка. Он поглядывал на нашивки тяжёлой пехоты и драгун, и явно чувствовал себя несколько неуютно. Поэтому я сам шагнул к нему и протянул руку, прежде чем он представился мне.

— Капитан Семериненко, — произнёс он, крепко пожав мне руку и отдав честь.

Крайним справа стоял молодой человек, вряд ли сильно старше меня. Он носил драгунскую форму со значком 8-го Баденского полка. Козырнув мне, он отрекомендовался:

— Штабс-капитан фон Ланцберг.

Движения его были молниеносны, а рукопожатие очень крепким. Он как будто проверял меня на прочность, специально сдавливая мою ладонь изо всех сил.

Карьерист. Это было видно невооружённым взглядом. Молод для своего звания и должности, хотя и не моложе меня. Глядит орлом, вроде бы и по-уставному глазами начальство ест, но с другой стороны, столь пристальный взгляд не пропустит ни одной ошибки. А уж в том, что он доложит о них, у меня не было ни малейших сомнений.

Значит, и мне за ним надо смотреть в оба.

— Знакомьтесь с людьми, — обратился я к офицерам. — Большая часть солдат полка — вчерашние рекруты, их ещё учить и учить. Это, конечно, работа унтеров и бывалых драгун, но и вы следите, чтобы они не допускали злоупотреблений.

— А что, они имеют место в полку? — тут же поинтересовался фон Ланцберг, вроде бы с самым невинным видом.

— Вот это вам и предстоит выяснить, — ответил я, столь же нейтрально, — и если факты будут иметь место — мгновенно пресечь.

— Слушаюсь, — кивнул фон Ланцберг.

Отпустив новых командиров, я снова засел за бумажную работу. Вызвал майора Дрезнера с отчётом. Тот принёс кипу бланков, над которыми мы просидели до позднего вечера. Доклад о состоянии дел в полку за время моего отсутствия занял меньше всего времени. «Происшествий не было. Пополнение прибыло в полном составе. Больных нет. Раненых нет». В общем, всё нормально. Военная машина работает на холостом ходу. А вот с бумажками вышло намного сложнее.

Мы проглядывали исполненные требования, в которых зампотылу кое-где, действительно, проставил нолики, увеличив количество нужных нам патронов или снарядов или батарей к лучевым карабинам на порядок, а то и на несколько. Вот только далеко не все требования были выполнены и почти все — только в части. Пришлось писать рапорты, очень много рапортов, в которых обосновывать требования, выбирая выражения, однако всемерно подчёркивая, что всё указанное в требованиях полку просто жизненно необходимо.

— Да уж, — протянул я, откладывая ручку. — Я столько не писал, наверное, со времён военного училища.

Я потёр уставшую ладонь и натёртые пальцы.

— Надо было кого-нибудь из канцелярии посадить, — добавил я, — а самому только подписать рапорты.

— Полковник фон Зелле именно так и делал, — заметил Дрезнер, как ни в чём не бывало. — Тем более, что формулировки у ребят из канцелярии получаются получше. Главное, правильно поставить им задачу.

Я поглядел на него, но спрашивать ничего не стал. Как говорится, на собственном опыте всегда лучше учиться.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Дрезнер сложил все рапорты в папку и вышел из моего кабинета. Я понял, что едва ли с утра ничего не ел, желудок подавал недвусмысленные сигналы по этому поводу.

Ужин, конечно, давно прошёл, но, думаю, уж полковника-то в офицерской столовой накормят. Оставалось надеяться, что там будет открыто. Персонал столовой уже собирался уходить, мыли полы, протирали столы. На меня покосились неодобрительно, но и отказывать не стали.

— Давайте так решим, — сказал мне повар. — Я подогрею вам ужин и отнесу прямо в комнату.

— Хорошо, — кивнул я, и отправился обратно к себе.

По дороге меня перехватил курьер из штаба Вюртембергской инспекции. С запечатанным по старинке пятью сургучными печатями, на которых угадывались имперские орлы, пакетом. Передав его мне, курьер протянул мне папку, где я расписался напротив своей фамилии и написал «вручено лично в руки». Отдав честь, курьер умчался, звонко стуча каблуками.

Интересно, они вообще шагом перемещаться умеют или только бегом?

Так как пакет был не срочный, я решил вскрыть его после ужина. Повар принёс мне еду достаточно быстро, и я накинулся на неё, словно зверь. Есть хотелось ужасно. Вроде бы ничего такого не делал, мешки не грузил, марш-бросков с полной выкладкой не делал, всю энергию растратил на бумажки. Они, оказывается, тянут её ничуть не меньше.

Я оставил поднос с пустыми тарелками и чашками на углу стола и вскрыл пакет. Внутри оказался приказ, написанный на гербовой бумаге и печатью командующего Вюртембергской инспекцией генерала-фельдмаршала Флегеля. Согласно его наш полк должен был в течение трёх дней подготовиться к посадке на космические корабли 8-го флота. Куда нам предстояло отправиться, в приказе написано не было.

Недолгий нам предоставили отдых. Корабли 8-го флота должны были стартовать ровно через трое суток. Ждать нас никто не будет.

На следующее утро я снова собрал офицеров полка, на этот раз, включая зампотылу и начальника связи.

— Прошлым вечером, — сообщил я им, — нам поступил приказ из штаба инспекции. В течение трёх суток надо подготовить полк к посадки на корабли Восьмого флота. Оговорюсь сразу, куда именно нас отправят, в приказе написано не было.

— Значит, снова война, — кивнул майор Штайнметц. — Не дали нам погонять новобранцев в мирных условиях.

— Придётся проверять их в деле, — произнёс я. — Война пусть и жестокий, но самый лучший учитель. Сколько из тех средств, — обратился я к Дрезнеру, — которые мы вчера требовали новыми рапортами, вы сможете выбить для полка за эти трое суток?

— Половину в лучшем случае, — пожал плечами тот. — При самом лучшем раскладе, две трети.

— Воюйте, как хотите, майор, — пристально поглядел я ему в глаза, — но, как минимум, три четверти мне добудь. Обратись к самым грамотным парням в канцелярии полка, пусть постараются, как следует. Подпишу любые их рапорты.

— Есть, — вяло козырнул зампотылу, понимая возложенную на него задачу.

— Господа командиры рот, — продолжал я, — у вас трое суток на ознакомление с личным составом и лейтенантами. Постарайтесь потратить их в толком, надеюсь, все вы сможете быстро влиться в наш полк. Вопросы есть?

Ни у кого вопросов не нашлось. Я отпустил офицеров, и они вышли из моего кабинета, остался только начальник канцелярии полка.

— К вам направляют адъютанта, — сообщил он мне, — какого-то молоденького фенриха из хорошей семьи. Он будет выслуживаться, будет делать карьеру, скорее всего. Так что придётся его беречь.

Фенрихами — фендриками, как их чаще звали в армии — были молодые дворяне, которые по тем или иным причинам не учились в военных училищах, а сразу отправлялись служить. Отправлять дворян унтерами было нельзя согласно военному уложению, поэтому для них существовало звание фенриха. Он был на один чин выше вахмистра, но, как правило, их приписывали адъютантами к командирам разных подразделений, либо оставляли в штабах. Слишком уж юны они были для настоящей войны. А, поднабравшись опыта, молодые люди экстерном сдавали экзамены военной школы и получали сразу лейтенантские погоны.

— Не впервой, — кивнул я. — У полковника фон Зелле только на моей памяти было пять фенрихов, которых он с наилучшими рекомендациями отправил в военные школы. Теперь вот и мне, как говорится, выпала честь.

— Я каждый раз и покойного господина полковника фон Зелле предупреждал, — усмехнулся начальник полковой канцелярии. — Всегда лучше быть в курсе некоторых вещей, верно, ваше высокоблагородие?

— Конечно, — не стал спорить я. — Спасибо.

Начальник канцелярии отдал честь и вышел вслед за остальными офицерами.

Фенрихи, по моему убеждению, делились на несколько категорий. Первые: спесивые наглецы, которых родители пристроили в полк, считая ниже их достоинства учиться вместе с детьми мелких дворян, а то и вовсе разночинцев. Вторые: туповатые от природы ребята, их отправляли в полки, понимая, что нормально учиться в военном училище они не смогут и, скорее всего, экзамены не сдадут, а к отслужившим уже несколько лет и успевшим повоевать, относились с некоторым снисхождением, и такие ребята получали шанс на лейтенантский патент. Третьими были дети бедных дворян, которые не могли платить за их обучение в военном училище, служба была для них единственным путём в офицеры. И были ещё романтически настроенные молодые люди, мечтающие о военной службе. Вот они-то и были самыми опасными, на самом деле. И, как правило, для себя самих в первую очередь.

Интересно, каким будет фенрих, которого прислали ко мне? Но узнать это я смогу не раньше, чем юноша представится мне.

Полк готовился к погрузке. Это была самая обычная суета. Расположение полка больше напоминало растревоженный муравейник. Кругом сновали десятки людей. По территории курсировали грузовики. На складах ничего не задерживалось. Зампотылу носился как угорелый со свитой в несколько десятков лейтенантов и вахмистров. Они кивали, что-то записывали, отчитывались ему. Некоторые подбегали, обменивались с Дрезнером парой-тройкой коротких фраз и снова убегали куда-то.

Я видел нечто подобное и до этого, но раньше мне хватало забот со своими людьми. Что в гвардии, когда полк выходил на учения, что уже в ставшем родным полку. Но мне всегда хватало своих забот — у вахмистра гвардии или драгунского лейтенанта их всегда полно. Сейчас же мне было вроде как и нечего делать. Я раздал всем указания, и постоянно контролировать всех конечно не стоило. Зачем же лишний раз нервировать людей, которые и без того на взводе.

Я прохаживался по расположению полка. Периодически подходил к выстроенной на плацу четвёртой роте, которую инспектировал фон Ланцберг, распекающий лейтенантов и унтеров. Перехватывал Дрезнера, спрашивая у него о каких-нибудь пустяках. Беседовал с начальником канцелярии, у которого работы было не меньше. Но всё это больше для того, чтобы занять себя, перестать чувствовать собственную бесполезность. Хоть бы уж фенриха прислали поскорее, будет кем время занять.

Так прошли два из трёх дней до отправки полка. Во второй я узнал, где именно нам придётся воевать. Мне позвонил отец, хоть и не вернувшийся в штаб инспекции, он был хорошо осведомлён о её делах. Оказывается, наш полк отправляли на Пангею — спорный мир, почти напополам разделённый пограничной полосой, на которой шла не один год вялотекущая позиционная война. Из-за странного и не до конца урегулированного статуса спорных миров она даже не мешала дипломатическим отношениям двух держав, хотя и влияла на них, конечно же, не лучшим образом. Мы должны были заменить основательно потрёпанный в боях 13-й драгунский полк нашей же инспекции.

Это означало долгую окопную войну со всеми её прелестями. Я ещё не успел распробовать её по-настоящему, в гвардии у нас были только учения, а в нынешнем полку у нас была лишь одна настоящая боевая операция — и та десантная. Теперь же мне, наконец, предстояло узнать и позиционную войну в глубоких траншеях. С многочасовыми артобстрелами, от грохота которых зарабатываешь продолжительную контузию. С грязью по колено. Проволочными заграждениями, на которых будут развешивать пресловутых крыс и колокольчики. С атаками, которые больше изображают активность на фронте, но при этом стоят жизни нескольким десяткам солдат.

Мне оставалось только надеяться на то, что сумею справиться с командованием в этих условиях. Ведь теперь от меня зависели жизни не полутора сотен человек, а более полутысячи. Совсем другая мера ответственности.

Фенрих прибыл утром третьего дня. И был он мне очень хорошо знаком. Правда, вот уж кого я никак не ожидал увидеть в этой роли, так это мою недавнюю знакомую Елену Шварц.

Сначала я и не узнал в молоденьком парне, одетом в серую шинель и чёрную папаху со значком баденского пехотного полка, только без номера. Однако мне что-то показалось знакомым в его лице, кажется, задорная россыпь веснушек. Или показалось странным поведение юноши, который, увидев меня, запнулся в представлении и зачем-то отступил на полшага. Не такой уж я и монстр с виду-то.

Я шагнул к нему поближе. Молодой человек снова отступил, упершись спиной в дверь.

— Молодой человек, — строго сказал я ему, — представьтесь, как следует. Вы начинаете службу в моём полку, так что извольте говорить чётко.

— Фенрих Шварц, — выпалил юноша звонким голосом и отдал честь, едва не задев меня локтем, — прибыл для прохождения службы в полку.

— Другое дело, — кивнул я. — Снимите шапку, фенрих Шварц, у нас достаточно тепло.

В тот момент я даже не придал особого значения фамилии фенриха. Она была весьма распространённой. Не Мюллер, конечно, про которую я как-то слышал, что жить с такой фамилией всё равно, что жить вовсе без фамилии. Однако всё равно встречается очень часто.

Рука юноши слегка дрогнула, когда он сдёргивал с головы папаху. Под ней были коротко остриженные волосы. Ярко-рыжие.

Тут уж я сложил все три обстоятельства и узнал, наконец, Елену.

— Как это понимать, сударыня? — произнёс я осипшим голосом.

— Вот ведь повезло мне, — не в лад буркнула она. — Из всех полков попасть по распределению в ваш…

— Да объяснитесь вы, сударыня! — воскликнул я.

— Думаете, мне так нравится учиться в институте? — вспылила Елена. — Образование ведь ничего не даёт! Всё равно, судьба женщины сводится к этим идиотским Трём Ка. Kinder, Küche, Kirche.[1]В последнее время последнее Ка не столь обязательно, но — остальные, закон! А если я не хочу детей, семью. Не желаю погребать себя под этой горой быть! Хочу жить своим умом. Сначала, я думала, что для этого будет достаточно образования, но за два года в институте, поняла, что там учат всё тому же. Те же Три Ка, только поданные по другому!

Я слышал её яростную отповедь и понимал, что никогда она не была так далека от меня. Вроде бы человек тебе душу изливает, о наболевшем кричит, а все эти проблемы мне просто непонятны. Как это так женщина — и детей не хочет? Семьи — тоже. Бежит от них сначала в институт, а потом и вовсе — на войну. Бред какой-то!

Отчего-то вспомнилось, как Елена заинтересовалась моими рассказами об окопной войне. Не отвернулась, не попросила прекратить говорить гадости — нет, ей, кажется, действительно было интересно.

— Вы ведь ничего не знаете о войне, сударыня, — вздохнул я.

— Вот и узнаю! — твёрдо заявила Елена.

Я понял, что сам того не желая, только что вступил в спор с ней, чего делать было категорически нельзя. Весь этот обмен аргументами следовало задушить в зародыше. Немедленно!

— Значит так, сударыня, — решительно произнёс я, — вы сейчас же, немедленно, возвращаетесь домой. Это не обсуждается никоим образом, вы меня поняли?

— Не кричите на меня! — вспылила Елена. — Я решила пойти в армию, в строевую часть, и от своего замысла не отступлюсь! Так и не знайте!

— А знаете ли вы, сударыня, — снизил я тон, — что с вами будет, если выясниться, что вы, женщина, обманом завербовались в армию?

— И что же?! — всплеснула руками она.

— Не смотря на сословие, барышня, — кажется, я сознательно начал понижать голос, придавая ему пущей зловещести, — вас разложат на лавке, вроде этой, — я указал на простую деревянную лавку, стоявшую у стены комнаты, на ней обычно рассаживали офицеров во время длинных совещаний, — и пара барышень отходит вас как следует розгами по всем чувствительным местам, а после за армейский счёт доставят домой. Вы этого хотите?

— Я хочу служить, — отрезала Елена, правда, слегка побледнев, наверное, от обрисованной мною перспективы.

— Так служите на вспомогательной должности! — снова не смог сдержаться я. — Радистки, шифровальщицы, да мало ли ещё дел для женщины в армии найдётся?! Тоже служба, ничему не хуже других!

— Крутиться в штабе, — отмахнулась Елена, — это не для меня!

— Госпитали есть, — нашёл я новый аргумент, чего делать себе только что категорически запретил. — Уж там вы принесёте куда больше пользы всем! Вы же из семьи врачей, верно?

— Медсестрой или санитаркой, — с каким-то пренебрежением произнесла она, — не уж, спасибо. Не хочу себе такой судьбы! Все эти солдатики с офицерчиками, что проходу не дают. Нет, нет, нет!

— Вот ведь горе вы моё, — неожиданно для самого себя сказал я, отступая и присаживаясь на ту самую лавку. — Не могу я оставить вас в полку! Это ведь будет в чистом виде пособничество в этом обмане!

— Я могу просто уйти и попробовать в другом полку, — буркнула Елена, — где меня никто не знает.

— Плохо вы знаете нашу армию, сударыня, — вздохнул я. — Откуда, кстати, вообще взялся этот фенрих Шварц?

— Это мой брат, — ответила Елена, — старший. Он после гимназии подал документы в армию, но отец узнал об этом и добился его перевода в военно-медицинское училище. И тут он написал мне, и упомянул, что ему пришло письмо о присвоении ему звания фенриха и зачислении в Восьмой Вюртембергский драгунский полк. Я поняла, что это — мой шанс. И надо же было вот так попасть на вас!

— Весьма предусмотрительно, — протянул я, поднимая на неё глаза. — Ты хоть понимаешь, на что хочешь сейчас подписаться? Армия не имеет никакого отношения к романтической пропаганде, что вешают на уши юнцам на вербовочных участках

— Не надо повторяться, — поглядела на меня сверху вниз Елена. — Я уже слышала всё про грязь и про кровь. Не беспокойтесь, из окопа не побегу!

— Что же вы делаете со мной, Елена? — Я поднялся на ноги, шагнул к ней. — Верёвки же вьёте форменным образом!

— Ну не знала же я, что меня именно к вам адъютантом направят! — воскликнула Елена.

— И всё-таки, не могу я вас оставить в полку, — отмахнулся я. — Ошибка на лицо. Так что просто сделаем вид, что вас здесь не было. Простая бумажная путаница. Это бывает. Не слишком часто, но и редкостью назвать нельзя.

— Да что ж это такое?! — Елена снова всплеснула руками. — Нельзя же так, Максим!

— Как — так?! — громче чем следовало, спросил я. — Как?!

И тут в дверь кабинета вежливо постучали.

— Отойдите от двери, — бросил я Елене и громко сказал: — Входите!

На пороге стоял зампотылу. Он переступил порог, отдал честь и обратился ко мне:

— Выбил сколько смог, господин полковник. — Он протянул мне папку. — Прошу ознакомиться.

— Фенрих, — бросил я Елене, — вы свободны.

Она отдала честь и вышла из комнаты. Майор Дрезнер вместе со мной прошёл к столу и разложил бумаги.

— Это и есть ваш адъютант? — поинтересовался он будничным тоном.

— Именно он, — ответил я, понимая, что сам себе только что отрезал себе все пути к отступлению. Теперь появление Елены в качестве моего адъютанта было замечено другим офицером и выдать «фенриха Шварца» за бумажную путаницу не выйдет.

Переодевшись в драгунскую форму, Елена стала меньше похожа на молодого человека, чем в обычной пехотной шинели. А может быть, играло роль то, что я уже знал, кто стоит передо мной. Отправить её домой без позора было уже невозможно, слишком многие видели моего нового адъютанта, да и хитрая девушка умудрилась уже представиться в офицерском собрании.

Теперь мне оставалось только ввести её в курс дела, чтобы фенриха Шварца не разоблачили в первые же дни.

— Значит так, молодой человек, — обратился я к ней. — Для начала, присядьте на эту лавочку и почувствуйте её, как следует. Вы окажетесь на ней — или очень похожей — в куда менее удобной позе. — Я сел на стул напротив неё. — Это было лирическое отступление. А теперь, серьёзно.

Я протянул руку и провёл по её бархатистой щеке. Елена сморщилась, но ничего не сказала.

— Бриться из-за тебя мне придётся через день, — буркнул я, — и ты будешь тщательно мылить лицо и обрабатывать его станком. Ты уже в том возрасте, когда отсутствие щетины на щеках уже вызывает закономерные вопросы. Если будут спрашивать, почему по моде многих фенрихов не отращиваешь усов, отвечай, что я этого не одобряю. Понятно?

Елена ограничилась коротким кивком.

— Далее, — продолжил я. — С мытьём и прочей гигиеной… — я замялся, — так сказать, по женской части, у нас тяжело…

— С этим, — ледяным тоном ответила Елена, — я как-нибудь разберусь сама. Вы в этом ничего не смыслите, так что не беритесь объяснять мне.

Я замолчал. Слова Елены будто ледяной водой окатили меня. Из головы вылетела заранее заготовленная длинная тирада. Я хотел о многом рассказать ей, баек из солдатского быта, самых скабрёзных и неприятных, в сравнении с которыми крыски на проволочных заграждениях так — милые мелочи. Припугнуть умеренно, быть может, она всё же изменит решение.

Но всё это мгновенно покинуло мою голову. Мысли разбегались, не желая образовываться в словесные конструкции. Я поймал себя на том, что сижу перед Еленой и тупо гляжу на неё.

— У вас ещё будут наставления, господин полковник? — вывела меня из этого почти трансового состояния сама Елена.

— Больше нет, — ответил я. — Можете быть свободны, молодой человек.

— Есть, — встала она, отдав честь.

— Торопитесь проставиться в офицерском собрании, — усмехнулся я. — Молодые офицеры уже успели посветить вас в полковые традиции?

— Так точно, — похоже, Елене не терпелось закончить разговор, и она пряталась за уставными формулировками.

— А про меня успели наговорить всякого? — Я сделал неопределённый жест левой рукой.

— Наговорили, — не стала отпираться она.

— Верить или нет, — бросил я, — дело твоё.

— Я предпочитаю сам составлять мнение о людях, — заявила Елена и вышла из комнаты.

[1] Kinder, Küche, Kirche (нем.) — дети, кухня, церковь.