Шаг неточный

Когда-то переходы были для меня восторгающей новинкой.

Сейчас я люблю их не больше, чем любят опостылевшее.

И свою работу я не люблю, хотя не стала сопротивляться, когда меня на нее вернули. С того момента, когда я сообщила своей Старшей, что приму новенькую и вернусь на путь, я столько всего передумала… Хорошо, что не про Крин. Про себя. И поняла: я согласилась с тем, чего не хочу.

Не хочу я обратно в переходы. Не люблю я все то, что, побывав на Первом и восстановившись, снова признаю полезным. Ала говорила мне, что я здесь восполняю силы, что мое место в деятельности. А я поняла — я восполняла силы, чтобы суметь себя потом обмануть. Я не верю, что мне хорошо вернуться на путь. Но пойти к Старшей и решительно заявить, будто хочу выйти, тоже не хочу. Не для того я собирала свои силы, чтобы бороться с системой за свою слабость.

Конечно, я уйду, ведь я уже со всем согласилась, всем покивала, все взяла. Конечно, на мне новый костюм, новая сумка с вещами первой необходимости — нож, веревка, две маски на случай, если нас выбросит в осколок, где мало воздуха…

Я все приняла — но как же я все это не люблю!

И Первый. С его высоченным шпилем — бессмысленным указателем полюса; бессмысленным, потому что сферы уже нет. С его землями, строго поделенными между важными семьями; кто не из таких, тот всю жизнь в пути, а кто из таких, тот полжизни здесь. С его периферийными площадями, отведенными для садов, полей, ферм, где за порядком следят автоматы. С его центральным круглым зданием, больше похожим на город. С уроками, учениками, балконами, фруктами… С неизменной властью Старших и странными играми со Старшими.

Все не люблю.

А люблю я тишину. И неподвижность. Люблю быть с края — осколка ли, системы ли. Люблю смотреть на переход в углу, но не торопиться в него. Люблю сидеть, а еще лучше — лежать, если получится; не говорить, не спешить, просто побыть немного… как бы это… недавно я сумела кое-как объяснить себе… просто побыть немного в собственном покое и одновременно — в движении с осколками, в движении с миром.

Вот этот камень — он летит в пространстве вместе с осколком под ним. А осколок движется по строгой орбите, занимая свое место в облаке себе подобных, и все они, хоть и порознь, а все-таки едины.

Я глажу камень ладонью, но не беспокою, не перемещаю его. И потому чувствую, как его неподвижность и четкое место в огромном раздробленном, но все-таки имеющем свои законы мире может принять рядышком и меня. Ведь я сейчас тоже, как этот камень, молчу и не шевелюсь. И мы вместе, прочно — что нам космический ветер и молнии! Разве не это единство хотят объяснить нам Старшие, указывающие на то, что мир надо собрать обратно?

Наверное, Крин это понимала. Может, и не разделяла, но почувствовала что-то такое во мне, что поддержит ее в этом понимании. А я сама догадалась лишь сейчас. Мне не приходилось при Крин слышать тишину, наполненную такими вот догадками и откровениями: природа ворчливых Мастеров очень сильна. Но она, даже когда пыталась меня дергать и нарушала порядок и правила, все-таки никогда никуда не тащила так сильно, чтобы совсем против воли, чтобы я противилась — не хочу, не хочу.

А ведь она могла. Она была полной силы.

Мой палец покачивает лежащий округлый булыжник. Как он попал сюда? На этом углу Первого стоит лес с низкими деревьями и пушистыми кустами, но нет предгорья или хотя бы разбросанных валунов, неоткуда взяться таким крупным камням. К тому же он лежит поверх примятой зеленой травы — сначала трава выросла, потом появился камень.

Может, его сюда кто-то когда-то забросил так же, как совсем недавно, десять поворотов назад, Крин зашвырнула во влажный лес серый камень.

И меня теперь швыряют так же, как она его — против воли. Да, мне хочется так думать, мне хочется хотя бы этим «заставили» оправдать себя и то, что я лежу сейчас у перехода, а не шагаю обратно с требованием вывести меня… Ведь я не хочу, я не хочу никуда ходить!

«Мы можем уничтожить весь скрывающий его лес, и это изменит мир вокруг камня».

Я сама говорила? Интересно...

Лес на месте, изменение вокруг себя я приняла, скоро встану и направлюсь в переход. И снова не одна.

Мой новый Мастер…

За вдох до того, как мне ее представили, я успела сообразить, что совсем не задумывалась — какой она может быть? А ведь это важно.

Когда же я ее увидела… Да, я знаю, нельзя присматриваться к своим Мастерам, сначала нужно обязательно спросить, получить согласие. У нас принято защищать личное, в конце концов, я ведь не знаю, из-за кого Крин не хотела, чтобы ее имя произносили другие голоса.

Но эта девочка… Со всей ее юностью, худобой, высоким ростом и самодовольством в позвоночнике…

Меня в тот миг пронзило: надо отказаться, настоять на том, что я не готова возвращаться и никогда не буду готова, что Крин — единственная, с кем я могла работать. Да что угодно мне надо было сказать! И пусть бы меня все Старшие собрались и обсуждали.

Но тут Ала выдала: «Это — Сатс, наша гордость и лучшая ученица. Доверяю ее тебе, Инэн». А я умею видеть суть в речи. Здесь это — «доверяю тебе». Моего опыта хватило услышать несказанное: «Если ты не примешь, закреплю за другим, и кто знает, как оно может выйти. Ты же убережешь, потому что однажды не уберегла».

Не для моей совести такие игры.

А даже если не игры, то все равно не для меня. Я не гордость и не лучшая, а поражение и позор. У меня нет желания куда-то идти, нет причины где-то там водить, учить и оберегать эту новенькую. На кой ее выводить с Первого, если ее выводить ненадолго? Для каких коротких целей?

«Каждому Мастеру нужны минимальные показатели», — вспоминается Ала, непроизвольно вспоминается, будто мысли прочитала.

Да-а, не каждому Основателю дадут пару с входным условием, что пара временная. Подобрали ведь меня — ту, которая не найдет сил отказаться.

Я выталкиваю из маленькой удобной выемки округлый камень и сама переворачиваюсь на другой бок.

Моей Старшей сейчас рядом нет. Она в сотне шагов, провожает новенькую. Я удивилась, когда она вышла наружу, а потом еще и выбралась так далеко, к самому краю. Но все-таки проводы — это повод весомый, а если совсем красивого носа не высовывать, то привычки все заметят.

Сейчас я не вижу ее, передо мной — плотные кусты. Отсюда мне видно лишь кусок неба и еще шпиль. Его вообще из всех мест видно.

Черный прямой столб, число его боковых граней равно числу граней каждого осколка. Все было очень строго, когда собирали мир. Зачем этот шпиль был нужен, никто не помнит. Когда я выходила на путь, один выпуск учеников мог обхватить его по кругу — на удачу в дальнейшем, потому что, мол, мир тогда собирали, начав именно с этого шпиля, а сейчас вы начинаете…

Сейчас, пожалуй, не наберется, чтобы обхватить.

Приносит ли на самом деле удачу и стартовый ли он, мы не знаем. Разное про него говорят. Вроде бы из верхушки шпиля выходили лучи, которые, как шапкой, накрывали весь Первый, а когда мир разрушился, устройство сломалось. Это предположение крепится к слухам о тюрьме. С этим мнением спорят — шпиль-то не заканчивается, у него нет верхушки. Он тянется к небу и теряется в дымке… И с этим спорят. Говорят, сам шпиль высотой не больше семи сотен ростов… И с этим спорят, потому что вот же… Но говорят, что выше материи идет голограмма.

— …со спокойным сердцем. Отправляйтесь.

Вскидываюсь. Я и не заметила, как они закончили свои разговоры и подошли ко мне.

Со своим Мастером я еще не беседовала, мы лишь молча посмотрели друг на друга. В ней я увидела молодость не только на лице, но и в знаниях, увидела суету не только в проворных глазах, но и в мыслях. Поняла — эту девочку мне придется переучивать, хоть ей самой это будет не нужно, ведь она тоже знает, что мы вместе ненадолго.

Кстати, а если бы я была не с такой новенькой, то дали бы нам быстрый транспорт или пришлось бы на подвесках и на ползучках добираться? Сами бы мы ушли только завтра, а тут словно торопит кто…

Ала, выполнив всю и показную, и неофициальную части, скрывается на тропинке за кустами — и мы остаемся одни.

Мой новый Мастер, проводив ее взглядом, поворачивается ко мне:

— Ну и…

Я чуть воздухом не давлюсь. Но тут же беру себя в руки:

— Присаживайся. Спешить нам некуда, а поговорить надо.

Она опускается на траву, но в ней нет послушания. Я еще ничего ей не указала серьезного, а она уже всем недовольна: так двигается ее рука, отбрасывающая комочек земли из-под ладони.

— Итак, Сатс…

— Мастер Сатс, — неожиданно перебивают меня.

И я едва не давлюсь воздухом второй раз.

Или будет третий, или я его не допущу.

— И я попрошу вас четче выговаривать мое имя, уважаемая Инэн, — продолжает «наша гордость».

Мне уже смешно, и просыпается что-то вроде зловредности. Ведь эта девочка слышала, что Ала мне ее доверила, но теперь будто не помнит, кто от кого зависит.

Тянет улыбнуться, но я не улыбаюсь. Только цокаю языком: «Вот ведь!»

— Хорошо, как скажешь, Мастер Са… ц! — цокаю в конце имени еще раз и наблюдаю, как ее щеки полыхают возмущением.

В ее глазах четко видно «Я бы попросила!», но вслух она все-таки ничего не произносит. Ладно, первый урок будем считать усвоенным.

— Запомни, Мастер Са-ц! Между Основателями и Мастерами всегда лежали границы. И пусть многое изменилось, как ты знаешь из уроков, однако ничего не изменилось. Советую тебе на будущее их не переходить.

— Какие границы? — удивляется она по-детски.

— Границы нашего с тобой положения, которые основываются на наших с тобой обязанностях. Твои заключаются в том, чтобы действовать по моему слову, а без слова не действовать. Мое же дело — смотреть за всем и присматривать за тобой.

— Не надо за мной присматривать! Я уже не маленькая и никогда не была в последних.

— Надо.

Молчит. Видно, Ала ей говорила, что лучше меня слушаться и не спорить.

Закрепим.

— Я понимаю, в тебе кипит твоя кровь. Если ты раньше думала, что чем-то отличаешься, и я сейчас должна тебя как-то выделять, то смирись — одним своим гонором ты такая же, как и все твои предки во всей истории.

Молчит.

Ах, как хорошо, когда она молчит! Как хорошо, когда тишина!

— Мы поняли друг друга. Значит, можем сработаться. Прежде чем сделать хоть какой-то шаг, мне надо понять, к чему и как ты готова, — продолжаю я, подперев голову рукой. — Я знаю, тебя учили хорошо: у нас одна Старшая. Но мне уже известно то, что лежит за пределами учебы и Первого, а тебе — пока нет.

Хмурится, сопит обиженно.

Эх, Мастер Сатс…

Я разворачиваюсь и укладываюсь на спину, закинув руки за голову:

— Посмотрим, как у тебя со знаниями. Почему над Первым сейчас проплывает 634-ый?

— «Нумерация установлена от ближнего к Малой. Идет по сфере. Фиксация окружностей в двух полюсах, направление расчета — по общему движению», — воодушевленно тараторит эта отличница.

Да-а, все это заучивали.

Интересно, ей понятно что-нибудь?..

Когда-то я пыталась проникнуть в суть этой фразы, но вскоре сообразила, что выучить ее дозвучно проще и для учебы полезней. И я учила ее старательно, даже иногда проговаривала вслух. Однажды меня за этим занятием остановила на нижней галерее одна из проходящих мимо Основателей. Я тогда растерялась — ведь, кроме своей матери, я никого из них не видела, а мать допускали на Первый нечасто. Поэтому вытаращилась на эту женщину в рабочей куртке. А она спросила, понимаю ли я то, что учу. Захотелось кивнуть — конечно, понимаю, что ж я, глупая разве… А потом догадалась — ей-то все равно, что я отвечу, а себе я совру.

«Представь, будто у тебя есть очень длинная нитка, — сказала она мне тогда, — и на ней много-много бусин…»

Я представила.

«…теперь представь, будто ты их сначала все посчитала, а потом начинаешь наматывать нитку на камень. Первую бусину прижимаешь большим пальцем сверху, вторую — указательным снизу… И по кругу. Мотаешь, мотаешь, каждый следующий виток кладешь справа от предыдущего…»

Если бы нам тогда так всем объяснили!

— Представь себе длинную нитку… — начинаю я.

— Зачем? У нас веревка есть, ее и представлять не надо.

Осекаюсь и спрашиваю строже:

— Еще вопрос — какие бывают крысы после искажения?

Она с еще большей готовностью начинает перечислять.

Глаза мои скорбно закрываются. Я не хочу видеть небо над Первым: он дурной, он прививает вот такие знания… Но тоже понятно — Старшие сами никуда не ходят, все только по рассказам. Хотя странно — карты они своевременно меняют, это я сама видела, мое «Угасание» уже доступно даже в голограмме первого урока. А вот тонкости непосредственно на местах… Я ведь не зря задала вопрос, на который ответ один: искажение меняет крыс так, что они бывают какие угодно.

Сатс бубнит, заученно перечисляя формы крысиных лап. А я размышляю — как бы отвечала я, прижми меня кто так вопросами? часто бы ошибалась? Ведь и мы сами, те, которые думают, что многое видели и потому все знают, вовсе не на каждый вопрос дали бы правильный ответ. Например, вот я — Основатель. А «Как мы назывались до того, как поняли, что наш народ может видеть суть и понимать мир?» никто не скажет. Потеряли знание во времени и пространстве, как теряется все прошлое, где жили неумение, незнание и прочие слабости. Или — «Как работает аварийная система и где у нее выключатель?». Еще больший тупик.

— Не «крючкообразные», а «крючковидные», — механически поправляю я Сатс, потому что это была и моя вечная ошибка о когтях. — Продолжай.

А сама думаю — вот она мне сейчас излагает часть своих знаний. Свои знания она считает самыми важными и обширными. Я же все ее знания не считаю сопоставимыми хотя бы с частью своих. Мои для меня не просто важные, а единственно значимые, ведь я-то уже знаю, в какие осколки все эти стартовые ученические знания разлетаются при встрече с первым же тараканом.

Конечно, мы с моим Мастером сильно различаемся — как и положено по природе и истории наших народов. Однако сейчас у нас много общего: мы уже не живем ноги к ногам, мы уже не так сильно ругаемся, чтобы народ золотых пирамид не разговаривал со смотрящими на звезды, разве только некоторые работают молча. Сейчас мы все на одной стороне и не знаем одного и того же — осталось ли что-нибудь рабочее в пирамидах и на них? трудятся ли еще аппараты, ловящие энергию Малой звезды? что с локальной гравитацией и за счет чего она?..

Почему на Первом не ищут ответы на эти вопросы?

— Следующий: как и почему Основатели с Мастерами выжили только на одном осколке? — спрашиваю я, решив узнать, не нашли ли на Первом ответа, пока меня на нем не было.

Ох, как огорчается моя новенькая, думая, будто она проваливает экзамен!

— Я… Нам этого не давали…

И тут же дергается вперед, краем глаза я ловлю ее резкое движение:

— Инэн, расскажите, если знаете, а я…

— А ты, значит, хочешь быть выдающейся прямо сейчас уже в том, что узнаешь что-то, другим выпускникам незнакомое?

Поворачиваюсь и смотрю, как она теряет свой возбужденный румянец. Надо же, какая цветная молодость!

— С чего вы…

— Не дуйся. Но не забывай, с кем имеешь дело.

— Нам говорили, что Основатели не могут на нас смотреть без нашего разрешения.

— Возвращайся, донеси на меня.

— Мне говорили, вы одна из лучших, вы слышите больше других.

— Странная у тебя подготовка: одно не давали, другое давали неверно.

— И все-таки про Первый, — затягивает она.

Не надо мне было заводить этот разговор. Раз лучшая из новых не знает, почему мы остались лишь там, где остались, значит, Старшие не нашли ответа. Могли бы уже что-нибудь сочинить, совсем не обязательно, что правдивое. Просто чтобы было. И мне бы не пришлось заполнять эти пустоты.

— Известно, что, когда мир разлетелся, уцелели только те несколько сотен, кто находился на этой грани, с внешней стороны, — тыкаю пальцем в траву. — По блуждающим легендам, которые всюду просачиваются, это были лучшие представители обоих народов, что-то вроде мирового Совета.

Новенькая вспыхивает любопытством. Она уже не просто часть какой-то сильной семьи, она уже нарисовала себе немыслимо могущественных предков до самого зарождения жизни.

— По заявлениям тех, кто говорит, будто знает устройство мира, считается, что этот осколок — один из бывших полюсов. Но это заявление ничего не дает, как ты сама понимаешь.

Она торопливо кивает, воодушевленная предыдущей версией про Совет.

— По одному слуху, на этой грани располагалась общая тюрьма. И все мы — потомки преступников, предавших каждый свой народ в его устремлениях или надеждах.

— Как преступников?! — охает Сатс, и щеки ее бледнеют.

Ну вот, теперь она у меня на крючке. Теперь на любопытстве она будет какое-то время меня слушаться, как того, кто больше знает и кто ближе к основам мира.

— Тебе не хочется быть потомком преступников?

— Нет, — она мотает головой. — А вам неужели бы хотелось?

— А мне все равно. Но тебе, раз уж очень не хочется иметь отношение к слуху о преступниках, еще раз советую не преступать никаких границ и слушаться меня во всем, в каждом шаге. И если я тебе прикажу не дышать, значит, умрешь, но воздуха не тронешь. Ясно?

Подобралась. Кивает. В движениях уже нет гонора… и рука с земли поднимается, ложится на колено. Так показная власть над пространством переходит в слежение за собой.

Ну вот, первую спесь немножечко сбили.

Вставать и идти все равно никуда не хочется…

Пальцы снова касаются округлого камня. Наверное, сейчас лишь он, если бы мог и хотел, рассказал бы, что здесь было, в целом мире, на этом Первом. Да, слух о тюрьме нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Он появился, когда кто-то однажды задался вопросом, подобным моему недавнему — а кто такие Старшие? Мне-то ладно, задалась и пусть висит. А у того задумавшегося вылезла мысль, будто они — надзиратели. Дальше насобирали догадок, сложно ли…

— Но вы сами, Инэн, вы сами во что верите?

Ох, не сдается молодость! Хочет подкрепить чужим мнением то, какое ей самой приглянулось.

Меня настолько не тянет разжигать в ней пафос, достаточно разогретый ее семьей, отличной учебой и без легенды о мировом Совете, что остается только уйти от ответа:

— Все, что я тебе сказала, лишь легенда, заявление и слух. А я сама верю в то, что видят мои глаза, и стараюсь не верить в том, что слышат мои уши.

— Но вы же Основатель! Вы же должны все слушать.

— Гра-ни-цы.

— Извините, — и честно краснеет.

Значит, отвечу так же честно.

— Когда говорит мир — я слышу. А когда говорят глупости — стараюсь глохнуть. У нас есть Первый осколок, на котором наши Старшие живут безвылазно. А мы с тобой свободны, мы можем выйти и вернуться. Все это я вижу сама и другому верить не собираюсь.

— А мы сегодня выйдем или я зря со своими попрощалась?

Она оборачивается и смотрит в просвет между деревьями так, словно ей стыдно. Я вижу подсвеченные розовым ее щеки, замечаю, как она косится на меня — что я сейчас скажу? мы возвращаемся и проводим на Первом еще поворот? неужели она теперь через все земли потащится под взглядами тех, кому недавно гордо махала рукой, прощаясь?

— Мы выйдем, как только ты ответишь мне на все вопросы.

— Я готова.

— Тогда честно и без заминок… Чего ты ждешь от своей работы?

Сатс дергается. Она ждала, что я ее про переходы спрошу или про что-нибудь еще из уроков.

— Ну.

— Я…

— Честно. Зачем ты хорошо училась и почему сейчас так нетерпелива?

Это чудо краснеет еще больше, ее светло-серые глаза блестят, как хрусталь, через который просвечивает спрятанное в прозрачном тайнике.

— Моя семья гордится мной. Я лучшая в своем возрасте. И теперь… Я самый молодой Мастер из нашей семьи, а она… Я могу стать самым опытным и самым молодым Мастером.

— Значит, амбиции и тщеславие, — замечаю я разочарованно. — Ну что ж, не самая скверная движущая сила… На такой основе можно неплохо нарисовать себе свое будущее — самой или с помощью сильной семьи. Скажи, тебе уже четко все описали, как ты будешь жить, когда выйдешь с пути?

— Да, — воодушевляется Сатс. — Когда мы с вами закончим, я стану самым молодым Мастером, создавшим свою семью!

Вот тоже ж повод гордиться… То ли я давно не была на Первом и не прониклась его воздухом, где носились бы такие мысли, то ли пропустила что-то в жизни, и такая замечательная сила, как тщеславие, во мне не проросла. А вот у этого ребенка была благодатная почва, да и удобряли, похоже, качественно.

Ребенок, конечно, совсем не ребенок — это я преувеличиваю. Она молода и красива, пепельному цвету волос позавидовал бы закат на пятисотых — а какое там дивное небо!

Краснеет легко, возмущается искренне, глазами блестит, не прячется.

— Хорошо бы показать тебе 15-ый, — говорю я, чувствуя к ней странное расположение. — Там все и плохо, и неплохо. Тараканы лезут, устанешь руки поднимать. Местные или справляются сами, или ждут нас, но исправленных тараканов оставляют.

— Справляются? — вскидывается Сатс. — Среди них есть сильные? Тогда надо присмотреться к этому 15-му и найти…

— Думаешь, ты самая умная? Думаешь, до тебя никому не пришло это в голову?

— Ну… Я…

— Они иногда справляются сами. Но они не меняют искаженное. Они его убивают. Руками, стрелами, копьями. Чем могут, тем и сильны.

— А когда мы приходим?

— Тогда маленького таракана они оставляют, даже не давят.

— Зачем?

— Мне как-то говорили, что у них там… Короче, они разводят птиц, выращивают тараканов на откорм для выращиваемых птиц. Я не видела сама ни птичьих, ни тараканьих ферм, хотя у местных бывала. Они таятся, у них что-то вроде суеверия… На 15-ом что угодно может возникнуть. И вот поэтому нам было бы неплохо туда заглянуть. Тебе чисто для опыта, как оно бывает.

— Вот еще! Что я, маленького таракана не видела?

Я молчу, глядя на ее задранный носик. Молчу, хотя тянет уточнить — а большого ты видела в натуральный размер? вам давали уроки с голограммами? Но, судя по ее непуганности, учеба ограничилась картинками в книгах. А судя по задиристости, ее это устраивает.

Кто думает, будто он все знает, тому новое знание можно лишь вбить, сам не возьмет. Но этой — нужно ли вбивать? Однако можно ли не заметить гонора и не попытаться с ним поспорить?

— «Мастер идет туда, куда ему укажет Основатель», — цитирую я всем известное правило.

Сатс заметно унывает.

— Вы укажете мне, что надо идти на 15-ый. Но там, если справляются сами, будет ужасно скучно. Да и кого там встретишь? Вот бы что-нибудь исключительное, чтобы еще никто…

Она косится в сторону шпиля, но уже без стыда. Почти с надеждой. «Заберите меня. Отдайте меня в другую пару. Мне надо поскорей, а эта Инэн ничего не понимает…»

Я молчу, и она лишь обреченно вздыхает.

Настроение я ей испортила окончательно — отлично! Вот теперь, когда она уже не рвется вперед, когда гарантировано пойдет спокойней и, значит, впервые оказавшись в переходе, меньше натворит глупостей, — вот теперь можно вставать и идти.

Но как же я не хочу!

Когда мы сталкиваемся с чем-то новым, нам кажется, что оно грозит нам страшными неприятностями. И мы пытаемся как-то воздействовать на грядущее, как-то управлять его грозами отсюда, из настоящего. Знакомые пройденные неприятности из нашего прошлого кажутся нам ближе и даже роднее, а те, что еще не стряслись, пугают очень сильно, даже если мы уверены, что постарались и заведомо уменьшили их.

Я не знала, что Крин в том переходе отстанет, а ведь еще чуть — и мы с ней обе могли бы сгореть. Я примерно знаю, что Сатс — самоуверенный новичок, обязательно распахнувший рот в первом переходе, — сейчас дожата мною до того, чтобы даже головой там не крутить. Однако я предпочла бы второй раз пойти с разорвавшей связь Крин, чем в первый с Сатс. Я знаю ее немного — и не знаю ее совсем.

Не хочется.

Но поднимаюсь и, стараясь не смотреть в горящие хрустальные глаза, говорю, забирая с травы сумку:

— Соберись и настройся на то, что делать тебе не только ничего не надо, но еще и запрещено. Будь внимательна, но больше ко мне, чем к миру. Там не голограмма. На паузу не поставят и не будут объяснять, куда не туда ты шагнула.

— Я знаю.

— У тебя есть только мое плечо. Мое. Если ты его потеряешь, то и себя там оставишь. Ясно?

— Выберусь как-нибудь. Сюда-то уж всяко. Развернусь — и дома, — с улыбкой заявляет она.

Шутки у нее такие.

— Сатс, вам что, не объясняли?..

И тут понимаю — ну конечно, отличной ученице, сильному Мастеру не объяснили ее возможных слабостей!

А меня убеждали, что это объясняют всем Мастерам.

— Та-ак, — протягиваю я. — Или ты сейчас выбрасываешь все свои самомнения вот на эту же траву, или я иду к Але и объявляю тебя нерабочей. Одна она собралась по переходам!.. Сгоришь, бестолковая ты!..

— Но ведь вы одна ходили! — кричит она с возмущением в свою очередь. — Я знаю, я точно знаю — ходили!

— Так то я, и не дай… не дай тебе Малая узнать, на каком огне я прошла, чтобы там не сгореть!.. — делаю к ней шаг: — Ополоумели там все, что ли, вас таких…

— Да что вы?! Я просто так… ну, чтобы вы не волновались, наоборот, чтобы не… Мол, я сама вернусь, будете искать меня здесь, если…

— Вернется она, — ворчу я, немного все же успокаиваясь. Похоже, своим страхом я напугала эту девочку больше, чем испугалась за нее сама. — Если тебе дали понять, что в переходе можно просто взять и спокойно развернуться, то в этом тебя обманули… Идешь рядом. Молчишь. Не дышишь!

— Но…

— Ни-ког-да Мастер один в переходе оказаться не должен. И Основатель, потому что рискует ошибиться. Я вернулась, не успев совершить ошибку. Это случайность, даже если вам на уроках дали понять, будто это такая закономерность. Ты там шевельнуться не сможешь в одиночку — ты там пыхнешь… Показать как?.. И не вернешься. Потому что ты — Мастер, и просто не увидишь дороги. И ты неопытная, поэтому обратную дорогу не выстроишь.

До нее начинает доходить…

Им этого просто не объясняли. Может, не обманывали, но вот явно двумя-тремя основными уроками было меньше.

Сколько еще вот таких, как эта недоученная? И почему они вообще появились? Неужели у Старших опускаются руки, и каждый следующий выпуск не только малочисленней, но и необразованней предыдущего?

Не хочется об этом думать. Это тупик. Я в нем уже была.

— Я буду называть тебя просто Сатс, до Мастера тебе все-таки далеко, — говорю уже тише, выдохшись. — Верю, что ты лучшая среди своих и можешь стать исключительной. Но… ты можешь быть неосторожна. И твоя сила не всеобъемлюща, чтобы она защитила тебя от твоей же неосторожности. Твои слабые места прикрываю я. Это должно было говориться в уроке про то, как пришли к работе именно парами.

Кивает. Бле-едная…

— Верю, ты училась отлично. Не обижайся ни на себя, ни на меня ни за что. Но сейчас твоя учеба закончилась, и вместе с ней перестали быть важными твои учебные достижения. Если в переходе с твоей стороны ударит молния, ты не заставишь ее отвернуть заявлением, будто считалась лучшей. Если махнет хвостом ветер, ты не отведешь его длинной линией своей семьи. Все, что у тебя будет — это чувство моего плеча. Моего — той, про кого тебе наврали, будто я хороша.

— «Одна из лучших», — упрямо поправляет меня это чудо, цепляющееся за свои сомнительные знания.

Я даю ей последний шанс:

— Сатс, скажи мне, ты уверена, что хочешь пойти в паре именно со мной? Твоя семья должна была озаботиться, разузнать, и поэтому ты наверняка в курсе, почему у меня нет своего Мастера.

— Мне жаль, что несчастье случилось именно с вами, Инэн. Но… сейчас нам не найти лучшего наставника, чем вы.

«А не сейчас не могу ждать, хочу побыстрее», — произносится в моей голове ее невысказанное.

Что ж, молодость имеет право на нетерпение. Другого она еще не набрала.

Я сделала все, что могла. Перекидываю ремень сумки через голову и подхожу к переходу. На Первом их недавно оформили каменными полукруглыми арками, хотя и без этих надстроек переходы прекрасно работают. Так, очередной пафос, в который Старшие, как мне кажется, излишне закапываются, чтобы не выдать свою неподвижность.

— Иди сюда, Сатс… Ближе. Выдохни. Закрой глаза. Чувствуешь плечо?

— Да, — выдыхает она, словно уже случилось что-то, вызвавшее в ней благоговение.

— Теперь вместе с этим плечом… с правой ноги, шаг. Еще шаг… Не маши ногами, иди, как обычно ходишь… Еще шаг.

Нас подхватывает ветер, но она еще не знает об этом.

У меня здесь нет голоса, но по моей команде она открывает глаза, хоть их здесь тоже нет. В ее тени блестит восторг, силуэт полыхает голубым, невероятным контрастом со всей бешеной гонкой темных красок дороги.

Сзади бросается на нее молния — но дробится в искры. Мой Мастер даже не оборачивается, она не заметила нападения.

Да, эта девочка действительно полной силы.

Оказавшись в переходах, новенькие слышат тихую музыку, но не могут ее описать. Говорят, так звучит тоска мира по себе целому. Но, увы, когда так говорят, эти слова падают в почву былой памяти, а она — как мозоль. Со временем и с опытом мы перестаем слышать музыку, улавливаем просто звуки. Действуем во многом бездумно, оттого в нас самих пропадает тоска и чувствительность к чужой тоске…

Восторженную Сатс можно понять: у нее сейчас внутри все переворачивается, такой красоты музыку она слышит! Но у Мастеров это очень быстро проходит, всего перехода за два. У Основателей задерживается, а потом, похоже, они сами сбавляют громкость.

Свою музыку в первые шаги я ловила чуть ли не руками… Но и это прошло. Странно, что сейчас вспомнилось. Словно я переняла часть этой восторженной молодости так же, как прежде, бесконтрольно, переняла ворчливость у Крин…

Надо бы и правда сводить Сатс на 15-ый. Там, если Мастер не справится, местные помогут. Но для начала к 15-му надо пройти в пять-семь шагов. Такой путь ее утомит с непривычки. К тому же я помню про «минимальные показатели» — для них не нужно совершать подвигов вроде исправления таракана сразу и целиком. С нее хватит и просто понаблюдать.

Надо выбрать осколок потише, потом еще один. Так, поводить, пусть посмотрит на миры без чудовищ, наберется представлений. А там уже можно и потруднее, если не решат, что ее можно принимать обратно.

Кстати, вот тоже непонятно — от нее ждут минимальных показателей, сама она хочет уникальное чудовище. А мне что прикажете делать?

Из всех путей, лежащих у меня под ногами, я выбираю средний. «Туда» — и тяну ее очень-очень медленно. Сейчас нужно, чтобы эта глазеющая по сторонам зевака пошла не прямо, где красиво полыхает Малая звезда, а куда я ее веду.

Идет. Задерживается всего на… здесь нет вдохов, на миг — но идет. Еще немного скольжения…

Мы вываливаемся на осколок, и я понимаю, что ошиблась. Нет, не с этой девочкой. С осколком.

Меня, словно огромной ладонью, наотмашь бьет пустота. Здесь почти нет воздуха.

Сатс катается рядом на ровной земле, изрезанной сеткой трещин. Хватается то за грудь, то за горло.

Да чтоб меня разорвало! Я же велела ей перед переходом выдохнуть!

Задерживаю дыхание и выхватываю из сумки маску. Что-то вываливается на сухую землю вместе с ней. Теперь приложить к ее лицу — а застежки потом.

— Да чтоб… Дыши!

И воздух из моих легких уходит. Новенькая сопит на земле. Вот и для моей маски настал черед. Из нее льется свежесть, и у меня перестает рваться горло…

Вокруг темно, лишь тусклое свечение перехода заливает площадку перед ним. Я не вижу даже того, что в десятке шагов от нас. Мне бы перенастроиться…

У ног катается новенькая, сучит длинными ногами. Цепляется за маску, но не верит ей — боится.

Вот ведь! Но я уже была здесь когда-то — чую, остро это чую! Я вообще обычно хожу по знакомым местам.

Что стало с этим местом, с этим набором?

В земле трещины — а тут был берег. Там, дальше, за грядой песчаных дюн, стоял поселок. Местные были хмуры, но за исправленную крысу пытались заплатить… Кажется, хлебом… да! тогда здесь еще были растения!

— Что? Что это? — едва слышно хрипит Сатс через маску.

— Сейчас… подожди…

— Что?

— Тихо. Я сейчас…

Мне приходится снять спасительную маску и попробовать затянуться этой проклятой пустотой, которой не должно быть — ведь дорога на осколок открыта.

В груди болит, жжется, давит, но немного проникло, не совсем пустота.

От принятого, от разделенного хочется заплакать — так плохо этому миру. Он устал от своей агонии, он ждет покоя, он просит забвения. Может быть, обращается с мольбой к звезде, которую сам как-то именует… Но что-то мешает.

Легкие болят, в ушах стоит попискивание испуганной Сатс. Одной рукой она прижимает к лицу овальную маску, другой шарит перед собой. Не верит, что земля может быть вот такой — сухой, потрескавшейся, без жизни. Никогда ведь не видела.

Слева… Скулеж.

— Тихо! Не дыши!

— Но… я… — она надсадно кашляет.

— Тихо!

Иначе мне не услышать. И иначе не понять.

А здесь есть кое-что. Здесь еще теплится, не дает осколку закрыться. Оно едва различимо среди жуткой безжизненной тишины.

Несколько шагов — и я останавливаюсь.

У моих ног скулит колючка, крошечный кустик, с палец высотой. Сухой и ощерившийся на весь враждебный вымирающий мир.

«Тихо, маленькая…»

Я наклоняюсь и вытаскиваю из сухой земли колючий комок. Пыль лениво осыпается обратно на темную потрескавшуюся…

Снова скулеж… как сигнал.

Мне страшно так же, как страшно этой колючке — единственной живой в умирающем мире. Но страх властвует над нами лишь до той поры, пока мы обе, наравне и вместе, не осознаем, что все неизбежно. Я чувствую, как рада эта последняя колючка, как она счастлива умереть не в сухой пустыне, а на теплой руке кого-то, кто пришел на ее зов. Больше ей нечего бояться, не о чем скулить, ведь она сейчас не единственная живая на осколке.

Моя ладонь отзывается на ее радость, нагревается, провожая ее растительную жизнь. Колючка выдыхает, удовлетворенная и спокойная.

Теперь последние живые здесь мы.

Нам ее смерть — ловушка.

Найду сволочь, не поставившую на этом пути «Угасание», — своими руками на куски разорву!

Я бросаюсь назад и сцапываю новенькую за воротник. Она охает, роняет маску и дергается ее подобрать.

— Брось ты… Живей!

И плевать сейчас на все ее выученные уроки, на все мои сказанные слова — вот правда! на все плевать!

С этим наплевательством отшвыриваю свою маску и хватаю второй рукой Сатс за куртку на спине. Э-эх! — другой человек это всегда тяжело, а эта еще меня выше и весит изрядно — с натугой поворачиваюсь и вбрасываю ее в переход, который лишь чудом пока еще не закрылся. Увлекает следом не то сила перехода, не то собственное желание выжить — и я падаю в красно-синие круги.

Жадный космический ветер всегда наготове. Он ловит Сатс и тащит с дороги. Я снова хватаю ее — безвольную, уносимую… Ну уж нет! Ищи себе другую пищу!

Прижимаю ее к себе, заворачиваю в оставшиеся силы — так надежней, так не вырвут. Идти не получается, но еще могу ползти. Надо прочь, прочь.

Позади грохочет аварийная система — смыкаются щиты.

Обратно на Первый нельзя, мы ушли далеко, пока эта глазела… На повороте сбоку «Запрещено». На знакомый и проверенный 15-ый за один переход не попадешь. И даже до моего «Угасания», где можно просто выдохнуть и переждать, мы не дотянем.

Интересно, а их сейчас учат тому, что если в переходе останешься, то рискуешь не только сгореть? А то как-то слишком уж она вялая, словно нет никакой угрозы.

Хорошо, что ни одна молния не пробует нас на прочность — пожалуй, сила у Сатс так велика, что и в страхе и полуобмороке она что-то может выставить и чем-то оградить. Хорошо, что мы не в беде, а только в опасности, и еще не торчим тут долго, чтобы Малая нас самих сдвинула.

А раз так… можно на ближайшие.

Я переворачиваюсь, выгибаюсь, крепко прижимая Сатс к себе, и тянусь на знакомые стодвадцатые. В них все цветет и сплошная флора, но выдохнуть будет можно. Вот уж чего от флоры много — так это воздуха. А то, что половина из стодвадцатых уже закрыты, — не страшно.

Может, звезды и не умеют говорить, но вот глаза и уши у них точно есть. Чем-то же они следят, чем-то Малая уже почуяла нашу слабину, уже плеснула жаром.

«Ну давай, бестолковая ты…» — начинаю я, не очень соображая, к кому обращаюсь. И тянусь, тянусь.