Глава 5

Я вернулась к своим обычным делам, разбирая документы и составляя отчеты для отца. Все вернулось в свое русло, но на самом деле ничто своего русла и и не меняло. То, что я с Антоном провела это мини-расследование, ничего не значило. Миры существоали как обычно, по привычному продвигаясь вверх и вниз по эволюционной лестнице, погибая и возрождаясь, начиная новый отсчет. Никто не заметил ни моих махинаций, ни пропажи вселкенной, что теперь на открытом месте грелась у меня в кабинете, — ничего не поменялось, кроме наполненности моей собственной головы. Я стала немного другой и теперь уже более четко понимала, что, собственно говоря, мы делаем, зачем. Да и при этом важна была не суть, — меня устроило бы любое “зачем”, но мне было нужно получить его. Просто “идеала" было уже недостаточно, просто правил — тоже. Я думала, что мы все нарушаем, но если нарушаем мы все, то тогда что такое правило? Что это за закон? Это мы конструируем миры и не желаем ничего дурного. Конечно, строить им неприятности горазд почти каждый из нас, но цель не зло, а ведение собственного взгляда на вещи. Важно лишь это. Собственный внутренний мир.

Мы много обсуждали с Антоном то, что произошло. Мы думали, не рассказать ли все остальным, но решили, что решать этот вопрос в одиночку не в праве. Тогда же я пошла к отцу, почувствовать в себе силы взять дополнительную ношу и, может быть, стать парламентером.

Парламентером? — переспросил оец.

Да. Я хочу, чтобы ты дал мне все миры, где существа или их представители имеют возможность общаться с нами и понимать нас. Я хочу говорить с ними.

Что ты хочешь узнать от них? Предложить им нашу должность, как я предлагал Сове?

Нет. Я не хочу отдавать эту должность им, — сузив глаза, возразила я. — Я хочу, чтобы ты отдал эту должность Антону. А я буду праламентором и тем, кто без особого вреда мирам будет узнавать о качестве их жизни и пути улучшения вселенных.

Отец замолчал, растянув на лице худую улыбку, теряющуюся в складках. Он обошел стол, открыл ящик и протянул мне папку с досье. Открыв ее, я увидела первым делом фамилию Сова и большой список из биографий и мнений. Там же было еще штук 12 имен.

Сову знаешь. Еще десять организмов — настолько развиты, что могут перехватить наш сигнал. Остальные два — это особые представители своего рода, что в силу опреденных стечений осбтоятельств что-то да знают о… сфере в нашем направлении.

Ты сказал им?

Я не говорил им, но я давал подсказки и возможности. Ничего особенного, человеки зовут это судьбой.

Почему? Почему ты запретил нам вмешиваться, если сам постоянно это делал? Общался с Совой?! С ними?

Я не был против того, чтобы вы влияли на миры. Их целая куча, мне не жалко, я сделаю новые, но суть была именно в том, чтобы вы дейстовали осторожно и с расчетом, что любая ошибка может дорого встать не только людям за окном, но и вам самим. Это был урок бережливости материала. Если же правил сообще не было, вы бы действовали хаотично, как частицы бегают в броуновском движении, и этим загубили много, много жизней. Я не хотел вас учить. Я хотел, чтобы вы учились, чтобы вы наблюдали, чтобы вы были смирены и где-то рискованны. Я разделил вас, чтобы вы сами думали о том, что видите, делали выводы и выборы. Я дал вам правило, но не дал ничего, что могло бы контролировать его выполнение. Думаешь, я не знал о ваших махинациях? Этих поддельных данных, геноцидах, экспериментах? О том, что ты мне ни одного нормального отчета не принесла!? Я не слепой, и видеть вас всех как на ладони в месте, где вы всегда так близко, несложно, поверь мне. Ну согласись, по-моему вы выросли неплохими специалистами! Именно вы знаете, что нужно организмам для их роста!

А идеал — уловка? Чтобы мы старались делать все, что в наших силах для лучшего результата? Ты искал идеал не в них, а в нас, в том, чтобы мы сделали все для благополучия миров?

Плохой творец — плохой результат. Это аксиома. Хороший творец — не всегда хороший результат, но все же существующий. Я знал, что вы не будете играть честно, и был готов и к негативным результатам. Это нормально. Но откуда ты узнала?

Мы с Антоном спрашивали маму, — призналась я. — Сова сказал присмотреться к своей матери, и мы пошли е ней. Поболтали в перерыв, и она много что нам рассказала. Очень много. Из-за работы я совсем не замечала ее.

Я знаю. Прости меня. Я и сам понятия не имею, что она обычно делает, пока мы работаем…

…Наше с Антоном расследование закончилось у матери в комнате. Она сидела за вышивкой, прокалывая тонкий бархат иглой и выводя узоры, покрывающие драгоценные насыщенно-фиолетовые ворсинки. Ее рука металась вверх-вниз, ловко избегая узелков, так и норовивших свиться в воздухе. Нить бесконечно летала, как струйка дыма над угасающим костром, и ложилась на ткань стройными рядами, покрывая основу как панцирь. Мама коллекционировала хобби. Увидев ее, такую счастливую и радостную от встречи с нами, за работой, мое сердце сжалось, а душа закипела: я никогда не была здесь. Никогда. Никогда я не интересовалась делами матери, она всегда, всегда была в отцовской тени и только Оливия никла к ней, как осенний лист к влажной коже. Я рассматривала полки, забитые картинами, книгами, безделушками, кусочкаим кожи, караказа, камней и производственной пыли с обрывками нитей. Даже пол блестел цветным стеклом, и я готова была поклясться, что мама сама его клала, совсем сходя с ума от скуки вечно работающей семьи.

Антон заговорил первым, высказав пустые фразы вежливости, чтобы мне досталась соль разговора. Я цикнула, понимая его подсечку, но не подала виду. Мать весело щебетала о делах, хотя тоже чуяла, что мы пришли не просто так, растягивая в удовольствии слова. Мне же предстояло разбить милость разговора.

— Мам, слушай, мы никогда не спрашивали тебя, но как мы вообще попали сюда? — произнесла я. — Как вы встретились с папой? Когда ему пришла в голову идея поиска “идела”?

Однажды у всех возникает вопрос о своих корнях. О том, где его родина и родина его мыслей. Но это происходит не сразу, ибо так бывает, что долго существует лишь “здесь”. Мы явно запоздали с этим вопрос. Отложив вышивку, мама смотрела на нас, и в ее глазах отражались дети. Сколько мы уже взрослые, статные, рабочие? А мама видела двух несмышленышей, что только начали узнавать все самое важное в жизни.

Типичная мама, в общем.

И она рассказал о скитаниях ее и отца по пространствам без конца и без края, заполненным всем, чем угодно. Она не могла сказать, когда это началось, но отец был сыном своего отца и они… тоже жили в странном месте, о котором мама не знала, но выйдя оттуда, отец тут же потерялся в мирах, утонул в световой пыли. Мама же не помнила детства, но встретив отца, продолжила путь с ним, пока, наконец, не нашлась дверь, что стала входом в Дом. Там мама и папа и обосновались. Отец, по навету своего отца (как неожиданно), стал создавать миры — единственное, что он умел. Потом родились мы, и отец, по навету отца (как неожиданно), стал искать себе замену, чтоб выгнать из дома так же, как и его. Но это можно было сделать не ранее, чем мы могли бы найти выход — ту самую дверь...

— …И вот возник вопрос, — продолжал Антон допрашивать отца. — Что произошло? Что это такое?

Я вспомнила, как Степ оставлял разные детальки, предметы, книги и механизмы по своим планетам, и растения обвивали их, распуская листья прямо над метвым металлом и знанием. Существа — животные, люди, троны, мирмены, палеры и так далее — подбирали их, избегали, превращали в своих идолов и, наконец, применяли. Немногие понимали, что видели, но некоторые — совсем чуть-чуть — догадывались об истинном значении этих вещиц! Это внедрение и реакция мира на инородность веселили Степа и делали его счастливым. Он довольно записывал поведение организмов, дальнеший путь оставленных вещей, сопоставляя и соотнося результаты. Степ не то чтобы искал секрет успеха, но, как и многие ученые, он просто делал то, что ему нравилось, и пытался вычленить из этого толк.

Понимаешь, нет ничего интереснее работы сознания, — пояснял он. — Ты даешь человеку незнакомый предмет и просишь сказать, зачем он нужен, на что он похож, где его можно использовать… Все это вызывает бурную работу мозга и других систем, пытающихся преодолеть очередной барьер и дать озарение, объяснение, смысл… Всем нужен смысл, и вот берет корин ручку, а у ручки кнопка сверху. У корина и пальца-то нет ее нажать, глаз нет расмотреть эту ручку. Она не вкусная, не сладкая на запах, не шумит, и куда ему эта ручка? Проще выкинуть, верно? Но он заинтересован. Он несет ее в племя, но племя не принимает эту вещь и сжигает ее. Пластик улетучивается и остается лишь маленький шарик чернил, скопившийся в линейной материи, которые кроны берут и пачкаются. А чернила не стираются с их тел и они, как бешенные, впадают в ужас. Так получаются божества и запретные зоны. Племя перебираются в другое место, испачканные кроны умирают в муках, подвергнутые самовнушению. А вот люди могут додуматься писать что-то этой ручкой, на листьях камю, на камнях, как углем. Вот только чернила закончатся, и ничего хорошего в итоге этот предмет не даст. Но опыт — опыт! — он уже будет зафиксирован мной!

Короче, Степ собирает опыт с миров по нитке. Этим он якобы утверждает, что даже вмешательство может быть “чистым экспериментом", если соблюдаются одни и те же правила.

… Это жизнь, — ответил отец. — Вечная череда приключений. Моя семья меня вырастила, обучила благам и отправила искать новую семью, пока наш старый Дом трескался.

Что с ними стало? Они… умерли?

Нет, они остались жить здесь, среди миров. Дом треснул и оборвал путь расширения стен, но дороги и пространство заполонили растения и звезды. Зрелище прекрасное: в полумраке, по мягким тропинкам бегают бабочки и птицы, а Ма и Па сидят в гостинной, когда у них над головой висит ветка. А у края, обрыва дома, течет река, выпадая на другой край, как по надкусанному яблоку, протекая.

А что вместо потолка там? — удивленно побормотала я. — А животные есть? А как они живут, чем, что они делают!?

Ничего. Их работа была окончена. Они плодят семью и заполняют пространство жизнью, заполняя жизнь мелкими делами и новоделками. Энергия покидает их ядро, и скоро кончится не только бесмертие, но и оотсутствие голода и желания спать. Вскоре время окончательно перестанет преломляться и планета потухнет, распавшись в песок.

Они были как мы. Но потом… обратились в простые организмы?..

Все кончается, и ответственность перешла нам. Это стало нашей заботой. Их удел — бремя легкости…

Ни вражды. Ни боли. Ни дел. Это как пенсия.

Именно. А я тут занимаюсь вами.

Я посмотрела на Антона. Я сама сказала, что хочу поставить его на место отца, но сейчас это казалось безумным решением.

Ведь описанное — наша судьба.

Никто еще не уходит, Инанна. Вы просто все узнали раньше, чем я хотел. Но я поступлю так, как делаю.

Но я не хочу уходить! — воскликнул Антон. — Почему нельзя уйти всем?!

Потому что так надо.

А я не хочу как надо. Ты мне объясни!

Потому что мы будем лишь остатками былого мира. Мира вчерашнего. Это больно, но чтобы двигаться, нужно иметь запас сил, а выход искать очень долго. Как только ты его найдешь, станет ясно, что наступает конец, но вернувшись, ты потеряешь преимущество и подставишь всех.

Звучит как бред.

Я не могу тебе объяснить того, что не знаю. Я сделал так, как просил меня мой отец! И ты сделаешь то же самое.

“Мы пербесимся и будем как вы”.

Но разве там не опасно, снаружи? — спросила я, вспоминая ожог от трещины в Доме.

Ружа везде разная, в том и дело, что мы заперты меж разных кусков вселенных.

Но зачем тогда ты предлагал эту роль Сове? — раздраженно спросил Антон.

Он слишком хорош. Я думал, тебе была бы не против помощь.

Ты все равно не притащил бы его сюда.

У меня были идеи, и они правда провалились. Однако я не желаю вам судьбы своей семьи. Я пытаюсь дать вам новую жизнь. Дать жизнь. Мой дом был не такой, как этот. Дом Антона станет не таким, как наш. Поймите, дело не в нас. Мы тут никто. Мы слуги народа. Но народ делает нас значимыми и нужными.

Откуда пришла мама?

… и мы делаем значимыми кого-то еще.