Глава 3

Я работала, записывая показания погоды и среднесуточные колебания. Подумать только, только в одной точке вселенной, между тремя планетами и напротив догорающей звезды расположилась зона жизни, прямо в космосе, меж атомов бэкона и фотонов. Все электроны еле еле крутятся по замкнутым линиям, да только скоро по спирали спустятся к ядрам и столкнутся; эти колапсики, начав коллапс вселенной, похоронят и жизнь в доли секунды в горячих лучах света. Все совсем несбалансировано. Вот что зовется ошибкой природы. Одна печаль от того, что вселенная выжила сразу, а не захлопнулась. Сколько судеб разорвется, напрасный труд…

А ведь все туда же, думают, что им еще должно быть дело до будущего, до завтра, до карьер. Летают туда сюда, пытаюст вырваться их треугольника Си, вталкиваемые внутрь тем сильнее, чем дальше залетают. Замкнутые, загнанные в угол души, без выхода и возможностей к выходу. И зачем я только мучаюсь? С первого ясно понятно, что нечего тут ловить… Еще не хватало таким дать в руки наши дела.

Нет… Ничего. Не могу отделаться от мысли, что теперь каждый мир является претендентом для меня. Я оцениваю их подходящесть, их значимость, осознавая, что оценив высоко, поставлю себя на одно место с ними. И не могу этого сделать. Я всегда нахожу изъяны. По двум причинам.

Первое, боюсь продешевить и боюсь сказать себе, что такая же.

Второе, боюсь обречь этих людей на судьбу, что имею сама. Одиночество, замкнутость, вечность.

По мне это самое ужасное — вечно делать что-то одно, — сказала Лейси. — Вечность — самое ужасное, что может быть. Все должно иметь конец, чтобы иметь цену. Человек должен бояться что-то потерять, или стремиться потерять, чтобы двигаться. Поэтому рабский труд бесполезен. Вечная любовь требует работы. Жизнь человека — ценна. Знаешь, когда я заканчивала университет, мне было страшно думать: а что потом?.. Но думать: никакого потом не будет — еще страшнее. Это заставляет терять надежду.

Я потеряла надежду и силы. Мне показалось, что все это бесмыссленно. Убедившись, что вселенная не стоит свеч, я тут же опускаю руки.

Ты не даешь им шанса, — наставлял Антон. Я разбирала его бумаги, пока он ел подпольный мармелад со вкусом ладана. Иногда и я тянула палочки в сахаре, вымазывая бумагу сладкими отпечатками пальцев. — Совершенно неважно, что ты видишь сейчас. Все может поменяться в любой момент, в любую секунду, через час, через год, за мгновение до гибели вселенной, и вот ты стоишь на этом мнгновении, и видишь, что самый пик, самый пик человечество достигнут здесь, и такая радость берет, такая гордость, как у отца за ребенка. Они дошли сами, думаешь, сами, и вот они безумно близки тебе. Не ты, но тот, кто смотрит ясно и готов принять гибель. Никогда не надо отчаиваться. Человек может и не меняется, но человечество… оно способно удивить в исторической перспектике.

Раньше я была согласна с ним. И сейчас согласна головой, но с душой, переливающейся по жилам, я уже не согласна. Иногда я думаю, что всем бы дать душу как у нас. Чтобы они не искали ее, чтобы не думали о том, что является просто набором генов, опыта, и другого, кому что нужно. Душа есть душа, но что такое жизнь? Душа не стоит жизни, положенной на ее поиск. “Душа — источник забот. Человек утратил рай в ту минуту, когда обрел душу”, — сказал Сомерсет Моэм где-то. Вот я знаю где душа! Забочусь о ней, лечу, слежу за чистотой — и ничего, ничего мне неясно, хотя я знаю, что она такое! Люди ищут призрак, который не нужно искать. Нужно смириться с ним, но душа сама возбуждает мысли о себе. Ей приятно думать о себе. Приятно спрашивать: какая я? Какой мой смысл? Почему я такая, а другая — нет? Цицерон заметил, что“душа, как и глаз, не видя себя, видит все остальное”.

Если хотите расположить человека к себе, говорите с ним о нем. Каждому приятно говорить о том, в чем он точно знаток, блеснуть знаниями и точными замечаниями о самом дорогом себе человеке. Так вот, душе наплевать на вас, но вы сами спрашиваете ее о себе. И она эхом только мучит вас, понимая, что дав ответ, заставит позабыть о себе.

Несчастна душа, исполненная заботой о будущем, — воскликнул Антон.

О, Сенека, как ты прав! Как страдаю я, полная мыслей о том, чего еще нет рядом, что за горизонтом событий, что произойдет лишь через волю мою в далекой запретной черте. Как больно быть там, где тебя еще нет. Как сладко быть тем, кем ты еще не стал.

Адрес хранилища лежал записанный в шкафу, ожадая моей смелости. Я была не готова увидеть тот мир. Разочаровавшись и в нем, я бы совсем упала на дно.

А зачем разочаровываться? — спросила аБи. — Ничего не жди. Не думай об этом. Просто смотри и слушай. Открой зрабы и вспари в величии счастья другого. Мир жив, за то и спасибо. Зачем разачаровываться? Иди гостемю гсостем, что рад путешествию к доброму другу…

аБи был настроен романтично. Лэйси тоже сказала, что не нужно ничего ждать, чтобы приятно удивиться или не разочаровываться. Мир должен был дожить свое, но если он еще тлеет — значит он уже преуспел, и это радость! Он оказался крепче, чем наша вера в него. Но и просто так придти туда оказалось невозможным.

Ты бы подняла справочные архивы и записи, — посоветовал Антон. — Отец сам вел тот мир, он мог записать что-то здравое. К тому же, ты узнаешь, чем этот мир был. Сравнишь, — Антон посмотрел на меня из-под очков. — Ведь у отца свои методы. У тебя — свои.

Я не могла поверить, что Антон помогал мне нарушать НАСТОЛЬКО сильно. И сомневалась пока. В раздумьях я дошла до Марка, что нетерпеливо марал бумагу, вырисовывая знаки и животных. Он еще мал и не мог думать дальше, чем на обед вперед. Он жил от еды до еды, заглядывая отцу в рот.

Карлос был еще хуже: его в целом ничего не интересовало. Я вечно ловила его в коридорах, где он бездумно ходил, не говоря ни слова. Он вообще не говорил, лишь проводил взглядом суету вокруг, что-то думал. По сравнению с Марком он не выглядел как ребенок, но как философ, туманный, забытый и забитый реальностью. Зато Карлос хотя бы работал, писал, вносил возможную помощь в дело семьи. Но на что он тратил положенные детям дополнительные свободные силы? Однажды на его ладонях я обнаружила ожоги. Мы их залечили, но с тех пор я знала, что Карлос нашел край земли — маленький кусочек аномалии, дырочку наружу, туда, где что-то да есть. Точку, что не растет в пространстве, как прорешина, истончающаяся во времени. Она и обожгла мальчонку, но где эта червоточина — он не сказал. И что там было — тоже.

Мы оба никому не сказали. Но мы оба захотели выбраться наружу.

Мне твою рабоспособность, — сказала Оливия. Она сидела в кабинете неподалеку, веселая тем, что я зашла к не. — Такие хорошие отчеты!

Их писал Антон.

Спасибо. Мать тоже хвалит тебя.

По мере сил. Мои анаконсы уже строят базы в космотсе, — с гордостью сказала она. — Еще чуть-чуть и может поймут, как связаться с теми, другими, на той крошечной планете, покрытой снегом… — одна из ее вселенных с близнецами, то есть с двумя одинаковыми формами жизни. Двойняшки — разные формы. — Когда я сплю, мне снится, как они встретятся и будут рады друг другу, как они обнимутся и станут братьями, вместе бороздя вселенную, основывая колонии. Потом найдут четвертое измерение и, может быть, дойдут до нас! У них все идет очень хорошо! Еще миллионы миллионов лет у них впереди, и лишь взорвется одно Солнце — они найдут другое, я уверена!

Антон называет Оливию утописткой, но я от всего сердца поздравила ее, пожелав успехов. Оливия была хорошая, красивая, добрая. Ее волнистые волосы лежали под ободком, послушно перекинутые через плечо. На бледном лице — искренняя улыбка. Оливия — гордость мамы, но отец не замечает ее, хотя на вселенную дочери смотрит с надеждой. Она — одно из его любимых творений.

Возьми пирожное, я сама испекла, — сказала Оливия, подавая мне сверток. Я поблагодарила и пообещала позвать ее смотреть на звезды в моем окне. У меня как раз была одна только зародившаяся вселенная, где висела куча звезд, горящих ярко, много, и еще не погибнувших, расчитив место другим объектам. Оливия ОБОЖАЛА такое.

Я завидовала ей. Оливия унаследовала материнскую искренность. Она умела радоваться, не став послушной отцовской машиной. Ей абсолютно было не важно, как успешно закончится ее проект. Ей нравилось, что он шел успешно. И поэтому Оливия не нарушала.

Виктор же курировал миры только на раннем этапе, остальные он со скепсисом отбрасывал. Все, что начинало думать, переставало интересовать нашего коротышку, едва различимого за круглыми стеклами монолизна, что был его окном, и лупой, и телескопом. Так удобнее видеть, говорит он так скучливо, что в малейший его интерес просто не веришь. Его синюшние тонкие губы всегда безразлично висели, схлопываясь после очередного недовольного причмокивания. Он берет вилку и ест ими, медленно жуя, чтобы затем так же медленно исчезнуть, снова утыкаясь в тонкие зеленые материи хлорофилла и блестящее моногиты, кристаллы, атомы, что относят к флоре, вечно живой, но вечно молчащей. Виктору спокойнее видеться с теми, кто не суетится, не разговаривает, не убегает. Уйдя, он может быть уверен, что найдет все исследования на том же месте, если не произойдет аномалия или скачок вперед. Его проекты — такие живые, жизнерадостные и являющие шагом к светлому будущему для человечества, — становятся после него лишь средством и средой обитания. Виктор не мог смириться с этим; при первых признаках разума все его отвращение вырисовывалось на физиономии, покрытой сосудами, и тут же пряталось в упрямых уголках губ, чуть поджимающихся. Если бы вселенные были материальными предметами, он бы двумя пальцами передавал их нам, остальным, боясь замараться о начало сложного пути строения цивилизаций.

И поэтому Виктор нарушал. Заметив блоху, он давил ее. Рукой, как лианами, изукрашенными венами, он накрывал первые очаги, он насылал бурю, он закидывал семена агрессивных растений, что больше света любили плоть, плоть, а потом пожирали себя, оставляя пустыри да и только, но зато мир оказывался спасен и чист от невежественного нашествия человеков.

Это — прямое вмешательство. Самый тяжкий грех. Отец никогда бы не простил этого Виктору. Отец никогда бы и не узнал об этом, и Виктор ни за что не допустит того, чтобы правда вскрылась. Он не хочет расстраивать отца, но и принять существование кого-то, кто привык неоправданно доминировать над остальными, не может.

— Мы и сами доминируем, — размышлял он, — мы вершим судьбы, даже если не должны, даже если не хотим. Каждый виток жизни на нашей совести. Но я не хочу видеть, как эти существа убивают друг друга, грызут друг друга, вечно кричат… В них нет правды. Их вечная тупиковость — ответ на вопрос отца. Это тщетные усилия. Он ищет то, чего нет. Поэтому я стою в стороне и просто наслаждаюсь этим раем, этими смиренными и растущими — растущими несмотря ни на что! — созданиями. Никогда не жалуются, никогда ни одного лишнего действия. Всегда знают, что им надо, всегда адаптируются и никогда не унывают… Только разум нарушает эту прелесть, сознание. Необходимость бороться. Необходимость страдать приходит только с движением. С движением мысли.

— Но как же разумные растения? — возражаю я. — Они же думают, даже говорят. Это единственная их схожесть с животными и другими формами, но все же. Они же думают.

У Виктора была пара таких вселенных, где цветы вдруг начинали говорить. Когда это произошло, на Виктора нашел полный шок. Он онемел и остолбенел, не зная, как реагировать, что делать. Что это теперь: флора или фауна? Отказаться ему или попробовать сделать их идеалом жизни?

И Виктор выбрал попробовать. Да что там говорить, мы все видели такое впервые и с удовольствием наблюдали за тем, как поведет себя это чудо природы! О чем они будут говорить? Что их будет волновать? Какая будет их культура?

В первой вселенной новый разум продержался пару сотен лет. Цветы издавали звуки с помощью сформированных специальных органов, еще слабых, щелей и внутренних каналов. Они пищали и щелкали, и сначала казалось, что это просто игра ветра. Но потом в пощелкиваниях стала прослеживаться логика. Уветы начали не просто говорить, но понимать друг друга. Они реагировали на насекомых и мелких зверюшек, изменения погоды, расширение или сужение ареала обитания. Растения выработали особый сигнальный язык, но что, что будет дальше? Появится ли голос? Разговоры о политике и повышении цен на удобрения? Шутка. Но нет. Все они вымерли. Какая-то болезнь подкосила их, и Виктор, разбирая тела погибших, выяснил, что инфекция пробралась через те самые щели. Щелчки погубили их. Больше уветы не возрождались.

Вторая вселенная радовала Виктора больше. Он решил не отпускать ее разумные растения, пока «те не начнут разочаровывающе быстро деградировать». И что ж, деградировать он не начали до сих пор. Уже как пару миллионов лет эти цветы болтают, на простом языке, обсуждая обыденные вещи. Лепестки, листья и даже лианы не способны на создание, максимум на использование подручных материалов, но обитателям не хватает, в первую очередь, самой надобности в каком-то росте. На счастье Виктора (или по его воле…) климат и отсутствие естественных врагов делает эти растения идеально остающимися на привычном уровне развития. Максимум, иногда они слагают стихи и читают рассказы о том, что происходит вокруг, но никто их, понятное дело, кроме Виктора не записывает.

И отец разочаровался. Он не мог вмешаться, дабы направить развитие этих существ. Виктор притворно сокрушительно качал головой вслед за ним, скрещивая пальцы.

Все нарушают.

— Я еле удерживаюсь от того, чтобы не поговорить с ними, — признавался Виктор. — Хочу сказать им: «Привет, я ваш бог, как температура? Может вам помочь?». Но я молчу. Я боюсь, что это что-то пробудет в них типа религии. Но им опасно думать так сильно. Пусть радуются пчелам и новому дню. Я лишний в их идеальном мире. Абсолютно. Это довольно больно, но я как тот отец, что вдруг осознал себя отцом, когда его дети уже взрослые. Я буду только мешать.

А еще Виктор курил. Любитель травы не мог не позволить себе этого. Но никто не знал об этом. А я знала, потому что просто люблю чужие тайны. Так уж получалось, что именно я их собирала под крылом своего разума.

И вот есть Оливия и Виктор. Наблюдающая за развитием и тормозящий культурный ход. Я — посередине, наблюдающая, но не желающая больше этого делать. Меня успокаивало, что имея такие разные мировоззрения, мы все делаем одно и то же. Я ничем не лучше, поэтому тоже просто делаю свою работу. Но я ведь имею право на свое мнение?! Конечно. И имею право курировать свои проекты. И имею право служить на благо…

И нынче благом является нарушение правил.

…По пути к архиву стены мерцали и покрывались разноцветными, бензинными разводами, расползаясь под взглядом. Из них выстраивались коридоры, но становились все уже и уже, покрываясь объемными рамами без картин. Жуткое место, хоть и исследованное давным-давно. Вообще районы, разделявшие дом, были все обозначены на картах. Отец и ма исходили их, но забросили расширять данные, смирившись с невозможностью обозреть необозримое. И все же они успели отметить и кристальные, со сталагмитами, как пещеры, местечки; и коридоры, пускавшие в темные мокрые комнаты из камня и мелкого песка. Был райончик весь в помехах, испещренный искажениями и пространствами, как пылью. У отца до сих белели ожоги от его мелких песчинок, после которых он еще пару недель лежал в бреду.

В глубине прятались и пространственные места, — агорафобные куски пола без края, пересечь которые возможно лишь идя далеко во времени, перешагивая через часы, дни, недели. За ними начиналась зона лиминального. Темные и не очень пустые коридоры, заставленные вещами, тумбами, предметами быта — ты шагаешь меж них, покрываясь остатками былой человечности. Откуда здесь взялись эти несчастные шкафы-столы? Мы не знаем. Наш мир расширяется сам, и откуда берутся его грани — без понятия. Вероятно, он копирует черты других измерений, но вряд ли тех, что создаем мы. Значит, есть другие миры. Значит, есть вероятность того, что над нами стоят другие «мы», а мы — часть большого плана по строительству иного проекта. Вот только ни один из наших миров не воспроизводит другие… кроме того мира со звездами, что я искала.

Как-то Виктор, Луиза и Никки втихую пытались взломать пол и потолок. Они сверлили, долбили, почти взрывали — в зоне вакуума, где нет звука, но результат был один и тот же: за потолком и полом пряталось бесконечное количества камней, стен, стен, тверди. Никакого выхода.

Я наблюдала за этим издалека. Окна — вот сфера моих интересов. За окнами — все самое интересное, жизнь, любовь, эмоции, схемы, полет идей и мысли. Меня неимоверно тянуло туда, и хоть я знала, что пути в их мир нет, мне хотелось, хотелось наружу, наблюдать восходы и закаты, размышлять и чувствовать мимоспешащий бег времени. Только это было невозможно. Никак невозможно. Я могу только смотреть за теми, кому это все дозолено.

…Неужели однажды и мы погибнем? На что я положила жизнь? Счастлива ли я? Что я делаю? Лучше не задавать себе те вопросы, которые я задаю человечеству.

…Зато нигде нет столько дорог, сколько у нас. Архив бумаг и сведений не был заперт. Мы регулярно относили сюда макулатуру, заполняя до потолка все полки и шкафы. Мраморный пол потрескался, и меж камней пряталась блестящая пыль, едва витавшая в воздухе. Стены разошлись настолько, что исчезли из виду: я уже не помнила хотя бы их цвет, зато мебель, однотипная, лакированная у дверей и полуразвалившаяся внутри, горела темно-коричневым деревом. Ужасная безвкусица, но начнешь собирать склад поддержанных документов — и не остановишься… А остановиться было на чем — сводных каталогов и карточек тут не водилось. Антон говорил отцу: введи систему, зачем такой беспорядок — но кладбище бумаг есть кладбище бумаг.

Идеал оказывается неряшливым. Как же мне было все равно до вопроса Лейси когда-то. А теперь я стояла посреди заброшенных полок и углов, заполненных, как мегаполисы небоскребами, стопками, среди которых стоило найти лишь одну.

Начав хоть с чего-то, я приподняла документ с горы бумаги позади передних гор бумаг, весь в кляксах, вдоль и поперек. Почерк Саши. Он фанат тронов и вообще один занимается ими. Троны — собирательный образ всех самособираемых существ. Они не рождаются, а создаются сородичами, а потом могут и сами себя подвосстанавливать. Это и техника, и клетки, и некие другие существа, даже люди! Однажды один трон, получившийся в природе случайно, почувствует себя одиноко и, поняв основы своего существования, начнет пытаться завести себе друга. С ним они соберут еще одного, и еще одного… И так получается целая рота, орда, цивилизация тех, кто не умирает, если постоянно обновляет устаревшее, застарелое, заветренное… Однако тут есть две проблемы.

— Первое, — диктовал Саша, — ограниченность ресурсов. При постоянном потреблении одного и того же произойдёт исчерпание самых важных элементов, которые при рациональном потреблении еще могут хоть как-то восстанавливаться. В 23% это рациональное потребление правда используется, хотя и это не спасает мир. Но тут встает вторая проблема: перенаселенность. Будто то планета, сгусток материи, свободное пространство или лужа под камнем — место кончается, а излишнее копирование приводит к вырождению, конкуренции. В итоге опять появляется дефицит ресурсов и 60 процентная вероятность уничтожения тронов тронами. Войны, короче. Но те троны, что остались, могут жить и возродить свою цивилизацию, начав заново отстаивать себе подобных. В этом и вся прелесть тронов, — с нежностью добавил брат, — они неунывающие ребята. Зачастую они вообще не имеют эмоций, но все равно здорово, что дойдя до края, они могут пережить коллапс и жить дальше. Отсутствие эмоций же позволяет сохранять равновесие дольше и искать гармонию. Но есть ли она в мире? Даже идеал таит огрехи.

— Разве не в том суть, что идеал не имеет грехов?

— То же самое, что смелость — не отсутствие страха, а умению преодолевать его. Тот, кто слишком хорош, никогда не станет примером. Мы априори будем знать, что не достигнем его. Поэтому нужна сходная деталь, огрех, несовершенство, чтобы прочувствовать реальность образа. И вот те, кто имеет все шансы жить вечно, использовать восстановимые ресурсы, совершенствоваться, путешествовать, — те, кто может достать до нас не спеша, — они все равно убивают друг друга, доходя до самоистребления.

— Была пара особо интересных моментов, когда оставалась пара тронов, и они, смотря другому в глаза, не выбирали жизнь, — продолжал он. — Они разбирались, разбирали друг друга, не желая продолжать это. Я не понимаю, почему. Иногда последними оставались первые, те, кто строил все человечество для себя, по сути, и они видели его закат, полное возвращение к истокам. Даже не могу представить это чувство, когда настолько разочаровываешься в такой глобальной системе и больше не видишь в ней смысла.

— И все же они выживают, и ты следишь за ними. Какой процент тронов может достичь нашего уровня?

— Небольшой. Процентов пять на верном пути. Остальные — либо погибают, либо постоянно разрушают то, что имеют. Ты же знаешь, что такое убить всю цивилизацию: минус ресурсы, минус знания, плюс задача создания тронов по новой. Итог: трата времени и сил, чтобы потом опять вернуться к началу. Но пятерка процентов пока меня радует, весьма медленно и обдуманно используя возможности для дальнейшего развития.

Нарушает ли Саша? Меньше всех: он портит отчеты. Несмотря на то, что отец напрямую заинтересован проектом тронов и следит за ними, Саша подтасовывает карты, искусственно занижая успех отдельных миров. Он хочет сам довести некоторые из них до идеала и представить отцу.

— Может, они помогут найти выход.

— Помогут? — переспрашивала я.

— И у идеала есть изъяны. Поэтому я не хочу представляться им богом или отцом. Мы равны. Мы равны, и я буду рад познакомиться с братьями.

Саша был… своеобразным. Беря его бумажки, я еле могла вычитать хоть слово, не затронутое кляксой. Те живописно располагались на бумаге, вырисовывая что-то символичное. Разложив несколько отчетов рядом, я смогла прочитать «Саша». Очень остроумно. Очень.

… Искомый мир был моим, даже если изначально курировал его отец, дошло до меня. Поэтому мне стоило всего лишь пройти к своей куче и с самых низов начать изучение макулатуры. Это… заняло вечность. Мои собственные отчеты я бросала прямо на пол: бесполезный хлам. А вот записи отца читала, как образец, которому не следовала. Никогда почти. Скрупулёзные и четкие заметки по основным направлениям, складывались в общую картину мира в его отчетах. Время, атмосфера, основа жизни, культура, сколькость, создание политики и письменности, городов, чувства… Наличие и отсутствие, концентрация…. Скучные параметры.

Но, наконец, успех. «Вода». Нужный мир, да еще и документы по нему оказались аккуратно сшиты, хоть и потрепались от времени. Какая удача, Инанна, какая удача!..

Уже с материалом я мгновенно перебежала к себе в кабинет, закрыла все окна и отключила микрофон. Дверь поставила на замок и села за стол, предвкушая свой восторг и интерес к делу… И то, как расскажу результаты Лэйси.

Первая страница. Данные о создании мира. Планета, вода, атмосфера. Появление воздуха, растений, микроорганизмов, животных определённых форм и видов обусловило рождение человека, типичного человека. Две руки, две ноги, одна голова в подарок от предков. Пытливый ум, но недостаточно пытливый, чтобы обходится миром. Зародившись, люди засели по разные края единого острова, что с веками разделился на 16 частей, затем еще один из них — разделился на два. Это было даром природы, и направлением от нее. Склонности объединились в специализацию народов, долго, довольно долго сидевших без контактов. Зачем один корабль, другой начали связывать их, показывая волю к общению. И волю к доминированию. Ничего хорошего не вышло. И тогда отец решил вмешаться.

До сих пор не знаю, что именно подтолкнуло его к этому. Вряд ли отчаяние, вряд ли неосмотрительность. Отец рискнул, как и все молодые люди, чтобы сэкономить время. Вообще мы сами не колдуем, но магию, дар магии дать можем и вполне принимаем как любой другой закон физики. И отец решает дать этот дар и дать возможность возвысится одному из тех, кто его получил.

Вместе с этим решением появляется особый журнал, где велся отчет о последствиях вмешательства. Люди получили его сообщение, и началось брожение. Герои съезжаются. Герои борятся. Остается два. Один проигрывает. Один побеждает. «Народ ликует, воспринимая это как шоу, но что будет, когда шоу закончится? Возымеет ли это смысл?» Отец сразу стал сомневаться в том, что сделал. «Природу людей не изменить, дав им огонь, заключенный будет в тюрьме и на свободе. Я думал дать им возможность расти, но не учел, что рост невозможен, когда благо лишь в руках у одного».

Не рассчитал отец и мощность данном победители силы. От перенапряжения Виктор почти что погиб, но сумел разделить силы. «Виктор молил о помощи. Он искал выход из ситуации, и я, поняв, что ошибся, вмешался в последний раз. Я расколол дар, но распорягаться позволил ему самому. Победитель поступил неразумно, дав четвертому куску повиснуть в воздухе. Я старался вдохнуть разум, но границы этого разума были ограниченны тремя детьми и дружбой. Вместо верного пути, победитель избрал путь тяжб и непонятного».

В каждой строке я читала разочарование отца. Все сразу пошло не так, как надо. Победитель остался никем, он не стал богом, мессией, он не вдохновлял. Ему не удалось поднять пламя выше головы, озарив народ. Он спрятал его под полой, а потом бросил догорающие одежды детям, пытаясь удержать эту неподконтрольную власть. Власть над человеческим в человеке. Отца это расстраивало больше всего. Человеческое, слабости. «Они не выберутся из замкнутого круга, они не лучше тронов». И приписка внизу: «Так кто же мы?»

Отец даже не сходил вперед, не увидел, кому досталась четвертая сила, досталась ли. Отчет прерывался, закончившись риторическим вопросов. Данные же о мирах внутри мира, сложной системе контроля людей над тем, что создали мы, повисли в воздухе, оказавшись никому не нужны.

А ведь это самое интересное! Именно в этой вселенной отец искусственно отделил мир живых от пространства миров мертвых, наполнив последний магиопроводимой материей, и, по сути, превратил сами миры в живых существ, подвластных, подконтрольных, пластичных. Как цыплята они вылуплялись, росли и исчезали, подстраиваясь под быт душ, что оказались заключены в хрупкие шарики. В этих мирах до конца дней оставались умершие, обретая новую жизнь, запертую в рамках создателя. Они назывались “отражения” и управлялись особым человеком, родом, получившим часть силы Виктора. Голод, Смерть, Война и Чума поселились в виде духов на помощь новому владельцу, плюс 12 знаков зодиака, определяющие ход судьбы и поведения людей — важное прибавление, не сотрясание воздуха! По крайней мере в идеале, но и этого оказалось мало: призраки, духи, “осколки”… Сопровождающие существа, до краев наполняющие пространство вселенной. Зачем столько суеты? Для мотивации. Сработали ли? Нет. Виктор поделили силу, власть децентрализовалась и распалась, как дым. Слаженная система иных миров осталась предоставлена почти самой себе, а потом вогнала себя в рамки авторитаризма.

Будущее — спасибо хоть его удержали, оставив в порядке порядок времени.

Сам мир — оказался по неумению заброшен и шел своим чередом вместо контроля за его благополучием. Отец рассчитывал на заботу о ресурсах, его преумножении и восстановлении в случае перегибания палки, но увы, тот, кому досталась власть, не удержал не то что мир, но и собственную землю в руках, из аристократов перейдя в оруженосцы.

Наконец, четвертая часть, помыкаемая, бездомная, самая неясная и тонкая сфера самой магии, что слишком сильна и мудра для безудержных людей, — и она обратилась в ничто, когда магия стала уделом ее владельцев, безконтрольным средством достижения цели и обижания простых людей.

А если бы все шло, как желал отец, каждый угол этой вселенно оказался бы под умеренным контролем. Косяки подправлялись бы, ошибки — можно бы исправить, успех — преумножить. Отцу казалось, он создал все условия для развития его детища, для подьема его, для надежды на его будущее… Он ошибался. Но насколько? Стоило узнать.