Идея понравилась — этакая страшилка-предупреждение для подсевших на свои произведения авторов. Удачно пересекаются истории «наездника» и Хельги в начале произведения «контактно» и уже косвенно в конце. Понятно, что Хельга-Олюшка может повторить путь «наездника». Многие идут проторенными дорогами, и лишь единицы прокладывают свою колею.
Но рассказ написан немного сумбурно. В начале рассказа автор четко дает читателям понять, что носитель чувствует наездника, в то же время когда мы читаем повествование с ракурса носителя — это совершенно не видно. Где смутное беспокойство? Где контрасты? Оговорка «Собственное отношение к происходящему слегка настораживало.» как-то упускается из вида, теряется в тексте произведения.
Совершенно пропускается момент перехода наездника из головы Хельги в голову проститутки Зины. Я совершенно потерялась в произведении, и чтобы восстановить очередность событий, пришлось пробегать текст глазами еще раз. А это не найс для читателя.
Непонятно, каким образом перемещается Триша, тоже использует носителя? Или это фантом? (это не критика, скорее рассуждение на тему)
В истории с Хельгой кажется, что использует носителя.
Чудовище не шелохнулось. При свете ночника оно обрело вид костлявой женщины неопределённого возраста.
В машине то же самое:
В районе Степного водитель демонстративно подобрал голосующего парня – явно с назидательной целью: прижимистая Зинаида отчаянно торговалась и умудрилась сбить объявленную цену в полтора раза.
Попутчик, прячущий глаза за солнечными очками в пять утра, восторга не вызывал. Он плюхнулся на заднее сидение и тут же закурил, зябко кутаясь в растянутый чёрный свитер.
А потом я не поняла как в машине оказалось два человека и две сущности…
Мы взлетаем над пропастью глубиной в неизвестность – два человека и два наваждения,
То есть Тришу персонажи воспринимают как реального человека?
Мне не хватило напряженности в повествовании. Мне кажется, стоило добавить мистики и драматизма, но это уже на мой извращенный вкус.
Некоторые особо бросившиеся в глаза моменты:
Не всегда понятно к кому именно относятся те или иные эмоции или чувства.
В голове было как никогда мусорно.
В чьей голове? Персонажа, наездника?
Воспоминания о погоне валялись вперемешку с обрывками предрассветных сновидений, подмоченных сомнительного происхождения текилой.
Смущает слово «подмоченных» — ассоциация с подмоченной репутацией.
к вершине невыдуманного оргазма
Здесь мне кажется уместнее говорить о возбуждении. И в смысл дальнейшего повествования лучше ложится.
Попутчик, прячущий глаза за солнечными очками в пять утра, восторга не вызывал. Он плюхнулся на заднее сидение и тут же закурил, зябко кутаясь в растянутый чёрный свитер.