Разбор по-мастерски - 47

1. Победитель предыдущего тура — Ведущий — выбирает произвольный текст объемом 5-25 тысяч знаков с пробелами (согласие автора обязательно) и создает новую тему с заголовком «Разбор по-мастерски — <порядковый номер>»

2. Любой желающий новым комментарием пишет критический разбор на предложенный текст. Форма произвольная, но от нее зависит результат голосования.

3. Участники, зрители и критикуемый автор вправе вступать в вежливую и доброжелательную дискуссию с критиком в комментариях к критическому разбору.

4. Участники, зрители и критикуемый автор голосуют плюсами и минусами за критические разборы.

5. Через неделю Ведущий объявляет Победителя — автора критического разбора с наибольшим количеством голосов.

1. Критический разбор просим публиковать с новой ветки, тогда он точно не потеряется среди других комментариев;

2. Просим не прятать разбор в оффтоп, чтобы он выделялся среди других веток;

3. С той же целью убедительно просим помечать каждый разбор вот таким заголовком:

КРИТИКА НА КОНКУРС

4. Желательно, чтобы в обзоре содержались разделы: соответствие названия тексту, насколько полно раскрыт сюжет, насколько глубоко проработаны персонажи, стиль, язык, легкость чтения, достоинства и недостатки, выводы.

А ну его нафиг, ибо занудство. Общая схема дана выше, а точного шаблона не дам. Сами себе формат сочиняйте.

Мухи

Мух было восемь. Три — с зелеными брюшками и пять черных. Две еле шевелили крылышками и все больше ползали по стеклу и подоконнику, пять — жужжали под потолком, а последняя — самая большая и зеленая — забравшись между рамами, билась поочередно то в одно стекло, то в другое. Платон Кузьмич Головотяпов, конторский служащий, вынужденный, по причине острейшего недомогания кишечника, уже третий по счету день, сидеть дома и соблюдать строжайшую диету по наставлению земского доктора, выбрал своей первой жертвой полусонную зеленую муху из первых двух. Свернув свежий выпуск газеты «Уездные новости», прихворавший конторщик, после недолгого прицеливания, резким движением привел приговор в исполнение. От хлопка, обозначившего первый летальный исход на поле битвы, муха между рамами заметалась еще быстрее и внезапно, неожиданно для себя, вылетела в форточку наружу. «Семь! Нет, шесть и труп!» — отметил про себя Платон Кузьмич и брезгливо посмотрел на подоконник, на котором осталась часть трупа. Вторая часть, а именно внутренности безвременно почившей, остались на заглавной странице «Уездных новостей». Кишечник конторщика заурчал. «Сейчас бы водочки-с!» — промелькнуло в сознании. Промелькнуло, и было удачно изгнано вбитой, ушедшей сутра на работу супружницей, установкой «Не пить!» Вздохнув, мухоубийца без зазрения совести, оторвал от газеты страницу со внутренностями и бросил на веранду, попутно отметив, что ничего серьезного на ней не напечатали. Ни стихов, ни рассказов, ни обзоров картин петербуржских или московских художников — ничего, чтобы могло заинтересовать его дражайшую половину. Всего лишь доклад губернатора о состоянии городского хозяйства, ненадлежащей уборке городских улиц, и как последствие халатности — антисанитарии в городе N. Вторая подоконничная муха присоединилась к тем четырем, которые жужжали под потолком. Устала — не устала, а жить захочешь — жужжать будешь. Гоняться за ними не было смысла, и Платон Кузьмич с неудовлетворенным видом уставился в окно.

Платон Кузьмич подошел к буфету, достал графинчик, рюмочку и только было приготовился налить, как заметил на дне засохшего таракана. «Тьфу, черт! Вот, что значит не пить месяц. Интересно, от чего ж сдох сердешный? Уж не от наливки-то…» — странные мысли закрались в душу. Но именно эти подозрения давали полную свободу действий для дальнейших манипуляций с вишневой наливкой, а именно — для дегустации.

На веранде герани опустили свои алые и бордовые соцветия. Под лавкой дремал, подергивая полосатыми лапами, кот Василий. «И чего это мы рыжей масти в дом понабирали? Что Полкан, что этот… Водицы что-ли испить?» Платон Кузьмич зачерпнул кружку воды из ведра. «Жара!» Выпил одну кружку, зачерпнул вторую. Наслаждение прервал скрип калитки и резкий звук звякающей щеколды. Двор наполнился истерическим женским визгом.

— Ах, ты, сволочь! Для тебя цветы высаживала?! Дрянь ты рыжая! Вот, сейчас получишь!

Женский визг сменил собачий скулеж.

— Вот тебе! Вот! Дворняжка паршивая! Морда ты поганая! Тварь четвероногая! Выгоню к чертовой бабушке! Платооооон!

И так грозно прозвучало это «Платооооон!», что Платон Кузьмич, подавившись недопитым, судорожно заметался по веранде, пытаясь скрыть следы еще не совершенного преступления. Осознавая, что рюмку в буфет ему уже не спрятать, конторщик принял скоропалительное решение утопить улики в ведре с водой. Рюмка булькнув, ушла на дно. Сухой таракан моментально всплыл и стал бороздить простор водной глади. Платон Кузьмич взъерошил волосы, нацепил на нос пенсне и, сделав вид только что поднявшего с постели человека, распахнул дверь и, потягиваясь, спросил у спешащей по садовой дорожке женщины:

— Софьюшка! Что за шум в знойный полдень? Ты, между прочим, меня разбудила. А я еле-еле заснул час назад!

— Дрыхнешь все?! Проспишь все на свете! Что? Неужели трудно проследить за этим приблудой? А огород полить — что? Руки отсохнут? Зимой что жрать будешь? На базаре-то небось за мешок моркови цельное состояние выложить придется! Куда тебе, с твоей скудной зарплатишкой! Все на мне! Все на мне! Да если бы не я — все бы давно рухнуло!

Молодая женщина в черном с белыми бантами элегантном платье, удивительным образом подчеркивающем ее точеную фигурку, но слегка не уместном на фоне июльской жары, неотвратимой угрозой надвигалась на прихворавшего конторщика все ближе и ближе. «Эк, как ее разобрало! Не иначе как случилось чего. Иначе, что могло сорвать ее с работы?» — думал робеющий перед таким напором дражайшей половинки конторщик второй гильдии Платон Кузьмич Головотяпов. Не для кого в городке не было секретом, что этот хамоватый служащий боялся только одного человека в мире — свою жену — Софью Вениаминовну Головотяпову, в девичестве Гольдберг, модистку и поклонницу недавно образовавшегося в городке литературного общества «Мельпомена». С ней не мог сравниться даже начальник Головотяпова — гроза всех конторских девиц. Даже на него Платон Кузьмич поглядывал свысока своего хамовито-склочного характера. Но Софья! Только от одного сердитого ее взгляда конторщику хотелось либо спрятаться под лакированный французский комод, либо (что было бы, вообще, идеально!) в мгновение ока очутиться на необитаемом острове где-нибудь поближе к Аляске.

— Что зеньки вылупил? Все поносничаешь? Нажрется всякой гадости, а потом лечи его! И, главное, еще и диету соблюдать не хочет! Ну-ка, дыхни! — Софья Вениаминовна «взлетела» на крыльцо и, подойдя впритык, выжидающе уставилась на супруга.

«Господи! Хорошо, что не успел! Хорошо, что попить приспичило!» — возблагодарил Всевышнего болеющий конторщик.

— Ну, что ты, свет мой Софьюшка! Да, разве ж можно-с? Ты ж приказала — я и не пью. Поди — глянь: все как было, так и осталось. Ни граммулечки не выпил! Вот тебе крест! — «как на духу» выпалил Платон Кузьмич.

— Вот и проверю! Возьму — и проверю! На, вот! Зонтик почини! — Софья протянула ему покореженный ажурный зонт. — Все об твою псину сломала! Это ж надо хребет какой! Лупи — не сломаешь! Не починишь — новый купишь! А тварь рыжую я живодерам сдам.

Софья пулей проскочила веранду, не заметив ни таракана-плавунца, ни скомканной посредине газеты.

«Еще раз пронесло! Слава, тебе, Господи! Всемилостив сегодня! Глядишь и не вспомнит про газету!» — Платон Кузьмич, прижимая к груди пострадавший в боях за справедливость зонт, поплелся вслед за супругой.

— Платоооооон! Это что? — Софья Вениаминовна стояла перед раскрытыми дверцами буфета и, нервно постукивая каблучком, «сверлила» взглядом приготовленный для дегустации графинчик с наливкой. Перо на шляпке негодующе колыхалось в такт постукивания.

«Забыл! Вот, черт! Забыл!» — конторщик лихорадочно искал выход.

— Ээээээ… Мммммм… Я…

— Что мычишь, козел? Значит, я — за дверь, ты — за рюмку?

Платон Кузьмич хотел было сказать, что мычат не козлы, а быки, но не успел. Софья выхватила из рук изувеченный зонтик и со всей силы стукнула мужа по плечу.

— Диета, говоришь?! Болеешь, говоришь?! Сейчас я покажу тебе! Знаешь, куда я сейчас этот зонтик тебе засуну? Живо твой понос пройдет! Еще пол года с… не будешь! — Софья вновь замахнулась.

— Для тебя это Софа! Для тебя достал! Вижу, Полкана лупишь, нервенная какая-то. Решил, что наливочки-то тебе сербануть не помешает! А ты колотишь почем зря! Устыдилась бы, матушка!

Софья Вениаминовна опустила оружие.

— Для меня? И, правда — не помешало бы. Давай, тащи рюмку.

Засуетившийся Платон Кузьмич ринулся на веранду. Выловил из ведра таракана, кинул под лавку. Достал со дна рюмочку.

— А что, свет мой, Софьюшка, приключилсь-то? — глядя как супруга запрокидывает рюмочку с вишневкой и, проглатывая набежавшую слюну, спросил конторщик.

Та, занюхнув веточкой укропа, поглядела на него и разрыдалась.

— Йа… Йа… Ах, все пропало! Все, к чему шла все эти годы — все пропало! Нет смысла! А денег! Ааааа… А денег-то сколько вбухала! На дурацкие эти картинки-то? А? Это что ж Платоша-то на свете делаетсяяяяя?..

— Что? Что произошло, Софья?

Софья Вениаминовна, налив и выпив еще рюмку, собралась с духом и, наконец, поведала супругу все свои горести.

Сегодня утром в ателье, где она работает, заявилась эта «профурсетка из Ухватовки, из этого нищебродского имения», Анна Петровна Калинкович. Пришла не просто так — платье ушить, а явно поиздеваться. Потому как с порога заявила, что жена статского советника Авеньковича — Елизавета Семеновна — «та, что основала литературное сообщество» — в восторге от ее стихов и пригласила ее на ежегодные благотворительные чтения в следующую пятницу.

— А ты же, Платоша, знаешь, сколько усилий я приложила, чтобы добиться того, чтобы они приняли меня! Знаешь ведь? Смотри, сколько я картин елизаветинских купила. Думаешь, мне мазня ее нравиться? Да, я бы, если бы захотела, еще бы лучше нарисовала! Смотри, разве это яблоко? Круг какой-то красно — желтый и все!

Платон Кузьмич посмотрел на висящий на стене натюрморт и согласно кивнул.

— А сколько ночей не спала — стихи писала? И хоть бы одно в газете напечатали! Хоть бы одно! Кстати, газета пришла?

Конторщик кивнул.

— Потом, Софьюшка, потом. Что дальше-то?

— Что дальше, что дальше? Ничего! Ушла, зараза, нос задрав. А я так и осталась сидеть с ее платьем. Ну, ничего! Я так ей ушью! Я так ушью, что не влезет в свой сарафан деревенский! Ой, а знаешь, что она носит? Да такое, наверное, при Петре еще носили! Нафталином все пропахло! Дрянь несусветная! Ну, чем? Чем я хуже? Почему ее печатают, а меня нет? Вот, слушай.

Софья Вениаминовна стала посреди комнаты, прокашлялась.

— Седые ветви декабря

Мне не дают никак уснуть.

Любви твоей благодаря,

Они мне освещают путь!

Стучат в окно по вечерам.

Их скрежет по утру

Не даст поспать уставшим нам

Пойду я их спилю!

— Ну? Хорошо ведь?

Платон Кузьмич, сглотнув слюну и не отводя глаз с наливки, энергично закивал головой.

— Вот! А не печатают! Картины стала скупать. Знаю все, до единой. В Петербурге в «Антикваре» статуйку купила — Елизавете подарила. Недешевая штука. А она — ни слова, ни полслова! Как же так, Платоша? Деревенщину какую-то ни за что — и на чтения! А я… А меня… — и Софья Вениаминова вновь залилась слезами.

— Ну, что ты, дорогая! Ну, успокойся. Да зачем тебе то надо? Подумаешь, не пригласили. Велика беда! У тебя смотри, какие руки золотые! Ты же весь город обшиваешь! К тебе сама губернаторша приезжает платья шить!

Софья Вениаминовна перестала реветь и взглянула с презрением на мужа.

— Сдурел, да? Хочешь, чтобы я до конца своих дней в белошвейках проходила? А талант? С талантом-то как? Я не могу большего его сдерживать. Он просится, просится к людям. Его надо дарить. О нем надо писать. Эти чтения — шанс, на то, что меня заметят! Могли бы заметить! А теперь заметят эту дуру деревенскую! А я? А я, спрашиваю?

Платон Кузьмич пожал плечами.

— Деградирует интеллигенция, Софьюшка, деградирует. Лучших не замечают. Таланту пробиться-то, ох, как нелегко!

— Платоша! — Софья кинулась на колени перед супругом. — Платоша, ведь у тебя в конторе работает внучатый племянник елизаветинский! Ну, сходи к нему. Попроси приглашение. Ну, хоть бы попасть бы туда, а уж там все талант мой заметят! Ну, Платоша! Вот, выпей сейчас наливочки и сходи. А, Платоша? Судьба моя в твоих руках, понимаешь ли ты это?

Платон Кузьмич покосился на наливку, потом на жену, потом снова на наливку.

— Что ты! Что ты, Софьюшка! Да разве-ж так можно-с? Он ведь и чином — то повыше меня будет. Разве ж послушает?

— Иди! Иди! Попроси, пообещай что-нибудь. — Софья налила наливки в рюмку и протянула супругу. — А, может денег ему дать? Пусть к бабке-то сходит — попросит, а?

— Это же взятка, Софья!

— Какая ж то взятка? Ты же не по должности? А по человечески! Не хочешь? Вижу, не хочешь! Я же для тебя — все! А ты? А ты только пользуешься добротой моей безмерной! Смерти моей хочешь? Совсем хочешь меня — интеллигенцию — в мещанство! Умру я тут, Платоша! Посмотришь — умру! Руки наложу на себя э этой скукотище!

Платон Кузьмич Головотяпов вздохнул, опрокинул рюмочку вишневой наливочки и, с понурой головой, направился к гардеробу, в котором висел его парадно-выходной фрак…

«Уездные вести» от 10 августа 1906 года:

«В минувшую пятницу в доме статского советника Авеньковича Петра Ивановича состоялись ежегодные благотворительные чтения, приуроченные к сбору средств на строительство нового корпуса земской больницы. По приглашению супруги статского советника Елизаветы Семеновны прибыли известные уездные писатели и поэты, а также несколько художников из Петербурга и Москвы…… И в заключении приведенного выше списка добавим, что на собрание всемилостивейше была приглашена и Софья Вениаминовна Головотяпова — модистка, обшивающая большинство местных литераторов».