По законам жанра рецензент должен сначала похвалить произведение, а уж потом перейти к выявлению недостатков. Очень хотелось бы соответствовать этой литературной традиции, но в данном случае не получается. Я не нашел, за что можно похвалить рассказ Евгения Пышкина «Малютка жизнь». Ощущение авторской беспомощности возникает с первых же предложений. Еще задолго до того, как дело дошло до разбора сюжета и анализа использования изобразительных средств, у меня возникло понимание, что рассказ не состоялся. Однако, преодолев стилистические и логические нестыковки, я дочитал произведение до конца. Поэтому разговор пойдет не только проблемах языка.
Существуют различные мнения по поводу того, обязательно ли в рассказе должна присутствовать сюжетная линия. Наверное, это зависит от задачи, поставленной автором. Но вот конфликт – психологический ли, межличностный — должен быть обязательно. Иначе о чем тогда рассказывать? В работе Евгения ни сюжета, ни конфликта я не увидел. А что увидел?
Увидел несколько разрозненных, не связанных между собой частей, очень условно объединенных темой «Данииловский замок». Впрочем, единение это весьма формально, мы можем говорить о нем лишь потому, что замок упоминается в большинстве из этих фрагментов. Автор, правда, намекает читателю на некий мистический смысл этого образа, однако, похоже, и сам не представляет, в чем этот смысл заключается.
Я так и не понял, зачем собраны в одно целое и обозначены как рассказ фрагменты о продовольственном конвое, мальчике Исашке, видении главного героя, историке Иване Арсеньевиче, сироте Сашке, легенда о Данииловском замке. Конечно, это не значит, что автор не вкладывал в свое произведение никакой идеи, не значит, что он не пытался намекать читателю, отражая в своих иносказаниях исторические параллели.
Первая аллюзия, с которой читатель сталкивается с первых строк рассказа, связана с блокадой Ленинграда и Дорогой жизни в осажденный город. Это, конечно, зыбкая аналогия, неточная, но она явно присутствует. В таком случае следующий намек на город Петра — Данииловский замок, который можно представить как литературный аналог Михайловского замка, а Борислава Первого в силу этого соотнести с Павлом Первым. Тем более, что читателю дана подсказка в виде шарфа, которым были задушены оба императора. Во всяком случае, такая версия относительно гибели Павла существует. Правда, автор тут непоследователен. Словно бы испугавшись, что читатель именно так и подумает, он два раза (без надобности для развития действия) сообщает, что убит был Борислав в апреле. Исторический Павел погиб в марте. Но после этого «шага назад» делается еще «несколько шагов вперед» — аллюзии на Михайловский замок продолжаются: и литературный, и реальный замки были построены по инициативе и при деятельном участии императора, в обоих замках после гибели монарха никто из представителей августейших фамилий не селился. Да и названия замков, как реального, так и литературного, связаны с религиозными персонажами. Михайловского – с признаваемым церковью архангелом Михаилом, Данииловского – с вымышленным автором рассказа архангелом Даниилом. Здесь, кстати, нужно отметить неточность, допущенную автором. Он пишет «Император Борислав воздвиг его (замок) в честь архангела Даниила». Но замки не возводятся в честь прославляемых церковью персон. Храмы – да. Михайловский замок, если уж быть точными, назывался так не в честь архангела Михаила, а по той причине, что на его территории была церковь св. Михаила. Поэтому правильней сказать, что он не назывался так, а его так называли. Наименование это неофициальное, бытовавшее в разговорном просторечье.
Но зачем автору эта многоплановая аналогия Петербург-Ленинград? Намек на некий образ мистического чудовища, обитающего в замке, только увеличил мое недоумение по этому поводу.
Если освободить повествование от случайного, то остаются два сюжета, которые можно было бы как-то соединить и принять за основу рассказа. Это судьба двух мальчиков – умершего и спасенного главным героем. Но кроме возраста персонажей нет в этих эпизодах ничего общего. Незатейливая история о сироте, вывезенном из вроде бы как блокированного города, в который, тем не менее, без риска для жизни входят и из которого так же свободно выходят люди, и идиллическое повествование о четырехлетнем неслухе, назло всем не надевавшем рубашки, не связаны ни по теме, ни технически. Можно было бы расценить второй сюжет, как развитие первого, если бы не Леня, а Даниил, потерявший брата, усыновил мальчика. Прием избитый, но хотя бы логически обоснованный. Без этого Даниил вообще оказывается в рассказе лишним. Как, впрочем, и многие другие: врач, историк, командир, спрут, Борислав. Убери любого, и читатель не заметит «потери бойца». Хотя, как мне кажется, автор имел на Даниила особые виды. Описывая его внешность и поведение, он как бы намекает, что парень этот «не от мира сего». Недаром же название замка Борислава и имя странноватого товарища главного героя созвучны. Но даже если и было автором задумано воплощение архангела в человеческую плоть, то реинкарнация ему не удалась. В конце концов Даниил куда-то тихонько исчез, так ничего и не сделав полезного для рассказа.
По сути дела, в рассказе только два персонажа, подталкивающие развитие действия: Леонид и Сашка. Но и эта линия лишь нечетко обозначена и литературно не обработана. Тема детей-сирот в литературе разрабатывалась очень активно, потому каждое новое ее использование требует большого умения или сильного эмоционального впечатления, которое поможет автору написать так, что это затронет читателя.
Ну а теперь о логических и стилистических неточностях, которые с первых строк дали понять, что рассказ не состоится. Продовольственный конвой идет в блокированный город. Однако кроме мороза и зловещей тишины, ему ничего не препятствует. А где, собственно, враг? Почему он не перерезал эту дорогу? Нет ответа. Дальше – больше. Оказывается, бойцы несут продовольствие на себе. «Мы шли молча, неся на своих плечах груз чужих жизней». Неуклюжая попытка красивости, но я сейчас не об этом. Сколько продуктов можно принести в вещмешках? Дай бог, чтобы самим хватило не умереть с голоду по дороге. А уж поддержать многомиллионный город… Но ни о каком транспорте в рассказе и слова нет. Более того, отсутствие транспорта подчеркивается тем, что главный персонаж видит перед собой «напряженную спину, фигуру в мешковатой телогрейке» идущего впереди товарища.
Бывает так, что рассказ не выстроен, герои скучны, но язык повествования свеж и оригинален. И ради этого автору прощаются все его крупные провалы и мелкие неувязки. Увы, здесь язык не просто невыразителен, он откровенно плох. Я начал было отмечать по тексту неудачные обороты, а потом оставил это занятие – отмечать можно буквально каждую строку. Для примера:
«Нашему отряду удалось попасть в город по единственной дороге, не занятой оккупантами».
Дорогу не занимают, ее блокируют, перекрывают и проч. Занимают города.
«Воцарилась та непривычная тишина, которую я всегда боялся. Почему-то после нее что-то происходило. Что-то неотвратимое и неприятное».
Странно… На войне неотвратимое и неприятное происходит независимо от уровня шума. Кстати, ничего такого страшного не произошло. Все персонажи остались живы.
«Скорее это было звериное чутье, вскормленное войной и впитанное с пороховым дымом».
Звериное чутье, впитанное с пороховым дымом – образы противоречат друг другу, поскольку дым и зверь явления несовместимые. Да и чутье это, как я уже говорил, оказалось не таким уж тонким, поскольку главного героя подвело.
«Не сходились в одной точке, гармонично соседствуя, солдат и Данила».
Фраза неуклюжая.
«Знаю, в его внешности никто бы не обнаружил героического, даже мужицкого и простонародного».
Если исходить из сказанного, героическое это обязательно простовато-примитивное?
«Тонкое худое и вытянутое лицо».
Зачем это нагромождение однозначных определений?
«Студенисто-серые глаза — вот, что привлекло внимание».
Мутный взгляд привлекал?
«Взгляд легкий, теплый и в то же время печальный и ледяной».
Теплый и ледяной одновременно – никак не вяжется.
«Случались свободные минуты, я рассказывал Даниле о городе. Я не раз бывал здесь до начала войны, а теперь спешил поделиться впечатлениями.»
До начала войны – не хорошо. Просто «до войны». И построена фраза неуклюже.
«Данила сосредоточено слушал и кивал, понимая и сожалея, что не увидит тех красот».
«Понимая» – слово лишнее, потому что в тексте не говорится о том, что он такое понимал.
«Он никогда не был в городе, но даже сейчас, когда большая часть строений обезлюдила, и архитектура, казалось, замерла и сжалась в ожидании очередного налета авиации, можно было представить величие громад в мирное время».
Архитектура – понятие обобщающее. В данном случае его применить нельзя. Предложение неудачное. Строения обезлюдели – нелитературное выражение, да и по сути неточное. Не все строения жилые. Это слово не может здесь выступать общим определением. Величие громад – неудачная формулировка.
«Ты знаешь, город окружен щупальцами монстра. Они высасывают из него все соки».
Окружен, значит, отрезан от внешнего мира. Щупальца не могут окружать — они хватают, душат и проч. Да и не предназначены они высасывать. Нет у них таких функций.
«Я согласился, поняв, кого он назвал монстром. Конечно, имелась в виду оккупационная армия».
Несколько раз упоминаются оккупанты. В рассказе этот политический термин звучит чужеродно. Кстати, фраза: «Сашку … вывезли с оккупированной территории» неточное и по сути. Не был Сашка на оккупированной территории, он был в осажденном городе, который враги не смогли оккупировать.
«И в эту темноту ворвалось инородное тело. Вначале я не понял что, но, спустя мгновение, все стало ясным. Вражеский оккупантов».
Инородное тело в ночи – вражеский оккупант? Это уже не только нелепо, но и смешно. Речь, как я понял, идет о самолете. Самолет-оккупант? И, кстати, с падежами нестыковка.
«Уже в силу привычки мы разбежались».
Это вообще что? У доблестных этих солдат бегать от врага вошло в привычку?
Ну и хватит, хотя неудачных формулировок можно было бы привести еще много. Автору надо начинать с литературных азов. Учиться правильно строить фразы, учиться по-русски писать.
По моему убеждению, рассказ не получился. Скажу больше, он безнадежен. Если какие-то произведения можно выправить редакторскими усилиями, то в данном случае этого сделать не удастся, поскольку нет в нем основополагающей мысли, которую можно было бы развить и оживить фактами.
Критика на конкурс
Не оживить «Малютку жизнь»
По законам жанра рецензент должен сначала похвалить произведение, а уж потом перейти к выявлению недостатков. Очень хотелось бы соответствовать этой литературной традиции, но в данном случае не получается. Я не нашел, за что можно похвалить рассказ Евгения Пышкина «Малютка жизнь». Ощущение авторской беспомощности возникает с первых же предложений. Еще задолго до того, как дело дошло до разбора сюжета и анализа использования изобразительных средств, у меня возникло понимание, что рассказ не состоялся. Однако, преодолев стилистические и логические нестыковки, я дочитал произведение до конца. Поэтому разговор пойдет не только проблемах языка.
Существуют различные мнения по поводу того, обязательно ли в рассказе должна присутствовать сюжетная линия. Наверное, это зависит от задачи, поставленной автором. Но вот конфликт – психологический ли, межличностный — должен быть обязательно. Иначе о чем тогда рассказывать? В работе Евгения ни сюжета, ни конфликта я не увидел. А что увидел?
Увидел несколько разрозненных, не связанных между собой частей, очень условно объединенных темой «Данииловский замок». Впрочем, единение это весьма формально, мы можем говорить о нем лишь потому, что замок упоминается в большинстве из этих фрагментов. Автор, правда, намекает читателю на некий мистический смысл этого образа, однако, похоже, и сам не представляет, в чем этот смысл заключается.
Я так и не понял, зачем собраны в одно целое и обозначены как рассказ фрагменты о продовольственном конвое, мальчике Исашке, видении главного героя, историке Иване Арсеньевиче, сироте Сашке, легенда о Данииловском замке. Конечно, это не значит, что автор не вкладывал в свое произведение никакой идеи, не значит, что он не пытался намекать читателю, отражая в своих иносказаниях исторические параллели.
Первая аллюзия, с которой читатель сталкивается с первых строк рассказа, связана с блокадой Ленинграда и Дорогой жизни в осажденный город. Это, конечно, зыбкая аналогия, неточная, но она явно присутствует. В таком случае следующий намек на город Петра — Данииловский замок, который можно представить как литературный аналог Михайловского замка, а Борислава Первого в силу этого соотнести с Павлом Первым. Тем более, что читателю дана подсказка в виде шарфа, которым были задушены оба императора. Во всяком случае, такая версия относительно гибели Павла существует. Правда, автор тут непоследователен. Словно бы испугавшись, что читатель именно так и подумает, он два раза (без надобности для развития действия) сообщает, что убит был Борислав в апреле. Исторический Павел погиб в марте. Но после этого «шага назад» делается еще «несколько шагов вперед» — аллюзии на Михайловский замок продолжаются: и литературный, и реальный замки были построены по инициативе и при деятельном участии императора, в обоих замках после гибели монарха никто из представителей августейших фамилий не селился. Да и названия замков, как реального, так и литературного, связаны с религиозными персонажами. Михайловского – с признаваемым церковью архангелом Михаилом, Данииловского – с вымышленным автором рассказа архангелом Даниилом. Здесь, кстати, нужно отметить неточность, допущенную автором. Он пишет «Император Борислав воздвиг его (замок) в честь архангела Даниила». Но замки не возводятся в честь прославляемых церковью персон. Храмы – да. Михайловский замок, если уж быть точными, назывался так не в честь архангела Михаила, а по той причине, что на его территории была церковь св. Михаила. Поэтому правильней сказать, что он не назывался так, а его так называли. Наименование это неофициальное, бытовавшее в разговорном просторечье.
Но зачем автору эта многоплановая аналогия Петербург-Ленинград? Намек на некий образ мистического чудовища, обитающего в замке, только увеличил мое недоумение по этому поводу.
Если освободить повествование от случайного, то остаются два сюжета, которые можно было бы как-то соединить и принять за основу рассказа. Это судьба двух мальчиков – умершего и спасенного главным героем. Но кроме возраста персонажей нет в этих эпизодах ничего общего. Незатейливая история о сироте, вывезенном из вроде бы как блокированного города, в который, тем не менее, без риска для жизни входят и из которого так же свободно выходят люди, и идиллическое повествование о четырехлетнем неслухе, назло всем не надевавшем рубашки, не связаны ни по теме, ни технически. Можно было бы расценить второй сюжет, как развитие первого, если бы не Леня, а Даниил, потерявший брата, усыновил мальчика. Прием избитый, но хотя бы логически обоснованный. Без этого Даниил вообще оказывается в рассказе лишним. Как, впрочем, и многие другие: врач, историк, командир, спрут, Борислав. Убери любого, и читатель не заметит «потери бойца». Хотя, как мне кажется, автор имел на Даниила особые виды. Описывая его внешность и поведение, он как бы намекает, что парень этот «не от мира сего». Недаром же название замка Борислава и имя странноватого товарища главного героя созвучны. Но даже если и было автором задумано воплощение архангела в человеческую плоть, то реинкарнация ему не удалась. В конце концов Даниил куда-то тихонько исчез, так ничего и не сделав полезного для рассказа.
По сути дела, в рассказе только два персонажа, подталкивающие развитие действия: Леонид и Сашка. Но и эта линия лишь нечетко обозначена и литературно не обработана. Тема детей-сирот в литературе разрабатывалась очень активно, потому каждое новое ее использование требует большого умения или сильного эмоционального впечатления, которое поможет автору написать так, что это затронет читателя.
Ну а теперь о логических и стилистических неточностях, которые с первых строк дали понять, что рассказ не состоится. Продовольственный конвой идет в блокированный город. Однако кроме мороза и зловещей тишины, ему ничего не препятствует. А где, собственно, враг? Почему он не перерезал эту дорогу? Нет ответа. Дальше – больше. Оказывается, бойцы несут продовольствие на себе. «Мы шли молча, неся на своих плечах груз чужих жизней». Неуклюжая попытка красивости, но я сейчас не об этом. Сколько продуктов можно принести в вещмешках? Дай бог, чтобы самим хватило не умереть с голоду по дороге. А уж поддержать многомиллионный город… Но ни о каком транспорте в рассказе и слова нет. Более того, отсутствие транспорта подчеркивается тем, что главный персонаж видит перед собой «напряженную спину, фигуру в мешковатой телогрейке» идущего впереди товарища.
Бывает так, что рассказ не выстроен, герои скучны, но язык повествования свеж и оригинален. И ради этого автору прощаются все его крупные провалы и мелкие неувязки. Увы, здесь язык не просто невыразителен, он откровенно плох. Я начал было отмечать по тексту неудачные обороты, а потом оставил это занятие – отмечать можно буквально каждую строку. Для примера:
«Нашему отряду удалось попасть в город по единственной дороге, не занятой оккупантами».
Дорогу не занимают, ее блокируют, перекрывают и проч. Занимают города.
«Воцарилась та непривычная тишина, которую я всегда боялся. Почему-то после нее что-то происходило. Что-то неотвратимое и неприятное».
Странно… На войне неотвратимое и неприятное происходит независимо от уровня шума. Кстати, ничего такого страшного не произошло. Все персонажи остались живы.
«Скорее это было звериное чутье, вскормленное войной и впитанное с пороховым дымом».
Звериное чутье, впитанное с пороховым дымом – образы противоречат друг другу, поскольку дым и зверь явления несовместимые. Да и чутье это, как я уже говорил, оказалось не таким уж тонким, поскольку главного героя подвело.
«Не сходились в одной точке, гармонично соседствуя, солдат и Данила».
Фраза неуклюжая.
«Знаю, в его внешности никто бы не обнаружил героического, даже мужицкого и простонародного».
Если исходить из сказанного, героическое это обязательно простовато-примитивное?
«Тонкое худое и вытянутое лицо».
Зачем это нагромождение однозначных определений?
«Студенисто-серые глаза — вот, что привлекло внимание».
Мутный взгляд привлекал?
«Взгляд легкий, теплый и в то же время печальный и ледяной».
Теплый и ледяной одновременно – никак не вяжется.
«Случались свободные минуты, я рассказывал Даниле о городе. Я не раз бывал здесь до начала войны, а теперь спешил поделиться впечатлениями.»
До начала войны – не хорошо. Просто «до войны». И построена фраза неуклюже.
«Данила сосредоточено слушал и кивал, понимая и сожалея, что не увидит тех красот».
«Понимая» – слово лишнее, потому что в тексте не говорится о том, что он такое понимал.
«Он никогда не был в городе, но даже сейчас, когда большая часть строений обезлюдила, и архитектура, казалось, замерла и сжалась в ожидании очередного налета авиации, можно было представить величие громад в мирное время».
Архитектура – понятие обобщающее. В данном случае его применить нельзя. Предложение неудачное. Строения обезлюдели – нелитературное выражение, да и по сути неточное. Не все строения жилые. Это слово не может здесь выступать общим определением. Величие громад – неудачная формулировка.
«Ты знаешь, город окружен щупальцами монстра. Они высасывают из него все соки».
Окружен, значит, отрезан от внешнего мира. Щупальца не могут окружать — они хватают, душат и проч. Да и не предназначены они высасывать. Нет у них таких функций.
«Я согласился, поняв, кого он назвал монстром. Конечно, имелась в виду оккупационная армия».
Несколько раз упоминаются оккупанты. В рассказе этот политический термин звучит чужеродно. Кстати, фраза: «Сашку … вывезли с оккупированной территории» неточное и по сути. Не был Сашка на оккупированной территории, он был в осажденном городе, который враги не смогли оккупировать.
«И в эту темноту ворвалось инородное тело. Вначале я не понял что, но, спустя мгновение, все стало ясным. Вражеский оккупантов».
Инородное тело в ночи – вражеский оккупант? Это уже не только нелепо, но и смешно. Речь, как я понял, идет о самолете. Самолет-оккупант? И, кстати, с падежами нестыковка.
«Уже в силу привычки мы разбежались».
Это вообще что? У доблестных этих солдат бегать от врага вошло в привычку?
Ну и хватит, хотя неудачных формулировок можно было бы привести еще много. Автору надо начинать с литературных азов. Учиться правильно строить фразы, учиться по-русски писать.
По моему убеждению, рассказ не получился. Скажу больше, он безнадежен. Если какие-то произведения можно выправить редакторскими усилиями, то в данном случае этого сделать не удастся, поскольку нет в нем основополагающей мысли, которую можно было бы развить и оживить фактами.