Салфетки-69. Итоги.

№1

У Таи не осталось другого выхода. Наказали? Они не понимают – Таю нельзя наказать. Подумаешь, закрыли в кладовке! Словно в первый раз.

Мамы нет, она бы заступилась. Но мамы нет. Отца Тая даже не помнила. Родная тётя, Наталья Карповна, взяла Таю к себе. Но у тёти два пуделя, сын двоечник и нервы. Ладно, кладовка не самое плохое место. Вот шкаф… но и там Тая свободна, надо только встать на цыпочки и заглянуть в будущее. Как оно открывалось – Тая не знала. Когда высохнут слёзы, когда пройдёт дрожь в руках, когда перестанет гореть пощёчина. И тогда! Тая увидит мир будущего. Мир, где всё хорошо. Их улица, но залитая солнцем. Дорога, но без бричек, а чистая и манящая. Звуки. Злой лай пуделей не слышен, там пение птиц и шуршание листвы на больших деревьях. Пока ещё эти деревья не выросли, но Тая знает, что обязательно вырастут. И солнце! Много солнца! Так радостно!

— Наталья Карповна, Таисия сидит в темноте три часа, время ужина. Выпустить упрямую девчонку? Достаточно ли она наказана? — голос горничной доносится, как из колодца.

— Нет. Ещё час. Пусть останется без еды. А то завела моду: перечить родной тёте, которая приютила сироту. Которая о ней день и ночь заботится, которая…

Дальше неинтересно.

— Солнышко! Ты меня слышишь? — Тая тянется к свету. — Солнышко, передай маме и папе, что Тая их любит. Ты же на небе? И они на небе. Передай им, милое солнышко.

Солнышко, и скажи им, что Тая не голодная! Нисколечко!

№2

Была у Катерины Юрьевны. Видела телевизор. В телевизоре рассказывали про то, что есть такое место — интернет. Если туда раз войдешь, то навсегда. Потому что оставишь следы, а потом тебя же по твоему потному ай-пи и вычислят.

Интересное, наверное, место.

Надо зайти.

Девочка плачет, шарик улетел.

Счастье, горе, любовь, ненависть, любой успех, любая беда — всё есть испытание, и дело человека — пройти его. А о том, правильно или неправильно ты его прошел, будет судить Господь. Но смысл жизни, и смысл всего, творящегося в мире, и смысл веры именно в том, чтобы сделать выбор и пройти испытание так, как тебе кажется верным. И ещё, и ещё раз.

А шарик вернулся, а он голубой.

№3

Меняя душу

Джейк Ковальски накрыл на стол, поставив серебряную сахарницу, фарфоровые чашки, простой электрический чайник и положил в лозовую подставочку горку сахарного печенья.

Тридцатипятилетняя Марси, уже седовласая от своего горя женщина, смела в один миг всё со стола и истерично прокричала:

— Джейк! Сколько это будет продолжаться? Ты расследуешь это дело уже пятнадцать лет! Ты найдёшь нашу дочь или нет?

— Я хочу найти Джессику, так же, как и ты! Не нужно меня упрекать в бездействии! Она пропала бесследно! Ни улик, ни свидетелей! Просто вышла во двор и всё! Я уже пятнадцать лет только и занимаюсь этим делом!

— Прости…

— Не извиняйся.

— Ты ведь найдёшь её?

— Найду, — твёрдо пообещал Джейк.

— Иногда мне кажется, что она совсем рядом, смотрит на нас, как будто из-за какой-то занавеси.

— Завтра, — произнёс Джейк и сопроводил гостью к входной двери.

— Что завтра? – переспросила Марси.

— Завтра Джессика будет с Тобой, уходи, тебя уже ждёт Рассел в своём «Каене».

— Ты сумасшедший, — со слезами на глазах уходила Марси.

***

Джейк заснул, нехотя, тревожно, но он заснул.

— Суккуб, я согласен, — во сне произнёс детектив.

Омерзительная морда со всеми физиологическими формами женщины ответила:

— Всё же, решился, Джейк? Я ждала пятнадцать лет. Я поменяю своё обличие, тебе будет приятно со мной.

— Я согласен, пятнадцать лет, это слишком много, отпусти Джессику.

— AS YOU WISH, произнесло существо. – Я знала, что Ты согласишься…

***

В звонок позвонили с самого утра, примерно в 7:30. Марси, борясь с зевотой, медленно отворила дверь и чуть не впала в обморок.

— Джессика! – завопила женщина и крепко обняла своего ребёнка.

— Сегодня снова в школу? – спросила не на минуту не постаревшая девочка.

— Сегодня выходной, малышка, — плача, произнесла Марси.

***

— Кто-нибудь сегодня видел Ковальски? Он снова проспал? – Джэфф Ричардс – непосредственный начальник отдела по раскрытию тяжких преступлений находился в бешенстве из-за отсутствия своего заместителя на рабочем месте.

— Его телефон не отвечает, — отрапортовала грудастая секретарь.

— Наверное, снова предался плотским утехам с очередной из жриц любви, — сплюнул Джэфф и закурил очередную сигару.

№4

Серый я люблю гораздо больше чем чёрный. Предметы, стены или полы выкрашенные в серый не так сильно нагреваются на солнце и их приятнее трогать. А белый мне совсем не по душе, он холодный и не живой. К нему прикасаешься точно к покойнику. Не даром всегда, когда лицо бледное, нездоровится.

Конечно самый приятный цвет — это жёлтый. Цвет солнца и кожи. Лучи всегда плотно обволакивают подставленный им бок, и, словно пуховое одеяло или приютившаяся на груди кошка, мягко упираются в тебя своими маленькими ножками.

Говорят, что существуют и другие цвета: зелёный, синий, красный; но я их не вижу.

Говорят, так устроены мои глаза.

Пусть говорят, а мне просто нравится жёлтый. Когда прикасаешься к нему на коже, то он очень мягкий и немного тёплый. А когда он течёт с неба, то наоборот — очень тёплый и немного мягкий.

№5

— Ма-ам, купи ангела!

— Ангелов не продают, они с неба следят за людьми и помогают им.

— И за тобой следят?

— Ну да.

— И за мной?

— И за тобой.

— А за папой следят?

— Наверное… Иди поиграй!

***

Увлеченно болтая, неспеша возвращаемся из кабачка на окраине, отдав должное кубинскому рому. Многое надо рассказать друг другу, ведь мы не виделись целую вечность.

«Гориллы» появились, как из под земли. Их было четверо и намерения их были самые нехорошие — двое молча наставили на нас стволы автоматов…

***

— Мам, а можно мне на небо, чтобы следить за папой? Я хочу быть его ангелом…

***

Эх, обезьянки, мы не легкая добыча!

Сделав зверскую рожу, хватаю приятеля за грудки и начинаю орать, вставляя между жемчужинами незамысловатого английского мата короткие русские фразы: «Мой левый»; «Нападай по сигналу!»

Боковым зрением удостоверившись, что эффект достигнут (стволы опустились, а на физиономиях появились следы умственного перенапряжения), срываю берет и подкидываю вверх — пока чернокожие, разинув рты, отслеживают его полет, бросаемся на тех двух, что стоят впереди…

***

— Мама, а как попасть на небо?

***

Нож всегда с собой — привычно устраивается в руке, пока тело преодолевает в кувырке пару метров и с ходу легко входит под грудину, через грязную камуфляжную майку. «Надо же, кровь как у нас, красная...»

***

— А с крыши, можно попасть на небо?

***

Тяну умирающее тело на себя, прикрываясь и одновременно пытаясь перехватить автомат, чтобы можно было вести огонь. Идиотская манера вешать ремень на шею — вывернуть сразу не удается, остальные вот вот среагируют, хорошо бы, чтобы их было всего четверо…

***

— А там не страшно?

— Конечно страшно. Маленьким туда нельзя!

***

Вспышки огня, тупые удаы в мой неживой щит. Наконец извернул «калаш» для стрельбы — тяжелый, сволочь, китайская версия, только бы не заклинил…

***

Здорово как! Видно край земли…

***

Заклинил! Неужели это все?

Вселенная свернулась до размеров дульного отверстия, из которого сейчас прямо в лицо вылетит смерть. Атомы прекратили свое движение, остановились даже мысли…

***

— Я лечу на небо! Папа, я тебя люблю-ю…

***

Что-то произошло — смертоносное отверстие дрогнуло и изрыгая огненный плевок, ушло в сторону от лица — значит, у приятеля автомат не заклинило! Внутри начала подниматься волна радости, которую не остановил даже удар раскаленного металлического прута в плечо. С неба, явственно прозвучало:

— … Тебя люблю-ю…

№6

— Следующий!

Черноволосая девочка в ситцевом синем платье вышла вперед. Сухощавый старик встретил её на пороге.

– Мы здесь немного подождем, и ты отправишься дальше. Хорошо?

Она оглядела старика и кивнула.

— Ты печалишься, — тот словно читал в её душе. — Грустишь по маме?

Девочка не ответила.

— Думаю, я могу кое-что сделать для тебя.

Старик провел рукой по белой стене, и дымка расступилась. Девочка подошла ближе и заглянула за её край…

Бульвар был пуст. Замершие деревья, темные витрины, ни шороха, ни ветерка… Затем слабое дуновение колыхнуло траву, и следом пришли звуки, гудки машин, голоса людей. Молодая пара целовалась под тополем. Ребятня, обступившая книжный лоток, взорвалась смехом. День клонился к закату, но никто не торопился домой. Это было…

«Воскресенье. День, когда я умерла…»

И тут она увидела маму. Та вышла из магазина, повернулась к витрине. Нетерпеливо перебирала пальцами ремешок сумочки. Тревога и растерянность читались на её лице. Внезапно впервые в жизни девочке захотелось подойти к маме и сказать что-то хорошее!

Она помнила тот день. Ей приглянулось платьице в магазине, нарядное, в кружевах и оборках. И хотя мама сказала, что сейчас они не могут себе его позволить, девочка заявила, что не уйдет из магазина без этого платья. Тогда мама вышла одна.

Постояв у прилавка, девочка выскочила на улицу. «Ты меня не любишь!» — крикнула она и помчалась прочь. Это были ее последние слова, сказанные маме.

Не пробежав и двадцати шагов, она налетела на паренька, толкнула его и оттого сама вылетела на мостовую. Развернулась и закричала: «Придур…» Удар бампера оборвал её крик навсегда…

Старик подтолкнул её, девочка шагнула в дымку… и ступила на тротуар. Теперь она могла подойти к маме и попросить прощения за всё! Прямо сейчас!..

Из магазина выскочила она-другая и выкрикнула обидные слова. Когда она-другая пробежала мимо, девочка хотела закричать вслед: «Глупая, стой, ты умрешь!» И тут она увидела. Поняла. Не столкнись она тогда с мальчиком, он бы вместо неё ступил на дорогу. Это его голос оборвался бы под визг тормозов…

И девочка промолчала…

Снова белые пуховые стены, и старик.

— А ты не безнадежна, — улыбнулся он. — Нам ещё рано знакомиться. И ты ведь хочешь поговорить с мамой?

— Вы – Бог? – догадалась она…

Девочка открыла глаза. Какое-то время она привыкала к белизне больничной палаты, и первое, что увидела – слезинку, пробегающую по маминой щеке.

Женщина встрепенулась:

— Доченька!

Улыбнувшись, девочка прошептала: «Прости меня, мама. Я люблю тебя…»

№7

«Путеводитель».

Тонкие пальцы сжали коричневый мелок, прикоснулись им к стене. За дверью раздались шаги. Вера замерла, готовая тут же ретироваться. Но звуки отдалились, а затем стихли, и девочка, тихонько вздохнув, вернулась к своему занятию.

Как хорошо, что ей всё-таки разрешили быть здесь, да ещё и вместе с мелками! Ведь иначе ничего бы не получилось. А так всё будет в порядке.

На стене в свете неяркого ночника один за другим появлялись контуры булыжников, перед глазами постепенно возникала мостовая. Пока ещё бесцветная, едва заметная, она тянулась вверх, постепенно сужаясь.

Вера потянулась выше, и, пошатнувшись, едва не упала. Обернувшись, она нашла взглядом старый стул. То, что нужно. Только бы не заскрипел. Ну, пожалуйста!..

— Вон, смотри, Веруня, папа идёт! – мама развернула дочку, и та увидела отца, приближавшегося к ним широкими шагами.

Подойдя, мужчина вынул правую руку из-за спины.

— Это – талисман! Береги его, доча!

Он протянул Вере небольшой буклет, в котором перечислялись главные достопримечательности курорта, где семья провела последние две недели. На обложке девочка увидела городскую дорогу, обрамлённую домами и деревьями, по которой они каждый вечер спускались к морю, провожая закатное солнце. Его лучи согревали фото, и, может быть, оттого улица, на которой не было видно ни души, не выглядела пустой.

— Картинка – волшебная! — отец присел на корточки и подмигнул дочке.

— Волшебная? – прошептала Вера.

Отец кивнул.

— Нам здесь было здорово, ведь правда? Так знай: если вдруг тебе станет грустно, достань картинку, и смотри на неё. Тогда ты снова окажешься на этой улице, и солнышко тебя согреет. Правда, здорово?

Девочка ничего не ответила, только кивнула, но засиявшие тем самым закатным светом глаза сказали отцу всё. Улыбнувшись, он подхватил дочку, легко поднялся на ноги, и, взяв другой рукой ручку большого чемодана, повернулся к жене.

— Пойдём, что ли. Вон на наш рейс посадку объявили…

— Доброе утро! – медсестра Татьяна открыла дверь в палату, сделала несколько шагов, и замерла, осознав, наконец, то, что видели её глаза. Две койки пустовали. На самом краю третьей, спиной ко входу, сидела Вера, держа в руках какую-то брошюрку. Рядом лежал набор цветных мелков.

Худенькая девочка в простом синем платьице, которое подчёркивало её бледность, не отрываясь, смотрела на стену, где скучная больничная краска уступила место городской улице, залитой предвечерним солнцем. В облаке света, рядом с машиной, замершей на обочине, смутно угадывались две фигуры, идущие к морю.

№8

Свою девочку в синем платье я увидел в учебке.

Нас было три сотни душ. Пластилина, из которого умелые руки преподов нашей грёбанной элитной гимназии должны были вылепить последнюю надежду человечества – Творцов-Истребителей. Вероятность получения из homo erectus Творца-Истребителя – один на тысячу; остальные – в расход. Но тогда мы этого не знали. Никого не заботила приставка «истребитель», зато как мы раздувались от гордости от поименования «творец»!

— Макаки! – орал майор на первом построении. – Земноводные!

— Это ты макака. А я – создатель, — заявил двухметровый детина весом с центнер, первый из шеренги.

Коротким хуком левой майор уложил создателя на землю и пока тот собирал зубы, спокойно сказал:

— Сегодня у вас последнее увольнение. Если завтра хоть одна крыса опоздает к построению – вышвырну. Свободны!

В ближайшем баре мы набрались, как черти. А ночью, балансируя на тонкой грани пьяного бреда и похмельного забытья, я увидел её. Некрасивую девочку в иссиня-сине-синем платье. Она сидела на полу и смотрела в меня. Прозрачные выпуклые глаза буравили с внимательностью, достойной прицела «береты».

Я осмотрелся. Место, где мы находились было похоже на яйцо изнутри или на палату в дурке. Стены и пол покрывал странный, похожий на грязно-серую вату материал. Немягкий, неколкий, небелый – никакой.

— Это небыль, — сказала девочка. – Место, которое тебя сожрёт.

— Почему? – признаться, я оторопел. Не то, чтобы всерьёз испугался перспективы. Наверное, просто слова были слишком жёсткими для ребёнка.

— Ты же творец, — девчушка невозмутимо пожала плечами. – Нельзя создать мир из ничего. Материю можно только переработать. Поэтому я сожру твою душу. Выгрызу её мелкими живыми, ещё трепыхающимися кусочками. Но взамен подарю тебе, что захочешь. Хочешь, придумаем парижскую улочку, слякоть, запах булочек и размолвку двух любовников?

— Отдать душу за сказки? Да иди ты к чёрту! Моё предназначение – создавать настоящие миры, зарождать жизнь на планидах.

— Когда-нибудь потом – да. Ты всё это сможешь. Но сначала ты должен научиться безропотно дарить куски себя. Истреблять, воскрешать и вновь умерщвлять – не персонажей, себя. И если после тысячи падений и воскрешений у тебя выйдет хоть что-то годное – может быть, «истребитель» заслужит право на приставку «творец».

Не ждите от меня продолжения истории. Я проснулся от похмельного бреда в другом мире и в другой истории. Только девочка осталась со мной. Моя злая, некрасивая девочка в иссиня-сине-синем платье. Здесь ей зовут Графомань.

№9

Легкий порыв ветра закрутил листья у скамьи на которой сидело трое мальчишек. Весело они спорили о чем-то. Их отвлекла песня проезжающего фургончика мороженого. Как можно скорее мальчишки помчались за ним. Продавец мороженого остановив свой фургончик у входа в парк. Мило улыбаясь мужчина протягивал стаканчики с мороженым детворе, что окружила его. Сидя на дереве, лениво кот наблюдал за этой картиной. Девушка с коляской укачивала младенца. Полицейский, что-то рассказывал пожилой паре. Этот мир полон покоя. Он был противоположностью миру, где жила маленькая девочка Хельга.

— Хельга, что ты там застряла? – женщина потянула руку к девочке, что увлеченно смотрела на белую стену, что ограждала два мира.

До Хельги донесся марш солдатских сапог. Отпрянув от стены, она схватила женщину за руку и они вышли на центральную улицу. Где проходил военный парад. Солдаты, которым, казалось, нет конца, военные машины, самолеты в небе. Хельга с восторгом хлопала в ладошки. Ведь через несколько дней эта армия разрушит эту стену. Стену, что как железная занавесь делит один мир на два.

№10

Жу-жу

— Вставай!

Жюли проснулась. Деловой тон Ганса спугнул очень важный сон, теплый, нежно-золотистый, как корочка яблочного пирога… В окнах небоскреба – свинцовое небо. Того же цвета глаза Ганса. На Гансе – лучший черный костюм с серебристым галстуком, в тон гладко зачесанным волосам. Его сухие ровные губы похожи на идеальную брючную стрелку.

— Сегодня я покажу, чего мы с тобой достигли!

Жюли поспешно надела темно-красное шелковое платье, дорогое, но зло холодившее кожу. Оно напоминало ей прокисший вишневый компот, но возразить Гансу Жюли не посмела. Как и в тот день, когда он дал ей будущее. Каким волшебным казалось оно тогда!

…Жюли познакомилась с Гансом, когда работала в маленьком кондитерском магазине в пригороде Парижа. Сколько она себя помнила, Жюли была твердо убеждена, что этот незамысловатый сладкий мирок шоколада, вафель, мармелада и карамели – символ детства, островок счастья, доступного во все времена. Жюли пекла сливочные печенья и воздушные безе цвета топленого молока. Клеила коробочки из цветного картона. Немногим младше ее самой, дети любили Жюли и звали Жу-жу, за ее медовые пряники.

Однажды заезжий немец долго смотрел, как маленькие пальчики Жу-Жу ловко запаковывают сладости. Он был красив и богат. И сделал ей предложение: работать в его компании кондитерского проектирования. Жу-Жу согласилась.

Ганс возил ее по всему свету. В Праге Жюли выучилась делать фигурные решетки из шоколада. В Вене – готовить цукаты сорока сортов. Жюли украшала плитки горького шоколада кремовыми цветами, а по фотографиям, что приносил ей Ганс, послушно лепила из черного зефира профили мужчин и женщин. Она не спрашивала, зачем это нужно Гансу, а он не говорил. Он был щедр на деньги, но скуп на слова и улыбки. Но разлюбила она его позже.

…Двери низкого крытого павильона раскрылись перед Жюли. Кладбище. Надгробия из ее горького шоколада, плиты из ее зефирного мрамора. Венки из ее нежных кремовых цветов, которые когда-то так любили дети.

Жюли выбежала прочь. Ганс что-то сердито кричал вслед.

Вечером Жюли сошла с поезда на маленькой станции, где-то в пригороде Парижа. Вот и кондитерский магазинчик – детство не меняется, даже пусть оно теперь принадлежит и другим.

Только здесь она снова Жу-жу, в стареньком синем платьице, чьи фантазии и мечты восхитительно пахнут ванилью, хранятся в глиняных горшочках под корочкой жженого сахара, являются в обрамлении облаков молочной пены. Только здесь ее негасимый рассвет, живущий радостью и любовью детей. Здесь ее жизнь и ее место.

№11

Занятные существа – люди. Всякая тварь знает своё место, прилеплена к нему и бродит назначенными путями, и только человек желает странного, хочет заглянуть за. Куда, зачем? Непонятно.

Один всю жизнь искал дверь в стене, дверь, ведущую в другой, счастливый мир. Страдал, мучился, скитался. Забросил обычные дела, в каждую калитку заглядывал. Чем кончилось? Он нашёл эту дверь, но обрёл ли счастье – никто не знает, кроме меня.

Занятные существа, люди… Умны, понимают пагубность и тщетность лишних стремлений. Даже слово специальное изобрели – эскапизм. Верное слово, бьющее не в бровь, но в глаз. Беглецы, мало вам ясности предопределения. Тянет вас туман неизведанного. Ко мне тянет!

Вот и ты, глупышка… Дома не сидится, стираешь воображением надёжные каменные стены. Надеешься, Там – лучше?

Ну, что же, приходи.

Для таких, как ты, приготовил я разные инструменты. Хочу понять, что у тебя внутри, зачем тянешься за пределы. Буду препарировать твою душу при свете звёзд. Это больно и страшно, клянусь, не будешь рада!

Но что я могу сделать, если ты сама идёшь ко мне? Забыв, что впереди длинная жизнь, забыв, что вокруг любящие тебя существа…

Я жду.

Но подумай, стоит ли?

Подумай…

№12

В первый раз Лена начала проваливаться на похоронах Сергея. Когда горсть земли рассыпалась по крышке, пришло оглушающее осознание – это навсегда. Мир отодвинулся, краски сползали с листа, оставляя лишь белизну нетронутой бумаги.

«Мне здесь больше не нравится, — отстраненно подумала Лена, — я не хочу быть сейчас. Зачем?»

Она уже была готова утонуть в пелене, если бы не перепачканные в глине пальчики. Теплые и настоящие. Сын.

— Мама, тебе плохо?

Теперь у сына взрослые дети. Семья, достаток. Она рада, конечно, счастлива за него, только тяжело, когда не о ком заботиться.

Время больше не смеялось и не плакало, дни не летели к будущему – они медленно шаркали вместе с ней. Куда?

Пелена снова начала появляться три года назад. Она поджидала в открытых дверях магазинов, приглашающее встречала за углом, просачивалась скучными вечерами перед телевизором. Все чаще и чаще.

Однажды утром Лена не стала отказываться. Не зажмурилась как обычно, возвращая реальность, а вошла в белизну. Оглянулась на бледнеющую спальню.

Хорошая была жизнь.

Лена дождалась, пока вход окончательно сольется с молочной пеленой, и побрела наобум.

Её окружило шуршание шепотов, калейдоскоп приглушенных звуков. Лена прислушалась, пытаясь разобрать мешанину голосов.

— Дурочка, не реви. Да Бог с ней, ерунда!

Слава, это же Слава! Она была на шестом месяце и рыдала из-за любого пустяка. Из-за дождя, из-за разлитого чая. Разбитой тарелки. Руки вспомнили жесткие кудри, от колючих усов по коже на груди пробежали мурашки. Пятьдесят три года вместе.

И эта жизнь тоже была счастливой.

Новый шаг – новое воспоминание.

В одной ветви она выбрала науку, была одинокой.

Здесь остригла двойняшек сестры чуть ли не налысо, тут у сестры были двойняшки.

Вот пытается стать актрисой, но работает поваром, и довольна этим.

Голоса прожитых судеб становятся все моложе, пока, наконец, дорога не заканчивается.

Белизна налилась яркостью, Лена выглянула в пахнущий липовым цветом мир.

Снова самое начало пути.

— Лена! Быстро домой, сейчас мороженое растает, сколько можно возиться?

Мама завернула к подъезду, авоська с продуктами мерно раскачивалась у колен.

Надо догонять, мороженое же! Но не бросилась, застыла. Дребезжащий грузовик промчался совсем рядом, чуть не задев край платья.

Лена ступила на мостовую. Посмотрела на ладошки: надо же, почудилось, что там мозоли и грубая морщинистая кожа – обычные цыпки. Сестра говорит – от головастиков.

Посмотрела вслед грузовику — вот угорелый, чуть не задавил! – и вприпрыжку побежала домой.

— Я сейчас, мама!

№13

Мечты

— А что, так любую стенку можно приподнять?

— Да ладно, хватит ёрничать! – оборвал Красильников. – Портал закрывается через пару секунд, так что попрошу не соваться.

— Хорошо, – Гаврилин вздохнул и шмыгнул носом. – А хорошо бы так… на Канары. Или хотя бы в Анапу.

— Какая ещё Анапа!? – Рогозин поморщился. – Сразу на Марс, чего мелочиться! – он заржал, и Гаврилин посмотрел на него с нескрываемым презрением:

— Хорошо тебе говорить, ты на деньги жены живёшь. А нам, простым смертным, и Кавказ райским местом покажется. Пять лет нигде не был…

— Да ладно вам! – примирительно улыбнулся Красильников, – давайте лучше выпьем, помянем доброй памятью Иван Васильича.

Мужики выпили, закусили и задумчиво посмотрели на дверь, за которой стоял агрегат. Он не открывал другие миры, не был точкой нуль-перехода. Пятая стена лаборатории всего лишь позволяла посмотреть на нечто, что было слишком аморфно, чтобы дать ему имя, слишком неубедительно.

— Павел Андреевич, к вам пришли, – заглянул охранник.

— Спасибо, Алексей, – Красильников встал навстречу жене и дочке. – Здравствуй, милая!

Дочка подтянулась на цыпочках, подставляя папе щеку.

— Ты домой собираешься, или опять будете здесь ночевать?

— Нет, – засмеялся муж, – не будем. Теперь в этом нет необходимости.

— Что, получилось?! – восторженно выдохнула жена.

Он кивнул.

— О-о-о-ой-й! Какой же ты всё-таки умница!

— Ну, это не я, это мы, – смущённо посмотрел он на друзей, неловко припрятывающих бутылку.

— А где Маша? – вдруг тревожно оглянулась жена.

Маша, воспользовавшись тем, что на неё перестали обращать внимание, тихонько выскользнула в святая святых папиной лаборатории.

Ей всегда нравились все эти сверкающие панели, мигающие огоньки, шлемы, которые строго-настрого запрещали трогать, диковинные переплетения трубочек.

Белая, словно стеклянная, стена стояла посредине. Она манила, как магнит, её так хотелось потрогать, проверить на гладкость.

Маша подошла поближе, протянула руку. Интересно, что там, за стеной? Какой-то механизм? Или очередная комната? Насколько помнится, раньше это место папиной лаборатории было больше. Что там, за матовым блеском?

Она осторожно тронула поверхность. Стена оказалась мягкой, тёплой на ощупь. И вдруг разошлась, как туман, стала неровной рвущейся ватой. Постепенно в ней образовался проём.

Аллея! Похожая на ту, что Маша запомнила, когда гостила у бабушки.

По ней они уезжали, а бабушка махала им вслед.

Она не слышала шума.

Отец придержал мать.

Стена сомкнулась.

— Память, – выдохнул он.

— Или желание. Мне её так не хватает!

№14

— Здесь будет стоять шкаф! — решительно объявил папа.

— Может лучше повесим картину? — робко предложила мама.

— А телевизор вы куда собрались девать? — ехидно поинтересовалась бабушка?

— Может у ребенка спросим, это, как никак, её комната… — вздохнул дедушка.

Все обернулись ко мне, и я даже немного испугалась.

— Не надо тут ничего ставить, смотрите — какая красота! — попросила я, показывая на стену.

— Ну, стена… белая. — неуверенно протянул папа.

— Верочка, у тебя температура? — испугалась мама, целуя меня в лоб.

— Вот, довели ребенка! — заявила бабушка, уходя в кухню, ставить чайник.

-Ээх, — вздохнул дедушка. — Идете, чай заваривайте, я за ребенком посмотрю.

Взрослые вышли, а дедушка подмигнул мне.

— У меня в детстве там был парусник, — шепнул он, присаживаясь на краешек дивана, — а у тебя что будет?

Я зажмурилась, подошла поближе, и через ресницы глянула сквозь стену…

№1

Бардо Тхедол или

Алиса в зазеркалье 18+

Я приду к тебе в сладкий утренний сон,

И мы отправимся на завтрак

К Эммануилу Канту.

Он будет с нами мил и любезен,

Мы будем есть яичницу с беконом

А может ещё и джем,

А старина Кант будет ухмыляться в усы

И сплетничать о Фрейде…

Я передам тебе соль,

А ты зачем-то полезешь под шкаф

И найдёшь там

Мои старые оранжевые крылья,

Которые мне малы…

И я заплачу…

Тогда ты

Перекрасишь их в фиолетовый.

Теперь они впору,

Но мне,

безУдержно надо

кому-нибудь

их подарить.

Почему бы не тебе?

Ты станешь ветром

И я тебя отпущу…

Буду улыбаться и вернусь к Канту.

Мы с ним выпьем мартини

И сыграем ещё одну партию

В бисер.

Потом я выберу маршрут

И уйду.

А по дороге мне, может быть,

Повстречается ветер…

№2

Старая потертая стена. Скука, обыденность будней, да и двойка в дневнике. Что может быть хуже на тот момент, когда на дворе весна и скоро закончится школа. Казалось нужно радоваться, но нет, Оле было не весело. Она нехотя шла домой с прогулки: дома уроки, уборка, да и брат засранец все куклы ее поломал. Было обидно, что не лето. Она подошла к стене и стала писать что-то мелом, который украла из класса.

Ольга девочка весьма задорная, и веселая, но почему, то не сегодня. Девчушка была слегка рыжеватая, веснушки слегка обрамляли юное, но серьезное личико. Глазки были словно две пуговки зеленого цвета, сама худощавая. Волосы, черными локонами, спускались за плечи, прихваченные резинкой. Казалось, словно солнце поставило эксперимент над этим чадом. Толи издевка природы то ли гены, ни кто не поймет, да и характер такой же, как и сама внешность необычный. Одним словом черноволосый рыжик. Так и звали во дворе, «Рыжик».

Девчушка, поморщив лоб и пристально посмотрев на свой шедевр, словно она художник, с улыбкой пририсовала веселую рожицу. После чего подойдя уже ближе чтобы рассмотреть то ли стену, то ли муравья, который полз безмятежно. Однако что-то ей не понравилось, и она с какой-то детской злобой или обидой пнула Стену.

-Дурацкий день. Прошептала она.

-А в чем же он дурацкий? Спросил неожиданно кто-то Ольгу.

Она повернулась, сзади стоял маляр, точнее человек который был на него похож, Его синяя кепка закрывало лицо на половину, а тень создаваемая козырьком прятало нижнюю челюсть. Девчушка брезгливо покосилась на его ботинки похожие на те, которые носят клоуны, только меньших размеров. А джинсы все забрызганные разными красками, смешно топорщились.

–Маляр? Спросила Оля четко и ясно и так гордо, словно она была королевой, да определенно королевой, только своей страны, которой, к сожалению не существовало.

-Если ты мне ответишь, в чем этот день дурацкий я тебе отвечу, кто я. Сказал незнакомец и тут же улыбнулся.

— А тебе какая разница? С обидой спросила Оля и, отвернувшись горда задрав свой носик, пошла.

-Может, скажешь все-таки мне хоть твое имя? Неожиданно снова спросил незнакомец.

-А меня учили не разговаривать с незнакомцами. Все так же гордо ответила Оля и повернувшись к нему своим милым личиком показала язык. Незнакомец засмеялся и сказал: — А ты все-таки можешь стать королевой! И отличной.

Оля остановилась и вопросительно посмотрела на Незнакомца, словно не понимала, что он хотел сказать ей.

— И ты меня можешь ей сделать? С детской наивностью спросила Оля Маляра. Да теперь уже Маляра, нет, даже художника. Да в его неказистости сразу появилась стать, словно он волшебник по мановению, которого появится палочка, волшебная палочка. И он этой волшебной палочкой сбудет все ее мечты.

— Конечно. Ответил Маляр. И в его руках вдруг появился огромный валик, которым красят стены. Он подошел к стене, и начал водить им размашисто. Оля слегка попятилась назад, и перед ее глазами, начала стираться серая и скучная стена, а за ней начал открываться новый и прекрасный мир. Вот уже почти, и грань между серыми буднями я ярким миром исчезла. На обширной поляне резвились детишки, летали птицы, и ветер дул теплым звуком в лицо. Маляр протянул Оле руку, и они вместе перешли в другую реальность. Тут девчушка засмеялась, она побежала к другим детям, с которыми бегала дворняжка.

-Как тебя зовут? Спросил один темноволосый мальчишка.

-Оля. Не задумчиво ответила она.

-А меня Вовка, но все меня кличут Вочка. И мальчик стеснительно протянул руку Оле. Давай снами играть? С улыбкой спросил он ее и побежал в вдогонку за светлым мальчишкой, который толкнул его.

— Вот видишь этот мир, может стать твоим. Сказал странник, подойдя к Оле.

Девчушка задорно посмотрела на него, и радостно стала прыгать.

Прошло много времени, и Оля повзрослела, она и в правду стала королевой, как и сказал ей однажды незнакомец. Однако она все грустила по дому и родителям, Вечерами потихонечку плакала, закрываясь в своих покоях. И вот в один день к ней пришло письмо, где было сказано, что ее родители умерли. Ольга заплакала еще сильнее. И теперь каждый день для нее был, как та серая и скучная стена.

Был пасмурный, серый вечер. Дождь ломился в окно, и было как то не уютно в ее комнате.

-Почему ты такая печально? Внезапно спросил ее Маляр, появившийся из ниоткуда.

Ольга удивилась, и даже испугалась на секунду, однако взяв себя в руки, она подошла к нему и, потрогав его, чтобы убедится настоящий ли он, ответила, — Мои родители мертвы, а жить здесь для меня уже в тягость.

— Думою пора домой! Ответил Маляр и так же по волшебству у него появился валик, тот валик, который она видела в глубоком детстве. Он снова стал, водит по стене, и серый цвет исчез, а на месте его появилась знакомая улица, которая к удивлению не изменилась. Подав Оле руку, Маляр снова провел ее сквозь грань, и они оказались на все той же улице. И она стала все той же маленькой девчушкой, черноволосым рыжиком. Она весело посмотрела на Незнакомца и спросила его: — А как тебя зовут?

— Алдон. Ответил ей с улыбкой Маляр. Оля обняла Алдона и, попрощавшись, убежала.

Маляр тоже свернул переулком и скрылся.

Дома Олю как всегда тиранил ее брат, а родители интересовались школой. Все вернулась на круги своя. Оля, покрутив ручку, поставила точку в последнем предложение.

Упражнение, которое ей не давалась, было выполнено.Она закрыла учебник и побежала к своим родителям.

А что Маляр? Его судьба осталось не известной, может он снова плутает где-нибудь в городе, а может уже снова раскрашивает этот серый мир новыми красками. Кто-то говорил, что видел его на рынке, кто-то говорил, что видел его у банка, одни даже поговаривали, что он нарисовал себе звезду и улетел в небо, но все, же он исчез и куда, увы, ни кто не знает.

№3

— Манюня, милая, ты даже себе не представляешь, как это открытие изменит нашу жизнь! — расписывал будущие перспективы бородач, воодушевлённо жестикулируя. – Представь, мы увидим голубое небо с облаками, деревья. Будем гулять с тобой снаружи под дождём…

— А что такое «дождь»? – спросила Манюня, девочка лет десяти.

-Ну, это когда чистая вода льётся не из душа, а с неба.

— Здорово, пап! – Манюня захлопала в ладоши. – Скорее бы под дождь.

— Как только, милая, так сразу.

Мысль о том, что демонстрацию изобретения могут отложить в долгий ящик, несколько подпортила хорошее настроение Виктора Дугласа, рядового учёного Колонистического Общества.

***

— Об этом изобретении никто не должен узнать, — объявил о своём решении плотный невысокий человек помощнику. – Никто, товарищ Шольц, – это значит ни один. Пустые надежды порождают ненужные волнения в массах.

Помощник всем своим видом выражал молчаливое согласие. Шеф был не в духе. Беспрекословное подчинение всегда было основой порядка на Марсе, последнем пристанище человеческой расы, вернее того, что от неё осталось.

Глава Марсианского Колонистического Общества Тяо Суарес подошёл к иллюминатору и близоруко прищурился, оглядывая безжизненный пейзаж красной планеты. По его глубокому убеждению, Общество не было готово к такому прорыву. Нельзя сказать, что Суарес не пёкся о благе для колонистов, просто он был закоренелым прагматиком и искренне веровал, что жёсткая дисциплина и единство есть залог благополучия в колонии.

***

Виктор знал, что за ним должны придти, как когда-то пришли за его женой. Что будет с Манюней? Он ласково подозвал дочь к небольшому устройству на треноге.

В дверь настойчиво постучали. Девочка встрепенулась.

— Манюня, ничего не бойся, — успокаивающе произнёс Виктор. – Смотри на стену.

Виктор активировал портал, и стена постепенно стала исчезать, открывая удивительный вид. Первые лучи солнца затейливо играли на стёклах домов и в лужицах. Пахнуло головокружительной свежестью, лёгкий ветерок затрепетал в волосах удивлённой девочки.

Стук в дверь становился всё настойчивее. Послышались выстрелы и глухое жужжание лазера. Виктор обнял дочь, больше всего на свете ему хотелось видеть её счастливой.

— Я люблю тебя, девочка моя, — Виктор поцеловал волосы Манюни, запоминая родной запах. – Теперь иди, дочка, тебе пора.

— Я не пойду без тебя, папочка, — заплакала девочка.

— Иди и жди меня вон на той скамье, — сказал Виктор и подтолкнул дочку к порталу. – Я скоро.

Как только Манюня оказалась по ту сторону портала, Виктор включил кнопку самоуничтожения на синхронизаторе времени и пространства и открыл входную дверь.

№4

Меня часто наказывали. С тех пор, как незнакомые люди забрали меня из дома, сказав, что мои Папа и Мама плохо со мной обращаются, что мне не хватает внимания, любви и ласки, меня очень часто наказывали. Меня увезли из нашего маленького домика, в котором весь чердак принадлежал мне одной, и поселили здесь, в комнате с еще четырьмя девочками, такими же обделенными родительским вниманием маленькими существами. Нам сказали, что теперь у нас будет одна большая семья, мы будем жить все вместе, пока нам не найдут достойных родителей. Из пятерых пока нашли только для одной. Недавно я видела ее по телевизору. Малышку Поли нашли мертвой в новом доме. Говорят, она съела мамино снотворное. Когда я рассказала про это остальным девочкам, меня вновь наказали. Оказывается, смотреть такие каналы по телевизору хорошим девочкам нельзя, а мне теперь не разрешат смотреть телевизор целый месяц. Вообще ничего: ни мультиков, ни сказок, ни уроков английского. Когда остальные девочки пойдут смотреть телевизор, я буду должна учить Писание.

Сказали и поставили в угол. Я уже привыкла к нему. Если не оказывалась в нем хотя бы пару дней, начинала скучать. Только здесь от меня отставали наши воспитатели, только в этом углу у меня было свое личное время, не занятое другими людьми. В наказании я нашла свое спасение. Я могла часами стоять и мечтать. Мечтать о том, что когда вырасту, то поеду к родителям, к моим настоящим Маме и Папе. О том, как они мне обрадуются и будут гордиться мной. Ведь я вырасту красивой и умной. И ради этого момента я старалась изо всех сил, училась, училась всему: чтению, письму, вышивке, готовке. Смотрела, как правильно поливать огород, как лучше гладить белье, как кормить птиц и животных. Меня хвалили, ставили в пример остальным, показывали приезжающим взрослым и… ставили в угол. Я не хотела уходить в чужие семьи. За это наказывали.

Меня часто наказывали. Я молча шла в свой угол, вставала лицом к белой стене, закрывала глаза и начинала мечтать. Стояла так и не открывала их, пока меня не начинали звать. И вот я вновь наказана и вновь стою в углу.

— Алина, — услышала я чей-то голос и открыла глаза.

Голос был незнаком, и я оглянулась, желая увидеть говорящего.

— Алина… — опять сказал кто-то, и я обернулась на голос, едва не закричав от неожиданности. — Не бойся, Алина.

Я не видела того, кто говорит со мной, но очень хорошо его слышала. Но не это удивило меня: на месте стены, такой привычной белой стены, была залитая золотыми лучами улочка, так похожая на ту, где я росла. Но всё же другая. Камни мостовой казались такими теплыми, а фонтанчик… он журчал на десятки голосов. А возле фонтанчика стоял наш дом. Но на нашей улице не росли липы…

— Алина, ты очень скучаешь по родителям? — прошептал чей-то голос. И я кивнула.

— Они тоже, они не могли жить без тебя, Алина. Они очень хотят тебя видеть. Шагни, и ты никогда больше с ними не расстанешься.

— А ты волшебник? — спросила я у кого-то. И он грустно ответил:

— Почти. Не совсем волшебник, и в тоже время, немного больше, чем просто волшебник. Решай, Алина, мне трудно удержать эту тропу. Солнце уже почти село, а без его света тебе не найти дороги. Шагай или забудь про этот миг.

Шаг. Вспышка. Яркий солнечный свет. Тепло камней бод босыми ногами, теплый ветер, хватающий за подол, и добрые улыбки моих родителей.

— Галина Петровна, чем вы сможете объяснить это? — властный голос директора приюта вбивал пожилую воспитательницу группы «Е» в кресло. — Сначала одна ваша подопечная травится снотворным, и нам приходится возвращать деньги ее приемным родителям. Потом вторая исчезает из приюта. За чей счет нам возмещать затраты на их содержание, обучение и питание? Кто будет возмещать ущерб приюту? Кто, я вас спрашиваю?

Трель мобильника прервала гневную тираду. Директриса внимательно слушала, меняясь в лице при каждом слове:

— Да. Да. Конечно. Да. Понимаю. Да. Разумеется.

Она упала в свое кресло, уронив трубку телефона на стол.

— Что случилось, Инесса Викторовна? — робко поинтересовалась воспитательница. Но у начальницы не нашлось сил ответить. Она кивнула, встала и подошла к шкафу. Молча достала два пузатых фужера и бутылку дорогого коньяка. Один фужер себе, второй – Галине. Руки дрожали, слезы оставляли мокрые дорожки, портя безупречный макияж. Только опустошив свой фужер до дна, промокнув поднятое к потолку лицо салфеткой, она уронила несколько коротких фраз:

— Звонил министр. Лично. Нашли Алину. На могиле ее родителей. Мертвую. Приют закрывают. Все частные приюты закрывают. И меня. Меня тоже, скорее всего, закроют, Галя.

№5

В эту квартиру мы переехали недавно. Мы — это я, мои родители: мама и папа, а также мамины родители: дедушка Валя и Бабушка Саша. Квартира была просторной, в пять комнат, так что одну выделили мне. Большую такую, светлую, со стенами, выкрашенными в белый цвет. Вещи наши еще не прибыли, и папа с дедушкой купили на рынке «времянки», как они сказали, а по мне, так это были самые лучшие на свете вещи. На кухне появились плетеные кресла, с затертыми подлокотниками и ножками, большой круглый стол и этажерка для посуды. В спальне у родителей на полу разлегся надувной матрас, бабушка теперь спала на диванчике, а дедушка в раскладном кресле.

— Саша, на диване достаточно места нам двоим, — ворчала по вечерам бабушка, но дед упорно раскладывал отдельную постель.

— Она ворочается, перетягивает одеяло и просыпается раньше меня, — доверительно шептал он мне на ухо и улыбаясь целовал бабушку в щеку перед сном.

В огромном коридоре было почти совсем пусто.хоть на велике гоняй, и я надеялась что так и будет. Ну, кушетка у телефона и вешалка в углу вещи, разумеется, необходимые, а вот больше сюда ничего не надо. Но больше всего повезло мне. Огромный старинный стол, опирающийся на две тумбы, со встроенными полками, покорил мое сердце, как и большое дубовое кресло с кожаными подушками и подлокотниками. Эти предмены, да еще зеркало, достались нам от прежних хозяев и стояли в моей комнате изначально. Папа принес мне раскладушку, прикрутил к стене полку для книг и вешалку, и на этом оформление квартиры закончилось.

— Через пару недель придут наши вещи, надо придумать куда девать этих монстров, — буркнул папа дедушке, кивнув на стол с креслом.

Мне стало даже обидно за мебель и я представила, как бы славно было бы унести их куда-то далеко, что бы потом в будущем, когда я вырасту и буду жить одна, забрать обратно.

— А зачем «потом»? — спросило вдруг зеркало. – Разверни меня.

Я удивленно захлопала глазами, но зеркало не умолкало.

— Разверни, разверни, не пожалеешь.

Я подошла, и осторожно повернуло зеркало стеклом к стене. Что-то засверкало, и из стены заструились мягкие желтые лучи, проникая сквозь заднюю стенку зеркала, разрастаясь по белым обоям, окрашивая мою комнату в осенние тона.

— Вот, стоит сделать шаг, и ты окажешься в волшебном краю. Можешь взять с собой все что угодно … — проговорил кто-то голосом зеркала.

— Но я не подниму даже кресло, – удивилась я.

— Гхм… Действительно. Ладно, шагни и пройди до дальнего дома, там живет кузнец, он тебе поможет. – нашло выход зеркало.

— А может позвать папу с дедушкой? – спросила я.

— нет-нет, что ты. Это же волшебная страна. Туда нельзя взрослым! – торопливо ответило зеркало.

— А кузнец? – спросила я.

— Что, кузнец? – переспросило оно.

— Кузнец же взрослый, почему ему можно?

Несколько секунд зеркало не отвечало, а потом неуверенно заговорило:

— Ну, он же там вырос…

— Мама! Папа! Меня похитить хотят! – заголосила я, выбегая из комнаты.

— Ну что за дети пошли, совсем не верят в сказки и добро. – Возмутился Людоед закрывая волшебный портал.

№6

Наверное я родился рисуя картины, да смешно так говорить. Просто с самых малых лет я то и делал, что рисовал. Рисовал все, что видел, что думал и о чем мечтал. Но к двадцати годам казалось уже все было нарисовано. Мои картины стали повторятся. И я перестал получал удовольствия рисуя их.

Так одним не очень солнечным днем я пошел к заброшенному дому в надежде найти новое вдохновение. Обходя дом я с тоской смотрел на местный пейзаж. Это было тихое место не потревоженное человеком. Переведя взгляд на дом, я увидел девочку, что увлеченно наблюдала за мной. Я отпрянул назад, ведь она была на половину прозрачна. Это было приведение. Еще раз посмотрев на нее, я увидел как она улыбалась мне. Это была самая светлая улыбка, что я видел. Настолько открытая и душевная. Пусть она приведение, мне это было не интересно. Куда интереснее было узнать, что она делает тут. Улыбнувшись и помахав рукой я всматривался в ее полупрозрачный образ, с ангельской улыбкой. Она ответила мне тем же.

Я выяснил, что она уже давно в этом доме, по моим прикидкам, лет так уже за сто. Как ее зовут девочка тоже не знала, поэтому я назвал ее Алиса. Эта душа не может переступит порог этого дома.

Я стал приходить к ней каждый свободный день и рассказывать о мире. На одной стенке я нарисовал для нее часть улицы. Приходя к ней, я постоянно обнаруживал ее у нарисованной улицы. С тех пор я нарисовал множество картин для нее. Срисовывая реальность. Мои картины стали популярны, не успевал я закончить картину, как ее забирали. Но перед тем как отдать картину я всегда показывал ее Алисе. И сейчас в свои семьдесят два года, я хожу к девочки в голубом платьице, которая постоянно смотрит на стенку, где нарисована часть улицы. Бедная Алиса, только теперь я понял, насколько я счастливый человек. Я прожил жизнь познавая мир, я мог идти и ехать куда хотел, я мог общаться с миром. И теперь, когда устал, могу покинуть его. А Алиса, несчастная душа, приговоренная к вечному заключению в этом мире, без возможности узнать Его.