Салфетки №355. Голосование!

Луна. Печальная, задумчивая, она смотрела в спину одиноко бредущей по тропинке фигуре. Мертвенно-бледный свет, смешиваясь с ночной мглой, ложился на узкую дорожку, касался высоких трав. Тишина. Природа замерла, ее дыхание — ветер — легким и незримым саваном окутывало путника. Женщину. Ее босые ноги бесшумно ступали по давно утоптанной дорожке, ведущей подальше от домов ближе к лесу, в котором до рассвета поселилась непроглядная темень. Полуночница, облаченная в легкую и почти прозрачную сорочку, шла навстречу ночи, тому, что она таит в себе, и чем может поделиться, стоит только пожелать. Пальцы бережно сжимали стеклянную бутылочку и тканевый мешочек, перевязанный грубой нитью — все, что нужно, для прошения и платы за него. Женщина несколько раз оборачивалась, проверяя, не следует ли кто за ней, тревожно осматривалась, вглядывалась в даль, на дорогу, спускавшуюся с возвышенности. Никого. Только она. И это успокаивало, но на время, и что-то внутри вновь начинало изводить, ныть, точить сознание, заставляя воротиться назад.

Наконец, тропа вышла к перекрестку, разбегаясь в четыре стороны и скрываясь во мраке среди травы. Прямо в центре, на истоптанной сухой земле, полуночницу встретило иссушенное дерево, под кривыми уродливыми ветвями которого стоял старый колодец. Воды в нем уже давно не было, внутри обитала лишь тьма, холод и бесконечная пустота, облизывающая камни. Это место многие деревенские обходили стороной, а все из-за того, что когда-то на этом самом дереве нашли висельника. Потом, через время, еще одного. И еще. Так набралось с десяток повешенных, и все они были женщинами. Чертов перекресток, бесовское распутье — как только не называли жители местных земель проклятое развилье, и даже говорили о нем с опаской, чураясь всякий раз при одном только упоминании. Болтали разное: и бесы-то там по ночам в свой урочный час устраивают пляски-гулянья, и заманивают-то нечистые силы случайных путников. Однако находились те, кто все же втайне приходил на перекресток, стремясь получить от незримых хозяев дорог желаемое. Были и те, кто творил черные дела в гордом одиночестве, но под присмотром невидимых наблюдателей.

Полуночница в нерешительности ступила на растрескавшуюся землю, будто боялась потревожить ее.

… Иду-кланяюсь,

Ступаю-переступаю,

Говорю-заговариваю,

Гляжу-завораживаю...

Она обошла колодец против часовой стрелки ровно шесть раз. Аккуратно положив мешочек и окропив землю вокруг него отваром из бутылочки, женщина повернулась спиной к дереву и закрыла глаза. Затаив дыхание, она склонила голову влево, точно прислушивалось к тому, что некто незримый ей нашептывал на ухо. Сняв с себя сорочку, отдавая себя всю майской ночи и тем силам, к которым взывала, она принялась быстро и бесшумно шевелить губами, но ее прошения уже слышали те, к кому лучше никогда не обращаться. Внезапный ветер резким порывом спутал волосы и объял нагое тело. По четырем дорогам издалека потянулись песчаные вихри-воронки, в которых угадывались странные размытые образы; в шуме ветра шуршали шипящие голоса.

… Другой откуп.

Пришла, отдавай...

Утро принесло с собой хмурое затянувшееся небо, смотрящее на потускневшую без солнца зелень. Кроны покачивались на ветру, о чем-то переговариваясь между собой, и только старое сгорбившееся дерево стояло молча и неподвижно, раскинув безобразные безжизненные ветви в стороны, на одной из которых в петле висела побелевшая и поседевшая полуночница. Под ее же ногами валялись разорванный мешочек и разбитая бутыль.

Катя и Даня сидели в ресторане и так оживлённо болтали, что не заметили, как сгустились вечерние сумерки и день сменился ночью. Очнулась парочка только тогда, когда официантка прямо подошла к ним и сказала, что заведение закрывается. Но и оказавшись на улице, они продолжили милое общение, пока не подошли к перекрёстку – месту, где их пути расходились.

– Тебя проводить? – робко предложил Даня.

– Да нет, что тут идти десять минут, – смущённо отказалась Катя.

– Хорошо, тогда отпишись, как дома будешь.

– Ладно, – натянуто улыбнулась девушка, стараясь ничем не выдать своё разочарование.

Она-то просто кокетничала и надеялась, что Даня настоит отвести её домой, а не бросит посреди ночи.

«Что за мужики пошли!» – возмущалась про себя Катя, идя по темному скверу. В принципе его можно было обойти по освещенной фонарями улице, но Кате хотелось поскорее добраться домой, так что лучше уж недолго побоятся, чем тратить драгоценное время. К тому же завтра рано вставать. К тому же Даня мог бы и проводить! И уже ничто Катю не радовало: ни отличное свидание, ни запах сирени, ни тепло и красота прекрасной майской ночи.

«Конечно, я сама отказалась, – продолжала рассуждать Катя, стараясь гневом перебить нарастающий страх. – Но разве он не мог попробовать уговорить… Проявить мужскую твердость характера. Поступить как мужчина!»

От невеселых мыслей Катю отвлёк звонкий смех. Группа людей толпилась у скамейки впереди. Судя по запаху сигарет, они купили, а ещё громко разговаривали и явно были навеселе. Кто знает, что от них ждать. Катя остановилась, как вкопанная, несмотря на теплую погоду по спине прошёл холодок.

«Вот сейчас убьют меня эти гопники, а Даня даже не всплакнет, – негодовала Катя, дрожа, как березка на сильном ветру. – Точно не всплакнет! Небось и отписаться попросил чисто для галочки!»

Весь шарм Дани, всё его красноречия разом померкли перед Катей. Она видела только группу людей вдалеке и чувствовала сожаление, что вообще пошла на свидание. Да, язык у Дани подвешен, но судить ведь надо по поступкам, а поступка-то и нет. Измельчали мужчины, измельчали.

Волна злости придала Кате сил, и она смела двинулась вперёд. И к великому облегчению девушки, толпа людей не обратила на неё никакого внимания.

Наконец, Катя вышла из сквера на освещённую дорогу и радости её не было предела. И сразу всё представилось в лучшем свете. Кроме Дани, который оказался таким малодушным. Как и Вадим, не заплативший за неё в кафе или Влад, который всё обижался, что она редко отвечала на его сообщения… Какая же беспокойная у Кати личная жизнь, никак не наладится.

Вдруг подул теплый ветерок и сдул даже этот осадок. Безмятежность майской ночи, как ни крути, успокаивала, и Катя решила остаток пути просто наслаждаться тишиной и собственным одиночеством. Может ей просто так лучше и поэтому в каждом поклонники она выискивает недостатки? Катя не знала ответ на этот вопрос, ночь его тоже не знала. Она лишь дала ответ на другой: «Даня тот самый или нет?». Точно нет. Он не был с ней рядом, когда был ей нужен, и потому она всё для себя решила.

– Спасибо тебе, ночь! – задорно выкрикнул Катя и пошла дальше искать своё счастье. Кто знает, может именно этой прелестной майской ночью, пока девушка не дошла до дома и длится ночное волшебство, она своё счастье и найдёт...

Майская ночь тихо, осторожно накрывает город черным бархатным пледом. Утомленные работой и домашними делами горожане оживляются, увидев потрясающую красоту. Восторженно разглядывают серебристые вкрапления на черной ткани, пытаются угадать, чей силуэт образуют тени на светло-желтом лике луны. Майская ночь коварна. Под изящно-утонченной оболочкой скрывается желание запутать, искусить, подчинить.

Майская ночь — жестокая женщина в длинном синем платье, со светлыми кудрями и пронзительными зелеными глазами. Она напоминает гибкую кошку, ловкую пантеру, хищную птицу. Не надо заглядывать в лицо, это опасно, можно потерять свое «я». Майская ночь настолько красива, что у заглянувшего помутится рассудок, в голове взорвутся тысячи фейерверков. Поведет за собой, словно королева, а потом бросит на перекрестке, радостно улыбнувшись, вручив на прощание гитару. Домой отчаянный смельчак не вернется. Превратится в бродягу-менестреля, распевающего песни о прекрасной даме, встреченной на пути.

Майская ночь любопытна. Ей интересны человеческие беды и удачи, она прислушивается к вздохам больных, плачу детей, признаниям влюбленных. Она любит жизнь, но не людей. Поправляет тонкую, почти невесомую вуаль, откидывает со лба светлую прядь. Кружевные манжеты настолько белоснежны, что кажутся нереальными. Ноги в легких сандалиях ступают так, словно их обладательница боится напороться на осколок стекла или гвоздь. Осторожные, красивые, до невозможности притягательные движения…

Майская ночь часто рискует, вступая в спор с Хранителем города. Старому, флегматичному существу не нравится своеволие красавицы. У Хранителя густые, косматые брови, узловатые пальцы, желтые ногти, длинная борода. Он появился на свет вместе с городом, сердечно привязался к собрату. Майская ночь все портит. Отравляет души горожан ядовитым напитком, замешанном на гордости.

Хранитель горестно вздыхает, когда Майская ночь приходит к нему. Женщина не терпит отказов, но обожает споры. Старое существо всегда ей горячий чай и кладет на блюдце рахат-лукум. Гостеприимно? Вполне, но красавица никогда не ценила заботу. Сделав пару глотков, Майская ночь начинает плести сети из лукавства. Уговаривает старого Хранителя хотя бы однажды совершить безумный поступок. Например, станцевать вместе с ней на глазах у прохожих или напугать до дрожи кого-нибудь из пьяниц.

Майская ночь презирает ничтожных и уважает сильных. На любовь холодное сердце не способно, такой уж родилась эта особа. Ее призвание — дурманить красотой, накидывать на город черный плед с серебристыми вкраплениями звезд, превращать редких смельчаков в менестрелей, пить чай, спорить с Хранителем. Совсем скоро придется уступить место Июньской ночи, доброй, милой девушке.

Майская ночь не умрет. Просто исчезнет, оставив после себя жгучие воспоминания, эмоциональные баллады, нетронутый рахат-лукум. Уйдет в небытие. А после Июньской ночи в город придут Июльская, Августовская, Сентябрьская… Все по своему хороши. Все выполняют свой долг.

Майская ночь улыбается уголками губ, смотрит в окно. Фонарей на улице мало, но диск луны больше не завешен причудливыми тенями. В небе висит не бледное, а яркое пятно. А звезды! Крупные, блестящие, влекущие к себе!

Майская ночь смеется. Предстоящее исчезновение не пугает, ведь в следующем году она снова появится.

Майская ночь удивительна…

Одно из детских воспоминаний, которое одновременно кажется мне совершенно невозможным и в той же мере помнится абсолютно реальным.

Мне шесть лет. Конец мая, я с бабушкой и родителями на даче. Мы с местными девочками, которых не помню по прошлому году, играем на полянке около леса. Пенёчек под огромным кустом сирени, куклы и всякая мелочь: вертушки с цветочками из фольги, разноцветные прыгунчики на резиночках. Почему-то мы ссоримся. Почему? Не помню. Только помню мою обиду, и – «я с вами не пойду!», и вот я одна и раскладываю свои сокровища на пне («обойдусь и без вас!»).

Стемнело, потянуло сыростью («лето будет холодным»). И вдруг из чьего-то дома – музыка, заставка программы «Время». Как же поздно! Я должна уже засыпать – хотя на самом деле, слушая эту мелодию в кровати, рассказываю себе сказки и интересные истории и пытаюсь услышать, о чем говорят взрослые на кухне-веранде.

Я похватала свои игрушки, вскочила, задела ветку, и сиреневый куст кинул в меня первыми осыпающимися цветками. Но… куда идти? Так темно!

– Девочка, ты что же на улице так поздно?

Такой добрый и заботливый голос.

– Я заблудилась!

Сказала и поняла, что так и есть – я даже не представляю, в какую сторону бежать! А родители, конечно, уже волнуются и сердятся.

– Ну пойдем, я тебя провожу.

Милая старушка в шерстяной кофте. У бабушки похожая.

Я дала ей руку. Мы идём… Какие, оказывается, высокие деревья в посёлке. Я таких не замечала никогда. Окна почему-то нигде не горят, и тихо как. Неужели все спят?

– А вы знаете, где я живу?

– Конечно, деточка, я все знаю…

И вот, наконец, за елками что-то засветилось. Домик, замшелая крыша, окошечко за занавесками.

– Но мы не в таком доме живём…

– Сейчас, деточка. Вот возьму очки, а то вижу плохо. И пойдём искать твоих маму и папу.

Она держала меня за руку – очень цепко. Так и втянула на шаткое крыльцо, с тремя ступеньками и тонким половичком, и оставила на веранде.

Обстановка была обычная для дачи: старая мебель, клеенка на столе. Неосвещенная лесенка вела куда-то наверх. Там, наверно, лежат привезенные из города журналы, которые складывают в стопки и хранят годами…

Около стола были два деревянных стула и маленький диванчик. У стены застекленный шкафчик. На одной из полок была посуда, а на другой – игрушки. Они стояли в ряд: куклы, клоуны, звери. И самое чудесное – сова, очень маленькая, с круглыми милыми глазами.

– А почему мы не идём? (ох, скорее бы, знаю, что все уже волнуются, и мне хочется плакать).

– Сейчас, сейчас… Вот печку надо растопить, ночи-то холодные… Дам тебе отварчик из трав (или отравчик из твар? Уже не помню…) и все будет хорошо.

Нельзя брать чужое… Было стыдно, но я так хотела сову! Отодвинула стекло и схватила…

Старуха выглянула: как там гостья? Какая же она оказалась страшная!

От стыда и ужаса я кинулась к двери, чуть не свалилась с крыльца. Деревья, цепкие сучья, сердце колотится от бега. И что-то бьется у меня в руках.

Я выронила сову, и та взлетела, вырастая и расправляя крылья, и хрипло кричала, и я бежала, бежала за ней, пока не услышала громкие, встревоженные голоса мамы и папы…

Родители и бабушка потом качали головами и уговаривали меня:

– Тебе все приснилось. Тебя папа оттуда на руках унес, ты уже заснула, прямо на том же вашем пенёчке.

Заснула? А как же запах сырости, смешивающийся с запахом сирени, сыплющиеся на голову и за шиворот мелкие холодные цветочки? Хлопанье совиных крыльев, резкий крик, летящий в черное небо? Темнота выжидающего леса, треск веток под моими ногами, корни, хватающие за ремешок сандалий?..

Закат провожает день. Ночной город засыпает под тихую мелодию Ветра, который бережно перебирает струны жизни.

Старец укрылся от городской суеты в белоснежных аллеях, это место было похоже на цветущий Рай, воздушный, фруктовые деревья стояли в белых нарядах, столь нежных и лёгких, что при каждом дуновении ветра, белые лепестки ложились неспешно на землю.

Время небрежно поправил свою рубашку и нервно теребил часы на руке. Он поднял голову вверх, спокойное небо укрыто звёздным одеялом.

Ветер стоял, прислонившись, к цветущей яблоне. Он вдыхал сладко-терпкий аромат сирени, которая наклонила свои ветки к небольшой реке.