Салфетки 327. Голосование

Визит (святочный рассказ)

Старуха зима хрустела под ногами старыми костями, бросая в лицо пригоршни снега. Зло завывал ветер.

«В такую погоду и собаку из дома не выгонят...» — вздыхал про себя коллежский регистратор Печкин Тимофей Иванович, пытаясь спрятать лицо в воротник старенького пальто.

— У-у-у! — завыло совсем рядом, и что-то чёрное пронеслось мимо него.

«Свят, свят, свят! — испуганно перекрестился Тимофей Иванович. — Пресвятая Богородица, помилуй мя, грешного!»

«Собака...» — пришла запоздалая догадка.

Ветер подхватил собачий вой.

«Сейчас бы сидеть дома со своей благоверной...» — и перед глазами несчастного возникла домашняя идиллия. Сидит он в кресле, от печки жар идёт, а в руках у него… Тимофей Иванович никак не мог придумать, что желаннее сейчас — чашка чая или же рюмка водки? «Ничего, — успокоил он себя, — последний остался… и домой».

Конечно, можно было бы и на утро визит к Гордею Ильичу отложить, да боязно — а ну как прознает, что он всех обошёл, а его не уважил? А старик суровый, да и хворает. Нет, никак нельзя отложить — благодетель ведь!

Уж так заведено — визиты перед праздником делать, нешто он один сейчас страдает?

И приободрив себя таким образом, Тимофей Иванович побрёл дальше.

А вот и знакомый дом. Поднявшись по лестнице к дверям, он потопал ногами, сбивая снег, и дёрнул колокольчик. Никто не отозвался, зато двери слегка приоткрылись. Тимофей Иванович осторожно, бочком протиснулся меж ними. В передней горели свечи, но никто к нему так и не вышел.

— Кхе, кхе… — осторожно покашлял Тимофей Иванович.

«Куда ж все подевались-то?» — с недоумением подумал он.

И тут увидел, как дверь в переднюю отворилась, и на пороге появился сам Гордей Ильич. И не по-домашнему одет, а при полном параде!

Тимофей Иванович засуетился, сдёрнул с головы шапку и шаркнул ножкой:

— Рад видеть вас в добром здравии, ваше высокородие, — залепетал он, — пришёл выразить вам своё почтение-с и поздравить с наступающим праздником…

И тут только он заметил в руках Гордея Ильича стопку водки.

— Похвально, что вспомнил старика, — голос Гордея Ильича прозвучал глухо, — на-ка, выпей…

Тимофей Иванович принял дрожащей рукой стопку водки и выпил её одним махом.

— Б-благодарствую… — пролепетал он.

— А теперь ступай, — так же тихо проговорил Гордей Ильич.

Привиделось или нет, что глаза у его высокородия странно светятся?

«Это свечи так отражаются»… — успокоил себя Тимофей Иванович, пятясь спиной к дверям.

Оказавшись снаружи, он поспешил домой. И казалось ему, что мороз ещё злее стал, а выпитая стопка водки совсем не согрела, а напротив, выморозила всё изнутри.

Кое-как он добрался до дома и, открыв дверь, вошёл в спасительное тепло.

— Это ты, Тимоша? — жена выплыла в переднюю, глянула на него и всплеснула руками, — Ой, да не обморозился ли ты? Всё лицо белое!

— Немудрено, коли и так, зато всех обошёл. Напоследок и Гордея Ильича навестил, а это, почитай, на другом конце города. И извозчиков не сыщешь в такую погоду-то.

— Гордея Ильича?! — вновь всплеснула руками жена и с ужасом глянула на мужа. — Так, Гордей Ильич-то преставился! Сегодня поутру и помер, Ты пока на службе был, я в церковь ходила, а потом гляжу — жена его к батюшке подошла, и услышала я, как она об отпевании договаривается.

— Помер?.. — прошептал Тимофей Ильич, и в памяти всплыл бледный образ его высокородия и стопка водки в руках.

* * *

Василиса Премудрая мрачно смотрела в окно. В мутное стекло мягко стукались большие отсыревшие снежинки.

– Вот же унесла нелегкая и носит теперь невесть где…

Василиса с неудовольствием покосилась на лежащую на столе пустую раму зеркала. То-то и оно, что «невесть». Осторожнее надо быть с хрупкими предметами.

В дверь избушки тихонько заскреблись.

– Входи уж, – проворчала Василиса.

Дверь приотворилась, внутрь протиснулась рогатая башка, держа в зубах что-то похожее на записную книжку.

– Входи, говорю, неча выстужать! – Василиса проглотила ругательство – вынимай его потом из жабы. – Добыл?

Козел уперся лбом в дверь, та скрипнула и затворилась, громыхнув засовом. Козел встряхнулся. Во все углы избы полетели мокрые снежки.

– Э, половик рогатый! – шумнула Василиса. – С детями будешь в снежки играть, когда обратно в дурака оборотишься. Кажи, чего добыл?

Козел подошел к сложенному из толстенных неструганых досок столу и положил на него свою добычу. Василиса нахмурилась. Потом открыла синюю плотную обложку с отметинами от козлиных зубов. Больше на ней никаких подписей не было. Под обложкой оказалась черная поверхность, в которой Василиса углядела свое отражение.

– Лопать будешь?

Козел утвердительно проблеял и направился к печке. Василиса отсыпала ему квашеной капусты в миску, подлила наливки и потрепала по загривку:

– Ешь, а я пока разберусь. Эх, добытчик…

Козел гордо вскинул бороденку, помотал рогами – да, дескать, такой я! – и снова нырнул мордой в капусту. Василиса уселась за стол и взяла в руки то, что на первый взгляд казалось зеркалом. Но только казалось. Нет, оно, конечно, отражало Василисью суровую красу, но настолько худо и бедно, что хоть в гроб кладись! Разве что вот обложку можно было согнуть и утвердить всю конструкцию на стол, и она не падала.

– Экая беда, – пробормотала Василиса, расчесывая костяным гребнем свои черные, волнистые, уже тронутые сединой волосы. – Как тебя к делу-то приспособить?

На плечо легла тяжелая морда. Козел пожевал губами и фыркнул в «зеркало».

– А-а, сам притащил, сам недоволен! Давай-ка свечечку затеплим.

Василиса выудила из сундучка, стоявшего под столом, толстую свечу, поставила ее на стол и провела ладонью над фитилем. Огонек, переминаясь с ноги на ногу, робко затанцевал на самом кончике суровой нитки. Василиса погасила масляную лампу, и темные тени повыползали из углов, из-за печки, из подпола, протянули свои когтистые лапы к свече…

– Сидеть! – прикрикнула хозяйка.

Козел шарахнулся в сторону. Тени замерли. А Василиса криво улыбнулась и снова провела гребнем по волосам:

– Иди сюда, дурень. Полюбуешься. Вдруг да и пригодится твоя несуразица.

Она провела пальцами по рамке нового «зеркала», вгляделась в темноту за своим отражением.

А оттуда на нее выплыла ярмарка харь и физиономий: парни и девки, с кольцами в носах, с гвоздями в бровях, с разрисованными лицами, с крашеными ногтями, с черными узорами на шеях, со свалявшимися в войлок волосами…

– Ты у кого эту штуку добыл? – спросила ошарашенная Василиса. – У этих вот?

Козел утвердительно мекнул.

– Храбер! Вылитый волк, серый. А ну-тка, давай-ка их пуганем!

Василиса выбрала маленькую компанию из нескольких таких изукрашенных красавцев обоего пола, скорчила рожу поумнее и рыкнула прямо в зеркало:

– Чо нать?!

– Ать, ять, бать, мать! – откликнулась компания и исчезла с глаз долой.

– Ну, лады. – Василиса почесала добытчика за ухом. – Видать, народишко что-то новое придумал. Давай-ка мы тебя им предъявим, суженого… Да не прячься ты, суеверный! За кого ж я тебя такого отдам?

Абсолютная, как истина существования моих глаз и зрения, тьма.

Во тьме цокает гигантскими глянцевыми копытцами осторожное насекомое. Поедает крошку, что была оставлена на разделочной доске после ужина.

Загорается синий свет и падает в синюю лужу. Мана разбрызгивается, но куда летят капли, не разобрать — света не хватает. На моих руках бригада блестящих в крапинку жуков выкапывает трубы: кровь застревала в проходах и местная ручная администрация распорядилась обновить кровеносную систему.

Зажигается желтый свет. По ладоням течёт расплавленное золото. Подставляю руки к силиконовым формочкам из-под кексов и становлюсь богатым. Мухи, сверкая многотысячегранными бриллиантами зрительных органов, прижимаются ко мне пухлыми брюшками, щекочут эрогенные места коготками лап, присасываются к прессу и губам склизкими пульвиллами. Запах. Мерзкий, возбуждающий.

Наконец, вспыхивает красный. В этот раз светооператор настраивает мощность прожектора во всю. И перед тем, как лампа взрывается, окропив меня ртутью, я успеваю увидеть сотни перевернутых с ног на голову икон и тополя свечей, вылитые из красного воска.

Свет кончился.

Абсолютная, как истина существования моих глаз и зрения, тьма. И мне уютно в ней, как в постели.

Ко мне наклоняется чья-то невидимая голова, гладит добрыми кудряшками. Я шепчу ей:

«Спасибо, — она целует меня, царапая щеку бородатым подбородком, и остается сидеть рядом. — Спасибо, Папа)»

Кирюха торопился за хлебом в супермаркет. Морозец был знатный – кусал за щеки и нос пробирался под куртку, заставляя Кирюху бежать рысцой. На небе сияло холодное январское солнце, расцвечивая искрами выпавший за ночь снег. Он несся на всех парах мимо школы, мимо площади, где шло народное гуляние. Празднично, цветасто разодетые люди что-то пели и плясали. Бежали белоснежные рысаки, волоча за собой огромные сани. Святки! – вдруг вспомнил он. Вот почему мать, никогда не отмечавшая никаких праздников, кроме Нового года и 9 Мая, расщедрилась на торт и печенье и послала его в магазин.

Кирюха свернул в березовую рощу с маленьким прудом и беседкой, в которой летом уединялись влюбленные парочки. Через рощу шла запорошенная снегом дорожка и заканчивалась возле забора, где была стройка.

В заборе уже проделали лаз, и Кирюха без труда проник за заграждение.

2-этажный особняк показался ему меньше размером, чем прежде. Он как будто усох в ожидании своей участи. Дом был предназначен на снос. Во всем облике старого дома, доживавшего последние дни, была такая по-человечески беспросветная печаль, что Кирюха вздрогнул. Ему стало жалко особняк, бывший когда-то обителью красивых, живших радостной, успешной жизнью людей, от которой осталось так мало – дом с колоннами, роща и пруд.

Он не так просто завернул на стройку. Среди горожан прошел слух, что в доме нашли шкатулку с царскими деньгами, и в усадьбу началось паломничество. Кирюха был в числе любопытных.

Дверь в особняк оказалась открытой. На полу валялись осколки стекла, камни, доски и куски штукатурки. Сквозь заколоченные окна в дом пробрался лучик света, позолотив перегородки двери и лестницу, ведущую на второй этаж. Где-то наверху, заглушая тихие, почти неслышные, звуки в подвале и стенах, ворковали голуби.

Кирилл был раздосадован: на первом этаже не было ничего, кроме пыли и мусора. Здесь основательно поработали мародеры, разломав стены и пол.

Кирилл пошел на чердак, минуя второй этаж. Подойдя к двери, Кирюха остановился и прислушался. Он услышал какие-то тихие звуки, шорохи, шепот. Дом умирал и горевал о грозившей ему смерти. На чердаке было еще более сумрачно и тоскливо, чем внизу. Кто-то оторвал доски от окон и внутрь заползал синий свет зимних сумерек. Кирилл осматривал места между потолком и печной трубой, крышной притолокой, углы и щели. Туда могли попасть монеты или какие-нибудь другие предметы.

В углу чердака тени сгустились, образовав подобие человеческих фигур. Это были три женщины. Кирилла напугали не руки, увенчанные длинными когтями, в конце концов, у бомжей, обосновавшихся в особняке, могло и не быть ножниц, а то, что они как бы парили над полом, медленно перебирая ногами под серыми бесформенными юбками.

Кирилл вздохнул и три головы повернулись в его сторону. Разведя в стороны руки, словно желая прижать его к своей груди, женщины поплыли к нему. Кирилл рванул к дверям. Он задержался возле дверей всего лишь на мгновение, но этого было достаточно. Острые когти прошли сквозь ткань куртки и впились в спину, раздирая плоть. Взвизгнув от боли и ужаса, Кирилл выскочил из чердака и помчался вниз по лестнице. Чудом не сломав ногу в завалах камней и досок, он выбежал из особняка и помчался к городу. Вслед ему несся вой старух – святочниц, разочарованных, что добыча ускользнула у них из рук.

Солнце стояло низко над горизонтом, и на снег легли синие длинные тени. Тени тянули костлявые руки, надеясь закогтить, впиться зубами в живую плоть. Однако власть святочниц за особняком заканчивалась.

А Кирилл летел со всех ног домой, уже не мечтая ни о каких кладах. Он захлебывался радостью, что жив, что все хорошо для него закончилось.

_________________________________________________________

Святочницы – демонические существа, появляющиеся в Святки в заброшенных строениях

Год тому я переселился в этот дом. Развод, новая работа, новая жизнь и новая конура, в которой можно выспаться в темное время суток и перекусить засветло. Как одиночке, мне от жилья не нужно ничего кроме тишины и спокойствия. Соседи в основном тихие, все больше старики или такие же обычные работяги, как я — без семей, без шумных дружеских компаний.

Разве что этажом выше, как раз над моей квартирой, жила семья с тремя детьми, которые постоянно носились, аж штукатурка со стен осыпалась. К счастью, в светлое время суток я мало бываю дома, но особенно по утрам о тишине можно только мечтать. Но постепенно я привык и стал воспринимать шум и грохот от детских игр на потолке как бесплатное дополнение к будильнику, практически перестав обращать на это внимание.

Но в последнее время топот детских ног стал раздаваться и по ночам. «Что за бред? — подумал я. – Даже если у детей каникулы, по ночам им положено спать». Нет, сам я никакой не педант, и не лезу в чужую жизнь и тем более в воспитание чужих детей, однако постоянный ночной шум не только мешал мне спать, но казался все более странным и подозрительным. К тому же, кроме маленьких детских ног, сверху стало носиться еще и какое-то животное, явственно клацавшее когтями по полу. Я решил, что наверное соседи завели собаку, но это не объясняло теперь уже постоянные ночные вакханалии.

Решив все же поговорить с соседями, я пару раз поднимался на верхний этаж и звонил в их дверь, но ни разу мне никто не открыл. Идя на работу, я присматривался, не выгуливает ли кто из верхних соседей свою собаку, но такое впечатление, что и собака, и они, за ночь так выматывались, что носа на улицу не показывали, по крайней мере, по утрам.

В конце концов, я зашел в домоуправление, чтобы узнать телефон соседей. Может быть, хоть дозвониться до них удастся, потому что хронический недосып стал сказываться на качестве моей работы, а терять ее из-за соседских детей и собак я не собирался. В конторе мне сказали, что соседи полгода тому съехали с квартиры, и сейчас там никто не живет.

В раздумьях возвращался я домой. Подходя к нашей этажке, поднял голову и нашел соседские окна. Уже стемнело, и у всех горел свет, однако у верхних соседей было темно. Поужинав и собираясь лечь спать, я снова услышал все тот же странный и необъяснимый шум – топот маленьких ножек и стук когтей по паркету. Кто же или что обитает в пустой квартире надо мной?

Сочельник

В комнате пахло хвоей и мандаринами. Нежно звенели колокольчики, покачиваясь на мохнатых ветках лесной красавицы-елки, наряженной, словно сказочная королева.

Вдруг под елкой зашуршали пакеты рождественских подарков, и оттуда вылез маленьких серый котик. Изо рта у него свешивался кусочек блестящей мишуры. Котик смешно тряс большой взлохмаченной головой, и пытался схватить конец мишуры лапой. Все что окружало его за последнюю неделю, казалось увлекательным приключением. Если тронуть лапой яркие шарики, то они начинали качаться и постукивать друг о друга, а в серебристый серпантин хорошо с разбегу зарываться носом. Но самое главное — шелестящии обертки от коробочек. Котик с удовольствием подрал их коготками и распустил бантики. Он уже пару раз подпрыгнул, пытаясь стащить с нижней ветки желтую стеклянную сосульку, как вдруг открылась дверь и в комнату вошли три девушки. Одна из них — хозяйка котика держала в руках большое овально зеркало в тяжелой раме. У других девушек были большие розовые свечи.

— Ой, что это? – вскрикнула одна из подруг. – Здесь ураган что ли пронесся?

— Ну можно сказать и так! – засмеялась хозяйка – Этого урагана зовут Мусик. – Вот я сейчас ему. Мусик! Мусик! Выходи, где ты прячешься разбойник?

Но Мусик, пригнувшись как можно ближе к полу, осторожно заполз под кресло.

— Ладно уж, Маша, оставь его,- протянула другая подруга – Давай начинать. Скоро наступит Рождество.

Котик с интересом наблюдал, как девушки установили зеркало на журнальный столик. А затем расставили зажженные свечи. Потом зашептали что-то друг другу на ухо и уставились в это зеркало.

— Ой, Машка! – взвизгнула одна. – Виталий! Это же он про тебя вчера у салона расспрашивал. Смотри, какой он здесь красивый.

— А это кто? – на месте Виталика видно появился кто-то другой. – Какой-то волосатый и страшный. – Интересно, чей же это? – удивилась Маша.

— Чур не мой! Чур не мой! – закричали сразу обе, вскочили и бросились к двери.

Маша тоже поднялась: «Давайте провожу. Вам девчонки в следующем году счастье привалит».

Котик дождался, когда девушки скроются за дверью и выполз из- под кресла. Горящие около темного зеркала свечи отбрасывали длинные тени. Мусик сначала насторожился, но постояв немного, взобрался на стул и придвинул мордочку к зеркалу. Оттуда на него смотрела чудесная серебристого цвета кошечка с сапфировыми глазами. Она заглянула прямо в зеленые глаза серого котика и, тот замер. Потом Мусик потянул носом воздух, пытаясь уловить запах. Но унюхал только горящий воск. Котик попытался еще раз, подошел совсем близко, но ткнулся лбом в холодное стекло. Свечи затрещали, а изображение кошечки исчезло. Мусик расстроился. «Может быть, она выскочила оттуда и спряталась под елкой? – думал в отчаянии котик. Как было бы хорошо вместе играть с этой красивой киской. Он даже показал бы ей все свои припрятанные под диван секретики и отдал бы свою игрушечную мышку. Мусик обошел комнату, слазил под стол, заглянул в приоткрытую дверцу шкафа, но никого там не нашел. Тогда котик залез под елку, уткнулся мордочкой в хвост и вспомнил, как все кругом говорили, что надо обязательно загадать желание. Он покрепче зажмурился и представил, как в комнату входит серебристая кошечка с сапфировыми глазами. В тот же момент открылась дверь и появилась хозяйка. На руках она держала небольшую кошечку серебристого цвета.

— Мусик! Да выходи же скорей! Смотри кто к нам на Рождество пожаловал!

***

Вечер наступал неспешно, темно и студено. Дневные страсти угасали – но что они по сравнению с ночными?! Суета сует, чепуха чепух. Я к этому оказался не готов и, обув ботинки и накинув куртку, вышел из квартиры – пространство морщинится, что ли? – прямиком под открытое небо. Оно было вполне сносным на вид, и звезды видны, и можно их подсчитать, но – стоит ли? Начнешь – не остановишься. Я застегнул молнию, пригрев на груди чуть-чуть морозного московского воздуха, и направил стопы к магазину, что светился неярким внутренним светом на углу через дорогу.

О, круглосуточный магазин! В любое время дня и ночи в тебе можно взять хлеба, и сырокопченой колбасы, и сливочного масла, и жареной наваги, и баклажанной икры, и!..

И взяв это, я прошел мимо шеренг поблескивающей как ременные бляхи кремлевских курсантов стеклотары на кассу, расплатился вездесущей карточкой, сгрузил продукты в холщовую суму и открыл дверь…

… пространство сморщилось второй раз за день…

… навстречу сильному воздушному потоку, что дует из глубин таинственного подземного мира метрополитена. Проездной в кармане, и можно спуститься вниз, вниз, вниз, и если нужно, я без споров прогоню суму сквозь искатель запрещенных предметов и материалов, – но нет, необязательно, и я спустился вниз, вниз, вниз, там можно сесть на деревянную лавочку под старым светильником утолить голод, макая палку сырокопченой в банку баклажанной и закусывая пачкой сливочного.

Но поезд подошел, и я уже смотрел на то, как осторожно, двери закрываются, изнутри вагона, и и кто-то приглушил свет и звук, и слышны были лишь смешки и шушуканье, и девчонки по две, по три кучковались вкруг таинственно мерцающих экранчиков смартфонов и водили по ним длинными тонкими пальчиками, выискивая суженого-ряженого и стараясь развернуть трубу першпективы так, чтобы одним концом она упиралась в них, а другим во что-нибудь нежно-яркое, в кремовый ягуар, и китаец made in Buryatia уже раскладывал в соседнем вагоне самодельные карты, определяя маршруты и тайные тропки судьбы с большой буквы Б.

А я сидел с сумой на коленях и думал, кому бы позвонить, к кому нагрянуть, но потом вспомнил, что некому и не к кому, и к случайным людям без стеклотары тоже не, и я вышел…

… и глубоко вздохнул. Тянуло душком Лобного места, но сейчас душок был слаб и кому-то даже приятен. Слева от меня был торговый пассаж, рядом перекуривали продавщицы в форменных жилетках, а справа застыл раскрытый зубьями вверх капкан Кремлевской стены, и я прошелся взад-вперед и сел на провисшую меж двух столбиков цепь – надо бы поосторожнее, а то ведь подымется, обмотает шею, и поди докажи, что я не здесь работаю.

Теперь прямо передо мною стояли не двигались парни в шинелях, с начищенными до блеска сапогами; на их плечах лежали украшенные язычками штыков трехлинейки, и я подумал, уже не время ли вслед за пространством дает решительный бой решеткам календаря, и еще я подумал: вотъ объясни, что за радостъ лежать под такой охъраной? И если радости никакой, так отпусти их!

А ты бы?

А я бы!.. Я бы позвал тех леди у пассажа. Пусть постоят недолго, минут десять, перекурят, пощебечут – авось и будет зачем подыматься.

Я подошел к продавщицам, которым вблизи и обозвание-то это не подходило совершенно, и спросил, можно ли мне прилечь рядом на пять минут, чтобы проверить…

– Что?

– Мысль. Сейчас здесь с вами полежу, потом там, с ними. Надо разобраться.

– А не боитесь? Сегодня такая ночь.

– Так я не с пустыми руками.

– Тогда давайте лучше к нам.

И я прилег у их озябших ножек и увидел сон.

writercenter.ru/library/mistika/sbornik-rasskazov/posledniy-ekipazh/373431.html