Салфетки 323. Голосование

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 6 замечательных миниатюр.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

Голосование продлится до 8 ноября 2019, до 15.00

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

___________________________________________________________________

1.

***

Он был юн и хорош собой, а потому нет-нет, да и любовался своим отражением в старинном зеркале. И со всей высоты своей блестящей юности с некоторым презрением бросал взгляд на старика – дряхлого и давно растерявшего всю свою красоту. И что его только тут держат? Юнец слышал, что для таких стариков есть другое место. Он вновь глянул на своё отражение и ослепительно улыбнулся.

— Всё любуешься собой? – голос был скрипуч, но в нём чувствовалась сила. – Что ж, можно и полюбоваться, дело молодое. Только что есть красота внешняя? Ровным счётом ничего. А вот есть ли что-то, за что ты можешь уважать себя? Я в твои годы думал о славе, о подвигах… а не о том, чтобы сиять на балах.

Юнца эта тирада повергла в смущение – в чём-то старик был прав, и скорее не из интереса, а из уважения к старости, спросил:

— А что совершил ты? Ты ведь даже и не говоришь со мной, откуда мне знать о тебе?

— Разве всё перечислишь? Да и подвиги лишь тогда настоящие подвиги, когда не ты о них говоришь, а когда о них люди рассказывают. А они много чего рассказывали обо мне: и в песнях, и в легендах. Я ведь сражался с самими королём Артуром. Славный был витязь. Сколько же подвигов я с ним совершил! Верой и правдой служил ему до самой его смерти.

— А что случилось потом? Как ты тут оказался?

— Встретил однажды рыжую прелестницу. Заворожила она меня, опутала своими сетями, ранами покрыла… превратила в то, что ты видишь сейчас перед собою. Ты юн ещё, глуп, а потому запомни – если встретишь её – сторонись, не дай себя коснуться. А пуще всего береги своего друга, служи ему верой и правдой, тогда и он тебя сохранит.

Я своего не сберёг. Покоится он на острове Авалон, но верую я, что восстанет в дни страшной нужды, как и было предсказано, отыщет меня и очистит от той, что и сейчас питается моей плотью.

И, произнеся эти слова, старый, покрытый ржавчиной Экскалибур, грустно умолк.

2.

Вода стекала с лезвия ножа, становясь ржавой и покорно исчезая в сливе раковины на кухне. Машинально я продолжал натирать губкой сталь клинка, стараясь вернуть ему былой блеск. Губка постепенно напитывалась кровью, оставляя ржавые разводы на ноже. Мне бы ополоснуть её. Ополоснуть и отжать… Она бы отжала… Она… Но её нет. Её больше нет. Больше нет… Нет. А она любила этот нож. Требовала, чтобы он всегда был чист и наточен. Точен… Мой удар всегда точен. Я не умею ошибаться. И бить вполсилы не умею. Ржавая вода. Грязь. Грязь. Столько грязи! Боже, почему внутри нас столько дерьма?! Склизкого, вонючего дерьма?! Красного, как эта ржавая вода, до сих пор стекающая с клинка? Я всего лишь спросил, можно ли мне погулять. Всего лишь спросил. А теперь оттираю этот чёртов нож! И её больше нет. Нет. Нет! С другой стороны, теперь я могу… Вздор! Ни черта я не могу. Без неё. Без неё это просто не имеет смысла. Я не имею смысла. Я — ржавчина. Меня надо очистить. Сталь очищает. Сталь… Откладываю окровавленную губку. Сжимаю покрепче рукоять ножа и вонзаю его себе в горло. Волна ржавчины захлёстывает раззявленный в крике рот, грязным водопадом извергается в раковину. Я ликую — меня наконец-то отпустили гулять!

3.

Заброшенный мегаполис стоит посреди серой долины, словно памятник некогда цветущей цивилизации. Я иду по пустой улице, заглядываю в тёмные окна, захожу в покинутые дома. Из жителей тут остались лишь бродячие псы, многочисленные пауки, тени и холодный ветер.

На главной площади их гораздо больше. Полупрозрачные тени людей идут на работу, отдыхают, ходят по магазинам, не замечая течения жизни. Город пуст…

Про это писали все газеты, говорили все телеканалы: Гобсека убили. Его обнаружили в собственном доме с простреленной грудью. Убийцу в итоге так и не нашли, если это можно назвать расследованием. Половина мира с радостью вздохнуло после смерти нефтяного магната, прозванного в честь бальзаковского персонажа.

Но история не об этом. Я был там, на вскрытии. Мне, тогда ещё студенту, повезло получить стажировку паталогоанатомом в элитной больнице (конечно же, с помощью отцовских связей). После удаления пули врач стал проверять органы на предмет болезней. Всё проверить он не успел — сердце магната рассыпалось в порошок, словно… Да, действительно, словно насквозь пропитавшийся ржавчиной металл.

Болезнь словно этого и ждала. Многие люди стали обнаруживать у своих родственников симптомы новой болезни (хотя новой ли?): люди стали уходить в свои внутренние миры, не замечая ничего вокруг, а позже бледнели, становились тенями. Медицина, как в лучших книгах о Аппокалипсисе, лишь разводила руками. С лёгкой руки творческих личностей болезнь назвали ржавым сердцем.

С тех пор прошло всего несколько лет, а Земля уже превратилась в мир теней. В мир призрачных теней, существующих с помощью своего эго.

Мне осталось немного. Я уже стал забывать такие слова, как жалость, сочувствие, друзья. Или всё же накручиваю? Ладно, это не важно.

Послушай. Мой мир уже не спасти, но, как известно, время — спираль (не смотри так, я тоже когда-то страдал скептицизмом). Вы ещё живёте в мире людей, но ржавчина уже разьедает фундамент цивиллизации. Пожалуйста, не допус…

Конец записи

4.

***

Капитан «Лабрадора» открыл дверь в медотсек и осторожно шагнул через порог, наклонившись всем корпусом вперед. Затем притворил дверь и открыл рот, но не смог издать ни звука.

– Уже? – спросил я тихо.

Он прислонился спиной к переборке. Обвел комнатку глазами. Глаза проворачивались в глазницах как бильярдные шары.

Капитан обессиленно сполз на пол, сложил пальцы левой руки клювом и потряс им в воздухе.

– Что?

Капитан повторил жест чуть медленнее, и я сообразил – сунул ему в руку ручку и подал старую тетрадь, болтавшуюся в столе с незапамятных времен. Капитан нацарапал пару слов и с силой черканул по бумаге, изобразив какой-то зигзаг. Я взял тетрадь.

«Как они». Зигзаг, похожий на интеграл – знак вопроса.

– Худеют. Твердеют. Не знаю, может, это металл… Но пока все дышат.

Единственный плюс состояния, в котором сейчас пребывали шесть – уже, впрочем, семь, – человек команды «Лабрадора» из восьми. Их дыхательные пути и легкие были, судя по всему, совершенно чисты, у кока и старпома исчез даже их вечный насморк…

И еще – они меня видели. Их незакрывающиеся глаза следили за мной, когда я оказывался в поле зрения. Мне даже казалось, что я слышу, как они ворочаются в глубоких глазницах.

Я наклонился к капитану и потрогал его за руку. Он отстранился.

– Патрик, я же врач. Не дергайтесь. Я уже вчера должен был заразиться. Но, как видите… Я думал, что это что-то в воде, но ведь и вы не были там. – И я указал пальцем вниз, где под машинным отделением неторопливо покачивалась студеная свинцово-серая вода.

Рука у капитана была прохладной; кожа словно покрыта слоем крема, который не получалось стереть, и не осталось ни единого волоска.

Капитан снова принялся царапать ручкой тетрадь и закончил тем же росчерком, надавив так сильно, что порвал бумагу.

– Домой?

Он кивнул и сделал жест рукой, словно желая прорубить пространство отсюда до самого «домой».

– Мы теперь вроде как зачумленный корабль. Я не знаю, чем мы в себе несем…

Правая рука капитана рванулась вперед как жалящая змея, пальцы вцепились в ворот моего бушлата. Левая поднесла шариковую ручку к моей щеке и прочертила линию почти от самого нижнего века до скулы.

– Патрик…

Он уставился на ручку, зажатую в кулаке – и вонзил ее себе в левый глаз.

Я отвернулся. Потом, пересилив себя, снова взглянул.

Ручке не удалось войти достаточно глубоко. Я осторожно отстранил руку капитана и вытащил ручку, но металлический наконечник так и остался в глазном яблоке.

– Зачем?..

Капитан отобрал у меня ручку и написал на полу медотсека истекающим пастой стержнем всего одно слово.

– Взрыв? Но я… Я не смогу. Даже если бы у нас была взрывчатка…

Договорить я не успел.

Очнулся от холода в надувной спасательной шлюпке. Голова не поворачивалась – но это лишь потому, что сон на свежем воздухе не всегда полезен. Я сидел в шлюпке, разминал сведенные мышцы шеи и слушал нервные голоса, взывавшие ко мне из включенной радиостанции.

Имел ли я право отвечать?..

5.

Леденящий кусочек металла.

Семь утра. Провинциальный город необъятной родины. Пятиэтажная хрущевка отслужившая лучшие времена. Старый обшарпанный балкон, заставленный бесполезным мусором. Первая скуренная сигарета. Железные гаражи, с облезлой краской разъеденной ржавчиной. Склонившийся к земле деревянный забор. Несуразный советский автопром.

Кажется, что в этом городе все какое-то неполноценное. У каждой вещи есть изъян, и ей есть что рассказать.

Вид с последнего этажа открывается чудесный. Вся кипящая жизнь района в твоем поле зрения. С раннего утра замечаешь, как соседские бабки дежурят у подъезда. Отряд специального назначения — бесплатные охранники двора. Вечером эстафета передается алкоголикам и наркоманам, врагам от которых, собственно, и оборонялись. Сдавая позиции, бабули набираются сил в бетонных коробках, черпая запасы у внуков.

Каждый следующий день для них — это начало совершенно новой войны. Ведь никогда не знаешь, с чем или кем придется столкнуться. Чем не жизнь?

Так же, с утра по будням можно заметить серых людей, торопящихся куда-то. Их набирается целая гурьба. Бегут они на остановки, на поезда, живая человеческая река. Остановитесь же – кричу я им с балкона, смотрят они на меня, как на дурака, и дальше идут. Не выспавшиеся, уставшие, но вечно стремящиеся к лучшей жизни. А где она эта лучшая жизнь? Может там за забором? Или где-то дальше?

Вечером, примерно в одно и тоже время, все эти людишки возвращаются. Вид у них счастливый, значит мучают их там, где они были. Зачем же они день за днем мчатся туда, обратно? — призадумался я.

Пепел сигареты упал мне на руку, я стряхнул его, и принялся думать дальше.

Взгляд мой бросился на странное ржавое пятно на железном заборе. Полет моих мыслей перешел в иную плоскость. А что, если это пятно, признак как-нибудь болезни. Что если и в нас есть это самое пятно. Только оно внутри нас, и поэтому его не видно. Что если мы обречены на вечные муки, но так и не узнаем этого.

Каждый из нас, хоть раз, чувствовал скулящее чувство, ноющий будто проглоченный леденящий кусочек металла. Что если это – первые признаки нашей коррозии? Только выглядит это не так как на обычной железке. Эта ржавчина изнутри, как у старых металлических раковин. И дает о себе знать она не сразу. Сначала вода сливается все медленнее, ты даже этого не замечаешь. А потом твоя труба прорывает и начинается настоящий коллапс.

Лужа, в которой ты стоишь, увеличивается в размерах. Медленно, но равномерно, она начинает легко ласкать твои ноги. Словно щеночек, облизывающий своего любимого хозяина, эта жидкость начинает тебе нравится.

Сильный напор почти сбивает с ног, с каждой минутой тебе все труднее передвигаться. Ты пытаешься открыть дверь, чтобы выгнать веселящийся поток. Но обнаруживаешь что дверь заколочена изнутри. Точно сумасшедший, ты срываешь прибитые доски, одно радует, что ржавые гвозди отрываются невероятно легко. Дверь открыта. Вода устремляется в подъезд, ты спокойно выдыхаешь, дожидаешься последней капли. Дверь закрыта. После, за ней раздается тихий ритмичный стук.

Сигареты кончились, балкон закрыт шторами, выключен свет. Лишь слегка слышен стук, который не дает покоя. Ты принимаешь единственно верное решение. Достаешь с антресолей несколько досок, молоток и парочку дедовских гвоздей.

6.

Ржавчина как фактор смены общественно экономической формации

Вот так вот сидеть на краю раскопанной могилы, болтая ногами и беспечно вычерчивать на миллиметровке кости черепа, шейные позвонки, фаланги пальцев ног и рук в масштабе один к десяти, можно только в бестолковые двадцать лет.

— Замерь еще разок. Что там от коленной чашечки до пяточной кости?

Помощница, преодолевая отвращение, нагнулась и приложила линейку к берцовым костям.

— И зачем же ты поехала на раскопки курганных могильников, если не переносишь вида скелетов?

— У меня с первого курса хвост за археологическую практику…

— Ум-гумм… Ясно. Тогда давай руку, выбирайся!

Чертежница отложила свою папку и протянула руку студентке. Замира с тайным выдохом облегчения, стиснула шершавую ладошку девчонки-чертежницы и выбралась из могилы.

— Иди в тенек, отдохни. Я сама справлюсь.

Девчонка спрыгнула на дно могильной ямы и продолжила вычерчивать скорченный скелет. Замира, стоя на краю, задумчиво следила за ее движениями.

— У тебя просто нет воображения, Ленка. Даже странно, ты же художку закончила.

— У меня нет воображения? — Ленка оторвалась от своего чертежа и взглянула в лицо Замиры, — Напротив, я очень четко представляю все это. Вот на соседнем кургане расчищают роскошную могилу половца. Кольчуга, шлем, двуручный меч – и все, в ржавчине. Изъедено ржавчиной, как будто кровью облито. Запекшийся кровью бесчисленных жертв этого красавца. Я очень хорошо себе представляю сколько он накосил своим чертовым мечом. Тогда то, при жизни, уверена, ржавчина не касалась его доспехов. Меч сверкал как лед на солнце. Смерть летела вслед за ним лавиной. Копыта его злого коня сотрясали степь от края до края. И что теперь? Кости, тлен и ржавчина.

Зарема вздохнула. Бестолковая девчонка представляла всех этих погребенных живыми. А вот она сама… Она сама не могла изгнать из воображения как разлагались в могилах все эти половцы, сарматы, скифы, киммерийцы. Зарему постоянно мутило, и она не то что дни, часы считала до окончания своей подневольной практики. А что потом? Последний курс, диплом и распределение. Если не успеешь выйти замуж, наверняка отправят в какую-нибудь сельскую школу, на краю калмыцкой степи. И безжалостный монолит государственной машины раскатает ее жизнь и судьбу как прокатный стан рельсы. Замира в отчаянии закрыла глаза. «Проклятая государственная машина! Бесчеловечный тупой конвейер, ввинчивающий людей в необходимые ему социальные ниши. Заранее продуманный план, просчитанное количество всего и вся. Гайки, винтики, шурупы, гвозди… Не люди! Не люди со свободой воли. Свободной волей».

Ленка завершила свой чертеж и, выбравшись из ямы, отправилась на соседний курган, «разбираться» с крутым половцем в ржавчине. Ей государственная машина жить не мешала. После своей художки, она оправилась в экспедицию, исследующую археологические памятники в зоне грандиозного строительства мелиоративной системы. Кубань разделывали под Китай, рисуя на лике древней степи рисовые чеки. Степь Ленке было конечно жалко. И советскую мелиорацию она ненавидела за многое, а главное за Арал, который бодрые идиоты-мелиораторы практически осушили. Но, спасти хотя бы древности, оставленные степняками, это было скорее благо, чем зло. Что же касается проблем с распределением после учебы, они ее мало волновали. Ленка поступала на заочное отделение, свободное от этой обязаловки.

И пока девчонки брели по степному разнотравью от одного кургана к другому, где-то там в недалеком будущем, формировался гигантский фантом, рассыпающийся от ржавчины государственной машины. Предел есть у всего. Как и точка бифуркации.