Салфетки-320 долгожданное ГОЛОСОВАНИЕ!

№1

«Стул праведника»

Давным-давно, во времена, которые не помнит даже автор сего рассказа, жил-был купец. Злой, скупой и гадкий, как телом, так и душой. Покупателей он всегда обсчитывал, рабочим плату задерживал, ругался день-деньской на всех и вся. Одно любил он в жизни помимо себя – деньги. И хоть из-за жёсткого нрава и готовности в любой миг обмануть ближнего любви этой было у него предостаточно, всё ему казалось мало. Не упускал купец случая прибрать к рукам больше золота, урвать кусок пожирнее, чтобы прямо по размеру его живота; и не обращал он внимания, сколько людей вокруг страдает от его жадности. А коли делал он что-то особо богопротивное, так тут же в церковь бежал и, щедро жертвуя на спасение души, все грехи свои отмаливал. А любой ропот мирской заглушался звоном купцовых монет. Так и жил купец в довольстве и безнаказанности, горе своё на других перекладывая.

Но вот однажды пронёсся по городу гнедыми конями слух, что прибыл туда богатый вельможа. Поговаривали, что настолько он богат, насколько набожен и в путь отправился с непростой целью. Отыскать хотел старинный дубовый стул, по приданию принадлежавший одному великому старцу. Стул тот, по словам вельможи, всякому, кто на него сядет, в душу мог заглянуть. Но ежели душа была черная, ежели грехов нераскаянных за ней было больше, чем листьев на том дубе, из которого стул когда-то сделали, то не сойти грешнику с места.

Купец в россказни не верил, но сразу же решил на том нажиться. Узнав наверняка, что вельможа и правда есть и что ищет он реликвию, будто гончая зайца, купец стал дело тёмное вершить. Разведал через псов-шпионов, как выглядит стул и какие связанные с ним у вельможи тайные знания, и быстро всё подготовил. И стул поддельный, и цену за него настоящую. А потом и вельможу к себе пригласил, и народа созвал на торги побольше, чтобы не смог богатый гость от покупки отвертеться.

Внимательно осмотрел стул вельможа, ощупал его со всех сторон, купца дотошно расспрашивал, да только без толку. Купец не счесть сколько честного народа обманул, и знал чего ждать от покупателя, будто в речку прозрачную глядел. И достал уже кошелёк вельможа, но в последний миг вдруг взяли его сомнения.

– А сам ты на стуле сидел? Грехи свои отпустил? – тихо спросил он.

– Как жешь… сидел. Каждый день сажусь, ваше благородие.

– А не врешь ли? Не побоишься при людях сесть?

Усмехнулся про себя купец – и право же, что ему собственной подделки бояться. Перекрестился для виду и сел. И тут же пожалел. Что-то больно кольнуло его в правое бедро, и тут же в глазах потемнело. Открыл купец рот, желая закричать от муки и ужаса, но нем был тот крик. Только чувствовал жадный угнетатель, как жизнь его через глотку выходит, как дух испускается. В один миг обмяк купец на стуле мертвым грузом. Как и предсказано, так и остался на месте.

Народ обуял мистический страх, тут же начались волнения, но вельможа будто всё знал наперёд. С холодной усмешкой он кинул бездыханному телу мешок с золотом и исчез незнамо куда. Верили люди в проклятье, пока не нашли в мешке вместе с золотом пузырёк со страшным ядом, тогда-то и пошли разговоры. Кто-то говорил про заговор родственников ради наследства, кто-то судачил про месть обманутых купцом дворян… Один лишь странный вельможа, сняв с себя все фальшивые маски и одежды, всё размышлял, сидя на месте прокуратора. Размышлял, что есть истина, и какова мера злых и несчастных людей.

№2

С самого детства в его голове роилось множество вопросов. В пять лет он подозревал, что снег ест звуки. Иначе почему при снегопаде становилось так тихо? Чтобы проверить свои подозрения, Игорь стал прислушиваться к снегу очень внимательно. Он подолгу сидел в углу детской площадке в куче снега, не замечая недоброго взгляда воспитательницы, которая тоже обзавелась некоторыми подозрениями.

– Игорь! Пойди сюда! Ну, что ты там делаешь? Что ты там уселся? Поиграй с ребятами! – нервно кричала женщина, ничуть не утихая, по мере приближения подозрительного ребёнка.

Игорь смотрел снизу вверх на строгое, обеспокоенное лицо и ничего не говорил.

– Ну, что ты молчишь? Что ты молчишь? Так и хочешь в углу всю жизнь просидеть?

Он понимал, что вокруг должно быть гораздо тише. Может, для тишины снег должен падать с неба, а не лежать под ногами? Воспитательница, накручивая один вопрос на другой, чуть не доводила себя до срыва вокальных данных.

– Что ты молчишь?! – кричала она в задумчиво-отстранённого ребёнка, как завывает ветер, налетая на скалу.

Начиная молчать, Игорь мог быть непоколебим часами. Ничто не омрачало его тихого безмолвия – ни угрозы, ни истерики, ни мольбы. Взрослым приходилось смиряться.

– Кем ты станешь, когда вырастешь? – терроризировали его по углам родители, тревожно заглядывая в глаза. Но Игорь молчал.

– Ишь, не хочет, – недовольно заключалось в ответ.

Убеждённый в своём становлении уже сейчас, Игорь молчал и думал о снеге.

Вопрос со снегом разрешился к началу первого класса. Можно было ожидать, что недобрые подозрения воспитательницы и страхи родителей развеются на фоне учёбы. Как раз тогда его заинтересовала химия.

Одноклассники реагировали на молчаливость тяжелее, чем взрослые. С синяком под глазом и разорванной горловиной свитера Игорь стоял перед классным руководителем и слушал очень внимательно:

– Кто первым начал драку? – строго вопрошал тот, глядя на трёх заводил класса и Игоря.

Побитый мальчик молчал.

– Чего он всё время молчит? – с надрывом осведомился вожак трио.

– Я спрашиваю: кто первым начал драку? – уже громче повторил учитель.

После ответа, что начал Игорь, учитель поинтересовался у него:

– Это так?

А потом Игорь молчал. Он продолжал молчать и после долгой речи об уважении, и когда получил вопрос всё ли он понял, и когда учитель стал кричать, что поведёт его к директору, и когда директор закричал, что вызовет родителей.

Спустя годы, Игорь стоял в кабинете декана физико-химического факультета одного известного вуза и слушал, что нарушил закон.

– Вы понимаете, что можете быть отчислены? Выпуститесь – и ходите на свои митинги! А нам этого не надо! Нарушаете закон, молодой человек, покушаетесь…Ну, что вы молчите?

К тому времени Игорь стал уже хронически-неразговорчивым. Заканчивая аспирантуру и работая лаборантом за полторы тысячи в месяц, он повсюду считался нелюдимым чудаком. Старшие научные сотрудники едва замечали угрюмого Игоря, слишком занятые распилом исследовательских грантов, а их лаборант всё молчал.

Однажды доктор химических наук поднимался по лестнице со своим коллегой, направляясь в курилку на верхнем этаже института. Вдруг всё здание сотряс вопль. Так мог кричать первый человек, изгнанный из рая, и первая обезьяна, ощутившая себя человеком. Учёные испуганно замерли на ступеньках в возникшей тишине. Сверху спускался лаборант.

– Новиков, что это вы там делали?

– Думал, – улыбнулся Игорь.

Через несколько лет он совершил открытие, изменившее мир. А доктор наук и его коллега продолжили свой путь и долго потом спорили в курилке, кто мог так кричать.

№3

«Экзорциум»

Крик был поистине душераздирающий. В прямом смысле слова.

Мужчина, привязанный к стулу, извивался всем телом тщетно пытаясь освободиться, но ремни держали крепко. «Экзорциум» работал в полную силу. Душа, раздираемая на части, с криком выходила из тела и попадала в сетку «душе-уловителей» на потолке. Оттуда её засасывали стеклянные трубки и перегоняли в хрустальный сосуд, плотно запечатывающийся пробкой в конце процедуры и отправляющийся на хранение.

Прошло три минуты, и мужчина перестал сопротивляться, его взгляд потух и только пальцы всё так же впивались в подлокотники. Но вот разжались и они, крик прекратился, и экзекутор отработанным движением заткнул горлышко сосуда, не давая душе «убежать», шлёпнул на него наклейку красного цвета и передал в руки уже поджидающего лаборанта.

Затем отвязал мужчину, отлепил еле видимые кругляшки электродов с его затылка и кивнул двум людям в форме охраны: «Забирайте».

Внизу лаборант поставил сосуд к тысяче таких же на полку. Красные таблички, имена, даты, срок хранения – вечность.

***

«Экзорциум» — для кого-то великое благо, а для кого-то проклятие. Никому неизвестный экзорцист из задрипанной деревеньки даже не знал, что он на самом деле создал, когда сконструировал первый прототип. Он-то, дурак, думал, что просто изгоняет Дьявола из несчастного, а последующая вялость и апатия – только побочный эффект чудесного избавления. И кануть бы изобретению в безвестность, если бы не заработало «сарафанное радио» среди народа, и не долетела бы весть до ушей самого Великого Инквизитора. А у ж после и в научных кругах обратили внимание на интересный «побочный эффект» изобретения.

Оказалось, что крик правильной тональности и силы буквально разделяет душу и вырывает её из тела по небольшим кусочкам.

Оказалось, что человек, лишённый души, превращается в овощ или погибает. Но если оставить три процента, то он будет жить и исполнять всё, что скажут. Как робот. Без эмоций, без протестов, точно и чётко.

Оказалось, что это очень удобно, а главное – гуманно. С точки зрения применения такой меры наказания к преступникам. Особенно, когда выяснилось, что душу можно и вернуть, если не дать ей рассеяться в пространстве изначально.

Военные тоже нашли применение технологии: оказалось, что, если забрать хотя бы три процента души, человек становится более управляемым и до шестидесяти – вообще остаётся полноценной личностью.

Так началась эра массового использования «Экзорциума». В армии, в госкорпорациях, в правительственном аппарате и даже на некоторых предприятиях и в учебных заведениях. Да о чём говорить, если даже некоторые родители не брезговали временным трёхпроцентным лишением души своего чада, чтобы сделать его более послушным. Тем более, когда процесс стал практически незаметным и безболезненным.

Это раньше экзекутор должен был обладать уникальным пониманием человеческого тела. Чтобы точно знать, куда и с какой силой нужно нажать, чтобы крик получился правильным. И должен был чувствовать, когда остановиться, чтобы не убить пытаемого.

Сейчас «Экзорциум» — совершенная машина. Всё делает автоматика. Экзекуторы – формальность. Вымирающая профессия.

Экзекутор усмехнулся, вышел из кабинета и опечатал дверь. Покидая коридор, щёлкнул рубильником. Здание погрузилось в темноту.

***

«Номер два миллиона триста семьдесят четыре тысячи сто двадцать три, пора вставать», — прозвучал металлический голос из динамика на стене. Вспыхнул яркий свет заиграла весёлая музыка. Мужчина встал с кровати, механически умылся, оделся и вышел за дверь.

Начался новый день.

№4

— Это ущелье — ближайший путь к Мак-Кинли. Через часа три будем у подножия. Повторяю: никаких сильных эмоций. Вот, выпейте успокоительное — Джерри протянул остальным небольшую упаковку.

Группа альпинистов-любителей послушно разобрала таблетки. За время похода они научились доверять чудаковатым советам проводника.

Гранитные зубы гор опасно нависали над путешественниками. Роберт шёл

в середине колоны, мурлыкая себе под нос нечленораздельную песенку. Через некоторое время стало понятно, что от ущелья тут только одно название: дорога то и дело выходила на склон горы или ныряла в очередную пещерку.

Первая остановка стала вынужденной: тропинка здесь была довольно узкой и проходила по склону, щедро испещрённому трещинами. Пришлось проходить по одному. Джерри прошёл первым, дальше последовали путешественники. Ноги альпинистов то и дело застревали в расщелинах. Не обошло это и Роберта: он чуть было не упал, подвернув ногу, но удержал равновесие. Девушка за ним прошла без проблем, а вот следующему парню не повезло. Не успел он сделать и трёх шагов, как раздался тревожный треск. В следующий миг он полетел вниз, и его протяжный вопль остановил глухой стук о камни.

Трое альпинистов остались сзади, упёршись в образовавшуюся дыру.

— Бежим! — прокричал Джерри и махнул рукой в сторону ближайшего грота. Ему вторил ледяной женский крик.

На ходу Роберт оглянулся на оставшихся позади и остановился. К ним летели несколько баньши: окровавленные призрачные женщины, которых и боялся проводник. При их приближении трое альпинистов истошно закричали. На какой-то миг Роберту показалось, что их тела разрываются.Он почему-то понимал, что они чувствуют: его тоже переполнял неописуемый коктейль эмоций, которые не могли поместиться в человеческом теле. Он закричал. Он чувствовал, как его тело разрывается, выпуская душу, состоящую из переполнявших его эмоций. Последнее, что он увидел, было призрачной рукой, тянущейся к его горлу.

Потом он не видел. Он не слышал. Он чувствовал лишь гнев, который подпитывался с помощью эмоций живых. Он стал баньши.

Деревушка прилипла меж двух заснеженных ног. Альпы проседали под тяжестью небесного свинца. И через всю расселину поросячьей пастью визжала тревога.

Наш святоша посматривал в окно, по стеклу струились ледяные узоры, а по сальной шее — кипяток.

Привратник в полушубке поклонился лошадям, и экипаж, как арканзасский боуи, стремительно вонзился в поселение.

— Святой отец? Мы ждали вас только к вечеру…

Староста не пытался изобразить улыбку. Ему было мерзко смотреть на папские гривы, папского извозчика (меня) и папского палача, с которым мы обыкновенно выпивали после экзекуций. И особенно неудобоваримым казался ему епископ.

— Мы вам дом еще не приготовили, — высмаркивал слова староста. — Поэтому будете спать в таверне.

Епископ смиренно зрел сквозь грязь и штукатурку, сквозь камень и свинец, и, пожалуй, понимал больше всех на свете. Не выходя из состояния ходячей комы, с белыми глазами, он протянул перстень: так протягивают лиру бедняку, и так бедняки протягивают ноги. Староста поцеловал седые волоски и тут же чихнул в сторону.

— Где оно? — с ожидаемым озорством пропел палач.

— В амбаре заперли. А вокруг всё солью посыпали, чтоб не сбежала.

— А полынь жгли? — видя серьезность намерений крестьян, спросил я.

Староста замялся.

— Н-нет, а надо было?

Мы с палачом переглянулись. Он снял круглые очки, устало потёр глаза. Я досадливо взъерошил волосы. А староста врос в землю на полтора футов и скис.

Уготованный для гостей клоповник не вызвал у епископа никаких положительных эмоций, но отрицательных у бедолаги тоже не нашлось. Палач открыл Бургундского, втихую чокнулись: «За нашу благословенную миссию! Чёрт её дери, со всем этим…» Епископ улыбнулся, слизывая пятипалым языком пот со лба. Но с нами пить не стал. Потянулся ко ржаной лепёшке. И отведал её.

После сна мы явились к ведьме. Она была связана и изрядно покусана мышами. Внешне собой не представляла ничего особенного: тела крест, костёр волос — как все другие ведьмы. Однако епископ осёкся.

Он присел к ней и потрогал окровавленные ноги. Я знаю, что наш святоша по природе своей безжалостен. И что когда Иисус вернётся, он его второй раз распнёт. Но сейчас епископ альпийский, в жирных складках дорогого пурпура, встал на колени перед грешницей и трогает, трогает кровавые стопы.

— В конец «того,» — отрапортовал палач и, почесывая висок, подмигнул мне бровью.

Епископ встал, прошёлся взад-вперед по амбару, беспокойно тряся руками, ногами и всеми остальными членами. Затем жестом приказал уходить.

С ведьмой было решено покончить ныне же. Палач руководил возведением эшафота. Я, обеспечив лошадок всем необходимым, принялся наряжать площадь крестами, знамёнами, алыми плащаницами, новогодними шариками. До казни еще нужно было успеть сплести терновый венец!

А епископ, можете себе представить, старый лицемер, смотрел на нас и плакал. Кивал, мол, всё делаем правильно, и мочил платки. Мы жали плечами и, напевая «Осанна», гвоздили к помосту венец.

Перед казнью немножечко подкрепились Пьемонтским Бароло Бароло. «Вина на нас была большая, но вина были хороши,» — говаривал палач, почёсывая пузо, хохоча. Кричали все «По-о-оехали!» И… куда деваться? Газ так газ.

Привели ведьму. Она смиренно зрела сквозь грязь и штукатурку, сквозь камень и свинец и, конечно, понимала больше всех. Я приковал её к металлическому трону. Палач увальсировал за канистрой.

Крестьяне принялись копошиться вокруг, хлеща грешницу лысыми хвостами. Староста хлебал Бароло Бароло не в горло — сразу в пищевод, пока никто не смотрит. Епископ закрывал лицо ладонями, но не издавал ни звука.

«Ваше последнее слово?» — говорю.

"..." — говорит ведьма своими белыми глазами.

Из канистры понесло ядом — изумрудный запах смерти. Едкий, как голодный чёрт. Кислота полилась сначала на ноги. Затем на руки. Дальше аккуратно, чтобы не задеть голову, на тело. И лишь в конце — на голову. Всё с положенной живодёрской расстановкой. Так, чтобы можно было прочувствовать переживания испаряющихся клеток!

Когда тело, ставшее похожим на крупный мозг, перестало кричать, мы пошли бить старосту за пропащее вино. Епископ тем временем сиротливо озирался и сильно худел. Когда мы вместе со старостой закончили бочонок Барбареско, епископ уже был худ настолько, что казался женственным. А когда староста на радостях поджог амбар, я с ужасом узрел рыжую девушку, с которой сползло епископское одеяние. Она стояла на коленях перед смердящим кислотой и разложениями остовом и рыдала.

Так значит, мы убили не того? Палач хрюкнул в ответ, и мы отправились спасать старосту из горящего амбара. Деревня полыхала между ног. С гор неслись лавины. А в свинцовом небе смеялась бешено луна.