Салфетки 243. Читаем. Голосуем!

Иногда случается… Традиционный зачин мистических историй, которые, пожалуй, есть в каждой семье, как армейские фотографии. Правда, правда… Вот трехлетний мальчонка на коленях у бабушки, тычет пальчиком в пожелтевшую фотографию на плотном картонном паспарту и вопросительно заглядывает в лицо женщине.

— Это твой прапрапрадед. Он был матросом, видишь бескозырку… А это прапрадед, инженерные войска…

Ребенок перелистывает страницу, и женщина сразу же отвечает на невысказанный вопрос:

— Прадед… Отличный связист… И, да, это твой дед… Афган, десантник…

— А это папа? Тоже матрос?

— Тоже, конечно, тоже…

— А я кто буду?

— Ох, миленький, у тебя богатый выбор. Но, может быть, хоть тебе не придется…

Женщина улыбается и закрывает альбом.

— Спать пора, зайчонок.

— А сказку?

— Поздно, спою песенку…

— Тогда про серенького волчка?

Укладывая внука, женщина поет ему древнюю колыбельную, про то, как не надо ложиться на краю, а то придет серенький волчок и ухватит за бочок… И утащит во лесок, под ракитовый кусток…

Странная колыбельная. Загадочная как эти новомодные ловушки снов… И почему   славянки вечно баюкают своих детей этой нелепой страшилкой. И почему ночной тать, похититель младенцев так ласково именуется в колыхалочке, «серенький волчок»… И почему, боже милосердный, почему, у нас в альбомах так много армейских фотографий… Память каждого поколения мужчин… Придет серенький волчок… Внучонок давно спит и ровно дышит во сне. А женщина все еще сидит возле его кроватки и мысли плывут, смутные, как туманы над Припятью, Днепром, Бугом, Вислой… Придет серенький волчок…

Иногда случается… Почти в каждой семье есть мистические, странные истории о невероятном спасении, о чуде. И потому так легко верить в Николая Чудотворца. И потому почти в каждой семье есть его икона. Эти истории рассказывают те, кто вернулся живым домой и чьи семьи хранят его армейские фотографии. Те, кто вернулись с огненного рубежа, выжили чудом. Матери и невесты их дождались, спасибо Николе, под крышей дома зазвучат детские голоса, и будет кому петь песенку про сереньких волчков. Странная колыбельная… Может и она тоже бережет наших мальчишек из века в век… Не всех, к несчастью, не всех. И лежат те, кого не уберегли ни молитвы матерей, ни чудотворцы, ни колыбельные-колыхалочки, под дерновым одеялом и только ветер теперь их баюкает, или волны морские. По всем огненным рубежам лежат ведь. По Днепру, по Висле, по Бугу, по Дону, по Волге… Не довольно ли?

Над изголовьем моей кровати висит оберег. Круг, обмотанный черными нитками, внутри него тоненькое, словно узор паутины, плетение, а внизу – на скрученных и украшенных маленькими, блестящими бусинками, веревочках белые перья. Наверное, это ангел потерял их. Я дунула на них, и они легко взлетели вверх. Немного повисев в воздухе, медленно опустились. Пока это мое единственное развлечение. Лежа на больничной кровати, я лишена возможности делать что-то еще. Эту ловушку для снов принес молодой человек для своей девушки. Она лежала здесь до меня и умерла… Теперь здесь лежу я и мне страшно…

Напротив кровати окно. Через него видно ветви дерева с зелеными листьями, заслоняющие голубое небо и облака. Может это оттуда ангел спустился и потерял свои белые перья из крыльев? Не знаю… Почему он не забрал меня к себе, а оставил здесь один на один с болью? Если увижу – обязательно спрошу его об этом.

Боль хитрая вещь. Ее совсем не ждешь, а она подкрадывается и накрывает тебя в момент расслабления, когда закрыв глаза, надеешься отдохнуть: от врачей, бинтов, лекарств и от нее – боли. Это бывает по ночам. Принятые лекарства перестают действовать и в полумраке палаты, из угла, где сумрак сгустился до черноты, начинает выползать непонятная сущность и угрожающе надвигается на меня, поднимая свои страшные руки. Мое тело начинает извиваться в конвульсиях. Я задыхаюсь от боли, потому что она впивается в меня, терзая и наслаждаясь моими мучениями до тех пор, пока над кроватью в центре круга не появляется он…

Сначала становятся видны его глаза, горящие злобным, красным огнем ярости. Потом раздается грозное рычание, словно предупреждение – не подходи, не подпущу, и наружу показывается голова, покрытая красновато-коричневой шерстью, с белыми полосками возле носа. Его глаза внимательно следят за болью. Боль боится его взгляда, затихает и отступает назад, затаясь в своем углу до следующей ночи.

— Спасибо, — тихо шепчу я и поднимаю голову вверх, чтобы посмотреть на него. Но он уже исчез и мне виден лишь черный круг и потревоженные белые перья, опускающиеся вниз. Облегченно вздыхая, откидываюсь на подушку, закрываю глаза и засыпаю. Во сне вижу как бегу по дороге к реке. Неожиданно останавливаюсь, увидев на высоком берегу волка с красновато-коричневой шерстью. Он поворачивает голову и нежно смотрит на меня умными глазами. Это мой спаситель от боли и хранитель моих снов.

— Не бойся, я всегда буду рядом, — доносится до меня его шепот.

Я подставляю лицо ветру и улыбаюсь, мне больше не страшно…

Раньше я боялась спать. Боялась, что закрою глаза и увижу Её. Она снилась мне не каждую ночь, но уж когда снилась… Я металась по снам, пытаясь то убежать, то спрятаться. Тщетно. Она настигала меня, врывалась в мои убежища, отворяла любые запертые двери. И я просыпалась в холодном поту, чувствуя себя полностью опустошённой.

А потом я увидела Его. Увидела случайно, когда подружка затащила меня в магазин для рукодельниц. Мне-то там делать было нечего – руки, говорят, у меня кривые, а глаза косые, но чего не сделаешь за компанию. И пока Алена выбирала шерсть на новую кофточку, я слонялась по магазину и глазела по сторонам. Пуговицы, молнии, нитки, рисунки для вышивания: цветочки-ангелочки-котята… Как среди них оказался белогривый волк в круглой рамке? Я бережно, словно боясь, что он исчезнет, растворится, обернется слащавым пёсиком, взяла в руки и прочитала на упаковке «Хранитель снов. Вышивка крестом повышенной сложности».

И я забыла про кривые руки и косые глаза, про то, что вышивать пыталась только в далёком детстве, да что там, я забыла даже про Алёну, окликнувшую меня уже у кассы. Я хотела одного – побыстрее добраться домой и вскрыть упаковку.

Если бы я рассказывала сказку, то сказала бы, что у меня сразу же всё начало получаться, что черты Белогривого сами оживали под моими руками. Но жизнь не сказка, и я раз за разом вытягивала из канвы нитку, переделывая неудачные стежки, и говорила, говорила, говорила с белогривым волком. Он, естественно, молчал, но, когда я вышила его глаза, мне стало казаться, что во взгляде его светится мудрость.

Странное дело, но стоило мне взяться за Белогривого, и Она стала сниться мне всё реже и реже, а когда над кроватью я повесила законченную вышивку, то и вовсе исчезла. И я перестала бояться снов. Чего бояться, если рядом всегда мой белогривый хранитель снов?!

Перья утром щекочут нос: раз – и просыпаешься от того, что чихаешь, и отталкиваешь подушку из совиного пуха.

Только утро здесь вовсе не утро, а так, серенький сумрак над лесом. Изредка проглянет среди низких облаков голубой размытый клочок неба и снова затянется. Но это еще нужно место отыскать, чтобы небо увидеть – лес здесь еловый, мрачный, стоит стеной, и под ногами растут разве что неприхотливые грибы и изредка сныть. Ни конца ему нет и не края, сколько не ходи, а все равно вернешься к дому. Да и что в лесу бродить? Ни родников там нет, ни рек, ягод пощипать негде, и тишина стоит, которую нарушить страшно.

Но известно, будто, если повернуться три раза направо, да через левое плечо плюнуть, и притопнуть особым образом, а потом зажмуриться и не подглядывать, то услышишь звук, на птичий крик похожий, и откроется тропинка заповедная, и провожатый тебя ждать на ней будет, да не простой – а в волчьей шкуре. Подаст он тебе руку, тут и хватайся, чтобы тропинку не упустить, и пойдете вы вниз, через буераки и косогоры, пока под ногами еловая хвоя хрустеть не перестанет. И оглядываться нельзя, потому что позади тропинку еловые ветви устилают. Оглянешься – пропадешь, сожрут звери неведомые. И спрашивать у спутника ничего нельзя, да и не ответит он, только пропадет, оставив тебя в лесу. Зато, коль усмиришь любопытство, то выйдете к реке, и седой старик подплывет на лодке. С ним тоже надо язык за зубами держать, только низко поклониться, пока он не зыркнет и еле заметно кивнет; лодка тихо-тихо к другому берегу подойдет. А за ним уже цветы чудные, а потом песчаный уголок с расписными лошадками да горками для катанья, а там, говорят, и люди живут в палатах каменных. Но то сказки, должно быть, откуда бы другим людям на земле взяться? Мир как старая баклажка пуст, и нет здесь никого.

Впрочем, иногда в самые темные ночи снится, будто кто-то рядом сидит, и ложкой по тарелке стучит, и вроде бы еще говорит так ласково, так завлекательно, что не хочется просыпаться, а утром глотаешь горечь, уткнувшись в совиный пух.

Мудрец пробудился от странного ощущения на ладонях: они во сне касались чего-то мягкого и теплого, почти горячего. Мудрец был уверен, что это животное тепло, а само животное, огромное и мерно дышащее, расстилалось перед ним бесформенной грудой. Животное не могло причинить вреда. Он знал это точно, вот только почему, сказать не мог. Да и зачем гадать и удивляться, это же сон, это особый мир. Возможно все. Ты приходишь в сновидение каждую ночь будто в первый раз, но словно в старый дом, где обстановка знакома, а память о ней существовала всегда.

Однако животное тепло и ощущение мягкости тут же исчезли с пробуждением. Когда мудрец открыл глаза и посмотрел на балки потолка, он почувствовал, что кто-то щекочет правую ладонь. Скосив взгляд, он заметил бабочку лимонного цвета. Она, перебирая лапками, ползала по раскрытой ладони. Он чуть пошевелил пальцами. Насекомое вспорхнуло и устремилось к окну.

«Чудесное утро», — подумал мудрец, вспоминая бабочку, что запечатлелась на синем квадрате окна, а в следующий миг покинула жилище. Это была прекрасная картина: капля лимонно-желтого на фоне неба.

«Капля лимона на чистом утреннем небе – бабочка прилетела ко мне», — прочитал стихотворение мудрец, выходя на улицу. Он направился к озеру, зная, что бабочка улетела туда. Мудрец видел ее вчера порхающей над прибрежной травой. «Но почему именно ее, может, это была другая бабочка?» — спросил он себя. Нет, нет, подтвердил голос, эта та самая бабочка.

И мудрец увидел ее на тростинке. Он осторожно сел рядом и протянул руку. Бабочка не испугалась, лишь нетерпеливо пошевелила лапками. Мудрец был уверен, что она смотрит на него и все понимает. Вдруг он увидел перед мысленным взором свою руку, такую чудовищно большую и неповоротливую, заметил неаккуратно остриженный ноготь на среднем пальце. Мудрец сосредоточенно разглядел роговой отросток и ужаснулся его толщине и безобразности.

— Неужели я вижу мир глазами бабочки? – удивленно спросил он себя, так и застыв с вытянутой рукой.

— Нет, — ответила бабочка. – Ты снишься мне, а я тебе. Когда ты спишь, то видишь сон обо мне, а твое бодрствование – есть мой сон о тебе.

— Погоди, так я сплю? Ведь я тебя вижу. Так? Или все-таки это реальность?

— А какая разница? – спросила бабочка и, не дожидаясь ответа, упорхнула.