Салфетки № 160. Второй тур.

Косячный феникс + пресная тефтеля =?

Таня как раз закончила месить фарш, когда в замке завозился ключ и в квартиру тихонечко вошли. Поскреблись в коридоре у вешалки и шмыгнули в туалет. Таня покачала головой. Димка снова в пролёте! Иначе бы ввалился с фанфарами. Вот невезуха, неужели его проект не приняли в банке?

— Дим! Ну чё?

В туалете полилась спущенная вода, и муж бочком пробрался в кухню. Таня, насупившись, катала в ладонях тефтели, бросала их на сковородку и ждала ответ. За спиной скрипнула дверца буфета, жесть о стекло звякнула пробка и густо заплакала струйка коньяка в бокал. Таня поджала губы:

— Что? Не дали?!

Дима залпом проглотил сто пятьдесят грамм, и в кухне запахло «Хеннесси»:

— Не дали, гады! «Доработайте бизнес-план… Чётче очертите круг потенциальной клиентуры...» Козлы!

— Опять! — голос Тани был спокоен, но сама   она чувствовала, что внутри всё закипает. Права была мама, не надо было за Димку выходить, никакой конкретики, сплошные планы и прожекты! Ну когда, когда он уже за ум возьмётся?

— Ну ничего! — Дима налил ещё коньяка и отхлебнул глоток. — Я как феникс, всегда сгораю и возрождаюсь из пламени!

— Феникс?! — Таня обернулась к красному растрёпанному мужу. — Ты — феникс?! Ты, блин, косячный феникс! Ты себе представить не можешь, как меня твои косяки достали!

— А ты… А ты… — задохнулся Дима от обиды и ярости. — Ты тефтеля!

— Чтоооо? — возмутилась Таня. — Какая я тебе тефтеля?!

— Пресная! Вот какая! — муж снова проглотил остаток коньяка в бокале и победно уставился на Таню. — Пресная, без соли и перца! Вечно ноешь, что у меня ничего не выходит, а сама сидишь уже десять лет за своей кассой, в своём продовольственном и бурчишь, бурчишь, бурчишь…

Звввищь! Слепленная тефтеля просвистела над ухом мужа и повисла на кафеле с чавкающим звуком. Дима обалдел:

— Ты чё, Тань?

— Тефтеля! Пресная! Которая между прочим тебя кормит, гада, и коньяком поит!

— Тань, ну жалко мяса ж!

Второй снаряд, запущенный меткой рукой, попал бы Диме прямо в нос, не уклонись он вовремя. А так — почти рядом с первым комком, который начал уже медленно сползать по кафелю.

— Жалко! А меня тебе не жалко?!

— Хочешь коньячку, Тань? — заискивающе дёрнулся к буфету Дима. — Всё получится, ведь мировая ж идея!

Он плеснул в чистый бокал янтарного коньяка и протянул ей:

— Очертим круг… Допишем план… И феникс возродится!

Таня всё ещё сердито приняла бокал и буркнула:

— А пресная тефтеля?

— Люблю пресные тефтели, — совсем близко к её уху мурлыкнул разогретый коньяком Дима. — Мммммм только бы не пригорели…

Майское солнце заглянуло в небольшой московский сквер, расцветило нежной акварелью листву кленов и лип, запрыгало зайчиками в лужах и зеркалах припаркованных машин.

Одна из сидящих не лавочке женщин сняла с головы берет, развязала шарф и подняла довольное лицо к небу. Другая, недоверчиво взглянув на подругу, поежилась.

— Продует тебя, Тихоновна!

— Да ладно, Маш, — не обратила на предостережение Тихоновна, — Весна же!

В арке дома, выходящей на Ленинский проспект, мелькнуло яркое пятно. Изящно переставляя ножки на каблуках, к ним приближалась женщина в красном плаще. В пружинящих огненных кудрях играло солнце.

Подслеповато щурясь, подружки разглядывали стройную фигурку. Первой подала голос Маша. На ее тонких губах появилось и тут же исчезло подобие улыбки.

— Ракета наша идет! Одной пишет- другой зачеркивает.

Новоявленная особа снисходительно взглянула на сидящих на лавочке.

— Привет, девочки! Как жизнь молодая?

— У кого-то она молодая, а у нас обычная, — фыркнула одна, другая промолчала, не в состоянии отвести восхищенных глаз.

— Тихоновна, ты язык проглотила? Сейчас дыру на Светке протрешь, — толкнула ее в бок Маша.

— Да пусть смотрит, мне не привыкать.

Женщина кокетливо спрятала за ушко выбившийся рыжий локон.

— Только с Лазурки вернулась, с Максом зажигали. Мальчик — огонь, Игорю моему ровесник.

— Фу ты, — передернуло Машку — И не стыдно тебе?

— А чего стыдится то? Один раз живем. Да неужели тефтелями, как вы, на скамейке скучать? Уж лучше я вечно гореть буду.

— Ну-ну! Погори малек!

— Зимой лыжи, летом дайвинг, осенью мы с Максом на Тибет полезем — смысл жизни искать.

Светлана присела на лавочку.

— Вот ваш смысл в чем, а?

Простой вопрос поначалу завел женщин в тупик.

Но Тихоновна думала не долго.

— Сейчас внук из школы придет, я его покормлю и к Юре поеду.

Маша ехидно хмыкнула.

— А у меня его нет. Вона гречка на десять рублёв подорожала, а мясо у метро на целых сто. И где смысл?

Тихоновна спрятала разлетевшиеся на ветру волосы под берет.

— Все, девочки, пора мне. Мишутка идет.

Поднялась с лавочки и поспешила к показавшемуся в арке мальчику.

Оставшиеся молча проводили ее взглядом.

— А Юра это кто? — поинтересовалась Светлана.

Лицо Маши скривилось.

— Муж ее бывший. Дура дурой наша Тихоновна. Помнишь, как напьется, по двору ее гонял? А потом с молодой спутался, детей бросил. Потом с другой, с третьей. Загулял.

— Да, такое не забудешь, — тонкие бровки рыжеволосой поползли вверх, — мы еще Тихоне скорую вызывали.

— Вот-вот. Бог не Тимошка, видит немножко. Год назад парализовало. Никому не нужен стал. Только Тихоновна к нему через день ездит, бульон возит.

Брови Светланы застыли на гладком лбу словно приклеенные.

— Не, ну я все понимаю! Но чтобы так? Это даже не тефтеля, это размазня какая-то.

— Я тебе про что. А ты про какой то смысл спрашиваешь. Нету его!

Как обычно, опоздал. Ворвавшись в раздевалку, запутался в халате, не успев снять куртку.

— Привет, какие новости? — бросаю коллеге и приятелю Николаю.

— Лапушкина уволили.

— За что в этот раз?

— Послал зам головы.

— Третий за месяц? Еще пара раз и коньячок мой.

— Не спеши — всего неделя осталась.

— Ну — ну, — хмыкнул я, выходя в коридор.

У нас уже давно не спорят: восстановят или нет, ответ очевиден. Вопрос: сколько раз за месяц успеют выгнать и вернуть. Шансы на победу у меня весьма высоки.

В регистратуре сегодня трудный день. У окошка уже роптала толпа хриплых, глухих и сопливых, требуя талончики к Лапушкину. И поди объясни, что этот пьяница вновь уволен.

По пути к кабинету, пришло в голову, что в нашей клинике два лора. Лапушкин – пьяница, обладающий, словно в насмешку за фамилию, несносным скандальным характером. Постоянно ругается с пациентами и администрацией, не пишет карточек и лечит непонятно чем и как, наплевав на стандарты из Москвы, но всегда успешно. Он, словно стахановец многостаночник, успевает принять по сорок человек в смену. Правда до обеда, после обеда к нему стараются не попадать по объективным причинам — может горло с ухом перепутать.

И второй — Петров. Взглянешь — настоящий доктор: высокий лоб, толстенные очки и очень умное выражение лица, еще бы кандидат, как никак докторскую пишет. А как он идет по коридору! Не идет – летит, полы халата, словно белоснежные крылья развиваются за спиной, заставляя уступать дорогу и прижиматься к стенам… А больной не лечится, не хочет он к нему. Один два, по незнанию забредут, так он так их залечит, успевай откачивать.

Клиника платная, народ имеет право выбирать. Поэтому уже завтра или послезавтра, в зависимости от степени погружения доктора во вселенскую русскую тоску, будет красноносый Лапушкин, словно возродившийся феникс, сидеть у себя в кабинете: пить, ругаться и ремонтировать хворых. А прилежная тефтеля Петров продолжит в одиночестве писать докторскую и ведь напишет и защитит. Чего доброго и главным станет.

И кто из них в нашей многострадальной медицине опора, а кто надежда? Я лично не знаю.

Просчиталась

— …еще через пять лет я дослужусь до топ-менеджера, и тогда можно будет подумать о втором ребенке. Как раз и старший уже станет почти самостоятельным. Надо будет купить собственный дом и рожать второго ребенка. Ну а дальше, года через два-три старший окончит школу, и его мы отправим учиться куда-нибудь в Европу, наверное, в Англию. Младший тоже будет уже не совсем беспомощным, и у жены появится больше свободного времени. Она сможет заняться какой-нибудь благотворительностью – это всегда будет модно. Ну а сам я к тому времени…

Ника поднесла салфетку ко рту и украдкой зевнула – уже, наверное, в двадцатый раз за вечер. Однако сидящий напротив нее Леня Котлеткин этого не видел. Взгляд его был устремлен то куда-то вдаль, словно бы в будущее, о котором он разглагольствовал уже третий час, то на две лежащие на столе салфетки, на которых он записывал план этого будущего.

Кофе давно был выпит, пирожные съедены, но Леня продолжал делиться с Никой своими планами, и она уже не сомневалась, что молодой человек не остановится, пока не дойдет до своего выхода на пенсию и покупки к этому времени загородного коттеджа, чтобы провести в нем спокойную старость. Впрочем, с него бы, пожалуй, сталось спланировать собственные похороны и просчитать, сколько на них будет гостей и на каком кладбище они с ним попрощаются!

За все время их свидания Котлеткин говорил либо о себе, либо о своих планах. То есть, опять же, о себе-любимом. Воспитание пока не позволяло Нике просто так встать и уйти, но она была уже близка к тому, чтобы повести себя невежливо и послать занудного кавалера куда подальше. «Ну вот зачем я согласилась сюда прийти?! – раз за разом спрашивала себя девушка. – На кой мне сдался этот Ленька? Умный, надежный, серьезный… Тьфу! Надо было с Огневым на пикник ехать, он, конечно, тот еще раздолбай, но с ним хотя бы не скучно…»

Зазвонивший мобильник еще никогда так не радовал девушку – хоть ненадолго, но оторваться от «лекции» Котлеткина! Она торопливо поднесла его к уху:

— Алло!

— Ника! – услышала она полный восторга голос подруги Юли. – Привет тебе с парашютной вышки! Представляешь, этот псих Огнев нас туда затащил – предложил полетать! Все уже прыгнули, и сейчас моя очередь!!! Короче, я тебе перезвоню, когда приземлюсь!

В трубке раздались короткие гудки, и Ника положила ее на стол. Леня тут же заговорил снова:

— Так вот, думаю, на пенсии мы сможем поехать в какой-нибудь дальний круиз…

Ника представила, как затейник Огнев летит с парашютной вышки, и едва не расплакалась.

В некотором царстве, в некотором государстве повадилась жар-птица посевы пшеницы да ржи жечь. Налетит, крыльями взмахнёт. Пламя злое аж до небес подымается. А потом лишь выжженная земля остаётся. И объявил царь-батюшка награду тому, кто справится с проклятым отродьем. Хлынули со всех краёв толпы богатырей: и конные, и пешие. И в облаченье богатом, и победней. Но никому не удавалось напасть эту извести. Совсем закручинился царь. Уж и не знает, что делать. Разоряет царство птица огненная, и никто справиться с ней не может.

Но тут является во дворец мужичок и говорит, что попробует он изничтожить чудище мерзкое.

А Главный боярин, что рядом с троном самого царя стоял, спрашивает его строго:

— А знаешь ли ты, мужик лапотный, за что берёшься? Не справишься — голова с плеч.

— Ну, так, это понятно, ваше благородие. А ежели справлюсь, какая награда мне полагается?

— Полцарства!

Почесал в затылке мужик:

— А пожрать-то там будет чего?

— Будет, будет, — покивал Главный боярин. — Не сумлевайся. Но ежели не победишь — голова твоя на колу будет выставлена на городской стене!

— А, ну это тоже правильно, — согласился мужик.

Вышел он в чисто поле, присел на деревце поваленное, и косячок ароматный из дурман-травы набил, сидит, пыхтит трубочкой. А тут, откуда не возьмись, налетел вихрь огненный — хотел мужичка спалить дотла, но вдохнула жар-птица дыма-то густого, да и рухнула на землю в беспамятстве. А мужичок — не дурак, смекнул — чего добру пропадать? Разжёг костерок, котелок пристроил с водичкой студёной, ощипал феникса, и как только вода ключом забила, бросил туда. А как обглодал, обратно к царю-батюшке отправился.

Высыпал из котомки у трона пёрышки огнём полыхающие и косточки белые, и говорит, ковыряя в зубах:

— Спасибо за угощенье, царь-батюшка. Хотя птичка ваша жестковата оказалась. Да уж получше, конечно, пресной тефтели-то. Но все равно малость не съедобна.

Выкатили зенки царь и бояре, слова вымолвить не могут.

— Бывай, царь-батюшка. И вы бояре, — поклонился в пояс мужичок. — Пойду-ка я отседова. А полцарства мне без надобности. Мороки с ним. Перекусил, да честь знать надо.

«Косячный тефтелизм»

— Какая всё таки пресная жизнь!

Пожилая тефтеля смотрела на окружающее уже философски. Раз сразу не съели, значит теперь уже не скоро… Или вообще забудут, и будет она лежать тут одна на тарелке до глубокой… ну, там видно будет. Но жизнь вокруг какая-то пресная. И тут до неё дошло.

— А может, это я сама такая пресная?! Ведь во мне ни тебе перчика, ни изюменки, одна манная каша в голове…

Тефтеля стала терзаться и погрузилась в самоедство.

— Ах, если бы я была, например, котлетой! Меня бы, наверное, просто на руках носили! Увы…

От этих терзаний тефтеля засохла и подурнела. А потом её просто выкинули в мусор. Казалось, наступил бесславный и позорный конец её никчемной жизни.

— Василий Эдуардович, ну вы прям как Феникс, едрить его за ногу! — «Хмырь» с искренней теплотой встретил старого знакомого по ремеслу.

Дело в том, что буквально еще пару месяцев назад один общий знакомый рассказал жуткие новости про Василия. Будто бы сгорел он в своём «особняке» вместе с одноногой Фроськой, накосячили они там чего-то… А теперь вот он, живее всех живых, собственной персоной, опять здесь, на свалке, как в добрые старые времена. Хмырь даже прослезился — с годами пришла сентиментальность.

— Да ладно, «как Феникс»… Фроську вот жалко, добрая была женщина, хоть и порядочная стерва.

Василий тоже обрадовался старому приятелю. Сами собой в голову полезли философские мысли.

«Вот какая она всё таки, наша жизнь, наполнена неожиданностями, горестями потерь и радостями встреч. И надо прожить её так, чтобы...»

Тут ему на глаза попалась совершенно никем не тронутая, превосходная тефтелька. Напоенная дождевой влагой, она обрела вторую свежесть. Нежная манная каша внутри была как подарок небес, как дар свыше. Прикрыв глаза, Василий Эдуардович медленно, вдумчиво жевал, постигая эту простую радость жизни. Этого вечного круговорота, отрицающего смерть и вновь и вновь возрождающегося из забвения и небытия.

На кожаной софе перед телевизором сидел скучающий Арсений и небрежно перелистывал папку с файлами. Сваха Антонида оказалась обязательной дамой и прислала данные с нарочным буквально через пару часов после его заказа.

«Тэк-с», — размышлял новоиспечённый жених, разглядывая лица девушек. — «Алеся Феникс… Почему „феникс“? Кто такое феникс?.. Это, вроде, такая птица, которая чё-то там в огне постоянно забывает...».

Алеся Феникс была невестой уже не первой свежести — ей стукнуло уже хорошо за двадцать два. Вся такая яркая, накрашенная… Брр…

«Любит прыгать с парашютом», — прочитал Арсений и внутренне содрогнулся. «Мечтает стать известной певицей… Так пускай себе мечтает дальше! Чё я ей — в спонсоры пойду, что ль?!».

«Яна Тефтелё», — открыл он следующий файл. На фото эта девушка была совсем невзрачная — пресная до безобразия. Скуденькие волосёшки. Бледная до синевы кожа… По сравнению с ней Алеся Феникс выглядела мегаяркой супер-пупер-моделью!

«Отец владеет контрольным пакетом акций… нефтеперерабатывающего предприятия», — затаив дыхание, прочитал Арсений.

… Через два месяца он был уже женат на Яне. А через три — взвыл от беспросветной тоски!.. Отдушину Арсений находил лишь в пиве перед телевизором. А на экране то там, то сям мелькала яркая Алеся Феникс, ставшая-таки известной певицей.

Девушка приходила в церковь каждый день и просила Бога об одном – послать хорошего жениха… её матери. Ангел-хранитель той слушал её молитвы и вздыхал. Виноват ли он, что Господь дал ему в подопечные такую непроходимую тупицу.

Инна всегда боялась ошибиться, сделать неверный шаг, вызвать косые взгляды окружающих, а главное – боялась поверить, что может быть любима и счастлива. Оттого она и связалась с Александром (а ведь ангел только и делал, что посылал ей знаки – не твой человек!), оттого не порвала с ним помолвку, когда стало ясно, что он себе не уме. Потом во всём ему угождала, боясь, что он уйдёт, и она не сможет прокормить себя и Иришку. Хотя последняя умоляла маму развестись с папой.

Когда Александр умер, выяснилось, что супружеская верность отнюдь не была его жизненным девизом. Кроме того, он готовил для тёщи сюрприз – фокус с бумагами на квартиру, в результате которого она стала бы принадлежать ему. Не успел… А до того ангел не раз посылал Инне подсказки, но она так боялась поверить в порочность мужа, что попросту их игнорировала.

Теперь Иришка хочет, чтобы её мать встретила хорошего человека и вышла за него замуж. Но Инна боится снова наступить на те же грабли. А сколько поводов придумала: и «старая уже», и «судьба у меня такая, потому что в мае родилась», и «все мужики по природе эгоисты и бабники». Послушаешь её – просто диву даёшься! И Иришка, по её мнению, её нисколько не любит. Просто сплавить хочет, чтоб не мешалась.

«Эх, Иринушка, — думал ангел. – Мозгов бы твоей матери!»

Если бы Инна хоть что-нибудь сделала для своего счастья! Тогда он был бы ей в помощь. Даже если бы она и накосячила, всё же, чёрт побери, лучше, чем хныкать и на злую долю жаловаться!

Ангел испуганно зажал рот крылом. Как бы другие небесные обитатели не услышали! Не полагается ангелу нечистого поминать.

Иришка закончила молиться, перекрестилась, поцеловала икону и вышла из церкви. Мама не разрешала ей ходить туда одной, опасаясь, что попадётся какой-нибудь сектант и заморочит голову шестнадцатилетней девочке. Но Иришка всё равно ходила.

В этот раз ангел-хранитель её матери услышал в её молитве нечто новое, чего доселе не слышал.

— Господи, вразуми мою мать!

Иногда она, конечно, жалела о своем выборе.

Особенно когда астронавты навещали Землю — возвращались не домой, а так, туристами. «Мда, — говорят они и насмешливые морщины проступают на обветренных лицах, — неплохо здесь, конечно. Но жить? Да здесь живут только тефтели какие-то!». Они обмениваются взглядами между собой. Пьют земное вино. Ныряют в моря, блуждают по старым городам… А потом смывают с кожи и соль морей и старую пыль — и в космос.

Иногда Аурелия жалела о своем выборе. Земля умирала, Земля была стара… А сколько планет в космосе-то, юных и чистых.

Мы, фениксы, говорили астронавты. Фениксы Вселенной. Налейте еще того… это кофе, да?

Раз в неделю Аурелия брала с собой дюжину роботов. Блуждала по вулканическим обугленным склонам, пока они вычищали катеры. А потом они летели над океанами, проверяя все ли в порядке с течениями. Нет ли блуждающих айсбергов мусора. Упавших спутников.

Скверная работа быть сиделкой умирающей планеты.

Да вы знаете, сколько эта планета умирала и возрождалась? Никакого почтения. Так думала Аурелия, глядя, как очередная группа туристов набрасывают светограффити на Килиманджаро. Никакого почтения, никакой любви.

Поэтому к Рождеству она решила сделать себе подарок. Не заслужила разве? Это, конечно, дорого ей обошлось. Но Аурелия послала к чертям все юные, сияющие планеты, полные самых чудесных соблазнов.

И выкупила Землю.

Моему огорчению не было предела, ведь я провалил экзамены в универе. Индекс полезности обществу снизился, и лицензионное подключение оказалось мне недоступно. Предложение подработать в игре подошло как нельзя кстати. По крайней мере, здесь принимали нелегалов с медленным Интернетом. Придумав пароль, я по-быстрому зарегистрировался, и натянул шлем виртуальной реальности.

Короткая вспышка, и я услышал голос Хранителя:

— Наша игра идёт в режиме стопроцентного погружения, что гарантирует максимально подробную физику. Пока основной игрок в режиме оффлайн, его квест исполняет игрок с незарегистрированным подключением. Ваша задача работать в таверне. Условие выхода из игры, — получение четырёх золотых от хозяина. Подсказка игры, — что б получить золотые, нужно перемыть пятьдесят тысяч тарелок на кухне.

Узнав о таком, я немедленно связался со Службой Поддержки, и потребовал прекратить безобразие.

— А что вы хотели? — удивились из трубки.

— Быть истребителем монстров! И паладином! Ну, на худой конец крутым архимагом!

— Сомневаюсь, что ваши способности позволят вам сдать квалификацию на паладина. Впрочем, в эльфийском квартале всегда нужны дворники, а во дворце уборщики помещений…

Я покривился, ну ладно, уж повар, так повар. И целыми днями я драил посуду. Плюс ко всему, посетители оказались весьма привередливыми, и хозяин приказал придумать для них особое блюдо. Пришлось вспомнить молодость и свою бытность студентом. Зажаренную до черноты курицу я называл фениксом по-тёмноэльфийски. Всё равно, никто ведь не знал, как выглядит кухня у дроу. А такая экзотичность в меню пользовалась неизменным успехом. После пятидесятого феникса в игре сработали скрытые механизмы, и я обнаружил тайник с книгой рецептов. И тут я подумал, что, может быть не так плохо, что я не сдал свой экзамен. Ведь, каждый хорош на своём месте, и, иногда лучше стать неудавшимся фениксом, чем продолжать быть пресной тефтелькой.

Про Василия-кузнеца, хана Кирдык-Булдыгана и птаха невзрачного – феникса косячного

Жил да был Василий-кузнец, на все руки мастер, да и вообще молодец. Работал с зари до зари, да так, что хватало не на одну воду и сухари: хозяйство справил, дом ладный поставил. Шёл к нему со своею нуждой любой: мужики толпились гурьбой, князья-бояре порой заезжали, тоже трудом его не гнушались.

Вот как-то раз работает он днём, вдруг слышит – за окнами стук да гром. Вышел – а перед ним Кирдык-Булдыган, толстый, что тефтеля, татарский хан. И народу полон двор – только и гляди, чтобы кто чего не спёр: абреки, нукеры и прочие башибузукеры. Говорит ему хан: заказ, мол, есть – до захода солнца всё в порядок привесть, чтоб ни дырочки, ни щербинки, а не успеешь – будут тебе скорые поминки. Посмотрел Василий на телегу, а там оружья разного – что зимою снега. Доспехи ратные, мечи булатные, шеломов без счёта – такая вот, братцы, работа. Что ж, говорит Василий, делать нечего, заезжай, мол, хан, сегодня вечером.

Уволок он железо себе в кузню и сел в углу, смурной да грустный. Глянет на копьё – и чудится, как оно его брату грудь пробьёт. Возьмёт шелом – представляет довольного вражину в нём. Не утерпел Василий, взял кувалду, что в углу стояла – и ну плющить бармицы да зерцала! Доспехи расколошматил в блин, мечи поломал все как один, а после горн добела раскалил и все железяки туда свалил. Расплавилось всё подчистую, пусть хан чем хочет, тем и воюет.

Вышел Василий из кузни с головнёй, чтоб дом да хозяйство спалить огнём, а после в бега податься: не на погибель же свою оставаться. И тут видит: на косяке, в самом уголке, сидит малая серая птаха и глядит на него без страха. А после клювик открыла и по-человечьи заговорила: «Вовремя мы встретились, видно, день твой удачный, я ж не воробей какой, я феникс косячный. У кого я поселюсь на дверном косяке, тот забудет навек о грусти-тоске». И как вдруг засвищет громко да звучно – и со всей округи птички слетелись тучей. Живо в огромную стаю собрались и в ханский табор стрелой помчались.

А хан в поле со свитой пирует, обобрал народ, подлец, и жирует. Налетели птахи, что рой осиный, давай всех клевать в макушки и спины. Нукеры схватились за луки-стрелы, да ни одна стрела до цели не долетела: птахи чуть что – врассыпную, попробуй-ка попади в такую. А пока они носились да потели, одна пташка в юрту к хану влетела. Схватила из-под казана головешку и уронила хану прямо на плешку. Завопил хан, скинул уголёк на ковёр, и сразу же дым да огонь попёр. Стал хан охрану звать, да в шуме и гвалте никому не слыхать. Сгорела юрта с ханом в мгновение ока – видать, жиру было в нём много. Остались пепел один да зола, такие вот, братцы, дела.

А феникс из пепла того вспорхнул, гордо пёрышки отряхнул и полетел к родному крыльцу, сел на плечо Василию-кузнецу. Капут, говорит, хану, не помогли ему ни войско, ни охрана. «Спасибо, дружок, без тебя мне б не жить. Чем бы таким тебя наградить?» «Да ничего мне, Вася, не надо, конопля с твоего поля – лучшая награда. А ты думал, я оттого косячным зовусь, что на дверных косяках живу?»

— Олег, приезжай! Это катастрофа!

Плачущий голос Нины звучал так отчаянно, что другой бы решил: к Земле движется армада инопланетных захватчиков, а единственный кто может им помешать — это я.

— Приеду через час, — я был на сто процентов уверен, что ничего страшного за это время произойти не может.

— Нет, Олег! Пожалуйста, быстрее! Иначе будет поздно!

Примчавшись на место, я заскочил в подъезд, взлетел на шестой этаж. Как только дверь открылась, и я шагнул внутрь, оказался по щиколотку в воде.

Широко раскрытые глаза Нины исторгали волны ужаса:

— Генечка…

Оказалось, буйная фантазия Геннадия, нынешнего мужа Нины, породила супер-пупер крутой счётчик расхода воды, который больше походил на панель управления субмариной. Он-то и стал причиной потопа. Быстро разобравшись в клубке переплетённых между собой трубок, я усмирил вырвавшееся на свободу чудовище. Помог Нине откачать воду. На удивление быстро успокоившись, она склонила на плечо головку и нежно проворковала:

— Олег, ты не посмотришь ещё здесь…

Пришлось настроить спутниковую антенну, из которой Генечка, судя по всему, хотел сделать космическую станцию, пару ноутбуков и под конец отрегулировать агрегат внеземного происхождения, отдалённо напоминающий стиральную машину.

— Хочешь выпить? — Нина выставила на стол початую бутылку водки.

— Нина, ты же знаешь, я вообще алкоголь не употребляю.

— Ты совсем не меняешься, — в её голосе я уловил иронию. — Не пьёшь, не куришь…

— Да, у меня много достоинств.

Пока мы пили, источавший чарующий аромат, чай, который Нина умела так изумительно заваривать, я бездумно рассматривал собственное отражение в тёмном стекле. Вполне симпатичный мужик: черты лица гармоничные, густая шевелюра, волосы совсем не поредели. Чуть-чуть седины. И что Нину не устраивало во мне?!

— Не могу понять, почему ты ушла к Генке, у которого руки из ж… растут, — вырвалось у меня.

— Господи, да что тут непонятного? — её губы тронула лукавая улыбка. — Ты такой правильный. Всё у тебя разложено по полочкам. Всё умеешь, всё знаешь. С тобой скучно. У тебя будто не кровь по жилам течет, а холодная вода. Пресный, как тефтеля без соли и перца. Питательно, но не аппетитно. А он непредсказуемый, — её глаза мечтательно затуманились. — Никогда не знаешь, что от него ожидать. Особенно в постели. Он такой…

Разозлиться я не успел — заливчато заверещал дверной звонок.

Нина открыла дверь, и еле успела отскочить в сторону, как Генка колобком прокатился до кухни и водрузил на стол предмет, смахивающий на взорванного и склеенного кое-как осьминога.

— Вот, Нина, я сделал кухонный комбайн! — гордо заявил он.

Глаза Нины вспыхнули такой безмерной радостью, что мне впервые захотелось отмочить что-нибудь дьявольски непредсказуемое. Например, убить этого горе-изобретателя. Думаю, суд меня бы оправдал.

— Какой ты у меня молодец, Генечка, — Нина обняла мужа и нежно поцеловала в лысую макушку.

С подозрением изучая агрегат, я мысленно рассчитывал вероятность того, взорвётся эта штука сразу или вначале задымит.

— Ну, включай, — сказал я сухо.

— А это ты, Олег, — Геннадий, наконец, соизволил меня заметить. — Привет! Видал, что я сделал? Вам там в вашем конструкторском бюро и не снилось. Умеет все. Абсолютно!

Надувшись от важности, Генка воткнул розетку в переходник, ловко пробежался толстыми пальцами по клавишам панели. В загадочном объекте что-то защёлкало, заурчало. Ослепил разноцветный фейерверк искр, и на мгновение я отключился.

Когда сознание прояснилось, я с облегчением заметил, что агрегат не взорвался, а нас по-прежнему трое.

— Ну и чего ты сделал? — проворчал я, похолодев от ужаса, услышав вместо собственного глубокого баритона писклявый голосок Генки.

Метнул взгляд в стекло и в глазах вновь потемнело. Из отражения на меня смотрело круглая физиономия Генки с носом-картошкой и маленькими, близко посаженными глазами. — Ну, ты, блин, непредсказуемый, — только и смог сказать я.

Красиво жить не запретишь!

хоть криво, но ты ввысь летишь…

и ХРЯСЬ! башкой о столб соседний.

О, феникс пьян был в день осенний.

Взлетел, но криво и подох…

Тефтеля же лежмя лежала,

в ней пресно было даже сало.

Никто тефтелю не хотел,

она лежала не у дел,

но вот жива ведь и сейчас!

хотя уже в музее

над ней ученый тишит глас

турист благоговеет…