Салфетки № 123. Второй тур. Голосование

Жители Мастерской, на ваш суд представлены 12 замечательных миниатюр на конкурc и 2 на внеконкурс.

Пожалуйста, поддержите участников — проголосуйте за 3 миниатюры, которые, на ваш взгляд, самые лучшие.

ПАМЯТКА УЧАСТНИКАМ: Вам обязательно нужно проголосовать. За себя голосовать нельзя.

  1.

Наливайко натянул на правую ногу носок. Большой палец четко обозначил глобальную проблему в виде дыры, в которую он преспокойненько проскользнул, норовя захватить с собой соседний. Соседний влез в дыру наполовину.

— А огурцы у неё знаш какие? Оооо!!! Не чета твоим. Хрустящие! Закусвай да радувайся жизни! Чесночинка там. Водку, видно, добавлят. Чтоб хрустели. А ты…

Нюрка молчала.

Наливайко натянул второй носок. Тот оказался целым. Пошевелив правыми голыми пальцами и оглядевшись в поисках брюк, Андрюха продолжил:

— А перцы! За перцы я душу ей и тело в рабство на веки вечные продам! Тебе и не снились такие перцы! Ты за всю свою жисть таких не закатаешь!

Натянул брюки, сглотнул слюну и продолжил:

— Короче! Ухожу я от тебя. На развод подам сам. Могешь быть свободна!

Последнее резкое «а» потонуло в тишине. Только слышно было, как за окном кудахчут тихо наседки, да бьется в кухонное окно муха.

Нюрка молчала.

Наливайко выглянул в залу.

Нюрка, согнувшись в три погибели, драила пол за диваном. Из-за него выглядывала только супружеская корма, колыхающаяся в такт непонятным для его – Наливайкиного – сознания движениям. Он, осторожно ступая по мокрым доскам, заглянул за диван. Веселая Нюрка дергала не только кормой, но и головой, беззвучно подпевая звездам какой-то там эстрады и энергично махая дряхлой мешковиной в разные стороны.

Нюрка была в наушниках.

Наливайко стоял в нерешительности до тех пор, пока упругие Нюркины прелести не уткнулись в его естество…

— Чего тебе? – Нюрка сняла наушники. – Эээээ… День же! Отстань, Ирод окаянный!

…И снились в ту ночь Наливайко хрустящие соленые огурчики. С чесночком. И перчики. На тарелке уложенной свеженьким салатом. И текли слюни по бороде, и тянул к ним руки Андрюша, и почти дотянулся, да…

— Ээээ… Может хватит! Ночь глубокая. Спи уже! Завтра вставать рано…

2.

Бородинское поле

— Передайте мне вон ту тарелочку, — попросила Катя.

Поставила рядом с собой блюдо, где на свежем салате красовались пупырчатые корнишоны, несколько головок чеснока, зелёные перчики, оливки, и, взяв самый большой огурец, начала с жадностью уплетать.

— Ты чего, девка, так на солёное налегаешь? — наклонившись ближе, тихо спросила Даша. — Все огурцы за столом съела. Уж не того ли? А?

Катя опустила глаза, краска прилила к лицу.

— Алексею-то сказала? — Даша взглядом показала на широкоплечего статного шатена, который горячо жестикулируя, что-то рассказывал окружившим его гостям.

Празднование Нового года было в самом разгаре.

Катя отрицательно помахала головой, склонившись совсем низко над столом.

— Не скажу, лучше аборт сделаю, — тяжело вздохнула. — Бросит он меня. Смотри, сколько вокруг него баб вьётся.

— Да как же тебя так угораздило? — метнув недовольный взгляд на весело хохочущую компанию, участливо поинтересовалась подруга.

— Да так. Пригласил меня на свидание. А я как дура надела вечернее платье, туфельки на шпильках. Вот таких. А он меня, знаешь, куда повёз? На Бородинское поле.

— Идиот, — проворчала Даша, наливая себе стопочку.

— И мы с ним целый вечер бродили там по канавам и буеракам. И он мне говорит: «вот, Катя, здесь стояла батарея Раевского. А здесь в засаде полк Багратиона стоял. А здесь сними меня на фоне этого памятника. Чтобы так: я и памятник с орлом».

— Орел… — протянула презрительно Даша.

— Но потом опомнился. Извинялся долго. Взял на руки и отнёс в домик рядом с полем…

В голове вспыхнула картина, как она сидит на кровати, а Алексей стоит пристыженный на коленях перед ней. Держит в больших ладонях её ножку, гладит, целует пальчики.

Зажав рот салфеткой, Катя выскользнула из-за стола и бросилась в ванную. А когда вышла, наткнулась на хмурого Алексея. Схватив за руку, он потащил её на балкон. Бросил отливающий сталью взгляд, заставив девушку сжаться в комок:

— Почему я должен от твоей подруги узнавать?

— Прости, Алёша, не хотела беспокоить тебя, — пробормотала Катя еле слышно. — Я аборт сделаю, — в горле что-то пискнуло.

Он вдруг прижал её к себе. Взглянул в глаза, с блестевшими на ресницах капельками слез, и широко улыбнулся:

— Дурочка. Я же только рад этому!

— Скажи, Алёша, что любишь, — попросила она жалобно.

— У нас в Сибири так не говорят. Ты — хорошая. Пойдём.

Вывел её в столовую к гостям и громко, перекрывая шум разговоров, произнёс:

— Минуточку внимания! Объявляю всем, что мы решили с Катей пожениться. Приглашаю всех на свадьбу!

3.

Женская хитрость.

Пыль столбом, идет уборка, генеральная, без предупреждения! Мы с котом спрятались. Я на диван – ноги поджал, кот на шкаф – хвостом дергает. Мария неистовствует — тряпка, пылесос. Ой, окна мыть ринулась, зима на дворе, одумайся! Одумалась, но глаз горит, не к добру.

Ушла на кухню и вроде затихла — нехороший знак. На кухне посудой греметь надо, водой булькать, а она тихонечко, так сидит, опять удумала какое недоразумение, надо глянуть. Ого, скатерть постелила – белую! С чего бы это? Гостей ждем? А почему одна тарелка? Огурчики, перчики, чесночок… А водочки нет, да и мало тут под водочку:

— Ты чего?

— Я ж говорила, Она сегодня придет!

— Тьфу ты, я то думал, — ушел в зал, сел читать.

Звонок, пришла значит, ну пойдем, посмотрим.

— Подойдет? – заискивающе сомневается моя, а ведь умный человек, с образованием.

— Отлично! Все к месту. Вот оливочки, ой, без косточек, но если б были, мы их вот так, видите? А огурчик дольками, а второй кубиками и третий волной и вдоль! Красота? То-то же, помидор лучше свежий, но и этот подойдет, как вам розочка?

— А с чесноком что? – перебиваю «поющую» даму.

— А на терочку…

— Он же моченный!

— Ничего, ничего, любой можно!

— Сколько? – спрашиваю.

— Ой, да даром! За весь набор, меньше десяти тысяч…

— До свидания.

— Саша! – моя аж пылает от желания.

— Нет! Мы как договаривались? Как только откроешь первую банку чудо-открывашкой, сразу купим чудо-ножи. А пока, — поворачиваюсь к ушлой торговке, — до свидания, уважаемая.

— Но красиво же!

— С женой красавицей, да под водочку и так глаз не оторвать!

Моя растаяла, немного успокоилась. Сетевичка, недовольно собрала набор ножей и, жалея нас, неразумных, демонстративными вздохами, ушла. Запер дверь, вернулся на кухню.

— Не любишь ты меня, — вздыхает Мария.

— Ну что ты родная…

— Денег тебе на меня жалко.

— Не жалко… Слушай, давай мы тебе, лучше, сапоги купим, прямо сейчас, пойдем и купим.

— А давай! – враз повеселела супруга.

— А потом обмоем!

— С чего это? – нахмурилась, замерев на полпути в комнату.

— Ну не пропадать же закуске, уж и нарезана!

— Эх ты, алкаш, — вздохнула Мария и взъерошила мне шевелюру, — собирайся, давай, в магазин опоздаем.

Одеваюсь, а сам думаю: не свалял ли я дурака? Ведь умная женщина, неужели б отдала такие деньги за ненужные ножи? А о сапогах она давно намекала…

4.

Солёная земля, солёное море, солёное солнце

Соль — единственный минерал, который я, белковое существо, употребляю в пищу. И вообще многозначная вещь. «Вы – соль земли»… На земле – соль, на небе – солнце. Наверное, тоже солёное.

Но даже если ты соль земли, тебе надо есть. И пить тоже. Бутылка, «стограмчик», тарелка солений. Наливаю и пью за соль человечества. Чем бы закусить? Солёный чеснок! Его окультурили где-то в центре Азии. Китайцы называли его «зубом дракона». Сколько же они съели чеснока, когда строили Великую стену! Пока сами не ложились под неё, укрепляя своими костями.

А вот Геродот рассказывал, что на одну еду для строителей Великой пирамиды израсходовали 1600 талантов серебра. В том числе и на чеснок. Да, дорогонек был чеснок в Египте… Но фараон очень хотел пирамиду и получил её. А рабочие получили чеснок. Наливаю и пью за них. Ну, и за Геродота тоже — всё-таки отец истории. А за фараона Хуфу не буду — так себе был фараон.

А закушу… солёным огурцом. Его стали выращивать тысяч шесть лет назад в субтропических лесах у подножья мистических Гималаев. А в Библии он называется «овощ Египта». Значит, за фараонов всё равно придётся выпить. А закусить оливкой. Боже мой — солёное, как кровь, море, боги в туниках и свирепые воины в медных шлемах! И про всё это — длинные, как приливы, гекзаметры… На торговле оливковым маслом стояла Минойская цивилизация, а это вам не хвост собачий. Была. Пока вулкан Санторина не лопнул оглушительно и не накрыл её… Но и после оливковое масло в амфорах по волнам белопенным расплывались во все уголки ойкумены. Греки были уверены, что оливу сотворила Афина. А кто ещё?.. Так за Афину!

Теперь — солёный перец. Колумб поплыл вокруг света за яванским перцем, потому что баронам в Европе после того, как турки перерезали великий торговый путь с Востока, кушать стало очень пресно. Но споткнулся об Америку, где горького перца не было. А был вот этот, почему-то называемый сладким, хотя он может быть таким жгучим… Как месоамериканские цивилизации с залитыми кровью и усеянными обезглавленными телами теокалли. Ну их, не буду за них пить. А за Колумба стоит.

Что-то я перебрал по ходу… Но выпить ещё надо. Не закусывая. Русской водки — именно русской, а никакой не польской. Это доказал один русский учёный, сам не пивший ни капли водки, но заплативший за своё открытие жизнью. Мир его праху.

А завтра больной головушке поможет рассол. Солёный как море, как солнце, как люди.

5.

Он пробирался сквозь влажную мглу. Мимо в дрожащем тумане проплывали размытые силуэты… Под ногами – болото. С каждым шагом он, пошатываясь, все сильнее проваливался в хлюпающую жижу, но мерцающий огонек тянул к себе, словно магнит… Иногда он дрожащими руками подносил ко рту соленый огурец и откусывал, иногда промахивался, иногда вместо огурца в руке оказывался маринованный перец или чеснок. Он не замечал разницы. Он шел, сумерки сгущались. Он с трудом удерживался от того, чтобы не рухнуть во влажную грязь, готовую в ту же секунду погрести в своих безднах сдавшуюся добычу. Но у него была цель, и ради неё он держался. В подступающей тьме огонек горел, словно путеводная звезда, и как звезда был недосягаемо далек. Марево переливалось, искажая перспективу, размывая очертания вспыхивающих граней грязно-серых строений. Казалось, что весь мир сошелся в одну точку – в этот маленький пучок света где-то далеко впереди. Человек решил, что если все-таки доберется до него – надо загадать желание, ведь тогда оно обязательно сбудется.

Наконец он перешагнул порог дома. Свет окутал его теплым домашним одеялом. Человек встряхнулся и нажал на дверной звонок. Жена уже встречала – сразу стащила с плеч истекающий дождевой влагой плащ и требовательно протянула ладошку:

— Где моё солененькое?

Муж смущенно развернул покрытый каплями пакет и достал обгрызенный соленый огурчик. Тут же засунул его в рот трясущейся от перевозбуждения рукой, чтобы жена, пока что занятая плащом, ничего не увидела. А потом, раскладывая соления на тарелочку, спросил, с трудом подавляя нетерпение:

— Ну что, ты узнала?..

— Да, я беременна! Нам удалось!

Муж тут же бросил своё занятия и радостно закричав, закружился с женой по комнате:

— Я знаю, какое желание загадаю! Пусть у нас будет мальчик!

6.

«Ах, деды-деды» — припевочкой да подскоком язычка по альвеолам глаголит воспоминание Васеньки. А что у Васеньки? Что у него, родимого, хуже других, что ли? Хуже соседского ленивенького Тимофея, за которым носятся бабка ГлашатАя да сестра её Алёна-старшАя? Обе единого дня рождения, обе рыжие-рябые, близняшки, то есть, бабки-то. Да нескучные-неразлучные, каждая из них — как бы створка одной двери: обопрутся друг на дружку, как ладошки в пирамидку, и бегают целый день за Тимошкой, колготятся.

А у Ульянки? Дядечки-тётечки, старшие кузины, крёстные — да чумовые, песенные! Вырастет Ульянка народно-государственной артисткой республики Удмуртия, потому как одна из её тётенек и баюкает, и ласкает, и привествует исключительно ау-тен-тич-ны-ми удмуртскими напевами — лялякающими, няшными, озёрно-лесными.

У Васеньки не так! Дедов у него — комариная тучка, а числом — двенадцать! Дюжина дедов — да каждый с норовом, со своими ужимками; у каждого штаны своего колеру, у каждого носовой платочек свой — то в горошек, то в цветочек, то в клеточку, то в птичку; да и каждый аккурат с бородой: то клином, то лопатой, то щёткой, то метёлкой, то колючей вьющейся мочалкой. Общее у них: левый глаз — серый, а правый — зелёный. Да Васька, внук — общий, общественный Васька.

Вот как вскочат они с утра, как козлецы, как помчатся мыть бороды да стричь волосья ушные и ноздревые, как загогочут — кто с кухни, кто с веранды, кто из времянки, кто оседлавши конька накрышного — каждый с прибабахом ведь, со своим царём в голове, то есть. У иного, Веньямина Никанорыча, и своя песенка заветная есть — про Баргузина, к примеру; другой, выщипывая с носу щетинку, мурлычит «ланфрен-ланфра»; третий распевается под академический седьмой концерт Рахманинова — это уже Авигдор Адальбертович. А если про Степана Ильича говорить — то тот тренькает исключительно на балалайке.

Страсть есть у них у всех едино-усоюзничающая. Как приведут себя в утренний порядок, прочистят входы-выходы — сразу поскачут к столу, окружат ошалевшего Васеньку, засучат рукава до подбородков и ну кормить его:

капустой солёной,

помидорьем усолотым,

огурцом пупырчатым малосольным,

арбузом полу-твёдро-развысоленным,

перцем поперёк сладко-сольным,

чесночком-лучком-недосолком,

да оливкой то чёрной, то зелёной, то терпкой, то солёной.

Объестся Васенька на весь день да и помнит потом такую-сякую кормежку дедовскую всю жизнь!

7.

Новая сотрудница

— А что Вы сидите? Пойдемте танцевать!

— Я еще не готова, — отмахнулась Татьяна. Она подтянула поближе тарелку с соленостями, залпом опрокинула рюмку водки и захрустела огурчиком.

Гремела музыка, на танцполе дергались молодые девчонки. Коллеги, в чьи ряды она вступила буквально несколько дней назад, шумели за праздничным столом, поздравляя друг друга с новым годом.

Татьяна сидела особняком, ловя любопытные взгляды. Еще бы! Незнакомый человек за их столом:

— Видимо это и есть та самая новенькая Бибикина, — перешёптывались они.

В течение вечера она опрокидывала рюмку за рюмкой, не дожидаясь тостов. Дойдя до нужной кондиции, встала из-за стола, поправила блестящее черное платье на своих пышных формах и, пошатываясь, вышла на танцпол.

Она оценивающе осмотрела молодых девчонок-коллег, длинноногих, в обтягивающих платьях, активно отплясывающих под хит сезона. Растолкала их со словами:

— Бомжихи! Как Вас вообще на эту работу взяли, — и затрясла в центре ошарашенного круга худышек своими необъятными формами.

Вскоре ведущий объявил выступление танцевального дуэта. Татьяна огляделась.

За полупустым столом сидела супружеская пара. Нина, симпатичная ухоженная женщина, ели уговорила мужа (мужчину серьезного, занимающего высокий пост в администрации) прийти с ней на вечеринку.

Татьяна уселась напротив них, налила водку в найденную на столе рюмку, залпом осушила ее, закусила. Вилкой с надкусанным огурцом ткнула в сторону мужа:

— Ты, хрен старый, думаешь, ей нужен? Она тебя бросит. Вот моему любовнику двадцать пять лет.

У мужчины из рук выпал кусок хлеба.

— Отвали от людей, дура, — зло процедила сидевшая рядом с ними женщина.

Татьяна вскочила:

— Хамка!

Покраснев от обиды, она гордо вышла из зала. Возле раздевалки заметила Савикову и Колмакову (начальниц экономического и юридического отделов), которые застегивали шубы.

— Что, сучки? По-английски уйти хотели, — воскликнула Татьяна. – А прощаться Вас не учили?

Савикова, видя, как раздулись ноздри Колмаковой, схватила ее под руку и потащила к выходу из ресторана, дабы избежать скандала.

— Куда я попала… — покачала головой Татьяна.

Разочаровавшись в людях, с которыми ей предстояло работать, она вернулась в зал, взяла со стола бутылку водки, нагребла целую тарелку соленостей на закуску и пошла одеваться. Бросив пренебрежительный взгляд на куривших у входа в ресторан коллег, села за руль своего авто.

— Я не хочу работать с этим быдлом.

Она тяжело вздохнула, на глазах блеснули слезы.

— Завтра же начну искать новую работу.

8.

— Ну, Леша, вспоминай, где ты ее посеял, — крякнул синюшный дядя Вася, опрокинул сотку и закусил соленым огурцом с тарелки — единственным, что осталось от прожорливых гостей.

Леша только пожал плечами, взъерошил рыжую шевелюру, оперся о припухшую щеку и отправил в рот оливку.

— Все помню, дядь Вась: как из ЗАГСа выносил, как в кафе на тракторе ехали, как по восьмой брал, как целовал, как домой вез тоже помню… но как потерял не помню.

— И че теперь делать будем, женишок? — сощурился дядя Вася.

— Может, сама придет? — пожал плечами Леша.

— Ага, как же! Баба, и придет. Ха! Да им волю дай, и век на земле потом не сыщешь, — дядя Вася многозначительно поднял к небу мозолистый палец, строя из себя великого знатока, и горестно вздохнул.

— Так, может, в розыск подать?

— Не-а. Мало нам, что невеста пропала, так еще и ментов потом по болотам нашим искать?

Леша вздохнул, почесал затылок, но не успел он открыть рот, как громыхнула дверь хаты и на пороге явилась пропажа — грязная и злая девка в ободранном платье, размазанной по всему лицу тушью, взъерошенной прической и недобрым блеском в глазах.

— Ах ты пьян подзаборная, совсем охренел, а? Я тебя спрашиваю, тракторист хренов! Допился до чертиков, что жену по дороге потерять умудрился! Тьфу!

Тут невеста сняла с ноги грязный сапог и запустила в опухшую рожу жениха. Леша свалился на пол, за ним со вторым сапогом последовал и дядя Вася.

Девка вздохнула и села за стол.

— И смотри у меня! — погрозила пальцем она мужу, допивая последний стакан и закусывая квашеным чесноком.

9.

Олег зашел домой со знакомым облегчением, которое всегда испытывал после долгой и утомительной поездки с работы. Вешая пальто в гардероб и умиротворенно улыбаясь, он представлял себе будущий сытный ужин с последующим просмотром футбольного матча и так при этом увлекся, что даже замер на секунду, утопая в зрительных образах.

Очнувшись, он встретился глазами с вышедшей в прихожую женой и приготовился отвечать на ежевечерние вопросы о его работе и самочувствии, но их не последовало. Немного насторожившись, он сам начал диалог по пути в комнату:

— Ну, как день прошел, Маш?

Последовавшее ответом «хорошо» прозвучало настолько торжественно, что он даже вздрогнул. Почуяв недоброе, Олег спешно переоделся, умылся и под гробовым молчанием жены сел за кухонный стол, ожидая развития событий.

Нависнув над ним, она заявила:

— Я решила.

— Что?

— Что теперь мы будем вегетарианцами.

Олег беззвучно открыл и закрыл рот. Мечты о приятном вечере разбились вдребезги. Желудок нестерпимо заныл. Через несколько секунд собравшись с мыслями, он простонал:

— Но, почему?

— Это полезно, — отрезала Маша и поставила на стол огромную пиалу с салатом. – Для сердца хорошо и для всего организма, токсины выводятся, а мясо — это же натуральное «трупоедство», вредно очень. К тому же…

Олег, слушая на фоне доводы жены, в который раз пожалел о существовании интернета, форумов и женских комплексов о любой, даже незначительной полноте. О себе он подумал в последнюю очередь, считая, что в его тридцать два просто не может быть никаких проблем со здоровьем, игнорируя все учащающиеся боли, когда сердце словно сжимали в кулаке, и было больно вздохнуть.

Несмотря на свое несогласие, он как всегда не стал сопротивляться. Однообразная работа в офисе странным образом сделала его чересчур податливым и равнодушным. Олег принял новую идею жены не ради нее или себя, а просто потому, что ему было все равно. Вздохнув, он с обреченным видом принялся жевать зеленые овощи, уставившись на буфетный шкаф.

Зазвенел дверной звонок. Жена убежала открывать дверь. Олег, продолжая смотреть в одну точку и решая, как отразится вегетарианство на бюджете, этого не заметил и очнулся только тогда, когда дочь, зайдя на кухню, чмокнула его в щечку.

— Как дела, пап?.. А что это ты поглощаешь?

За него ответила Маша:

— А мы теперь будем вегетарианцами, мясо есть не будем.

Обалдев на секунду, Аня улыбнулась и спросила папу:

— И ты согласился?

— Ну… — Олег замялся, — ну, да.

Дочь по-доброму рассмеялась и кинула, убегая в свою комнату:

— Ну, ты и овощ, пап.

10.

— Заседание «Сообщество зелёных банки №7» объявляется открытым, — торжественно изрёк белобокий чеснок, оглядывая присутствующих. – На повестке дня — красные перцы и цветная капуста.

— Неужели опять война? – в испуге прижались друг к дружке оливки.

— Лавровый лист и святой уксус! – воинственно встопорщили свои хвостики болгарские перцы. – Опять захват территории?

— Вот в наше время такого не было, — важно пробасил помидор, — все сидели по своим банкам и не высовывались.

Листья салата, на котором расположилось тайное сообщество, возмущенно затрепетали, но промолчали. И везде этой гадкой капусте влезть надо! Засунуть бы её в одну кадку с белокочанной! Та бы быстро показала, из чего щи варят.

— Тиха! — рявкнул чеснок. – Чего всполошились раньше сроку? Два приличных семейных перца просят политического убежища в нашей трёхлитровой банке. Обещают вести себя прилично, рассол не баламутить, поперёд других на верхушку не лезть.

— Вот в наше время…

— В ваше время, Томат Томатович, вы бы сидели расплющенным в одной банке с красными и одинокой веткой укропа, — перебили старика огурцы. – И вообще, вам уже давно пора… А то скоро плесенью покроетесь.

Маслины захихикали и оживлённо зашептались. У них семейство многочисленное, положенной жилплощади не хватает, а старый помидор один — и вон сколько места занимает, старый скряга! Пора ему, ой как пора…

— Значит, голосуем, — продолжил чеснок. – Кто «за»? Против? Отлично. Томат Томатович воздержался. Теперь — о капусте.

— Нет-нет, — перебили его перцы. – Сородичей мы ещё готовы терпеть, хоть они и красные, но цветная капуста – это перебор. Где мы её расселять будем?

— Негде! Негде! – вторили им оливки. – Самим рассола не хватает!

— Банка не резиновая!

— Долой цветных!

— Тиха-а-а! Распоясались тут, святой уксус и лавровый лист. Распустились, корешки вам в вершки.

Тайное общество разом умолкло.

— Капуста готова на некоторые безвозмездные инвестиции для нашей банки. Поэтому предлагаю всем разойтись, обдумать и завтра в этот же час собраться вновь.

— Вот в наше время та…

— Да помолчи ты уже, старый, — не выдержали листья салата – И без тебя тоскливо.

Помидор грустно вздохнул и покатился своей дорогой. Лучше оказаться на тарелке, чем терпеть такой произвол. Святой укус и лаврой лист…

11.

Когда все гости разошлись, Лена с Аней задержались, чтобы, как обычно, помочь подруге прибраться, ну и еще немного поболтать. Последние годы они виделись редко, хотя старая школьная дружба все еще объединяла вместе и приносила чувство какой-то, чуть ли не родственной, связи. Лена уносила со стола грязные тарелки. А когда очередь дошла до блюда с остатками солений, с неприязнью передернула плечами. Да уж, некоторые воспоминания с годами не тускнеют…

Тогда Лена была второклашкой. Девчонкой, которая вот уже вторую неделю подряд, забросив подруг, прогулки в «городке» и качели, сразу после уроков вприпрыжку бежала домой. Ведь, наконец-то, там всё было так, как и должно быть. Домой вернулся папа! Самый-самый лучший и самый-самый любимый.

Лене было немножко стыдно и, конечно, она бы в этом никогда не призналась, но папу она любила даже больше, чем маму. Мать чаще ругала и все время занималась взрослыми делами – готовкой, стиркой, уборкой…А вот, если отец вечером был дома – уж он-то придумывал кучу интересных игр, смешил, читал сказки и если ругался, то исключительно с мамой.

Когда родители решили разводиться, то в этом была виновата «проклятая водка и друзья-приятели». По крайней мере, так говорила бабушка. Лена изо всех сил старалась казаться спокойной и взрослой. Ведь маме и так тяжело и надо быть примером младшей сестры. Иногда пьяный папа приходил поздно-поздно ночью и звонил-стучал, требовал пустить его домой. Мама ругалась с ним через закрытые двери. А Лена рыдала, уткнувшись в подушку, пусть никто-никто не услышит. И было жалко мамочку, и так хотелось, чтоб она пустила папу домой, ведь он вернулся, он хочет быть с ними!

А теперь жизнь наладилась. Отец больше не пьёт. Он пообещал. Мама все простила. И каждый день похож на счастливый праздник.

Зайдя в квартиру, Лена услышала с кухни голоса папы и соседа, дяди Миши. И сразу тоскливо сжалось сердце. Путь от школы она пролетела птицей, а эти несколько шагов до кухни тащилась словно черепаха. Папа что-то врал нарочито веселым голосом про очередной праздник, отведя глаза в сторону. А Лена смотрела только на банку маринованных огурцов, которая стояла на краю стола. И чувствовала не обиду, не злость, а почему-то свою вину. Наверно, папа не понял, как сильно она его любит, как сильно он нужен; она не сумела объяснить, рассказать какой он замечательный, и сильный, и умный. Уж тогда он ни за что не смог бы нарушить свое обещание …

Лена больше никогда не ела соленые огурцы. От одного их вида на душе становилось мерзко и муторно – то детское впечатление навсегда отпечаталось в сознании. Ни чем не повинные соленья теперь служили напоминанием о первом в жизни пережитом предательстве и горчили чувством потери и беспомощности.

12.

Wonderful life.

Из приёмника лилась музыка, обволакивающая щемящей тоской.

На столе стояла трехлитровая банка с маринованным чесноком. Чеснок был насыщенного голубого цвета.

— Ир! Он и должен быть таким сине-зеленым? У тебя такое было? Есть-то его можно? Первый раз такое вижу, а все, вроде, по рецепту. Страх-то какой!

— Это чудесная, чудесная жизнь, — пел небесный голос по-английски.

Через час Людочка уже сидела на табурете в чистенькой крохотной кухне. Ира, ее подруга, быстро накрывала на стол. За окном ярко светило послеполуденное солнце.

— Солнце в твоих глазах, тепло твоих волос — звучало в Людочкиной голове. Она смотрела на веселую Ирину с ее роскошной косой. Ветерок из форточки слегка покачивал желтые шторы. Смешной кактус на подоконнике силуэтом напоминал покосившегося атлета.

– Мне нужен друг, о как мне нужен друг!

— Вот, пробуй! И рядом с сочным куском мяса появилась чуть прозрачная, одуряюще пахнущая маринадом чесночная головка. Бело-розовая. Людочка приуныла.

— Может у меня сорт не тот, или хранился не правильно? На стол ставить стыдно. Синий.

— Не нужно смеяться и плакать. Это чудесная, чудесная жизнь, — бархатным голосом напевало в голове.

— А у меня Олег уже весь чеснок съел! — сообщила Ирина.- Последнюю банку унесла на балкон. Я заметила — пока банки выглядывали из-за холодильника, он все только с чесноком и ел. И обед, и завтрак, и ужин – трехлитровую банку — за неделю! А вот убрала – и забыл про него!

— О, мне нужен друг, чтобы я стал счастливым и не таким одиноким, — кивала Людочка в такт звучащей в мыслях мелодии.

Как ей все тут нравилось – хозяйственная Ирина, мясо, чесночок, чайник, красный, в белый горошек.

— Волшебство везде… — звучал юношеский голос,— не нужно убегать и прятаться. Это чудесная, чудесная жизнь.

Вечером, пропитанная пряными запахами рыночных рядов, Людочка жарила мясо. Отварная картошка была завернута в газеты и поставлена на табурет, у стены. На столе блестели аппетитными боками покупные разносолы: чесночок, перец, огурчики, помидорчики.

— Посмотри на меня, стоящего, здесь в одиночестве, прямо в лучах солнца…

Прозвучал звонок в дверь.

— Заходи, Сергей! Смотри, какая красота у нас сегодня к мясу!

— It's so wonderful, wonderful life…

Людочка улыбнулась.

Внеконкурс

Иногда мне хочется уйти. От своего города. И я ухожу или уезжаю. Это недалеко, всего около пяти километров. Можно сесть в автобус номер 126, а можно и пешком дойти. Конечная остановка возле старого кладбища у подножья горы. Никогда не заходил туда. Впереди меня могилы и кресты, слева крутой подъем на высоту, прямиком к огромным метеорологическим шарам стоящим на вершине, справа петляющая автомобильная дорога и частные дома. Иду налево. Иду в гору. В рюкзаке, как в песне, лишь желание подняться выше. Подниматься тяжело, но с каждым шагом, воздух всё вкуснее, а шары всё ближе. Ветер усиливается. Кажется, что он вот-вот сорвет их со своих мест и они покатятся прямо на меня. Это будет игра в боулинг для стихии, ну а я, буду маленькой человеческой кеглей. Тропинка петляет и заводит меня в заросли реликтового можжевельника. Удивительное и редкое растение. Вдобавок ко всему, невероятно красивое. Оглядываюсь назад, перед входом в зеленую пещеру древних деревьев. С высоты всё видится мелким и незначительным для меня. Вдыхаю полной грудью. Воздуха не хватает. Хочется пить его, он свеж и вкусен. Моя цель близка, ещё максимум двадцать минут ходьбы и я на месте. Идти средь можжевеловой рощи приятно и спокойно.

Вот оно! Каждый раз моё сердце замирает одинаково, вот оно! Великое, огромное, древнее! Море. Возле берега голубое, чуть дальше зеленое и темно-синее до самого горизонта. Стою на вершине, захватывает дух, смотреть вниз жутко, но хочется ужасно. Кажется, что я на крыше стоэтажного небоскреба. Ветер хочет бросить меня вниз. Пытается порвать одежду. Раздувает её парусом. Сажусь на самый край, свесив вниз ноги. Страха больше нет, есть любопытство. Здесь всё пьянит и кружит голову. Волны разбиваются о скалистый берег, море представляется необъятным. Одно неловкое движение и полечу вниз. На этом, думаю, жизнь и закончиться. Но если уж выбирать место своей смерти, то пусть оно будет красивым. Не хочу выбирать, здесь мне хочется жить с новой силой. Только здесь. Если я нашел в этом месте то что искал, для чего уходить? Куда идти?

Уйду вдоль скал на пару километров вдаль. Построю хижину или спать останусь под открытым небом. Глупые мечты, возможно, они нет уж и плохи? Сойду с ума от всего этого великолепия и буду жить в своем безумном, но чудесном мире. Там всё как в сказке. Во сне, а может быть, наяву, начну гулять по морскому дну. Надеюсь, что разучусь отличать сон от яви. Питаться буду солнцем и морем. Море — это самый большой в мире ресторан. Стоит только сделать заказ, как всё уже лежит на берегу. Бочка рома, изрезанная пиратской рапирой и морепродукты. Уже готовые. Морская столовая на славу потрудилась. На гальке под июньским солнцем камбала, рыба игла и деликатесные водоросли. Конечно, вся вкуснятина эта, мне надоест со временем. Но повар на дне не знает усталости и не умеет отказывать. Любой пир, любой каприз. Совершенно без денег, они дешевле песка здесь. Как человеку мне свойственно иметь слабости. С утра я тихо прошепчу прибою, что их меню приелось мне. Что хочу? Сам не знаю.

Единственный человек по которому буду тосковать, единственный, из огромной армии приятелей, знакомых, сослуживцев и родных — это моя бабушка. Как здорово, когда читают твои мысли и желают добра. Море умеет читать. Бабушка тоже умела. Море знает всё. К обеду, на теплой от полуденного солнца гальке, появится тарелка из бабушкиного сервиза. Не надо изысков морских и заморских, когда можно отведать её огурчики и моченый чеснок. Вкус детства. Вкус юности. Вкус который остался в памяти после её смерти. Многие помнят бабушек по пирожкам и блинчикам. А я с малолетства, всё солоноватый вкус огурцов никак не забуду. Чуть позже распробовал «фирменный» чеснок и перчики. Всё с возрастом. Вот и сейчас, наслаждаюсь вкусом и воспоминаниями. Правда, море слегка огурцы пересолило. Обижаться не буду. На то оно и соленое. Море.

ВЫПИЛ

За окном дождь. В номере сыро и холодно. Алымову вдруг дико захотелось водки. Набросив на плечи пиджак, он спустился в бар.

Стилизованное под трактир заведение пустовало. Дощатые полы. На столах льняные скатерти. Из колонок несётся «Барыня». Половой в красной косоворотке с полотенцем на согнутой в локте руке.

— Чего изволите!

— Любезный, Смирновской грамм двести и закусить.

— Сию минуту!

Половой исчез. Усевшись за свободный стол, Алымов осмотрелся. Справа, сдвинув несколько столов, шумно гуляла компания, человек десять. Больше никого.

Появился половой. Графин водки. Рюмка. На блюде на листе салата уютно уместились солёные огурцы, зелёный помидор, маринованные перцы, головка чеснока. Всё пересыпано маслинами. Рот Алымова наполнился слюной.

— Кто такие? – Алымов кивнул в сторону компании.

— Колдуныс. С обеда гуляют. У них тут, что-то вроде съезда.

— Даррмоеды. – Алымов взялся за вилку.

Половой наполнил рюмку и удалился.

Целясь вилкой в огурец, Алымов выдохнул, поднял рюмку, и замер с открытым ртом.

Сдвинув брови, огурец смотрел ему прямо в глаза.

— Что такое?! – Алымов склонился над блюдом.

Огурец как огурец. Ни глаз, ни бровей. Одни пупырышки. Пора брать отпуск.

— Ну, — опрокинув рюмку, он вновь потянулся вилкой к огурцу.

Тот, изогнувшись, ловко увернулся и пискнул:

— Ты чё делаешь?!

Водка встала в горле. Продавив её внутрь, Алымов прохрипел:

— Что, простите?

— Я говорю, куда тычешь?

— Чё такое? – рядом завозились ещё два огурца. – Только уснули!

— Этот в меня вилкой тычет! – пискнул первый.

— Что-о?! – теперь уже все три огурца впились глазами в Алымова.

Вилка полетела на пол. Перцы вздрогнули, прижались друг к другу, и заорали:

— Помогите! Едя-ат!!!

— Пусть попробуют, — помидор выдвинул нижнюю челюсть. – Рассолом залью!

— А, я с зубами!!! – прыгал чеснок.

— А, нас больше! – пищали маслины.

Лист салата поёрзал по блюду и захрапел.

Глаза Алымова наполнились ужасом. Он вскочил, опрокинув стул, и бросился в номер собирать вещи.

Щёлкнул секундомер.

— Две минуты, тридцать секунд. Рекорд дня, господа. Кто следующий?

— Я. – Парнишка, с глубоко посаженными глазами поднял руку.

В баре наступила тишина. Компания за сдвинутыми столами склонилась над планом гостиницы.

— Давайте из пятьсот шестьдесят первого.

— Не. У него больное сердце. Лучше толстуху из двести десятого.

— Хорошо. Вызываем.

Все откинулись на спинки стульев, взялись за руки и закрыли глаза.