Салфетки 118. Голосуем!

Я просто рисовал девушку. Куском угля на вчерашней газете. Рисовал, чтобы не забыть. Чтобы однажды, когда под рукой будет холст, перерисовать, переписать, хотя бы на картине заявить, что небо может быть трогательного голубого цвета, что можно просто так забраться на стену и сидеть, болтая ногами, гладя кота, мечтая… Я просто рисовал девушку и её защитника, который, безусловно, ревновал меня к ней и вцепился бы мне в горло, если бы я придвинулся ближе ещё хотя бы на шаг…

А вокруг была бойня. Гремела война. Одни сумасшедшие свергали других сумасшедших с никому ненужного трона. Предсмертные хрипы, осатаневшие от крови лошади, хохот и крики, женщины прикрывающие собственным телом беззащитных детей… Мне бы убежать, скрыться, спрятаться, исчезнуть, раствориться в серой толпе спешно покидающих город, оставляющих свои дома и семьи, спасающих собственные жизни, накалывающихся, словно обречённые бабочки, на свинцовое ворчание пулемёта. Но… Девушка сидела на стене, кот с затаённой злобой продолжал следить за каждым моим движением, а я не привык бросать начатых дел.

Девушка, конечно, была давно мертва. Её забросило на стену взрывной волной. Правая нога болталась на тоненькой полоске кожи, живот был разорван, и осклизлые внутренности матово блестели в лучах заходящего солнца. А кот вовсе не был защитником и другом — обезумевшее животное мирно пожирало свою хозяйку и зорко следило за тем, чтобы на его добычу никто не покусился… Но самым страшным был взгляд. Иссечённое осколками лицо больше напоминало отбивную котлету, но единственный уцелевший глаз смотрел прямо на меня, словно спрашивая: «Почему?», словно обвиняя меня в том, что не уберёг, не защитил, не спас…

Ничего, девочка, на моей картине ты будешь жить, улыбаться. У тебя ещё всё будет впереди, и никто не сможет отнять пронзительно синее небо над твоей головой!..

… Каркающая очередь снесла голову художнику, забрызгала кровью набросок. Кто-то несколько раз пнул обезображенное тело. Дым от пылающих зданий медленно поднимался вверх и осеннее небо скорбно наливалось свинцом… Никто не заметил, как чудом выживший златоволосый мальчик, выбравшись из своего нехитрого укрытия, поднял с земли окровавленный листок и, спрятав его у сердца как самую большую драгоценность, убежал прочь. На наброске девочка улыбалась, а рядом сидел кот, готовящийся отдать жизнь за свою хозяйку.

Подруги

— Чё сидят? Чё смотрят? Не видели, что ли?

— Ага. О, глянь, лысый опять на твои колготки пялится.

— Вижу. А, вон тот, полосатый с коротким ухом, на тебя.

— Да, ну! Ещё чего. Даже голову не поворачивает.

— Это он щас не поворачивает. А как отвернёшься, он сразу зырк из-за мусорницы и косится. И рыжий то же.

— Да, прям! Наговоришь. — Кошка выгнула спину и потянулась. — Хотя рыженький ничего.

— Во-от.

— А лысы-ый… Глаза проглядел. Глянет на твои коленки, и сразу за газету. И дыши-ит…

— Да, вижу. А, ты, вон туда глянь.

— Куда?

— Ну, вон, справа. На скамейке с коляской.

— А-а, вижу, вижу. Ой, бедненький, щас шею свернёт. Наверное, отец-одиночка.

Подружки переглянулись и прыснули. Девушка в кулачёк, а кошка закрылась хвостом. На тропинке появился худой, пятнистый кот, со злыми зелёными глазами.

— Ой! Всё! Щас драка будет.

— Ух, ты-ы…. Драка.

— Щас с рыжим сцепятся. За меня-а.

Рыжий и пятнистый, приняв угрожающий вид, сблизились. Серый поспешил ретироваться, а эти, громко воя, ходили кругами и колотили хвостами по траве. Отец-одиночка, толкая перед собой коляску, скрылся за калиткой. Через минуту ушёл и лысый. Подруги затаили дыхание.

Замерев на секунду, коты бросились в бой. Раздался дикий визг. Полетела шерсть. Поднялось облако пыли. И среди этого облака, сцепившись в орущий клубок, катались два кота. Но уже через секунду, они разжали объятья, бросились в разные стороны с задранными хвостами и скрылись из виду.

— Хм. Драка. Я даже разглядеть ничего не успела.

— А кто победил, хоть?

— Не знаю. По-моему — ничья.

— Темнеет уже.

— Ага.

Подруги спрыгнули с кладбищенской ограды и сладко потянулись обе.

— Ну, пока?

— Пока, подруга.

— Завтра придёшь?

— Приду, если дождя не будет.

— А, я и в дождь приду.

— Никого не будет в дождь.

— Мои приду-ут. А, рыжий первым.

— Ага! Всё таки запала на рыжего?

— Вот ещё. Ни на кого я не запала. Просто приятно, когда на тебя смотрят не просто так, а… как на женщину. Сразу прошлая жизнь вспоминается. — Кошка постояла в задумчивости. Качнула хвостом. — Слушай, подруга, ну, как тебе в другом теле?

— Да, если честно, не поняла ещё. Вроде ничего. Вот с колготками постоянно проблемы. Чуть, что — рвутся. А, так, пока ничего. А, тебе?

— Нормально. Лучше чем раньше. Только блохи достали.

— Ну, пошли, что ли? Солнце уже садится.

— Пошли.

Они ещё раз, посмотрели в сторону заходящего солнца и разошлись, каждая к своей могиле.

— И что ты скажешь об этом мире?

— Вроде он интересен.

— Интересен? Ну не знаю… и зря ты выбрала эту биоформу. В моей намного удобнее.

— Нет, ты не прав. Тут есть такие особи, что просто не могут пройти мимо… Я смогу многое от них узнать. А вот тебе, я видела, пришлось спасаться бегством от… этих… не могу никак запомнить…

— Соба-а-аки. Да, неприятные существа. Но, думаю, они будут первыми, от кого мы очистим этот мир…

— Не спеши. Возможно, и они смогут принести пользу…

— Фыр-р-р-р… не думаю.

— Ну, что, расходимся до вечернего сеанса связи?

— Да, пожалуй, пора. Да и собак вроде поблизости не наблюдается…

Девушка грациозно спрыгнула с парапета, кот шлёпнулся на бок рядом.

— Вот видишь, я же говорила, — улыбнулась девушка и погладила кота.

— Фыр-р-р, — недовольно выгнул тот спину. — Не надо. Меня это раздражает.

На парапет села небольшая серенькая птичка.

— Вот идиоты! — раздражённо пискнула она, провожая взглядом удаляющуюся парочку. — Говорил же им, выбирайте кто поменьше, нельзя привлекать внимание. Ну да ладно, вернётесь с отчётом, тогда и… — не успела птичка закончить свой писк, как рыжий тощий кот ловко запрыгнул сзади и схватил её за голову.

На вкус птичка оказалась не очень вкусной, но зато бездомный кот Васька был счастлив. Он в очередной раз спас родную планету…

— Яна, ну ты скоро? — Вася был нетерпелив и потому раздражён.

— Сейчас иду, — отозвалась жена из ванной. Высунулась — смешная: один глаз накрашен, другой ещё нет. Расчёска красиво скользит по гладким чёрным волосам (бабушка была японкой). Вася никогда не понимал, зачем жене вообще нужно причёсываться. Волосы, как у всех монголоидов, совсем не спутываются. Но что поделаешь, женщина!

Вдруг вскинула брови, как всегда делала, когда в голову приходила неожиданная мысль. И Вася понял, что раздражаться больше не может: ну разве можно сердиться, когда дома — ходячее аниме, бровки домиком?

— Иди, я догоню!

— А тебе долго ещё?

— Не очень, но всё-таки будет лучше, если один из нас выйдет пораньше. Купи пока чего-нибудь к столу. Деньги знаешь где. Постарайся уложиться в тысячу, нам ещё Веньке кроссовки покупать.

Услышав, что за мужем захлопнулась входная дверь, Яна докрасила второй глаз и глянула на часы. Ещё не опаздывает, но, как всегда, впритык. Вопросительно посмотрела на себя в зеркало. Чёрные волосы, чёрное короткое платье, чёрные колготы, смешные чёрные сандалии с цветочками. Соседи, наверное, думают, что она гот. И ошибаются, между прочим, всего на одну букву.

За соседним домом начиналась заброшенная стройка. Яна виртуозно вскарабкалась на обшарпанную краснокирпичную стену. Кажется, даже руки не ссадила. Дурацкая часть туалета — колготы: рвётся от малейшего соприкосновения с жёсткой поверхностью! То ли дело джинсы! Яна осторожно свесилась туда, где заросли крапивы и розовеющие стрелки иван-чая облюбовали свалку досок и камней. «Мяу?» — крикнула она вопросительно.

Крапива зашевелилась, и вскоре рядом с женщиной на кирпичной стене сидел красивый, хотя и явно беспородный, чёрный кот. Он потянулся и одобрительно повёл усами. Яна потрепала его по голове и протянула заныканную в кармане сосиску. Кот понюхал, поморщился и обиженно отвернулся.

— Да, я знаю, сосиски сейчас не те! — сказала Яна примирительно. — Ты мне лучше скажи, дорогой: тихо?

— Пока вроде тихо, Ваше Величество, но Вы же знаете: никогда ни на кого нельзя положиться. Я бы на Вашем месте повременил с возвращением ещё недели на две.

— Эх, — вздохнула Яна, — а так уже хочется домой! Надоело вести добропорядочный образ жизни. И Венька тоже соскучился.

— А Василий?

— Да ты что! Он же всегда был домашним котом. И, кажется, уже и не помнит ничего… Ладно, мне пора, а то он сердиться будет. Мы ж в гости идём… Завтра. На этом же месте.

— Да, Королева. И постарайтесь не опаздывать, как в этот раз.

Ночь не может длиться вечно…
Какой бы бесконечной она ни казалась,
какой бы тёмной ни была,
за ней всегда следует рассвет нового дня. ©

Она шагала по городу и разглядывала витражи людей.

… Маленькая сухонькая старушка устало потирала поясницу и воздух вокруг нее клубился серостью одиноких будней и болотной зеленью тоски.

… На качелях задорно смеялась девчушка в лимонном платье, а ветер играл радугой вокруг пуха светлых волос.

… Гневный окрик на другой стороне улицы — и алая пелена удушающей дымкой повисает между спорщиками.

Все так необычно и все так обыденно… Разглядывание людей было одной из ее любимых привычек, которые помогали отвлечься от мыслей по дороге в школу. Стены старого здания были наполнены тусклыми гнилыми красками разочарований и обид. Злыми подножками и глупыми не по-детски жестокими розыгрышами.

— Вон смотри…опять в черном приперлась…

— Воображала! Только и знает, что внимание привлекать.

— Дура, да она просто на жалость давит.

— А мне ее и правда жаль. Ты только представь: с детства быть как все, а потом потерять слух и стать инвалидом. Такое не каждый выдержит.

Пустая жалость ядовито желтыми мазками разъедала школьные коридоры, ржавая пелена ехидства давила на виски. Они были так смешны в своем разноцветном и шумном мире. Мире, который для нее наполнился тишиной.

— У Вашей дочери очень резко падает слух…если не лечить…

— К двадцати годам…прогноз неутешителен…оглохнет…

— Не восстановимо…

Столько врачей, а результат один? Смешно даже. «Никогда не смогу слышать?!» Глупости, конечно. Назло этому разноцветному миру она день за днем одевала черные вещи и шла в школу.

День за днем, шаг за шагом…

Она сидела на каменой бортике и разглядывала небо. Яркая лазурь надежды снимала боль в ушибленной коленке, белеющей из дыры в колготках. На губах безмятежно расцветала улыбка от едва СЛЫШНОГО мурлыканья.

«Девятый» день должен был быть светлым и грустным. Но взрослые сделали его суматошным, шумным и бессмысленным. С самого утра мама носилась по квартире, готовя и накрывая на стол. Папа ездил встречать родственников. Потом к застолью подтянулись соседи и знакомые. Сидя в уголке, Даша пыталась понять, какое отношение все эти люди имеют к её бабуле? Помянув усопшую первыми тостами, гости плавно перешли к обсуждению политики, проблем с дачным участком тёти Маруси и, наконец, к важному вопросу: с кем теперь встречается двоюродный племянник сводного брата маминого дяди…

Дашка злилась. Выбравшись из квартиры, она пошла к заброшенному «Ламповому» заводу. Тонкая фигурка в чёрном, спешащая через пустырь, туда, где не будет никого лишнего.

Возле высокой кирпичной стены Даша остановилась. Вокруг — покой и тишина. Небо того пронзительного оттенка синевы, который бывает только в мае. Позже, летом, оно выцветет от жары, станет линяло-голубым, ленивым и бесконечно далеким. И Даша вдруг решила подобраться поближе к синему куполу, пока он еще такой обманчиво низкий и осязаемый. Ведь сегодня ей особенно сильно хотелось заглянуть за горизонт.

Потерянная заколка, исцарапанные туфли, изодранные в клочья колготки — все не в счет. Это было правильное место. Даша сидела на стене. Смотрела на белые хлопья облаков. Чувствовала, как ветер путается в волосах, и солнце прикасается к лицу. Она вспоминала бабушку. Вспоминала, как и хотела, с благодарностью и теплотой. Без горечи. С печалью. С улыбкой.

Незаметно подкрался черный бродячий кот. Примостился рядышком, пристально уставившись вдаль.

— Ты тоже в трауре? — заинтересовалась Дашка.

Кот промолчал.

— А мы с тобой колоритная парочка, как ведьма и фамильяр — фыркнула Дашка.

Кот промолчал.

— А, может, ты мой подарок? Бабушка всегда любила делать подарки! — догадалась Даша, сграбастывая пушистого молчуна в объятья.

Кот ответил — довольным мурлыканьем.

Под небом Парижа

— Теперь у вас свободное время до ужина! — произнес гид фразу, которую Элен ждала с самого начала экскурсии. Да что там — с первого дня поездки, с той минуты, когда накопила деньги на нее и взяла путевку!

Группа загалдела — все заспорили, куда идти в первую очередь:

— Я вчера в Лувре не все посмотрела. Кто со мной?

— А вы собираетесь за один вечер все досмотреть?!

— Лично я — по магазинам! Знаете, сколько мне всего в Питере назаказывали?!

— Давайте с нами на русское кладбище!

— Нет уж, я туда пока не тороплюсь!!!

Элен слушала эти споры краем уха и незаметно отступала в сторону. Только бы никто не увязался за ней! К счастью, остальные туристы были слишком заняты собственными планами, и девушка с легкостью затерялась в шумной и пестрой толпе парижан. Она все ускоряла шаг и почти бегом добежала до ближайшего угла, свернула в один переулок, потом в другой — и, наконец, оказалась в более тихом старинном квартале. Вокруг нее были дома с потемневшими от времени стенами, с лепниной под каждым окном и под крышей, с клумбами и скамейками возле каждой двери…

Девушка вошла в первый попавшийся подъезд и заспешила вверх по лестнице со страстной надеждой, что вход на чердак окажется открытым. Она приехала в Париж не ради Лувра и Эйфелевой башни, не ради Триумфальной арки и Елисейских полей, не ради Собора Парижской Богоматери и Сакрэ-Кера. Еще в те времена, когда она была ребенком и звалась не Элен, а Лелей, ее манили крыши. Ее звало к себе небо Парижа, о котором пела в прошлом веке великая Эдит Пиаф.

Ей повезло: она не встретила никого из жильцов, а выход на крышу был заперт на легко снимающийся крючок. И она выскользнула из темноты чердака на крышу, залитую светом заходящего солнца. Сделала шаг к краю, спугнула дремавшую черную кошку и замерла, едва не задохнувшись от восхищения.

Кругом были крыши. Сияющие на солнце металлическим блеском и ржавые, высокие и низкие, плоские и покатые. Много крыш, а между ними — улицы, по которым шли парижане. Жители древнего прекрасного города, для которых самыми ценными вещами в жизни были свобода, любовь и романтика.

Небо Парижа, под которым нашлось место для всех влюбленных, для писателей и поэтов, создающих свои шедевры в уютных кафе, для нищих философов и певцов, рассказавших об этом небе в своих песнях, было совсем рядом, прямо над головой у Элен. Она смотрела то на него, то вниз, на бесконечные крыши, и слышала голос Пиаф.

Ее мечта исполнилась. Она побывала под небом самого романтичного в мире города.

— Что скажете, сеньор Маркос?

— Очень хорошая сказка, Пилар, — узник улыбнулся бескровными губами, изо всех сил стараясь не показать, как он ослаб за дни заточения. — Спасибо, что навещаешь меня! Ты любишь орехи? Возьми.

Он протянул девушке грецкий орешек.

— Спасибо, сеньор Маркос!

Когда она ушла, узник печально вздохнул. Завтра его сожгут на костре. С колдунами у Святой Инквизиции разговор короткий. Даже если колдовал всего один раз… Лето выдалось засушливым. Обезвоженная земля грозила неурожаем. Тогда Маркос вызвал дождь…

А теперь те же люди, которых он спас от голода, называют его пособником дьявола. Они же помогали Инквизиции отлавливать Ники. Но тот неожиданно куда-то пропал.

Одна только Пилар относится к нему по-доброму. Приходит почти каждый день, рассказывает сказки. Если Бог есть, да пошлёт он ей счастья!

Лишь только Пилар переступила порог дома, чёрный кот выскочил из укрытия.

— Как там хозяин?

— Держится, несмотря ни на что. Кстати, Ники, он подарил мне этот орех.

— Разбей его.

Каково же было удивление девушки, когда вместо ядра она обнаружила сложенный лист.

«Милая Пилар, — прочитала она, развернув его. — Спасибо тебе за всё! Если снова случится засуха, и ты не испугаешься смертной казни, я скажу тебе заклинание, как вызвать дождь. Но его нужно читать, сидя на крыше или на высокой стене, и рядом непременно должна быть чёрная кошка….

Прощай!

Алехандро Маркос».

Не без труда забралась Пилар на высокую крепостную стену. Руки её были изодраны в кровь, платье напоминало рваную тряпку. Ники уже сидел, терпеливо ожидая девушку.

Пилар села рядом и вынула из-за пазухи грецкий орех. Ведь дождь может не только напоить землю, но и потушить костёр.

Кошачий сон

— Мррр, отдыхай, хозяин.

Смотри, как я уютно устроился на животе, спрятал когти, щекочу хвостом твое хозяйство.

Ты даже глаза закатил— значит нравится! Чеши, чеши меня за ушами, не отвлекайся, да и по спинке погладь. Не все же тапками охаживать.

Я сейчас на грудь переползу и промяучу колыбельную, спою тебе последнюю песенку.

А когда смертельный лед скует тело, и кровь застынет в жилах, я разлижу до дыр твою толстую кожу, острыми коготками подцеплю щетинистое сердце, достану его и сожру — все без остатка!

Потом провожу тебя в потаенный край, где все наоборот. Где пахнет скисшим молоком и кильками в томате, за трухлявыми плинтусами бегают мыши, а на подоконниках воркуют голуби. Где мне тайком, оглядываясь на тебя, подсовывают кусочек колбаски.

Я ее быстро хватаю и тащу под батарею, от греха подальше!

В моем мире ты будешь прятаться от летающих тапок и свернутых в трубочку газет, норовящих попасть именно туда, где сейчас хулиганит мой хвост. Научишься выпрашивать крохи со стола и пить воду из луж, потому что я буду каждый день опрокидывать твою миску. Дрожать в ожидании наказания и подлизываться в надежде на ласку. Если пинок под тощие ребра можно так назвать.

В моем кошачьем мире лишь один человек будет чувствовать себя счастливо, ее ты ненавидишь чуть меньше, не пугаешь тапками, не учишь газетами, но пинаешь не реже. Я слизываю слезы с ее щек, пока ты не видишь, мурчу веселые истории и рассказываю на ночь сказки. Качаюсь на худенькой груди, словно на перине. Она поет мне песенки тихо-тихо, чтобы случайно не разозлить тебя.

Вот ты и закрыл глаза, сладко причмокиваешь. В уголке рта запузырилась слюна. Мррр, мерзко… Язычок прорастает иголочками, готовься!

Погружаясь в пьяный морок, ты не чувствуешь, как тело мое наливается тяжестью. Скоро она станет невыносимой, смертельной. Сердце попадет в свинцовый плен, затрепещет, как пойманный воробей — вот это пир! Пару раз качнет ядовитую кровь и замрет.

Я буду лежать на тебе до утра, прислушиваясь и не веря счастью. И когда трупный холод проникнет под шерстку, довольно мяукну и уйду с чувством выполненного долга.

Найду свою любимую, ткнусь носом в подмышку, проведу лапкой по щеке. Загадаю самое сокровенное, по кошачьи чудесное, свернусь клубочком и…

Я обниму ее ласково и нежно, прошепчу на ушко:

— С добрым утром. Смотри, что натворила ночью хвостатая сволочь.

А она с улыбкой произнесет слова, которые раньше не осмеливалась:

— Выкини мерзавца на улицу. Его место на помойке.

Да, теперь там твое место, хозяин. Мррр…

Подруга

— Неужели не поможешь? Не с родителями же об этом говорить…

— Можно подумать, мне в своё время было с кем поговорить. Я свою мамку и не помню толком, не говоря уже об отце.

— И что тогда мне делать?

— Эх, странные вы существа. Беспомощные, инфантильные и бестолковые. Всё у вас как-то не по-кошачьи… Вот когда я была такая юная, как ты…

— Я в несколько раз тебя старше, между прочим!

— И толку? Вот кто у кого сейчас совета спрашивает? Ладно, не обижайся. Он тебе очень нравится?

— Да. Ты же знаешь, какого я вообще-то о парнях мнения… но он другой. Не такой, как все.

— Ну так что ты? Это когда выбираешь, нужно попой крутить и фыркать, а иногда и когти в ход пустить не помешает. А раз выбрала, то и не тяни кота за хвост. Он сам-то к тебе как относится?

— Ну, я не знаю. Уже скоро месяц, как гуляем вместе, а не поймёшь. Он не говорит ничего такого, только шутит и улыбается так… странно немножко. Может, просто играет со мной. Он ведь красивый и старше меня — наверное, у него таких, как я, было уже…

— И чего это тебя так заботит, сколько у него было? Это же кот, чего с него взять? Он сейчас твой — бери да и радуйся.

— Ты что, предлагаешь мне… самой? И что он обо мне подумает?

— Самой — не самой, но дать понять надо. Только лучше особо не обнадёживать, так, слегка намекнуть: мол, если он будет смелым, то, может быть…

— А вдруг не подействует?

— Что я, не знаю мужчин? Им вроде ничего и не надо, но только скажи: «А вот слабо тебе...» — и сразу шерсть дыбом, хвост трубой, глаза горят! Охотники! Ну это я про наших, ваши-то, ясное дело, пожиже будут. Но всё равно — природу не обманешь!

— Страшно, первый раз всё-таки. А вдруг что-нибудь не так?

— Нет, не понимаю я вас, людей. Ты чего ради весь этот разговор затеяла? Ты хочешь своего красавца бесхвостого или нет? Какая разница, первый раз или сто первый? Сначала опутаете свою жизнь всякими условностями, а потом от них же и страдаете. Сначала корчите из себя невесть кого, а потом жалуетесь: никому, мол, верить нельзя.

— И почему я не родилась кошкой?

— Нагрешила в прошлой жизни, наверное, вот и не родилась. Ладно, слушай сюда. Самый главный кошачий секрет. Не притворяться. Хочешь чего-то — говори, чего. Недовольна — фыркни, не стесняйся, от него не убудет. Да, и ещё. Что ваши мужчины, что наши — ласку любят, всё равно как котята. Вот и приласкай, можешь даже куснуть слегка, им это нравится. И ничего не бойся, подружка, всё у тебя получится. Не хуже, чем у кошки. А не выйдет — приходи: помурлычу, пожалею…

После тяжело перенесенного расставания я никак не могла прийти в себя. И за последние несколько лет, около четырех раз меняла место проживания. Наконец, нашлось место, пришедшее мне по душе. Сняв подвальную комнату в очень старом доме. В ней было темно, влажно, но уютно. Иногда, по ночам, мне казалось, что стены обнимают меня своими холодными руками, скучающими по женскому теплу. Они многое понимали, молча выслушивая рассказы отчаявшейся девчонки. За что я была им благодарна.

Второй моей слушательницей была моя кошка по кличке Кальма. Ух, и намучилась она со мной за все время. Её грустные глаза, безвозмездная любовь и верность, всё это, порой, доводило меня до слёз. Мне хотелось узнать, что лежит у неё на душе.

Я была, наверное, первой, кто научился понимать своих питомцев. Не многие знают, что любой звук можно преобразовать в изображение. Данная технология набирает обороты и часто используются в штрих кодах, только вместо звука в нем зашифровано слово. В моём случае всё обстоит гораздо сложнее.

Я записывала «слова» своей кошки в специально оборудованной обстановке, исключающей попадания посторонних звуков. Со временем их накопилось несчетное количество, и я начала свой эксперимент. Прикрепив звукозаписывающее устройство к Кальме, я стала следить за ее поведением. Когда она хотела поесть, она сообщала мне об этом на своем языке — мяу. Записанный звук, преобразовывался в картинку, и искал схожий в имеющейся базе, добавляя примечания «Отмечалось при голоде» и т.д. Мне хватало 3-5 совпадений, чтобы я могла сказать, что нашла перевод её мяуканьям. Так, спустя несколько месяцев, я знала уже больше половины ее словарного запаса.

Работало это все следующим образом: считанный звук, находил подобный в базе и ретранслировал уже понятным мне языком. Наше взаимопонимание достигло апогея в отношениях между человеком и кошкой. Мне хотелось поделиться с кем-то своим достижением, я решила рассказать о своих успехах маме, и написала ей письмо. Её ответом было полное непонимание, и настоятельной просьбой обратиться к психологу. В порыве гнева, моя любимица, попала под летящий предмет, и сильно поранила ребра, заболела… Дальше, слёзы не дают писать… Чувство вины обрушилось на меня как крест грешника на новорожденного младенца.

Когда Кальма умерла, ей было 6 лет. Оставшийся интерес к жизни, который я собственноручно погубила, умер во мне в тот же день. И прошу считать 4 мая гггг года, днём моей смерти, диагноз — обширное разочарование.

Она сидит спиной к Солнцу, на остывающей кирпичной стене. Спиной к сочной зелени запущенного парка, к заросшим дорожкам и прогуливающимся по ним парочкам. Ничему из этого нет места в её мире. Рядом на пыльной кайме стены сидит черная кошка — единственный настоящий друг. У девушки черная одежда и волосы, рваные колготки, отсутствующий взгляд… Все считают её странной и обходят стороной. Некоторые дразнят, некоторые жалеют. Но никто не стремится её понять. Наверное, потому, что ей самой этого не нужно. Она ведь так счастлива в своём мире.

Девушка задумчиво оглядывается назад, на замерший в лучах заходящего Солнца парк. Такая пышная роскошь природы не для неё. И перед её внутренним взором парк меняется: листья сохнут и опадают, дорожки пустеют, небо затягивают унылые серые тучи. Тихо и спокойно, лишь на ветру едва слышно шуршит иссохшая трава. Одиночество и нежная грусть — вот чего девушка жаждет. Она с замиранием сердца спрыгивает со стены и обращает взгляд на кошку. Та, немного помедлив, спрыгивает следом, в полете превращаясь в прекрасного черноволосого юношу: молчаливого, но такого любящего и всё понимающего. Он аккуратно берет девушку под руку, и они вместе уходят по уносящейся в бесконечную даль дорожке парка туда, где никогда не ступала нога человека и где плещется недоступный взору людей бескрайний и девственный Океан…

Знаете, кем становятся кошки потом? Людьми! Это награда за нелегкую жизнь. Вы пробовали умирать девять раз кряду? Всегда понарошку и только последний раз наверняка. Зато в финале вас ждет награда, сравнимая лишь с блюдцем сметаны или куриными потрошками.

Первый раз я ничего не поняла. Дворник сунул нас с Рыжим в ведро и понес. У меня прорезался только один глаз, а у брата ни одного. Он дурашливо щерился и катался по оцинкованному дну. Я хотела ему поддать, но в тот же миг оказалась в ледяной воде. А потом добрый человек присыпал нас землей, чтоб согрелись, и лопатой подровнял. От страха у Рыжего открылись оба глаза.

Второй — по глупости вышло. Подъедались мы в строительном тресте. Что удивительно, брату доставалось больше. Он рыжий — к деньгам. А я в мамину родню пошла. Как увидят меня — либо крестятся, либо пинают. Однажды, спасаясь от пинков, я юркнула под диван в подсобке. Брательник, знамо дело, за мной. А сторож с буфетчицей плюхнулись всей своей массой сверху, и ножки диванные сломались. Еще бы, двести кило живого веса на двоих старенький диван не смог выдюжить. Размазало нас задней стенкой. Но опять не насмерть.

Третий раз — смешно. Под колесами свадебной машины. Как люди рассказывали — не жилось молодоженам спокойно, раз черную кошку переехали. Разбежались они. Вот и не верьте в приметы.

Потом погорела в пожаре, что мы в стройтресте с Рыжиком устроили. За диван мстили. Подождали, пока сторож с папироской заснет. И под нее газетную статейку о вреде курения подсунули. На том пепелище с братом рассталась. Не знаю — жив ли.

Два раза падала из окна верхних этажей. Воробьи ушлые пошли. Подпускают ближе, а потом… за две секунды полета вся жизнь перед глазами пробегает.

Собак ненавижу. Дворняга еще ничего была. После ее захвата я впервые увидела небо в алмазах… меркнущих один за другим. А Буль потрепал основательно. Его хозяйка вытащила прилипшую к клыкам шкурку и выбросила в помойный контейнер, чтобы соседи не видели.

В помойке было тепло и пахло потрошками. Это меня и спасло.

И вот сижу я на крыше, любуюсь облаками. Наслаждаюсь пением птиц. Весна. А рядом она. Чудная, худая, черная, как я. И такая же неприкаянная. Говорит — умереть хочу, сейчас прыгну. А в следующей жизни — когда стану кошкой, никого не буду любить. В общем, ерунду мелет.

Говорю — хочешь — прыгай. А она — боюсь, прыгни со мной.

А мне что? Я столько раз с крыши за голубями летала. И сейчас за компанию сигану.

Тем более, еще одна жизнь в запасе осталась.

Или уже нет?

Бесстыжее солнце, жалкая имитация настоящей звезды, бессильно машет лучами по кучевым облакам.

Я сплю в клетке четырех бетонных стен. Она закрыла меня, опасаясь моих очередных выходок, не веря, что в тот раз было не специально, и я просто не уследил за своим хвостом. Неудачное движение в попытке запрыгнуть на шкаф, и дорогая хрустальная ваза разлетелась осколками по паркету. Невелика беда, как по мне, в ней всегда было много пыли, от которой я страшно чихал.

Она возвращается где-то в десять, молча переодевается в домашнее, идет на кухню и грустно пялится на холодильник. Я наблюдаю за ней, усевшись на табуретку, и мягко намекаю на пустоту моей миски. Бесполезно. С тех пор как исчезли ее родители, она часто забывает меня покормить, и мне лишь остается ложиться рядом, сворачиваясь калачиком, слушая ее рыдания в подушку. Она вскоре засыпает, растворяясь в вязком кошмаре, иногда выкрикивая что-то неразборчивое, постоянно ворочаясь, и тогда я ухожу в тепло другой комнаты, в ту самую, где сейчас вижу этот сон.

Для меня он гораздо более реальный, чем мир заженных лампочек в серости девятиэтажных тюрем. Здесь я могу говорить, настоящими, вкусными словами. Я говорю “мяу”, и мой сладостный призыв мчится вниз по грязным мостовым, через духоту злобных мыслей, навстречу моей хозяйке, но она не слышит меня. Она уже очень далеко.

Мы пародия на нечто большее. Это говорю вам я, кот, проживший девять жизней. С небесных замков сказочного мира я вижу болота моих разочарований, в которых я тонул, пытаясь быть лучше. И теперь в них утопает она, поначалу не замечая этого, но вскоре начиная кричать от страха, пытаясь выбраться. Я слышу ее боль, ужасающий блеск которой перепечатывает ее сущность, добавляя в историю жизни пропущенные абзацы. Она слишком подавлена, чтобы изменить их, слишком много разочарований и бед выпало на ее долю за столь короткое время, и отраженное в луже свинцовое небо, принимает ее в последние объятия, благословенные самой смертью.

Она улыбается мне, но я не понимаю этого, недоуменно мяукая в ответ. Мы сидим на кирпичной стене, протянутой над облаками, и она показывает пальцем вниз, на продрогший в мучительном ожидании серый город, где никогда не светит настоящее солнце — безупречный непрекращающийся взрыв, утопающий в аквамариновом небе. Там, в асфальте осенних луж лежит моя хозяйка, уставившись остекленевшими глазами на свое собственное отражение. И случайный прохожий, заходя в подъезд, лишь брезгливо обойдет ее тело, злобно процедив оскорбления.

Уже месяц, как они не виделись. Летняя сессия — в разгаре, да и множество дел мешало встрече. Алиса ходила на курсы испанского, мечтала побывать на Майорке и, стремясь к своей мечте, подрабатывала в ресторанчике. Тимофей кроме университета посещал автошколу, вечерами работал у дяди, на станции автосервиса. Скоро он получит права и сможет сам ездить за рулем, правда, пока — на папиной «шестерке». «Это начало. И если дальше буду так зарабатывать, то и с Алиской в Испанию съездим и машину купим… Пускай не новую, зато свою».

— Тим, привет, как дела? — тихо говорила в трубку Алиса. Она ехала в желтой маршрутке на работу. Очень хотелось встретиться, поговорить наедине, или просто молча посидеть в обнимку.

— Привет, Алиска, — нежно отвечал Тимофей. — Сегодня начерталку сдал. Надеюсь, и мицик доведу до ума и завтра расчет. Учи испанский, каникулы не за горами.

— Тим, я так соскучилась по тебе…

— Бросай свою работу, я сам на все заработаю.

— Ладно, работяга, завтра созвонимся, мне выходить. Если получиться, пиши. Пока.

— Цем, Алиска.

Поздним июньским вечером Тимофей возвращался из мастерской. Больше всего ему хотелось обнять самую красивую девушку в городе — его Алису.

— Сколько же мы не виделись? — подсчитывал Тимофей. — Тойота, пыжик, зеленый мерин и сегодняшний мицик…

Город спал, лишь небо сияло огнями звезд. Кот перебежал дорогу. «Здорово ему, свободен, не обременен делами…». Яркая звезда сорвалась с небосклона, и, падая за горизонт, оставила светящийся хвост. «Завтра встретиться с Алиской» — машинально загадал желание Тимофей.

«Завтра в двенадцать на нашем месте. Без отговорок» — засыпая, он написал Алисе смс.

Она пришла к полуразрушенной крепости раньше назначенного времени. Здесь они часто мечтали об Испании, машине и о том, что всегда будут вместе. Без Тимофея забраться на стену оказалось непросто. Даже дерево, обычно служившее лестницей, будто нарочно мешало их встрече, цеплялось и рвало одежду…

Тим не любил опаздывать, все рассчитал до минуты. Крепость, стена… Алиса уже на месте. Как то необычайно легко залез на дерево. Девушка бросила удивленный взгляд в его сторону.

— Ты пришел ко мне? — спросила она большого черного кота, ловко запрыгнувшего на стену.

Жизнь — это прыжки, полеты и падения. А еще неукротимый бег.

Многих она заставляет бросать себя вперед, не веря в собственную смерть, мысль о которой, лишь долю секунды холодит душу. Кроить полетом летний батистовый воздух или осеннюю мягкость затихших парковых аллей. Безропотно замирать в секундном падении, что пробуждает в висках бархат цыганских романсов, отчаянных и красивых. Именно они, еще с детства, рвутся разлиться по венам, расправить тело, но также, плавя, вдавливать сердце в мягкие кошачьи лапы. Мама, была права — это сердце не знает страха.

Жизнь — бег с препятствиями, а для некоторых бегство.

Сначала из родительского дома, догонявшего Кроху соблазнами беспечной жизни и, вопросами и ответами о самочувствии и самовоспитании. Розовыми стеклами любого из окон.

Избавившись от бремени мягких отцовских рук, она приняла другое бремя; и доброе, и уступчивое, и также несносное, подобно игу давившее на все ее отчасти человеческие, отчасти кошачьи проявления, сдавленные тугим арканом оседлости. Это было лишнее, а кошка всегда права. А бегущая кошка — всегда-всегда права.

Первой ее остановкой стала беременность, неожиданная, но, оттого не менее желанная. Тогда она поняла, что это не остановка, а очередной прыжок, открывший новую ветку дорог, по которым можно и следовало бежать. Она боялась не успеть и, вновь помчалась, устремляя всю свою кошачью суть навстречу ветру. Кураж очередного преодоления — новый толчок вперед. Бег позволял забыть о многом плохом, не желанном, не принятом как данность, не видеть, не замечать в потоке сменяющихся картинок по обе стороны бегущей себя.

Но волчок событий однажды замер, и, жизнь вложила в сломленную в падении руку лупу, для ближайшего рассмотрения всех своих составляющих. В этот момент Кроха Кошка не без иронии подумала, что именно дойти до конца гораздо интересней, чем пробежать, минуя всё и вся. И снова она оказалась права. Впрочем, как всегда.

Она решила, что больше не станет пропускать сквозь решето равнодушия, слова и поступки других. Она не станет напоминать себе о шаткости собственных нервов, в напускном порыве забыть о клочьях изодранной в бегстве одежды.

Полеты прекрасны, как и сама жизнь, но каждый прыжок ведет лишь к очередному приземлению точно в такую же коробку как пятая, десятая в рядах рядом с тобой…

Тогда она сменила бег на прогулочную походку, но картинки, мимо мерно идущей Кошки все также летели, наверное, и не собираясь замедлять свой ход.

Девочка все равно что мертва.

Солнце светило ярко, а небо напоминало голубое озеро с дрейфующими льдинами в форме крылатых драконов.

Я проскользнула в узкую дыру в заборе и внимательно оглядела соседский двор. Несколько невспаханных грядок с потрескавшейся и пересохшей землей, два пустых загона, покосившийся забор, слетевшая с петель калитка и мусор… Больше половины всего двора занимал именно он.

Из-за загона вышел черный кот — старый, верный друг, всегда видевший, как я воровала яблоки, но ни разу не рассказавший об этом хозяйке. Вальяжно приблизившись, он уселся на задние лапы, а передними вытащил из пасти сигару.

— Что ты здесь делаешь? — спросил кот.

Я заметила, что кончик его хвоста неожиданно стал белым.

Ей же всего шестнадцать.

— Пришла за яблоками, — не задумываясь, ответила я.

Он с подозрением сощурился, хотя обычно коты так не делают. Да и сигары не курят, если на то пошло.

— Разве ты не видишь, что земля эта мертва?

Я огляделась. Теперь уже по-настоящему. Невспаханные грядки, пустующие загоны… А вдали, прижавшись к темно-серому забору, бедно стояла яблоня. Голые, скрюченные ветви ее тянулись ко мне, будто прося милостыню.

У нее нет семьи — погибли год назад в автокатастрофе.

— Что же мне делать? — спросила я.

Кот затянулся, серебристый дым заволок его с кончика хвоста до торчащих ушей.

— Ты можешь вырастить новую яблоню, — отозвался кот, вся нижняя половина которого окрасилась в белый.

— Но это так трудно. — Я неожиданно почувствовала слабость. Казалось, ноги иссыхались, теряя силу. — К тому же мне понадобится помощь, ведь я не знаю, как ухаживать за деревьями.

— Да, — протянул кот, вновь затянувшись, и склонил голову набок. — Тогда ты можешь вернуться к себе. Пролезь обратно через эту дыру, сходи в магазин и купи яблок там.

Это все Белый дракон!

Почувствовав головокружение, я осторожно села на холодную землю рядом с белым котом. Он снял соломенную шляпу и заботливо помахал перед моим лицом. В глазах его светилась тревога.

— Что ты здесь делаешь? — вновь спросил он.

— Я… — Я не знала, что ответить.

Возможно, мне просто наскучило сидеть дома одной, или, может, родители снова нагрузили бесполезной работой, от которой проще сбежать. Не помню.

— Приляг со мной, — предложил кот, завалившись на бок и подложив задние лапы под подбородок.

Я легла на влажную листву, ветки и камушки врезались мне в спину. Но небо… Оно столь завораживало, что внимание на неудобства уже не обращаешь. Кот, положив лапу мне на лоб, тихо напевал колыбельную.

Гребаная наркоманка.

А в голубом небе все летали белоснежные драконы.

Серафим Дмитриевич Людоедов алчно потер руки. Черный бизнес торговли органами процветал. Серафим Дмитриевич подошел к сейфу, держа в кармане белого халата конверт с предоплатой, и… рухнул замертво. Сердце его остановилось.

Игорь Мельников умирал. Согласно последней его воле сын Петр принимал руководство минипекарней, сыну Павлу отходил дом, а приемной дочери, Алене, предназначалась мизерная ежемесячная выплата на учебу.

— Что ж ты так не любишь меня, папа? — подумала девушка.

У поп-звезды Дюши Королева сорвалось выступление — щедрого спонсора переманили — и Дюша решил навестить мать. Однако поездка не удалась — на перекрестке через дорогу пронеслась ошалевшая мяукающая тварь и сбила с ног молоденькую девчушку. Та, не удержавшись на каблуках, замахала руками и упала на четвереньки под Дюшино авто. Пришлось выходить, смотреть — не пострадала ли девушка. Она была жива, испугана, а на колготах зияли огромные дыры.

Чтобы загладить вину Дюша подарил девушке свой диск и пообещал подбросить до дома, от чего та вежливо отказалась. Как из-под земли возникла шипящая черная кошка и, подняв шерсть, боком пошла на Алену. Дюша, смеясь, открыл дверь и пробубнил:

— Чем кота обидела? Садись, поехали.

Мобильный Алены взорвался трелью:

— Алена Игоревна? У нас есть к Вам несколько вопросов. Ждем Вас в 17.00 в кабинете следователя Соколова.

На часах светилось 16.30.

— Андрей, а Вы не подвезете меня к следователю? И, с Вас, простите, колготки.

Через полгода состоялась свадьба Алены и Андрея. Молодые не расставались с первого дня знакомства. После сольного концерта Дюша, уставший, пришел домой, налил себе крепкого чаю… выпил и потерял сознание. В 4.00, на больничном столе, сердце его остановилось.

Шоумен Антон Царев, сидевший за рулем сверкающей иномарки, подъезжал к перекрестку. Вдруг откуда ни возьмись, с воем, выбежал кот, пушечным ядром пронесся перед колёсами и вцепился в темноволосую девушку. Она ойкнула, отшатнулась и упала прямо под колеса машины Антона.

Спустя два часа Алена в разорванных на коленях колготках сидела на оштукатуренной кирпичной стене, неподалеку от следственного отдела. Только что купленные Антоном колготки она убрала в сумочку, положив их между мобильным, с записанным заранее звонком, и баночкой капель, способных вызвать внезапную остановку сердца. Алена, улыбнувшись, погладила кошку:

— Эх, Барон… что бы я без тебя делала?

— Лишь бы ты была богата и счастлива, доченька, — подумал кот, — я — то не дожил до твоего рождения, а приемный отец вечно на тебе экономил.

Другая жизнь

Дом, дорога, работа. Работа, дорога, дом. Одни и те же места. Один и тот же маршрут — остановка, стена, проходная. Жизнь течёт неспешно, словно капля густого сиропа, с редкими проблесками бытовых радостей. Отпуск и снова — остановка, стена, проходная. Даже так — Остановка, Стена, Проходная. Всё с большой буквы.

Всё бы так и продолжалось, если бы однажды на Стене я не увидел кота. Обычного кота, чёрного, с белым пятнышком на груди. Помнится, был конец зимы, слякоть, снежная каша на дорогах. Небо цвета серой тоски. И вдруг кот. Я вспомнил, что давно не видел ни котов, ни кошек, потому что перестал глазеть по сторонам. Возможно, я просто наловчился спать, пока находился в пути.

Кот посмотрел на меня надменным взглядом, как умеют только коты, беззвучно мяукнул. Я смутился. Мне почему-то стало стыдно, и я, наверняка, покраснел. Хорошо, что этого никто не увидел, потому что я сразу опустил голову и ускорил шаг. Но потом меня долго преследовали мысли — что же со мной произошло? Почему я так поступил?

Спустя месяц я нашёл ответ. Погода была всё ещё не весенняя — снег растаял, но дул холодный ветер, по небу неслись легионы массивных туч. После встречи с котом, я стал чаще поглядывать по сторонам, особенно на Стену. И мне повезло снова увидеть его, но теперь кот был не один. Рядом с ним сидела девушка, хрупкая, с длинными чёрными волосами, с приветливым, милым личиком. Из одежды на ней были рубашка, юбочка и колготки — всё чёрное, в тон хвостатому компаньону. На ногах чёрные же туфельки с пряжками-цветками. Очень странный наряд для такой погоды.

Конечно, я не мог не заметить, что колготки на обеих ногах были основательно порваны, сквозь дыры просвечивала ослепительно белая кожа. Она улыбнулась мне и помахала рукой, но, как и прошлый раз, я опустил взгляд и прибавил шаг. Возможно, я бы так и прошёл мимо, оставшись вновь наедине со своими вопросами, но она тихонько окликнула:

— Эй.

Я остановился, нерешительно поднял голову. Это было сложно, приходилось прикладывать усилие, чтобы не замечать рваные колготки. Но я сделал это. Я посмотрел ей в глаза и тоже улыбнулся. Мы смотрели друг на друга не больше минуты, а затем она протянула мне руку…

Спустя время, я понял причину моего поступка. Я не хотел окончательно стать бездушным роботом, запрограммированным на одни и те же действия. Мне захотелось радоваться жизни, а не плоским шуткам по телевизору, захотелось видеть мир своими глазами, а не то, что показывают в передачах про путешественников. Захотелось видеть в облаках замки, и смеяться просто потому, что на душе хорошо. Надо было что-то менять. И ещё — там за стеной было голубое небо. Не знаю, как и почему, не спрашивайте.

А в тот момент, я подал ей руку и взобрался на стену, всё под тем же надменным взглядом кота.

Перед глазами расстилается целый мир: счастливый, наполненный солнечным светом и улыбками, бликами на воде и звонкими детскими криками. Но только не для того, чьи глаза обращены внутрь себя. По лицу девушки пробегает призрачная улыбка, взгляд затуманен, прямо как у кошки, высматривающей где-то вдали только ей одной видимую добычу. Кисть художника замерла над мольбертом. Придя в парк рисовать солнечный свет, он не мог оторвать взгляд от тьмы. От последнего клочка ночи посреди бурного океана дня — девочки-гота, мечтательно глядящей неведомо куда со старой кирпичной стены. Рядом с девочкой примостила черная кошка. Кошка сонно щурилась на художника. Синее небо, белые облака, красная стена и черная фигурка на ней — идеальное сочетание. И художник решительно опустил кисти в краски, загипнотизированно рассматривая ни о чем не подозревающую натурщицу. Ему хотелось передать все в мельчайших деталях: колебания воздуха над нагретым кирпичом, легкое шевеление угольно-черных волос под внезапными порывами ветра, сонное спокойствие кошки, но самое главное желание, появившееся только в процессе написания картины, было — нарисовать внутренний мир таинственной девочки в драных колготках.

Художник рисовал самозабвенно, не замечая странные взгляды гулявших по парку людей. Какая-то девушка удивленно спросила своего молодого человека:

— Что он увидел в этой старой грязной стене?

— Не знаю… Выбрать в качестве объекта пустую кирпичную стену… Не бери в голову, творческие люди редко бывают без странностей.

Художнику стало сложнее рисовать — отчего-то стемнело. Он поднял глаза, ожидая увидеть грозовые тучи, но увидел тьму. Девочка уже встала, она пристально смотрела на изумленного человека, а тьма струилась вокруг неё. Кирпичная стена больше не мешала человеку видеть то, что происходит за ней. Словно алая поверхность превратилась в окно, наполняющееся кроваво-красным заревом уходящего за горизонт больного светила. Художник хотел бежать, спрятаться от ужаса, определившегося с добычей, но тщетно. Кисть словно примагнитилась к холсту, а онемевшие пальцы не разгибались, на автомате продолжая рисовать. С каждым мгновением багровая долька света таяла за горизонтам, и все быстрее сгущалась тьма. И все ближе подходила девочка-гот, с каждым шагам приобретая все более зловещие черты. Ведь издалека невозможно заметить, как под призрачной кожей лениво копошатся жирные черви, что глаза покрывает гнилостная черная пленка, а черная паутина с засевшими в узлах паучками издали так похожа на рваные колготки… Рот приоткрылся, язык нетерпеливо облизнул потрескавшиеся губы. От жуткого создания исходило чувство голода и страстное желание его утолить. Мир для несчастного художника окончательно утонул во тьме. Но он только обрадовался скрывшему ужас мраку…

Крик затопил парк. Люди засуетились — кто-то вызывал скорую, кто-то пытался успокоить бившегося в судорогах художника. Но тот не долго пугал людей. Последний раз дернувшись, человек обмяк, и запоздало появившиеся медики констатировали смерть, поставив предварительный диагноз: инсульт. Кто-то покачал головой, рассматривая последнюю работу бедняги — чудовищное действо, разворачивавшееся в рамке нормального человеческого мира. Словно человек сначала нарисовал привычный взгляду пейзаж, о чем говорили синяя кайма неба по верхнему краю картины, сочная зелень по нижнему, а затем выплеснул на уютный нарисованный мир черно-багровую мерзость. Сложно было понять, что умерший хотел нарисовать — каждый видел что-то своё. Истово верующая старушка отшатнулась от изображения, лихорадочно крестясь, — ей привиделись черти в преисподней. Военнослужащий нахмурился, неприязненно рассматривая грязные окопы, заполненные окровавленными трупами. Школьнику померещились красные двойки, плывущие по черным водам словно мутированные страшным недугом лебеди. А черноволосая девушка-гот с усиливающимся сердцебиением созерцала, как на картине её собственный бледный двойник с ненасытным наслаждением поглощает вырванную из нарисованного тела художника переливающуюся нежным мерцанием душу.

Камея имени Кота

Взобраться на эту стену всегда было непростой задачей. После долгой зимы недружелюбный шиповник встретил меня еще злее — прощайте колготки, здравствуйте, новые траты.

Ну вот я и дома — если помнить, что дом там, где сердце. А мое сердце, особенно, когда на нем скребут крысы, здесь — на стене напротив витрины ювелирного салона. Тут я прихожу в себя. Эти благородные очертания и легкое мерцание за стеклом … кажется, мир не сошел с ума, и есть смысл двигаться дальше. Я не подхожу близко, охранник очень неодобрительно следит за растрепанными личностями, вроде моей. А в тени деревьев на этой стене меня никто не замечает.

Черная тень мягко скользнула с дерева и приземлилась рядом. «Здравствуй, Кот. Скучал?» Маленький котик сдержанно потерся мордой о мою руку. «Как ты тут? Да, знаю, я давно не приходила. Делала серию эскизов — по-моему, вполне удачных, завтра собираюсь отправить их на конкурс. Хочешь посмотреть?» — я чуть отодвинула кота и вытащила из сумки папку с работами. Перед нами один за другим ложились рисунки будущих (а будут ли?) украшений: серьги, ожерелья, браслеты. Мой друг вдумчиво обнюхивал листы дешевой бумаги. «А вот, погляди, — это ты. Камея имени Кота. На черном обсидиане твой силуэт будет смотреться просто здорово, а еще надо добавить совсем немного бриллиантов сверху — как звезды над нами. Получится украшение для понимающих тонкую работу».

Кот, однако, не впечатлился. Гораздо больше его интересовало содержимое моей сумки. «Что, учуял? Помнишь, что я не прихожу без гостинца?» — я достала кусок пиццы, завернутый в промасленную бумагу. «Гляди, что у меня есть. На этот раз без каперсов, ты же не любишь». Мясная начинка досталась Коту, я жевала пропитанное соусом тесто и задумчиво вглядывалась в ожерелье на витрине. Эти ориентальные мотивы можно подать гораздо интереснее, и подбор камней должен быть другим… Я вытащила альбом и быстро сделала несколько набросков.

В кафе неподалеку играла музыка. Я тихонько стала подпевать: «…My huckleberry friend, Moon river and me…». Кот передернул шкурой, но стерпел мой вокал. Я погладила взъерошенную спину: «Мы с тобой очень похожи — бедные, безымянные растрепы». Начало моросить и я укрыла Кота курткой: «Ничего, Кот, все получится. Мы еще увидим небо в алмазах».

***

— Хороший выбор. В пару к вашей знаменитой камее, — галерист был рад, что одобрена хотя бы одна работа из сегодняшнего «улова». Я машинально потрогала пристегнутый у ворота блузки обсидиан.

— Пришлите счет. И я вас прошу, Александр, выбирайте внимательнее. Фонд помощи молодым дарованиям — важнейший имиджевый проект нашего ювелирного концерна. Бедных художников много, талантливых — единицы.

Галерист попрощался и вышел, я осталась одна. Включив настольную лампу, погасила верхний свет и взяла в руки легкую раму. Небольшая акварель — глубокое ночное небо, звезды, едва освещенный силуэт. Сколько же лет прошло… «Здравствуй, Кот. Видишь, все получилось».

Жизнь — очень даже неплохая штука. Думаю, многие со мной согласятся. Чего же желать больше?

Ницше — вообще странное создание. Да. Если долго смотреть на человека, то человек однажды посмотрит на тебя. Ха. Убожество понятий. Я углубил суть и правду опытным путём. Если долго смотреть на человека могут произойти три вещи. Первый вариант — он просто не заметит. Это рабы. Другой — человек крикнет неровным голосом «Прочь с дороги, скотина» и ещё чего прибавит интересного. Его судьба — страницы «Майн Кампф».

И эти рассуждения — тлен. Как и все другие проблемы.

Это был безмолвный поединок. На кирпичной стене сидёли двое — я и ещё человек. Женщина. Я буравил её сильным выворачивающим взглядом. Она резала сознание резким поставленным звуком глаз. Так продолжалось по меньшей мере десять минут.

Мы одновременно повернули головы и посмотрели на город, в мир.

Гордецы сидят на крышах, под ними мир. Арийцы сидят на стенах, под ними мир и крыши. Но небо высоко.