Битвы на салфетках № 240. Голосование

Яркий свет наполнял зал, где собрались приглашенные гости. Все были в масках и лишь двое не прятали своих лиц. Он – в белой рубашке и черном, как ночь пиджаке, украшенном стразами, блестящими, как слезы женщин, которых погубил. Она – в белом платье с пышными рукавами, напоминающими облака. Пристально смотря друг на друга, они танцевали под музыку вальс.

— Джеймс, — удивленно спросила дама, — где мы?

— Тише, Шарлотта, — одернул ее мужчина.

— Что это за люди? – продолжала спрашивать женщина, оглядываясь по сторонам.

— Мы на бале-маскараде мафиозного клана Чачурелли, одного из влиятельных семейств.

— Надо украсть секретную информацию? – испугалась дама.

— Нет, уничтожить портал, через который переправляется товар, — ответил мужчина, стараясь не отводить восхищенного взгляда от женщины и прижимая ее к себе.

— Как ты это сделаешь? – поинтересовалась   женщина, нежно проводя рукой по его шее, чтобы казалось, что она флиртует.

— Ночью я пробрался сюда и заминировал комнату. Осталось только нажать кнопку, которая находится в пуговке твоего платья, сзади, и запустить часовой механизм.

— Почему мы без масок? – заволновалась женщина.

— Не бойся, тебя здесь не знают. А мне пластический хирург изменил лицо, теперь я похож на киногероя, — шепотом объяснил он, осторожно смотря по сторонам.

Джеймс просчитывал пути отхода, их было немного. Дверь отверг сразу – ее охраняли двое верзил в масках Арлекина. Оставались окна и прозрачная конструкция в форме шара – портал.

— Будем уходить через портал, — нашептывал он Шарлотте на ушко, кружа ее в танце, — После нажатия кнопки будет всего десять секунд.

— Ты хорошо подумал? – испугалась женщина, — Портал приведет нас неизвестно куда и …

— Я нажал кнопку, уходим, — приказал мужчина.

Они побежали к шару, расталкивая танцующих людей в масках, которые смеясь, пытались их остановить. Комната начала взрываться, превращаясь в груду обломков из стекла и дерева. Он локтем разбил прозрачный шар и они, стремительно пролетев в темноте, упали на песок.

— Черт, Джеймс, — воскликнула Шарлотта, — платье испачкалось, и ноготь сломался. Не так я представляла нашу помолвку.

Она оглянулась и увидела туземцев, которые гортанно крича, бежали к ним. «Портал закрыт. Договор я выполнил, привел вождю туземцев белую женщину. Теперь алмазное месторождение мое, можно спокойно встречать старость», — подумал Джеймс.

— Бо-о-о-онд, — со злостью крикнула Шарлотта и на ее глазах появились слезы, — я надеялась свить с тобой уютное гнездышко.

— Джеймс Бонд, — поправил он по привычке.

Опустила стекло.

— Привет.

Красный Пежо, бока зайчиками играют. А сама бледная, без помады. Глазищи только светятся.

— Здрасте… Подайте Христа ради…

— Тебя как зовут?

У него и голос пропал от неожиданности. Не вспомнить сразу, кто его именем интересовался, кроме соцслужб.

— Егор…

— Я тебя тут каждый день вижу, уже будто знакомый. А имени-то не знаю. Марьяна, – и руку протянула в окно.

Ладошка холодная, как рыбка. Неловко Егору: его-то грабка не очень чистая, чего уж… Покрути-ка колеса инвалидки, будешь тут чистым.

— Тебя прошлую неделю не видно было, я подумала, случилось что. Ты ж на своей коляске между машин — смотреть страшно.

— Я привык. Три года на этом перекрестке, один раз только пьяный зашиб.

— А прошлую неделю где был?

Интересуется. Зачем? И участливо так…

— На другой объект перекинули, в центр.

— О как… Я думала, ты сам по себе.

— Сам на дороге не заработаешь. Наш брат на всех больших перекрестках — кто газеты продает, кто так… Выручка — боссу, а он нас от гаишников крышует.

— А вам-то процент идет?

— Есть немного.

Рука-рыбка протягивает косарь – новенький, хрусткий. День работы… Жизнь – паскуда. В кои-то веки разговоришься с человеком, а все одно деньгами закончится.

— Сама сказала — как знакомый. Со своих не беру.

Улыбнулась, деньги спрятала. Зеленый расцвел, не помедлил.

— Пока, Егор. Ты уж себя береги!

Вечером, в вшивой своей коммуналке Егор пьет и крутит раз за разом уцелевшую от мамы еще пластинку – «Времена года» Вивальди. Искрящийся звук скрипки изморозью оседает на засаленную клеенку, руины дивана, на опущенную егорину голову. Пальцы его, чуткие когда-то, прыгают по столу, вторят ритму. Веки смежены, а там за веками – он и она, Марьяна. Кружатся, кружатся – обе ноги у него целые. Она смеется, лицо близко-близко – не боится его, чудища дорожного. Девочка светлая… Горе Егоре, горе.

— И ведь прямо под колеса лезут! А переедь убогого – затаскают же! Гайцы их вообще не гоняют.

Ленка психует, а Марьяна лениво потягивается – хорошо Марьяне, второй махито так нежно зашел.

— А ты на такси садись, – смеется. Подруга тут же вскидывается.

— А на хрена тогда машина? Тебя это не парит будто?

— Не-а. Я их всех по именам знаю. В центре Вася, на путепроводе –Шурик, у «Ашана» — Егор. Поговоришь ласково, они и денег с тебя не спросят, машину тряпочкой протрут, еще и где припарковаться найдут.

— Скажи еще, что за ручку с ними здороваешься.

— А что? Салфетки же стерильные всегда в собой. К человечку если с лаской – он за тебя в лепешку расшибется. Чего ж не пользоваться?

— Стой!

— Чего тебе?

— Стой! Погоди! Вернись!

— Какого чёрта, отпусти!

— Послушай, ну нельзя же так, давай поговорим.

— О чем с тобой можно говорить?

— О нас.

— Нас больше нет.

— Есть, еще ничего не потеряно.

— Потеряно… Доверие… а с ним ушло тепло… Холодно с тобой стало, понимаешь?

— Как?

— Не понимаешь… Доверие — это такое теплое чувство: не такое горячее, как страсть, не такое томительное, как любовь, не такое сложное, как дружба, а простое и теплое… Оно приходит первым и уходит последним… но на нем всё остальное держится…

— Но ведь всё же есть— дом, деньги, постель в конце концов… а наши ночи? Ведь классный же секс!

— Холодно… я застыла… а ты иди домой, у тебя горло…

Поцелуй.

— Не смотри на меня так! Извиняться не буду…

— Ты не джентльмен?

— За поцелуй не извиняются!

— Уходи ты уже!

— Это почему?

— Потому что я сейчас тебе уступлю и потом буду ненавидеть себя ещё больше.

— По-моему, тебе нужны обнимашки…

Обнял, прижал её к себе.

— Да, мне нужны обнимашки.

— Только обнимашки.

— И ничего больше!

— А это считается за свидание?

— Ты всегда такой? – против воли засмеялась она.

— Какой такой?

— Упёртый!

— Всегда.

— Иди ты уже домой!

— Прогоняешь? Как некрасиво!

— Имею право.

— Не имеешь!

— Это почему ещё?

— Потому что я человек, который спас твоего кота!

Две апрельские недели Московской командировки, запорошенные кипенью цветущих яблонь, оборвались разлукой. Но Даша сначала думала, что только расставаньем. Даша решилась ехать за ним. Но сначала нужно было вернуться домой, в Питер, и уволиться с прежней работы. А потом Даша поедет к нему навсегда. Он будет ждать ее у моря, в искристом пространстве сбывшейся мечты. Первый, нечаянный, желанный.

Черной декабрьской ночью пространство Дашиной мечты окончательно свернулось в серый кокон глухого отчаяния. Они назначили свадьбу на этот день. Все кричали им горько! И поздравляли. Даша уехала в Москву за день до этих празднеств. Ее первый, нечаянный и по-прежнему желанный, в этот черный декабрьский день женился на другой.

Такой боли и горечи Даша не испытывала еще никогда. И даже не предполагала, что бывает так больно и так горько.

Прокуренный плацкартный вагон кренило на поворотах, она, оцепенев, почти сутки просидела у окна, не замечая никого и ничего вокруг.

— Подъезжаем, девушка. Москва.

— Да, спасибо.

— Вам плохо?

— Нет, спасибо.

— Я могу помочь.

Она засмеялась.

— Правда? Переместите меня во времени, чтобы я разминулась с ним навсегда?

— Если хотите.

Она впервые за сутки взглянула в лицо попутчику. Неопределенного возраста, неброской внешности, вот только серые глаза, будто бы таили в своих глубинах странный свет. Горний?

— Да! Хочу! Помогите!

— Пройдите лабиринт.

Попутчик развернул перед ней мерцающий свиток и…

***

Даша вернулась в то самое апрельское утро их первой встречи. Теперь она точно знала, что будет дальше. Значит, лабиринт пройден? Кого же ей послала в попутчики судьба! Былая горечь все еще плескалась в ее сознании, но уже в каком-то ином, параллельном пространстве. Нет, ей больше не надо будет все это переживать. Ее вернули к развилке.

— Вы Даша? – спросил ее он. Тот самый, первый, нечаянный, желанный.

Она в ответ радостно, освобождено засмеялась. Парень смотрел на нее, недоумевая.

— Ведь это вас я должен был встретить у касс?

— Не думаю, — с ликованием и торжеством, переполнявшим ее свободное сердце, ответила Даша и отправилась покупать обратный билет. Да идут они лесом, со своими командировками! Пусть Димку отправляют.

Тот самый первый, нечаянный, желанный смотрел, как она уходит и не мог понять, откуда вдруг накатила эта нестерпимая, отчаянная, выворачивающая душу тоска…

— Налево или направо? — очередной аккорд музыки прозвенел в такт его шепоту — торжественно и чуть виновато.

— Одинаково, — так же шепотом ответила она. Чистую правду — обе ноги у нее сейчас болели действительно, одинаково. Скрипки пели, скрипел под каблуками паркет. У Вольфхарта блестели глаза. И руки на ее плечах — осторожные. Время для нового па. Музыка звенела в ушах, звала и тянула их в танце. Вольфхарт решился, увел ее в поворот. Ой. Теперь правая болела чуть больше.

— Извини… — а в глазах смущение. В больших, серых, искренне недоумевающих глазах. Такое, что Амалия не удержалась от улыбки. Большой, широкой и искренней, такой, что даже ноги перестали болеть.

— Не понимаю, — продолжал он.

— Чего ты не понимаешь, глупый? — улыбнулась она.

— Этот танец. Если все равно куда поворачивать — разве далеко уйдешь?

Он был серьезен — опять. Так, что Амалия улыбнулась, широко и искренне.- тоже опять.

— А ты бы куда пошёл?

— Никуда, — ответил он вдруг. И замер. Они замерли оба. Музыка пела, стучали по паркету каблуки. Пары скользили одна за другой, кавалеры в напудренных париках и изящные дамы в шуршащих, струящихся платьях. Поток танцующих обтекал их вокруг. Вольфхарт стоял — скалой в океане. За окном вспыхнул огонь — вспыхнул, пробежал по залу, отразившись в зеркалах россыпью искр. Фейерверк. Праздничный фейерверк. Озорная искра плеснула в глаза, Вольфхарт поморщился на мгновение.

— Не понимаю.

— Чего, глупый?

— Зачем это все? Танцы, маски…

— Обернись. Видишь пару в углу?

В углу серая голубка целовала черного коршуна. Истово, самозабвенно, будто поймала и хотела съесть. Маска чуть съехала на бок, можно было разглядеть лицо за шелком и лентами — но Вольфхарт понял вдруг, что совсем не хочет этого делать. Голубка и так была… настоящей сейчас, так Вольфхарду на миг показалось.

— Видишь? Люди здесь раз в год надевают маски, чтобы раз в год показать миру истинное лицо.

— И ты, Амалия? Ты же не носишь…

— Мне не нужно. Я и так истинная… все дни в году.

И вечность спустя, когда их губы разделились, и мир перед глазами вспыхнул опять, добавила:

— Как и ты… ты тоже без маски.

— Я… — начал он и не договорил. Отвернулся, замолк, крутя в пальцах клубок серой лоснящейся шерсти.