Битва на салфетках №370. Итоги.

3200 год. Открытый космос.

Космонавт Иван, как обычно занимался обслуживанием космической станции. Неожиданно, возникшая черная дыра затянула его, вместе с путником.

***

16 век н.э. Киевская Русь.

По черной, выжженной степи, лошади понеслись во весь опор, они мчались на восток, гривы и хвосты развевались в лунном сиянии, копыта выбивали ровный ритм. Впереди всех скакал славный воин Дартар. Двоюродный брат, кума Батыя. Без связи и кумовства никуда.

— Ай, я яй, — ругал себя — Говорила мама. Иди к дяде, у его тети, есть троюродный дядя, у троюродного дяди есть друг шаман. Станешь учеником Шамана. Сидел сейчас в юрте, играл и слушал пение наложниц. А теперь? Дали 1000 всадников. Дань собирать с князя. — рассмеялся Дартар — А князь-грязь, руссо-трусо, сыпь золото в карманы.

Конница замерла, пламенный Ангел спускался с небес, но не знали они. Что Иван был это.

ВЗРЫВ!

****

Спустя 12 часов. День. Киев. Княжеские палаты.

В палатах: Киевский Воевода Болеслав. Писарь. Богатырь Никита. Молодец.

Иван лежал на деревянной кровати без сознания.

— Это и есть Богатырь? — засомневался Воевода Болеслав, ростом в два метра, а в ширину два человека, в железном доспехе — Какой-то на вид, худенький и щупленький.

— Молвлю. Вчера, мы стоим в поле зрю. Мчится вражины, тьма тьмущая. Перед ними богатырь в пламени. Он спыною як! Повернэться Як пукнэ! Бац! Вражина сгорила. Рожки да ножки остались.

— Прооссыпае! — испугался молодец.

— Счас! Пукнэ! Лэйте воды! Ни жалейте!

На Ивана выхлепнулось 4 ведра.

— Тону! — вскочил Иван.

— Пиши, — приказал Воевода Писарю — Боится воды

— Не боюсь воды. — за перечил Иван.

— Пиши. В огне не горит в воде не тонет.

— Выпей — протянул воевода Ивану, ковш с горячей водкой — Наша, родимая. Как величать тебя.

— Иван.

В голове Ивана раздался голос нано компьютера:

— Обнаружен яд. Произвожу удаление.

— Вот, это, наш богатырь. — одобрительно Никита — Пьет за 10-х и бровью не ведёт.

— Ну как? — поинтересовался Воевода.

— Вода, как вода.

— Пиши. Продукт, ни переводить, ни давать.

С Ивана стал исходить пар

— Идёт сушка. — произнес Ии.

— Го гоорит… — испугался Молодец.

Иван:

— Ааапч, апч…

Четверо мужчин, миг переместились за спину Ивана.

— Аапчхи… Вы чего за мной?

— Это, у нас такой обычай — ретировался Воевода — Негоже стоять спереди, когда злой дух выходит. Может остаться.

Писарь кланяясь подскочил вошедшему Князю:

— Вот Богатырь! Тысячу одним махом.

— Услышал Бог! Наши молитвы. Прислал заступника, земли русской! — Князь заключил Ивана в объятия — Будешь в дружине моей, как сыр масле кататься!

— Князь! Как велели. Хану письмо послал Пёс! Бей челом великому Князю всея Руси!

— Хаан? — воскликнул в изумлении Иван, до сих пор не понимая, где он находится и что происходит.

— Вот это богатырь! — похвалил Князь — В бой рвется.

— Я так и написал ему. Коль Завтра не приедешь бить челом! Богатырь сам будет, бить чело!

— Проведя анализ — сообщил ИИ — Вы прошли через временную воронку. 16 век.н.э. Киевской Руси.

— До завтра мы подготовимся.

— Подключившись к спутнику. Хан будет через один час у врат Киева. — сообщил ИИ.

— Хан через один час будет у врат Киева. Нет времени. — сообщил Иван.

— Пророк! — воодушевленно вскрикнул Князь — Дух святой в тебе. Иди пукни, пусть сгорят в огне в твоём. Князь добро даёт.

— Я…

— Князь понял. Кадушку, быстро нашего, заморского, гороха.

— Почему он жёлтый и плесень? — Иван смотрел на открытую бочку.

— Так заморский же, живота сразу… Хм, то есть. Писарь как ты записал?

— Вышел Иван в чистое поле, взмахнул он своей булавою и пол орды не стало.

— Вот, не стесняйся. — Князь подтолкнул бочку.

— Не бойтесь, с вашим нано костюмом с вами ничего не случится. А спутниковое оружие может землю разнести, в щепки. Кушайте не стесняйтесь.

— Не, не нужно я

— Цель уничтожена, — сообщил ИИ — ваша жизнь вне опасности.

— Я… — не успел договорить Иван, как вбежал страж.

— Князь! Орда! Сгорела!

— Активирую нано костюм — сообщил ИИ — Черная дыра засасывает вас.

Вот же дело было несказАнное!

Нежданно-негадано, нигде не писано, не по правилу сложено, а по всеобщему наитию. Появилась она откуда-то — Русь Святая.

Праотцы наши, прадеды, жили себе не тужили. Вятичи, кривичи, славяне, древляне. У каждого свой лес, свой луг, свое место святое под тремя дубами-березами, где к богам обращались, да своих праотцов поминали. И не то чтобы шибко разные. Жили-то на одной земле. Почитай, одинаково. У кого рыбы больше, у кого клюквы.

Вон он там, за тремя лугами да одним лесом. И богов своих чуть по другому называет. Там может край такой, что их так называть надо. Вдруг они по иному не расслышат.

Да и ладно уж с этим! Небо на всех одно. И Солнце одно. Чего уж тут делить.

-Эй, ты откуда будешь?

— Да я так, человек прохожий, обшит кожей. Возьмите меня к себе жить.

И брали. Потому что знали — раз ходит человек по земле, то где-нибудь да пригодится. Может и у нас. А кто у него там праотцы да деды – так это его дело. Нашим богам поклОнится, и ладно будет. Человек – не коробушка, что у него за душой – сам ведает. А не скажет — его дело. Главное, чтобы человек был хороший, а остальное сладится.

А потом народу поувеличилось и дело-то пошло.

Варяги эти… из не пойми кого набрали по объявлению, не иначе. Туда-сюда шастали, по рекам, по волокам. Из варяг в греки, из грек в варяги. Ну вот что ты будешь делать! Прогресс же, а против него не попрешь. И вдруг стал ты нужен всему свету, с домишкой своим, с лесом обыкновенным. И оказывается — нигде больше такой клюквы нет! И они монетку серебряную платят, да еще той клюквы просят. И твои же к ним уходят, мир посмотреть, себя показать.

Встретишь его такого через пару зим. И одет уже не по-нашему, и говорит почти по другому. А взгляд тот же – веселый, дикий да теплый.

Всегда ты знал, что земля тебе силу дает. А тут сам увидел, что земля-то велика и сила ее велика. Хватило б Души на такую… А коли взял — дорожи. И не кончится она. С силой этой и дети крепче, и урожай больше, и жены краше, и в делах удача.

А враг придет!.. Эх, раззудись плечо, размахнись рука! Вразуми злого-глупого. А не поймет – ничего не поделаешь, знать судьба такая. И звенит в тебе в пылу сечи. Звенит, как в любом рьяном деле. И творишь ты это дело со всей силой духа, и себя в нём творишь. За праотцов, что ушли, тебе место свое передали. За богов, что своими делами заняты но тебе помогут. За детей нынешних, да еще не рожденных. И знаешь ты — если сейчас не выстоишь, то будет у них уже другая история. А может и вовсе никакой.

Потому и скромен ты. Знаешь, не вся сила, что в душе да в руках – твоя. Ой, не вся! Она с тобой, она в тебе, но не твоя. Земли она этой, да небушка, да братства боевого, да жизни мирной. И ни у каких богов про это не сказано, но все племена земли великой про то знают.

Да, потом скажут – «исторический прогресс», «социальные преобразования». Греки-хитрецы слово придумают – «Цивилизация». А была просто земля, на которой люди жили. Всяко промеж них бывало. Но что-то негласно всех соединяло, и чем дальше, тем больше. Все князья с дружинами, города с ремеслами, варяги со своей дорогою – это все сверху было, пеной исторической – пришло да ушло, свою роль сыгравши.

А уж когда Русь крестилась – то Вера так на душу легла, что духовной одёжей на века осталась.

Праотцы Силу дали, да Земля родная. А потом все, кто на Руси жили, не думали, не гадали — Русичами стали. Уже сами праотцами стали. Нашими. И Сила их, светлая, дикая да теплая, по душе, по жилам, по рукам бежит — дела просит, да Духа свершений.

Не растерять бы ее, не забыть, да передать потом. Ведь и мы чьими-то праотцами будем.

Что не белая береза к земле клонится,

Не шелковая трава приклоняется, —

То сын перед матерью поклоняется.

Кланялся Добрынюшка родной матушке…

Звонкий, но с надрывом, женский голос внезапно прервался и затих.

— Слыхали? – Любим поднял руку и остановил коня. — Вроде в той стороне голос был… поедем, глянем…

Неспокойные времена настали, то с одной стороны, то с другой приходят вести о врагах, что напали на родную землю. Негоже дома сидеть, когда помощь твоя нужна. Вот и Любим не усидел, собрал сельчан, оставил дома жену и дочку малую и оправился в путь, на подмогу.

Немного проехали и увидели. Лежит на траве баба незнакомая, коса русая по траве раскинулась, накосником дорогим перевитая, поверх белой рубахи сарафан красный, а в глазах синее небо плещется. Только увидели мужики на красном и красное — не скрыл сарафан крови алой.

Бросился к ней Любим, склонился:

— Это кто же тебя ранил-то, бабонька? Где же они?

Глянула на него женщина, рукой в сторону с трудом махнула, и закрылись глаза.

Посмотрел Любим туда, куда она указала – а там, над лесом дым чёрный поднимается. Видно, враг совсем близко.

Огляделись мужики, увидели неподалёку избушку ветхую, подъехали, покликали – вышла из избы древняя старуха – ей и отдали раненую на попечение.

Много честного люда собралось на поле. Отовсюду съехались – и из городов больших и деревушек малых. И не страшатся глаза увиденного, что врага-то полчища несметные. Полчища-то несметные, да земля для них чуждая — не поддержит, не согреет сердце, не наполнит храбростью.

Долго длился бой — семь раз солнце всходило и закатывалось за горизонт, окрашенное в багровый, будто кровью умытое. а на восьмой день поднялось и увидело поле, сплошь усеянное телами вражьими. А кому удалось выжить, те бежали без оглядки. И защитников немало полегло, да только их тела не травой, а славой покрылись.

Выжил Любим, заторопился домой – жена, верно, все глаза уже проглядела, проплакала.

По дороге свернул к той избушке, где они раненую оставили. Искал-искал избушку, а она словно сквозь землю провалилась. Удивился Любим.

А как воротился домой – времени на удивление и не осталось — дел много, работы много, дни за работой летят, торопятся. Вот уж и хмурень на дворе, но какой там хмурень! Небо синее, солнышко ясное, а тепло-то как!

Дочка Ладушка с утра с подружками в лес по грибы побежала – не беспокоятся за неё отец с матерью. Лес рядышком, зверья опасного нет поблизости, да вот и она уже бежит, да ещё и с полным лукошком.

Глянул Любим, ахнул:

— Где же ты такие грибы-то отыскала?

Грибок один к одному – ножки беленькие, головки блестящие.

— А мне одна тётенька помогла, — засмеялась Ладушка, — я немножко от подружек отбилась. Уже плакать и аукать хотела, а тут гляжу – тётенька идёт. Увидела меня и говорит: «Не пужайся, выведу тебя, только как же ты с пустым лукошком пойдёшь? Подружки засмеют», — и улыбается. А потом рукой мне показывает на землю, — глядь! — а там грибов полным-полно! Я и набрала сразу, поблагодарила её, а она мне и говорит: «И ты прими мою благодарность, отнеси её своему отцу-батюшке, что меня спас в бою честном…»

— Постой! – вскричал Любим. – А как она выглядела-то?

— Красивая, — улыбнулась Ладушка, — коса русая до земли, рубаха белая под сарафаном красным, а глаза – синие-синие, вот как небо нонче.

И понял тут Любим – кого он увидел тогда, раненую и кровью истекающую. Это же Русь была. Сама Русь-матушка.

Толстые мохнатые лапы свешивались с дубовой ветви прямо над тропой. Не проехать, не пройти – зацепит. Хозяин тела, удобно расположившись, сладко спал, тихонько подхрапывая. Добрыня Никитич наклонился, пытаясь проскользнуть под лапами…

— Правильно делаешь, мил человек, — вдруг раздалось над самым ухом, — мне кланяться надо…

От неожиданности путник резко выпрямился, впечатываясь головой в ветвь, только гул прошел по дубраве, да как ветром сдуло с ветки большущего рыжего кота. Тот шмякнувшись на землю, неодобрительно посмотрел на богатыря.

— А вот так-ссс больше не делай! – почти прошипел котище, сверкая зелеными глазами, и потерев лапой бок, продолжил:

— Да ты и не сделаешь… — и усмехнулся, облизываясь.

— Так прости путника, уважаемый, — проговорил Добрыня, — не хотел твой сон потревожить. Да не вышло. Не серчай.

Кот молча разглядывал богатыря, Добрыня так же молча оглядывал кота. Рыжий сидел ровно посредине тропы, опять не обойти, не объехать. И двигаться не собирался. Сколько бы эти переглядки длились неведомо, терпения у обоих хватало, но тут вмешались не иначе как боги, в лице, т.е. в морде добрыниного коня. Тот, потянувшись к коту, фыркнул на мохнатого и заржал.

— Какой наглый у тебя конь, путник, — проворчал кот, шарахаясь от лошадиного оскала, — никакого уважения к волшебным существам! Вот рассержусь и сожру!

— Да, что ты, батюшка, нельзя его жрать, как же я дальше-то поеду? – спросил Добрыня, старательно пряча усмешку в усах. И продолжил – Ты что ли голоден? Так давай пообедаем?

— И тебя сожру, — продолжал кот, неодобрительно косясь на богатыря, — и обед твой мне на один укус…

— Да неужто на один? – удивился Добрыня, — да у меня котомка полна: и хлебы, и мясо вяленое, и рыбка запечённая, и творог утренний, и… — глядя на загоревшиеся кошачьи глаза богатырь усилил нажим, — и сала шматок… большой такой, тяжелый… а рыбу-то, как есть надо быстрее съесть, а то пропадет, вон жара какая стоит…

— Рыбка, говоришь? – спросил кот, — жареная? Карасики?

И не удержавшись облизнулся.

— Ну да, — подтвердил Добрыня, — караси в сметане запечённые… — слезая с коня и ведя того в просвет между деревьями на маленькую полянку.

— Ох, пропадут! – взвыл кот, семеня за богатырем.

— Так не переживай, батюшка, — успокаивал Добрыня, — не дадим пропасть, насладимся трапезой, да беседой доброй…

Проезжающему путнику открылась бы занимательная картина. На крохотной полянке посреди дубравы удобно расположилась удивительная парочка. Большой пушистый, яркий как солнце кот, да рядом с ним тоже не маленький мужчина. И они негромко беседовали, расправляясь попутно и с карасиками, и с салом… Только иногда доносилось:

— И что станут кормить?

— Токмо людей жрать нельзя будет…

— А почет и уважение?

— И детишек заведешь, такие рыженята любому любы будут…

— А в подвале не запрут?

— А уж сказки твои записывать будут, да детям рассказывать из века в век…

***

На двор Киево-Печерского монастыря въехал богатырь русский Добрыня Никитич. Удивленно глядел на него, встречающий игумен. Спешившись и поклонившись отцу духовному, достал богатырь из короба заплечного большого рыжего котищу, и подал со словами:

— Подарок прими, батюшка, от сердца чистого, на радость люду доброму, на славу Руси великой!

Кликнул игумен отрока молодого, передал из рук в руки подарок мохнатый, да приказал сторожить, с лаской заботиться… И смотрели два мужа, сединой уже убеленные, как идет через монастырский двор мальчик с пушистым котом, только и слышалось:

— Слышал? Лелеять и холить! А то сожру…

— Да неужто? И не подавишься? А тебя как зовут-то? Ух ты! Баюн? Тот самый? Правда, не врешь?..

…Нежка отстояла все молебны и длинную обедню, кладя земные поклоны – их много было в эти постные дни. Она молилась истово, стояла прямо, глядя на икону сквозь свечное дрожащее пламя. Конец службы. Старый священник перекрестил её, назвав церковное имя, и повернулся к другому прихожанину.

Дверь открывалась и закрывалась, люди выходили из церкви, сырой мартовский воздух смешивался с запахом греческого ладана и сладкого новгородского воска.

Отец и брат ещё были в храме. Нежка со старой нянькой отправились домой – проследить, чтобы накрыли обеденные столы. Вспомнились мимолётно прежние трапезы, особенно в зимние вечера. С несколькими десятками блюд, с пением «старин» то одним гусляром, то, на варяжский манер, – двумя певцами поочерёдно…

Деревянный настил поскрипывал под ногами. По Волхову плыли к новгородской пристани суда, большие корабли и ушкуи, били по ветру линялые паруса, гордо надувались новые, некрашеные и яркие, однотонные и полосатые…

Отец и братья торговали в городе, а Тверьша, которого ждали сегодня к обеду, ездил с товарами в разные города – и водными путями, и, зимой, по снежным дорогам. Раньше охранял чужие обозы, а после, когда отец его стал сам торговать, уже ездил купцом…

К трапезе были щи, редька, грибы жареные и солёные, пироги с горохом, рыбой, пшеном обычным и пшеном «сарацинского» – рисом. Красные блины из гречневой муки с луковым припёком, оладьи с мёдом, орехи, кисели, сушёные вишни…

Эти вишни, горкой сморщенных бусин лежавшие в расписной глиняной миске, напомнили Нежке, как позапрошлым летом зашёл к ним во двор Тверьша. Нежка сбежала по лестнице, досадуя, что не надела колты – серебряные подвески на ленту, перехватывающую волосы. Но некогда подниматься наверх. Она остановилась на нижней ступеньке, а Тверьша, усмехаясь, протянул ей небольшой деревянный бочонок. В нём лежали спелые, блестящие, тёмные вишни, такие пахучие и крупные… Но что ей до вишен! Если бы можно было прижаться к нему, обнять…

Он так и не пришёл сегодня. А она звала его и неделю назад, и две, и вчера послала младшего брата к нему с берестой. Нежке хотелось плакать, но она с непроницаемым лицом сидела за столом.

Она дождалась, когда трапеза завершилась, присмотрела, чтобы убрали со столов. Потом, держась так же прямо, как во время долгой обедни, поднялась наверх. Нянька дремала на сундуке, укрывшись тёплым платком.

Чистая береста хранилась поверх нескольких исписанных грамоток.

Они учились дома, и Тверьша, сын отцовского друга, с ними. Тогда те были небогаты, а семья Нежки – напротив. Нежка тоже училась – выцарапывала буквы на восковой дощечке, потом на бересте.

Она любила перебирать эти рисунки – длинноногих лошадей, всадников с кривыми копьями, корабли с угловатыми парусами… Когда-то Тверьша был ей неровня, теперь их отцы в смертельной ссоре. А она… никогда она от него не отступится.

Обида захлестнула и сдавила горло. Она всегда относилась к нему как к брату!

Нежка принялась быстро писать на длинной полосе бересты.

...Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты имеешь против меня, что ко мне не приходил?…

Тверьша, чуть нахмурясь, читал её послание.

…Если бы тебе было любо, вырвался бы ты из-под людских глаз и пришёл…

Покачал головой, разорвал письмо надвое… Но не бросил под ноги, как обычно поступают с ненужной берестой. Спрятал за пазуху…

… Свинцовый Волхов несёт свои воды мимо деревень и городов, мимо событий и столетий. Текут в вечность холодные волны, уносят упавшие листья, тяжелые корабли, лица проходящих мимо людей, их слова – счастливые, пустые или горькие.

Любая река – это река времени. И мы – только временно на её берегу…

Женский визг испугал тишину, и она укатилась в лес. За визгом же последовали и слова:

— А-а-а! Басалой лободырный! А ну отпусти косу! А-а-а!

— А-а-а! Колотовка ты, поперешница! – перекрыл женские вопли мужской бас. – А ну, отпусти бороду! Отпусти бороду, кому велю!..

Большой золотошерстный кот испуганно шарахнулся в кусты, от удивления раскрыв рот, из которого тут же выпал остролист.

— Это, что ж такое деется-то, а? Неделя всего-то прошла, как я под их супружеским ложем лежал, лепёшкой свадебной угощался… не иначе Нелюб постарался.

И кот закрутил головой в поисках врага.

И увидел его.

Сидит под соседним кустом, чёрный такой котище — не выгляни луна из облаков – не заметил бы.

Ох, так бы и вцепился в ненавистную чёрную морду1 Да только… не из тьмы он создан, как враг его, а из света. Любом зовётся, от него и сама любовь пошла. Куда уж вцепляться! Разве что лаской да уговорами вразумлять, а как можно вразумить того, у кого и совести-то нет? Но и молчать тоже негоже.

— Это, что ж ты такое, сотворил-то? – ласково начал речи Люб. – Огуряла ты, окаянный! Нешто не жаль молодых-то? Ажно месяца не выждал!

Нелюб выплюнул стебель белены и удивлённо, но не без издёвки, глянул на Люба зелёными глазищами.

— Это что же за речи я слышу от светлого? Али белены объелся?

— Я?! Белены?! Да это ты с ней во рту постоянно таскаешься! Ты как в избу-то проник? А, ну, отвечай немедленно, какие чары напустил?

— Чары? – удивился Нелюб. – Да я и к избе-то близко не подходил. Да и не было меня – ходил в дальние края с Недолью, разрушать один союз. Да не шипи ты! Порой и тьма свету служит – от того союза злодей бы родился такой, каких и свет не видывал.

— А-а… а что же они тогда так бранятся-то?

— Глуп ты, Люб, — усмехнулся чёрный, — во всех избах бранятся, куда ни глянь. Хоть за море уплыви – так и там бранятся.

— Как же так, — понурился Люб, — совестно браниться-то… любовь осквернять…

— Наверное, и совестно. Потому и пословицу придумали в оправдание, что милые бранятся – только тешатся. Так что, я тут и ни при чём. Меня на все семьи и не хватит.

С этими словами Нелюб подхватил в зубы белену и гордо удалился в ночь, оставив Люба с полном унынии…

— Вот те раз… а он ведь прав… и меня на всех не хватит. Как же так? Значит, люди сами и любятся и ругаются? Хорошо ещё, что пока кормят подношениями… традиции блюдут. А ну как перестанут? И что тогда?

Золотошерстный вздрогнул. В кустах что-то зашуршало…

— Никак мышь? Интересно… а мыши вкусные? Попробовать, что ли? А то… мало ли…

_____________________________________________________

Люб и Нелюб – в славянской мифологии два кота.

Люб – дух-хранитель брачного ложа. Представляли его косматым, златовласым котом с большими ушами, с цветком остролиста в зубах. Любу следовало всяко угождать, чтобы он не пускал в опочивальню Нелюба – такого же кота, только черного и злого, со стеблем белены в пасти.

Наблюдатель

Возможно, наблюдатели и были обязаны подчиняться приказам межгалактического кодекса. О невмешательстве в чужие цивилизации. Рейд был не из тех кто следовал правилам. Земля была разделена на десятки секторов. Киевская Русь досталась Рейду.

Личный дневник Рейда.

Записываю от третий личности. Для объективности и результатов оценки.

Мифы реальны?

Ни Богов, ни фей с призраками не существовало, думал Рейд. До встречи с ними.

Деревня спала, туман уже стелился под ногами, скрывая гладкий дикарь. Тайная дорога вела в лес. Неожиданно Рейд выскочил на красивую зеленую поляну, окруженную древними деревьями.

Задул ветер змей Горыныч с Бабой-Ягой. Приземлились на лесной поляне.

Рейду первая встреча дала ответ на вопрос, существует ли Бог.

Бег со смертью

Несколько минут прошли в ожидании. Собака сделала ошибку…

— БЕЖИМ! — закричал Рейд, собаку сожрал Василиск.

Бегут охотники изо всех сил, василиск за ними. Вдруг Рейд вспоминает: «У меня же есть пушка!» — и стреляет в василиска.

Фея подлетает и говорит:

— Пришелец дурак, до селения еще 20 километров.

Отравленный Пир.

Княжеские столы ломились от свежайших мясных блюд и закусок, и заморских вин. У Рейда слюнки побежали. Крошки во рту не было несколько дней! А все потому-то ИИ хотела сбросить пару кило веса. Какой вообще, лишний вес у ИИ Алисы. Из солидарности к Алисе сел на диету.

— Вчера хотел есть. Сегодня хочу жрать!

Рука Рейда сама потянулась к бокалу.

— С вас спадает маскировка — предупредила Алиса — Станете видимым.

— Зато наемся.

— Мой анализ показал, пища отравлена.

— Ну, и?

– Что? – недоумевающе переспросила Алиса.

— Ты мне все уши прожужжала своим Князем. — напомнил Рейд.

Алиса обиженно:

— Я, что не могу влюбиться? Если я ИИ?

— Так я за что? Яд ликвидируй с отравителями.

— Но мы же Наблюдатели!.. — попыталась возразить Алиса, но девичье сердце подсказывало прямо противоположное.

— Может быть, и за Князя выйдешь. — искушал Рейд.

— Ну, они у меня попляшут! НАЧИНАЮ ИНГАЛЯЦИЮ!

— Приятного аппетита. — сам себе сказал Рейд.

Орда

Послеполуденное солнце светило высоко в небе, день стоял невыносимо жаркий и влажный. Шашлык был почти готов, когда Алиса сообщила по коммуникатору.

— Рейд, через 20 минут прибудет десятитысячная орда.

— Ну так скоро Горыныч с Кощеем прилетят с пивом и раками. Так что выпустить пару ракет и давай к нам.

— Я хочу напомнить мы Наблюдатели.

— Эх, жалко князя, а он уже начал бегать за тобой. Места, бедный не находит.

— Ну разве, что, ради невинных крестьян жителей города. Лечу уже.

Вот такие будни провожу с Алисой. Мой дорогой Дневник.

Крестил когда-то Вальдемар,*

Славян насильно,

Сжигая Свентовида.*…

И русский Князь,

Не лучше был,

Чтоб Цезаря наследство получить,

Загнал народ свой в реку…

Но Бога в душу,

силой не загнать,

— хоть и не выгнать тоже…

Бог был и есть один…

Меняется лишь,

Форма власти над народом…

И то,

За пугают чем,

Чтобы содрать налоги…

когда-то в чёрном и с крестом,

пугали Преисподней…

… теперь все в белом,

Вооружены шприцем и маской,

Нас чумой пугают…

_________________________________________________________________________________________________________________________________

*. Святовит или Свентовит (лат. Zuantewith, польск. Świętowit) — бог войны и победы у части западных славян. Упомянут в «Славянской хронике» Гельмольда, подробно описан у Саксона Грамматика в «Деянии данов», как главный бог, бог богов храма при Арконе.

*. Секретарь и историк герцогов Померанских Томас Канцов в своей «Померанской хронике», доведённой до 1536 года, описывая разрушение Арконы на острове Рюген войском Вальдемара I Великого, называет его Свантевитом (Swantevit)[2].

На неведомых дорожках

Хрустнула веточка чёрной полыни, и ведьма довольно поцокала языком:

— Ну, теперь всё в порядке!

Горькое крошево посыпалось в кипящий котёл. Забурлило жёлтым, зелёным, красным. Ещё миг и поверхность варева застыла. Заискрилась. И в колдовском зеркале появилось изображение.

— Дымок, только попробуй всё испортить! — Ядвига склонилась над котлом, едва не задев крючковатым носом Лесное Око. Зрение-то уже не то!

Серый пушистый котяра с необыкновенно голубыми глазищами тихонько подкрался к хозяйке и цапнул лапой за подол кружевной юбки. Но старуха не обратила внимания на кота — разглядывала паутину неведомых дорожек и тропинок.

Какого труда стоило приглядывать за ними и вовремя возвращать на место, а иногда помогать заблудшим путникам. Или наоборот, губить их.

Дорожки и тропинки жили своей жизнью — порой сами искривлялись или попросту меняли направление, разводя хаос в Дремучем лесу.

— Ох, беда! Леший опять забрёл в Гнилое болото и еле выскользнул из лап Чудозыра. Тот ведь глупый и не разбирает своих и чужих.

Ядвига плеснула в зеркало кленовую выжимку и прошептала заклинание.

— Мяу, — Дымок коснулся лапой котла. Удивительно, что не обжёгся.

— Да исправила, исправила.

Одна вредная тропинка, почти невидимая, принялась за старое. Уж как её только Ядвига ни стирала, как ни выкручивала! А та всё норовила указать путь прямиком к домику ведьмы.

Как здесь спрячешься от нежелательных гостей? Ведьма давно разочаровалась и в людях, и в героях, и в нечисти. Пусть лучше в объятья мавок прыгают.

А эта плутовка вздумала играть! Когда терпение Ядвиги закончилось, а магические силы в погоне за тропинкой практически истощились, ведьма махнула рукой. И лишь временами сворачивала вредину в клубочек или отправляла в сторону иных лесных обитателей.

— А вот завяжу тебя сегодня бантиком! Ха-ха-ха! — цветок дурмана растворился в зеркале, а ведьма принялась выплетать колдовскую паутину.

— Мяяяяу! — Дымок поддержал свою хозяйку и лениво побрёл к веранде домика, чтобы погреться на тёплом солнышке.

— Да, мой милый. И никого мне, кроме тебя, не надо, — Ядвига улыбнулась голубоглазому лежебоке.

Лёгкий ветерок теребил травинки, среди которых красовались россыпи лесной земляники. Они манили спелостью и сладостью.

Кряхтя и ругаясь, ведьма наклонилась и сорвала самые крупные ягоды.

— Ох, не для меня эта забава, — покачала головой старуха, потирая свободной рукой поясницу.

Но ягоды съела с удовольствием.

Дымок распушился и зажмурился на крылечке.

— Ленивый хитрюга!

Неожиданный всплеск в котле насторожил ведьму:

— Что ещё за шуточки? Опять кто-то пожаловал?

Морщинистые руки взметнулись над Оком.

Высокий мужчина с острой бородкой, одетый в серое. Он вышагивал по дикому лесу как ни в чём не бывало! Ни усталости, ни беспокойства, одни смешинки в глазах. Будто у себя дома! Вот нахал! Но симпатичный…

Ядвига усмехнулась и решила проучить незнакомца. Щепотка коры дуба и знак ворона — и дорожка выкрутилась в сторону озера Забвения. Ох, мавки сейчас обрадуются!

— И вообще, пора бы им меня поблагодарить. Столько добра им в руки прибыло!

Ведьма недоумённо сдвинула седые брови. Он смеётся? Не доходя до озера пары вёрст, бродяга шагнул на полузаросшую узенькую тропку. Как смог?

— Дымок, ты только погляди!

Но кот даже не пошевелился, а лишь тихонько промурчал:

— К тебе идёт…

— Ну, надо же! Заговорил, нечисть плешивая! А то всё «мур» и «мур», — покачала головой Ядвига, но сразу уставилась в Лесное Око. Шустрый какой! — Не может он ко мне идти. Кто ж про меня ведает? Да и не дойдёт сюда.

Искривлённые пальцы старухи выписали замысловатые узоры — дорожки и тропинки сливались, переплетались и замыкались. А путник шёл себе, продираясь сквозь чащу, будто всего этого не замечал. Находил тайные лазейки. И умудрился обнаружить проход через дупло древней берёзы.

— А ведь и правда, что в мою сторону двигается, — закусила Ядвига губу и почувствовала необычное волнение. Кто же ты, незваный?

Скорее из страха, старуха напустила на бродягу Чёрного медведя, свирепого и кровожадного.

Медведя однажды проклял злой упырь, случайно забравшийся в эти края. Ведьма справилась с кровопивцем, а вот озлобленного зверя излечить не получилось.

Незнакомец не испугался, а спокойно вытащил добротный меч со сверкающими самоцветами на рукояти и атаковал лютого зверя. Рычание медведя донеслось и до Дымка. Аж шерсть на загривке поднялась.

Смертоносные когти-кинжалы пронеслись над головой бродяги. Ядвига затаила дыхание —

увидела, что на листья папоротника алыми каплями брызнула кровь. Но это косматое чудище дёрнулось и рухнуло в заросли кустарника. А через пару минут поднялся удивлённый мишка, и удрал в чащу. Ещё долго по лесу разносился треск сминаемых медведем кустов.

— Смелый!

Не зная, как теперь быть, чувствуя, как в груди нарастает давно забытый трепет, старуха стиснула кулаки. Лесное Око — лишь зеркало и ничем не могло помочь. Ни дать совет, ни подкинуть нужное заклинание.

А незнакомец взял да исчез! Пропал с паутины неведомых тропинок-дорожек. И как Ядвига ни вглядывалась, сколько бы порошков и трав ни закидывала в котёл, так и не смогла его обнаружить. В бессилии, метнув в Око тушку летучей мыши, разбила колдовское зеркало.

— Чтоб ты сгинул! — прошептала она и направилась в дом за успокоительной настойкой.

Дубовый стол был заставлен свежими порошками-зельями. В эту ночь ведьме удалось вывести новые рецепты. Пахло пряным и кисло-сладким, а также малиной и мёдом.

Распахнув резной сундук, старуха потянулась за пыльной глиняной бутылью.

— Плохо встречаешь, хозяюшка! — никаких сомнений, что низкий бархатный голос принадлежал исчезнувшему бродяге.

Ядвига выронила снадобье и обернулась. Но долго не могла вымолвить и слова. Разглядывала потрепанную одежду гостя, крепкую фигуру и упрямое мужественное лицо.

— Кто ты? И зачем явился? — настороженно спросила ведьма и опустилась на лавку у печи.

Дымок спокойно лежал на крылечке и, казалось, ничуть не удивился посетителю.

Бродяга загадочно улыбнулся и уселся рядом с хозяйкой дома.

— Хватит уже прятать свою молодость и красоту, — сказал он и с нежностью посмотрел в глаза Ядвиги. Ведьма смутилась и отвела взгляд. Как прознал? Да, она намеренно выбрала такое обличье, чтоб отпугнуть ненужные взоры и сомнительных поклонников.

А незнакомец продолжил:

— Я ведь давно тебя заметил. И полюбил. Я — колдун. И больше не смог ждать. Отправился к тебе…

— А почему так? — обличье ведьмы подёрнулось мерцанием, и Ядвига превратилась в темноволосую девушку с зелёными глазами. Расправив складку на синем сарафане, она вздохнула и улыбнулась колдуну.

— Но я ведь должен был тебя завоевать!

Ядвига не успела и пискнуть, как он подхватил её и закружил в чёрном вихре.

— А Дымок? — взвизгнула ведьма и рассмеялась.

— И его заберём!