Битва на салфетках №335. Голосование.

Я, наконец, прилёг. Казаки стреножили транспорт, запели. На сухие голоса явился ветер и сорвал с Козыря шапку. Чубатый Митрич насобирал веток под высохшей липой, поколдовал со спичками и согрел припорошенную степь.

— Думаешь, умереть оно плохо? — спросил кто-то. — Представь. Открываешь глаза, над тобой заплаканная мать, хмурый до черноты отец и старший брат с вечно виноватыми глазами. Они кладут на тебя по горсти и уходят. Колокол… не по тебе. Трели птиц, зовущих свежую весну. Ржание коней…

Что-то коснулось моего живота.

— А там, — продолжает голос, становясь знакомым. — В желудке живого человека бурлит недостаточность. Он хочет есть, хочет бабу, хочет творить и верить. Ему не хватает — он ищет и не находит края в своих исканиях. Тебе же, под сенью векового дуба, который впитал в себя целую палитру судеб, не на что жаловаться: полный комфорт, достигнутый абсолют. Ты только потому и неживой, что всем обеспечен.

— К чему обеспечивать ни на что непригодные кости?

— Нет резона воскресать. А на что пригоден желудок?

— Ну-у. Земля остается населенной, космос не теряет смысла, кто-то продолжает его осознавать.

— Вот, значит, для чего вся эта терапия: люди терпят страдания и страхи, чтобы престарелый Бог тешил себя самоосознанием? Мы лишь попытка его воплощения, так что ли?

— А хоть бы и так. Почем мне знать. Он далеко не глуп, чтобы объяснять нам правила. Человек сразу стал бы спекулировать на жизни, понимая ее истинную ценность. Слишком уж он гнусное существо. Страх нужен — ограничивать гнусность.

— Но зачем делать человека таким?

— Не будь говна, цветов никто бы не заметил, так у нас на Доне говорят. Бог отбирает зерна.

Я услышал частое шмыгание, и трудно контролируемое нерыдание.

— Что-то в твоих словах есть. Как у Розенбаума поётся: я всегда был чуть послушней, ты — всегда прав. Рад, что повидались. На подобные разговоры никогда не хватает времени. Зато хватает на всякую ерунду… Прикурить не будет?

Я, наконец, узнал его. Стёпка, младший брат. Образ нарисовался, как в черно-белом кино. Именно таким он был в последние дни — бесцветным. Готовым к развоплощению и долгому переходу. Его манила петля — я столько раз заглушал поднимающийся внутри ужас, когда он останавливался у кладбищенских крестов. Младшие не должны торопиться в землю хотя бы потому, что старшим нестерпимо больно на это смотреть.

— Ты?

— Да, брат.

— Прикурить? Я бросил. Сразу после… — осекся. — После похорон.

Он глубоко вздохнул и задержал воздух.

— Жалко. Мне так уходить не хочется. Подымить бы. Колечки попускать. На гнедом в донские просторы. Быстрее ветра. Мыслей никаких. Дикость голая. И голое небо. В детстве, помню, засыпал с трудом. Казалось, умираю каждый день. Упускаю столько дел.

Вокруг, в космическом пространстве сна началось тотальное обрушение. Я видел как свёртываются звёзды, схлопываются системы, черные дыры выворачиваются наизнанку. Из-за облаков красноватой пыли на нас с братом упали взгляды грозных серафимов. Они приближались к нам, скрывая тела за шестью крылами, и пели.

— Тебе нужно идти, — захрипел я. — Там хорошо, брат. Ты справишься, тебя пожалеют. Дедушка заступится, он так любил нас. Ты победишь, я знаю! Ну, иди. Давай!

— Сила, брат, знаешь, в чем? В том, чтобы уходить вовремя. В свой час, не раньше и не позже…

— На счет три! Как в реку с моста, помнишь?

Он кивнул.

Готов?

Раз…

Два…

— Чего рыдаешь? — меня коснулись заиндевевшие усы Митрича.

— Стёпка.

Мы помолчали.

Над степью пролетела гигантская птица. Черная, как ворон, и гордая, как орел. Она сделала несколько взмахов над самой землей, закричала истошно и растворилась в глухом небе.

— Жрать охота, — проворчал Козырь, расстегивая штаны и отходя помочиться.

Две багровых луны взошли над садом Древних, освещая розовым светом поляну. В её центре друг напротив друга напряженно застыли две фигуры в чёрных плащах. На расстоянии полёта стрелы. Ветви вековых деревьев трепетно дрожали от ужаса под порывами ледяного ветра. Маленький Девил притаился в зарослях тернового кустарника и с благоговением наблюдал за тем, как в ближайшие секунды свершится судьба нескольких миров и тысячелетий.

Свинцовое небо разрубило напополам яркой вспышкой молнии и на лазурную траву упали первые капли золотого дождя. Грянул гром и начался бой. Двое бойцов побежали навстречу друг другу. Голодная сталь выскакивала из ножен. Через пару секунд они сошлись в центре поляны под звон мечей. Снопы искр полетели в разные стороны, и трава на земле вспыхнула синим пламенем. Два чёрных силуэта закружили в танце смерти в эпицентре разгорающегося пожара. Малыш Девил подполз ближе. К самому краю поляны. И, лёжа за старым трухлявым пнём, наблюдал за происходящим, сжимая кулачки за учителя.

Когда казалось, что в этой битве не может быть победителя, что силы равны, и бездушному металлу сегодня не удастся напиться вдоволь, в ход пошла магия. Широкоплечий коротко стриженный гигант ловким пируэтом увернулся от выпада своего оппонента, прокричав в небеса заклинание призыва. И на поляну тяжело упал кровавый ливень. Языки пламени зашипели и угасли, оставляя после себя лишь сожжённую землю. Из пальцев левой руки второго, длинноволосого бойца, ударили стрелы молний. Разбиваясь о защитный купол заклинаний неприятеля. В воздухе запахло озоном и гарью. Но уже через минуту место сражения заволокло туманом. Так сильно, что Девил даже вскочил на своё укрытие, забыв об осторожности. Но всё равно не смог ничего разглядеть за вязкой пеленой.

Неожиданно стих ветер и окончился дождь. Над поляной повисла звенящая тишина. И минуты ожидания показались Девилу вечностью. «Что есть музыка жизни? Тишина, брат мой!» — вспомнил он слова своего учителя.

А потом из тумана показался он. Противник учителя. Он шёл прямо к мальчику, сжимая в правой руке опущенный меч. Шёл будто на деревянных ногах, тяжело хромая. Не дойдя до пня на краю поляны, он упал на колени, будто извиняюсь, и посмотрел сквозь сгорбившуюся фигурку Девила невидящим взглядом. По его бороде потекли три тонких кровавых струйки. И он запрокинулся назад, широко расставив в стороны руки крестом. Малыш Девил стоял над ним и молча смотрел, как окрашиваются красным длинные волосы в растекающейся луже крови.

Учитель появился как всегда не слышно, и, нагнувшись над трупом, сорвал с его груди ладанку. Он подошёл к Девилу, протянул раскрытую ладонь к его глазам, и вытряхнул на неё содержимое мешочка. Маленький голубой шарик.

— Нравится? Бери!

Девил аккуратно принял подарок учителя маленькими ладошками и ощутил вибрацию великой магии, сосредоточенной внутри артефакта Древних.

— Тебе, как своему ученику, я дарую этот мир. Теперь он твой. В нём уже есть всё, что нужно для создания жизни. Время, ночь и день, твердь и вода, сила и энергия. Завтра я научу тебя, как создавать живых существ. А после ты создашь там людей. По образу и подобию нашему.

Девил посмотрел преданным взглядом в глаза учителя, пылающие огнём при свете багровых лун.

— В чём наша сила, брат?

— В разрушении, смерти и хаосе черпаем мы силу для своих творений, учитель.

— Да будет так, брат! Вот и создашь их по образу и подобию нашему.

Мальчик бережно убрал крохотный шарик во мрак своей сумки, и они отправились вглубь парка под покровом крон ночных деревьев.

Росток

— Мама, что это?

Юное существо с белыми бантами на пушистой голове присело на корточки посреди тротуара и, высунув от любопытства язык, тыкало пальчиком в асфальт, вздувшийся пузырем.

Мама осторожно потрогала пузырь носком туфли.

— Не знаю, Катюша. Может быть, когда асфальт укладывали, камень какой-то не убрали.

— А вчера не было! — заявила дочь, поднимаясь и пытаясь вытереть палец о подол голубого платья.

— Катерина! — ахнула мама. — Где платок?

Палец был вытерт платком, и мама с дочкой поспешили дальше.

С тех пор по дороге из садика Катя каждый раз останавливалась возле таинственного пузыря, но ничего интересного больше не происходило.

Прошло несколько дней.

— Мама, смотри!

Асфальтовый пузырь треснул, и из трещины выглядывал любопытный зеленый нос.

— Ух ты! — мама тоже присела рядом с дочкой. — Травка какая-то! Вот же сильная — это она асфальт подняла, а потом и проломила!

— Сильная! — согласилась Катя. — А откуда у нее такая сила?

— Не знаю.

Мама потрогала пальцем зеленый клювик и отковыряла немного асфальта, расширяя трещину. После чего в задумчивости вытерла руку о джинсы. Катя засмеялась, вынула из кармашка платочек и протянула маме.

— А я знаю! Листочек на стебельке, стебелек на корешке, а корешок силу тянет из земли и через стебель листику передает. Земля вон какая большая, у нее много силы!

— Умница ты моя!

Мама поцеловала дочь в макушку, и они пошли домой, пообещав сильному ростку, что еще придут навестить его.

Костя и Юля… Мой любимый человек, женой которого я представляла себя час назад, и лучшая подруга, с которой с первого класса сидели за одной партой. Как они могли? Я же им обоим так верила! Они даже не заметили, как я подошла поближе – продолжали самозабвенно целоваться. Как жить дальше? И главное – зачем?

Проплакав всю ночь, я решила, что не буду жить. Родители самоизолировались на даче, никто не помешает. В аптечке ещё осталось снотворное, которое папе прописывали год назад от бессонницы. Осталось только написать предсмертную записку.

Я написала их целых две – родителям – о том, что после предательства Кости и Юли я не могу и не хочу жить дальше; и бывшему жениху – о том, что не будет он с Юлькой счастлив, что накажет их Бог за то, как они со мной поступили. Затем пошла на почту отправлять это письмо Косте, зная, что когда он его получит, меня уже не будет в живых.

Возвращаясь обратно, я чисто машинально открыла почтовый ящик, чтобы посмотреть, не пришёл ли счёт за квартиру и за свет (а то я обещала родителям, что буду проверять). Ни того, ни другого там не было. Зато лежал конверт… Не на моё имя. Из СИЗО города Петрозаводска. Дмитриев Юрий Алексеевич… Карельский историк по прозвищу Хоттабыч? И писал он какой-то Кошкиной Светлане Васильевне, которая, судя по адресу, живёт в доме номер три (что как раз напротив моего за номером два).

Сама не знаю, какая сила побудила меня вскрыть конверт, хотя чужие письма я не читала отродясь. Может, близость смерти отодвинула границы дозволенного?

Начиналось письмо довольно интересно – Юрий Алексеевич по-отечески журил свою корреспондентку за то, что жалуется на жизненные трудности.

«Светочка, а как ты хотела? Чтобы всё само собой образовалось? К сожалению, или к счастью, мир устроен так, что всё добывается трудами: и физическим, и моральным, и нравственным.

Счастье – это как гриб волшебный, пока его в лесу найдёшь – ноги истопчешь до самой…, под десятки кустов заглянешь, сотни веточек раздвинешь, к целой куче мухоморов и поганок подбежишь…».

Заканчивалось письмо словами: «Не журись! Всё будет хорошо!».

Вместо того, чтобы сразу идти домой и выпить лошадиную дозу снотворного, я решила для начала исправить ошибку почтальона – пошла в дом напротив и кинула письмо в ящик квартиры с моим номером. Отдавать лично в руки и признаваться, что вскрывала письмо, я как-то постеснялась.

Честно говоря, я была несколько удивлена оптимистичным тоном письма. Мне всегда казалось, что в тюрьме люди ломаются, озлобляются, лезут в петли. А тут – поддерживает морально свою вольную собеседницу, которая чем-то расстроена. Ничего себе поворот!

Счастье – волшебный гриб… Может, оно не ушло от меня, а я его пока просто не нашла? Может, Костя и Юля просто-напросто оказались мухоморами и поганками, а я ошибкой приняла одного – за любовь всей моей жизни, а другую – за верную подругу. Может, с самого начала я не заметила в них чего-то важного, какой-то червоточины.

Мысли путались в голове. До глубокой ночи читала я статью Шуры Буртина про дело Хоттабыча – очень уж мне хотелось получше узнать о человеке, чьё письмо я ошибкой прочитала. История оказалась в самом деле чудовищной. За исследования репрессий и обнародование имён палачей власти решили жестоко отомстить историку, посадив в тюрьму по совершенно абсурдному и грязному обвинению. Но даже сейчас этот человек держится, да ещё и пишет бодрые письма.

Нет, пожалуй, не буду я пить снотворное. Лучше напишу письмо тому, с кем вот так случайно познакомилась.

«Вот докурю и поднимусь», — думал Серый. — «Кто я, в конце концов, тряпка или мужик?».

Докурил, сплюнул, швырнул на газон «бычок», достал следующую сигарету.

За ней ещё одну.

И…

Эй подонок, клацающий по клавиатуре, весело тебе, да? Ну, веселись-веселись, мразь. Так бы и съездил тебе прямо по улыбающейся физии свинцовым, мать твою, кастетом, чтобы ты осколками зубов и кровью весь стол себе захаркал. У меня тут судьба решается, а ты…

Хорошо, хорошо. Исправляюсь.

Серый сплюнул себе под ноги, раздавил ботинком очередной «бычок», вразвалочку вошёл в подъезд и начал медленно подниматься по лестнице, привычно оглядываясь по сторонам, словно бы в вечном ожидании удара. Обшарпанные стены грязно-болотного цвета были испещрены наскальным творчеством новых пещерных людей. Здесь нашлось место и крикливым лозунгам вроде «Анархия — мать!», и вечным сплетням, кто кому отсосал, кто кого и в какие места, и даже творчеству местных светил российской словесности…

Слышь, словесность, кончай уже этот литературный понос — слушать тошно. Ты давай к сути, к делу. Я сопли размазывать не люблю, я — пацан конкретный. Это тебе любой на районе скажет. Пиши уже, куда я прусь и зачем.

Мне-то откуда это знать?

Вот наплодили мудаков! Всё им объяснять надо. Ну-ка подвинься!

Значится, так. Пока этот ботаник словесный вырублен намертво, я вам тут свою ситуёвину обрисую. Во всех тонкостях. Звать меня Серым. Пара ходок за плечами уже есть, надо будет, и третью оттопчу. В подъезде этом зазноба моя чалится. Под самую крышу краля забралась. А работающий лифт я здесь только во сне и видел. Вот и ползу потихоньку. Но это всё так — цветочечки. Ползу я не просто так — напели мне кореша, что к крале моей зачастил мозгляк какой-то. В очёчках, при параде, кудри из башки, словно у бабы после «химии». Кореша проверенные, туфту гнать не будут, но прежде чем предъявы кидать, учить уму-разуму, убедиться надо бы. Люблю ведь дуру!

Эй, Пушкин-х… юшкин, просыпайся давай! Заколебался я.

Да просыпаюсь, просыпаюсь. Зачем бить было? Только-только очки из ремонта забрал.

Серый забарабанил ногой в филенчатую дверь, разразился отборной площадной бранью, перечислил все кары смертные, что обязательно обрушатся на голову милой и её полюбовника, если ему сей момент не откроют, а потом заметил, что милая уже давно стоит на пороге, смотрит на него насмешливо, дерзко.

«Наорался, нет ли?».

«На… А… А где?»

«Да ты заходи. Чё в дверях-то стоять?».

«И то верно...»

Слушай, брателла, ты, это, заканчивай как-нибудь давай. Мне щас не до тебя, очкарика завитого. Поважнее дела есть. Не для чужих глаз.

Что делать? Заканчиваю.

А сила, она не в деньгах, и не в правде.

Она, брат, в любви.

Холодная ночь. Моргающий фонарь над головой. Я стою на мосту. Смотрю на реку, думаю. На уме сложный выбор. Сомневаюсь в своих решениях. Когда пытаюсь заглянуть в будущее, ничего не вижу и начинаю сомневаться ещё больше.

Ещё «вчера» яркие веселые дни. Выпускной. Беззаботная студенческая жизнь. Тамара, Настя, Света, Надя. Гулянки до утра, песни в парке под гитару, признаться в любви любой девушке ничего не значит.

А «сегодня» хмуро всё… На носу дипломная работа, на шее Настя, в карманах пустота. Всё бы может и ничего, но сегодня в моей жизни произошёл переломный момент.

Открывается дверь, заходит Настя. Места себе не находит, лицо бледное, хочет что-то сказать, но боится.

Всё проясняется когда она разжимает ладонь. Тест, на нём две полоски и мы, молча смотрим друг на друга.

Я стою на мосту. Вода так приятно шумит, успокаивает. Путей много, я всегда это знал, но сегодня права на ошибку нет, есть только один вариант. Я сильный и не сделаю по-другому…

Много лет утекло с того моста. Гуляю с сыном по парку, в кармане вибрирует телефон. Но я не отвечаю. Звонит жена и стоит мне только сказать «Алло», как сразу начнётся неперебиваемая речь на повышенных тонах. Не хочу, пытаюсь зарядиться вдыхая свежий воздух.

Не помогает. Нервы напряжены, натянуты как струна, в голову приливает кровь. Всё, нет больше сил. Мобильный не затихает. Сейчас возьму и всё ей выскажу…

⁃ Папа. Смотри какой я сильный.

⁃ Да сынок. Ты очень сильный, ты у меня крутой.

И силы сразу появляются. И улыбка на лице. И жить дальше хочется.

⁃ Сынок, а давай по мороженому, а маме не скажем?

⁃ Да, да, да. Давай!!!!!

Есть такие люди, незаметные, с виду ничем особо не примечательные, однако, когда возникает какая-то критическая ситуация, и ты видишь этих людей, то оказывается, у них силы воли на семерых хватает, и внутренний стержень крепок, словно кремень. И ты искренне удивляешься, как мог этого человека не замечать?

Вот, например, Амир Ихсанов, мой коллега из Грозного, а вернее, бывший руководитель местного филиала нашей правозащитной организации, в которой я уже несколько лет работаю вахтёршей. Приезжал как-то к нам в Москву в командировку, тихий, замкнутый, неприметный, словом, бирюк бирюком. Я его и запомнила лишь потому, что работа у меня такая – запоминать людей, которые к нам приходят.

И вот однажды после новогодних праздников пришла Света, моя сменщица, и буквально с порога заявляет:

— Прикинь, Вероника, нашего коллегу из Грозного арестовали! Подкинули в машину марихуану и дело завели.

Признаться, меня это не особенно удивило, потому как я от коллег примерно знала, что происходит в Чеченской Республике. Напротив, чудо было в том, что Ихсанов жив, и что его не пытали, в отличие от многих несчастных, которых угораздило попасть в лапы местным силовикам. Только вот примотали голову скотчем к стулу, чтобы добыть его волосы и тем же скотчем приклеить к пакету с марихуаной, которую ему подбросили.

И ежу было понятно, что таким образом власти мстят Ихсанову за правозащитную деятельность. Но тут же мне стало страшно за себя. Мало того, что я работаю в правозащитной организации (пусть даже вахтёршей), так ещё и люблю писать сатирические стишки на политическую тематику, которые властям явно не понравятся. И выкладываю в интернет. Что если однажды мне тоже чего-нибудь подбросят? Не в машину, конечно, её у меня нет, но ведь можно и в сумочку. И тогда я решила… написать письмо тому, с кем это уже случилось. Но только о чём писать человеку, с которым мы успели дай Бог двумя-тремя словами перекинуться?

«Здравствуйте, Амир Сулейманович! – начала я своё письмо, после некоторых раздумий. – Пишет Вам Вероника, Ваша коллега из Москвы. Из тех обвинений, что выдвинуты против Вас, не верю ни единому слову. Коллеги очень тепло о Вас отзываются и тоже знают, что Вы невиновны. Я слышала, что Вы были на Крите. Видели Кносский дворец? Как он Вам понравился? Я тоже там была пару лет назад, в городах Ретимно, Ханья и Ираклион. Хотела взять экскурсию на Санторини, но получалось дорого…».

Это было моё первое письмо к нему. Потом было второе, третье, четвёртое. В каждом я просила что-то мне рассказать. Но лишь на пятое мне пришёл ответ. Оказалось, письма до Ихсанова доходили, и на все он отвечал, но цензор их выбрасывал. Однако с тех пор, как я показала это письмо своим коллегам, наша переписка наладилась. Мы писали друг другу о многих вещах: о жизни, об известных (и малоизвестных) людях, об интересных местах, в которых нам довелось побывать. Разговаривая с Ихсановым и ощущая его присутствие на страницах писем, я уже перестала бояться за себя.

Параллельно я следила в новостях и узнавала от коллег о ходе дела. Несмотря на явные доказательства, что марихуану Ихсанову подбросили, и поручительства местных старейшин, которые знали его с пелёнок (оказывается, Амир Сулейманович не выпил за всю жизнь ни рюмки вина, и люди даже стеснялись закурить в его присутствии), и на то, что свидетель, который якобы застал его за курением марихуаны, сам был явно под кайфом по самое не могу, суд признал правозащитника виновным и приговорил к трём годам колонии-поселения. Никогда не забуду фотографии на газетном снимке, на которой Ихсанов сидел за решёткой, спокойный и величественный.

«Если Аллаху угодно послать мне такое испытание, — говорил он в своём последнем слове, — то я приму его со смирением и благодарностью. Но я никогда не признаю себя виновным в том, чего не делал».

В тот момент я поняла, что именно давало силы этому человеку жить, когда власть имущие его засудили, а друзья под страхом за себя и своих детей отвернулись от него и откровенно лжесвидетельствовали. Вера в то, что всё происходит по воле Всевышнего. И надежда после освобождения вновь вернуться к правозащитной деятельности, ставшей смыслом его жизни.

Вот уже несколько месяцев прошло после его условно-досрочного освобождения. Теперь мы с Ихсановым работаем в одном офисе. Но теперь уже мне не приходит в голову воспринимать его как неприметного.

Сатирические стишки я по-прежнему пишу и выкладываю во всемирную паутину. Света говорит, чтоб была с этим поосторожнее. Но я надеюсь, что Господь убережёт меня от беды, либо, если уж мне суждено за вольнодумство пострадать, даст сил эти страдания вынести.

Уже на улице светает. Первые лучи солнца пробиваются сквозь приоткрытые шторы ко мне на кухню. А водка в бутылке всё ещё не заканчивается.

Сижу за столом, смотрю на дно гранённого стакана и думаю. Вот что надо, чтобы быть счастливым? В чём сила, брат?

Сегодня я пью в одиночестве, такие вопросы задавать некому, поэтому размышляю сам в своей голове.

Вот, начнём с простого. Сила в физической силе. Спортом надо было заниматься, тогда бы навешал «по самые не хочу» тому главному хулигану в школе. Сейчас был бы здоров как бык, девочки за мной бегали. А я бы бегал по стадиону на олимпийских играх или побил бы чемпиона среди всех чемпионов в категории абсолютных чемпионов в самом чемпионском турнире.

Но вдруг вспоминаю своего физрука в школе. Злого, постоянно недовольного человека, который ждал окончания уроков больше нас. Чтобы закрыться в своём кабинете, закурить очередную сигарету, стряхивая пепел в свой заслуженный кубок и выпускать дым на стену, завешенную грамотами и медалями. Он со слезами на глазах смотрел на стену, где подвешены фотографии чемпионов и наверно тоже думал, что я делал не так…

Сила в деньгах? Ну конечно, скажите вы. Будут деньги, можно всё купить. Дом, машину, любые мечты. Вот только мне кажется, что нет. Будет всё время мало. Ты будешь лежать в золоте, как раджа из мультфильма «Золотая антилопа» и кричать «ещё, ещё». Дворцы, красотки, спорткары, золотые унитазы…

Данила Багров сказал, что сила в правде. Ох, сомневаюсь, Дань. У нас тут все врут вокруг и каждую минуту. Даже телевизор не смотрю, потому что там мужик с белоснежными зубами предлагает мне жвачку, уверяя, что мои зубы станут такими же сияющими.

Что дальше? Сила в родных и близких? Скажите это умирающему старику. Который лежит в кровати, доживая последние минуты, а вокруг родня с ним прощается, плачет, а в головах у них уже раздел имущества.

Ладно, это всё конечно пессимистично. Я разобрал только плохие примеры, в этом во всём можно найти и плюсы. А сейчас мне пора спать. Глаза слипаются уже...