Битва на салфетках № 196 Второй тур

1.

— Машка, выходи за меня, а? Ну что мы от людей ныкаемся, когда и так уже вся деревня знает, что я тебя люблю, — Антон сорвал ромашку и протянул ее девушке.

— Антошка, а почем я знаю, что ты меня любишь, а не стогу поваляться сейчас захотел? Так ты не один такой. Вон, Мишка с Дубравки –по вечерам с гитарой приходит, песни под окном поет. Я его иногда гоняю, а он все равно приходит. Сказал, что не может без меня – любит. Ты мне, конечно, милее, но хочу убедиться, что не понарошку все. А то, сам знаешь, как люди говорят – поматросил и бросил.

— Да как же я докажу, что не пустое говорю?

— Слыхал, есть такая диковинка — лебединой прохладой зовут? Кустик невзрачный, пока в земле растет, его мало кто отыскать может. А прижмешь его веточку к сердцу и может распуститься на ней цветок невиданной красоты. Но лишь тогда, если действительно любишь того, чей образ вспоминаешь или видишь перед собой. Сходи к бабке, что у леса на болоте живет, выпроси у нее веточку и ко мне возвращайся. Там и поглядим, что слова твои значат. А сейчас, проводи меня до хаты, поздно уже.

2.

Утром следующего дня Антон направился в сторону болот. Не хотелось ему идти к бабке Кудлатихе. Ох, как не хотелось. С людьми она зналась мало, да и говорили про нее всякое – что живет уже больше ста лет и земля ее не берет. Кто знахаркой ее называл, а кто и ведьмой. Ходили к ней за советом или за помощью, когда уж совсем прижмет и деваться некуда. Одним помогала, других на порог не пускала.

К полудню показался Кудлатихин дом, с покосившимся забором и скрипящими на ветру ставнями. Седая хозяйка стояла на крыльце, будто поджидая Антона. Завидев его, она зашла в дом, оставив дверь открытой.

3.

— Здравствуй, Кудлатиха — с просьбой я к тебе, выручай! — начал Антон с порога.

— Ну, рассказывай, раз так. А я погляжу, чем тебе помочь.

— Мне нужна веточка лебединой прохлады, чтобы чувства свои подтвердить. Иначе, не будет мне житья, — выпалил Антон, усаживаясь на лавку.

— Что ж, для доброго дела дам тебе веточку. Чай, и самому сие узнать полезно будет. А то, вдруг, кровь по молодости взыграла – в жизни всяко бывает.

— На да кой мне это сдалось? – вскочил Антон. – Что я, не знаю, люблю или нет?!

— Ты погоди, не горячись. Ответь, откуда тебе это известно? Иногда, думаешь одно, а на деле иное.

— Да я чувствую, что люблю!

— Верно… Когда ведаешь, доказательства ни к чему… Тебе, часом, еще одна веточка не нужна – для нее? Добрая я сегодня. Хотя, ты подумай, крепко подумай. Может тебе их и вовсе не нужно – все и так понимаешь, а дурить себя дело нехитрое.

Кровать заходила ходуном от сильного толчка.

— Подъем! – заорал сержант над самым ухом.

Блин, с таким голосом в сортире сидеть и кричать: «Занято!»

Вставать совсем не хочется. После вчерашнего марш-броска все тело ломит, голова гудит и ноги трясутся.

— Подъем тебе сказано!

О, кого-то уже стащил с постели и пару раз ткнул тяжелым ботинком под ребра. Только вчера из учебки парень – и тут тебе такое обращение.

Поднялся, поправил форму, свернул спальник и вытянулся по стойке смирно.

— Докладывай, — обратился ко мне невысокий коренастый мужичок с лицом типичного калдыря и усами а-ля Левко Лукьяненко.

— За прошедшие сутки… — начал докладывать я и осекся.

Салабон на полу вдруг стал плеваться кровью.

— В лазарет, быстро, — плюнул сквозь зубы «калдырь».

Двое других парней подхватили раненого под руки и буквально выволокли из палатки. А коренастый зло зыркнул на сержанта, который как-то сжался и всем своим видом выражал недоумение и подобострастие:

— Что ж ты, падлюка, делаешь, а? У нас и так недокомплект, а ты нам еще и молодняк калечишь!

— Да я ж не сильно, Пал-Митрич, — чуть не плача, возразил сержант.

— Трое суток на огневых, — отрезал «Пал-Митрич».

Сержант побледнел и сглотнул комок, но спорить не стал.

— Ты, — обратился Пал-Митрич ко мне, — байки солдатские знаешь?

Я неопределенно передернул плечами.

— Будешь нам сказки рассказывать, — до этого печально висевшие книзу усы вдруг стали почти параллельны полу, — как Шахерезада.

— А сказки закончатся, вы мне голову отрубите? – усмехнулся я.

Пал-Митрич хохотнул и хлопнул меня по плечу.

Когда он ушел, я вынул из рюкзака заботливо замотанный в целлофан новенький планшет. Как и любой вполне мирный человек, солдатских баек я не знал. Да и не интересовался особо никогда. Зато под рукой у меня был великий и ужасный, который все знает. Ему я и доверил выбор байки для сегодняшнего развлечения офицеров. И выбрал он мне почему-то именно эту сказку.

После вечернего обстрела, который здесь действительно почти как по часам (к нему еще с обеда готовиться начинают, а потом как по команде – трах-бабах-тах-тах!), собрались офицеры в штабе и меня вызвали, якобы для доклада по вверенному мне орудию. Встал я перед ними с планшетом в руках и начал рассказывать, как военные музыканты с домовым воевали. Сначала лица офицеров были серьезными и хмурыми – еще бы, троих двухсотых завтра отправим. Потом начал улыбаться Митрич, за ним и командир взвода. А к концу рассказа уже весело хихикали и перемигивались все присутствующие.

— Молодец, вояка, — Митрич крепко приложился к моему плечу кулаком и украдкой смахнул озорную слезинку с параллельных полу усов.

Замутило еще сильнее. Деревья за стеклом слились в сплошную зеленую полосу, смотреть на которую было невозможно. К горлу подкатил неприятный ком.

— Я больше не могу. – С трудом повернула голову к Владу. – Останови.

Он мельком взглянул на меня.

— Потерпи чуть-чуть. Тут еще пара минут.

Скорость возросла. Я закрыла глаза ладонями и крепче стиснула зубы. Показалось, что до остановки прошла вечность.

Наконец, с трудом сползла с сиденья. Влад нерешительно переминался рядом:

— Помочь? Или сама дойдешь? – махнул рукой вбок, за здание заправки.

— Сама.

Через несколько минут стало легче. Что за ерунда? Меня никогда не укачивало в дороге. Умывшись, я огляделась. Оказалось, что отсюда есть дверь прямо в магазинчик, к кассе. Я шагнула в небольшое помещение, разгороженное полками с товарами. Увидела Влада – он говорил по сотовому:

— Нет, Виктор Львович. Мои условия Вы знаете. И ни копейкой меньше. – Нажал на отбой и сразу вынул SIM-ку и аккумулятор.

Я отступила к двери.

Вышла из-за угла и попала прямо в объятия жениха:

— Ну что? Лучше? Сможешь ехать?

— Поехали.

Минут через пять достала из бардачка карту:

— Как эта деревня называется?

— Лебединая Прохлада.

— Что за название странное?

— А это еще со времен помещиков. Сначала две деревни было. И река между ними. Потом…

Слушала его, а в голове медленно прояснялось. Надо же быть такой идиоткой! Влюбленной идиоткой. И гордилась собой – как же, наперекор воле родителей, замуж за любимого. А он весь такой из себя принц. На белом коне. Конь, правда, в кредит куплен. Образование к тридцати годам – два курса брошенного института. И никакого желания работать. Только творить – гениальную книгу, не меньше. И я, дочка вполне обеспеченных родителей. Главное, квартира есть. И зарабатываю неплохо. А нужно будет – папа поможет.

Ну вот о чем я думала? Куда еду? В какую-то деревню замуж выходить!? Потому, что там нас его знакомый сразу распишет? Зачем спешила, сама не понимаю. Помутнение какое-то. Интересно, а деньги он за что с папы требовал? За то, чтобы на мне не жениться, что ли? Или наоборот, чтобы не опозорить на весь город? Ну уж нет! Я, конечно, сглупила. Но всему есть предел.

— Влад. – Перебила его пространный рассказ на полуслове. – Ты за что деньги-то просил у папы?

Первый раз в жизни видела, чтобы человек мгновенно бледнел.

— Понятно. Разворачивайся. Или попытаешься удержать?

Ага, попытается, как же… Разве что заболтать. Опять затошнило. Ну, если еще и ребенок будет… Да, проблем я себе создала немало. Буду решать.

Сыну не хотелось уезжать.

Он уж и на крышу слазал, которую второго дня латал, и воды натаскал, и даже пересчитал развешанные на чердаке гирлянды грибов…

– Мам, пап, может, дров вам, а?

– Сядь, Рюша, не мельтеши, – улыбнулась мать.

– Зима ведь на носу!

– Слышь, мать, а сынка-то совсем того, – отец постучал пальцем по лбу. – Сентябрь только, а у него зима уже.

– Пап!

– Цыть! Пап!.. Вот щас возьму, – и отец взвесил топор на ладони, – да от твоего языка метра три отчекрыжу. Ты и двумя обойдешься, а мне веревка в колодец во как нужна.

– Сынок, ты нас с отцом совсем за стариков-то не держи, – мама встала и обняла сына. – Мы еще ого-го какие.

Сын закряхтел в материнских объятиях и проворчал:

– Ну ладно… Понял, мам…

– Вот ты мне обидься еще! – отец выразительно провел пальцем по лезвию топора и посерьезнел. – Присядем-ка на дорожку.

Все трое присели: мать и сын на лавочку у стены, отец на табурет.

– Угу. Ну так я к вам на Новый год…

– И не вздумай даже! – мать погрозила сыну пальцем. – Сказано же: до весны, значит – до весны!

– А елку?

– В спячку мы заляжем, понял? – отец усмехнулся. – Аки медведя.

– Родители-оборотни, – сдался Андрей, вставая. – Девчонок пугать…

Мать постояла у заросшей бурьяном дороги, глядя в постепенно удалявшееся облако пыли, потревоженной машиной сына, потом вошла в дом, повесила куртку на крючок и сняла разношенные кеды. Отец, в рубахе и трениках, босой, деловито сновал туда-сюда, запирая двери и окна и заливая огонь в печке водой.

– Надо попросить его замок новый купить. Этот совсем заржавел.

– Пора? – спросила она.

Он молча кивнул.

Мать скинула оставшуюся одежду, подала ее отцу и вышла на улицу, обхватив себя за плечи. Отец разделся, закрыл дверь, приладил замок и встал рядом.

– Не продуло бы Андрюшку, – пробормотала мать, поеживаясь от прохладного ветра.

– А то он на полюс собрался! – вскричал отец. – Мало я вас лупил, – и он похлопал жену пониже талии. – Нашел стариков… Слушай, может, задержимся, а?

– А время?

– Пять минут роли не играют.

– Сачок! – мать ткнула отца кулачком в плечо. – Пятью ты не отделаешься.

– Понял, осознал, молчу, – и совсем другим тоном: – Пора.

Они раскинули руки – и серое осенне небо рванулось навстречу.

Андрей закурил и глянул в зеркало заднего вида. Две длинношеие птицы взмыли над лесом, давая круг почета, и устремились на юг. Как и прошлой осенью. Надо будет все-таки отца спросить, что у них тут лебеди забыли.

– Лебединая стыль, – пробормотал Андрей.

Слово звучало как-то не так, но оно было правильным.

Уезжать сыну не хотелось…

— С этой стороны у меня стоит пластина. С этой – саморез. Как, по-твоему, пятка после такого будет не болеть? Ноет она, седьмой год уже.

— Иваныч, так смазывать значит надо!

— Так я смазываю! И снутри и снаружи!

В кильдыме раздался дружный хохот стропальщиков и крановщиков.

— Ну и расскажи, Вань, где же ты запчасти от терминатора получил, а?

— По весне дело было. Мы с Серёгой тогда на бобра пошли. Ну, понятное дело, взяли с собой по пузырю. Приняли. Ходили, бродили вдоль речки нашей – ни одной плотины. Представляешь? Мы, с горя значит, ещё по стакану хлопнули. Решили не возвращаться с пустыми руками, пошли на озеро.

Я смотрю, что-то белое на воде, возле дальнего берега. Что-то плавает, а что — не пойму. А у меня от бати моего, царствие ему небесное, бинокль остался. Я всегда его с собой таскаю на охоту. Присмотрелся… Тудыть-растудыть! Я Серёгу легонько окликнул, чтобы дичь не спугнуть. Оказывается! К нам на гнездовье! Пара шипунов прилетела!

— Да ладно тебе. Их у нас сроду не было!

— Я тебе говорю! Не веришь – спроси Серёгу. Он подтвердит. Так вот, прицелился я значит в этого гада из своей сайги. Бабах! Мимо!

— Как мимо? Ты же говорил, что белку в глаз бьёшь с сотни шагов?

— Бью! Просто я под этим делом был, вот и не попал. Зато кореш мой попал во второго. Пса мы с собой не взяли, так что пришлось бегом на тот берег бежать вдоль озера. Там как раз возле лебедя коряга в воду упавшая была. Пока бежали, второго шипуна из виду упустили. Я, недолго думая, запрыгнул на валёжину. Иду по колено в воде. Раз, откуда-то сзади слышу «Кгиюр!». Это второй, прямо над водой летел! Откуда появился, не знаю. Но так напугал меня и особенно Серёгу, что тот с испугу возьми да шмальни в пернатого! А он в этот момент прямо возле меня пролетал. Так этот вурдалак мне ногу и прострелил. Я сперва боли не почувствовал, но плюхнулся на спину и выстрелил сам от неожиданности. На этот раз попал. Случайно. Он прямо надо мной летел и шлёпнулся мне на грудь.

Серый стоит весь побледневший. Не знает, что дальше делать. Шок у него. А я лежу в ледяной воде, держу шипуна за шею, тоже ещё не понимаю толком, что случилось. Смотрю. У него с головы капли воды стекают, как слёзы. А глаза какие? Живые ещё! Грустные. Словно мне всею душой хочет свою скорбь передать по недавно убитой подруге. Тут так жалко мне его стало. Думаю, на кой я тебя подстрелил? Плавал бы дальше с лебедёй своей. Так больно на душе стало, ещё больнее, чем от простреленной пятки. С тех пор похолодел я к охоте. Больше не хожу.