Блиц Министров №96. Министерия. Голосование.

3. Ведущий не имеет права в своей игре предлагать темы и участвовать в голосовании.

9. Количество топов, при котором голосование считается состоявшимся – 3.

10. Голосовать могут все, кто пожелает. Авторам тем и миниатюр голосовать необязательно.

11. Авторам тем и миниатюр за себя голосовать нельзя.

12. При голосовании за миниатюры авторство не раскрывается.

13. Ведущий может, если желает, выложить свою миниатюру на общий основаниях. Голосовать за нее он не может.

14. Система начисления баллов при голосовании: 1 место — 7 баллов, 2 место – 4 балла, 3 место – 1 балл.

15. По результатам игры автор победившей темы получает: значок в профиль, 2 балл рейтинга вовлеченности и 6 баллов активности.

Автор победившей миниатюры получает: значок в профиль, 10 балла рейтинга вовлеченности и 20 баллов активности.

Разрешение конфликтных ситуаций:

1. Если две темы или миниатюры при голосовании набрали одинаковое количество баллов, то выигрывает та тема или миниатюра, которая набрала большее количество первых мест. Если и первых мест одинаковое   количество, то сравнивается количество вторых мест или третьих.

Если же количество баллов и всех мест при голосовании одинаково, то побеждает та тема, которая была предложена раньше. Это можно увидеть в комментариях с предложениями тем.

Если же количество баллов и всех мест при голосовании за миниатюру одинаково, то выбор остается за Министром — Ведущим. Либо совещательно с Замминистра.

4. Если топов голосования за темы или миниатюры меньше трех, то Ведущий может продлить сроки голосования на сутки, но не более.

Если после продления топов голосования меньше трех, то Блиц считается не сыгранным. Последний Замминистра становится Ведущим игры и начинает новый тур с ближайшего понедельника.

5. Если при голосовании или обсуждении раскрывается авторство миниатюры, то миниатюра снимается с голосования.

6. Если кто-либо из участников игры нарушает законы РФ, ведет себя некорректно по отношению к другим участникам, то его тема, голосование, миниатюра снимаются с игры.

Ясный месяц, зацепившись рогом за занавеску, слегка отодвинул её и заглянул в комнату. Хорошо там, тепло. И камин горит, и даже оранжевый, большой абажур над круглым столом – и тот, как солнышко. А на столе две дымящиеся чашки, с чайком, наверное…

А на небе нынче неуютно – и небо чёрное, холодное, и звёзды холодные. Не летние светлячки, а льдинки. И на земле не лучше, теми же льдинками покрылись лужи вместе с опавшими листьями. А от оранжевого окошка такое тепло, такой уют!

И стол-то круглый, а эти двое сидят рядышком, а не против друг друга, и беседу ведут, сразу видно, задушевную. Хоть послушать…

А собеседники-то будто два брата – оба лохматенькие, с ушками на макушке, и глаза у обоих круглые, жёлтые. Разве, что один чуть побольше и есть в нём что-то человечье, а второй – вылитый кот. Да кот и есть.

А ну как послушать, о чём говорят?

— Жару слишком много. Тит Титыч, — кот недовольно махнул хвостом, — уж на что я тепло любил, но это уж слишком. Ты бы поубавил, что ли?

— Это потому что батарею включили, Тарас, вот оно и жарче стало. Я жиличке-то ночей пять не давал спать, чтоб она к домоуправу сходила и стребовала батарею эту сделать, а то бы снова мёрзли.

— Домоуправу! – засмеялся Тарас. – Их давно и след простыл, теперь всё через компьютер решается.

— Кампютер… вот словечко – даже и не выговорить, французское, что ли? То-то и плохо, что кампютер, а на него нешто покричишь? Домоуправа-то можно к ответу призвать, а это… тьфу, никакой жизни в нём нет.

А ты, смотрю, прям, учёным становишься. При жизни-то али носился, как оглашенный за мухами, али спал. Я тебе про жизнь – а ты мне про еду да про забавы разные, а теперь поди ж ты… кампютер!

— Так то при жизни… — вздохнул кот.

— А что ж не убёг к своим-то? И нынче бы бегал, резвился.

— Да мне и тут с тобой неплохо. Коты ведь не только играться любят, но и отдыхать любят не меньше. И чем тут не рай? Тепло, уютно… вот и чаёк даже попить можно… из когда-то разбившихся чашек. Ты только подумай, Тит Титыч – вещь, души не имеющая – а туда же, живёт.

— Это потому как любимые были. Чашки эти. Вот эта – с цветочками – жилички, а с буковками – мужа ейного. Уж сколько лет они из них пили. Первая-то той зимой из рук у неё выпала, как муж помер, а вторая – как ты по весне… жаль, что не молочко в них, а чай. Редко стали молочко-то видеть с той поры, как ты не с ней.

— Молочко! – снова засмеялся Тарас. – Сказать по правде, я его не особо и любил. Разве что, когда маленький был. Ради тебя старался, уж больно ты до него охоч. Знала бы она, кому в мисочку наливает молочко это.

Жаль её. Добрая она, хорошая. Вот сейчас вспомнил, как она меня принесла. Это для тебя она жиличка, потому как ты – хозяин, а для меня она хозяйкой была. Не забуду того осеннего вечера — то ли дождь, то ли снег, холодно, ветрено и есть очень хочется… а мать ушла – дескать, сам уже кушать можешь, вот и охоться. Двух братьев ещё раньше забрали, они красивые уродились, пушистые, не то, что я. Это уже дома, при хозяйкиной ласке да заботе, опушился.

— Да и муж её тоже тебя жаловал. Он же тебя Тарасом и окрестил. Это надо же такое удумать – Тарас! А ведь прожил-то ты с ним долго – почитай почти двадцать лет…

Оба умолкли, в комнату вошла женщина и, подойдя к камину, выключила его, после чего уселась на диван и из-под шали вынула небольшой прямоугольник.

— Опять до утра будет читать… — вздохнул Тарас, — не спиться ей, всё тоскует.

— Э, нет, не книжица это, ты вглядись, вглядись – это же портретик. Твой портретик-то!

И точно – в руках хозяйки Тарас увидел свою фотографию в коричневой рамочке. И почувствовал и гордость, и печаль – это надо же, по супругу своему так не тоскует, как по нему.

И месяц за окошком тоже почувствовал, как где-то у него защемило, там, на обратной стороне, в области древнего кратера Пастера… он отцепился от занавески и глянул вниз – а ну как на земле, увидит что-то весёлое. Глянул и оторопел – там, на земле будто ожило только что услышанное им прошлое. У подъезда дома с оранжевым окном сидел небольшой кот, видно, подросток с взъерошенной рыже-бурой шерстью, так похожей на осенний лист.

И месяц вновь зацепился за занавеску, но уже с другой стороны, посылая свой луч-маяк тем, кто на счастье, ещё не ушёл из-за стола. И его услышали.

— Лети, Тарас! Я-то к дому привязан, а ты и теперь можешь гулять сам по себе…

Это люди не видят невидимое, но не коты. И уже через несколько секунд под окнами раздался оглушительный зов о помощи.

— Кричи! – просил Тарас. – Громче кричи!

А дальше всё было точь-в-точь, как и тогда, в тот далёкий октябрьский вечер. Ласковые причитания, пушистое полотенце, блюдечко с едой, жаль, что не молоком, но молоко будет потом, обязательно.

А месяц покидал окно, он и так задержался на месте слишком долго, и пусть звёзды были по-прежнему неласковы и холодны – ему было тепло, особенно в кратере Шрёдингера. Он даже чуть поправился за этот вечер.

— Салат резать? Или винегрета хватит?

— Что значит — резать? Как же без салата?!

«Ну салат, так салат», — подумала Катя и стала делать салат.

Муж сидел на диване со смартфоном и радостно играл в нарды с онлайн-противником. При этом он громко комментировал плохую игру противника и хвалил хорошую свою.

Катя резала лук.

Слезы подступили, голова заболела — и Катя почувствовала жуткое раздражение на мужа и упоительную жалость к себе.

И даже когда лук был нарезан, салат приготовлен и можно было садиться за ужин при свечах, раздражение и жалость не прошли.

Катя смотрела на свечи, на мужа — и ей хотелось орать. А еще — разбить все тарелки, фужеры и … и вообще, растоптать ногами все эти глупые свечи, эту белую скатерть. Жизнь эту свою растоптать!

Катя подышала, приказала себе не раскисать — и у нее получилось. Посуда осталась цела, скатерть бела, свечи как бы романтичны.

— Катюша, зая моя! Я предлагаю первый тост за нас с тобой! Десять лет назад мы были молоды, влюблены. Как я хорошо помню тот день!

— Я тоже.

— Прекрасный был день! Теплый, нарядный! Какая ты была красавица в подвенечном платье!

— Оно было просто свадебным, а не подвенечным.

— А в чем разница?

— Мы не венчались с тобой. У нас была обычная свадьба.

И Катя стала вспоминать день свадьбы. В тот день она вынуждена была проснуться в пять утра. Накануне легла рано, зная, что ее прическа будет делаться около трех часов. Прическу выбрал будущий муж Кирюша, а ей осталось узнать, как и сколько ее делать, сколько будет стоить Кате — и непосредственно выдержать сооружение прически.

Потом она влезла в красивое, но неудобное платье, в туфли на достаточно высоком каблуке — и стала ждать приезда жениха.

В общем, весь тот день пролетел перед глазами, и Катя поняла: ужасный был день. Она натерла ноги, она устала, она хотела снять платье. Но гостей было много, жених-муж был весел и доволен собой ( так сейчас казалось Кате), и ей надо было держаться до ночи.

— … и я чувствовал, что счастлив! Ты была прекрасна! Ты любила и была любима! — Катя вынырнула из воспоминаний и услышала бодрую речь мужа.

«Как долго он произносит тост…»

— Ладно, Кирюш, давай уже выпьем, — нетерпеливо сказала она и выпила шампанское. Потом положила себе в тарелку салат и начала есть. Краем глаза Катя видела, как Кирюша ошарашенно и обиженно смотрит на нее, ждет, что она посмотрит ему в глаза. Кирюше надо сказать, как жена сейчас не права, перебив его счастливые воспоминания. Она буквально оборвала его песнь! И поэтому Катя не смотрела на мужа и просто ела.

— Ну что ж, — Кирюша не дождался Катиного взгляда и засопел, — давай за нас.

Через какое-то время, когда Кирюше уже не нужен был ее взгляд, когда он успокоился и перестал дуться, Катя стала исподволь разглядывать его.

«Как противно он ест! Как будто еда — это главное в жизни!»

Кирилл с удовольствием обсасывал бараньи ребрышки. Ел он аккуратно, но действительно был всецело поглощен процессом. И его настроение его явно было лучше, чем ее.

«Что же это была за жизнь? — спрашивала себя Катя. — Десять лет с ним. Вроде любила. Но как-то все пролетело незаметно: работа, бизнес, разговоры о работе, детей не родили — некогда. Безрадостно все пролетело. Бесполезно. И что? Что осталось? Люблю ли я его?»

Ответ пришел резко и сразу: НЕТ!

Это было ошеломляюще! Неожиданно!

И это пронзительное чувство нелюбви к мужу разлилось по ней со страшной силой.

А муж в это время доел все, что хотел. Насытился. И взгляд его сделался нежным и влажным.

— Зай, а помнишь, как мы с тобой за город ездили?

— Помню. На день рождения нужного человека.

— Да… — Кирилл не заметил ее ехидства. — Как мы с тобой в лес там пошли….

Голос мужа утонул в ее воспоминаниях. Никогда у них не было друзей! Нужные люди! Да, вполне приличные и приятные. Но это все не то! «Господи! Как я могла так жить!»

Восторженный голос мужа все бубнил и бубнил, а она уже приняла решение. Осталось его озвучить. И для нее сейчас это решение — абсолютно естественное и нормальное. Они обязаны развестись. Ей скоро тридцать один. Она хочет любви и ребенка. И она найдет свою любовь! Только бы закрыть эту дверь! Уйти из этой комнаты навсегда!

— Кирилл, — Катя посмотрела на мужа серьезно и решительно.

— Да, зая?

— Давай серьезно поговорим, ладно?

— Давай. Я тоже хочу поговорить с тобой серьезно. Очень серьезно.

— Да? Ну, хорошо, давай ты говори.

«Покончить уж все разом. Вдруг он тоже пришел к правильному выводу?»

— Я хотел, чтобы ты первая сказала.

— Нет. Говори ты первый.

— Хорошо. Катюша, милая. Я понял одну важную вещь. С этой работой мы можем не успеть главного.

— Это чего же?

— Не чего, а кого, — тихо и нежно сказал муж.

Он подошел к ней, опустился перед ней на пол, обхватил ее бедра и положил ей голову на колени.

— Я хочу, чтобы ты родила мне ребенка. Я все, что возможно, возьму на себя! Лучшую клинику, все расходы. Все твои капризы. Только пусть у нас будет ребенок!

Катя молчала. В глазах ее появились слезы.

— Ты согласна?

Катя в ответ плакала и крутила головой в абсолютно разные стороны, из чего Кирюша заключил, что его жена сильно задумалась. И он решил ее отвлечь:

— А о чем ты хотела сказать?

А Катя плакала. И молчала…

— А помните, как в нашей студенческой общаге, мы застряли в лифте с целым тазиком салата оливье и бутылкой шампанского, за 10 минут до начала Нового года? Ехали праздновать к друзьям на другой этаж и вот…

— Так для меня это до сих пор самый лучший Новый год в жизни!

— А помните, как на следующий день мы взяли тот самый эмалированный таз и пошли кататься на нем с горки?

— Конечно, я еще тогда мамину шубу порвала! Но мама не ругалась, а смеялась, когда я рассказала, как нам было весело.

— А помните, как ходили ночью в парк и купались в пруду. Леха тогда еще утку за ноги поймал.

— Это было не сложно. Она даже не пыталась уплыть. Почти сразу и отпустил ее, ничем не обидев.

— А помните, как ездили на картошку в колхоз и пели всю дорогу в автобусе. И когда остановились на светофоре, два пешехода просили водителя открыть дверь и пустить их в автобус, потому что у нас было так весело!

— А помните, как сдавали экзамен по сопромату, а Макс был к нему не готов. Тогда мы придумали план – сказать преподавателю, что жена Макса в роддоме. И назначили ответственного, который в самый разгар экзамена зашел в аудиторию и объявил: «Максим, у тебя девочка!». Пришлось потом до самого диплома рассказывать этому преподавателю про первый зуб и первый шаг.

— Конечно помню! Я еще сожалела, что нельзя таким же образом зайти на экзамен по термеху с возгласом: «Оля, у тебя мальчик!».

— А помните, как сразу после сессии, перед летними каникулами, мы уплыли на теплоходе в Бухту радости?

— Ага. А потом опоздали на последний теплоход обратно и всю ночь сидели у воды и любовались на звезды.

______________________________________________________________________________

Они встретились в субботу, в три часа дня, и не заметили, как солнце начало катиться к зениту. Потому что не важно, что закат и осень, когда рядом друзья и теплые воспоминания. И все нипочем, и вся жизнь впереди! И пустяки, что на всех шестерых им с этого дня ровно триста лет! На лавочке, под едва начинающим золотиться кленом, сидели три мальчика и три девочки и вспоминали, вспоминали…

Утром сладко спящего в собственной постели Октая разбудила мама. Знакомый лиловый халат с голубыми цветочками и зелеными листочками, короткие каштановые волосы, затянутые в пучок на затылке, ласково смотрящие карие глаза, в которых отражался утренний свет. Октай улыбнулся, только сейчас поняв, как же сильно соскучился. Мальчик выдохнул «мама», и бросился на её шею. Мама повела носом по носу сына и задала любимый вопрос: «Кого ты видишь в моих глазах?» Осторожно прикоснувшись ладонями к лицу матери, Октай заглянул в её глаза и, убедившись, что видит своё отражение, крикнул: «Себя». Она обняла сына и на руках принесла на кухню.

На завтрак были самые вкусные блины с варением. Место отца пустовало. Он уже был на работе. Октай ел медленно, наслаждаясь обществом матери. Затем долго не выходил из-за стола, наблюдая, как она убирает, как моет посуду и начинает что-то готовить к обеду. По своему обычаю Октай начал любимый диалог:

– Мам, а как сильно ты меня любишь?

– От земли до звёзд!

– А я тебя — больше.

– А я тебя — дольше — и мама, как обычно побеждала.

Поцеловав сына в лоб, она послала его в детскую переодеть пижаму. Октай поспешно надел шорты, майку и потерял счёт времени, заигравшись, покинутыми на несколько дней игрушками.

Но вдруг замер. Чего-то не хватало, что-то изменилось, было иначе. Мальчик, оставив игрушки, стал бродить по дому. Комнаты опустели, вся мебель была перенесена в родительскую спальню, на зеркалах висели полотна, а телевизор был убран в шкаф. Но самое главное, нигде не было бабушки.

Тут мама позвала его обедать. Он вернулся на кухню. Ел плохо, был озабочен, водил вилкой по тарелке слегка поддевая вермишельки, а потом вдруг спросил:

– Мам, а где бабушка? — У матери всё внутри замерло, но сын не унимался, – где бабушка, мам?

Молодая женщина не знала, как рассказать четырехлетнему ребёнку о смерти бабушки. Она не могла сказать правду, а придумать что-то не получалось. И тут сын пришёл ей на помощь.

– Она уехала к себе домой в деревню?

– Да сынок, она уехала домой.

– И больше никогда не вернётся?

– Никогда, – ответила мама и Октаю, так часто слышавшему от бабушки разговоры о её деревне, о том, как она туда вернётся навсегда, стало грустно от того, что она не взяла его с собой, и даже не попрощалась. А ещё больше от того, что он больше никогда её не увидит. Октай больше ни о чём не спросил, а тихо вышел из кухни.

Мать украдкой вытирала слёзы. Она долго стояла у раковины, переживая боль сына, но потом будничная суета заставила считаться с собой.

Октай направился во двор, где был небольшой, перекопанный огород. Октай всегда приходил сюда, когда было тоскливо или его обижали. Здесь он вспоминал то чудесное утро, которое оставило неизгладимый след в душе. Это было год назад в раннее солнечное летнее утро. Накануне у них гостили и остались ночевать кузены. Октай проснулся раньше всех и, аккуратно выбравшись из комнаты, стараясь не шуметь и не разбудить спящих, вышел во двор. Солнце ещё невысоко поднялось над горизонтом, но уже было тепло. Мальчик спустился по асфальтированной дорожке между домом и огородом, обнесённым оградой. И тут он услышал гул, похожий на жужжание, от вибраций которого сотрясало воздух, словно работала сотня станков. Октай стал озираться, пытаясь найти причину, и был потрясён. Звук шёл из огорода. Он весь был засажен свеклой, которая разрослась выше головы мальчика. Сегодня это поле высоких кустов распустилось множеством мелких белых, розовых, жёлтых цветов. И над ними, жужжа, сновала сотня, тысяча шмелей. Несмотря на охвативший его страх, ибо он был наслышан о том, что эти маленькие полосатые создания больно жалят, Октай распахнул калитку и оказался в окружении цветов и насекомых, мирно сосуществующих друг с другом. Шмели не тронули его, ибо были слишком заняты, а мальчик не собирался им мешать. Он только наблюдал, как маленькие мохнатые насекомые, перелетая на прозрачных крыльях от цветка к цветку, озабоченно и деловито собирали пыльцу. Октай мог видеть совсем близко шмеля, роющегося в цветке. Перемещаясь от кустика к кустику, они скатывали из пыльцы шарики и крепили их к задним лапкам. У одних шарики были больше, у других – меньше. С каждым разом шарики увеличивались. Насекомым было тяжело, они становились медлительнее. Воздух над огородом казался густым, а в лучах поднимающегося солнца отражалась жёлтая пыльца, слетающая с пушистых тел трудолюбивых шмелей. Вдруг, словно по приказу, рой поднялся в воздух и медленно улетел прочь. Октай побежал за ними, но огород закончился у забора, разделяющего двор от соседнего. Шум исчез.

Разочарованный ребёнок вернулся к кустам, у которых задержались, отбившиеся от роя, шмели с небольшими шариками пыльцы. Но вскоре и они улетели. Но оттуда, куда улетели шмели, бесшумно махая крыльями, в огород влетела белая бабочка. Покружив над Октаем, она села на цветок и сложила крылья. Затем появилась вторая, третья, а следом в огород впорхнуло разноцветное облако прекрасных бабочек. Он не мог поверить своему счастью, но это был не сон. Белые, жёлтые, голубые, салатовые мотыльки, красно-чёрно-жёлтые махаоны и многие другие бабочки кружили над ним, прикасались, оставляя цветную пыль от своих крыльев на щеках, руках и одежде мальчика. Они порхали от цветка к цветку и в полёте задевали его, щекоча. Никогда с ним не происходило ничего подобного ни до, ни после. У Октая захватило дыхание, распахнув объятия навстречу этому дикому прекрасному малознакомому миру живых созданий, он начал кружить и танцевать среди этого великолепия, иногда задевая растения и тогда цветное облако поднималось в воздух, сновало вокруг и вновь садилось на цветы. Октай знал, что и они скоро улетят, подобно шмелям, но он был счастлив. Мальчик наслаждался каждым мгновением этого счастья и благодарил, сам не зная кого за то, что оно у него было. Вскоре бабочки снова поднялись цветным облаком и покинули пределы огорода. И только последний мотылек ещё долго кружил над Октаем, обсыпая пыльцой и цветной чешуей с крыльев пока, наконец, не исчез в небе. А он всё смотрел вслед, в голубое небо, где ветер гонял белые легкие облака, словно табун скакунов.

Октай никому, кроме своей бабушки, не рассказывал о том чудесном утре. И каждый раз, когда его окутывала тревога и одолевали сомнения, он спрашивал: «Они ведь прилетели ко мне?» Бабушка ласково улыбалась и молча кивала. Радость вновь охватывало его и заставляла заново переживать увиденное. Он так часто вспоминал тот день, что казалось, оно было не единожды.

И сейчас во дворе он видел не остывающее вечернее небо приближающейся осени, а то яркое теплое утро. Видел поле свеклы, рой шмелей, сменяющийся облаком легкокрылых бабочек.

Октай вернулся в дом, и вновь заглянул в комнату бабушки. На мгновение ему показалось, что кровать, как прежде стоит между окон, и на ней лежит бабушка. Но это был зрительный обман в сгущающихся сумерках. Просто он выдавал желаемое за действительное, и не было ни кровати, ни бабушки.

…Кэтчер стоял перед зеркалом, придирчиво осматривая свою парадную форму. Безупречно белый китель, с золотыми пуговицами, золотыми аксельбантами и погонами из настоящего золота с серебряными звёздами, сидел на нём идеально. Белые брюки, чёрные, блестящие туфли. Кэтчер надел фуражку и снова посмотрел в зеркало. Из-под козырька на него глянули внимательные, стального цвета глаза. Последний раз он надевал эту форму на празднике в честь освобождения Дарта – главной планеты Федерации.

Память живо рисовала картину за картиной, складываясь в одно яркое воспоминание из двух вещей, полностью поглотивших его жизнь – война и любовь.

Битва тогда была страшной – то, в чьих руках находился Дарт, имело не только чисто военное, стратегическое значение, но и политическое. Поэтому войска Альянса дрались отчаянно, вцепившись в планету мёртвой хваткой. Тогда ещё никто не знал, что все их войны, поражения и победы не имеют ни малейшего смысла. Никто не знал, что всё это будет уничтожено эхом далёкой, никому не известной войны далеко на окраине Вселенной. Поэтому тогда, разгромив войска Альянса, нанеся им практически смертельный удар, они просто праздновали такую долгожданную и заслуженную победу. Именно тогда он, впервые за много лет, надел эту форму.

Огромный зал дворца был ярко освещён. Сияло золото на погонах офицеров, слегка позвякивали друг о друга награды на их груди. А как прекрасны были их дамы! Бал был в стиле старины – дамы в платьях с пышными юбками, сильно декольтированными, с открытыми плечами. Музыка лилась не переставая. И боевые офицеры, которым были более привычны поля сражений, чем паркеты дворцов, краснели, как мальчишки, в очередной раз извиняясь перед своими красавицами за их оттоптанные ноги. Он помнил, как был объявлен белый танец и через весь зал к нему уверенно, слегка улыбаясь, шла женщина, которую он любил – боевой офицер, командир спецотряда особого назначения, великолепный боец и потрясающая красавица – Екатерина Лебедева. И в тот момент между ними не было никаких преград. Не было ни войны, ни смерти, ни расстояний. В тот момент они были не офицерами действующей армии, а просто мужчиной и женщиной – молодыми, красивыми, любящими и любимыми. Она сделала шутливый, но полный изысканной грации реверанс, а он, щёлкнув каблуками, кивнул головой. Потом обнял её одной рукой за изящную талию, легко и непринуждённо повёл её. Они кружились легко, почти невесомо, прекрасно дополняя друг друга. И в её глазах он видел кружение огней и яркие искорки, словно звёзды в чёрном космосе. И в этих глазах светилось счастье. Он смотрел в них, с невыразимым восторгом понимая, что это счастье оттого, что он рядом с ней. И больше ей в тот момент ничего не было нужно. И он просто терял голову от тепла, льющегося из этих чёрных, ласковых глаз.

Глядя в зеркало, Кэтчер вдруг заметил, что улыбается. И его суровое лицо от этой улыбки помолодело. Он ещё раз глянул в зеркало и вышел из своей каюты. Кто знает, что ждёт его впереди – возможно, ему никогда больше не придётся надеть эту форму.