Блиц Министров №17. Голосование.

— Вер, ты же понимаешь, что он это делает специально. Он ведь даже напрямую говорил, что будет вести себя как ублюдок.

— Он говорил, что постарается.

Ольгины слова казались логичными, но не особенно-то утешали. Я не моргая смотрела в сторону. Противоположную той, где минуту назад увидела Сашу с Лорой. Они полусидели, полулежали, а он гладил ее волосы.

— Вера, он козёл. Перестань, он не заслуживает тебя. Да он вообще по-любому хотел с тобой просто переспать.

Египтянин Адджо, с которым мы подружились, сыпал искрами всем подряд, горя жгучим желанием набить Саше морду. Саша тем временем сидел на полу с Лорой, которая укладывала ему голову на плечо.

Было понятно, что у него с Лорой ничего не будет: она старше его на пять лет, в Москве ее ждет парень, но вот она здесь, с Сашей, и мне было непередаваемо хреново.

— Нельзя быть такой собственницей, Вер. Тебя ждет молодой человек, и с Сашей ты ничего делать не собираешься. Отпусти.

Альберт конечно же говорил дело, но это было уже в самолете, на пути домой. А перед этим мне оставался мучительный день.

Я выкурила за последние дни свою двухмесячную норму табака. За одной из таких сиг с Ольгой на балконе я говорила, что все прекрасно вокруг, но скорее бы все закончилось.

И вот настал последний вечер. Я каким-то невероятным образом познакомилась с парнем Витей, и на последней пьянке мы с ним тусили вместе.

Я напилась. Что я делаю, когда напьюсь? Правильно, затеваю откровенные проясняющие разговоры.

И этот раз был не исключением.

— У тебя ведь не получилось убедить меня в том, что ты подонок, Саш.

— Судя по Вите, получилось.

Невероятная страдальчески-снисходительная пьяная улыбка расплывается по Сашиному лицу. Я говорила о Лоре, обо всем, а он продолжал вести себя как подонок, устало лечить меня, что я все себе придумала. Потом вмешался Витя. Он, оказывается, подумал, что у него со мной что-то намечалось на эту ночь, а Саша все испортил. О чем не замедлил сказать Саше, стоило мне отойти на минуту. Не знаю, что еще наговорил Витя Саше, но встречена я была диким гневом со стороны последнего и в том числе словами: «ты не можешь оставлять между нами то, что между нами?!»

Что вообще?

Расставила все точки над i, показала Саше весь бред ситуации, прогнала Витю. Стоим. Смотрит на меня, дышит как бык на корриде, скрипит зубами, скулы сводит. Молчит и сверлит взглядом.

Наш разговор затянулся до глубокой ночи и закончился просто жутко для меня.

— Мы водим вилами по воде. Ничего не изменится. Давай я скажу то, что ты хочешь услышать и все.

— Можно просто обнять тебя на прощание?

— У нас еще будет время на это в аэропорту.

— Не думаю, что я стану это делать там.

Закатывает глаза, идет обнимать. Отстраняюсь, говорю что не надо так. Стоим смотрим друг на друга, молчим.

— Я понял. Ты хочешь, чтобы я ушел первым.

— …

Разворачивается. Идет. Доходит до лифтов. На каждом моменте мне кажется, что вот-вот он остановится, вернется. Я слышу, как он нажимает кнопку вызова. Слышу, как открываются двери, скрипнув, будто тростник на ветру. Закрываются. Тишина.

Он действительно ушел.

Адджо вышел из соседнего номера, когда я сидела на полу в общем коридоре и рыдала навзрыд. Он привел меня в чувство и отправил спать в пять утра.

Такой уязвленной и ничтожной я не чувствовала себя никогда. Мне все было противно, я сама себе была отвратительна. Поэтому, когда в аэропорту Москвы, Саша подошел ко мне с объятиями и словами «ну что, пора прощаться», я лишь слегка ответила на его объятия, похлопала по плечу. И вроде бы почувствовав на секунду, как он не отпускал меня, когда я отходила назад.

— Не болей, Вера.

— И тебе не хворать.

И на этот раз я ушла первой, постукивая чемоданом и ни разу не обернувшись.

А потом долго плакала без слез, сидя на террассе, окруженной тростниками. Прощалась с уже чужой своей землей и не своей ушедшей любовью.

Руки ясноглазой Улы знают свою работу: раз – подхватить сухой стебель тростника, два — перебросить чурку с намотанными нитками, три – перебросить вторую чурку… Раз-два-три, раз-два-три… Ула за руками не следит – слушает бабушку Тилоп. Речь бабушки льётся неспешно, словно вода в реке:

— Не доверяй тростнику, девочка, — говорит она, – не доверяй мыслей свои потаённых. Что знает тростник – знает река, что знает река – знают рыбаки, что знают рыбаки – знают торговки рыбой, что знают торговки – знает весь город.

— Не доверю, бабушка, — кивает Ула, — не доверю.

Да и нет у маленькой Улы мыслей потаённых. С утра до вечера порхают тонкие пальцы, с утра до вечера звучит её песенка:

Лес чернеет вдалеке,

Звёзды плещутся в реке,

И зовут на глубину

Большеглазую Луну.

Тётушка Нортра называет циновки, сплетённые Улой, «лунными», говорит, что за них в городе дают на медяшку больше.

***

Раз-два-три – за днем день, за месяцем месяц, за годом год… Ушла в Лунный сад бабушка Тилоп, Луна пролила серебро на волосы Нортры, а сама Ула выросла, заневестилась… Да только кому нужна невеста, у которой из приданного только быстрые пальцы? То ли дело, участок земли, как у Витмы, или пара буйволов, как у Тамры…

Тихим осенним утром Ула отправилась на берег, чтобы нарезать тростник. Тропинка, по которой она шла, змеилась и коварно петляла меж стволов, так что девушка, не ожидавшая встретить кого-нибудь в этот ранний час, чуть не налетела на женщину, вышедшую ей навстречу из-за очередного поворота.

— Простите, тётушка, — пробормотала Ула, с удивлением рассматривая незнакомку. В ней странным было всё – волосы цвета высохшего тростника, белая, как молоко, кожа, и туника, переливающаяся, словно речной жемчуг на солнце. – Я не ждала…

— Меня никто не ждёт, — засмеялась женщина странным, немного каркающим смехом. И задумчиво посмотрела на девушку.

Ула молчала, не зная, что сказать, не смея сдвинуться с места. Незнакомка же, помолчав, тряхнула головой, потом жёсткими костлявыми пальцами взяла девушку за подбородок, чуть приподнимая её голову, и заглянула ей в глаза. У девушки голова закружилась от холодного взгляда глаз цвета полуденного неба. А женщина вновь каркающе рассмеялась и произнесла:

— Всё сходится. И время, и место…

Затем отпустила Улу, сама отступила на шаг и, не сводя с девушки взгляда, произнесла:

— Очи как звёзды, ночь в косах змеится… Девушка Ула станет царицей…

Произнеся эти слова, она развернулась и в несколько шагов скрылась за поворотом, из-за которого появилась. Ошеломлённая Ула замерла на месте, а потом бросилась следом за незнакомкой. Но за поворотом никого уже не было…

Никого не было и на берегу. Лишь ветер шуршал в камыше, да кричала «ы-буумм» выпь. Девушка вздохнула, достала нож и принялась за работу. «Очи как звёзды», бормотала она, срезая зелёные стебли, «ночь в косах змеится»… Ула с таким остервенением резала тростник, что нарезала вязанку быстрее обычного, но едва забросила её на плечи и повернулась, чтобы идти к дому, как сердито зашумели камыши, раздвигаемые сильными руками. И перед девушкой появился молодой охотник. Чужак – Ула знала всех охотников деревни – посмотрел на Улу с любопытством и улыбнулся.

— Здравствуй, красавица, — сказал он ласково. – Как тебя зовут?

Ула молчала, обуреваемая страхом, смущением, любопытством и ещё чем-то, чему и названия не знала.

— Ну же, — поторопил её юноша, вновь улыбнувшись.

— Ула, — чуть слышно прошептала девушка.

— Артен! – разнеслось над рекой громко и требовательно. – Артен!

Охотник едва заметно вздрогнул, оглянулся на крик.

А Ула, вспомнив истории о чужаках-работорговцах, похищавших девушек, сбросила на землю тростник, и испуганной ланью бросилась прочь.

— Артен! – донеслось ей вслед…

Она не видела, как довольно улыбнулся молодой охотник и повторил негромко:

— Девушка Ула станет царицей.

И недовольно крикнул, обращаясь в богато одетому мужчине, стоявшему на носу пышно украшенной лодки, появившейся на середине реки:

— Ты спугнул мою добычу, Митас!

— Артен, — донеслось в ответ, — непозволительно царевичу бегать по болотам подобно простолюдину! Владыка будет недоволен!

Артен усмехнулся – то, что он подслушал в камышах, стоило отцовского гнева…

***

Руки ясноглазой Улы знают свою работу: раз – подхватить сухой стебель тростника, два — перебросить чурку с намотанными нитками, три – перебросить вторую чурку… И нет им дела до того, что в мыслях смятение, что трепещет сердце в томительном ожидании и предвкушении непонятно чего…

Раз-два-три, раз-два-три… Заскрипит ли дверь? Появится ли на пороге красавец Артен?

О том лишь тростник ведает.

Серебристая капсула вылетела с военного крейсера, острой иглой рассекла атмосферу Гиолкаша и приземлилась на космодроме.

Тростник, кругом тростник. Откуда и название. Советник запечатал вход рукой и коротко кивнул встречающим.

Космодром, впрочем, был единственным и лишь по статусу принадлежал конфедерации планет.

Хотя советник теперь, в свете новых обстоятельств, назвал бы ее точнее — конфедерацией землян. Не слишком большим в масштабе космоса сообществом, столкнувшимся с противником сильным и неуловимым в той же степени, что и высокоразвитым. Высшая форма жизни, лишенная тел, которая очень долго считала человечество вирусом, наконец согласилась на встречу!

Раньше присутствие Высших лишь подозревалось, а стоило инопланетной расе действительно объявиться… Люди осознали себя космическими детьми, и если кого-то осознание подстегнуло к развитию — большую часть цивилизованного космоса! — то кого-то…

Советник оглядел заросшее травой поле. Не снимая перчаток, пожал руку приземистому вояке. Тот моргал глазами и стирал пот со лба каждые полминуты.

Дикая влажность и жара планеты — вот и разнежились местные. Вот и запустили себя, технику, космодром! Вот и ходят в шортах вместо брюк, вот и теряют бесценные артефакты!

И хотя потеряли «Тайну» не местные, уточнять не было желания даже в мыслях.

У советника не было не времени устраивать разнос, однако он готов был лично перетряхнуть все захолустье… Не снимая аккуратных перчаток, имеющих удивительную особенность быстро превращаться в ежовые рукавицы.

Генерал что-то прочел по лицу новоприбывшего, раз подтянулся, торопливо поправил кепку и подтянул невозможно кричащие шорты. Зато с черно-серебристыми форменными лампасами!

— Мы гордимся, что к нам прибыл сам советник по особым пор…

— Докладывайте. Быстро! — предмет для гордости, на взгляд самого Советника, был совершенно нелепым.

Чем тут гордиться? Что человечество уничтожат из-за того, что Гиолкаш — самое натуральное галактическое болото? Что люди могут потерять! Во имя высоких звезд! По-те-рять артефакт, от которого зависит их судьба? Прекр-расный повод для гордости.

Потому Советник молча подбадривал и коротко кивал на каждое предложение генерала. С Гиолкаша посланец не улетал ни живым ни мертвым. К поискам привлечены всевозможные резервы. Перерыты все подпольные казино, все местные отели и бордели, где за небольшую цену предлагали себя мальчики, девочки или и те, и другие одновременно.

Вояка разводил руками и вытирал потный лоб в два раза чаще. Колонии внезапно получили самостоятельность и теперь пускались кто во что горазд.

— Смена тела? — предположил советник.

— Э… у нас просто нет подобной техники.

— «Тайну» посланец мог просто выкинуть?

— Мог! — на грани истерики выкрикнул генерал. — Вы же видите, какие тут заросли! Стоит лишь отойти от города, и… Роем каждый метр, но…

— Накройте планету сеткой.

— Но мы погубим все живое! Как вы можете!

— Допустимые потери. Вы понимаете, — придвинулся Советник, — кто доверил нам «Тайну»?! Высшая цивилизация, которая наконец согласилась на встречу! А она может сорваться — из-за вас! Пожелают ли Высшие установить настоящий контакт, неизвестно. И пожелают ли оставить землян в живых — неизвестно тоже! При уровне их технологий это пара пустяков! Что биометр посланника? — спохватился советник.

— Не показывает, — понуро ответил генерал.

— Значит, он мертв, — влажная жара ломила виски не меньше, чем генералу, но лишь теперь советник позволил себе тяжкий вздох.

— Не показывает ни смерть, ни жизнь.

— Ни жизнь, ни смерть… Да вся планета — ни жизнь, ни смерть!.. Вы искали там, где хорошо, искали там, где плохо. Давайте поищем там, где «ни жизнь, ни смерть».

— Неужели вы думаете…

— Я хотя бы думаю, генерал!

***

Посланник был отобран специально. Он прошел все тесты, даже те, которые придумал сам Советник. Отбыл на встречу с Высшими,, прилежно выходил на связь, пережил встречу, появился в эфире еще дважды, выглядел нормальным, слышался нормальным. Только какой-то завалящий тростник, одна фраза, полфразы! Однако… однако по дороге на Землю Посланник свернул на свою родную планету и просто исчез там!

А вместе с ним исчезла и «Тайна». Артефакт невероятной силы, переданный Высшими землянам. Якобы выполняющий одно желание.

И Советнику навязчиво вспоминалась Пандора.

У Посланника было две вехи, определяющие его настоящего, которые можно было назвать слабостью. Погибшая на Гиолкаше подруга и жажда свободы. Подруга хранилась в воспоминаниях и стереоснимках, жажда свободы могла импонировать Высшим. Так думал советник.

А посланник лежал и улыбался чему-то неведомому.

Улыбался совершенно блаженной улыбкой, а провода и раствор лишь поддерживали в нем жизнь.

Улыбался точно не Советнику, обнаружившему его в подпольном притоне для «уплыванцев» — предпочитающих витать в эмпиреях и бултыхаться в пародии на первичный бульон слабым душам.

Советника радовало одно: убивать все живое на планете, по счастью, не пришлось.

Генерал завистливо и пораженно вздыхал,

А «Тайна», вытянутая из ослабевших пальцев Посланника, грела руку сквозь перчатки. Грела не внешним, внутренним теплом, а сама была больше похожа на обычный булыжник.

С перчаток медленно капал обратно раствор, а советник по особым поручениям размышлял о превратностях судьбы. Чувствовал себя при этом той самой Пандорой. Коротким жестом приказал всем покинуть помещение.

Сосредоточился на «Тайне», и она отозвалась! Советник безо всяких проб вдруг понял, что произошло.

Да, «Тайна» могла подарить исполнение любого желания!

Советник увидел жар, увидел силу, увидел, как посланник решил сначала оживить свою погибшую любовь, а потом склонился к обретению абсолютной, совершенной свободы.

И получил ее.

Сознание его витало где-то в иномирье, Посланник теперь знал о вселенной все и даже больше — для него не было тайн, не было границ, его разум не удерживался бренной оболочкой…

Невероятная власть и невероятная сила звала к себе, просила попробовать — как это, быть Богом? Как это, получить осуществление пусть одного, но заветного желания?..

Советник часто жертвовал собой ради землян. Своими интересами, своим благополучием, своим счастьем, и даже — одна перчатка сползла, оголяя искореженную кисть — своим здоровьем. Теперь Советник вспоминал, с трудом вспоминал, чего хотел достичь сам когда-то, погибшего друга и потерянную любимую.

«Тайна» жгла ладонь.

Собственная жизнь, как и разум — все казалось слишком малой ценой…

***

Через сутки советник был в указанном высшими месте.

— Почему вы не воспользовались «Тайной»? — голоса высших шелестели и сливались, образовываясь в голове сами, как до этого — знание от артефакта.

Сомнительная вежливость, даже притом, что для Высших подобная форма общения была обыденной.

Советнику не алкалось божественной силы и божественного внимания вовсе.

— Полная свобода, как и каждый абсолют — опасна и бессмысленна, — холодно вымолвил он в ответ. — Абсолютная любовь превращается во вседозволенность, абсолютная власть — в деспотизм. Абсолютное знание — в пресыщенность и скуку.

Три фигуры словно стали чуть ближе друг к другу и к землянам.

— Мы судим вероятностно, выборочно, случайно. Для нас действия одного могут определить судьбу всего мира. Повторять судьбы миров — глупо. Развиваться по тому же пути — глупо. Уметь выбрать другой путь — мудро. Вы все же похожи на разумный вид. Мы будем общаться.

*Гиолкаш — тростник, искл., ирлан.

Давно это было.

В одном селе жила семья, и была у них дочка — Акулинка. Весёлая, добрая, только одна беда – у всех подружек косы, как косы – лишь у неё не коса, а куцый хвостик. Её так в шутку и звали – Куцый хвост.

Но Акулинка особо не расстраивалась – и пусть куцый, зато не с кем-то, а именно с ней дружит Иванко – сын кузнеца. А потому есть у неё и ещё одно прозвище – невеста. Как только ребятишки увидят их вместе, так сразу и кричат: «Тили-тили тесто, жених да невеста!»

И, вот, возвращалась однажды Акулина из леса, куда ходила по ягоды. Полную корзинку набрала, да и себя не забыла – до отвала наелась спелой, крупной земляники. Аж нос вымазала соком. Неудобно, вроде, такой чушкой домой возвращаться, и решила она умыться в озере. Подошла к бережку и видит – лежит у самой воды дева — бледная такая, даже в зелень кожа отдаёт. Испугалась Акулинка, хотела уже бежать за помощью, но задержалась, подумала – а, вдруг, дева-то жива ещё, а пока она будет бегать, то и помереть может? Подошла к воде, набрала пригоршни и побрызгала той на лицо. И помогло! Открыла дева синие очи, глянула на девочку и говорит:

— Спасибо тебе, добрая девочка, спасла ты меня. Я ведь – Озёрная дева, мне без воды долго нельзя. Да ты не бойся! Я зла не причиню, вспомни – разве ты слышала когда-нибудь, чтобы тут кто-то утоп? Нет. Я и тем, кто силы терял, сама помогала выплыть.

А за то, что ты спасла меня, я исполню твоё желание. Есть ли у тебя желание?

— Есть! – выпалила Акулинка. – Я хочу косу, а не… куцый хвостик…

— Будь, по-твоему, — засмеялась Озёрная дева и побрызгала водой на голову Акулинки.

И с того самого дня, стала расти у девочки коса, да не по дням, а по часам. И выросла чудо-коса – золотая, чуть ли не до пят, в два кулака толщиною. И полюбила Акулина вечерком расчёсывать косу свою у окошка. Струится из окна золотой водопад, сияет. Вроде бы, солнышко спать пошло, да пошло спать в акулинкину горницу.

Кто мимо ни пройдёт – останавливается, любуется на это чудо.

О той акулининой косе даже сказка появилась! Проезжали как-то через их село два брата-сказочника, увидели такое чудо и написали. Правда, в той сказке наврали всё. Но что со сказочников взять-то? На то они и сказочники…

Выросла Акулина, стали к ней сватов засылать, но маменька с папенькой всем отказывают – просит их дочка о том, ждёт, когда же придут те, желанные. Иванко-то, долго не решался сватов послать, К его Акулинке свататься приезжали не ему чета – и то отказали. Но не выдержал, послал – была не была!

А девушка только их и ждала – сразу согласилась. И папенька с маменькой тоже рады – уж и не надеялись дочку замуж выдать.

Уехали сваты, села Акулина у окна, расплела косу, сидит, расчёсывает.

А в те времена много кто ходил по земле. Даже боги ходили, а уж колдуны всякие – так это само собой. И, вот, на беду, один из колдунов и ехал по ту пору мимо их дома. Был он злой, страшный, старый. Увидел сияние — и глаза ему застил золотой поток. Остановил колдун коня, да и пошёл в дом. И с ходу папеньке с маменькой:

— Беру, — говорит, — вашу дочь в законные жёны! А коли откажете – такую порчу напущу, что жизнь постылой станет.

Отец лишь бессильно кулаки сжал, маменька в слёзы, а Акулина, как услыхала такое, так выскочила из дома, да прямиком к озеру.

«Уж лучше жизни себя лишу, — думает, — чем замуж за колдуна пойду». Понимала, ведь, что отец с матерью побояться ему отказать.

Но только вошла она в воду, как чьи-то руки сразу вытолкали её на берег. Смотрит Акулина – а это её давняя знакомая – Озёрная дева.

— Что это ты надумала, глупая?

Расплакалась Акулина и рассказала той о своём горе.

Покачала Дева головой, нырнула, потом вынырнула, а в руках – ножницы.

И отрезала Озёрная дева косу Акулине чуть выше плеч.

— Беги домой, — говорит, — коса-то отрастёт, а колдуну скажи, что, дескать, померещилось тебе всё, старче.

Акулина так и сделала. Увидел её колдун и давай спрашивать – куда её коса делась. А Акулина лишь глаза таращит: «Какая коса? У меня её отродясь не было. Вон, любого спроси, как меня в детстве-то дразнили. Куцым хвостиком. Это, видно, так солнышко в окошке отразилось, а тебе и померещилось».

Поскрёб бороду колдун, подумал: « Стар совсем. И подслеповат уже. Много чего мерещиться стало. Намедни с корягой лясы точил, думал – Леший, теперь – куцый хвост за золотую косу принял… жениться-то мне, давно пора, но не на селянке же…» — и уехал.

А Акулинка с Иванко весёлую свадьбу сыграли. Иванко-то её полюбил давно до той косы, за весёлый нрав полюбил, да за доброту.

А ту косу Озёрная дева по бережку раскидала. И вырос тростник – высокий, красивый, стройный.

И, если когда будешь на берегу того озера, то присядь, послушай, что он шепчет. А шепчет он о том, как когда-то Дева озера обманула злого колдуна. Только не рассказывай о том никому, потому как – это тайна.

</

Влажно и душно, прелый запах павшей листвы. Вода ледяная. Я сижу в зарослях тростника, затаив дыхание. Шевельнусь, сразу себя выдам. Трава и тростник шуршат на ветру.

Он тихо бродит в брезентовых сапогах, в руке ружьё. Я чувствую его дыхание, мысли. Он дорог мне. Настоящие чувства никогда не сотрутся, не померкнут под пеплом времени.

Взлетел полусонный жук. Совсем рядом. Я дрожу от страха. Охотник остановился, прислушивается.

Я могу выйти к нему, расправить ядовитые плавники. Он тут же умрёт. И всё закончится. Или могу стоять и ждать, когда он выстрелит. Но что-то мешает. Щемь в груди. Глубоко, ноет, рвёт, причиняет невыносимую боль. Я не могу уйти, всё забыть, оставить.

Он нужен мне, хоть он меня никогда не узнает. Этот холод глаз хуже смерти. Но я выдержу, выжду, затаюсь. И так каждый день, пока не наступит полнолуние. Только тогда я скину свою ненавистную оболочку, вырвусь из тюрьмы Чёрного озера.

Я приду к его избе, усядусь на ветку берёзы и буду наблюдать через открытое окно, как он пьёт из самовара горячий чай с липовым мёдом. Потом вырезает деревянную свистульку — петушка или собаку. Я любила такие в детстве. Он улыбается. Деревенские детишки обрадуются. Будут просить сводить по ягоды и грибы. Охотник знает лучшие места.

Я не смогу пойти за ними, слишком слаба днём. Но мне хватит этой ночи, чтоб стать немного счастливее. Я никогда не сумею раскрыть своей сущности ему. Проклятие не позволит. И он никогда не узнает о том, что та, которая сгинула в Чёрном озёре, жива. И всё так же рядом с ним.

Сердце заколотилось. Я чувствую, он осторожно приближается, учуял зверя. Не знаю, как быть… Ждать неизбежного? Я не в силах его убить, но и покидать не хочу. За пределы озера не вырваться, я обречена.

Я вижу холодную сталь ружья. Он уже здесь. Поздно. Что ж, хотя бы попрощаюсь. Теперь я спокойна. Последний раз взгляну в его глаза.

Он ошарашен, напряжён, готов нажать на курок, но медлит. Я с нежностью смотрю в растерянные глаза, такие родные. Мы встретимся, обязательно встретимся, только в иной жизни. За чертой этого проклятого озера с его вонючей водой.

Что такое? Он отступает, опустил ружьё и быстро уходит? Я хочу бежать за ним, но душат слёзы, лапы онемели. Шуршит тростник.

До полнолуния два дня. Я снова приду, заберусь на берёзу. И мы будем пить горячий чай с липовым мёдом.>