Блиц Министров №107 Голосование!

В огромном подземном здании, в Главном бункере в центре Европы, собрался Совет Всех Стран Земли.

Все с нетерпением ждали выступления ответственного секретаря Академии наук России Ивана Ильича Знаменского.

Быстрыми шагами он взошёл на подиум перед президиумом заседания Совета и тут же начал свою речь:

— Вы все знаете, как пострадали все народы нашей планеты от многочисленных войн в этом 22-м веке. Большинство зданий в городах разрушено. Но теперь мы все оставшиеся в живых объединились в одну страну. Но есть планеты, на поверхности которых разыгрываются более трагические события.

В этом году радиоастроном Астанг Давыдович Васильев принял радиопослание из планетарной системы звезды Тау Кита. На одной из планет, вращающихся вокруг этой звезды, произошла геологическая

катастрофа. Во время многочисленных войн между странами, существующими там, сотрясение почв во время взрывов привело к тому, что на поверхность этой планеты начали выходить вредные для жизни жителей газы. Космических кораблей, приготовленных для эвакуации населения, там не хватает.

И жители той планеты послали просьбу о помощи в эвакуации населения. Эта просьба, конечно, в первую очередь адресована более продвинутым в развитии цивилизациям.

Надо послать ответное письмо-радиопослание. Прошу присылать с ваших компьютеров тексты такого послания для обсуждения в редакционной группе.

Но тут на подиум вышел сам Астанг Давыдович:

— Подождите, Иван Ильич. Во-первых: мы не знаем, на каком уровне развития находится данная цивилизация.

Во-вторых: надо учитывать, на каком расстоянии от нашей планеты находится та планета.

Ведь известно, что свет и радиосигналы от каждой звёзды идут до нашей Земли много миллионов лет.

То есть,- мы читаем то послание, которое было написано много миллионов лет назад. Таким образом, мы посылаем наше письмо в далёкое прошлое этой планеты. Неизвестно, что там случилось в то время.

И существует ли сейчас эта планета?

Но тут радиоастронома прервал Иван Ильич:

— Послушайте, Астанг Давыдович! К нам, к нашей цивилизации обратились за помощью. И наш долг состоит в том, что надо ответить. Другой вопрос в том, что мы сможем сделать? Мы должны сами восстанавливаться.

Но тут внезапно прозвучал звуковой сигнал тревоги планетарного значения. И Иван Ильичу пришлось прервать совещание:

— Мне поступило сообщение о том, что грунтовые воды грозят затопить многие европейские туннели метро.

Сейчас надо всем нам идти на помощь строителям. После устранения угрозы затопления мы продолжим наше совещание.

— … одно письмо? – мне кажется, я ослышался.

— Да, сегодня одно письмо отнесете.

Не выдерживаю:

— А обещали двести тыщ зарплату…

— Так и будет вам двести тыщ.

— За одно письмо?

Девушка за столом кивает:

— За одно письмо.

Начинаю подозревать что-то нехорошее, за такие деньжищи явно не письма рассылают, а что-нибудь такое, за что и сесть можно всерьез и надолго…

Не выдерживаю:

— А что… в письме?

— А вы всегда чужие письма читаете?

— Нет, только по понедельникам… нет, ну там ничего такого нет?

Ощупываю конверт, письмо как письмо, хотя черт его знает…

— Да вы меня за кого принимаете? – не выдерживает письмо, — я уважаемое письмо, а вы вообще что себе позволяете?

Вздрагиваю, убираю руки, чувствую, что краснею до кончиков ушей.

— Из-звините.

— Извиняю.

— Что же… пойдемте… уважаемое письмо…

Устраиваюсь на своем флаере, письмо садится позади меня, смущаюсь, что не могу предложить ничего более комфортабельного.

— Торопитесь?

— Ну… как вам сказать…

Леса и поля проносятся под нами, письмо держится крепко, все боюсь, что упадет…

Останавливаю флаер у рубежа, виновато смотрю на свою пассажирку:

— Простите… дальше на флаере не получится, на мотоцикле надо…

— Да, да, конечно…

Седлаю железного коня, письмо снова цепляется мне в спину. Мне снова не по себе, так и кажется, что письмо вопьется клыками мне в глотку или что похуже…

— Боюсь, до вечера не доберемся…

— Ничего страшного, — весело отвечает письмо: понимаю, что оно даже и не задумывается, что человеку вообще-то спать надо, и отдыхать надо, и вообще…

Притормаживаю на рубеже.

— Дальше нельзя… Подождите минутку, сейчас подыщу лошадь…

Вспоминаю, когда я последний раз ездил на лошади, последний раз никогда, делать нечего, надо же когда-нибудь начинать.

— … да вы вот так, в стремя, осторожно, ноту не сломайте, — терпеливо втолковывает конюх.

— Кому не сломайте? Себе или лошади?

— Да себе ж… Да вы не волнуйтесь, старушка Лиззи дорогу знает…

Сажаю письмо впереди себя, понимаю, что оно уже здорово поистрепалось, ну а что я хотел, сколько уже проехали… Или нет, вру, письмо как будто стало другим, свитком с сургучной печатью…

— … стойте!

Вздрагиваю от крика письма, думаю, как остановить эту Мэгги, или как её там, — лошадь замирает сама, вертится на месте, визжит…

— Дальше на лошади нельзя, — поясняет письмо.

Я уже и сам понимаю, что нельзя, отпускаю Бетти, или как её там – лошадь радостно несется каким-то немыслимым аллюром вперед. Мы идем назад, уже понимаю, что по бездорожью, еще бы, откуда здесь дороги…

Замечаю, что письмо становится все тяжелее, понимаю, что несу в руках массивную скрижаль, это еще что…

— Э-э-э… уважаемое письмо, вам не кажется, что вы… немного переборщили с тогдашней… то есть, уже нынешней модой?

— Ну а что вы хотите, чтобы я рассыпалась через пять минут, если берестяной грамотой стану? Я же на века…

Понимаю, что за двести тысяч можно и не выпендриваться, тащить то, что уже язык не поворачивается назвать письмом. Лес недобро трещит, похрустывает, готовится выпустить на меня саблезубого тигра или мамонта, а то и что похуже.

— Еще немного… недалеко осталось…

Смотрю на темноту леса, который расстилается у подножья холма, что-то подсказывает мне, что оттуда я живым не выберусь…

— Вы… да вы понимаете… – начинает письмо.

— … а вы понимаете, что на хрен мне не сдались эти двести тысяч, мне жизнь моя дороже?

— А сколько стоит ваша жизнь? – письмо открывает бумажник.

— Да ну вас…

— Постойте… подождите… вы… вы бы хоть прочитали меня сначала!

— Я по вторникам чужие письма не читаю.

— Да я серьезно… прочтите…

— … не имею я такого права.

— Я разрешаю… прочтите…

Читаю, вернее, пытаюсь прочитать, какого черта здесь понаписано, формулы, формулы, формулы, квадраты, гипотенузы…

Хочу спросить – это вообще что – тут же догадываюсь, вот ведь черт…

— Теперь… понимаете?

— Простите… я не знал… не думал…

Жду от письма гневной тирады, что я вообще никогда не думаю, и вообще – не дожидаюсь, письмо молчит – понимаю, что мне не остается ничего кроме как подхватить тяжеленный камень и тащить дальше.

— Вон там, — шепчет письмо, — видите огонек костра?

— Э-э-э… нет.

— Ну да, конечно, они же еще не знают, что такое огонь…

Начинаю сомневаться:

— А они… они поймут?

— Разберутся, — в голосе письма слышится сомнение.

— Я помогу.

— А… это же не входит в ваши обя…

— … ничего-ничего, это же… – хочу сказать, как это важно, не могу найти слов. Темнота леса ставит мне подножку, падаю в разверзнутую пасть ночи, кувыркаюсь куда-то никуда, чер-р-рт…

— … как вы… ничего?

Незнакомый голос…

— Э-э-э… да ничего… – собираю руки и ноги, вспоминаю, сколько у меня их было, голова точно была одна, про зубы не помню, а сколько их у человека должно быть вообще…

— А я к вам…

Настороженно оглядываюсь, нет, вроде на саблезубого тигра не похоже, а похоже на…

— Вы письмо?

— Да… я к вам… еле добралось до вас, уф… Еще заблудилось раз двадцать, а говорят еще, что время линейное, да ничего подобного…

— Сочувствую… и… и куда я должен вас доставить?

— Да нет, вы не поняли, я к вам… прочтите меня. Ой, то есть, извините, это же вам решать, читать меня или нет, или порвать, или сжечь…

— Нет-нет, я вас обязательно прочитаю… – смотрю на конверт, — тут ошибка какая-то, письмо от меня ко мне…

— Совершенно верно. От вас к вам.

— Э-э-э… Ах да, вы же письмо в прошлое…

Распечатываю конверт, жду откровений, во что вкладывать сбережения, которых у меня нет, читаю совершенно другое, а это точно мне, а это вообще к чему, а это…

Черт.

Понимаю все.

Черт.

Черт.

Черт.

— Э-э-э… с-спасибо.

— Ой, не за что, — смущается письмо, кажется, даже краснеет, кажется, не часто письмам говорят «спасибо».

— Разрешите, я спрячу вас…

— Да, конечно…

Подсвечиваю фонариком, пытаюсь представить, куда могло улететь каменное письмо, по поломанным веткам нахожу его на дне оврага, осторожно спускаюсь, бормочу какие-то извинения, подхватываю каменное письмище, сейчас, сейчас…

— О-о-ох… – делаю вид, что припадаю на правую ногу, сжимаю зубы, — сейчас… сейчас дойдем…

— Вы… сломали ногу?

— Похоже на то…

— Как же вы…

— Да уж как-нибудь…

— Ой, давайте я пока стану простым письмом…

— Большое спасибо…

Чиркаю зажигалкой – ожидаю проклятий, криков – ничего не происходит, письмо стремительно вспыхивает и исчезает. Хочу идти вперед, которое назад, то есть, наоборот, назад, которое вперед, которое…

Лес расступается, выпускает смуглого человека, а я их почему-то по-другому представлял, грязными, нечёсаными, а этот прямо какой-то как с иголочки… смотрит на пламя в моей руке, — что-то щелкает в памяти, подношу к зажигалке сухую ветку, которая с треском вспыхивает, даже я пугаюсь. Осторожно протягиваю ветку, уже догадываюсь – он не поймет…

Понимает – как будто неожиданно сам для себя, осторожно берет ветку из моих рук, бормочет что-то, мне даже кажется, могу разобрать отдельные слова…

… в изнеможении падаю на траву, тут же вскакиваю, когда мое ухо обдает горячим дыханием. Сталкиваюсь с Пэгги, или как её там, вот уж не ожидал, что она будет ждать меня, вроде так резво бежала домой…

Кое-как взбираюсь в седло, Мэри, или как её там неспешно трусит вперед, оглядываю даты – тысяча двести какой-то, тысяча шестьсот, тысяча восемьсот, скоро можно пересесть на первый автомобиль…

Уже в машине, ползущей с черепашьей скоростью, вынимаю из-за пазухи свое письмо, письмо мне, бумага рассыпается в моих руках, черт, не ожидал, что оно не выдержит испытания временем. Успеваю разглядеть только отдельные обрывки слов «… чают готово...» «… ряют навыки иссле...» «… гресс остано...» «… нут колони...» «… вание новых земель по намеченному пла...» — вскоре и эти обрывки рассыпаются в прах, ничего вспомню, когда придет время…

…Конечно, этот сундук оставил кто-то из ягодников.

Меня они раздражали. Встанут посреди грядки с клубникой и давай таскать ягоды. Застанешь – сразу лапы зелёные в разные стороны, голову в красной шапочке опустят. Якобы, кустик с клубничиной. А отвернёшься – и пошла работа, грузят тележки – и бегом, бегом…

Я не желала им зла. Но, застав, гнала без пощады.

Самое странное, никто не знал наверняка, разумны ли они. Вроде бы сундуки умели делать, тележки, хижины складывать. Но… Ни на какой контакт ни с кем не шли. Была ли у них письменность или даже язык – неведомо, писк какой-то издавали, и всё. Чуть что – лапы в стороны, на лице – тупость и полное отсутствие эмоций. Мол, я кустик…

Однако сундуки их были интересны. Во-первых, ягодники расставались с ними крайне редко. Может, тут на них напали разбойники? Во-вторых, в сундуках всегда было полно сюрпризов. Рассказывали про сокровища, драгоценные камни… На мой взгляд – чушь. Как минимум, сомнительно. Но кое-какие рассказы могли быть правдой. Да я сама видела раскрашенные ракушки, какие маленькие вещицы, сделанные непонятно для чего.

А вот этот сундук… Он был раскрыт, замок разломан, крышка держалась на одной петле.

Кто не знает этот народец, подумает – всё вычистили. А ведь в их сундуках почти всегда двойное дно.

Я положила сундук на ладонь. Постучала тут, там. Потрясла. Потыкала в разные углубления и завитки – вдруг выдвинется скрытый ящичек. Ничего.

И тут что-то зашевелилось в густой траве. О, идут. Три ягодника. Увидели меня – замерли.

– Ну что, мелкие? Опять будете притворяться растениями?

Молчат.

– Ладно. Я отдам вам ваш сундук. Но только откройте мне его секрет. Ну не можете вы прийти просто за сломанной деревяшкой.

Молчат.

А глаза грустные…

Ну и ладно. Конечно, клубничные воришки и прохиндеи. Но ведь мелкие… Жаль их.

Поставила сундук в траву и отошла на десяток шагов. Пусть забирают. Ягодники двинулись вперёд. Вот берут сундук, закрывают… И вдруг… Один посмотрел на меня. Я пожала плечами, не двигаясь с места. И тогда он махнул лапой. Я точно видела – он не притрагивался к сундуку. И тот – заиграл мелодию. Какая грустная она была! Какая светлая и странная!

Я не смогу описать её. Но знаю одно. Я больше не буду прогонять ягодников с моих грядок. Просто попрошу не жадничать, забирать только часть клубники.

И теперь уверена – они меня поймут и так и сделают…