ДУЭЛЬ! Найко против Сира Андре: сравнение стиля и мастерства.

Многих почему-то раздражает звук, который издаёт пенопласт, если провести им по стеклу. Или мелом по доске. Один мой знакомый не выносит, когда хрустят фисташками, в его компании едят фисташки только под громкую музыку. Ещё знаю человека, которого бесит шуршание картона о картон. Также и с прикосновениями: некоторые ни за что на свете не прикоснутся к лягушке или ужу; кто-то терпеть не может пересохшее неглаженое бельё. Подобных примеров множество, только не знаю ни одного человека, которому неприятно было бы прикасаться к кошке. А я вот не могу себя заставить. Даже если кошка просто дотронется до ноги через одежду, меня сразу передёргивает. Не противно, нет. Жутковато, что ли. Напоминание о вечном.

Раньше у нас всегда жила какая-нибудь кошка. Много было разных — и ни одна не дожила до старости. Год-два — и всё. Кого-то машина сбила, кто-то отравился ядовитой приманкой для крыс в сарае, одна даже задохнулась: пыталась пролезть через дыру в курятнике, да так и застряла. Мама нам с братом её даже не показывала, мёртвую-то. Рассказала просто и дыру ту сама заколотила. Для нас — детей — не было это таким уж горем. Ну, умерла и умерла. Кошка же.

Помню, родит наша котят, а мама их тут же топит. Раздавать некому — в каждом дворе у всех соседей свои есть, а куда их девать? Нальёт ведро воды и туда их — бултых. А мы сидим рядом на корточках и смотрим, как они тонут, брат только-только ходить начинал. Долго они не плавали, чуть попищат — и конец. Это потом, уже постарше, мы ныть начинали, чтоб не топила. Интересно же было, как они расти станут. Несколько раз ей перехитрить нас удавалось: пока спим, утопит по-быстрому, а наутро говорит, что кошка их куда-то унесла, чтобы мы совсем не затаскали.

Каждый раз после гибели очередной кошки у нас неизменно появлялся новый котёнок. Это был праздник: пойти с мамой к соседям на другой конец улицы, выбрать среди копошащейся кучки того самого, достойнейшего, и гордо нести его мимо дворов под завистливыми взглядами других детей, у которых дома уже неинтересные взрослые кошки. Разумеется, на правах старшинства почётная обязанность нести котёнка принадлежала мне; брат шёл рядом, не отводил глаз от моей ноши и спотыкался на ходу.

Того мы сразу назвали Дымком. Мне тогда было десять или одиннадцать, уже не помню точно, но помню, Дымок был роскошен. Раньше у нас жили обычные серые пятнистые кошки, а этот был не просто одноцветным, а удивительного сизо-голубого оттенка — большая редкость в наших краях.

От него невозможно было оторваться. Стояла жара, каникулы, и любимейшим моим занятием стало сидеть на пороге с Дымком на коленях. Сидеть и гладить его, засовывать пальцы ему в рот, чтобы кусал и лизал шершавым язычком, теребить хвост, нажимать на подушечки лап, чтобы вылезали когти, прижиматься лицом к пушистой сизой шёрстке. Тактильный экстаз.

Но больше всего нравилось ощущение могущества. Это я уже сейчас понимаю, спустя годы. Мне всегда приходилось делать то, что заставляли: ходить в школу, присматривать за братом, помогать маме. Постоянно находиться в чьей-то власти, под давлением. А Дымок был в моей власти. Он делал то, что хотелось мне. Если ему что-то и не нравилось, мог только легонько оцарапать или вывернуться. Но он и этого не делал. Лучшая игрушка: мягкая, ласковая, послушная моей воле.

Ничто не могло отвлечь меня от нового развлечения: ни мультики, ни нытьё брата, которому тоже хотелось поиграть с котёнком. Ему удавалось надавить на маму и получить Дымка ненадолго, но стоило ей отвернуться — и котёнок снова возвращался на своё законное место — ко мне на руки. Делить его с кем-то было невыносимо, казалось, брат своими неумелыми играми причинит ему вред, и вообще, почему это он должен был радоваться, держа моего котёнка, когда в это время радоваться можно было мне? Может, это такая детская жадность, но я называю это ревностью, хотя по отношению к людям никогда такого чувства испытывать не приходилось. Вот честно.

А через несколько дней нам с братом захотелось поиграть в прыжки. Порог у нас был высокий: верхняя ступенька где-то с метр высотой, почти с меня, вторая пониже, третья — мне по колено. Мы любили прыгать с этих ступенек: брат — просто вниз с одной на другую, у меня же получалось перепрыгивать через среднюю ступеньку сразу на нижнюю, да ещё и делать в полёте «ласточку».

Для этой забавы, разумеется, пришлось ненадолго отпустить Дымка, но при этом внимательно следить, чтобы брат не схватил его, пока я совершаю свой прыжок. Брата отвлечь было легко, в свои четыре года он ещё не обзавёлся хитростью, поэтому фразы вроде «Внимание! Коронный номер! Впервые на арене цирка!» заставляли его, раскрыв рот, наблюдать за моим лихачеством.

Всё проходило весело, пока очередной коронный номер не закончился катастрофой: в полёте с верхней ступеньки мне не удалось рассчитать длину прыжка, и мои более тридцати килограммов живого веса обрушились на что-то мягкое. Под ногой раздался хруст.

Сначала пришло раздражение: «Зараза мелкий, поразбросал тут свои игрушки!» Но потом — опускаю глаза, а у порога на горячем песке в судорогах корчится мой котёнок. Извивается молча, закатив глаза, оскалив крошечные зубки в крови.

Мне стало страшно. Словно наяву увидеть свои ночные кошмары: красные глаза чудовищ, кровь, слизь, безумие. Что-то потустороннее и неизведанное протянуло лапы, накрыло меня. Один лишь раз такое было, немного раньше того случая, когда совершенно неожиданно отец упал на пол и начал дёргаться в судорогах, мама склонилась над ним. Помню, как вылетаю из дома, бегу в самый дальний конец сада, прячусь за деревьями, подальше оттуда, подальше, как только можно, и молю: «Нет, Господи, не надо, пожалуйста, убери это убери!» Мне не хочется такое в себя впускать, словно таких вещей просто не бывает. В моей жизни всё должно быть только хорошо.

Но снова случилось — Дымок.

— Мелкий, не смотри!

Брат не должен был видеть этого ужаса, поэтому следующая реакция — схватить его за майку, затолкать в дверь и закрыть на щеколду, из дома — громкий рёв.

А кошмар уже исчез. Мой Дымок, моя любимая игрушка, всё так же молча продолжал дёргаться. Вернулось спокойствие, показалось, это всё ерунда, сейчас он встанет, отряхнётся, может, похромает недолго. Но Дымок не вставал, и меня поразило предчувствие: он не встанет. Он умрёт, и в этом полностью моя вина. Я — убийца!

— Ма-а-ама-а-а!

Она бежала из огорода с перепуганными глазами на помощь, уверенная, что произошло что-то непоправимое, а когда увидела, в чём дело, услышала мой сбивчивый рассказ и рёв брата из-за двери, только плюнула и дала подзатыльник:

— Что ж ты меня так пугаешь?

После внимательного осмотра выяснилось, что мой неосторожный прыжок, скорее всего, пришёлся на слабую шею котёнка.

— Ничего, поправится, — сказала мама. — У кошки девять жизней. Отнеси его куда-нибудь, пусть отлежится.

И ушла успокаивать брата, который уже начал икать от рёва.

Её слова о девяти жизнях немного привели меня в чувство. Ещё не всё потеряно. Я своего котёнка выхожу, собственноручно буду кормить его, ухаживать, и он обязательно поправится.

Ветеринары? Да какие ветеринары в селе? На моей памяти только раз к нам приезжал ветеринар, когда заболела свинья и перестала есть. Так то свинья — мясо на всю зиму, а тут просто котёнок. Никому и в голову не пришло бы, что кошку можно лечить у врача. Кошка же.

Поэтому врачом для котёнка нужно было стать мне. Перенести его осторожно под навес, уложить в коробку из-под обуви, подстелив полотенце. Сидеть и смотреть, как быстро-быстро вздымаются рёбра под лохматенькой шёрсткой, а Дымок, всё так же оскалив зубы, лежит и смотрит в одну точку.

И именно тогда, в те первые часы под навесом, ко мне пришло понимание, что Дымок — живой. Не игрушка в моей власти, у него есть свои чувства. Он живой, ему очень больно, а виной тому — я, и только я. Это моя нога проклятая свалилась ему на хрупкую нежную шейку, сколько раз мои пальцы гладили её, когда мы играли. Сколько раз кусали меня эти малюсенькие зубки, а теперь никак не удавалось стереть с них кровь: Дымок хрипел, когда к нему прикасался влажный лоскут, и очень не хотелось причинять ему лишние страдания. Он мне столько радости подарил, а я вот так.

Чтобы накормить котёнка, пришлось стащить у мамы пипетку, которой она обычно отмеряла себе в ложку капли «Корвалола». Раздвинуть сжатые зубки было непросто и страшно — а вдруг сломаю, но как же радостно было почувствовать судорожный глоток, даже едва слышное урчание в животе Дымка. Значит, он был голоден, и раз за разом пипетка в моих неуклюжих руках раздвигала зубы, царапая губы, потому что котёнок рот открывать не хотел. Наверняка, ему больно было глотать.

— Дымочек, ну ещё раз, один глоток, смотри, какое вкусное молочко…

— Прости меня, прости, Дымок. Я же нечаянно, правда. Не умирай, а, пожалуйста…

Он не умирал, еле шевелил хвостом, лапами, но встать не мог.

Вина накрыла меня, придавила, лишив спокойствия. Так хотелось немедленно всё-всё исправить, вернуть назад, чтобы не было этого, не было. Пусть снова всё будет хорошо, я буду слушаться, уроки учить, поделюсь Дымком с братом, так и быть, только не надо этого груза на мою голову. Пусть же он выздоровеет скорее.

И в мыслях не было, что в ту ночь мне удастся уснуть, как можно было бросить раненого одного под навесом? Не просто раненого, мною раненного. Но мама не разрешила забрать Дымка на ночь в дом, накрыла коробку сверху деревянным ящиком, чтобы его не тревожили другие коты, и погнала меня спать.

— Нечего тут сидеть, вот ещё выдумки! Сдохнет, значит, судьба такая.

Мама считала, что нельзя так переживать всего лишь из-за кошки, что за блажь. И только ночью, в постели, мне захотелось плакать. Меня никто не видел, и не мог узнать, как же мне сильно жаль, что так вышло. Мама не должна была видеть мои слёзы, её уже начало раздражать всё это происшествие, и можно было нарваться на ругань. Наверное, она не простила мне своего страха. После долгого плача сон всё-таки пришёл.

А наутро Дымок всё так же лежал в коробке, прикрытый тряпочкой, всё так же часто дышал; кровоточили растёртые пипеткой дёсны, но надо же было его кормить. Это казалось мне особенно важным: сделать всё, чтобы Дымок не умер от голода, раз не может сам встать и поесть. Это была задача первоочередной важности. Не в моих силах было помочь ему чем-то бо̀льшим.

Вечером ещё и мухи налетели, кружили над Дымком, садились на него, ползали по сизой шёрстке. Мне пришло в голову поставить поверх коробки табуретку и накрыть её марлей, придавить от ветра камнями, чтобы ни одна муха не пролезла внутрь и не досаждала и без того больному котёнку. А вдруг они больно его кусали? Теперь приходилось смотреть сквозь белую преграду, взвизгивать от счастья, когда Дымок шевелил лапами или едва-едва головой, значит, выздоравливает, значит, будет жить, и мне не придётся больше давиться этим ужасным чувством вины.

На другое утро на шее Дымка появился какой-то белый налёт. Внутри, в глубине сизой шёрстки, какие-то белые мелкие шарики, они прилипли очень крепко, так, что нельзя было ни отодрать их пальцами, ни соскрести мокрой ваткой на спичке. Причём, делать это надо было очень осторожно, ведь у котёнка именно шея и болела, нельзя было делать ему ещё больнее. Теперь его дёсны кровоточили так сильно, что опять терзать их пипеткой было издевательством, и кормить Дымка стало невозможно. И он лежал голодный, измученный, а безжалостная мама не позволяла перенести его в дом. Подошла и сказала:

— Это мухи на нём личинки отложили. Они чуют, когда кто-то скоро умрёт, так что, скорее всего, не выживет. Жалко, конечно, но что поделаешь.

Это был шок. В первую очередь отчаяние, что всё зря, но потом упрямство взяло верх. Нет-нет, мой Дымок не умрёт. Никаким мухам его не одолеть! И пусть, что ему немного больно, но надо все эти личинки смыть, чтобы ни одной не осталось. И в довершение всего, тащу таз с водой и начинаю Дымка мыть. Теперь, когда стало известно, что это за налёт на самом деле, прикасаться к мушиным личинкам казалось отвратительным, мерзким. Кровь на дёснах, белые яйца мух, умирающий котёнок, но признавать поражение было невыносимо, поэтому, несмотря на брезгливость, пришлось решиться на это.

И вот мой несчастный котёнок, очищенный от налипшей гадости, мокрый, с ввалившимися рёбрами, перенесён на новую тряпочку, а я снова сижу над ним и понимаю, что всё безнадёжно: мухи облепили марлю и лезут внутрь. Я всё-таки убийца, а моя несчастная жертва лежит и ждёт своей смерти.

Мне захотелось, чтобы это произошло скорее. Вина душила, мысль о страданиях Дымка не давала ни есть, ни спать. Сколько ему ещё мучиться? Умер бы уже, и нам бы обоим стало хорошо. Но он всё лежал, высыхающая шёрстка топорщилась, каким-то образом проникшие под марлю мухи снова ползали по жалкому тельцу. Конец. Пришлось уйти, потому что сделать было больше нечего, а осознавать своё фиаско досадно.

На другое утро моё пробуждение было переполнено надеждой, что сейчас я подойду к коробке и увижу, что всё кончено. Отмучился. Уже не было того волнения, как в первые дни, до мандража, до слёз. Хотелось всё это забыть.

Но Дымок был жив. На нём снова налипли личинки, но он всё так же продолжал дышать и смотреть на меня. Казалось, что он молит:

— Сделай, сделай что-нибудь. Ты же имеешь такую власть, ты же человек.

И мне пришлось сделать. Помочь ему было моим долгом. Наблюдать дальше его страдания не было смысла, да и мне приходилось страдать вместе с ним, чудилось даже, что при взгляде на Дымка и я чувствую боль в дёснах, в шее, голод.

Это просто: смотать полотенце туго-туго, приложить к его шее и сильно надавить. Там что-то снова хрустнуло, но котёнок не шевелился и больше не дышал.

А мне сразу стало легко. Что-то внутри, сдавленное в пружину, отпустило, на сердце пришёл покой. Да, это был единственно верный поступок. Принести Дымку и себе покой.

Мы с братом похоронили его в саду под сливой. Даже крест удалось соорудить из веточек. И всё это время мне было хорошо, исчез груз вины, что давил последние дни. Была даже такая лёгкая эйфория от неожиданного освобождения.

Казалось бы, что такого — нечаянно погиб котёнок. Но после того случая я не могу заставить себя взять кошку на руки. Снова почувствовать под пальцами хрупкие косточки, мягкую чистую шерсть, жизнь в гибком теле. Нет, не могу. Всякий раз, когда я прикасаюсь к кошке, слышу тихий хруст, который означает что-то страшное. А я гоню от себя страшное. Страшное — отдельно, я — отдельно.

Опять не могу уснуть. Слушаю тихий шелест дождя за окном и жду, когда он, наконец, прольётся на землю тугими упругими струями. Может, сегодня повезёт, и город накроет гроза – с ливнем, яркими вспышками трещин небесного полотна и раскатами грома, которые вместе с духотой июльской ночи разгонят и мои сомнения. Казалось бы, за столько лет они должны были исчезнуть. Раствориться среди воспоминаний или осесть тленом останков кошмарного сна, но этого так и не произошло. Время, конечно, идеальный могильщик, но даже ему оказалось не под силу похоронить то, что до сих пор раздирает душу на две половинки. Где с одной стороны стыд и сомнения, а с другой гордость и уверенность…

… Летом меня отправили в деревню. Всё бы ничего, да ехать-то пришлось вместе с трёхгодовалым братом. Родители посчитали, что в тринадцать лет девочка справится с ролью няньки и воспитателя без проблем. Пашка целыми днями выковыривал жирных червей на грядках, глазел на бабушкину корову или просто гонял кур по двору. Наверно, ему всё было интересно, а я вот откровенно скучала и чувствовала, как внутри накапливается обида за испорченные каникулы. Если бы не Муха, на второй неделе отдыха начала бы бросаться на всех подряд.

Муха – это бабушкина кошка. Не слишком крупная, да и красавицей не назовёшь, но не было в деревне человека, который хоть однажды не помянул её добрым словом. Такого крысолова, как любила повторять и сама бабушка, ни в одном окрестном селе не сыщешь. Вчера, например, Муха притащила к порогу здоровенную крысу, размерами мало чем уступавшую кошке. И потом настойчиво скребла в дверь и коротко мявкала, пока не пришла хозяйка и не плеснула в миску молока.

Особенно поражала удивительная для взрослой кошки игривость. Она могла чуть ли не часами гоняться за бабочками, высоко подпрыгивать и «бить в ладоши» передними лапами в попытке на лету поймать стрекозу или крутиться волчком в погоне за собственным хвостом. А ещё Муха очень любила охотиться. Идёшь по двору, а волосатая бестия вылетает неизвестно откуда, мягко бьёт лапкой по ноге и тут же исчезает в зарослях жимолости. Но стоит сделать шаг, и она вновь рядом. Честное слово, я не могла без смеха смотреть на то, с каким серьёзным выражением на мордочке она это проделывает. И так легко становилось, что даже обида улетучивалась неизвестно куда. Однако Пашка и тут умудрялся всё испортить.

Он будто специально ждал, когда Муха захочет поиграть. Тут же забывал о своих жуках с червяками и неуклюже ковылял к нам, широко раскинув руки в стороны, словно пытался поймать сразу обоих. Кошка пряталась, а моё радостное настроение сменялось раздражением. Точно так же, когда учительница математики перед всем классом назвала меня дурой. Уговоры, на Пашку не действовали совершенно – он только дулся, но всё равно продолжал делать по-своему. И однажды я, наконец, не выдержала.

Тащила упиравшегося брата и зло ему выговаривала:

— Не смей хватать кошку грязными руками! Можешь своих червей лапать хоть до вечера, а её не трогай! Пока не умоешься, на двор не выйдешь!

Затолкала готового разреветься Пашку в дом и с силой закрыла дверь. Не дойдя до косяка нескольких сантиметров, створка во что-то мягко врезалась…

Пронзительный вой оборвался на высокой ноте. Сердце провалилось глубоко-глубоко – покалечила братика! Мама теперь точно прибьёт! Я торопливо толкнула дверь и в полумраке прихожей разглядела перепуганное Пашкино лицо. Он смотрел вниз — на порог. Я опустила глаза и… попятилась, пока не наткнулась спиной на перила крыльца. Ноги стали ватными, в ушах зазвенело, а готовый вырваться наружу радостный вздох так и застрял в горле.

На пороге корчилась Муха. Но как-то странно, половиной тела: трясла головкой как сосед дядя Коля во время приступов эпилепсии, передние лапы царапали доски настила. А вот задние… задние вместе с хвостом будто намертво приклеились к полу. Она широко разевала рот, но я слышала только тихие булькающие хрипы. И тут по ушам ударил Пашкин рёв.

— Аааа! – орал брат, шлёпнувшись на задницу. – Мууусяааа!

— Что случилось, Пашенька?! – прозвучал встревоженный голос бабушки из-за спины. – Что случилось, родной?

Она поднялась на крыльцо и увидела кошку:

— О, Господи! Как же так…

— Ба, — торопливо заговорила я, сглотнув застрявший в горле комок. – Это она сама. Проскочить хотела, наверно. И не успела. Я не видела, ба! Я не видела!!!

Казалось, бабушка не слышала. Молча склонилась над Мухой и осторожно провела ладонью по шёрстке:

— Потерпи, родная, потерпи…

Я плохо помню, что происходило потом. Два дня, словно в тумане, слонялась по двору и следила, чтобы Пашка не подходил к Мухе. Ему сказали, что кошка заболела, и он упорно выискивал на улице всякие пузырьки, наливал туда воду и пытался напоить кошку с ложечки. А потом в доме появился ветеринар из райцентра – своего-то в деревне отродясь не было.

Казалось, он даже толком кошку и не осмотрел. Взглянул мельком и принялся что-то доказывать бабушке, но самого разговора я не слышала. Вечером, уложив Пашку спать и прихлёбывая горячий чай из блюдечка, она разговорилась:

— Усыпить ведь предлагал, ирод. Мол, всё равно не выживет, только мучиться дольше будет. Виданное ли дело, чтоб врач такое предлагал! Муху-то нашу своими руками… Ничего, даст Бог, оклемается. Её по молодости, помнится, собака соседская порвала так, что кости наружу торчали, а всё одно на ноги-то встала. И зажило всё как на собаке, прости Господи. А этот… Чему их только в институтах-то учат, живодёров…

Впервые я бабушке не поверила. И впервые не знала, что делать. Чем помочь Мухе? Безысходность сдавливала грудь так, что становилось трудно дышать. Я плакала от бессилья, стараясь хотя бы напоить кошку молоком. Смачивала ватку и выдавливала капли в полуоткрытый рот. Но Муха даже не пыталась глотать. Или уже не могла? И глаза уже полностью не открывала. Молоко стекало на пол, и я чувствовала, что так же по капле исчезает надежда. Остаётся только тоска…

Дождь за окном шумит всё уверенней. Пора собираться. Непогода набирает силу, порывами ветра пробует деревья на прочность, глухо рокочет раскатами грома пока ещё далёкой грозы. Она обязательно придёт, и тогда я буду стоять, широко раскинув руки, подставляя шквалу капель лицо, и чувствовать, как вспышки молний гонят страх, а вода уносит прочь сомнения. Вода поможет и в этот раз. Как тогда, в детстве…

Дождь начался вечером. Я прогнала Пашку с грядки, где он настойчиво пытался скормить колорадскому жуку морковку, и подошла к окну. Капли стучали по стеклу, скатывались вниз, оставляя извилистые дорожки в пыльном налёте, сбивались в маленькие лужицы на карнизе… И вместе с грязью там, снаружи, уходила в землю и моя тоска.

Решение родилось внезапно и, вместе с тем казалось, оно давно жило внутри и только сейчас вырвалось на свободу. Я поставила ведро с водой рядом с Мухой и осторожно взяла её на руки. Она даже не вздрогнула от прикосновения — лишь едва слышно хрипела, с трудом втягивая воздух. На секунду замешкавшись, я опустила Муху на самое дно. Только теперь тельце кошки слабо дёрнулось, но как-то вяло, нехотя. Поверхность воды колыхалась, поэтому даже показалось в какой-то момент, что она одобрительно качнула головой. А потом всё расплылось серой пеленой, и я видела только свои руки и её широко открытые глаза…

— Отмучалась.

На пороге стояла бабушка. Смотрела она не на меня и даже не на ведро, а куда-то в сторону. А я сидела с опущенными в воду руками и не могла произнести ни звука. Да и слов подходящих сейчас бы не нашла.

— Не оставляй её здесь, — вздохнула бабушка, — не дай Бог, Паша увидит…

Я похоронила Муху под старой грушей тем же вечером. Как раз между двух корней, где она любила дремать после обеда. Уже стемнело, и дождь продолжал лить без устали, но меня это не остановило. Думала только об одном – лишь бы Пашка в своей страсти ковыряться в земле не откопал. Реветь потом будет три дня.

Я вернулась в комнату и, опустив грязные руки в то же ведро, оцепенела – со дна бликами света сверкнул остекленевший взгляд…

Ливень давит на плечи, прижимает к земле, но я ощущаю лёгкость в теле. Ещё немного, и можно взлететь к небесам, под самый полог грузных туч – туда, где салютуют молнии. Вода опять растворила сомнения. Я сделала тогда всё правильно и ни о чём не жалею. Тем вечером под грушей я впервые почувствовала себя по-настоящему взрослой, готовой действовать и решать. Остался только последний шаг, который до сих пор не могу сделать. Надо попробовать прямо сейчас…

Опять мелькают яркие до мелочей картинки: мой будущий ребёнок тянется маленькими ручонками к лицу, обнимает и тыкается губами в грудь; стучит ложкой по тарелке, разбрызгивая кашу; несу его купаться, опускаю в ванночку с чуть желтоватой от отвара ромашки водой, а он запрокидывает голову и хохочет…

Картинка расплывается радужными пятнами. Я чётко вижу только свои руки и знакомые глаза с узкими вертикальными зрачками…

Столики на крытой летней площадке стояли тесно. Настолько, что каждому новому посетителю приходилось долго елозить стулом, выбирая свободное место в узком пространстве между ними. Оно и понятно: лишний клиент — добавка к доходу. А комфорт… Так ведь не ресторан высшей категории, где пепельницу меняют после каждой сигареты, и не популярный кафешантан с публикой, привыкшей расслабляться разнузданно и весело. Здесь же окурки приходилось тушить в пустой банке из-под орешков, а живую музыку заменяли хоровые пения загулявшей компании и перебранка с очередным милицейским патрулём. Но это ближе к ночи, а в семь вечера народ отдыхал пока скромно и дёшево.

Артур почти не слушал приятеля. Он внимательно наблюдал, как стройная девушка с бутылкой пива на удивление ловко скользит между столиками. Останавливается на секунду, спрашивает что-то с улыбкой, проходит дальше… Удивительно знакомое лицо…

— …несколько тысяч, плюс горожане, — последние слова Олега заставили вспомнить о беседе, — и держались дольше!

Артур усмехнулся:

— Несколько тысяч… А в Козельске?

— Чуть меньше.

— Чуть? Княжеская дружина и трёх сотен не насчитывала, а они ещё и вылазки делали. Так-то…

— Мальчики, можно?

Она стояла рядом. Низкий, с заметной хрипотцой, голос никак не вязался с её хрупкой фигурой.

— Может, там будет удобней? — Артур выразительно посмотрел на пустующий справа столик.

— Приличная девушка не пьёт в одиночку.

Олег решительно придвинул свободный стул поближе к себе:

— Присаживайтесь!

— Эльфийка! — выдохнул Артур.

— Что?

— Вы очень похожи на актрису из «Властелина колец»!

— Да, мне говорили, — улыбнулась девушка. — Меня зовут Любаша.

— А я Василий, — нагло соврал Артур.

— Странно… Вам не подходит. Вот Сергей было бы хорошо.

Олег лукавить не стал и, назвав имя, галантно поцеловал даме руку.

Сколько лет прошло? Пять? Семь? Память всегда стирает вехи, если не за что зацепиться.

— Давно не видел Любашу. Где она, не знаешь?

— Умерла. А что ещё ждать от проститутки? — Олег оценивающе взглянул на остатки водки в бутылке. — Все они заканчивают или на игле, или на «пере».

— Так уж и все? И потом, с чего ты решил, что она проститутка?

— Наивный. Да я сам пользовался! Денег, правда, не платил — только выпивка и закуска. Может, и не шлюха, а без мужика не могла. И каждый день наверняка меняла. А ты, дурак, ни разу не попробовал…

Они сидели за тем же столиком, что и тогда. Артур узнал его по нацарапанному по всей длине столешницы слогану «Отвали». Кажется, всё напоминало о том дне: моросил мелкий сентябрьский дождь, безликие прохожие поворачивались к ветру унылыми мокрыми спинами, и облезлый теперь кот так же сиротливо жался к деревянным перилам у входа на площадку. Как будто кто-то прокручивал старый добрый фильм, стараясь пробудить хоть немного тёплых чувств. Но на душе после слов Олега всё равно было мерзко.

— Я, пожалуй, домой, — Артур хмуро посмотрел на приятеля. — Идёшь?

— Рано ещё. Куда спешишь?

— Настроения нет, да и дел хватает. Тебе, кстати, уже достаточно.

— Бросаешь? Обещал ведь довести до дому.

— Так пошли, в чём проблема?

Олег насупился:

— Сволочи вы. Наобещаете, а потом…

— Это ты про кого?

— Все вы такие. Друзья называются. Какие вы друзья? В лучшем случае товарищи или просто знакомые.

Артур едва сдержал раздражение:

— Ты изменился, Олег. Раньше даже по пьяни не хамил. Что случилось?

— Надоело лицемерить. Я вам столько добра сделал… И с квартирой помог, и ставил всегда, а вы… даже посидеть не можете… И не хамлю я — честно говорю, объективно. Кто виноват, что вы правду о себе знать не хотите? Врёте друг другу, тем и счастливы!

Артур вдруг осознал, что приятель серьёзно пьян. Ругаться с ним сейчас — всё равно что ребёнка обидеть. Несёт откровенную ахинею, а доказывать не хочется. Да и бесполезно — всё равно не поймёт. И слова-то часто произносит правильные, но так перекрутит факты и додумает ситуацию, что белое чёрным становится.

— Хорошо, я посижу немного… Поговорим, а потом пойдём, ок?

— Не хочу я с тобой сидеть, — Олег подхватил бутылку и мотнул головой в сторону компании за соседним столиком. — С ними лучше поговорю…

— Не дури!

— Да пошёл ты…

Артур молча наблюдал, как Олег без приглашения уселся на свободное место, как разлил водку в одноразовые стаканчики, заговорил… Рассмеялся одними губами, и его лицо стало похожим на маску с неумело наклеенной гримасой, которая должна была изображать улыбку.

Не силой же тащить! Опять начнёт вырываться и орать, а оскорбления услышат даже на соседней улице. Тебя же ещё и виноватым сделают! Такое уже случалось. Потом, конечно, проспится, будет извиняться и повторять, что с пьяного дурака спрос невелик, но осадок-то останется. Его и так накопилось достаточно, чтобы послать, наконец, товарища подальше. Плюнуть на всё и забыть? Вычеркнуть из списка «просто знакомых»? Правду он говорит! Да ещё не забывает добавить «объективно». Непогрешимый, всезнающий, всевидящий. Смешно. Жалко дурака…

Когда на столе появилась ещё одна бутылка, Артур ушёл, стараясь не обращать внимания на язвительный смех за спиной. Получилось плохо…

На следующий день Олег поджидал Артура возле подъезда. Приветливо улыбнулся, как будто вчера ровным счётом ничего не произошло.

— Где ты ходишь? Идём быстрее, он уже там!

— Кто?

— Боксёр тот. Здоровый, гад. Ты ушёл, а меня избили ни за что!

— А следов-то не видно.

Олег ухмыльнулся:

— Я же не лох! Голову прикрыл. Идём, я обещал, что сегодня ты с ним разберёшься.

— Детский сад! — Артур с удивлением посмотрел на товарища. — Ты встрял в разборку, проиграл, а теперь старшим братом угрожаешь?!

— Ты же другом меня называешь, а друг… он всегда… Сам знаешь.

«Грязное дело» — подумал Артур — «Но профику бить пьяного, даже если тот нахамил, как-то не солидно».

— Ладно, разберёмся…

«Здоровым гадом» оказался крепкий паренёк на голову ниже Олега. И весом категории на три ниже, не меньше. Удивительно, но на появление своей вчерашней жертвы он отреагировал спокойно. Дождался, когда приятели подошли ближе, и лишь тогда спросил:

— Опять проблемы?

— Да вот, ходят слухи, вчера ты здесь человека без причины обидел.

— Его? — парень показал на Олега. — Шутишь?

— Нет, вполне серьёзно. Поговорим в сторонке?

— Ну, давай.

Артур остановил жестом шагнувшего следом приятеля:

— А ты пока отдохни.

— Представляю, что он напридумывал, — усмехнулся парень. — Хочешь знать, как всё было на самом деле?

— За тем и пришёл.

— Никто его не обижал. Наоборот — это он нагло уселся за наш столик, хоть его никто не приглашал. И сразу начал приставать к Маринке, подружке моего приятеля. Мол, ей ещё рожать, а она по барам шляется. Кстати, она-то как раз только сок пила. Ну, Маринка его вежливо послала — сказала, чтобы не лез и, вообще, мы хотим посидеть без посторонних морализаторов. Тогда он домахался уже к нам — всё пытался доказать, что мозги пропиваем и дебилов плодим. Нормально, да? А сам еле языком ворочал!

— И тогда ты его ударил…

— Вовсе нет, а хотелось. Мы пересели за другой столик. Он тоже куда-то ушёл. Думали, отвязался. Фиг там! Через пять минут он опять припёрся, но уже с бутылкой и стаканчиками. Мы честно предупредили, что пить не собираемся, а он всё равно водку разлил. Причём, половину мимо посуды — ещё и на Маринку стакан опрокинул. Вижу, у Вовчика желваки на скулах играют, вот и вытащил твоего друга с площадки от греха. Думаешь, легко было такого кабана тянуть? Объяснить хотел человеку. Нормально, словами. А он драться начал. Ну… Я и ударил-то его всего раз по печени. Не сильно, но хватило. Потом он ещё долго на улице орал, обзывал нас кретинами и обещал всех тут завтра похоронить. Могильщик, чтоб ему! Но больше его никто не трогал — разве что потом где-то на стороне получил.

Артур пристально посмотрел на парня — тот выдержал, не отвёл взгляд.

— Верю. Претензий нет.

— Зря ты за него вступаешься. Рано или поздно он тебя подставит. Крепко подставит.

— Посмотрим…

Олег выглядел разочарованным:

— Почему не врезал? Он же…

— Ты сам виноват!

— Поверил ему?! Мне не поверил, а ему запросто?!

Олег презрительно сплюнул и выскочил из-за стола, прихватив бутылку пива. И когда только успел купить? Вот только далеко не ушёл — навязался к трём ребятам в кожаных куртках в углу площадки. Артур не стал его останавливать — неожиданно навалилась усталость и апатия. Да и надоело за ним бегать как верная жена за распутным мужем.

— Можно присесть?

Рядом стоял мужчина. Далеко не молодой, но без характерного «животика» возрастных любителей подобных заведений. Поджарый, плечи развёрнуты, спина прямая. Похож на бывшего военного или спортсмена. Хотя, нет — спортсмены быстро теряют форму после завершения карьеры.

— Конечно, — кивнул Артур, — я всё равно скоро ухожу.

Мужчина огляделся по сторонам и быстро вытянул из пакета бутылку пива. Небесполезная предосторожность: в кафе строго следили за установленным порядком — с собой приносить нельзя. Впрочем, уносить тоже.

— Враг не дремлет? — усмехнулся Артур.

— Точно! Он здесь живёт.

Мужчина сбил пробку щелчком, и его большой палец на мгновение замер в положении «всё отлично». Артур от удивления даже присвистнул: это какую же надо силу иметь, чтобы таким оригинальным способом бутылки открывать. Не кисти — клещи! А незнакомец откинулся на спинку стула и, сделав длинный глоток, отметил:

— Красота!

Потом спохватился и виновато пожал плечами:

— Извини, тебе забыл предложить.

Не дожидаясь согласия, он потянулся к пакету, но достать ничего не успел — к столику подбежал Олег. Показал на ходу куда-то за спину и ужом проскользнул за спину Артура, подальше от прохода. Молчаливая торопливость товарища стала понятной уже через секунду — следом за ним спешила та самая троица в кожанках, и на лицах ребят даже законченный оптимист не разглядел бы радости хотя бы в мечтах. Запахло скандалом.

Артур быстро поднялся, перекрывая щель между столиками:

— В чём дело?

— Не лезь! — коротко бросил стриженный почти под ноль парень с серьгой в ухе и попытался убрать с пути неожиданное препятствие.

Не тут-то было! Артур только слегка переместился в сторону, но не от толчка, а ради того, чтобы «выстроить» нападавших в линию. Если придётся драться, лучше сразу занять выгодную позицию.

— Так в чём дело, уважаемый? — повторил Артур.

Парень ударил. Сильно, размашисто, но слишком медленно для того, кто готов к атаке. Ноги заученно отработали «по треугольнику». Блок, контроль, перевод — как на тренировке. Правая рука скользнула от плеча к горлу, левая жёстко зафиксировала запястье. Удар ногой в голень, упор коленом в позвоночник. Фенита! Парень, выгнувшись дугой, хрипел где-то внизу. Артур моментально переключил внимание на оставшихся двух нападавших. Вот это да! Один ползал на коленях и вытирал лбом деревянный настил — его руку, стрелой торчавшую вверх, двумя пальцами удерживал сосед по столику. Оказывается, мужик умеет виртуозно не только пробки открывать! А второй сложился пополам после удара крепыша-боксёра в солнечное сплетение.

— Менты!

Не зря говорят, что общая угроза и кошку с собакой помирит. На площадке моментально стало тихо, а недавние соперники быстро расселись по свободным стульям. Лишь один из «братков» склонился над столешницей и судорожно глотал воздух — не отошёл ещё от апперкота. Остальные посетители солидарно молчали, провожая патруль отнюдь не радостными взглядами. Представителей закона никогда не любили…

Парень с серьгой просипел:

— Мужики, вы не в теме. К вам вопросов нет, а вот этот Вася должен ответить, — «браток» ткнул пальцем в Олега.

— Трое на одного?

— Так он всех пиндосами обозвал!

Артур тяжело посмотрел на товарища, но ничего не сказал. Сосед по столику покачал головой, а боксёр как бы виновато развёл руками — мол, я же предупреждал.

— С ним сам разберусь, хорошо? — хмуро выдавил, наконец, Артур. — Вы простите его, ребята. Ляпнул, не подумав.

«Братки» переглянулись. В другой ситуации они бы вряд ли отступились, но сейчас хорошо понимали, что расправы уже не получится.

— Ладно, тему закрыли, — нехотя согласился всё тот же парень с серьгой, — но на глаза пусть лучше не попадается. Иначе должок вернёт с процентами…

По дороге к дому Олег беспрестанно что-то бубнил. Артур старался не слушать, однако последние слова заставили его резко остановиться.

— …всё-таки человеческое в тебе есть. Это я тебе объективно говорю! Думал, только болтать можешь, а как до дела — нет тебя!

— Вот что, дорогой бывший товарищ! — Артура прорвало. — Засунь свою правду с объективностью в задницу! И поглубже, чтобы они там дерьма наелись досыта. Может, хоть тогда соображать начнёшь!

Он решительно шагнул в сторону, но вновь обернулся:

— Знаешь, в одном ты прав абсолютно — не друг ты мне, и теперь даже не товарищ. Ты так часто это повторял, что я, наконец, поверил. Забудь вообще, что мы когда-то были знакомы…

Артур почувствовал облегчение. Даже странно — честно сказал, а по сути-то нахамил. Неужели Олег испытывает те же чувства, когда оскорбляет всех подряд? Да, «объективное хамство», оказывается, заразная штука…

Наслаждался можно не только погожим днём, но и одиночеством. После разрыва отношений с Олегом прошла неделя, и всё это время Артур не переставал удивляться, что жизнь, оказывается, отличная штука! Всего семь дней, а события уходящего сентября почти забылись. Поблёкли, размазались серыми мазками отрывочных воспоминаний — казались чужим и очень далёким. Может, всё это действительно произошло с кем-то другим?

Он сидел, прикрыв глаза ладонью, за тем же столиком с глупой надписью «Отвали». Опять видел, как подходит «эльфийка» Любаша и не даёт закончить спор о защитниках Киева и Козельска. Артур так и не успел убедить Олега, что дружинникам маленькой крепости было гораздо тяжелее держать оборону. Герои… Герои и бунтари всегда умирают — реальные или придуманные, в миру или в душе, неважно. Но если реальные обычно гибнут в числе первых, то иллюзии живут долго. И тогда ты должен убить их сам. Можно всю жизнь бороться со страхами, дурными страстями и привычками, бережно храня придуманный идеал. Ловить каждое слово авторитетного мнения, следовать полезному совету, принимать апломб за истину. И… топтаться на месте пока не отравишься до последней клеточки. Нет, герои обязательно должны умереть.

Артур своих уничтожил. Теперь можно жить. Счастливо.

Раньше Артур считал, что ностальгия – удел стариков. Это они ходят с тростью по скверикам, угадывают знакомые дорожки и связывают отрывки воспоминаний в одну большую светлую тоску. Это они берегут память о былом. Такое приходит к каждому, просто непривычно и странно было чувствовать, что тебе нет и тридцати, а за плечами уже есть то, что можно назвать прошлым. В последнее время это ощущение приходило всякий раз, когда он возвращался на выходных в родной город и приходил сюда со старым, ещё со школьной скамьи, другом.

— Добавим по одной? – Олег подмигнул ему и щёлкнул пальцами, подзывая официантку в замызганном фартуке.

Унылый серый дождь, всё та же знакомая летняя кафешка на свежем воздухе, тот же исчирканный ножом стол, и всё тот же Олег, одну за одной переливающий в себя пузатые бутылки «Будвайзера». Из пыльных колонок печально поёт Стинг: через несколько часов подвыпившие посетители заглушат его хором прокуренных голосов; скрипит на ветру рекламная жестянка, а у входа греется приблудный облезлый кот – без него комплект неполон. Среди этого скопища пластмассовых столиков время замерло, будто только на днях они с Олегом просаживали здесь первые заработанные на разгрузке фур деньги, любовались местными красавицами и до хрипоты спорили, какого цвета бельё у их математички.

— По последней, — кивнул Артур.

Сотни раз повторённым жестом официантка выставила на стол заказанное и забрала пустые пакеты из-под орешков. В её посеревшем от усталости лице привиделось что-то знакомое, тоже связанное с этим местом, когда-то яркое впечатление, затёртое со временем другими, менее яркими. Гибкая фигура, рыжие волосы, до зуда в пальцах короткая юбка. Приятный запах духов и голос низкий, волнующий: «Мальчики, не угостите даму сигаретой?»

— А где сейчас Любаша? – спросил он, когда официантка отошла. – Помнишь, была здесь часто, на эльфийку похожая?

— Нет уже Любаши, — вздохнул Олег, переливая из бутылки в кружку последние капли. – Умерла. Проститутки долго не живут.

— С чего ты взял, что она была проституткой?

— Шутишь? Да я сам сколько раз пользовался. Правда, не за деньги, так, за выпивку-закуску. Знатная была деваха, да только все они плохо заканчивают. А ты что, не знал? Балда, хоть бы раз попробовал…

Олег громкими глотками опустошал кружку, галдели за соседними столиками, шлёпал на ветру тент над головой – обычная обстановка, привет из юности, старые добрые декорации, словно нарочно подобранные, чтобы пробудить немного теплоты. Но после слов Олега привычная до мелочей картина смазалась, сбитая с толку память не находила ориентиров, обнаружив, что всё уже не так. Другое.

— Пойдём уже, что ли? – хмуро сказал Артур.

— Да ты чего, рано ещё. Ты же сам сказал, посидим.

— Настроения нет. Да и тебе уже хватит.

— Вот так всегда, — Олег гневно стукнул кружкой о стол. – Все вы такие, друзья называется. Наобещаете, а потом… За вас разрываешься, помогаешь, стараешься что-то, а вы даже посидеть не можете! И кто вы после этого? Друзья? Хрень вы, а не друзья!

Олег тоже изменился. Раньше даже по пьяни не хамил.

— Чего буянишь?

— Достало ваше лицемерие! Я сколько раз проставлялся, сколько мы денег на девок спустили, а? А теперь – настроения нет со старым другом посидеть? Вот так на вас полагаться. Я что, не прав?

Похоже, друг уже хорошо набрался. В таком состоянии спорить с ним всегда бессмысленно, тем более в его словах действительно было что-то верное, но настолько перевёрнутое и додуманное, что злость брала. Такое случалось не раз, и обычно подобный марш несогласных заканчивался ссорой, а скандалить на людях очень не хотелось.

— Хорошо, поговорим и пойдём.

— Не хочу я с тобой говорить, — зло бросил Олег. – Нет настроения – иди.

Подхватил кружку и, шатаясь, направился к компании за соседним столиком, уселся нагло, заговорил, рассмеялся одними губами — вымученно, ненатурально.

Не силой же его тащить. Разорётся опять на всю улицу, сам же и виноват будешь. Наутро проспится, извиняться начнёт, как всегда, да только осадок всё равно останется. А его накопилось уже достаточно.

Когда за соседним столиком появились новые бутылки, Артур ушёл, стараясь не обращать внимания на смех за спиной. Пьяному дурачку было весело. Жалко его.

А ведь когда-то казалось, что они понимают друг друга. Вместе в начальной точке пути, объединённые общими целями, они были слаженной системой, как катамаран. Школьные дискотеки с подколками: «Иди, сам приглашай», мелкие разборки с центровыми — бок о бок… Но что-то нарушилось, теперь Олег рулит не в ту сторону, рвутся с треском сцепления, и единственное, что их удерживает – старые воспоминания, не позволяющие навсегда вычеркнуть его из списка знакомых. Хотя уже давно пора прийти к выводу: так будет правильно, да только вывод этот из категории тех, что безжалостно сгибают самоуважение в дугу.

Утром Олег ждал у подъезда. Нервно курил, улыбался виновато:

— Слушай, там это… Помощь нужна, короче. Пошли.

— Что на этот раз? – раздражённо спросил Артур.

Как и не было вчерашнего гнусного хихиканья вслед: глаза невинные, просящие:

— Боксёр тот, что в кафе был, здоровый бугай… Ты ушёл, а мне наваляли ни за что.

— Чего же морда не синяя?

— Так я не лох, прикрылся. Пошли, он нас ждёт, разберёшься с ним. Ты же вроде другом называешься, нет?

Простота, доходящая до абсурда. И не моргнул даже – ввязался в драку, а теперь старшим братом прикрывается. Ситуация с душком, но ведь и профику бить пьяного как-то не солидно.

— Ладно, пошли, — отвернулся Артур и зашагал по улице, лишь бы не слушать снова сентенции о том, как следует поступать друзьям. О том, что он что-то должен. Если и должен, то тому Олегу, который прикрывал его перед отцом, когда тот нашёл в кармане сигареты. А не этому, который при любом удобном случае готов напомнить о том своём подвиге. Оказалось, люди имеют свойство сильно меняться.

В кафешке сегодня было малолюдно. Здоровый бугай оказался на полголовы ниже Олега, да и весом ниже категории на три. Спокойно стоял у площадки, подождал, пока они подойдут, и только потом спросил:

— Опять проблемы?

— Да говорят, ты здесь вчера человека без причины обидел.

— Это он, что ли, говорит? — указал боксёр на Олега. – Отойдём?

Артур кивнул и жестом остановил шагнувшего следом приятеля.

— Нажаловался, — усмехнулся боксёр. – Знаешь, как всё было? Подсел к нам без приглашения, сразу стал к Маринке приставать. Что, мол, она по кабакам шляется, а ей ещё рожать. Она, кстати, вообще сок пила. Мораль читать начал, а сам лыка не вяжет. Ну, она его послала, так он к нам докопался, наезжать стал, что мы водку жрём и дебилов потом плодим. Нормально, да?

— И ты его ударил?

— Нет, хотя надо было. Мы попытались его вежливо выпроводить, а он заказал водки, начал разливать, хоть мы и отказывались, да ещё и на Маринку стакан опрокинул. Я вижу, Володька, парень её, закипает уже, ну и вытащил твоего дружка из-за стола. Нормально, по-человечески объяснить хотел, так он сопротивляться стал, орать. Ну, и пришлось по печени разок дать. Не сильно, но он сразу отвалил, только потом матом орал на всю улицу, что завтра всех тут закопает. Могильщик, блин. А больше его никто и не трогал, разве что ещё по дороге где-то выхватил.

Парень смотрел спокойно, не отводя взгляда, без малейшего сомнения в своей правоте. Кто-кто, но Артур Олега знал – проблемоискатель у приятеля всегда во включённом состоянии, и даже батарейка, зараза, никогда не садится.

— Понятно, — сказал он. – Претензий нет.

— Зря ты за него впрягаешься. Подставит он тебя когда-нибудь серьёзно, попомни моё слово.

— Бывай.

— Не понял, — Олег выглядел разочарованным. – Ты почему ему не врезал?

Уже и пива успел купить, с утра-то пораньше, вальяжно расселся за столиком. Раскрасят его в один прекрасный день так, что никакой реставратор не поможет.

— А не за что. Ты сам напросился.

— Вот как, значит, — презрительно прищурился Олег. – Ему ты поверил, а я, конечно, сам напросился. Ведь знал, что так будет. Клянусь, с самого начала знал. Козёл ты неблагодарный, как был в детстве, так и остался. Глаза бы мои не видели…

Сплюнул, схватил бутылку и выскочил из-за стола. Но далеко не ушёл: подсел в углу к компании троих парней в кожанках. Опять нарывался. Знал он всё, ага. Грёбаный пророк. Царь в его пустой голове окончательно наложил эмбарго на проявления совести.

Артур не стал останавливать, надоело уже нянчиться. Сколько можно было выносить жалкие потуги Олега гранить всех под понятия, которым он и сам не следует. Что теперь – постоянно прикрывать его только потому, что в детстве они мечтали об одном и том же? Кажется, сейчас их стремления на разных полюсах.

Навалилась усталость и безразличие, Артур присел и махнул официантке. Утро задалось.

— Можно?

К столику подошёл немолодой уже мужчина, но по виду крепкий, без пивного животика. Спина прямая, плечи развёрнуты – наверное, бывший спортсмен или военный.

— Пожалуйста, — кивнул Артур. – Я всё равно скоро ухожу.

Мужчина сел за стол, огляделся по сторонам и достал из пакета бутылку пива. Артур понимающе улыбнулся: в кафе порядки были строгие, приносить с собой выпивку запрещалось.

Незнакомец ловко открыл бутылку ногтем большого пальца – Артур даже присвистнул от удивления. Силён! Мужчина отхлебнул и довольно откинулся на спинку стула:

— Красота… Ох, что же я тебе-то не предложил, — он потянулся к пакету, но достать ничего не успел.

Испуганно озираясь, к столику подбежал Олег, ужом проскользнул за спину Артура, подальше от прохода. Его торопливость сразу стала понятна: быстрым шагом к ним приближались те самые трое в кожанках, и по выражению лиц было видно, что мирным путём объясниться не выйдет.

Артур встал, перегородив путь к проходу между столиками:

— В чём дело?

— В сторону отойди, — бритый парень с серьгой в ухе попытался подвинуть его, но Артур только стал подальше от столика на случай, если придётся драться.

— Так… в чём дело?

— У тебя что, скидки в травматологии? – замахнулся бритый, но слишком медленно для того, кто готов к атаке.

Движения почти автоматические, как на тренировке: блок, контроль, перевод. Удар ногой в голень, упор коленом в позвоночник. И вот уже парень, выгнувшись дугой, хрипит где-то внизу. Артур тут же оглянулся на остальных. Невероятно: один из нападавших вытирал лбом деревянный настил: незнакомый сосед по столику двумя пальцами держал его вывернутую руку. Второй хватал ртом воздух после удара в солнечное сплетение, над ним ещё сжимал кулак недавний знакомец боксёр.

— Менты!

Общая угроза объединила всех. Артур отпустил парня, нырнул за столик. Остальные, как ни в чём не бывало, быстро расселись по свободным стульям. Посетители кафе сделали вид, что ничего не видели, и спокойно продолжали пить пиво, провожая глазами медленно проезжающую мимо ментовскую «канарейку». Ментов тут никогда не любили.

— Вы не при делах, мужики, — дыша через раз, прохрипел парень с серьгой. – А вон тот

козлина нам ответить должен.

Олег угрюмо сидел в углу, в стороне от всех, и с невинным видом водил пальцем по столешнице. Ну прямо божечка.

— Давайте забудем, парни, — примирительно сказал Артур. – Проехали.

— Забудем? – возмутился бритый. – Да он нас всех пиндосами обозвал!

Артур гневно глянул на Олега, но промолчал. Неужели он теперь обречён тащить на буксире этого мегасвятошу, который не в состоянии длинный язык зачехлить? Сидевший рядом боксёр многозначительно хмыкнул, мол: я предупреждал.

— Я с ним сам разберусь, — сказал Артур.

Братки молча переглянулись: в другой ситуации они, конечно, ни за что бы не отступились, но здесь было ясно, что перевес не на их стороне. Каким бы нахальным ни был наезд Олега, но с такой группой поддержки – тут уж не до ягод не до красных.

— Ладно, — хмуро кивнул бритый. – Но пусть лучше на глаза не попадается, не то вернёт должок с пенёй и процентами. Фиолетовый ему будет очень к лицу.

Обратно Артур шёл молча, засунув руки в карманы. Олег семенил рядом и бубнил под нос унылые оправдания:

— Да они же наркоманы, сразу видно. Ни с того ни с сего… А ты всё-таки молодец, я думал, только языком молоть будешь…

Монотонное бормотание разъедало мозг. Терпение давно уже подавало сигналы SOS, а этой последней выходкой Олег запустил программу, превышающую заложенные возможности психики.

— Знаешь, что, друг хороший, — остановился Артур. – А иди-ка ты лесом. Иди, тебе в другую сторону. И номер мой забудь, и вообще, забудь, что мы с тобой были знакомы.

Развернулся и быстро пошёл прочь, чтобы больше не видеть удивлённо-растерянного лица Олега. Всё, хватит. Шаттл отстыковался, оглядываться не имело смысла.

И едва Артур осознал это, как на душе рассвело, словно с плеч упал неподъёмный груз. Он шёл по шуршащим листьям, свободный и довольный жизнью, слушая, как в голове оркестр играет мажорный туш в честь возобладавшего над выдуманным долгом благоразумия. Точка. Абзац. Перевёрнутая страница.

Самым сложным было не отвечать на жужжание телефона и не обращать внимания на едкие приступы стыда. Но решил, значит, решил, иначе можно вязнуть в этом болоте бесконечно. Самоубеждение – сильная штука, если подойти серьёзно. Уже спустя пару недель это событие стало лишь туманным воспоминанием, как кадры когда-то давно увиденного и не очень приятного фильма. Словно кто-то перепрошил память и устранил все ошибки, которые мешали просто радоваться жизни. Оказалось, что одиночеством можно даже наслаждаться.

Артур снова сидел в том же кафе и слушал Стинга. Завсегдатай заведения – рыжий кот – грелся в последних тёплых лучах осени, за соседним столиком знакомо звенели кружки, и откуда-то пахло Любашиными духами. Всё, как и должно быть: он справился, сумел отказаться от навязанных правил, разрушил придуманный идеал. И теперь мог улыбаться искренней улыбкой успешного молодого человека, чья жизненная философия, переписанная набело, обрела гармонию. Сомнения и дальнейшие самокопания – в топку. Теперь можно просто жить. Счастливо.